По ту сторону барьера

* * *

Проснулась я довольно рано. Открыв глаза, я сначала тупо разглядывала место, где нахожусь, ничего не понимая. А поняв, порадовалась: какое счастье, что это уже однажды со мной случилось! Представляю, как была бы я растерянна и потрясена, не имей такого печального опыта. Даже и теперь кровь в жилах заледенела и сердце вроде бы перестало биться, так что же было тогда?!

Спать я легла в небольшой, но миленькой спальне, с телевизором на маленьком столике в углу, с люстрой на потолке, с лампочкой и телефоном на тумбочке у кровати.

Проснулась же... Проснулась я в просторной постели большой сумрачной комнаты. Сквозь щель в неплотно задернутых тяжелых занавесях балдахина виднелся низкий деревянный потолок с поперечными балками, маленькие подслеповатые оконца, мраморный умывальник в углу, комод у стены, а под самым моим носом на столике у постели торчала оплывшая свеча.

Какое-то время я лежала неподвижно, постепенно осознавая страшную реальность. Рассудок все еще отказывался в нее верить.

Собрав остатки мужества и преодолев оцепенелость, я вылезла из-под перины на пол и, пошарив под кроватью, нащупала то, что ожидала и одновременно боялась обнаружить. Извлекла ночной горшок и горестно замерла над ним.

Ладно, сделаю последнюю попытку.

На цыпочках подкравшись к двери — второй в комнате не было, — я приоткрыла ее и осторожно выглянула. За ней обнаружилась комната побольше, посередине которой стоял большой обеденный стол, у стены — большие шкафы и буфет, длинный узкий стол у стены и на нем — канделябр с несколькими свечами.

А ВАННАЯ ГДЕ?!

Теперь не оставалось сомнений — я опять оказалась в своем времени. И вместо того, чтобы порадоваться этому, не стану скрывать — огорчилась так, что слезы выступили на глазах. Не из-за того же только, что придется опять пользоваться неудобными умывальниками, тазами, кувшинами, не только из-за отсутствия ванной, на мой взгляд — главного достижения цивилизации с душем и прочими столь ценными мелочами. Нет, не только из-за этого, но все же...

Забравшись опять под перину, я долго лежала неподвижно, осмысливая случившееся. Признаюсь, очень помогало прийти в себя то, первое, соображение, а именно — что мне уже довелось испытать подобный переход через барьер времени. Я нарочно представляла женщину конца двадцатого века, которая вот сейчас оказалась на моем месте. Как ее жалко, бедняжку! Нормальная женщина 1998 года, увидев весь этот антураж, просто впала бы в отчаяние, не зная, как вести себя, как пользоваться всеми этими предметами и так далее. Я же все знала и умела, так зачем же расстраиваться? Возьми себя в руки, графиня Катажина Лехницкая, и начинай новый день своей жизни, а там видно будет. Однако вот не ожидала, что за столь короткое пребывание в будущем так к нему привыкну.

Глянула в угол, где стояли мои вещи. Стояли, никуда не делись. Маленький изящный чемоданчик и кожаный дорожный несессер. Большой чемодан Роман оставил в машине, надеюсь, он не превратился в старинный сундук или какой узел. Я о чемодане говорю.

Езус-Мария, а «мерседес»?!

Я бросилась к окну, пытаясь его открыть. Напрасно, было забито гвоздями. Пришлось разглядывать сквозь мутное стекло. Ничего, разглядела во дворе собственную карету, собственных лошадей и Романа, как раз начинавшего запрягать. От счастья при виде Романа я чуть сознание не потеряла.

Сил, однако, хватило на то, чтобы дернуть за шнур звонка, рука сама его нащупала, хотя невольно вспомнились кнопки во фрамуге двери моих апартаментов в отеле «Ритц». Я услышала, как в глубине дома прозвенел мой звонок, тотчас раскрылась дверь и вошла девка с огромным подносом в руках, который помешал ей как следует отдать мне поклон.

Я велела поднос с завтраком поставить на столе, потому что она явно намеревалась подать мне его в постель, и потребовала немедленно принести горячей воды для умывания. Просто невероятно, как быстро человек привыкает к утреннему мытью. Хоть сполоснуться, а потом уже приступать к завтраку.

Горячая вода задерживалась, и у меня было время глянуть, что мне подали на завтрак, ведь я уже немного подзабыла, какие завтраки бывали в мое время. Ах, ну конечно, подогретое пиво с пряностями и сыром, поджаренная со свиными шкварками кровяная колбаса, целая сковорода еще скворчащей яичницы, половина холодной пулярды, мед, свежий темный хлеб, масло, вишневое варенье и ранние груши. Ко всему этому слабенький кофе со сливками. Странно, что еще не присовокупили дрожжевых пирогов. Да мне этого на целый день хватит, а может, и на два!

Умывшись, позавтракала и, честно говоря, всего отведала, хотелось вспомнить вкус всех этих кушаний. Звонком вызвала опять девку, чтобы убрала поднос с остатками еды — он загромождал и без того тесную комнату — и принялась приводить себя в порядок, решив обо всем подумать после. С волосами я уже научилась справляться самостоятельно, укладывая их на голове большим узлом, помощь мне не требовалась. Платье я натянула вчерашнее, привела в порядок лицо, наложив самый легкий макияж, сама запаковала несессер, пеньюар вместе с ночной рубашкой засунула в чемоданчик. После чего опять звонком вызвала прислугу.

Вместо девки в дверях появился Роман.

Долго-долго мы в молчании глядели друг на дружку. Иногда слова излишни. Да и что тут скажешь? Наконец Роман заговорил и, как всегда, дал умный совет.

— Прошу прощения, но ясновельможная пани в таком виде показаться никак не может.

Господи, как же я сама не подумала? Он прав, безусловно прав. Ехала я в легком дорожном костюмчике: короткая, до колен, юбчонка, короткий жакетик и блузка с большим декольте без рукавов. На ногах тончайшие чулочки, самоприлепляющиеся, то есть колготки и туфельки летние на высочайшем каблучке, которые очень полюбила! Ладно, от колготок и туфель избавиться я могу, а как быть с остальным? И... о Езус-Мария! У меня не было шляпы!

— Черт побери! — с сердцем выразилась я, осознав весь кошмар своего положения.

— И еще лицо! — добавил Роман. — Я так и думал, потому и поспешил первым увидеть пани.

— Черт побери! — повторила я, отдавая себе отчет, что вряд ли еще когда смогу таким образом облегчать душу, ведь не пристало даме так выражаться. — Вы правы, Роман. Ну ладно, с лица все смою, а вот как быть с остальным? Шляпа пляжная у меня в большом чемодане... А как там вообще наш большой чемодан? Сохранился?

— Сохранился, — успокоил меня Роман, сразу поняв мои опасения. — Такой же, как и прежде. Только что не в машине, а в карете.

Я стала лихорадочно соображать, во что же одеться, чтобы не шокировать окружение. Есть у меня большая газовая косынка, могу всю голову замотать ею, путешествующим дамам такое разрешается. А вот сама-то? Не в простыню же заворачиваться. Ага, в маленьком чемоданчике лежит длинная пляжная юбка в цветочки, зато до пят, хоть и с разрезом впереди. Да еще на пуговицах, черт дери! Может, люди не обратят внимания на пуговицы? Ну и идиотский же у меня будет видок, да что поделаешь!

Роман ушел, а я в темпе принялась за дело. Опять распаковала несессер, косметическим молочком смыла с лица весь макияж. Хорошо хоть ресницы и брови покрашены в парикмахерской стационарно, сойдут за свои. Пляжную юбку надела прямо на дорожный костюмчик, пусть думают — на нижнюю юбку. К несчастью, пуговицы доходили только до колена, снизу юбка катастрофически распахивалась при каждом шаге, пришлось заколоть ее булавкой и вообще застежку передвинуть на бок, чтобы проклятые пуговицы не так бросались в глаза. Замотала косынкой волосы. Хорошо, в комнате не было большого зеркала, я не видела, как выгляжу. Представить могла, но старалась этого не делать.

Роман предусмотрительно подогнал карету к самому выходу, и я поспешила юркнуть в нее.

Поехали.

— Далеко от дома? — поинтересовалась я.

— Полтора километра, — ответил шофер, то есть кучер Роман. — Пани графиня не узнала? Ведь мы же в вашем постоялом дворе остановились.

— Забыла. И что, опять через какой-то дурацкий барьер перескочили?

— Похоже на то, пока я еще не разобрался.

— Сколько же это будет продолжаться? Мне уже надоело. Неужели теперь всю жизнь каждый отель будет превращаться в постоялый двор? Или постоялый двор в отель. И где мы, в конце концов, окажемся? В будущее попадем, залетев на тысячу лет вперед, или, наоборот, угодим в Средневековье?

— Перемахнуть тысячу лет в будущее мне бы не хотелось, — отозвался Роман, — а вот в Средневековье жить можно. Об этом мы еще поговорим, пока же пусть пани графиня готовится ко встрече в собственном поместье, ведь все дворовые, небось, собрались.

— Так пусть думают, что их барыня во время поездки в Париж малость спятила! — вспыхнула я. — Или возвращаюсь с какого-нибудь маскарада. Или что это последняя парижская мода. Босиком!

И с тоской подумала — жаль, что не могу сразить наповал всех, появившись и в самом деле в моднейшем парижском одеянии — юбчонка мини, на бюсте кружевная косынка, вокруг глаз зеленые тени. И босиком! Появиться, естественно, не перед собственной дворней, а в обществе. Интересно, как бы отреагировали? Каменьями побили, как проститутку, или сразу в дурдом препроводили?

Вот так опять пережить душевную катастрофу мне помогли мелочи. Целиком переключившись на проблему одежды, я не имела возможности впасть в панику, и, может, это меня спасло от помешательства.

Возвращение мое в родное поместье прошло как-то буднично, как это случалось раньше много раз. Единственным новым элементом было мое одеяние. Прислуга ожидала на ступенях парадной наружной лестницы, и среди остальных Зузя, которой я особенно обрадовалась. При виде своей барыни Зузя сделала большие глаза, но сразу поспешила за мной, прислуживать. О, в данном случае ее помощь была особо ценной.

Уже по пути в гардеробную я лихорадочно раздумывала над тем, во что же одеться... Из Парижа в большом чемодане я привезла множество новейших парижских туалетов, не сомневаясь, что смогу их носить и в Польше, ведь тоже Европа, к тому же у поляков издавна уважительное отношение к парижской моде. А тут на тебе! Вспомнила, что, уезжая отсюда в прошлом веке, захватила минимум вещей — всего три платья, причем дорожное было на мне. Значит, здесь остался весь мой гардеробчик более чем столетней давности, с ума сойти! Но теперь выходит — то, что нужно. И корсеты, черт бы их побрал?

В отчаянии устремила я невидящий взгляд на Стефчу, а та, превратно истолковав его, подумала, что барыня зазябли и гневаются, и от усердия плеснула мне двойную порцию горячей воды. Сразу согревшись, я тем не менее перестала получать наслаждение от успокаивающей ванны. Какая там успокаивающая! Я всполошенно пыталась сообразить, нужно или нет мне в данном положении завещание. Ведь тем, в будущем веке, оно требовалось в основном для того, чтобы обезопасить меня от покусительств Армана Гийома. Но здесь же нет никакого Гийома! Никто мне ничем не угрожает, так что... Езус-Мария, но здесь же нет и Гастона!

Сообразив это, я запаниковала по-настоящему. Слишком много свалилось на меня проблем, ну как их все обдумать спокойно? Как вообще мне теперь жить?!

Долго лежала я так бесчувственным бревном, но не в моем характере бездеятельность. Заставила себя что-то делать. Для начала выскочила из ванны, даже не позвав Зузю, разлив воду по всей гардеробной, и, завернувшись в купальное полотенце, бросилась в кабинет, намереваясь немедленно приступить к делу — начать писать письма поверенным. Дорогу преградила мне Мончевская, моя экономка. Видимо, поджидала, когда я закончу купанье, чтобы получить от меня распоряжения по хозяйству, и даже уже рот раскрыла, приготовившись засыпать кучей вопросов, но, увидев мое одеяние, так и застыла с раскрытым ртом. Ну, прямо жена Лота! Шокировала я ее, видите ли. Ну, может, и в самом деле вверху и внизу мне малость не хватало одежки, но я и не собиралась выходить из дому! Не в костел же я, в конце концов, бегу, а в свой собственный кабинет.

Уже в своем доме не имею права одеваться, как мне нравится!

И не скрывая раздражения я бросила своей домоправительнице:

— Нечего стоять здесь соляным столбом! Пришлите мне Зузю, а потом жду вас у себя в кабинете. Или мне после ванны сразу медвежью шубу набрасывать?

С трудом обойдя экономку — уж слишком толста баба, — я все же сменила направление и вместо кабинета направилась в спальню. Там уже меня ждала Зузя — сбитая с толку, растерянная, но вместе с тем и заинтригованная до крайности, чуя своим безошибочным нюхом горничной какие-то потрясающие новости. Да и не могли не сбить ее с толку распакованные вещи, которые я привезла из Парижа, все эти легкие платьица, коротенькие юбочки, прозрачное бельишко, трусики, колготочки паутинные. Застала я Зузю в тот момент, когда она рассматривала вечернее платье с разрезами по бокам, держа его на вытянутых руках, а лицо ее выражало одновременно восторг и ужас.

— Неужели, ясновельможная пани, теперь такое носят в Париже? — дрожащим голосом спросила она. — А что же под него надевается? Ведь ничего не поместится.

— Ничего и не надевается! — все еще раздраженная, буркнула я. — Для того и разрезы, чтобы голые ноги показать.

— Езус-Мария!

Бедная девушка так и села с размаху на пол, должно быть ноги подкосились, но не поверила барыне.

— Шановная пани шутить изволит над своей Зузей! Как такое возможно? Ведь ксендз с амвона всенародно проклятию предаст! А вот если изнутри хоть малость кружевец и кисеи... вот тут и тут... такой туалет получится! Только уж обтягивает слишком фигуру.

Пришлось мне взять себя в руки и не начинать процесс деморализации в современном мне обществе со своей горничной. Всем ведь давно известно — мнение о нас, господах, создает и распространяет наша прислуга. Поэтому приняв по мере возможности сокрушенный вид, я со вздохом сообщила Зузе, что в парижской моде произошли большие изменения, одновременно подумав, как там на самом деле с современной французской модой, ведь я знаю лишь, что будут носить только через сотню лет. Ну да ладно, Зузя пока в Париж не собирается. Значит, буду ей врать, но с умом. Решила: юбки укоротить, корсеты ликвидировать вовсе, турнюры прикончить без сожалений, ноги показать до колен, деликатно упомянуть о моде на загар и новые купальные костюмы, но к этому предварительно девушку подготовить.

— Слушай меня, Зузя, внимательно и постарайся воспринимать новую моду спокойно. Кисея и кружева и в самом деле из-под такого платья выглядывают, но главное — продемонстрировать ногу, вот до сих пор. А это, на что ты сейчас уставилась, новое изобретение — чулки и штанишки, вместе соединенные, правда удобно? И подвязок не надо. Надеваешь такое, аж по пояс, и смело ноги показывай! Корсеты не носят, особенно в жару, тогда дамы ограничиваются одним лифчиком, а нижние юбки только по зимам и носят. Да, фигуру новые платья обтягивают, и по секрету признаюсь — тут мода пошла на поводу у мужчин, мужской пол потребовал, чтобы женский свою фигуру по возможности продемонстрировал, так что самые крупные дома моды вынуждены были прислушаться к мнению мужчин, желают, мол, заранее знать, что собой женщина представляет, без портновских ухищрений. Я сама поначалу в ужас пришла, ни за что не решалась следовать новой моде, а потом привыкла. И представь: когда к морю поехала, так там благородные дамы не только без корсетов в прозрачных платьях разгуливают, но и без шляп, без зонтиков. И босиком!

Дойдя до голых ног, я запнулась, заметив, что глаза Зузя под лоб заводит и вот-вот лишится сознания. Ладно, для первого раза хватит. А Зузя, уставившись на мой дорожный костюмчик, так и замерла. Хорошо, глаза хоть совсем не закрылись, зато в них явственно читалось: и в таком неприличном виде моя барыня по улицам расхаживала! Принародно! Нет, нельзя ее так оставлять.

И я безжалостно добавила:

— Да, в таком виде я, почитай, всю Европу проехала, а куда денешься? А на курортах благородные дамы и вовсе полураздетые ходят, и ничего им не делается, никто не шокирован. И Зузе нечего! В другой раз расскажу поподробнее о новой моде, сейчас же мне надо одеться. Хватит стоять столбом, помогай! Нет, корсет пока в сторонку отложи, приготовь лиловое платье, просто сзади застежку, как всегда, застегнешь, а под платье никто мне заглядывать не станет. Шевелись, дитя мое, времени у меня в обрез. И пока держи язык за зубами обо всем, что я тебе про парижскую моду поведала. Поняла?

Прозвучавшая в моем голосе решительность произвела нужное впечатление. Через десять минут я уже была одета настолько прилично, что можно было показаться на глаза современникам. Выходя, я видела, как совершенно обессиленная Зузя рухнула на стул. Оставив ей время прийти в себя и освоиться с революцией в области моды, я обратилась к Мончевской, ожидавшей меня под дверью кабинета.

— Прошу, — холодно произнесла я, — вы хотели мне что-то сказать? Слушаю.

При виде нормально одетой барыни к экономке сразу вернулись свойственные ей деловитость и здравый смысл.

— Если милостивая пани позволит, — энергично начала она, — за время отсутствия пани две вещи произошли, о чем и должна доложить. Первая — заезжал пан Арман Гийом, я не совсем поняла, то ли дальний родственник пани, то ли покойного пана, и обещался по приезде пани вновь быть с визитом. А второе — милостивая пани Эвелина Борковская собиралась заехать в день вашего возвращения, так что, возможно, сегодня и прибудут, и еще обещались какого-то гостя привезти. Вот я и хотела получить указания — вместе они прибудут или как, и что пани велит приготовить, и будет ли это завтрак или сразу обед или еще что. Ужин или вечерний прием? Какие будут распоряжения?

Я так и помертвела, услышав ненавистное имя. Арман Гийом! Даже захотелось выдать распоряжение: заготовить порцию цикуты или еще какой доморощенной отравы, раз он собирался попотчевать меня печенью рыбки фу-фу, да такие деликатесы экономка наверняка не заготовила заранее, вряд ли у нее в буфете хранятся. Мелькнула мысль о ядовитых грибках, вроде бы как раз сезон, но пришлось бы самой отправляться в лес по грибы, не прикажешь же Стефче.

Молчала я долго, может и целую минуту. Экономка терпеливо ждала, стоя в почтительной позе. Наконец немалый жизненный опыт позволил с честью выйти из положения.

— Приготовьте блюда, которые можно разогреть. В первую очередь бигос. Вареники с грибами, в случае чего можно поджарить. Сельдь, надеюсь, найдется?

— Ну как же без нее!

— Очень хорошо. В любом случае с нее начнем. Напитки попроще, вынесите на лед. Ветчина хорошая имеется? Ладно, не обижайтесь. В таком случае, независимо от того, будет ли это обед или ужин, ветчину подать непременно. Омлет с ветчиной или... на всякий случай две утки подготовить, оскубать...

Мончевская живо перебила меня:

— У меня есть заячий паштет, свеженький. Вместо уток в самый раз.

Тут я перебила экономку:

— Значит, все и обсудили. Если в последний момент дам знать, обед или ужин готовить, ибо сейчас и сама не знаю, вы уж по собственному усмотрению решайте. Из того, что я тут перечислила, меню вы сами в состоянии подобрать. Так, чтобы и не слишком обильно, ведь хозяйка только что из дальнего путешествия воротилась, а с другой стороны — нельзя лицом в грязь ударить, ведь не принять гостей как следует — покрыть себя позором. И не забывайте о прислуге, сразу наготовить всего вдоволь, чтобы дворовые голодными не остались. А главное, бигос! Немедленно браться за него!

Мончевская так надулась от обиды — того и гляди лопнет.

— Бигос, проще пани, уже две недели как в большом котле булькает, — веско заявила она. — Да и какая из меня экономка, если бы я, прознав про возвращение барыни, тут же не принялась готовить. А советуюсь я лишь о кушаньях, которые загодя не приготовишь.

Прознала про возвращение барыни. Откуда, интересно, прознала? И с небрежной улыбкой я ненавязчиво поинтересовалась.

— Дак все только об этом и говорили! — удивленно подняла несуществующие брови экономка. — И пани Борковская говорила, да и пан Гийом тоже...

Господи! Твоя воля... Они знали обо мне. Как это могло произойти? Ну, Эва, еще понятно, мы с детства знали друг друга, могли и встречаться после ее и моей свадьбы, но откуда тут взялся Арман?! И он ли это собственной персоной или какой его предок?

— Прислать мне сюда немедленно Романа! — почти выкрикнула я.

Мончевская охотно удалилась, очень довольная. Она страсть как любила подготавливать торжественные трапезы по разным случаям, умело подбирала блюда, и я знала — на нее можно положиться.

Я присела к старинному бюро, и тут пришел Роман. Мы обменялись понимающими взглядами.

— Вот и получилось, что я так и не увидела, как выглядит мой дом через столетие, — начала я не с того, с чего собиралась. Но тут же спохватилась: — Вы уже знаете, что Арман Гийом объявился здесь?

— Знаю, — озабоченно подтвердил Роман. — Дворовые мне сказали. Сам не понимаю, откуда он взялся, но это может быть связано с наследством.

— Я тоже так считаю. Мне срочно нужен пан Юркевич! Я сажусь писать письмо, а вы немедленно отправитесь к нему в Варшаву. А месье Дэсплену надо послать телеграмму. Боже, как же трудно обходиться без телефона!

— Это только начало, — понимающе улыбнулся Роман. — Милостивая пани теперь на каждом шагу будет вспоминать будущий век — многие вещи из него пригодились бы сейчас. Только вот остерегайтесь эти слова произносить. Что же касается завещания...

— Сама понимаю и немедленно берусь за его составление. Уже решила — все имущество завещаю Зосеньке Яблонской. Очень дальняя родственница, но все же родня.

— Так она же совсем ребенок! — удивился Роман. — Если не ошибаюсь, паненке Яблонской лет шесть всего?

— Значит, не убьет меня! И родители ее тоже, они давно померли, девочка осталась сиротой, живет у тетки. Но никому не надо говорить о моей наследнице... хотя...

— Вот именно! — подхватил Роман. — Тогда на кой оно вообще, завещание? Наоборот, надо, чтобы все знали — в случае преждевременной смерти пани все ее имущество наследует Зося Яблонская. И чтобы Арман Гийом тоже узнал о завещании.

— Ну вот, — растерялась я, — как же сделать так, чтобы Арман узнал, а Зося не знала? Ведь если прознают — все имущество оставляю бедной сироте, такой шум поднимется, такая сенсация. А потом бедный ребенок испытает разочарование, если я все же замуж выйду и дети пойдут. Да ладно, что загодя ломать голову? Оставлю ей достаточно на приданое. Как думаете, моих средств хватит на приданое для бедной сиротки?

— Милостивая пани может десяток сироток осчастливить и даже не заметит, что ее состояние уменьшилось. Если я правильно понял, пани пока еще не узнала размеров своего состояния?

— Не узнала, — сконфузилась я. — Вот и хочу потребовать сведений от поверенных Юркевича и Дэсплена. А что, разве женщина не имеет права не разбираться во всех этих финансовых сложностях? Женщина вообще просто обязана быть глупенькой.

— Вот именно! — подхватил Роман. И я немедленно потребовала разъяснения, что «именно»! Роман охотно пояснил:

— Я и то, не в обиду будь пани сказано, удивляюсь, что милостивая пани так хорошо хозяйство ведет и в делах разбирается. И теперь, и сто лет спустя. А если и позволяю себе иногда дать совет, так это из-за путаницы времен, чтоб им... Теперь пани надо быть особенно внимательной, чтобы ненароком не проговориться.

Я лишь грустно кивнула. Роман прав, как всегда. Да заговори я о самолетах, автомашинах, компьютерах и прочих телевизорах, меня тут все за ненормальную примут, а уж Арман непременно постарается упечь меня в сумасшедший дом, чтобы имуществом моим завладеть и все завещания мои объявить несостоятельными. И найдется масса свидетелей того, что я вернулась малость не в себе, а попросту говоря — спятивши. И я еще должна радоваться, если все закончится дурдомом, а вот лет триста назад меня бы на костре запросто сожгли!

Удалив Романа, я села за письма. Ох, как неудобно пользоваться ручкой с пером и чернилами, как хотелось вытащить из сумочки шариковую ручку, которая — я проверила, от пересечения барьера нисколько не утратила своих свойств. Хорошо еще, что кончилась эра гусиных перьев.

Написав письма, тут же отправила Романа в Варшаву, сама же принялась просматривать счета и документы, то и дело вспоминая будущий век с его премудрыми машинками, техническими средствами, которые так бы пригодились сейчас! А тут ничего, все от руки, все в уме.

Впрочем, счета я проглядела невнимательно, тянуло к более интересному занятию — нарядам. Поскольку сегодня грозились приехать гости, надо было внимательнейшим образом обдумать проблему одеяния, чтобы с самого начала не вызывать потрясений среди современников. Зузя послушно выложила содержимое всех шкафов, несколько раз повторив, что время траура давно прошло, никаких специальных черных платьев, никаких черных вуалей, пора менять манеру одеваться, и без того сколько проходила в черном. Эх, знала бы она, каких перемен в одежде мне хотелось, боюсь, была бы так шокирована, что попросила бы меня ее уволить. Ну да ладно, не так все плохо, большинство платьев на мне хорошо смотрелись, но я вспомнила про бельишко столетней давности — и сразу настроение испортилось. Ну как я могу напяливать все эти ненужные корсеты, отвратительные панталончики, толстые чулки с подвязками, от которых остаются на ногах красные круги. Как, оказывается, скоро человек привыкает к лучшему и как трудно возвращаться к неудобствам своего времени. А я-то двадцать пять лет в нем прожила и даже не знала, какое оно неудобное.

Хорошо хоть тут нет такой жары, как во Франции, да и вообще дело к сентябрю идет. И все равно, я могла бы пользоваться привезенным бельем, втайне от Зузи. Допустим, одеться втайне от нее смогу, а как быть со стиркой? И опять вспомнился будущий век, отличная стиральная машина в Трувиле, которой я научилась пользоваться самостоятельно, не затрудняя Флорентину. Да и дела-то — бросил в машину бельишко, платья, юбчонки летние, другие мелочи, включил — и собственными руками вынимаешь уже высушенное чистое белье. Никаких проблем. А тут как мне быть? Прислуга непременно подглядит, как барыня собственными руками стирает, опять пойдут разговоры...

Никакого выхода! Пригорюнившись, я поникла в кресле, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Увидев меня такой, Зузя страшно перепугалась. Я вообще не склонна к отчаянию, ей редко приходилось видеть меня плачущей.

Позабыв о моих нарядах, девушка бросилась ко мне, пала на колени перед креслом, в котором я сидела, и, заглядывая сбоку мне в лицо, но не решаясь отвести мои руки, проникновенно заговорила:

— Да что же произошло? Золотая моя, драгоценная, милостивая моя пани! Неприятности? Или, не приведи Господь, болит что? Так я за травками сбегаю, заварим, полечим, а? Или, может, вина из буфета? Говорят, вино тоже неплохое лекарство. Или сразу за доктором послать? Ну хоть словечком отзовитесь, госпожа моя милостивая! Не могу я такой вас видеть, сердце разрывается!

Я не стала держать девушку в напряжении, зная, что она искренне привязана ко мне.

— Вина! — слабым голосом потребовала я, зная, что иначе пошлют за доктором.

Вскочив, Зузя помчалась в буфетную и вернулась с большим бокалом красного вина. Я по-прежнему сидела в позиции, изображая полное отчаяние. Выпрямившись и подняв голову, я протянула руку за бокалом вина и одновременно в окно увидела въезжающий во двор двухместный экипаж и следом за ним всадника на коне. Ну вот, и гости явились.

Зузя успокоилась, не увидев больше слез на глазах своей барыни, и тоже глянула в окно.

— Господа Борковские пожаловали! — радостно вскричала она, зная, какие мы приятельницы с Эвелиной. — И еще кто-то с ними верхом. Пани спустится к гостям?

— Ясное дело, спущусь! Вели Мончевской подавать ленч.

— Чего подавать? — не поняла Зузя.

— Второй завтрак.

— А не обед? — удивилась Зузя. Меня уже стали злить все эти недоумения и подспудное желание окружающих делать все, как раньше. И даже такой близкий человек, как доверенная горничная, тоже готова бросать мне под ноги колоды, о которые я и без того то и дело спотыкаюсь.

— Нет, не обед! — раздраженно возразила я и, смягчившись, изволила пояснить: — В Париже теперь царит новая мода, обеды едят лишь в пять вечера, не раньше. И у себя я тоже заведу новые порядки. А второй завтрак может быть сытным, несколько горячих блюд. Беги к Мончевской и передай, что я велела, а тут я и без тебя управлюсь.

По лицу Зузи было видно — мои слова произвели если не революцию, то целый переворот в ее душе, но она послушно побежала исполнять барское повеление. А я воспользовалась отсутствием горничной, бросилась к туалетному столику и капельку напудрила нос — совсем незаметно, но это уже стало привычкой. И еще помадой провела по губам, цвет естественный, совсем помада незаметна, а губы все же сразу стали свежее и привлекательнее. Лиловое платье будет в самый раз для приема гостей, вот так, на шею аметистовое ожерелье, очень хорошо, и набросить кружевную накидку. Ну, просто отлично.

И я спустилась к гостям неторопливо, соблюдая достоинство. Хотя вся дрожала от нетерпения, так хотелось увидеть, какая Эва в прошлом столетии? Ой, да что это я, совсем ничего не соображаю. Никакая она не Эва, это пани Эвелина Борковская, подружка моей далекой юности, с которой мы восемь лет не виделись.

Входя в нижнюю гостиную, я еще с порога окинула Эвелину одним взглядом, как, впрочем, и она меня, и сразу поняла — выглядит она лет на пять постарше меня, хотя мы и ровесницы.

Эвелина мелкими шажками подбежала ко мне, нежно обняла и, заливаясь горючими слезами, принялась причитать:

— О, моя бедная Касенька! О, дорогая моя подружка!

Вот еще неожиданность! Что случилось, почему я бедная и по какой причине Эвелина рыдает надо мною? Выдавив на всякий случай по слезинке из каждого глаза, я недолго дожидалась — Эвелина не замедлила выявить причину слез, выкрикивая слова между рыданиями:

— Видно, суждено было небесам, чтобы горе на тебя свалилось в мое отсутствие, подруженька моя дорогая!.. А письмо о смерти... супруга твоего незабвенного... через месяц лишь после его похорон получила!.. А ты все одна да одна!.. Представляю, сколько намучилась, приводя дела в порядок после мужа... да будет ему земля пухом! А тут еще скандал в Монтийи...

До скандала в Монтийи все понятно и все правда, а вот скандал меня как обухом по голове...

Луизу Лера убили, так это когда еще будет! Тогда в чем же дело?

К сожалению, супруг Эвелины Кароль (он же Шарль по-французски) решил, что теперь настала его очередь приступить к соболезнованиям, и, без церемоний отстранив все еще рыдающую супругу, выступил вперед, с чувством поцеловал протянутую ручку и без запинки произнес:

— Жена права, если бы мы узнали о постигшей пани трагедии вовремя, я бы первый поспешил оказать всю необходимую помощь. Сейчас же мне остается просить шановную пани графиню принять искренние слова соболезнования в ее тяжелой утрате.

Тут уж я пожалела, что все-таки не облачилась в траурное черное платье и не набросила на себя длинную черную вуаль. Значит, упирать придется на слова, тщательно их подбирая.

— Только недавно закончился траур, официальный, хотя скорбь, сами понимаете, не кончилась вместе с ним, — произнесла я, следя за тем, чтобы не слишком горестно прозвучали мои слова, но и не проявляя неуместного оптимизма, главное — тактично и с соблюдением правил хорошего тона дозировать приличную случаю скорбь. — И в самом деле, потом на меня свалилось множество хлопот по приведению дел в порядок, потом длинное и изнурительное путешествие во Францию, только вчера воротилась, даже не успела... ну да ладно, главное, по приезде первая весть оказалась приятной, а именно — вы, мои дорогие, обещались сегодня быть с визитом, и уж как я рада, что вижу вас!

— А сколько нам надо рассказать друг другу! — живо откликнулась Эвелина, с готовностью отбрасывая могильную тематику. — Ах, моя дорогая подружка, даже не знаю, что больше меня интересует — мода ли парижская...

Вот такой непосредственной она, моя Эвелина, всю жизнь была! Бонтонный Кароль вынужден был незаметно толкнуть жену в бок. Эвелина спохватилась и закончила:

—... больше всего хочется знать, удалось ли тебе уладить свои имущественные дела в Париже?

Да, поговорить нам есть о чем. Я позвонила, вызывая камердинера, и еще раз убедилась, что на Мончевскую можно положиться. Винсент только ждал от меня знака и сразу явился с подносом, уставленным всевозможными напитками, затем моментально появились закуски, среди них — коронный номер Мончевской — крохотные пирожные из творога.

Однако я выполнила еще не все обязанности хозяйки дома. И поинтересовалась, опять же стараясь равномерно дозировать в голосе вежливый интерес хозяйки дома, внимание к гостям, и в то же время не проявляя назойливого любопытства или чрезмерной заинтересованности:

— Я не ошиблась, приехали вы ко мне не одни, кто-то вас сопровождал? Или просто попутчик, по дороге оказалось?

Эвелина переглянулась с мужем, однако Кароль молчал с самым невозмутимым видом, явно не собираясь рта раскрыть, так что ответ давать пришлось Эвелине.

— Ах, боже мой, надо было сразу тебе сказать, но как я тебя, мою бедняжку, увидела, сердце стиснуло и слезы полились, и позабыла обо всем на свете, даже о хороших манерах. Вот и не знаю, правильно ли я поступила или допустила бестактность, так что загодя умоляю, дорогая, прости меня, если что не так!

Разумеется, я прощу, уж очень разобрало меня любопытство.

— Ну что ты, дорогая Эвелина, зачем такие слова? Ты ведь знаешь — мой дом — твой дом, и я уверена, никакой бестактности ты не совершишь. В чем дело? Рассказывай!

Эвелина решилась.

— Видишь ли, дорогая, мы привезли тебе гостя, тебя не спросясь, причем, признаюсь, из-за него заявились к тебе на другой день по твоем приезде, чего не должна делать хорошо воспитанная дама, что ни в какие ворота не лезет, видишь же — я вся так и горю от стыда, но уж очень он просил, а я не могла отказать. Он познакомился с тобой еще задолго до твоего замужества, а потом много путешествовал по свету, вернулся недавно и только о тебе и говорит. Но не это главное. У него для тебя какое-то важное сообщение, из-за чего он, собственно, так и настаивал на приезде к тебе в такой неприличной спешке, без твоего приглашения. Правда, он вроде бы какая-то твоя дальняя родня по французской линии...

Сердце так и упало. Арман! Мурашки побежали по телу, однако я собрала все силы, призвала все свое мужество. Раз козе смерть!

И почти спокойно перебила Эвелину:

— Да что ты оправдываешься? Сейчас Винсента пошлю за ним, где это видано гостя за дверью держать?

— Но он не осмелился без твоего приглашения...

— Так скажи наконец, кто же он?

— Граф Гастон де Монпесак. А он дальняя родня Фелиции Радоминской...

Эвелина что-то еще говорила, но я уже ничего не слышала. Великий Боже, Гастон!

Хорошо, что я успела отправить за ним Винсента, сейчас я была бы не в состоянии даже дернуть шнур звонка, не говоря уже о словесном распоряжении. Ноги подкосились, пришлось опереться о спинку кресла, благо оказалось под рукой. Уж не знаю, что выражалось у меня на лице, я вся пылала, голос Эвелины доходил как сквозь вату в ушах.

И в этот момент в дверь гостиной вошел Гастон.

Просто чудо, что я не бросилась ему на шею, ноги — и откуда в них сила взялась? — сами рванулись к любимому, я даже сделала два шага, да, по счастью, путь преградило кресло с сидящим в нем Каролем, и это препятствие заставило меня малость опомниться. Да и Гастон вел себя... ну, не совсем так, как должен вести себя Гастон, встретившись со мной после разлуки. Вовсе не кинулся ко мне со всех ног, а остановившись в дверях, уже оттуда принялся кланяться и извиняться за назойливость. Поскольку Эвелина глядела на меня большими глазами, пришлось свое двусмысленное поведение объяснить моим смущением по поводу того, что заставила гостя так долго ждать за дверью.

Пробормотав извинения, я пригласила гостя войти, а сама не сводила с него глаз. Ну конечно же, это оказался тот самый незнакомый молодой человек, которого я увидела накануне своей свадьбы и запомнила на всю жизнь. Правда, теперь он стал старше на восемь лет, но я его сразу узнала. Тот самый, которого я встретила в Париже в двадцатом веке и полюбила без памяти и за которого собиралась выйти замуж в октябре, о чем вот этот молодой человек в дверях гостиной не имел ни малейшего понятия.

Может, мне и удастся выйти за этого Гастона... только в каком же это будет столетии?

Новый Гастон был мною приглашен на ленч, то есть, я хотела сказать — на второй завтрак и после церемонных отказов принял-таки приглашение. Что и говорить, у этого Гастона безукоризненные манеры, умение вести себя в обществе и поддерживать светскую беседу. За завтраком он мимоходом упомянул, что и впрямь должен мне что-то сообщить, но не за столом же, улыбаясь при этом Эвелине и говоря ей какой-то комплимент. И с Каролем нашел о чем поговорить, однако смею думать, что моя особа произвела на него неотразимое впечатление, о чем свидетельствовали заблестевшие глаза, а любая женщина поймет сразу, если произведет сильное впечатление на мужчину. Эвелина тоже это заметила, многозначительным взглядом дала мне понять — все видит, все понимает, но не позволила себе ни малейшего намека в разговоре.

Теперь мне надо было хорошенько подумать о новых встречах с гостями, ведь и с подружкой, и с Гастоном надо встретиться наедине, да и встречу с паном Юркевичем тоже откладывать нельзя. Предстоящие два дня будут у меня весьма насыщенными.

Очень надеюсь, что завтрак прошел нормально и я не допустила никакой промашки, потому что все мысли мои были заняты Гастоном. Стараясь тоже притушить блеск в глазах и не смотреть только на графа, я думала — какие же все-таки они разные, вот этот Гастон и Гастон парижский, сто лет спустя. Человек — тот же самый, а вот одежда, поведение, манера держать себя, прическа... Там, в Париже, я сразу отметила в Гастоне сдержанность, бросающуюся в глаза на фоне всеобщей распущенности, и полюбила его за это. Этому же Гастону мне хотелось бы пожелать не быть таким скованным, таким уж слишком воспитанным.

Учитывая, что я только сегодня вернулась из дальнего путешествия, и речи быть не могло о приглашении кого бы то ни было из них на обед.

Никто из них наверняка не принял бы приглашения, надо быть последним хамом, чтобы так обременять еще не отдохнувшую после дороги хозяйку дома. Эвелина мне даже сделала комплимент — она, дескать, удивлена, как это я, едва переступив порог дома после долгого отсутствия, сумела все так чудесно устроить, так распорядиться, никто из дам, она, Эвелина, уверена, не принял бы гостей, ибо после отсутствия хозяйки в доме столпотворение, надо и дом, и прислугу, и усадьбу, и себя в порядок привести, я же выгляжу так, словно и не уезжала никуда, а в доме все в поразительном порядке. Она, Эвелина, испытывала жуткие угрызения совести, сваливаясь мне на голову именно сегодня, но уже не испытывает.

Улыбаясь, я всю заслугу приписала Мончевской, и это была чистая правда: домоправительница она отличная и прислугу держала крепко в руках.

Больше всего потребовалось мне самообладания при прощании с Гастоном. Язык просто чесался — так хотелось предложить ему остаться на ужин уже сегодня, ну хотя бы под предлогом сообщить мне то, что он собирался. Однако вспомнила пана Юркевича, которого на сегодняшний обед пригласила, и это очень помогло соблюсти приличие. Да и по глазам Гастона было видно, что он воспользуется первым удобным случаем посетить меня.

В свои покои наверху, проводив гостей, я вернулась уже совсем успокоившаяся, во всяком случае, душевное равновесие удалось обрести.

А вот Зузя за время моего отсутствия, похоже, напротив, утратила остатки самообладания. Я застала ее сидящей среди моих распакованных парижских шмоток в полной прострации. Того и гляди начнет лить слезы и в отчаянии заламывать руки. О боже, как же непросто дается мне переход из одного времени в другое!

— Я молчу, проше пани, я ничего не говорю, — дрожащим голосом произнесла бедняжка, — но ведь это ни на что не похоже, и откуда пани графиня такое раздобыла? И что с этим делать? Я не знаю, что и подумать...

— Вот и не думай! — беззаботно отозвалась я, но взглянула на несчастную девушку и сжалилась над ней. — Ну ладно, вот покончу со срочными делами и разобъясню тебе что к чему, а пока успокойся, ведь все эти вещи куплены мною в самую жаркую пору, и важные дамы специально такое придумали, чтобы легче переносить жару. Вспомни, ведь летом деревенские девки бегают босиком и в коротких юбчонках, а важные барыни в своей сбруе, случалось, теряли сознание на улицах от жары да духоты. Ну, согласна?

— Ясное дело! — немного ожила Зузя, с надеждой глядя на свою барыню. Она так и знала, та всегда сумеет толком объяснить и развеять ее сомнения.

Пришлось потратить время и развеивать все сомнения горничной: насчет хождения без теплых панталончиков, без шляп, без нижних юбок, без зонтиков.

— Понятно! — обрадовалась Зузя. — Это как пани Марчицкая, помещица-однодворка, что сама за курями ходит, ну как ей в шляпке или под зонтиком курей щупать? Но ведь пани Марчицкая от солнца, почитай, совсем черная сделалась, а пани графиня, слава Господу, белизну свою сохранила, хотя и не пряталась от солнца. Как такое возможно?

Я подвела девушку к туалетному столику и показала на батарею выставленных там кремов, в тюбиках и флаконах, а также прочую косметику.

— А вот это все служит для того, чтобы нежная кожа дамы не стала шершавой и грубой от ветра и солнца.

— Так у нас имеются на этот случай сметана, смалец, притирания да настои из трав и огородного овоща, — осмелилась возразить горничная.

— Правильно, но куда проще воспользоваться вот этим, скажем, косметическим молочком, вместо того чтобы тебе же часами растирать в ступке яичные желтки, свежее маслице, сок петрушки, уксус и еще много чего прочего. И не портится это молочко, не приобретает неприятный запах, как, скажем, тот же смалец, не застывает на лице пленкой, как сметана. А для волос чего только не придумали! Волосы промывается отлично и никаких сложностей с расчесыванием.

Теперь Зузя уже покачивала головой не осуждающе, а с недоверием и вроде бы робким одобрением.

— Чего только люди не выдумают! Значит, вот всем этим благородные дамы пользуются, а я-то испужалась, уж не для таких ли... ну, таких женщин, что и выговорить неприлично...

И пришлось опять потратить время, объясняя: все эти косметические средства широко используются самыми что ни на есть благородными дамами, а не продажными женщинами. А куда денешься? Иначе Зузя бы не успокоилась, а для меня очень важно было иметь в лице горничной верную союзницу.

В соответствии с приглашением, нотариус Юркевич явился к обеду. Мончевская не подвела, обед нотариусу явно понравился, ел он с большим аппетитом да похваливал. К делам мы приступили уже в малой гостиной, за кофе и ликерами. Обсудили уже привычное, и тут я высказала пожелание написать завещание.

— Мысль сама по себе благоразумная, — сдержанно похвалил пан Юркевич мою идею. — Пани графиня уже может мне представить свои предложения в письменном виде?

— Нет, — ответила я и засомневалась — рассказать ли о своих матримониальных планах? Во всяком случае, намекнуть можно. — Полагаю, это завещание не будет моим окончательным словом, надеюсь, в будущем оно может измениться. Ведь я надеюсь дожить не только до завтрашнего дня...

— До завтрашнего, до завтрашнего, — разворчался старый нотариус. — Дитя мое... Ох, простите, шановная графиня, но я знаю пани с детства, так что не сочтите эти слова фамильярностью... Но хотя бы можете мне назвать лицо, которому намерены завещать состояние? Ведь близких родственников у вас нет.

— Вот именно, поэтому и считаю вопрос с завещанием весьма деликатным. Оставляю все Зосе Яблонской.

Нотариус даже задохнулся от волнения.

— Так ведь она еще ребенок, панна Яблонская!

— Ну так что?

— Как же, ее опекуны... Молодой граф Бужицкий... Как бы тут...

Холера! Ну как же я позабыла о молодом Бужицком? Дядя и тетка Зоей сами по себе были людьми достойными, на этих опекунов можно положиться, потому попечительский совет и назначил Бужицких опекунами бедной сиротки. Однако за прошедшие годы подрос их единственный сынок, драгоценный Янушек, на которого любящие родителя не надышатся, особенно матушка. А он один способен растранжирить десять приданых подопечной сиротки. И даже если всем ясно — незаконно, что из того? Пусть в тюрьму его упекут, нет такой силы, которая выжала бы из него прокученные деньги. Умри я — все мое состояние перейдет в руки Бужицких, и Зосеньке шиш достанется.

— Неужели ничего нельзя сделать? — задумалась я. — Привлечь опекунский совет, как-то подстраховаться...

Нотариус резонно возразил:

— Даже если удастся наложить ограничения на недвижимость и банковские суммы, на получение доходов с недвижимости практически нет ограничений. И кто бы ими пользовался, пани графиня догадывается?

Конечно, пани графиня догадывалась — пользовался бы немалыми доходами с моих поместий молодой повеса Янушек. Но тогда что же делать?

Я молчала, не зная, что сказать, тупо глядя на поверенного. Тот задал наконец главный вопрос:

— А зачем, собственно, такая спешка с завещанием? К тому же если заранее известно — оно будет лишь временным.

Ну что ему ответить? Рассказать всю правду о покушениях на мою жизнь, об Армане Гийоме?

Эх, не могу позвонить ни пану Дэсплену в Париж, ни пани Ленской в Трувиль, ведь это они посоветовали мне побыстрее написать завещание, чтобы Арману уже не было смысла меня убивать. Да, но я могла позвонить Роману, ведь он здесь, не остался в будущем веке!

И я позвонила. На звонок явился Винсент, велела ему немедленно позвать кучера Романа. А тот, умница, как чувствовал, что понадобится мне, через минуту уже явился. Не обращая внимания на ошарашенность нотариуса, я без церемоний обратилась к Роману:

— Вам известно о моем намерении написать завещание, помните, и месье Дэсплен советовал, и пани Лен... и пани Патриция. Что бы такое придумать, чтобы Янушек Бужицкий не лишил Зосю Яблонскую приданого?

Судя по ответу, Роман уже давно об этом думал, потому что ответил без запинки:

— Если пани графиня соизволит выслушать мое мнение, то я бы советовал панне Яблонской отписать лишь часть состояния, а все завещать церкви. И широко оповестить всех соседей об этом. А если возникнет необходимость — и изменить завещание или внести изменения в прежнее.

Не привыкший обсуждать свои дела со слугами, нотариус надулся и чуть ли не собирался отказаться вообще работать над моим завещанием, однако разумный совет Романа заставил его поневоле взять дело в свои руки, выясняя неясное.

— А спешка такая по какой причине? — спросил он, обращаясь уже не ко мне, а к Роману.

— А по той причине, — не моргнув глазом пояснил Роман, — чтобы кое-какие нежелательные персоны расстались с напрасными надеждами. Вы, пан советник, лучше меня знаете, какой лакомый кусочек представляет молодая богатая женщина, к тому же сирота, знаете, сколько крутится вокруг нее искателей богатого приданого, И это бы еще ничего, однако случается и так, что на самую жизнь богатой невесты покушаются, не приведи Господь...

Пан Юркевич даже вздрогнул, услышав такие страшные слова. Внимательно поглядел на Романа, потом перевел взгляд на меня. Вспомнил, видно, что Роман, человек уже немолодой, в нашем доме провел всю жизнь, перестал дуться и в глазах его вроде бы мелькнуло понимание. Ведь и он сам только что назвал меня, оговорившись «дитя мое».

— Ну, раз пани графиня так желает, сделаем по ее воле. Что же касается интересов Зоси Яблонской... найдем достойного поручителя, которому можно довериться. Он и о доходах, в случае чего, позаботится. Тогда мне обязательно понадобятся сведения и о французской недвижимости. Надеюсь, они имеются?

— Телеграмму месье Дэсплену мы отправили, но полагаю, если все свое состояние я оставляю костелу, можно сформулировать мою волю в самых общих чертах.

— А конкретные суммы для прислуги? Тут уж нужно упомянуть как конкретную сумму, так и конкретную особу. Без этого не обойдешься.

Я и не собиралась обходиться, ясное дело, в завещании упомяну всю свою дворню, но вот, черт побери, откуда мне знать, кто конкретно в данное время обслуживает мой дворец в Монтийи? Это мне гораздо сподручнее было бы обсудить с Романом, а не со своим официальным поверенным, но для соблюдения остатков приличий мне пришлось Романа отослать. И все равно пан Юркевич не замедлил поинтересоваться, с чего это у меня столь доверительные отношения с простым кучером и такое к нему уважение.

— Роман не просто кучер, — сухо пояснила я. — Во Франции он оказал мне просто неоценимую услугу. Французским языком Роман владеет прекрасно, и, пользуясь своими знакомствами среди тамошней прислуги, он сумел получить такие сведения, благодаря которым буквально спас и меня, и мое имущество. Так что о моем состоянии он осведомлен гораздо лучше меня самой, и уже сколько раз мне приходилось обращаться к нему за практическими советами.

Объяснение вполне удовлетворило юриста, и он принялся за составление завещания. И тут просто надивиться не мог, что почти ни на один из его вопросов я не могла дать точного ответа. Как могло получиться, что, поехавши во Францию специально для решения имущественных проблем, я так мало знаю о своем французском имуществе? Ведь вроде бы я женщина неглупая, вон как умно распоряжалась делами здесь по кончине мужа, и соображала, и сама ему, старому нотариусу, многое подсказала. А теперь ни одного путного вопроса решить не могу. И так он меня стыдил, старый зануда, что довел до крайности. Ах, ты так, ну погоди же...

— Ладно, так и быть, признаюсь пану, — потупив глаза покаянно заговорила я. — Но, умоляю, никому ни слова. Видите ли, во Францию приехавши, я накинулась на устрицы, уж очень я их люблю. Короче, питалась одними устрицами, запивая их шампанским и белым вином, и потому постоянно была пьяна.

Несчастный нотариус так и застыл раскрыв рот от изумления.

— Что это? Как это? Госпожа графиня шутить изволит?

— Да нет, какие уж тут шутки, так оно и было. Чистая правда.

— Да как же такое возможно? — в панике выкрикнул шепотом бедный старик, соблюдая профессиональную тайну даже в состоянии ошеломленности. — И советник Дэсплен ничего не заметил?!

— Заметил, разумеется, как такое не заметить? Именно поэтому он перестал говорить со мной о делах и общался только с Романом.

— О, Езус-Мария!

— «И бочонок рома»! — восклицали в таких случаях французы, — услужливо подсказала я. — Жизнь — тяжелая штука.

Вот так, хвативши обухом старика нотариуса, я обрела наконец покой, он присмирел и перестал придираться. Правда, соображать и заниматься делом тоже перестал, пришлось мне же его отпаивать коньяком, благо столик с напитками был заранее накрыт в кабинете. Собственноручно наполнив рюмку, я поднесла ее поверенному, и тот послушно хватил, не отдавая себе отчета в том, что он пьет и кто ему подносит.

Воспрянув с помощью коньяка, нотариус потребовал к себе Романа. Бесценный Роман прекрасно знал состав обслуживающего персонала моего поместья, и они на пару с нотариусом выделили каждому из прислуги завещанную мною сумму. В том числе и прислуге дворца в Монтийи последующего века. Вдобавок, поскольку я-то сейчас была трезва как стеклышко и ничем не занималась, а только внимательно слушала беседу мужчин, узнала массу нового. Оказывается, в моем распоряжении находилось еще одно большое поместье под Лионом, доставшееся мне от прадеда, которое к двадцатому веку куда-то подевалось, ибо месье Дэсплен о нем не упоминал. Да еще очень доходные товарные склады в Гавре, тоже за сто лет безвозвратно утерянные. Надо же, холера, слишком уж расточительны были мои французские предки!

Засиделись мы допоздна, и пану Юркевичу уже поздно и небезопасно было возвращаться в Варшаву. Он согласился остаться у меня на ночь, причем я должна была клятвенно пообещать отправить его чуть свет. Договорились, что уже подготовленное завещание он привезет мне на подпись послезавтра.

Понадеявшись, что завтрашний день я уж как-нибудь переживу, я наконец отправилась спать в собственную спальню, в собственную постель.

* * *

Долго я не могла заснуть, все что-то мешало. Сначала собственная постель. Оказалось, матрасы XX века куда удобнее этих, вроде бы столь мягких перин. Кто бы мог подумать, что лежать на прославленных перинах — мука мученическая! То какие-то углубления, ямы и впадины, то вдруг впивающееся в бок колючее возвышение, то куча сбившихся в твердые комья каких-то россыпей. Примостившись наконец, я вроде бы заснула и проснулась от духоты. Привыкла спать с открытым окном, видите ли. Вскочила, подошла к окну. Разумеется, закрыто, да еще для теплоты и ковриком занавешено. Содрав коврик и распахнув окно, я с наслаждением вдохнула свежий воздух, полюбовалась на звездное небо, послушала деревенскую тишину и, вернувшись в постель, заснула.

И опять что-то меня разбудило. Не спится толком, и все тут, а ведь устала после дороги, да и день выдался хлопотливый. На этот раз меня разбудил шум. Я совсем проснулась, открыла глаза и стала прислушиваться. В окно светил месяц, немного рассеивая сумрак темной спальни. И все равно темно. Рука потянулась к лампочке на прикроватной тумбочке. Кажется, я чертыхнулась и помянула «холеру», что совсем не. пристало даме, но как тут удержаться? Ведь у кровати не электрическая лампочка, а свечка. Можно и керосиновую лампу зажечь, но для этого надо разбудить служанку. Поневоле отказавшись от света, я целиком положилась на слух.

Нет, я не ошиблась, что-то происходило совсем рядом со мной. Над головой? За стеной? Пока не поняла. Если надо мной, значит, кто-то возится в комнатах для прислуги в получердачном помещении. В таком случае мне до них нет дела, даже если там и нарушаются нормы морали, не побегу бороться за нравственность своих подопечных. А если за стеной? Кто в эту пору может забраться в мою гардеробную или будуар? Может, просто кошка? В доме проживало несколько кошек, но они, как известно, людям хлопот не доставляют, хотя и ведут, как правило, ночной образ жизни. Обычно они ходят бесшумно, не задевают мебель, и под их лапками не скрипят половицы. Ого, вроде как раз половица скрипнула!

Я затаила дыхание. Тишину нарушало только кваканье лягушек, доносившееся издали, да редкие голоса каких-то ночных птиц. Даже собаки не лаяли.

Долго так лежала я, напряженно прислушиваясь, и, ничего не услышав, решила — померещилось. И вдруг за дверью, в коридоре, скрипнула половица. Ну, тут уж я не могла ошибиться, эту половицу я давно знала и старалась на нее не наступать. Выходит, кто-то крадется по коридору? Кто? Вспомнилось — остался ночевать пан Юркевич, может, ночью приспичило ему кое-куда, вот он ощупью и отправился искать ванную комнату. И опять с трудом сдержала проклятие. Какие, к черту, в этом веке ванные? Зачем человеку в таких случаях шататься по темным коридорам? Пану Юркевичу наверняка сунули под кровать необходимый ночной горшок, а уж он наверняка знает, как им пользоваться. Мончевская всегда заботилась, чтобы в наших комнатах для гостей было все необходимое.

Я еще не успела испугаться, но уже действовала. Сорвавшись с постели, подбежала к двери и, повернув ключ, заперла ее. Обычно моя дверь оставалась незапертой, чтобы утром Зузя могла беспрепятственно войти ко мне со свежим кофе. Иногда я просыпалась, только почуяв его аппетитный запах.

Итак, не соблюдая тишины, протопала до двери и с бряканьем два раза провернула ключ в замке. Кто бы там ни находился в коридоре, пусть знает — ко мне не войдет! Просто зло берет. Вернулась, можно сказать, в родной дом, а тут мало того, что постель неудобная, в комнате душно, так еще кто-то по ночам бродит, спать мешает. Теперь еще и Зузе придется меня будить утром, сплошные неудобства!

И я, быстро вернувшись в постель, вдруг успокоилась — нет, правильно сделала, могу теперь спать спокойно. И незаметно для себя наконец крепко заснула.

По теперешним временам этот новый Гастон взял совсем неплохой темп. Его посланец с букетом, можно сказать, разбудил меня. При букете имелась непременная визитная карточка с бесконечными извинениями за настойчивость в непременной встрече со мной, благодарность за незабываемое рандеву и тому подобные непременные банальности. Возможно, не побывай я в двадцатом веке, такое поведение человека, с которым лишь вчера познакомилась, приняла бы за бестактность как минимум, но теперь лишь жалела, что он ограничивается запиской, лучше бы приехал собственной персоной и схватил меня в объятия. И хотя нетерпение меня разрывало, приходилось внешне сохранять невозмутимость.

Для меня всегда радостью и утешением были лошади. Наконец я обрела возможность вновь совершать длительные прогулки верхом, коих мне так не хватало целый месяц. Звездочка заржала, почуяв меня, и потянулась ко мне. Кто из нас больше радовался встрече — не знаю. Боюсь, я для первого раза переусердствовала. Возвращаясь с трехчасовой прогулки, чувствовала бешеную гонку во всех костях и мышцах.

Роман отвез утром в Варшаву пана Юркевича, а взамен доставил мне двух специалистов в области канализации и водопровода. Когда я доступно объяснила, чего именно желаю, оба пришли в ужас — похоже, о многих вещах они еще не слыхивали. Однако после недолгой беседы поняли, что от них требуется, и с жаром принялись высказывать свои предложения. Не стала я вникать во все эти технические сложности, прекрасно зная, что технический прогресс в будущем достигнет небывалых высот, а сейчас придется удовлетвориться тем, что в их возможностях. Поскольку я не торговалась и готова была пойти на все их условия, водопроводчики так горячо меня полюбили, что пообещались все работы провернуть за месяц. Не теряя времени даром, тут же помчались к себе — организовывать бригаду и собирать нужные материалы. Отправила я их в малой двуколке с конюшим Владеком, потому что Роман был мне нужен. Оказалось, длительная утренняя прогулка верхом спасла меня от неприятностей.

Воротясь с нее, я узнала, что был с визитом Арман Гийом. Ожидал меня с полчаса, пока разозленная Мончевская прямо не заявила нежданному гостю, что навряд ли я скоро вернусь и лучше бы поискал меня в окрестных полях и лесах. А разозленной моя домоправительница была по той причине, что я ускакала, не соизволив выдать ей никаких указаний на день — ни по дому, ни насчет гостей. Не бывало со мной раньше такого, легкомысленная какая-то я сделалась после загранпоездки, просто сладу со мной не стало. А тут осень на носу и хозяйственных забот невпроворот, заготовки на зиму пойдут, то да се...

Вернувшись с прогулки, довольная жизнью и умиротворенная, я поспешила исправить свои упущения и в два счета провернула с ней хозяйственное совещание. Да в таком темпе и так лихо, что экономка опять меня зауважала. Где же ей было знать, что темп и решительность мои проистекали из того, что наплевать мне было на все хозяйственные заботы. Не интересовали меня количества и сорта варенья, которое надо было наварить на зиму, сорта заготовляемых сыров и цены на овечью шерсть, переговоры с перекупщиками и даже огромное новое зеркало для большой гостиной. Интересовал меня лишь Гастон, и только он!

Приближалось время нанесения визитов, и я с нетерпением ожидала его прибытия. Хотелось также знать, что за новости для меня привез он из Франции. Ох, скорей бы приезжал, ведь сегодня на меня буквально нахлынут соседи. Вчера они проявили выдержку, как люди воспитанные не свалились на голову в день моего возвращения после долгого отсутствия, дали прийти в себя, но сегодня их никакая сила не удержит. Особенно баб, алчущих сведений о новейших парижских модах. Ох, как подумаю о новейшей парижской моде — не могу удержаться от смеха. Да расскажи я им хоть немного правды — ведь не поверят, сочтут меня спятившей и пойдет по всей округе худая слава обо мне. И показать им нечего, одно лишь то самое вечернее платье еще сойдет, да и то с оговорками.

Вспомнив об одежде, призвала я Зузю, и мы принялись совещаться, во что же мне одеться, чтобы выглядеть прилично, и перед соседями не оплошать, и перед Гастоном предстать в самом завлекательном виде. Ох, нехорошо, если его приезд совпадет с наплывом гостей, опять не поговорить. Назначить, что ли, ему встречу на другое время, скажем вечером, когда схлынет поток гостей? Или, наоборот, договориться об утренней прогулке верхом. Встретимся в пустынном поле или в шалаше дровосеков, пустом в эту пору года...

Смело можно сказать — соседи оправдали мои ожидания, никто не подвел. Первой приехала пани Порайская с дочерьми, опередив даже Гастона, который появился лишь минут через пятнадцать после нее, соблюдая элементарные приличия. У Порайской при виде неизвестного молодого человека в жениховском возрасте глаза и зубы разгорелись. Сразу ушки на макушке — как именно я его встречаю, как он на меня смотрит и не обломится ли ей чего, то есть ее доченькам. Давно она подыскивает им женихов, ведь еще немного — и станут старыми девами, одной уже девятнадцать, а второй и вовсе двадцать два. Так что, позабыв даже о Париже, заботливая мамаша постаралась переключить внимание интересного молодого человека на своих дочерей и отвлечь от меня, чего и добилась без труда, так как Гастон — весьма галантный молодой человек и упираться не счел возможным, а мне срочно пришлось заняться следующими гостями. Почти одновременно прибыли пан барон Вонсович и богатая немолодая помещица Эвелина Танская. Та не стала притворяться, как пани Порайская, что, возвращаясь с прогулки, ко мне завернула, а прямо заявила — жаждет услышать от меня о Париже. А пан барон весь в поклонах, комплиментах, целовании ручек, истекающий потом от эмоций и невероятной толщины, просто жаждал меня увидеть.

Получаса не прошло, как и Арман заявился. К счастью, Винсент объявил о прибытии гостя, у меня было время придать лицу нужное выражение. Пришлось притворяться, что вижу его первый раз в жизни, что, впрочем, в какой-то степени правда, потому как в данном столетии я о нем даже и не слышала. Возможно, Мончевская все же права, считая меня легкомысленной, ибо при виде Армана девятнадцатого века я не испытала страха, одно лишь любопытство.

Арман из прошлого века оказался точно таким, каким я его и представляла: красивый, самоуверенный, нагловатый, избалованный успехом у женщин. Еще бы, такого типа мужчины всегда неотразимо действуют на женщин. Не на всех, к счастью.

Кузину ему не терпелось увидеть, то есть меня! Надо же! Прямо чуть не открыто признавался в своем незаконнорожденном происхождении. Где это видано! Не укрылось от меня и то обстоятельство, что с пани Танской они коротко знакомы.

Вот сижу я в салоне, в окружении гостей и сравниваю современные мне обычаи и манеры с теми, которые имела возможность узнать в двадцатом веке. Смилуйся надо мной, Господи, да ведь это же сплошное лицемерие, притворство, ханжество! Двадцать пять лет прожила и не замечала этого! Взять хотя бы пани Порайскую с ее перезрелыми доченьками. Она вдруг оказалась в салоне сразу с тремя кавалерами, холостяками, вполне годными дочерям в мужья, так уж к каким только ухищрениям она и ее дочери по знаку маменьки не прибегали! Пани Танская, хотя и слывшая женщиной эмансипированной, не считающейся с условностями, изображала полнейшее равнодушие по отношению к Арману, хотя и слепому было видно, насколько она им занята. Однако следует признать, Гастон ее тоже весьма заинтересовал. А пан барон! Уж он так вокруг меня увивался, что смешно было смотреть, а все старался держаться в рамках, боясь, видно, скомпрометировать меня, пока не убедится, что я ему отдаю явное предпочтение перед другими кандидатами в мужья.

Смешно все это и утомительно, ведь и самой пришлось соблюдать приличия, делать и говорить то, что положено, а не то, что хотелось бы. Насколько свободней и проще отношения между людьми будущего. Нет, я, без сомнения, предпочитаю жить через сто лет, хотя и претит мне распущенность нравов будущего. Вот если бы как-то умеренно дозировать сдержанность моего времени, умение вести себя прилично с известной простотой и непосредственностью. Уверена, пущенные на свободу доченьки пани Порайской быстро бы нашли себе мужей, Эвелина Танская открыто бы жила себе с Арманом и была счастлива, а я смогла бы запросто оставить у себя Гастона хоть на ночь, не ломая голову, как это сделать, чтобы приличия соблюсти. Однако, как известно, времена не выбирают...

Тут пан барон выдал мне очередной плоский комплимент, а я вдруг представила его в будущем — в коротеньких шортах в цветочки, из которых торчат кривые косматые ножищи, без корсета, так что могучее брюхо вывалилось поверх шортиков во всем своем безобразии и т.п. А пани Порайскую при всей ее толщине в обтягивающих джинсах, белое сало толстухи складками собралось и на животе, и под каждой лопаткой. Кошмарный вид! С другой стороны, были бы Гастон или Арман не в этих уродливых фраках и белых панталонах, а в легких летних рубашках с короткими рукавами, крепкие мускулистые руки обнажены, гордо поднимается сильная шея, как у греческих богов.

Занятая гостями, я не сразу заметила, что Гастон старается держаться в стороне от Армана и не поддерживает с ним беседы. Арман попытался было заговорить с паном бароном, тот, однако, сразу почуял в нем соперника и говорил лишь об охоте, действительно та область, в которой он силен, а Арман, по всей вероятности, напротив. Пани Порайскую раздирали противоречия. Надо и о судьбе дочерей позаботиться, может, прямо сейчас удочки и забросить, и со мной пообщаться. Не только из приличия, хотелось действительно что-то о Париже услышать. Эвелина Танская, расспрашивая о Париже, то и дело, словно невзначай, обращалась за мелкими услугами к Арману, словно не отдавая себе отчета, к кому именно обращается. Арман же упорно пытался подсесть поближе ко мне, чему я всячески препятствовала.

Ничего не скажешь, не очень хорошо подобранное общество собралось в моей гостиной, вот и приходилось самой много сил тратить, следя, чтобы все было чин-чином.

Но вот наконец гости собрались разъезжаться, долее засиживаться просто неприлично, особенно Арману, ведь это же его первый визит ко мне. Хоть и самоуверенный, хоть и наглый, придерживаться правил приходилось и ему. Однако не откажешь в умении блюсти свои интересы.

Прощаясь, он обратился ко мне:

— Надеюсь, дорогая кузина (он всю дорогу называл меня кузиной, подчеркивая наше якобы родство), ты разрешишь мне еще заехать к тебе в удобное для тебя время, ведь нам есть о чем поговорить... по-родственному. Скажем, завтра? Сразу после завтрака?

Сказано это было громко, так, чтобы все слышали, дескать, секретов у нас нет, все чисто. Ах, как мне хотелось обдать его холодом и тоже заявить во всеуслышание, что нечего нам обсуждать, что никакие мы не родственники и общих дел у нас не может быть, так что незачем ему больше приезжать в мой дом. Однако я этого не сделала. У меня уже созрел свой план.

И я одарила мерзавца очаровательной улыбкой:

— Ну разумеется, пан Гийом. Буду рада видеть вас, вернувшись с прогулки верхом.

И не делая паузы, обратилась к Гастону:

— А вас, пан де Монпесак, я бы просила не отказать мне в любезности немного задержаться. От месье Дэсплена я получила сообщение, которое, по его словам, вы можете мне на месте пояснить. Хотелось бы покончить наконец со всеми финансовыми вопросами, привести свои дела в порядок, а это не так просто, и если вы сможете мне в чем-то помочь, смею надеяться, поскорей с этими делами закончу. Так что прошу не гневаться, но хотелось бы отнять у вас еще немного времени.

Я понятия не имела, знает ли месье Дэсплена вот этот Гастон и поймет ли он меня, но надеялась, что в любом случае не станет громко удивляться и не выдаст меня.

Гастон, умница, даже и глазом не моргнул, только поклонился.

— Всегда к услугам пани графини.

— Ах, дорогая графиня, ты у меня кавалера отнимаешь! — с гримаской воскликнула пани Танская. — Я-то надеялась, что господин де Монпесак меня до дому довезет. Теперь же придется воспользоваться любезностью пана Гийома.

Не позволил забыть о себе и барон Вонсович.

— Да ведь и я всегда готов пани услужить! Мои лошади и экипаж всегда в вашем распоряжении, — прогудел грубым басом барон, так и не решив, удачен ли для него визит ко мне или нет. По лицу видно было — старается понять. Конечно, два соперника вещь очень неприятная, но в то же время я из жалости нашла возможным несколько минут поговорить с ним благосклонно и даже обнадеживающе. И позволила кончики пальцев поцеловать.

Разумеется, все гости прибыли в собственных экипажах, только Арман верхом, вот ему ничего и не оставалось, как объявить себя пажом пани Танской и выразить желание проводить даму до ее поместья. Мог сесть вместе с дамой в ее карету, привязав своего коня сзади, мог гарцевать на нем у окна кареты. К чести Армана, мою просьбу к Гастону остаться он воспринял спокойно.

Ну, наконец-то дорогие гости разъехались.

Проводив их, я вернулась в гостиную к Гастону и остановилась в дверях, глядя на любимого. Руки сами тянулись обнять его, ведь это он, мой Гастон, с которым мы договорились пожениться! Вот только одежда его портит, я уже это заметила, делает его менее мужественным. И брюки со штрипками на нем как-то плохо сидели, и фрак скрывал прекрасную фигуру, хорошо мне знакомую. Интересно, а под брюками неужели безобразные подштанники, как у моего покойника мужа?

Я чуть не рассмеялась вслух, представив, какую мину сделал бы этот теперешний Гастон, спроси я его об этом. Наверняка бы в панике сбежал, приняв меня за сумасшедшую или кокотку. Нет, решительно мне надо поскорее вернуться в мое время, не то допущу промах. Хорошо, если все конфузом ограничится, а если жизнь мою разобьет?

Все это время Гастон спокойно смотрел на меня, удивляясь, что медлю при входе, но глаза... Глаза его сказали мне все, чего не смели произнести уста.

— Пани графиня, — заговорил он, — простите, если мои слова покажутся вам слишком бесцеремонными...

Боже! Именно с такими словами обратился он ко мне спустя сто пятнадцать лет! Что за проклятая путаница во времени!

— ...однако, видя грозящую пани опасность, не могу не предупредить о ней, — продолжал Гастон. — И я счастлив, что пани сама предоставила мне возможность высказаться без промедления.

— Представьте, граф, я, пожалуй, догадываюсь, какого рода будет ваше сообщение, поэтому и позволила себе вас задержать.

И указывая на кресло подле козетки, на которую присела, попросила его сесть и обо всем без утайки поведать.

Граф Гастон не выложил сразу, в чем дело, но в соответствии с духом времени счел необходимым облечь свою новость во множество совершенно излишних вежливостей.

— Вы не представляете, как мне неприятно говорить с вами о столь ужасных вещах, о которых приличной даме и слышать бы не подобало. Насколько счастливее чувствовал бы я себя, явись вестником приятных новостей...

И еще с десяток ничего не говорящих фраз. Поскольку уже подошло время обеда — по старому, а в соответствии с новыми, введенными мною порядками время второго завтрака, я позвонила, чтобы накрывали на стол. Покажу ему, что плохие вести не лишают меня аппетита, может, осмелеет и перейдет к делу.

А гостя предупредила:

— Из прислуги французский знает лишь мой кучер Роман и камердинер Винсент, при остальных пан граф может смело говорить. А я немного помогу вам, граф. Догадываюсь, что речь пойдет о последних минутах жизни моего прадеда и об оставшемся после него имуществе, не так ли?

— О, какую тяжесть с моей души сняла пани графиня! — обрадовался Гастон. — Так, значит, вы догадываетесь? Я так жалею, что не встретил вас во Франции и мы не поговорили там. А все из-за моего горячего желания услужить пани графине и как можно скорее оповестить вас об опасности. Я помчался в Польшу и опередил вас, пришлось тут дожидаться вашего возвращения. Я боялся, как бы мы опять не разминулись.

— И очень правильно сделали, обязательно бы разминулись! — подтвердила я.

— Так, как разминулись восемь лет назад! — вырвалось у Гастона.

О, как обрадовалась я этим словам! Но, дитя моего времени, притворилась непонимающей и лицемерно поинтересовалась:

— Не понимаю вас. Что вы имеете в виду?

Граф смешался и, покраснев как рак, неловко попытался отговориться:

— Да нет... Извините, я чуть было о другом не заговорил. Просто восемь лет назад я бывал в этих краях, в Секерках тогда пани не было, вы, еще молодая девушка, путешествовали с родителями за границей. И так получилось, что впервые я увидел вас уже... обвенчанной...

Так он тоже помнил! Какое счастье! Сердце забилось от радости, и не помня себя я призналась:

— Да, я тоже помню... Только это было накануне моей свадьбы.

— Невелика разница. Я увидел вас уже потерянной для всего мира и мог лишь от всего сердца позавидовать вашему супругу. Этим отчасти еще и объясняется мое упорство в стремлении не допустить несчастья, которое может свалиться на пани...

Если бы не желание узнать наконец об этом несчастье, я бы, пожалуй, заставила-таки моего робкого красавца признаться мне в своих чувствах. Но он прав, пора возвратиться к теме...

— Да, мы отвлеклись. Скажите же наконец, граф, что за опасность мне угрожает?

— О том, что перед смертью господина графа пытались оженить с его экономкой, вам известно?

— Известно, фальшивое свидетельство о браке... — начала было я, да прикусила язык. Кто знает, как эта история выглядела в девятнадцатом веке. Ведь, по моим сведениям, Луиза Лера подстроила автокатастрофу с целью избавиться от сотрудницы загса, а тут никаких автомашин еще и в помине нет.

Гастон подхватил:

— Да, документы подделали, но подделка обнаружилась благодаря свидетельству ксендза, который отпускал грехи умирающему и тот скончался у него на руках, так что никак не мог обвенчаться с... этой особой, хотя она и утверждала, что они перед смертью графа были обвенчаны священником. Однако преступники, эта особа и ваш главный соперник на получение наследства покойного графа, не отказались от своих преступных планов. Этот претендент на наследство намерен или жениться на вас, или устранить со своего пути, и тогда беспрепятственно получит все состояние покойного. Данное обстоятельство совершенно точно установлено месье Дэспленом, о чем он и просил меня вам сообщить. К сожалению, этим претендентом является Арман Гийом, которого я с ужасом увидел здесь, в вашем доме!

Как же это все получается! Я полагала, что удалось сбежать от Армана и я в безопасности, а он и здесь меня нагнал. И с точно такими же целями, с какими преследовал меня в Трувиле в будущем веке.

— А что же произошло с мадемуазель Лера? — неосторожно поинтересовалась я, позабыв, что и фамилии этой особы не должна знать.

Гастон смешался.

— Ужасная вещь! Я не хотел пани говорить, избавить пани графиню от этих ужасных подробностей. Она исчезла, никто не знал куда делась...

— Но ее же нашли?

— Да, нашли в собственной ее квартире, о наличии которой никто не знал. Обнаружили ее тело...

— Ее убили?

Теперь уже Гастон, видно, что-то почувствовал необычное в моих расспросах, так как бросил на меня странный взгляд.

— Да, она убита. А как пани графиня узнала об этом?

Пришлось изворачиваться.

— Да ничего я не знаю, просто мыслю логично. Ведь она была здоровой женщиной, месье Дэсплен даже как-то выразился — железного здоровья женщина, и очень опасался с ее стороны неприятностей...

Ох, не к добру я разговорилась. Не имеет права мыслить логично молодая уездная помещица моего пошиба! Ох, выдам себя с головой!

И я, умильно взглянув на графа, потупила глазки. Тот растаял.

— О, у меня слов нет выразить восхищение! Пани графиня не только мужественно восприняла дурные вести, но и проявляет столько чисто женской интуиции! Я потрясен! Прекрасно, что именно так вы воспринимаете эту неприятную историю, ваше поведение и в меня вселяет мужество, ибо, признаться, я чрезвычайно озабочен грозящей пани опасности.

Итак, тело убитой Луизы Лера обнаружено не в графском доме в Монтийи, как в двадцатом веке, а в ее парижской квартире. Скорее всего, тоже пролежала там долго, ее обнаружила консьержка по запаху. Ладно, оставлю эти предположения при себе, и без того много лишнего наболтала.

— А мотивы преступления? — поинтересовалась я.

Интересно, такие ли они, как в будущем веке?

— Мне бы не хотелось их называть, — опять засмущался граф. — И вообще, говорить об этой особе я не должен был с дамой, но, надеюсь, вы мне простите, ведь я так беспокоился о вашей судьбе. Что же касается мотивов, то, судя по всему... как бы поделикатнее выразиться... Арман Гийом был связан с этой особой... планы они строили в расчете на женитьбу вашего прадедушки на экономке, с тем чтобы после смерти старого графа завладеть его состоянием. Но поскольку женить графа не удалось, после его смерти эта особа оказалась для Армана Гийома опасной и он... Нет, не подумайте, я не хочу напрасно бросать тень на невиновного человека. У нас есть основания в этом не сомневаться. А пани графиня при своей молодости и неопытности... может стать жертвой еще одного преступления этого человека...

Ах, каким неотразимым был Гастон, когда вот так, запинаясь, давился словами! Врожденная порядочность не позволяла ему порочить человека, каким бы подлым тот ни был. Боюсь, давая мне понять, что стремление Гийома жениться на мне ради денег никогда не позволит самому Гастону сделать мне предложение. Ну уж нет, этого я не допущу!

И осторожно приступила к делу.

— Должна заметить, дорогой граф, что я ожидала чего-то в этом роде, вы лишь подтвердили мои смутные предположения. Месье Дэсплен давал мне понять, что нельзя рассчитывать на порядочность и благородство господина Гийома, да и мне самой он с первого взгляда...

Стоп! Не надо врать. Вспомнилось, как с первого взгляда Арман произвел на меня сильное впечатление и я наверняка бы им увлеклась, не появись вовремя он, Гастон. Только когда это было... будет... ох, уж эти времена!

И я закончила неопределенно:

— ...с первого взгляда он вызвал у меня подозрения.

Гастон пылко воскликнул:

— Я счастлив, о пани, что моя новость не так огорчила вас, как могла бы, счастлив, что вы в некоторой степени были подготовлены...

Ах, как я люблю этого человека, как желаю, чтобы он отбросил церемонии и дал волю чувствам, которые я читала в его выразительных глазах. Будь мы в саду, я женскими уловками постаралась бы придать ему смелости, всегда ведь, располагая свободой движений, можно ненароком споткнуться и показать изящную ножку, можно нечаянно зацепиться за ветку дерева и позволить шпильке выскользнуть из прически, чтобы волосы рассыпались пушистым каскадом, как это было в те незабвенные времена, когда, оставаясь у меня на ночь, Гастон сам вытаскивал шпильки из моей прически и волосы покрывали всю меня с головы до ног, являясь единственной моей одеждой. А что можно предпринять, сидя за столом?

— Давайте перейдем в салон, — вскочила я, не обращая внимания на то, поел ли гость или еще не притронулся к кушаньям. — Или нет, лучше в кабинет, ведь могут понадобиться какие-нибудь документы, да и окна кабинета выходят в сад.

Не нужны мне никакие документы, но авось, проходя анфиладой комнат, удастся споткнуться и появится предлог опереться на руку гостя...

Забыла я об одной мелочи, а именно: в утренние часы мой кабинет целиком находился в распоряжении Сажи. Так звали мою любимую кошечку, уже не очень молодую, действительно черную как сажа и чрезвычайно ко мне привязанную. Сажа, еще будучи котенком, облюбовала себе для утреннего сна цветок в большом горшке, стоявший на подставке в кабинете, и не было силы отучить ее от этой дурной привычки. Каждый раз перед тем, как свернуться клубком в большом цветочном горшке, кошка так уминала и нещадно топтала цветок, так энергично протестовала, когда ее стаскивали за загривок с логовища, что пришлось перенести цветок в другое место, а на высокую подставку положить сложенную в несколько раз старую ангорскую шаль.

И вот получилось так, что, входя в мой кабинет, я с силой толкнула дверь, которая со стуком ударила по подставке, и в тот же момент за открытой стеклянной дверью в сад громко взлаяла Дамка. А это моя любимая собака. Дама она та еще, обыкновенная дворняжка (не терплю комнатных собачек), плод коллективных усилий нашей пойнтерки и целой стаи бездомных кобелей со всей округи. Очаровательное создание, умная, безгранично мне преданная, ласковая и с потрясающим чутьем, Дамка считала своей святой обязанностью каждое утро обегать все поместье, дабы убедиться, что все в порядке, о подозрительном же непременно «докладывала» мне или своим любимчикам из дворни. И столько услуг нам оказала, что все ее полюбили, все уважали и ценили.

И вот теперь она громко гавкнула под распахнутыми в сад дверями кабинета.

Удар по подставке и собачий лай над ухом — всего этого было для Сажи уж слишком. Кошка взметнулась и с высоты подставки сиганула с гневным шипеньем на круглый стол посередине кабинета. С силой оттолкнувшись от него, свалилась нам под ноги, попутно когтями сдернув со стола скатерть, отчего с громким бряканьем и звоном на пол грохнулись парадный серебряный подсвечник и хрустальный подносик с хрустальным же графином и рюмками.

Спускаясь из коридора в кабинет по ступенькам, я уже занесла ногу над последней ступенькой, но не успела опустить ее, как Сажа подбила мне другую ногу, еще стоящую на второй ступеньке. Следовавший за мной Гастон, по всей видимости, тоже уже начал спускаться, так что не смог поддержать меня, а может, я ему помешала, судорожно вцепившись в его одежду. И мы, словно группа цирковых акробатов, вывалились, как на арену, в кабинет. Хорошо еще, что не вверх ногами.

Вот таким образом осуществились мои тайные помыслы, правда в несколько преувеличенном виде. И платье задралось, и шпильки из волос выскочили. Я сидела на полу, ошалело глядя на Гастона, шлепнувшегося на последнюю ступеньку лесенки с выражением полной прострации на лице. Надеюсь, однако, способности видеть он не утратил и мог разглядеть во всей красе и стройные ножки, обнажившиеся чуть ли не до бедер, и роскошные волосы, рассыпавшиеся в беспорядке.

Какое-то время мы оба остолбенело молчали, пялясь друг на друга. Потом меня прорвало и я закатилась от смеха. Гастон, пытаясь и в этой экстремальной ситуации соблюсти этикет и даже закрыть глаза, чтобы не видеть конфуза дамы, перестал с собой бороться и тоже разразился смехом.

Мы хохотали так, что от смеха слезы выступили на глазах, а перепуганная прислуга со всего дома сбежалась на шум. Первым примчался лакей Базилий и с силой затормозил на верхней ступеньке, по счастью, не свалившись на нас, с изумлением разглядывая господ, заходящихся от смеха посередине всего этого разгрома.

Внезапно я почувствовала, что смех Гастона принял какой-то другой оттенок — ага, проняло! Мне тоже расхотелось смеяться. И тут, к счастью, через стеклянную дверь из сада в комнату шагнул Роман.

Ему хватило одного взгляда, и он принялся распоряжаться. Я милостиво разрешила поднять себя с пола, теперь уже вполне воспитанно похихикивая и поясняя, что это все Сажа и Дамка. Боюсь, не удалось скрыть своей признательности виновникам катаклизма, не говоря уже о возмущении и осуждении. Дамку же я поклялась вознаградить ее любимым блюдом — заячьим паштетом.

Благодаря энергичным действиям Романа все в кабинете было приведено в порядок, мне закололи волосы и принесли нам кофе с новым комплектом хрусталя вместо разбитого. Тут выяснилось — нет необходимости представлять Гастону моего личного кучера. Гастон тут же заявил — они давно знакомы, он даже жизнью обязан Роману, когда тот доставил в Монтийи Сапфира, еще необъезженного, а он, Гастон, легкомысленно попытался на нем проехаться. Я предпочла не уточнять, когда же такое случилось.

Когда все успокоилось и мы с Гастоном смогли вернуться к прерванной беседе, оказалось, что беседуется нам совсем по-другому: смех нас сблизил. Мы уже не были высокородными дворянами, познакомившимися всего два дня назад, а хорошими друзьями, знавшими друг друга с детства. Исчезли натянутость и сдержанность, мы болтали, не замечая, как летит время. Но вот пришла пора прощаться.

— Ах, пани! — почти нежно произнес Гастон, когда я провожала его на террасу. — Как тяжко уезжать из рая! Для меня это был лучший, самый счастливый день в жизни. И я позволю себе...

— Пан может себе позволить все, что угодно! — лихо отозвалась я и, спохватившись, добавила: — Ведь я так страшно скомпрометировала себя в ваших глазах...

И не договорила, надо же ему предоставить возможность возразить. Он не замедлил ею воспользоваться.

— Как можно говорить о компрометации! — горячо воскликнул граф. — Дар небес! Счастливый случай! Если кто себя и скомпрометировал, так это я... ведь я осмелился... и теперь умоляю простить за то, что...

Тут уж я воспользовалась паузой. Очень тянуло закончить «не воспользовался случаем», но лицемерие опять заставило наивно поинтересоваться, за что именно.

— ...что я осмелился поднять свой взор на богиню!

Чтоб тебе! Пора кончать с этими церемониями. И я шутливо заметила:

— Кошке тоже позволено глядеть на короля.

Воспоминание о кошке заставило нас опять рассмеяться. Так, смеясь, Гастон вскочил в седло и, обернувшись, крикнул на прощанье:

— Обожаю кошек!

Роман меня уже ждал.

— Что ясновельможная пани графиня намерена предпринять, пока пан Юркевич не привез завещания? — без вступления начал он.

Увы, голова моя была занята отнюдь не паном Юркевичем и завещанием и я легкомысленно отозвалась:

— А ничего! Знаете же, что я люблю господина де Монпесака и намерена заставить его как можно скорее сделать мне предложение. В крайнем случае, могу и два раза выйти за него, с интервалом в сто лет! Я и на то согласна. А что?

— Пани изволит проявлять легкомыслие, чрезвычайно огорчительное для меня, ведь поблизости ошивается Арман Гийом. А я не знаю, что легче вывести из строя — карету или автомашину.

Радостное упоение меня не покидало.

— Как же, в карете ехать безопаснее, если ее не слишком разогнать.

— Зато по обочинам больше деревьев. Прошу отнестись к делу серьезнее. Господин де Монпесак сообщил то, что нам уже известно?

— В принципе, да, за исключением того, что Луизу Лера убили в ее собственной парижской квартире.

— Для нас это без разницы, — махнул рукой Роман. — И при теперешних возможностях полиции им ни в жизнь не найти убийцы, разве что обратятся к какой колдунье за помощью. Я же лично считаю, что сейчас для убийцы более благоприятная обстановка, у него больше возможностей и, следовательно, для вас больше опасности. Так что, пока завещание не будет окончательно оформлено и подписано, я лично буду пани графиню охранять. Надеюсь, господин граф тоже. Надо еще и то иметь в виду, что многие яды пока даже не открыты.

Только услышав страшное слово, я стала внимательнее слушать верного друга. И внесла интересное предложение.

— Яды действуют в обе стороны. В конце концов, не обязательно Арман Гийом отравит меня, могу и я его. Однако для этого непременно надо его чем-то кормить, а потому он должен быть здесь.

— Был вчера.

— Вот именно. И ничего не произошло.

Сказала и вспомнила ночные шумы.

— Ох, забыла поинтересоваться у пана Юркевича, не блуждал ли он ночью по дому, потому что я слышала, как кто-то ходил по коридору. Кроме пана Юркевича некому. А я уверена — шаги слышались в коридоре у моей двери.

— И что пани сделала?

— Да ничего, просто заперлась на ключ. А пройти ко мне через кабинет нельзя, я его обязательно на ночь запираю, там ведь деньги лежат.

Роман весь напрягся.

— Вы уверены в том, что ночью кто-то ходил?

— Ну, раз я говорю... А что?

— А то, что, уезжая от нас, пан Юркевич не мог нахвалиться, как славно ему у нас спалось, дескать, давно так спокойно не спал. Как лег, сразу заснул, даже на другой бок не повернулся, горничной его пришлось на рассвете расталкивать.

— Роман, неужели вы можете предположить, что Арман Гийом как-то проник ночью в дом и пытался меня во сне... скажем, задушить?

— Почему бы нет? — пожал плечами Роман. — Да вы, графиня, и сами так думаете.

Помолчали. Вот, значит, какие дела.

— Вам известно, где он проживает?

Роман мрачно информировал:

— Под самым нашим носом, можно сказать. В нашей корчме. Заявил — любит чувствовать себя свободным, поэтому, несмотря на родство с пани графиней, не желает в ее поместье проживать. В жизни не приходилось мне столько говорить с людьми, прачка из корчмы, небось, убеждена, что я женюсь на ней.

— Потерпите, Роман, еще денька два — и все кончится. Подпишу завещание. Два денечка выдержите?

— Не знаю, два ли, — возразил Роман. — Не было случая сообщить пани, что нотариус предвидит большие сложности, опасается, что без согласования с месье Дэспленом не сможет составить полноценный документ, чтобы не к чему было придраться. Разве он пани об этом не сказал?

Может, и говорил, да я слушала вполуха. А вот привезти через день завещание обещал, это мне запомнилось.

Поскольку Роман и в самом деле лучше меня разбирался в моих делах, у него наверняка были основания возразить:

— Сомневаюсь. Вот увидите, завтра он в лучшем случае привезет предварительный вариант, чтобы его обсудить, окончательный же сможет составить лишь после консультации с парижским нотариусом, а когда от него ответ придет — кто знает.

Все-таки канцелярские они крысы, эти нотариусы! Бывает, человек свою волю изложит на клочке бумаги без всяких согласований и в самых общих чертах, а все равно завещание считается законным и все его признают. Сколько раз случалось — завещатель сам не знал, чем располагает, и тем не менее все делалось по его воле.

Я высказала свое возмущение вслух, на что Роман возразил — да, такое случалось, но лишь когда не было никаких спорных вопросов и наследники были приличные люди. А сколько раз дело доходило до суда, именно такого рода завещания чаще всего опротестовывались. Достаточно было возникнуть малейшим сомнениям или какой забытый родственник предъявлял претензии — и пошло-поехало. В моем же случае и сомневаться нечего, такой родственник налицо, давно моей смерти ждет.

Вздохнув, я не могла не признать правоту Романа, но дальнейшее обсуждение проблемы нарушило прибытие панны Цецилии Ходачкувны. Дальняя родственница покойного мужа, она долгие годы жила в нашем поместье, будучи сиротой-бесприданницей. Были у нее более близкие родственники, какие-то двоюродные братья и сестры, которым не хотелось иметь на шее старуху-нахлебницу. Незадолго до моего отъезда во Францию панна Цецилия отправилась к ним поразведать ситуацию и теперь вот возвратилась. Ее причитания я еще издали услышала. Слезая с брички привезшего ее торговца, она уже во дворе заголосила, обливаясь слезами:

— Родные называются! Как собаку приблудную меня приняли, признавать не хотели, в каморку темную приткнули, каждым куском сухого хлеба попрекали! А я так надеялась на них, родня как-никак, неудобно всю жизнь в Секерках у Катажинки в приживалках провести, чать, она и не родня мне, только от доброты сердечной и пригревала старуху. А теперь на старости лет и подеваться некуда, одна надежда — на Катажинку, ее доброту ангельскую.

Удивили меня эти причитания, ведь панну Цецилию я знала давно и никогда не замечала в ней склонности к истерии и громким жалобам. Должно быть, довели родственнички бедную женщину.

Поспешив навстречу старушке, я обняла ее и поспешила успокоить:

— Очень хорошо, что вернулись, дорогая панна Цецилия, комната ваша так и стоит незанятой, в моем доме всегда найдется для вас место. Ну, ну, хватит плакать, Бог с ними, вашими родственниками, вы для меня как родная, и я рада, что опять будем вместе. Франек, отнесите вещи панны Цецилии в ее комнату, а вы, Юзефа, наведите там порядок и помогите устроиться. Панне Ходачкувне надо отдохнуть после дороги.

У бедной старушки слезы полились с удвоенной силой, теперь от радости, и она кинулась целовать мне руки, громко заверяя, что такой второй, как Катажинка, в мире не найдешь.

Жаль мне было ее, ведь Цецилии еще и шестидесяти не исполнилось, а совсем старуха, еле ноги передвигает. Невольно вспомнилась восьмидесятилетняя пани Ленская, бодрая и жизнерадостная.

С панной Цецилией я познакомилась шестнадцатилетней молодой хозяйкой дома, и уже тогда она мне казалась глубокой старухой, проживающей в приживалках в доме моего мужа. Я обращалась к ней на «пани», она меня попыталась было величать «графинюшкой», но я воспротивилась и сама настояла на уменьшительной «Катажинке», что было в самый раз, учитывая разницу в возрасте и ее благородное происхождение из старинной сенаторской шляхты. Так и осталось. Старушка была тихой, спокойной, мне всегда хотелось ее приободрить и приласкать, ведь жизнь и без того оказалась к ней слишком жестока.

Сейчас же я особенно была рада ее возвращению. Ведь чем больше людей в доме, тем лучше для меня и хуже для злоумышленника. А панна Ходачкувна славилась тем, что сон у нее был чрезвычайно легкий, а слух просто поразительный, причем она не ленилась проверять каждый непонятный шелест. И Романа обрадовало ее появление, он прямо расцвел при виде старушки и тоже бросился помогать ей обустроиться.

* * *

В этот день нагрянула прорва гостей, все будто «по пути». Один Арман, без зазрения совести нанесший второй визит за день, не притворялся, напротив, всячески подчеркивал, что прибыл по приглашению, и всем своим поведением и многозначительными словами давал понять собравшимся — мы с ним в особых отношениях, подлец! То и дело что-то интимно шептал мне на ушко, мерзавец! И такой хитрый, так умело демонстрировал нашу особую близость, что у меня не было возможности его резко оборвать. Вот и Альбина Корецкая, соседка-помещица, первая сплетница по уезду, уже стала поглядывать на нас с любопытством, а этот наглец знай компрометировал меня напропалую. И все напоминал о завтрашнем визите якобы для решения каких-то наших совместных родственных проблем. Я твердо решила — непременно приглашу присутствовать Эвелину и Романа.

А когда гости разъехались, мне пришлось опять садиться за письма, и я уже который раз пожалела об отсутствии телефонов в этот дурацкий век. И все время не давала покоя мысль о мытье головы. Следовало сразу же приняться за нее, да не могла я сделать это сама, хотя и располагала кучей прекрасных шампуней, до поры до времени вместе с другой косметикой упрятанной в сундучок, задвинутый в дальний угол гардеробной, чтобы лишний раз не травмировать Зузю. А для мытья головы вызвала парикмахера, известного специалиста в наших краях.

Когда наконец пришло время ложиться, спать совсем не хотелось. Напротив, захотелось есть, причем по-страшному. Вспомнила — ничего удивительного, ведь за весь день, почитай, ничего не ела. Я уже не говорю о втором завтраке с Гастоном, когда мне было не до еды, но и позже, угощая многочисленных посетителей, сама к еде не притронулась, слишком была взволнована. И все из-за паршивца Армана Гийома.

Что же делать? Весь дом давно спит, я допоздна засиделась над письмами, будить прислугу не стоит. Сама справлюсь, привыкла.

Не раздумывая долее, погасила лампы и в кабинете, и в спальне и вышла в темный коридор. Ну не совсем темный. С тех пор, как еще при жизни мужа один из гостей, известный выпивоха пан Коморовский, украдкой отправившийся ночью на поиски так полюбившейся ему нашей смородиновки, с ужасным шумом свалился с лестницы, сломав притом ногу и вызвав панику среди гостей и преждевременные роды у впечатлительной многодетной баронессы Щепанской, я ввела в своем доме обычай оставлять на ночь освещение — малюсенькие лампочки, фитилек, опущенный в баночку с растительным маслом. Распорядилась установить их на всех переходах, поворотах коридора и у всех лестниц. Однако даже теперь, выйдя после освещенной спальни в темный коридор, несмотря на мягкий огонек в коридоре, какое-то время вынуждена была постоять, привыкая к темноте и одновременно вслушиваясь в ночную тишину. Нигде ни света, ни звука, все давно спят. Возможно, только Зузя не легла, но задремала в ожидании моего звонка, чтобы уложить барыню в постель.

Привыкнув к слабому свету масляной коптилки, я осторожно двинулась по коридору к лестнице, стараясь не ступать на скрипучие половицы и гадая, что найдется в кухне перекусить. По дороге заглянула в столовую, надеясь найти там остатки шоколадных конфет и печенья или еще что, оставшееся от угощения, однако заботливая Мончевская все заперла, а ключи от буфета так у нее и остались. Да и не хотелось мне каких-то сладостей, мне бы что посущественней. Даже если и в кухне все окажется запертым — сделаю себе хоть яичницу. Пусть потом кухарка сколько хочет судачит о барыне, по ночам тайком готовящей себе яичницу, мне наплевать.

До кухни я добралась благополучно. Здесь тоже горела дежурная коптилка, но для моих целей требовалось освещение получше. Разыскала и свечи, и нормальные керосиновые лампы. Выбрала свечи, чтобы руки не пахли керосином, и принялась за поиски еды. Разумеется, тут тоже все позапирали, но я знала, где кухарка прячет ключи, ведь ей приходилось вставать раньше экономки, чтобы приготовить завтрак для прислуги. Раздув тлевшие в печи угли, я поставила разогревать чайник, а сама принялась за холодную телятину с хреном, заодно накормив и двух кошек, присоединившихся ко мне во время странствий по дому. Закусив грушевым муссом, который тоже обнаружился в отпертом мною чулане, я в ожидании чая от нечего делать, сидя за столом, принялась перелистывать календарь, который из года в год выписывала для прислуги. Боже, что за уморительные вещи там понаписали! Вот, к примеру, о последних изобретениях. О телеграфе — вредная и опасная для человека вещь, к тому же грех великий, ибо искра, которая движется по проводам, способна в любую минуту вызвать пожар... И тому подобные глупости. Позабавили рассуждения какого-то важного чиновника о бесперспективности новомодного изобретения — самодвижущихся экипажей без лошадей. А вот советы насчет откармливания домашней птицы можжевельником и миндалем — дельные. Ведь известно, что мясо птицы пропитывается запахом ее корма.

И так увлекло меня чтение, что я опять засиделась, не заметив, как идет время. И вдруг чей-то пронзительный крик заставил вскочить из-за стола. За первым криком раздался второй, вот его подхватили другие голоса, и скоро весь дом наполнился криками и суетой. Схватив горящую свечу, я выскочила из кухни. Крики доносились сверху. На лестнице я столкнулась с прислугой и увидела панну Ходачкувну в ночной рубашке, на которую был наброшен теплый капот, в ночном чепчике. Пальцем указывая в сторону моих комнат, она не помня себя кричала: «Пожар! Пожар!» И в самом деле, оттуда тянулся дым. Я рванулась было туда, однако меня перехватил Винсент, первым послав в ту сторону Франека. И вскоре мы все услышали, как Франек, высунувшись наверху в какое-то окно, принялся диким голосом кричать на всю округу: «Горим! Помогите!» Его наверняка услышали и в конюшнях, а дворовые собаки подняли истошный лай.

Мончевская громко приказывала дворне носить воду со двора. Вернувшись сверху, полузадохшийся Франек доложил, что из моих апартаментов тянется удушливый дым, так что и подойти к ним боязно. Какая-то сообразительная кухонная девка со скрежетом отпирала вторую дверь, чтобы впустить подоспевшую из конюшни помощь. И вот уже буфетный мальчик первым пробежал наверх с полным ведром воды. Однако отлегло от сердца лишь тогда, когда появился Роман и принялся вместе с Винсентом организовывать тушение пожара.

Оба они решительно не допускали меня приблизиться к дверям собственной спальни, уверяя, что именно там источник пожара, оттуда валит дым, а если открыть в спальню двери, то сразу ее охватит огонь, потому что у меня наверняка открыты окна, от сквозняка и займется.

Роман послал людей к моим окнам, велев им взобраться и ждать его приказа, а Зузя упорно стояла на том, что только бы проникнуть в мою ванную комнату, уж там воды вдоволь припасено.

И вот я увидела, как по приказу Романа распахнули дверь спальни и сразу оттуда показались языки огня, который принялись заливать дворовые, собравшиеся к тому времени в коридоре. От посланцев же на лестницы к моим окнам пришло странное сообщение: все окна заперты, похоже, изнутри.

Дыма было столько, что и нам в коридоре невозможно было продохнуть. Но вот вскоре по приказу Романа снаружи разбили одно из окон спальни, что действительно усилило пламя, зато и дым стало вытягивать сквозняком, люди смогли проникнуть в комнату и совсем погасить огонь.

Наконец и я получила возможность войти в собственную спальню. Велела зажечь лампы и в их свете осмотрела пожарище. К моему удивлению, ущерб от пожара оказался не столь уж велик. Мебель, стены, потолок даже не почернели. Пострадал ковер на полу, вся моя постель с перинами, подушками и занавесями, одно мягкое кресло. Ну и страшное впечатление производила куча какого-то обгоревшего тряпья, валявшегося в черной луже, и обилие воды везде, куда лили ее усердные помощники, а также всепроникающий отвратительный запах гари. Много пройдет времени, прежде чем он выветрится. К счастью, ни одна из керосиновых ламп не упала и не разбилась. Если бы в огонь добавился еще и керосин — весь дом бы сгорел.

Я радовалась, что двери в гардеробную и будуар оставила закрытыми, благодаря чему эти помещения не провоняли дымом, иначе хоть выбрасывай одежду. Ну и сундучку с драгоценной косметикой тоже ничего не сделалось.

Я приказала быстро собрать воду, все прочее оставить на утро, а мне приготовить одну из комнат для гостей, где и досплю остаток ночи. Можно было, конечно, воспользоваться бывшим супружеским ложем в апартаментах покойного мужа, но я это ложе покинула после двух лет супружеской жизни и более туда не заглядывала, да и в комнате для гостей не требовалось ничего особенно приготовлять, они у Мончевской всегда были в состоянии готовности на случай неожиданного приезда какого гостя.

И теперь, когда пожар потушили и все немного успокоились, настал час панны Ходачкувны, ее звездный час. Ведь это она первая подняла тревогу, а когда люди сбежались тушить пожар, удалилась в библиотеку и все время провела в молитве перед старинным распятием, что висело в простенке между книжными шкафами. И теперь, пребывая в полной убежденности, что именно ее молитвами Господь меня спас, она, плача от счастья, принялась целовать мне ручки, приговаривая:

— А уж я думала — пропала моя Катажинка, задохнется насмерть!

Не только меня интересовало, каким образом среди ночи панна Ходачкувна оказалась в другом крыле дома, ведь будь в своем — дыму бы не почуяла. В ответ на наши расспросы старушка пояснила, что с постели встала среди ночи потому, что какой-то подозрительный шум услышала.

— Поначалу никак не могла в толк взять, что за шум, — охотно рассказывала героиня дня, явно гордясь своим чутким сном и прекрасным слухом. — То ли ставня скрипит, то ли кот по крыше ходит? Но вроде бы нет. Вот, накинув капот и взяв свечу, отправилась я поглядеть, что такое. А тут аккурат Катаринка из своих покоев вышла и вниз по лестнице спускаться стала. Тоже тихонечко, да я услыхала. И я, понявши, что шум небось именно хозяйка наша милая произвела, успокоенная, повернулась да и к себе направилась, а тут она, Катажинка, через пару минут и воротилась к себе в спальню.

— Через пару минут? — не поверила я своим ушам.

Точно помню — зачитавшись календарем, проторчала в кухне не меньше часа. Невозможно, чтобы все это время старая панна Цецилия проторчала со свечой у меня в коридоре, не заметив времени. Значит, кто-то другой поднялся по лестнице, так же легко и тихо, как я хожу. Кто же?

А панна Цецилия взволнованно подтвердила:

— Я еще постояла, послушала, к себе ли идет моя хозяюшка, а как убедилась — к себе, вот и дверь в спальню за собой прикрыла, не требуется ей, значит, никакая помощь, так и я к себе пошла, да только уснуть никак не могла. Все сдавалось — не только кошки по крыше да чердаку гуляют, но как и еще чьи-то шаги, уж их от кошачьих я с легкостью отличу. Да и в другом месте слышатся. Взявши свечу, я вдругорядь вышла послушать, а потом еще дальше пошла, казалось мне — шаги из другого коридора слышатся, и тут я словно дым почуяла, но еще сомневалась, не хотелось попусту народ на ноги поднимать. Забежала к себе, потеплее на всякий случай оделась и отправилась искать место, отколь дым тянется. И оказалось — от Катажинки, благодетельницы моей! Езус-Мария-святой Юзеф! А там Катажинка, закрывшись, сладким сном почивает и не ведает, бедная, что огонь в ейной спальне занялся! А может, уж и не дышит, потому как оченно сильный дым из-под ее дверей выбивался. Подойти невозможно, спасти не могу по старости и немощности, ну я крик и подняла...

Права панна Цецилия, если бы я действительно спала у себя, не быть мне в живых, дым выбивался из спальни кошмарный, в коридоре мы от него задыхались. Но ведь окно-то я оставила открытым, уж это я наверняка помню. Хотя... при открытом окне огонь мог усилиться, и тогда бы я не задохнулась, а сгорела. Одно другого не лучше.

Я не стала всенародно подчеркивать факт моего отсутствия в спальне, не желая умалять заслуги панны Ходачкувны по спасению моей жизни. Если не мою жизнь, так мой дом она наверняка спасла. Вот интересно, откуда мог взяться огонь, камин ведь давно прогорел, лампы, как я уже говорила, все были потушены. Разве что какую свечу оставила. Собравшиеся громко на все лады обсуждали эту проблему, и большинство пришло к выводу, что, видать, какая искра от свечи попала на ковер, недаром он сильнее всего пострадал. Однако настаивать на этой версии прислуга не стала, боясь обидеть барыню. Один лишь Винсент набрался храбрости, когда все разошлись, вполголоса высказал предположение:

— Ясновельможная пани графиня могла оставить одну непогашенную свечу, просто запамятовала теперь. Потому как у самой вашей постели упавшая на пол свеча валялась, на выгоревшем коврике. От нее и мог заняться огонь, и ковер тлел, отсюда столько дыму. А я свечу незаметно ото всех поднял и на место поставил, чтоб лишнего не болтали.

Вот такая ночь была. Надо будет панну Цецилию вознаградить. А Винсенту я не стала говорить о моих соображениях насчет причины пожара. С Романом поговорю. Что бы придумать в качестве награды для панны Ходачкувны? Вот интересно, если она прекрасно слышит вздохи котов на крыше и мчится на всякий подозрительный шум, как я смогу пригласить к себе Гастона так, чтобы никто об этом не узнал?

* * *

Под вечер следующего дня мы с Романом обменивались мнениями.

— Я бы не сомневался — это дело рук Гийома, — озабоченно докладывал Роман, — если бы не то обстоятельство, что накануне вечером он отправился в гости к графу Скупскому, в его резиденцию под Варшавой, да вы знаете, пани графиня, их мокотовский дворец, и остался там на ночь.

— А это точно, что остался там ночевать?

— Так я же, почитай, лично расследование произвел и всех, кого мог, порасспрашивал. Правда, на покой господа Скупские и их гости отправились сразу после раннего ужина, а утром Арман Гийом был как штык на их позднем завтраке, да это не сбило бы меня со следа, кабы не его конь. Несколько человек подтвердили — всю ночь простоял в стойле, разве что негодяй другого какого нашел. Мог и нанять, и украсть.

— И никто там поблизости не видел какого уезженного коня? — допытывалась я, тоже уже поднаторевшая в полицейских расследованиях.

— Этого со всей очевидностью установить не удалось, — признался Роман. — Да и вообще может пройти время, пока выяснится. Если же Гийом кому за лошадь заплатил, так тот не пикнет. А насчет пожара я нисколько не сомневаюсь — поджог, и пани спаслась лишь потому, что из спальни ушла...

Даже Роман не осмелился мне задать вопрос, где меня черти носят, но ему-то я могла сказать правду. Откровенно призналась: голод меня погнал в кухню, развлечение себе устроила. Роман вздохнул с облегчением.

— Как хорошо, что пани графиня мне это сказала! Ведь у нас там переполох. Обнаружили — ночью в кухне кто-то был, буфеты и чулан открывал, свечи зажигал, кошек кормил и грязную посуду за собой оставил. А хуже всего, что заподозрили панну Цецилию. Я же, зная нахальство Гийома, подумал, что это поджигатель такой наглый, еще и есть в этом доме не постеснялся.

Вы разрешите мне деликатно рассеять подозрения прислуги, нехорошо, чтобы подозревали бедную старушку.

Естественно, я согласилась. В конце концов, имею право в собственном доме делать что заблагорассудится, пусть думают о барыне — с причудами. А насчет пожара мнения наши с Романом полностью совпадали. Об этом свидетельствовали и запертые изнутри окна, и выпавшая из подсвечника на пол свеча. Ничего не скажу, могла и выпасть, но не зажженная, уж я-то хорошо помнила — свет, уходя, потушила, еще в темном коридоре постояла немного. А если бы это я захотела кого-то дымом задушить, поступила бы так: сначала выждала бы, пока весь дом не заснет...

Я рассуждала вслух, Роман внимательно слушал, кивая.

...дом и заснул, у меня одной долго горел свет, пожалуй, до полуночи. А когда потух, я бы подумала — ну, наконец и она легла спать. Подождав немного, я бы прокралась в спальню, чтобы поджечь кровать со спящей. Окно распахнутое заперла бы, а принесенные с собою какие-то легко вспыхивающие материалы разбросала у постели и подожгла, для виду сбросив на пол свечу.

Роман дополнил мой рассказ:

— Проникнул мерзавец изнутри, снаружи в окно спальни легко не залезешь, под окном никакого дерева нет. И стена гладкая, ни карнизов, ни балкона.

Кивнув, я продолжала душить жертву. Хорошо было бы, убегая, запереть дверь спальни, но запирается она изнутри, а вылезти в окно — сложно. Преступник предпочел оставить запертым окно, сам вышел в дверь и сбежал. Рассчитывал, видимо, еще и на то, что спасатели одновременно распахнут дверь и окно, тогда сквозняком раздуло бы сильный огонь, и от меня осталось бы одно воспоминание. Замечательно!

Преступление у меня получилось, но оставалась неясность: каким образом убийца проник в дом? Скорее всего, поднимался снизу, раз панна Цецилия слышала его шаги на лестнице, но ведь в нижнем этаже у нас на ночь всегда запираются все окна и двери. Подумать же на кого-нибудь из дворни я никак не могла.

И опять мы с Романом задумались. Помолчав, он высказал предположение:

— Вы уж не гневайтесь на меня, милостивая пани, однако же может и так случиться, кто из прислуги окно незапертым оставит специально на тот случай, чтобы незаметно ночью вылезть и к полюбовнице смотаться, а потом опять же незаметно возвратиться. Или служанка какая для своего хахаля.

— Ну уж нет! — сердито возразила я. — У меня нет им необходимости притворяться, в открытую могут с хахалями якшаться.

— Милостивая пани изволила малость перепутать времена, — только и сказал Роман, но меня как обухом хватил.

Еще бы, спятила я, что ли? Так и в открытую? Да их ксендз всенародно в костеле анафеме предаст, соседи меня осудят, а девка, уличенная в наличии полюбовника, навсегда лишится шансов выйти замуж. Должно быть, на лице у меня появилась растерянность, и Роман поспешил успокоить:

— Ладно, я и на этот счет порасспрашиваю.

В этот день, в связи с пожаром, мне удалось избежать непрошеных гостей, ибо я встала позже обычного. И по этой же причине припозднилась на утреннюю верховую прогулку с Гастоном.

По всему было видно, что он меня с раннего утра ожидал у шалаша дровосеков, так что на прогулке я изрядно задержалась.

Хватило ума не бросаться сразу на шею любимому, ведь этот Гастон мог счесть меня распутницей какой и дать от ворот поворот. Пришлось умеренно дозировать чувства, а попросту говоря — прибегнуть к извечному кокетству и женскому обольщению. В этом отношении я получила неплохое домашнее воспитание, вот теперь пригодилось. Пригодился, однако, и опыт в этой области, полученный в далеком будущем. Короче, время летело незаметно.

Завязать непринужденный разговор очень помог ночной пожар, сразу давая простор соображениям и Гастону дополнительный повод тревожиться о моей судьбе. Теперь ясно стало — этот, старосветский Гастон гораздо больше озабочен моей безопасностью, чем тот, из Трувиля. На этот счет у меня чуть было не вырвалось глупое замечание, да удалось вовремя прикусить язык.

Мы провели вместе несколько восхитительных часов, и я разрешила ему приехать ко мне с визитом к вечернему кофе. Домой вернулась, когда случайные гости, потеряв терпение, убрались восвояси, не дождавшись меня. Раздосадованная их наездом, решила сама нанести им визиты, мимоходом напомнив, что у меня приемные дни лишь вторники и пятницы.

Утренняя прогулка избавила меня и от встречи с Арманом, который заявился к двенадцати, громко оповещая ожидавших меня соседей-шляхтичей, что он — прямиком от господ Скомпских и что ему назначена аудиенция. Ненавязчиво поинтересовался моим здоровьем. Ничего не подозревающая прислуга простодушно отвечала, что здоровье барыни, должно быть, отменное, потому как легко на лошадь вскочила. Надеюсь, о ночных происшествиях гости мои не много узнали, ибо я строго-настрого запретила дворне болтать о пожаре, притворившись, что больше всего боюсь компрометации, ибо нечаянно всплыл факт моего ночного обжорства.

От пана Юркевича приехал посланец. Вот, пожалуйста, Роман все правильно угадал. Посланец не привез не только завещания, но даже и его чернового проекта, лишь информировал о новых осложнениях нотариального оформления.

Желая гарантировать сохранность имущества Зоей Яблонской и уберечь ее от распутника Янушека, пан Юркевич перебрал все кандидатуры порядочных людей, годных в опекуны, и ни одной не признал достойной. Вспомнил о моем упоминании о церкви и решил дождаться возвращения из Рима знакомого епископа, по словам поверенного — человека достойного. Церковь церковью, считает пан Юркевич, но должно быть и указано какое-то конкретное лицо, а этот епископ вроде подходит. Хотя мой нотариус и в нем сомневается и подумывает, не отписать ли мне наследство французским церковникам. Ох, боюсь, пан Юркевич с его дотошностью оставит мое состояние самому Папе римскому!

Очень рассердили меня все эти препятствия, разве можно медлить, когда вот и минувшей ночью меня могли запросто лишить жизни? И я в гневе села за стол, чтобы собственноручно обо всем этом информировать поверенного и настоятельно требовать скорейшего оформления документа. Даже взяла и сама написала завещание, в котором оставляла Зосе Яблонской сто тысяч, прислуге на всех пятьдесят тысяч, а все остальное, сколько бы там ни оказалось, по подсчетам месье Дэсплена и пана Юркевича — на костел отписала, исполнителем же назначала Кароля Борковского, мужа Эвелины. Как-то внезапно он пришел в голову, раньше я о нем не думала. Очень надеюсь, с гулякой Янушеком Бужицким не подружится.

Написав собственноручно это завещание, я призвала подписаться в качестве свидетелей своего управителя Лешека Дронжкевича и случайно завернувшего к нам со свежим мясом торговца Шмуля, которого издавна знала как очень честного человека, к тому же рассудительного и оборотистого, не случайно же сделала его своим арендатором.

Изумленные тем, что барыня в столь поздний час призывает их подняться к ней в кабинет, оба свидетеля явились незамедлительно и, услышав, что я все имущество оставляю на костел, подписали без лишних расспросов, хотя и посматривали на меня как-то странно. Последнее обстоятельство ни в чем не уменьшало законной силы завещания, и я, призвав посланца нотариуса, вручила ему вместе с письмами и этот документ, велев отправляться немедленно в путь, хотя уже и смеркалось. Плевать мне, что посланец разбудит пана Юркевича, не будет в другой раз так медлить.

Мои обгоревшие покои прислуга целый день приводила в порядок, так что на ночь я могла вернуться к себе. Тут уже пахло не гарью, а лавандой, воском и моими духами. Вместо обгоревшей кровати принесли бывшее мое супружеское ложе из мужниных покоев, да я утешала себя — недолго мне на нем спать. А супружеское ложе для себя уж я оборудую по-своему, постараюсь, чтобы похоже было на матрасы XX века, без углублений и возвышенностей.

Ах, как мне будет не хватать современной ванны, то есть ванны будущего...

* * *

Наконец хоть одна ночь прошла спокойно, без всяких нежелательных сенсаций. Теперь днем предстояла встреча с Арманом.

Моим свидетелям, Дронжкевичу и Шмулю, я не запретила рассказывать о том, зачем их вызывала к себе, и очень надеюсь, весть о завещанном мною церкви состоянии разойдется по округе. Во всяком случае, Арман-то непременно вытянет из Шмуля все, что надо.

На этот раз при моей встрече в лесу с Гастоном присутствовал и Роман, хотя маячил лишь в отдалении. Он явно больше верил Шмулю и всерьез взялся меня охранять, как я его ни убеждала, что, узнав о моем наследнике и сочтя его учреждением солидным, Арман до поры до времени перестанет покушаться на мою жизнь, ну хотя бы до тех пор, пока я не напишу нового завещания. Арман, по словам моего верного слуги, слишком опасен, а вчера он разыскивал меня в лесу и, к счастью, заблудился в просеках. Да, он не так хорошо знал лес, как я.

Зато заловил меня дома. Гастона ко второму завтраку я не пригласила, поскольку договорилась о встрече с Эвелиной, а потом меня ожидало совещание со специалистами-водопроводчиками.

Завтракать мы сели с Эвелиной вдвоем, но тут-то Арман и заявился. Увидев его, Эвелина вопросительно глянула на меня. Я лишь смогла скривиться и отрицательно покачать головой, как Арман уже нахально усаживался за наш стол, громогласно заявляя о своем аппетите. Хорошо, что тут же подъехал и барон Вонсович, якобы возвращаясь с какой-то охоты. Не выдержал, бедняга, ну да оно и к лучшему вышло. К тому же привез мне в подарок дикую утку. Боюсь, он был удивлен тому, как радостно его приняли, не подозревая, что нужен мне был лишь для того, чтобы после завтрака оставить его вдвоем с Арманом — ведь это так естественно предоставить мужчинам возможность поговорить об охоте! Я же с подругой уединилась в будуаре.

Эвелину потрясли услышанные от меня сенсации, ведь здесь никто и не знал об убийстве Луизы Лера.

— Надо же, в собственной квартире убита! — восклицала Эвелина, удивляясь немного, что я решила ей поведать столь жуткую тайну. В обществе вообще было не принято говорить о таких шокирующих вещах, как связь моего прадеда с экономкой. Она не знала, что главное еще впереди. — Теперь понятно, почему она не доставила тебе никаких неприятностей, ведь этого можно было ожидать.

— Зато неприятности, причем в неограниченном количестве, доставляет другой субъект. Тот, что сейчас в салоне с паном Вонсовичем обсуждает утиную охоту. И признаюсь тебе, я просто не знаю, как от него избавиться.

Эвелина по привычке собралась было изображать удивление, но вдруг махнула рукой на приличия и горячо заговорила:

— Я и сама заметила, что не нравятся тебе его ухаживания, а такой очень даже способен скомпрометировать женщину. И кажется, он тоже претендовал на наследство после твоего прадедушки?

— Он и сейчас претендует.

— По всему видно — старается получить твою руку. И я сама хотела предупредить тебя, дорогая, что уже пошли разговоры. А когда ты пригласила меня нынче на завтрак, я ехала в большом беспокойстве — боялась: ты хочешь сообщить мне о скором обручении...

— Да, но не с ним же! — вырвалось у меня. У Эвелины ушки на макушке, а соображать она умеет.

— О! Уж не с паном ли де Монпесаком?

Мне уже было нечего терять, и я лихо перла напролом.

— Почему бы и нет?

Эвелина смутилась.

— Но... моя дорогая... я не любительница сплетен, но, боюсь, мой долг тебя предупредить. Говорят, у него определенные... интимные... обязательства перед мадемуазель Русийон... и он с нею обручен...

— Кто это сказал? — гневно вскричала я. — Ты слышала об этом, будучи в Париже? Я, например, ничего там не слышала.

У Эвелины сразу изменилось выражение лица, она словно что-то с себя стряхнула и задумалась.

— А знаешь... в Париже мне тоже никто о таком не говорил.

— А ты с ним во Франции встречалась? Знаешь его давно?

— Ну, еще бы, с детства, мы дружили семьями и часто встречались. Потом все реже, но в Париже я ничего такого о нем не слыхала. Только здесь, в наших краях, все об этом и говорят. Пани Порайская нацелилась было на него, надеясь пристроить одну из своих «крошек», да потом жаловалась — ах, в наше время никому верить нельзя.

— Ну и не верила бы, — холодно отозвалась я. — Уверена, все эти сплетни о молодом графе здесь распускает господин Гийом. С определенной целью. Оговорить невинного человека — это для него такой пустяк! Ты не заметила, слухи поползли с моим приездом или он начал распускать их заранее?

— Это как-то совпало, — внимательно глядя на меня, рассеянно сказала Эвелина, думая о другом. Да, она не глупа, моя Эвелина, и выводы из наблюдений делать умеет.

— Что на пана Монпесака ты произвела впечатление с первой же встречи, это бы и слепой заметил, — заговорила она задумчиво. — У него и в самом деле было для тебя сообщение? Хотя, зачем об этом спрашивать, достаточно уже одной информации о смерти Луизы Лера. А может, и не только об этом сообщил?

— Да, не только это. Месье Дэсплен не хотел, чтобы пошли сплетни о моем прадеде, царство ему небесное, вот и попросил молодого графа кое-что сообщить мне устно, при встрече. Зачем порочить память покойного?

Эвелине не надо было растолковывать, чем именно порочить память моего покойного прадеда. Хватило упоминания о Луизе Лера...

Эвелина принялась рассуждать вслух:

— Значит, граф приехал действительно с важным сообщением, тут без обмана. В Париже о нем все как наилучшего мнения, репутация у него там безупречная. Мог, конечно, скрывать... и раз я своими глазами видела его на Елисейских полях у коляски мадемуазель де Русийон, но всего один раз, честно говоря.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Возможно. А вот пана Гийома я совсем не знаю. О нем больше может рассказать пани Танская.

— Вот и держался бы за нее! — раздраженно заметила я. — Зачем ко мне приставать?

— Моя дорогая, ну что ты такое говоришь? Во-первых, пан Танский жив-здоров. Во-вторых, насколько я понимаю, вместе с твоей рукой пан Гийом надеется получить все твое состояние, в придачу к нему теперь еще и состояние твоего парижского прадеда. Какое может быть сравнение? Повторяю, я его совсем не знаю, но должна признать: красив, бестия! И чувствую своим женским инстинктом — опасен. И тебя совсем не привлекает возможность укротить дикую бестию?

И первая рассмеялась от души, а я с удивлением вдруг заметила в ней большое сходство с Эвой, которую встретила во Франции сто с лишним лет спустя. Истинная праправнучка своей прапрабабки.

Посмеявшись, я решительно заявила:

— Нет, не привлекает. Нисколечко. Не говоря уже о том, что Арман Гийом не моргнув глазом мог бы меня убить, чтобы одному владеть всеми моими богатствами.

— Да он тебя и сейчас мог бы убить, — вдруг встревожилась Эвелина. — Раз уж мы решились затронуть столь ужасные темы, разреши тебе напомнить, дорогая, что у тебя нет ни детей, ни мужа, а значит, он твой прямой наследник.

На что я с превеликим торжеством возразила:

— А вот и нет! Я только что написала завещание, где все свое состояние оставляю церкви. Костел он не посмеет затронуть. Так что убивать меня сейчас ему нет никакого резону!

Эвелина пришла в восторг от замечательной идеи, а я собралась ей выложить остальное — и о суммах, оставленных дворовым, и о том, что исполнителем завещания назначила ее супруга, о чем они пока не знают. И о Зосе Яблонской. Но не успела. Арман потерял терпение.

Ни один воспитанный человек не ворвался бы нахально во внутренние покои хозяйки, когда она ясно дала понять, что желает побеседовать с приятельницей с глазу на глаз. В будуар не осмелится постучать даже официальный жених, разрешено разве что мужу, отцу или брату и то в чрезвычайных обстоятельствах. А Арман осмелился! Наглость этого человека не знает пределов. Обе мы с Эвелиной окаменели, не находя слов от возмущения.

Другое дело, что хорошо воспитанная хозяйка не оставит гостей на столь долгое время без внимания, не бросит их одних в гостиной, разве что намерена показать свое неудовольствие и намеренно желая обидеть. Обижать барона Вонсовича не входило в мои расчеты, но я знала, что когда у него под рукой неограниченный запас его любимых напитков, он и до вечера просидит без обиды, а потом беспрекословно примет мои извинения.

Как хорошо, что я успела Эвелине открыть правду о моем отношении к Арману Гийому, иначе его вторжение в святая святых она восприняла бы как несомненное доказательство наших интимных отношений, и Арман достиг бы цели, скомпрометировав меня в глазах ближайшей приятельницы.

— Что произошло? — холодно поинтересовалась я. — Опять пожар? Иначе пан не посмел бы нарушить наш тет-а-тет.

А этот наглец, ничуть не смущенный, с улыбкой возразил:

— Не замечать, как бежит время — привилегия прекрасных дам, мы же с паном бароном, лишенные вашего чарующего общества, истосковались беспредельно и я себе позволил...

— Коль скоро пан так дорожит временем, я не задерживаю — можно и распрощаться.

— Ах, о чем вы, графиня! Я весь к вашим услугам, и мое время тоже.

— В таком случае извольте еще немного подождать.

— А не разрешите ли присоединиться к вам?

— Нет! — пришла мне на помощь Эвелина, причем сказано это было таким тоном, что негодяю оставалось только с поклоном покинуть будуар.

Оставшись одни, мы какое-то время молча глядели друг на друга.

— Ну, знаешь! — возмущенно заговорила Эвелина, а я воспользовалась случаем:

— И ты еще подозревала, что я могла выйти за такого! Лучше уж заранее покончить самоубийством. Хотя нет, лучше его убить. Например, отравить.

Светская дама Эвелина тем не менее предложила вернуться к мужчинам, опасаясь, что Арман Гийом может бог знает что наговорить барону.

И наверняка наговорил, потому что барона мы нашли во вздрюченном состоянии. Он весь как-то сник, уже не осыпал меня комплиментами, тут же заявил о необходимости покинуть мой гостеприимный дом, но я задержала гостя, ни минуты не сомневаясь, что мерзкий Арман порешил пересидеть всех гостей и остаться со мной наедине. Вот когда я пожалела, что разрешила Гастону прибыть лишь к вечеру, и тут же порадовалась этому обстоятельству, ведь негодяй Гийом мог бы графа и на поединок вызвать, с него станется. Не зная, на что решиться, я молила Господа о спасении, и Господь внял моим молитвам. Приехала пани Танская. Что могло быть лучше!

Подозреваю, гостья руководствовалась двумя поводами — и охотой за Гийомом, и желанием расспросить меня наконец о новейших парижских новинках. С порога пани Танская принялась сговариваться с бароном о совместной охоте на кабанов, к ним присоединился и Арман. Похоже, охота его и в самом деле интересовала.

Вздохнув с облегчением, я распрощалась с Эвелиной, которая уже давно должна быть дома, и даже не обращала внимания на подробности обсуждаемой охоты и ее сроки. В присутствии Танской Арман не посмел нахально ухлестывать за мной, а я не сомневалась, что теперь она не выпустит его из своих коготков, уж на нее можно в этом положиться.

Распрощавшись с гостями, я опять поспешила к своему секретеру и написала коротенькое письмецо Эвелине, уведомляя о моем завтрашнем к ней визите, ведь мы так и не успели обо всем поговорить. Я и не посоветовалась с ней, и ей не обо всем рассказала. Выслала казачка верхом с запиской, наказав возвращаться с ответом.

Сама же стала думать о Гастоне. Видать, брошенное Эвелиной зерно не засохло, пустило-таки ростки. Ну что я знала о современном Гастоне де Монпесаке? О том, из будущего, знала все. Разведен, теперь свободен, люблю его всей душой и лучшего мужа мне не встретить. А этот? Ладно, в Париже о нем ничего дурного не слышала, но он мог и скрывать свои похождения. Не был женат, но мог иметь кучу любовниц, а уж какую-нибудь куртизанку и содержать, прикипев к ней душой. И телом, молодым людям это свойственно. Возможно, и хотел теперь освободиться от былой зависимости после того, как познакомился со мной, а может, и не хотел. Ведь даже не заговорил о своем намерении жениться на мне, даже не намекнул, всю дорогу речь шла только о его чувствах, не о серьезных намерениях. Те он мог питать по отношению к мадемуазель де Русийон. Меня любил, это и слепой бы заметил, но надолго ли? Можно ли верить ему, как тому Гастону, которого я встретила через сто пятнадцать лет?

И как всегда, додумав до этих ста пятнадцати лет, почувствовала — хватит, иначе спячу.

Сидела я за обеденным столом и размышляла. Кажется, за столом была и панна Ходачкувна, тихо сидела как мышка. Кажется, я что-то ела, хотя мне жутко мешали стук и грохот, разносившиеся по всему дому — это обустраивали мою новую ванную комнату. Вот тоже последствия моего путешествия во времени.

Интересно, как бы я жила, не побывав в будущем? Теперь мне часто приходили в голову такие мысли. Если бы я не перескочила через проклятый барьер времени, если бы не покидала своего времени... ведь я бы была другой. Совсем другой. Что бы я знала о мире? Да совсем ничего, и кто знает, может быть, по своей дремучей отсталости клюнула бы на Армана Гийома, соблазненная его красотой и самоуверенностью, покоренная шокирующей смелостью поведения. Возможно, с ходу поверила бы сплетням о Гастоне.

Не замечала бы неудобств и недостатков жизни в собственном поместье, сидела бы сейчас в корсете под платьем — рубашка и нижняя юбка, на ногах — толстые чулки с подвязками, от которых ныли ноги. Не знала бы, как чудесно может измениться мое лицо от самой малости косметики.

Вспомнив о косметике, вскочила. Гастон вот-вот придет, а я еще не готова.

Еле успела навести марафет, как Винсент доложил о приезде Гастона. Я собиралась принять его в будуаре, как вдруг неожиданно для себя передумала: слишком уж интимно, однозначно, а во мне уже какое-то недоверие поселилось, что ли, сомнение какое-то... Надо же, неужели и на меня повлияли сплетни Армана Гийома, на меня, просвещенную женщину, побывавшую в будущем? Сердце просто сжималось при одной мысли, что это могло быть правдой, что у меня есть две соперницы — неведомая куртизанка парижская и мадемуазель де Русийон. И одновременно злость брала на себя — вот, оказывается, какая я отсталая баба, считаюсь с глупыми приличиями. Да сто лет пройдет и смогу принимать мужчину в любой из своих комнат, хоть в спальне, хоть в ванной, а тут, видите ли, будуар неприличен! Смех! И плевала бы я на все сплетни.

Гастон едва вошел — сразу почувствовал: во мне что-то изменилось. Совсем другой была я утром в лесу. Наверное, подумал, я теперь упрекаю себя за слишком вольное поведение на природе и напускной холодностью стараюсь его компенсировать. И сразу послушно поддался моему настроению, лишь пылкими взглядами говоря о великой любви ко мне, что меня окончательно добило. Как страшно, как невыносимо страшно хотелось мне, чтобы этот молодой человек был мой и только мой, чтобы не делиться им ни с какими куртизанками и невестами.

Эх, времена! Не могла я ему этого сказать прямо, неприлично, видите ли. А он считал неприличным делать мне предложение после каких-то трех дней знакомства.

И все равно я была счастлива уже от того, что могу глядеть на него, разговаривать с ним, и чуть было совсем не расслабилась, как вдруг он сам все испортил.

Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло. Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!

Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя — один Господь знает. А он, опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.

И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа — он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда. Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.

Первой мыслью было — сердце! А руку?! Второй — ведь и то, и другое он уже получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное. Третьей — ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет — другое дело, но теперь?

И у меня непроизвольно вырвалось:

— Но ведь в октябре...

И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не смогу!

А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:

— В октябре я наверняка уже буду здесь! А почему пани графиня заговорила об октябре? Какие-то неизвестные мне планы?

Если бы не горящий от боли язык, наверняка опять бы какую-нибудь глупость выпалила, вроде того, что очень даже ему известные планы, забыл, что ли, что мы собираемся пожениться? Наверняка ведь он мчался во Францию для того, чтоб как-то эти свои обременительные связи разорвать, как-то привести в порядок. Может, даже биться на шпагах или стреляться с отцом, а то и братом мадемуазель де Русийон.

Неловко ворочая языком, я нечленораздельно пробормотала что-то о том, что были у меня планы насчет поездки во Францию, да придется отказаться от них, дела требуют моего присутствия в Секерках.

Гастон предложил:

— Если пани графине надо что сделать в Париже, я охотно готов помочь.

Не стала я его ничем обременять, никакими поручениями, лишь пробормотала, что попытаюсь свои имущественные дела уладить с поверенным, подробно ему обо всем написав. И собравшись с духом, прибавила:

— Какая жалость, что и господин Гийом не уезжает. Боюсь я его и предпочла бы, чтобы его здесь не было.

Гастон опечалился еще больше.

— Признаюсь, и меня это тревожит, а мне и без того очень тяжело отсюда уезжать. Правда, я надеюсь, мне удастся в Париже добиться того, что ему тоже придется срочно туда мчаться, и пани графиня получит передышку. А здесь пани будет под защитой, иначе я просто не мог бы уехать, только это и утешает немного.

Голову мне морочит, какая защита? Если бы любил по-настоящему, не оставил бы меня в опасности.

После ужина мы расстались довольно холодно. Нет, это не было еще расставание надолго, наутро нам предстояла обычная прогулка верхом, уезжал Гастон лишь послезавтра.

Спать я легла опять в комнате для гостей, ибо моя ванная лежала в руинах.

* * *

К сожалению, новости я узнала на следующий день лишь ближе к полудню, так что утренняя прогулка верхом прошла скучно и чинно, я была как ледышка и Гастон боялся даже лишний раз заговорить со мной.

Из леса я поехала не домой, а прямо к Эвелине. Гастон, который у них проживал, приехал немного позже, надо было соблюдать приличия, черт бы их побрал! В отличие от Армана, Гастон был тактичным молодым человеком, не мешал нам шушукаться. Оба они с Каролем занялись бильярдом.

Я хотела начать с сообщения, что назначила Кароля своим душеприказчиком, и опять не смогла, ибо Эвелина огорошила меня сообщением: она не выдержала и рассказала Гастону о моем завещании.

— Видела бы ты, дорогая Кася, как он убивался, как расстраивался, что уезжает, оставляя тебя в такой опасности! — оправдывалась подруга. — Просто сил не было на него смотреть, ну я и успокоила его немного. Ты на меня не сердишься?

— Как можно! — искренне порадовалась я. — Видишь же, я сама радуюсь!

Ну и проговорилась, Эвелина вцепилась в меня и не отставала, пока я ей не пояснила своих слов. Рассказала, как напереживалась со вчерашнего дня, узнав об отъезде Гастона, а теперь успокоилась. Значит, он не бросал меня на произвол судьбы, зная: завещание для меня — своего рода щит. Теперь он знал, я могла не опасаться за свою жизнь со стороны Армана, мне грозила разве что компрометация.

Знала Эвелина и причину внезапного отъезда Гастона. Он бросил на полпути улаживание каких-то весьма для него существенных имущественных дел и недостроенный дом. Что ж, даже если к этому добавить пресловутых куртизанку и невесту, он все бросил, поспешая ко мне. А кроме того, он нанял какого-то человека, которому поручил стеречь меня.

Знай я все это вчера, я бы не была такой холодной. Впрочем, может, оно и к лучшему, неизвестно, до чего могла довести меня моя страстная натура.

В заключение я согласилась устроить у себя прием охотников, которые выбирались на охоту ранним утром, и распрощалась. Не хотела более обременять Эвелину своими проблемами, к ней уже начинали съезжаться гости.

По дороге домой встретила Романа. Он тоже решил не спускать с меня глаз, поскольку выяснил, что обычно разговорчивый и общительный Шмуль ни слова не проронил относительно моего завещания. А поскольку трудно организовать встречу моего управляющего Дронжкевича с Арманом, пришлось Шмулю намекнуть на необходимость при встрече с господином Гийомом проговориться. Умному Шмулю хватило и двух слов, так что уже сегодня Арман узнает о моем завещании.

Эвелина тоже делала что могла. Она рассказала о завещании пани Танской, та уж непременно передаст Арману.

Еще Роман рассказал о своих изысканиях. Он обнаружил весьма существенную деталь: испорченный замок в двери, ведущей в оранжерею. На вид все в порядке, казалась дверь запертой, а на деле просто закрытой. В оранжерею же попасть совсем легко, стоит лишь приподнять нижнюю раму одного из окон.

У меня отлегло от сердца: значит, прислуга ни при чем. Злоумышленник проник в дом через оранжерею, а пани Цецилия слышала, как он поднимался по лестнице. Разумеется, Роман уже распорядился исправить замок в двери.

Дома меня ожидало весьма раздраженное послание пана Юркевича. Как я и предполагала, посланец нарушил его сон, и поверенный придирался ко всему на свете. И завещание я написала не теми словами, как положено, и в свидетели взяла еврея, а как можно, если имущество оставляю христианской церкви! И ему, нотариусу, теперь придется все переделывать, чтобы придать документу законную форму. Ради бога, может сколько угодно переделывать, теперь меня не будет злить медлительность юриста, ведь и не по форме написанное завещание имеет законную силу.

Зато Кароля Борковского в качестве моего душеприказчика нотариус всецело одобрил, сожалея лишь о том, что Кароль слишком уж мягкосердечен.

Но сейчас для меня главным было расставание с Гастоном. Возможно, он и в самом деле ехал по делам, а не улаживать свои сердечные связи, но хватит ли сил вынести столь длительную разлуку?

И когда мы прощались, меня одолевали самые мрачные предчувствия.

* * *

Арман усиленно уговаривал меня принять участие в охоте. Я отказалась, ссылаясь на неотложные дела по хозяйству. Но он так приставал, что я наконец выразила согласие оказать честь охотникам и поприсутствовать на мероприятии, но не принимая в нем непосредственного участия и держась в стороне.

Арману опять не удалось остаться со мною наедине во время визита. На этот раз помешали мой управляющий с неотложными делами и викарий[13]. Последнего прислал ксендз-настоятель с просьбой оказать посильную помощь пострадавшему от пожара семейству. К тому же то и дело меня отрывали с разными неотложными вопросами рабочие, перестраивающие ванную. Видя такое, Арман не стал упорствовать и быстренько со мной распрощался.

Вызвав Мончевскую, я дала ей указания насчет завтрашнего приема для всех, участвующих в большой охоте, и тут же о нем, приеме, забыла.

Настолько, что поутру отправилась на обычную нашу прогулку с Гастоном верхом. Ах, в нынешних временах это было единственной возможностью побыть наедине с любимым! Охота просто вылетела у меня из головы, я страшно жалела о потерянном из-за моей дурацкой ревности дне перед его отъездом, и вот теперь отправилась на Звездочке в ту рощицу, где мы обычно встречались с Гастоном, назвав про себя прогулку встречей с любимым.

Грустной получилась эта прогулка. Думая только о Гастоне, не глядя по сторонам, я отрешенно моталась по рощице, не слыша ни выстрелов, ни собачьего лая, ни переклички охотников. Наконец до меня дошло, что я приближаюсь к месту охоты. Вспомнила, что сегодня и я вроде бы обещала поприсутствовать на ней, хоть и в отдалении. Кому обещала? Ах, Арману! Так пусть он лопнет, не собираюсь выполнять никаких данных ему обещаний!

И энергично повернув лошадь, я рысцой направилась в противоположную охоте сторону, а потом и вовсе к дому, намереваясь встретить гостей уже у себя. И вдруг услышала, как что-то просвистело у самого уха, и тут же дернулась шляпа. Не понимая, что случилось, обернулась, предполагая, что ненароком задела шляпой ветку дерева, как вдруг тут на всем скаку подлетел ко мне на коне Роман, крикнув страшным голосом:

— Жми на всю железку, вельможная пани! Газуй!

Как огретая кнутом, не рассуждая и повинуясь инстинкту, я стиснула шпорами бока лошади и как вихрь помчалась прочь.

До сих пор сдерживаемая мною Звездочка охотно пустилась галопом. Вот уже не слышно стало звуков охоты, вот и въезд в мой парк. Только здесь придержала я лошадку и обернулась к Роману.

— Меня предупреждали, а сами не убереглись! — со смехом упрекнула я верного слугу. — Что за словечки! Слышал бы кто!

— Знаю, да не до слов здесь, когда жизнь пани висела на волоске, — возразил Роман. — Вы поняли, что в вас стреляли?

Я искренне удивилась.

— Да нет же, не в меня, а по кабанам! Там шла охота.

— А кабаны прошли краем! — стоял на своем Роман. — Да вы лучше шляпку осмотрите.

— Прямо сейчас?

— Если не возражаете.

Не столько обеспокоенная, сколько удивленная, я остановила Звездочку и, сняв шляпу, увидела в ней две дырочки. Пуля влетела и вылетела.

Вопреки обыкновению, Роман отдал обеих лошадей мальчику-конюшему, а сам вошел в дом вместе со мной. В гостиной я в ужасе внимательно рассматривала свою шляпку, высказывая вслух предположение, что кто-то из охотников все же стрелял по кабанам и случайно...

— Вовсе не случайно! Вас намеревались убить, выстрелив два раза. А при случае и от меня избавиться, вот, глядите.

И продемонстрировал рукав куртки, разорванный пулей над локтем. В ответ на мой вопросительный взгляд пояснил:

— Два прицельных выстрела не оставляют сомнений. Целили пани в голову. Тут я подоспел, оказался сзади вас, и тогда, понимая, что вы уже недоступны, попытались избавиться от меня, на сей раз метя в сердце. Но голова вернее, удивляюсь, почему в пани не попал.

— А я как раз склонилась, проезжая под веткой, — все еще не веря, дрожащим голосом произнесла я.

— Благодарите Господа...

В гостиную уже заглядывали, и я провела Романа в кабинет, где можно было поговорить спокойно.

Дверь заперла на ключ, чтобы Роман мог сесть как человек, а не торчать столбом перед барыней как кучер. А если кто из прислуги подумает, что у меня шуры-муры с кучером — плевать, ему же хуже. Репутация у меня прочная, ее не пошатнут глупые измышления.

Уселись поближе друг к другу и почти шепотом стали совещаться, а вдруг ненароком кто подслушивает? Пришли к выводу — Арман стрелял, вряд ли у меня столько врагов, чтобы это кто-то другой покусился. Неужели этот мерзавец осмелится судиться с костелом? Роман укорял меня за то, что на время успокоился, потерял бдительность, «не присматривал», как он выразился, за паном Гийомом — и вот пожалуйста! Поэтому сегодня он, Роман, позволит себе отлучиться, кое-что ему надо сделать, меня же спокойно может оставить в собственном доме без присмотра, потому что слишком много вокруг будет народа, гости понаедут, при них вряд ли негодяй что выкинет.

— Не так уж много, всего человек двадцать, — упавшим голосом поправила я.

— И этого хватит! Но на руки пану Гийому поглядывайте.

И тут меня зло взяло. Ну что это такое! Каким правом негодяй не дает мне спокойно жить? И в собственном доме от него не устережешься. Может, мне самой его пришить? Отравить! Но не у себя же в доме. Он остановился в корчме? Так можно подослать убийцу... Глупости, ненужный свидетель. Застрелить, как он меня хотел? Так теперь я его. Нет, тогда скорей уж Роман, стреляю я неважно. Но что-то надо предпринять, ведь ясно же — в безопасности почувствую себя лишь после его смерти.

Роман уже отправился по своим делам, а я все сидела и измышляла способы избавиться от врага. Очнулась лишь при громких звуках рогов и конского топота. Гости съезжались с охоты.

Прием прошел спокойно, ночь тоже. Наутро я опять заперлась с Романом в кабинете. Нет, теперь уж точно пойдут разговоры о моих амурах с кучером, ну да что поделать?

— Интересно, где же негодяй провел ночь? — начала я. — У нас в доме все обошлось без происшествий.

Ответ у Романа был готов.

— Если пани графиню интересует правда — так в оранжерее баронессы Танской, а слухи распустил, что в Варшаву едет. Но мне известно — был он и в Варшаве. Там подпоил клерков пана Юркевича и выпытал у них всю подноготную о вашем завещании. Шмуль наконец постарался, довел до его сведения, так он решил проверить на месте. Ну и подручные пана Юркевича заверили его — нет никакого завещания, все это выдумки, не написала пани. На Библии поклялись.

— Как же это? — ужаснулась я.

— А вот так! Пан Юркевич утаил его, спрятал ото всех в особом шкафу! Это я узнал от него самого, прискакав в Варшаву доверенным посланцем пани графини. Так он мне пояснил — поскольку возникают формальные сложности, он не вправе признать документ официально, и до поры до времени его припрятал. До согласования с месье Дэспленом не имеет права как юрист. Я так понял — намерен создать юридический шедевр и потому выжидает...

— ...а я из-за шедевра жизнь потеряю! — разозлилась я не на шутку. — Упрямый крючкотворец! Ничто его не проймет!

— Похоже на то, — кивнул Роман. — И даже если Шмуль станет направо и налево трубить о завещании, Гийом воспримет это как вашу уловку с целью ввести его в заблуждение. Или поверит — завещание есть, но формально недействительно, так что он без труда выиграет судебный процесс о наследовании после смерти пани.

— Господи! Что же делать? Так вот почему он церкви не убоялся! Надо было викарию сказать, когда приезжал ко мне.

— Тоже нехорошо. Ведь в случае отмены костел обидится.

Мы оба сидели поникшие, Роман тоже не знал, что в данном случае можно предпринять. И также стал подумывать о том, как бы избавиться от этого ужасного человека.

— Вот кабы он ночью закрался в дом пани, — мечтательно начал он, — так убить взломщика — святое дело. Можно даже какие двери не запереть, пусть проникает... хотя, опять скандал подымется, кто поверит, что он явился сам по себе, а не по приглашению пани графини? Ведь красавец мужчина.

А мне уже плевать было на скандалы, лишь бы жизнь сохранить. Вот разве что до Гастона дойдет... Нехорошо. И именно с Арманом!

А тут еще Роман подлил масла в огонь, угрюмо заметив:

— Ведь этот негодяй способен и через окно выстрелить в пани.

Я невольно бросила взгляд на окно, и в самом деле неплотно закрытое шторами. Поежилась. Страшно, такая темь! Приказать прислуге, чтобы шторы плотно задергивали? Ну уж нет, не дам себя запутать, затравить как дикого зверя! Сама отправлюсь к нему под окно и убью! И никто на меня не подумает. Главное — потихоньку выскользнуть ночью из дома и так же неслышно вернуться. Лишь бы чуткая Цецилия не услышала, ну да подумает — я опять в кухню спускалась подкрепиться. Мания у меня такая появилась.

Идею я тут же высказала Роману, но тот ее раскритиковал. Главный аргумент — в корчме Арман снял комнату на втором этаже, и, чтобы стрельнуть в окно, придется просидеть на дереве неизвестно сколько времени, а тот может и вообще не явиться на ночь. Да и вряд ли что никто графиню не заметит.

— Главное же, — вздохнул Роман, — пани графиня не отдает себе отчета, насколько велика опасность. Гийом может нанять убийцу, пообещать ему золотые горы, а после того, как он пани прикончит, спокойно убийцу прикончит, для него это — раз плюнуть, уж простите за грубость. Мелочи, одним словом, он и не на такое способен. Из-за какого-то уголовника полиция не станет особо стараться, еще порадуется, что убит, ее же от лишних хлопот избавили.

Я чуть было не предложила Роману самому нанять уголовника, а потом мы его тоже ликвидируем, чтоб не шантажировал, да опомнилась. Это я сейчас так думаю, а потом ведь совесть замучает. Не уверена даже, что не дрогнула бы моя рука, если бы я стала в Армана стрелять!

— Дрогнула бы, это как пить дать! — не сомневался Роман, словно прочитав мои мысли. — Одно дело — думать, совсем другое — делать. Ну так что, еду опять к пану Юркевичу в Варшаву? Буду стоять над ним до тех пор, пока не оформит завещание по всем правилам. Как думаете? Завтра и отправлюсь. А ночью уж я подежурю.

На том и порешили.

* * *

Ночь я провела беспокойную.

Но не по вине Армана. Из-за Гастона. Заснуть не могла, все о нем думала, позабыла обо всех угрожающих мне опасностях, мечтала лишь о счастье с любимым. Вспомнились мне проведенные с ним ночи — хотя это будет лишь через сто пятнадцать лет, да какое это имеет значение? — и совсем тошно сделалось. Как мне хотелось, чтобы он был здесь, со мной!

Нет, никак не заснуть! Ворочалась на своих перинах с боку на бок, на минуту засыпала, тут же снился Гастон, и я опять просыпалась в тоске и печали. Никогда бы не подумала, что так можно любить! Чуть среди ночи не решилась отправиться на прогулку, в те места, где мы с Гастоном встречались, но дотянула до утра.

Уже рассветало, когда я верхом на Звездочке поскакала в знакомую рощу. Восход солнца застал меня уже там, и не знаю, кто из нас больше притомился — я или лошадка, от которой шел пар. Скачка, однако, помогла успокоиться, и я сообразила, какую совершаю глупость, подвергая себя опасности. Надо же — позабыла обо всем на свете, один Гастон в голове, все остальное не имело значения.

И все же домой я вернулась совсем успокоенная, во всяком случае внешне. Роман не отругал меня. Вскоре выяснилось — потому, что сам следил за Арманом и глаз с него не спускал, так что за меня был спокоен, а если он и нанял убийцу, то еще не подготовил ко всем моим выходкам.

А я на обратном пути решила: поеду в Варшаву вместе с Романом, сама лично встану столбом перед упрямым стряпчим и с места не сдвинусь без документа. В конце концов, кому угрожает опасность — мне? Так лучше мне и уехать.

Вот и получилось — нет худа без добра. Бессонная ночь, ранняя прогулка, а в результате время ушло, отъезд отложила на завтра, а тут пан Юркевич и заявился вдруг собственной персоной.

Подоспел как раз к позднему завтраку, так у меня стали называть ланч. С трудом заставила себя проявить гостеприимство и пригласить к столу, вместо того чтобы со скандалом наброситься на этого зануду. Любитель вкусно поесть, мой нотариус не отказал себе в этом удовольствии, после чего отвалился от стола весьма благостный.

Пригласила его в кабинет и только собралась наброситься, как выяснилось — нет повода, ибо зануда привез совсем готовое завещание. Документ, оформленный по всем правилам, никто не подкопается, остается лишь подписать. И не я, а он высказал недовольство: заставила, дескать, я беднягу много дней вести корреспонденцию с месье Дэспленом, дни и ночи просиживал, глаз не сомкнул, зато теперь все по закону и завещание действительно на обе страны — Польшу и Францию. А я написала уж такое бестолковое завещание, что просто сил нет! Ну, скажем, упомянула, что своим душеприказчиком назначаю пана Борковского. Так ведь это здесь, в Польше, а кого во Франции? Вот и этот вопрос пришлось утрясать с месье Дэспленом...

Поверенный еще что-то бубнил, но я не слушала. Плевать мне на все эти мелочи, я просто рвалась скорее подписать!

Сделала это при свидетелях. Одним был сам пан Юркевич, вторым, как по заказу, явился викарий, снова за деньгами для каких-то неимущих. Так он подмахнул не глядя и сразу отбыл, получив деньги.

И словно для того, чтобы торжество было полным, под конец судьбоносной процедуры явился с визитом Арман. Очень был удивлен нотариус, когда я пригласила постороннего в кабинет и в подробностях ознакомила его с только что оформленным моим завещанием, где все отписывала церкви. И еще заставила нотариуса подтвердить, не довольствуясь тем, что Арман собственными глазами увидел соответствующую запись в документе.

Опять надулся от обиды мой поверенный, но подтвердил, видимо решив отчитать меня потом, когда гость удалится. Арман же сохранил самообладание, надо отдать ему справедливость. Не изменился в лице, только глаза блеснули гневно, но тотчас взял себя в руки и даже похвалил за богоугодное деяние, правда насмешливо и с некоторым ехидством. Ну да мне это безразлично, главное — теперь я в безопасности, ничего мне он не сделает.

От радости я даже разрешила ему остаться подольше, только, во избежание сплетен, судорожно держала при себе панну Ходачкувну, а то опять станет разыгрывать из себя хозяина дома, намекая на некую несуществующую между нами близость, или действительно ухаживать примется. Что ему еще остается...

При ней он ничего такого себе не позволил и довольно скоро покинул мой дом, что меня даже удивило.

А потом пришло письмо от Гастона, отправленное им еще с дороги, и опять весь мир перестал для меня существовать. Запершись в будуаре, я читала и перечитывала дорогие строки, не оставлявшие ни малейших сомнений. Правда, в письме не было слов «Я тебя люблю», но все остальные слова говорили это яснее некуда. Я и не заметила, как пролетел час, три страницы выучила уже наизусть, а все не могла расстаться с письмом и вышла лишь к обеду.

После обеда Роман наедине проинформировал меня, что мы с ним как в воду глядели: этим утром Арман встретился с известным в околотке бандитом и наверняка подговорил того меня убить, потому как во второй половине дня в большой спешке и великом волнении разыскивал своего уголовника, наверняка для того, чтобы отменить заказ, ибо узнал о моем завещании.

Два таких счастливых события сразу — это уже слишком. От радости в голову пришло идиотское желание испробовать свои силы в конной езде по-мужски и в мужском седле. Впервые об этом я подумала, когда смотрела в двадцатом столетии какой-то фильм. Меня не пугало, что вместо привычной амазонки надену мужские брюки, на худой конец, обойдусь широченной юбкой, подколов ее булавками, чтобы получилось нечто вроде широких шаровар. Подумаешь, немного будут видны ноги, я же не в гости собираюсь, поезжу себе по лугу.

В кабинете мужа уже лет десять лежало мужское седло, я его незаметно под накидкой вынесла из дому и спрятала в часовенке, стоящей в конце сада, у калитки, выходящей в поля. Вернувшись, велела оседлать Черкеса. Звездочка и без того сегодня набегалась, а она понадобится мне завтра утром. На почтенном престарелом Черкесе я будто бы отправилась объезжать свои поля, а на самом деле забрала седло из часовни и отвезла подальше от людских глаз, спрятала в том самом шалаше дровосеков, который в эту пору пустовал. Снова вспомнился Гастон, здесь мы с ним встречались, ах...

Домой я вернулась уже в сумерки.

И опять провела беспокойную ночь. Лишь сомкну глаза — вижу Гастона, просыпаюсь — и сердце бьется как ошалелое, ну прямо хоть вели закладывать карету и мчись к нему в Париж! Как можно, ведь у меня ни малейшего, хоть какого-нибудь пригодного предлога! Это же надо так влюбиться!

Во сне я принялась выискивать предлог и, проснувшись на рассвете, продолжала этим заниматься, пока не вспомнила о запланированной прогулке верхом. Это помогло быстро вскочить и собраться. Наскоро выпив кофе, я велела седлать Звездочку, оделась почти без помощи Зузи, отослав ее куда-то под вымышленным предлогом — зачем опять травмировать девушку, надевая вместо амазонки бог знает что, и выбежала из дома.

У шалаша дровосеков я переседлала кобылку. Интересно, как она отреагирует? Ведь привыкла к дамскому седлу. Однако умница не стала протестовать, когда я взгромоздила на нее мужское тяжелое седло, видно в мое отсутствие лошадку часто объезжали, как я и наказывала. Затем я подколола юбку, сделав из нее шаровары, и, подведя лошадь к заранее заготовленным пенькам, уложенным один на другой, взобралась в седло.

Даже, можно сказать, взгромоздилась, ведь тут и взмах ноги совсем другой, и никто своей ладони под мою ножку не подставил, помогая даме сесть в седло. Ничего, уселась, поерзала, устраиваясь поудобнее, и почувствовала — совсем другое дело! Сидишь намного прочнее, чувствуешь себя увереннее, когда ногами охватываешь лошадь с двух сторон. Буду всегда так ездить, и пусть люди говорят что хотят! Уверена, найдутся среди соседок последовательницы, не сомневаюсь, пани Танская наверняка последует моему примеру.

Звездочка нетерпеливо рвалась перейти в галоп, пока же я осторожно выбралась из лесу, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в кабанью яму или не зацепиться за какую корягу. А когда выбрались на опушку, отпустила поводья, дала волю лошади. Звездочка, почувствовав свободу, помчалась как вихрь. Ладно, пусть немного порадуется, потом сама устанет, легче будет ее сдержать.

Мы мчались по лугу, как вдруг Звездочка по собственной воле круто свернула к зарослям дрока и барбариса и одним махом перескочила через них. Она вообще у меня умница, очень любила брать препятствия и делала это отменно. Вот и теперь ей захотелось прыгнуть, а я убедилась — и брать препятствия в мужском седле намного удобнее.

Перед нами оказалась проложенная по ржаной стерне тропинка, а поперек нее я вдруг увидела барьер в бело-зеленые полосы, неизвестно откуда взявшийся на моем ржаном поле. Больше я ни о чем не успела подумать, как моя лошадка через этот барьер перемахнула, а у меня под левой ногой лопнул стременной ремень...

* * *

Я очнулась.

Долго-долго приходила в себя. Поняла — лежу ничком, нос уткнулся в стебли сухой травы. Раскрыв глаза пошире, попыталась пошевелиться. Вроде бы могу.

Подняла голову, встряхнула, отчего голова перестала кружиться. Подпершись руками, осторожно перевернулась на спину и медленно уселась. Пощупала пожухлую траву вокруг себя. Под довольно толстым слоем явственно прощупывалась сухая твердая земля, значит, могла и повредить руки-ноги. Попробовала ими пошевелить — вроде действуют. Хорошо, если все обойдется парой синяков.

Я прекрасно помнила, как Звездочка прыгнула через какой-то барьер, как под ногой лопнул стременной ремень, как я слетела с лошади. И упрекнула себя — надо было как следует проверить седло, прежде чем на него влезать, ведь кожа со временем портится.

Оглядевшись, увидела неподалеку пасущуюся Звездочку. И проклятый барьер тоже увидела у самой лесной опушки. Все вроде бы как было, а вместе с тем я не могла отделаться от ощущения — что-то не так. Свистом подозвала Звездочку, которая тотчас подбежала ко мне и обдала мое лицо теплым дыханием. Уцепившись за узду, я сначала встала на колени, потом и совсем поднялась. И в самом деле, левого стремени под седлом не было.

Ну и как мне забраться на лошадь?

Это в данный момент больше всего меня заботило, об остальном пока не думала. Глянула на лес — вроде недалеко, и поплелась к нему, ведя за узду лошадку. На опушке может оказаться пенек, влезу на него. Еще не доходя до лесной опушки, увидела какой-то каменный столбик, очень подходящий, подвела к нему Звездочку и со столбика перебралась в седло. Нащупала уцелевшее правое стремя, сунула в него ногу и совсем пришла в себя.

Сидя на лошади, я получила возможность оглядеть местность с некоторой высоты.

Сначала лес. Что же это за лес? Совсем молодой, деревьям не больше пятидесяти лет. А где же мои двухсотлетние дубы? Где старые, могучие клены и вязы?

Эва говорила, в последнюю войну немцы вырубили...

Издали доносился шум, и я безошибочно определила — автомобили, с большой скоростью мчатся по автостраде. А под носом торчит барьер, ни с того ни с сего оказавшийся на лугу у леса.

Ясно, опять я перемахнула проклятый барьер времени. Значит, он вот так выглядит?

Развернув коня задом к лесу, я стала соображать, где же теперь мой дом. Роман говорил, что дворца давно нет, равно как и поместья, теперь у меня только дом. Прекрасно, где же он может быть? Все вокруг выглядело как-то совсем не так, как в мое время.

И опять я выбрала для себя главную проблему — отыскать дом, об остальных сложностях подумаю потом.

Вот эта ведущая к лесу асфальтированная дорога могла быть той, грунтовой, которая вела к моему поместью. Теперь она ведет к автостраде, отсюда невидимой, но отчетливо слышимой. И я тронула поводья.

Вот и автострада, бывший варшавско-краковский тракт. А вот здесь начинался мой парк. Тогда ко дворцу вела обсаженная деревьями подъездная аллея. Теперь мешали постройки и вблизи, и вдали, сбивали с толку, не давали сориентироваться.

Я растерянно оглянулась, мелькнул проклятый барьер, уже в отдалении, именно через него перескочила Звездочка... Минутку, а конь подо мной — Звездочка ли? Невозможно, чтобы через сто пятнадцать лет она была такой же бодрой и молодой. А я сама? Может, на нее тоже распространяется закон пересечения барьера времени? Жаль, не разглядела лошадку как следует, по звездочке на лбу сразу бы определила — она ли, но слезать боюсь, как потом опять заберусь в седло? Ведь тот придорожный каменный столбик, который помог взобраться на лошадь, обозначал какую-то дорогу, теперь понятно, откуда он взялся. Ладно, потом как следует разгляжу лошадку, да и Роман поможет...

Роман! Боже, неужели он остался в прошлом? То есть в будущем? Пропаду я без него! И я опять запаниковала. Ничего не узнаю, не найти мне собственный дом, хотя... вот эти деревья очень напоминают те, что некогда росли в моем парке. Значит, свернем туда. Дорогу преградила живая изгородь из каких-то колючих кустов, не свернешь с автострады. Опять перескочим?

Не пришлось, за изгородью оказалась ведущая к парку дорога, тоже заасфальтированная, которая вскоре закончилась воротами. К сожалению, закрытыми. Я остановила лошадь, не зная что делать. За воротами просматривалась аллейка, за ней — дом.

Он мне сразу понравился. Хорошо, если это мой дом. Двухэтажный, с мансардой, небольшой, но очень аккуратный. Небольшой в сравнении с моим дворцом, но вполне вместительный и очень какой-то ладный. Вспомнилось — кажется, я богата. В таком случае, даже если это не мой дом — куплю его!

Вот так я стояла и пялилась на дом и ворота, не зная, как же их открыть. Звездочка оказалась умнее своей хозяйки, она вдруг подняла голову и громко заржала, так громко, что эхо пошло по окрестностям, отозвались какие-то другие кони, залаяли собаки, а за воротами сразу замелькали фигуры людей и собак. Из дома выбежала и поспешила мне навстречу какая-то женщина, а откуда-то сбоку выскочил — о радость — Роман!

— Уже! Уже бегу! — издали прокричал он. А женщина — наверняка это была пани Сивинская, вспомнила, Роман говорил, дом охраняют супруги Сивинские — на ходу извиняясь, причитала:

— Я была уверена, у пани с собой пульт!

Ворота медленно раздвинулись, у меня даже было время подумать, что все же это мой дом! А женщина — пани Сивинская, моя экономка, или как теперь называют таких женщин, присматривающих за домом? Домоправительница? Ее муж — огородник... или садовник? Забыла, но в любом случае при доме имеется или огород, или сад, раз я наняла человека ухаживать за ними.

Звездочка вошла во двор, как к себе домой, собаки прыгали вокруг, лаяли, но не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Я пригляделась — о, да это знакомые псы! Вон Заграй, вон Прохвост, а это... ну конечно же Дамка!

Роман вел Звездочку под уздцы, собаки прыгали вокруг, зверье во всяком случае жило в дружбе. Я предусмотрительно молчала, до тех пор, пока Роман не завел нас за дом, где сбоку виднелись пристройки, наверняка конюшни, оттуда Роман и выбежал. Женщина опять скрылась в доме.

Роман помог мне слезть с лошади.

— Слава богу, Сивинская не обратила внимания на то, как пани одета, — сказал он, облегченно вздохнув, — а больше никого не оказалось поблизости.

— А вы...

— А я понял — пани опять пересекла барьер времени, когда увидел, что вместо лошади машину мою. И не знал, как мне вам помочь, где искать.

— Роман, посмотрите, это Звездочка?

Вместе мы внимательно осмотрели голову лошадки и холку. Роман так и не смог ответить однозначно.

— Кто знает, кто знает, — качал он головой. — Может, и она, раз вместе с пани перемахнула через барьер времени, но ведь случается, что в каком-то поколении рождается лошадка — вылитая ее прабабка. Именно на кобыл распространяется это правило, почему-то минуя жеребцов. В любом случае, думаю, Звездочке без разницы, в каком жить времени.

Расседлав Звездочку, Роман принялся заботливо вытирать ее круп. Из предполагаемой конюшни послышалось ржание, и выяснилось, у меня еще три лошади — две кобылки и жеребец.

Вот и получилось, что рассказ о новом для меня доме Роман начал с лошадей, пояснив, что я владею лошадьми законно, имею лицензию, они участвуют в скачках. Зузя? Нет, Зузя со мной не перенеслась в двадцатый век, вместо нее мне будет прислуживать Зузя современная, правнучка той, женщина замужняя. Есть и дети. Муж электрик, кстати, все, что по его части, делает в доме, она же просто подрабатывает, прислуживая мне, и очень это любит. Наверняка, узнав о приезде пани, примчится еще до обеда. А вам советую поскорее войти в дом и сменить одежду, незачем приводить людей в смятение. Сплетни пойдут...

— Ну так что? Это же не прежние времена, теперь сплетни не имеют той силы. Ну да бог с ними, сплетнями. Вот скажите мне, а в доме есть телевизор, телефон, вода, свет...

— ...холодильник и микроволновая плита в кухне, — успокоил меня Роман. — А если чего не хватит, — вам стоит только распорядиться.

В дом я проникла тайком, на цыпочках, и без особого труда разыскала собственную спальню с прилегающими к ней ванной и гардеробной. Ах, с каким наслаждением приняла я душ! На левом бедре уже появился огромный синяк, на боку тоже, но я и не сомневалась, что так будет, да и не очень они болели, поэтому я не слишком огорчилась. Накинув на себя халат, пока еще не ознакомилась с остальной одежкой, я не успела причесаться, как послышался стук в дверь и появилась Зузя.

Очень похожа она была на мою любимую горничную столетней давности, хотя и немного старше той, ведь моя Зузя была всего годом меня старше, а этой лет тридцать.

— Ну вот и я! — оживленно, без смущения заговорила новая Зузя. — Как я рада, что вижу пани на ногах, а то ведь прошел слух — пани с лошади упала, и я так волновалась, так волновалась, боялась, не сломала ли пани чего себе.

Признаюсь, меня удивили ее слова.

— Какой слух? Кто мог знать, что я упала с лошади? Ведь уверена была — меня никто не видел.

Зузя улыбнулась.

— Да разве укроешься от людских глаз? Почтальон рассказывал, издали видел, как пани появилась на лошади и слетела! Он хотел на помощь поспешить, да не мог оставить на шоссе тяжелую сумку, а бежать через поле там порядочно. Постоял, посмотрел и хотел уже в ближайший дом зайти, позвонить в скорую, да глядит — пани уже поднялась и лошадь к лесу повела. Еще говорил — странно как-то пани была одета, еще подумал, может, опять какой фильм телевизионщики снимают. А в чем пани была одета?

Такой болтушкой моя Зузя была лишь в минуты сильного волнения, и я подумала, что и эта, должно быть, очень за меня беспокоилась. А слухи о странной одежде следовало пресечь на корню, и лучшим методом было сказать правду. Или нечто на нее похожее.

— В прабабкином платье, — понизив голос, конфиденциально призналась я. — Очень захотелось испробовать, как они сто лет назад справлялись со всеми этими нижними юбками да корсетами.

— И из-за этих нижних юбок пани и слетела с лошади? — догадалась Зузя.

— Нет, оказывается, с юбками можно справиться. Стремя у меня лопнуло, ведь я еще и старое седло вытащила, тоже захотелось испробовать. А там уже кожа сопрела.

— Благодарение Господу, с пани ничего не случилось. А сейчас что? Если в чем помочь, так я пришла. Может, что требуется разыскать...

И я опять доверительным тоном призналась:

— Если честно, то после Парижа хотела бы сменить гардероб, так что не мешало бы посмотреть, что из старых вещей еще пригодится, а что можно выбросить. Так что подключайся, вытаскивай из шкафов и раскладывай.

Теперешняя Зузя, как и ее предшественница, похоже, больше всего на свете любила рыться в нарядах барыни. Помню... эх, да что там! Дай той моей Зузе волю, она бы каждый день устраивала из них выставку. Вот и эта тоже с наслаждением принялась за дело. Тоже, видно, по женской линии какие-то качества переходят из поколения в поколение.

Опомнились мы с ней лишь часа через три. Я пришла к выводу, что, в общем, мой гардеробчик не слишком отстает от парижских нормативов, кое-что надо просто переделать, в чем-то дополнить, а в принципе, в этом ходить можно.

Сивинской пришлось оторвать меня от тряпок чуть не силой. Кстати, она до смешного напоминала жутко похудевшую Мончевскую, что дало мне основание предполагать, что и они тоже родственницы по прямой линии. Насчет ее мужа пока ничего сказать не могла, просто не видела его. Интересно, как я обойдусь таким малым количеством прислуги? Ну да ведь и дом у меня теперь меньше прежнего да и всегда, как захочется, могу себе махнуть в Монтийи, там слуг больше, ведь дворец...

Монтийи! Надо же, только сейчас вспомнила. И Гастон!! Совсем из головы вылетели.

И Арман!

Ну вот, напрасно этого вспомнила, холера! Ну да, ведь я оставила его в Париже, сбежала от него, а кроме того, написала завещание...

Минутку, когда я его написала? Теперь или сто пятнадцать лет назад? И тогда существует ли оно еще?

Голова привычно пошла кругом, как всегда при сложностях с временами. Спокойно, возьми себя в руки!

Осмотревшись, я поняла, что, поев и переодевшись, сижу в своем кабинете. На столе стоял телефонный аппарат, рядом сотовый телефон, на отдельном столике компьютер с принтером. Значит, я могла в любую минуту связаться с нужным мне человеком. И с паном Юркевичем тоже. Ох, не спеши, дорогуша, спокойно, спокойно...

Сначала выясни, есть ли еще на этом свете пан Юркевич. И вообще, как давно я здесь появилась?

Увидев в открытое окно Романа, я вскочила и, подбежав к окну, громко крикнула, чтобы немедленно пришел сюда. Боюсь, в голосе моем звучало отчаяние.

Пока он шел, я продолжала разглядывать кабинет. Звонка для вызова прислуги не было. Да и зачем он, достаточно вот так крикнуть. Мончевская наверняка в кухне. Ох, что я, какая Мончевская? Сивинская наверняка услышит, если ее позвать. А вот если бы мне захотелось кофе или чаю, кто мне его подаст? Зузя? Если не ушла домой.

— Зузя! — негромко и неуверенно позвала я, очень боясь разочароваться.

Роман уже открывал дверь, и я услышала, как Зузя сбегает по лестнице.

— Если пани собирается работать, так, может, что подать? — дружелюбно поинтересовалась она за спиной Романа, не давая мне рта раскрыть.

«Спокойствие, только спокойствие!» — снова мысленно приказала я себе.

— Да, пожалуйста, напитки. Кофе, чай, коньяк, пиво... — принялась я перечислять, но Зузя меня перебила:

— Так я принесу кофе и чай, остальное у пани в баре, я сама проследила за тем, чтобы не стоял пустым. Пан Роман тоже наверняка что-нибудь выпьет.

Зузя исчезла, а Роман вошел в комнату и вопросительно глянул на меня. Я жестом велела ему садиться. Он же, по своему обыкновению окинув меня заботливым взглядом, прежде чем сесть, подошел к бару, плеснул коньяку в два бокала и уже с ними сел напротив меня. Протянул мне бокал, свой же поставил на столик, пояснив:

— Я пока воздержусь, а вдруг куда ехать придется.

— Только чтобы никто не слышал, — шепотом начала я. — С каких пор я здесь?

— Для всех здешних пани приехала вчера вечером.

— И никто не удивился?

— Чему же удивляться? Они вас ожидали. Только Зузи вчера здесь не было, но это не имеет значения.

— И что я делала, вернувшись?

— Спать отправились. Мы поздно приехали.

— Слава богу, вроде пока ни в чем не ошиблась. Я правильно считаю, что моим поверенным все еще является пан Юркевич?

— Пан Юркевич, только не тот, а его правнук. Их контора переходит от отца к сыну и гордится своей незапятнанной двухсотлетней репутацией.

— И у меня есть телефон современного Юркевича?

— Да, в вашем блокноте. Такой большой, в черной коже. Должен быть в среднем ящике стола.

Вытащив указанный ящик, я действительно обнаружила в нем наверху черный блокнот. Тут Зузя вошла с подносом, поставила его на маленький столик и принялась разливать кофе. Я ее остановила — сама это сделаю, спасибо. Даже не дождавшись, когда за ней закроется дверь, принялась перелистывать блокнот.

У нотариуса Юркевича оказалось несколько телефонов. В это время он должен быть в конторе, значит, звоню туда. Принялась нажимать кнопки, набирая номер, попросив Романа подождать. Я ведь понятия не имею, какие еще мне понадобятся сведения.

Как только секретарша пана Юркевича доложила шефу, кто звонит, тот сразу взял трубку. Я категорически попросила его приехать ко мне еще сегодня. Тот, по обыкновению, принялся капризничать, крутил носом и сомневался, все ли документы я привезла из Франции, которые требовались. Я заверила — все, хотя отнюдь не была уверена в этом.

Роман меня успокоил, напомнив, что в багажнике «мерседеса» все еще лежит привезенный из Франции толстый черный портфель с документами. По моей просьбе сходил за ним и принес. Просмотрев документы, я вспомнила все, чего добились мы с месье Дэспленом.

И еще одна особенность последнего моего перемещения в будущее: почему-то я оказалась здесь не пятнадцатого сентября, а только восьмого, уж не знаю по какой причине. И вникать в это не собираюсь.

— Как думаете, Роман, кому во Франции лучше позвонить, чтобы узнать все последние события? — посоветовалась я с верным другом.

— Можно месье Дэсплену, — отвечал Роман, — но лучше пани Ленской.

Ну как я сама о ней не подумала! Вот лучший источник всех сведений. Только не буду ей сейчас звонить, лучше завтра с утра. Или даже послезавтра, как только покончу здесь со всеми текущими делами.

Роман отправился в гараж, я помчалась в кухню. Нужно было распорядиться насчет ужина для пана Юркевича, я ведь не сомневалась — как и все в их славном роду, он любил поесть и от еды во многом зависело его настроение.

И сразу же наткнулась на проблему.

— А я думала — пани сама накупит себе продукты, которые любит, — сказала моя домоправительница. — В магазинах с продуктами никаких проблем — выбирайте чего душа пожелает. Слышала я, пани любит креветки в остром соусе, так купите. А также мороженые индюшачьи шницеля, сыры, ну и все прочее.

Пришлось опять звать Романа.

Моя экономка оказалась права. Из суперсама я возвращалась, нагруженная сверх всякой меры, и удивлялась, что он ну ни в чем не отличается от лучших магазинов французской столицы. Я даже заметила — продукты тех же фирм. И так же, как во французских магазинах, в этом польском почти все покупатели ходили между полками с товарами, не отнимая от уха руки с мобильным телефоном. Роман тут вспомнил, что еще не предупредил меня: тот сотовый телефон, который у меня на столе в кабинете лежит, он переделал так, что теперь он охватывает своим действием весь мир. И очень деликатно подчеркнул — у моих друзей, в том числе и у Гастона де Монпесака, нет моего нового номера телефона, потому что у нас здесь произошли какие-то изменения, пришлось добавлять дополнительные цифры. Я обрадовалась — вот и повод позвонить Гастону, а я еще думала — буду вечером ему звонить — что скажу? Впрочем, зачем выискивать предлог, как-никак я его законная невеста.

Ох, непросто было мне опять привыкать к нравам и порядкам нового времени, в которое меня опять занесло. Непросто было оторваться от прежних времен, которые я считала своими, ведь в них родилась и выросла, однако эти, новые, мне больше были по нраву — открытые, лишенные ханжества и притворства, пассивного ожидания. Видно, была я слишком активной натурой, более соответствующей двадцатому веку.

Вернувшись домой, не стала дожидаться вечера и сразу принялась разыскивать телефоны Гастона. Позвонила ему на работу. Какой-то сотрудник его фирмы ответил, что в данный момент месье Монпесак в город вышел, да, скоро вернется, нет, к сожалению, забыл свой сотовый, вот он, на столе лежит, так что немедленно ему не позвонить, тут уж многим из персонала фирмы понадобилось переговорить с шефом, да приходится ждать, да, непременно передаст, что я звонила... повторите фамилию, мадам, уж очень трудная... так, записал, и номера телефонов тоже.

Положила трубку и подумала — придется теперь пассивно ждать, и это при моей-то активной натуре! Ну да что поделаешь, как-нибудь дождусь.

Время ожидания существенно помог скоротать пан Юркевич, прибывший точно в назначенный час. Я с интересом разглядывала этого поверенного Юркевича. Моложе своего прадеда, намного проще в обращении со мной, никакой униженности, напротив, излишне напыщен, к тому же злится, что велела ему самому ко мне приехать, и не скрывает своего раздражения. Однако при виде богато накрытого стола явно помягчел и даже с удовлетворением потер руки. А после сытной трапезы и вовсе стал душечкой. На него произвели неотразимое впечатление очень вкусные крокеты, изготовленные пани Сивинской неизвестно из чего. Благодаря крокетам многие вопросы удалось решить незамедлительно.

— Разумеется, у вас имеются оригиналы всех документов? — начал он деловую часть визита, когда мы с ним удалились в кабинет. — Вчера я получил по факсу от месье Дэсплена французскую документацию, так что с заграничной частью вашего имущества проблем не будет. Кстати, примите, мадам, мои поздравления, очень, очень внушительная прибавка к вашему и без того немалому состоянию. Так кого же вы, собственно, намереваетесь назначить своим наследником?

— Мужа и детей! — вырвалось у меня. Глупость, конечно, но не удержалась. Нотариус удивился.

— Насколько мне известно, у пани пока не имеется ни того, ни другого.

Я опомнилась.

— Пока, я лишь собираюсь их завести. Но ведь месье Дэсплен наверняка известил вас о попытках Армана Гийома перехватить унаследованное мною имущество.

— Да, известил, и вот здесь мне не все ясно. Можно его не упоминать в вашем завещании — и дело с концом. Зачем же такая спешка?

— А разве месье Дэсплен не сообщил вам о попытках Гийома лишить меня жизни... о его покушениях на жизнь...

— Покушения на жизнь? — удивился этот осел. — Какую жизнь? Чью?

— Мою! — отрезала я, раздраженная до предела. — И умри я завтра, все мое имущество унаследует именно Арман Гийом, не так ли?

Осел упорствовал.

— С чего это пани завтра умирать? Не вижу причины...

Нет, сил моих больше нету! Такой же упрямый, как и его предок. Я даже заскрежетала зубами от злости, но сдержала себя, разразилась руганью. Раз Дэсплен не все сообщил этому дурню, значит, и я должна с ним говорить по-другому. И я, сдержав себя, дипломатично пояснила:

— Береженого бог бережет, проше пана, а в жизни чего не бывает! Да что далеко ходить за примерами, не далее как сегодня утром я упала с лошади, хорошо, все обошлось. Так что умереть человек может в любой момент, а своей смертью я осчастливлю Гийома, чего мне страшно не хочется. Вот я и прошу вас как можно скорее подготовить мне на подпись документ, завещание, составленное по всем правилам, к которому никакой суд не придерется, и я надеялась, именно вы подскажете, кому лучше завещать все мое имущество. Детским домам Польши? Церкви? Каким-то властям на благотворительные цели?

— Только не властям, только не властям! — вскинулся юрист. — Вот тогда у пани точно будут основания опасаться за собственную жизнь! То есть, того... я хотел сказать, может, и впрямь какой больнице оставить? Но при желании и у больницы можно отсудить. Пожалуй, лучше всего подойдет костел. У того из горла ничего не выдерешь, это сила! А если кто и решится судиться с костелом, вызовет возмущение общественности.

— Вот и прекрасно! Отпишем все костелу!

На том и порешили. Поверенный уехал, я же могла заняться другими делами, ибо тут же позвонил Гастон.

Не перебивая, слушала я взволнованный любимый голос. Только что он вернулся в офис, тут видит — на столе бумажка с моими телефонами, наконец он может связаться со мной! Почему я не позвонила сразу, как приехала, он так смертельно беспокоится, а я исчезаю на три дня и обо мне ни слуху ни духу, и пани Ленская тоже, и тоже позвонить мне не может. Никто не может, нет в Париже номеров моих телефонов, ну не безобразие ли? Он меня любит, так любит, что и сказать не может, и ничего с этим не поделаешь. И я ему нужна, живая и прелестная, и чтобы была рядом!

Просто взрыв эмоций, что совсем не свойственно моему Гастону. Похоже, ему пришлось действительно пережить беспокойные дни, он просто не владел собой. А я упоенно слушала не перебивая и готова была так слушать всю оставшуюся жизнь. Он сам спохватился.

— Ох, извини, дорогая, не даю тебе слова сказать. Так что же с тобой происходило?

— Можешь продолжать, я не в обиде! Слышать твой голос — какое счастье! Но ты же знаешь, нам меняли номера телефонов...

— Знаю, я пытался через справочную дозвониться — не вышло, да и другие твои друзья тоже пробовали...

— Теперь все в порядке, мобильный телефон тоже действует, Роман постарался. Запиши номер... ах, да, я уже сказала твоему сотруднику.

— Твой Роман — брильянт чистой воды! — отозвался Гастон. — Да, кстати, до меня лишь теперь дошло, что я при обручении не подарил тебе кольца...

— Надеюсь, еще ничего не потеряно? — кокетливо поинтересовалась я, просто физически ощущая, как с меня, точно вода с толстой гусыни, бесследно сплывают все заботы и проблемы.

Пообещав дать номера моих телефонов всем жаждущим в Париже и несчетное число раз заверив в своей любви, Гастон наконец отключился.

Теперь я была совсем другим человеком. И я еще сомневалась, в каком веке хотела бы жить!

Да куда же я без телефонов? Писала бы письма, слала телеграммы, в нетерпении ждала ответа, все нервы себе испортила ожиданием и не услышала бы голоса любимого человека!

Наступил вечер, но мне спать не хотелось. В доме я была одна. Зузя ушла домой, Сивинские тоже. В окно виднелся их маленький одноэтажный домик, где, кстати, в мансарде поселился и Роман. Вспомнила: он показал мне звонок к нему в мансарду, в случае чего могу вызвать в любую минуту. Пока же мне не хотелось вызывать ни его, ни других. Осмотрю-ка на свободе дом, надо же мне с ним познакомиться. Никто не застукает, не удивится...

Первый раз в жизни оказалась я одна в собственном доме, без прислуги. Ни одной живой души, вот разве что кошка.

И я двинулась на обход.

Мой дом мне понравился. Небольшой, кроме кухни — всего девять комнат, не считая, разумеется, ванных, гардеробных и прочих служебных помещений. Две комнаты для гостей наверху. В гостиной на стене висели портреты моих предков, в том числе и родителей, что показалось мне совершенно нормальным явлением. В спальне я растроганно погладила любимый секретер из моего кабинета в поместье Секерки, с которым я рассталась только сегодня утром, отправляясь на прогулку верхом.

Странно — сам дворец бесследно исчез, разрушен, сгорел, разобран? А портреты и секретер сохранились, надо же!

Внимательно оглядела я библиотеку, битком набитую книгами и подписками газет и журналов. Вот что мне пригодится, ох, сколько времени придется здесь провести, знакомясь с новыми временами! Ведь в Трувиле я и десятой части о них не узнала, до того ли мне было там? А здесь, у себя, в тишине и спокойствии, не торопясь ознакомлюсь с историей человечества, разделяющей мои времена, восьмидесятые годы прошлого столетия и новые, в преддверии наступления двадцать первого века.

И, не откладывая дела в долгий ящик, я тут же погрузилась в чтение. Ни о каких утренних прогулках уже не могло быть и речи, ведь читала я до четырех утра.

* * *

— Ну, дитя мое, наконец-то я тебя слышу! — кричала пани Ленская. — Твой Гастон дал мне номер твоего телефона, а мне столько надо тебе сказать! И очень важное! Алло! Ты меня слышишь?

Хорошо, что я уже успела не только проснуться, но и умыться, и даже выпить утренний кофе, хотя никто мне его в постель не подал. Ничего, главное, Сивинская его сварила, не графья... то есть, как раз графиня, но я не считала зазорным спуститься к завтраку. А сейчас Зузя наверху приводила в порядок спальню, Роман во дворе мыл машину, Сивинская крутилась на кухне, а Сивинский — я с любопытством его разглядывала — копался в саду. Не отрываясь от кофе, я держала у уха трубку мобильного телефона.

— Слышу, пани Патриция, хорошо слышу вас, — обрадованно отозвалась я. — И сама собиралась вам позвонить после завтрака.

— Уже не собирайся, я сама звоню. Первое и самое главное! Слышишь? Арман Гийом исчез! 'Нет его в Париже! Слушай, у тебя все в порядке?

— В полнейшем!

— Это хорошо. Но учти — Арман Гийом исчез!

Я чуть не захлебнулась кофе. Надо же, после разговора с Гастоном напрочь позабыла об Армане. Возможно, самоуспокоилась еще и после наших переговоров с паном Юркевичем. Так или иначе, только теперь вспомнила о существовании Армана Гийома и о грозящей мне опасности.

— Исчез? — прокашлялась я. — И что?

— И это мне очень не нравится! — веско прокричала старушка. — Говорят — уехал, но никто не знает куда. Слушай, ты уже написала завещание в пользу церкви?

— Сегодня в два часа подписываю его. Вчера обо всем договорилась с нотариусом.

— В таком случае прошу тебя до двух часов соблюдать особую, сверхвысокую осторожность! У меня очень нехорошее подозрение... предчувствие, что этот негодяй поехал к тебе! А насколько я знаю, к тебе очень просто попасть, там, небось, ничего не изменилось? Прямо с автострады к тебе ведет дорога, так ведь? Поворот вправо?

— Да, к моему дому ведет от шоссе прямая дорога, вот только надо вовремя съехать с краковского шоссе на варшавское, — вспомнилось мне.

— Ты на всякий случай выгляни в окно, не крутится ли там где-нибудь этот мерзавец!

— Ладно, сейчас погляжу.

— К нотариусу ты едешь или он к тебе?

Поглядев на часы, я ответила:

— Я к нему! Через полтора часа.

— Так лучше не ждать и ехать немедленно! — командовала старушка. — В случае чего посидишь в Варшаве в кафе. Не буду больше задерживать тебя, поезжай немедленно!

— Но вы уверены, что Арман Гийом именно ко мне...

— Может, и на Северный полюс, но я в этом сомневаюсь. На всякий случай советую тебе поостеречься и бежать из дома. Роман у тебя под рукой?

— Да, машину во дворе моет.

— Так скажи ему о том, что я тебе только что посоветовала. У него побольше мозгов, чем у тебя. И марш к нотариусу!

Этим приказом пани Ленская закончила разговор и отключилась, оставив меня в большой растерянности.

Езус-Мария, неужели я так никогда и не избавлюсь от этого Гийома?

И на всякий случай решила последовать хорошему совету: заодно в оставшееся время ознакомиться с современной Варшавой. Роман провез меня по важнейшим трассам, кое-что я узнавала, кое-что было для меня совершенной новостью. Вот, например, возносящаяся в небо в самом центре города ни на что не похожая грандиозная постройка из серого камня с башенками и украшениями. Роман пояснил — самое знаменитое здание в Польше, так называемый Дворец Культуры, который Россия подарила нам пятьдесят лет тому назад[14].

Совершив весьма поучительную экскурсию по столице, я подписала наконец проклятое завещание. Оригинал его остался на хранение у нотариуса, а с собой я прихватила копию. С большим облегчением и нагрузившись покупками я вернулась домой.

Меня удивило, что ко мне не приехал никто из гостей. В прошлом веке, помню, не успела я вернуться из Парижа, как съехались все окрестные помещики, а сейчас — ни души. Роман пояснил: теперь помещиков нет, люди работают, разъезжать по гостям некогда, особенно к нам, Секерки как-никак на отшибе, хотя и совсем под Варшавой. А мне посоветовал покопаться в своем блокноте.

Правда, опять о нем забыла. Схватила и принялась перелистывать. Замелькали знакомые фамилии: Порайские, Вонсовичи, Бужицкие, Танские. Значит, за прошедшие десятилетия не все рода повымерли. Как бы пригодилась мне сейчас какая-нибудь знакомая сплетница, от которой я смогла бы узнать какие-нибудь современные новости!

Подумала, подумала и позвонила Монике Танской. Прежнюю пани Танскую звали Кларой, это, должно быть, какая-то правнучка, значит, по мужской линии, раз фамилия сохранилась.

— Говорит Катажина Лихницкая, — представилась я, услышав женский голос и не зная еще с кем говорю.

В ответ раздалось радостное:

— Каська! Ну, знаешь!.. Наконец-то появилась! Куда ты запропастилась? Уехала всего на неделю, а пропала на месяц! Когда вернулась?

— Вчера! — растерявшись от такого натиска, ответила я. — Так получилось. Но приехала и, видишь, звоню.

— Нам надо немедленно увидеться! Приезжай ко мне! Хотя нет, лучше я к тебе, у меня не дадут поговорить. А новые парижские тряпки привезла?

— Самую малость, что кот наплакал. Очень хорошо, когда приедешь?

— Сегодня не получится, а вот завтра... Ладно? Часов в пять, сбегу с работы.

— Прекрасно. Значит, до завтра.

Если я думала, что на этом закончу разговор, то глубоко заблуждалась. Моника Танская, совсем мною не побуждаемая, сама по себе выдала мне кучу информации.

Я узнала, что: у какой-то Аниты новый хахаль, Бужицкие снова стали разводиться, некий Томаш решился-таки приобрести тот, помнишь? участок на Мазурах, Агата наконец-то забеременела, Мажена за месяц похудела на пять с половиной кило, а несовершеннолетняя Вонсовичувна увлеклась наркотиками, а Доминик Вонсович не знает, как спасти дочь. Ага, значит, все названные особы и мне должны быть известны, видно придется устроить какой-то прием и пригласить их, чтобы заново с ними познакомиться.

Больше я никому звонить не осмелилась, зато позвонили мне.

— Привет, это Михал! — раздалось в трубке. — Слава богу, появилась! Я уж дождаться не мог!

— Привет! — осторожно отозвалась я, не имея ни малейшего понятия, кто такой Михал. — А что?

— Подворачивается выгодное дельце, малость рискованное, так что тебе решать. Зато тираж большой. Загляни завтра, обмозгуем, последний срок!

— Куда заглянуть?

— Как куда? В издательстве все и порешим. Сможешь подскочить?

— Смогу! — заверила я, надеясь, что пан Юркевич или Роман объяснят мне, что это за издательство.

И в самом деле, Роман все знал. Оказалось, я — совладелица книжного издательства и глава совета директоров, причем мой голос решающий. Издательство процветает.

Потом я позвонила пани Ленской, сообщив, что я еще жива и завещание подписано, у меня на руках копия, а Армана нигде не видать.

— Оправь копию в рамку и повесь на самом видном месте, — посоветовала старая дама. — Так, чтобы сразу бросалась в глаза всем, кто войдет в твой дом.

Потом, уже успокоенная, она поведала мне о новостях следствия. Отыскались ботинки, наследившие на месте убийства Луизы Лера. Нашли их на помойке у дома Армана, еще одно доказательство — женщину убил он. Да пани Ленская и не сомневалась в этом, но окончательно проверить сможет лишь через две недели и тогда мне все расскажет. Я не стала торопить ее, и без парижского убийства у меня достаточно проблем, не хватало еще морочить голову паршивцем Арманом.

Да, на скуку пожаловаться я не могла, жизнь била ключом, интересная и разнообразная.

* * *

Что я пережила — пером не описать! Началось все с того, что я опять поехала на прогулку верхом. В специальных брюках для верховой езды и жакетике. Мужское седло — новое, проверенное, в прекрасном состоянии. Роман подставил руку, на которую я оперлась ногой, влезая на седло, и все выглядело прекрасно.

И вдруг моя Звездочка понесла! Да так, что я не могла ее остановить. И когда перед нами появился уже знакомый бело-зеленый барьер, я запаниковала. Нет, не хочу возвращаться в прошлое! Ни за что на свете! Езус-Мария, сейчас эта норовистая лошадка опять махнет через барьер в прошлый век и я окажусь там в таком виде! В брюках и жакетике, без Гастона, без телефона, без машины, без ванной, да без всех достижений цивилизации за истекший век! Без интереснейших книг, зато с целым багажом забот и проблем, окончательно скомпрометированная.

Нет, не хочу! Ни за что!

И решила — если не заверну ошалевшую лошадь, спрыгну с нее, пусть и поломаю руки-ноги, но останусь здесь, пусть одна возвращается в девятнадцатый век.

Однако неимоверными усилиями удалось чуть ли не перед самым барьером свернуть. Вернее, это сделала Звездочка по собственному желанию. Резко повернула влево и, распластываясь, ринулась по лесной просеке в глубь леса. Обессилев от пережитых волнений, я позволила ей мчаться, куда она хотела. Наконец Звездочка перешла на рысь, а потом и вовсе встала, поводя боками. Я тоже. То есть боками не поводила, зато пот лился с меня ручьем, сердце отчаянно билось, руки дрожали, когда я заставила ее повернуть обратно. С облегчением вздохнула лишь увидев просвечивающий сквозь деревья асфальт дороги.

Домой вернулась благополучно, однако у меня не было возможности передохнуть после пережитого. Надо было спешно переодеваться и мчаться в издательство, председательствовать на совете директоров. Уж не знаю, что я там наговорила, в памяти от издательства не осталось ничего абсолютно. И опять, не передохнув, спешила домой, поскольку ожидала гостей. А еще по дороге следовало заехать в магазины, самой накупить продуктов, из которых Сивинская приготовит угощение. Очень непростая для меня задача, ведь никогда ранее снабжать дом продуктами не входило в мои обязанности. Теперь же у меня не было собственных коров, кур, гусей, индеек, ничего не было! Все приходилось покупать. Нет добра без худа.

В Монику Танскую я так и впилась глазами, разглядывая эту неизвестную мне пока даму. Как только она выскочила из машины, которую сама вела, и бросилась ко мне, я и не сводила с нее глаз. Очень похожа на прежнюю пани Танскую, тоже немного старше меня, и тоже очень красивая. Надеюсь, похожа на ту и во всем остальном.

Я не ошиблась, Моника во всем себя оправдала. Для меня же она оказалась сущим кладезем информации. Болтая с ней, я пыталась новых знакомых увязать с их предками, одновременно угадывая судьбы старых родов. Значит, барон Вонсович в конце концов женился, и не на мне, мужская линия в их роду сохранилась. Янушек Бужинский женился на бедной сиротке Зосе Яблонской, которая перестала быть бедной, получив какое-то богатое приданое, от кого — Моника не знала, зато я не сомневалась — от меня, получила по моему завещанию. Нет, скорее, не по завещанию, просто я аннулировала первоначальное, по новому ей вряд ли что доставалось, но наверняка я просто дала богатое приданое выходящей замуж сиротке. И выходит, современные Бужинские — их потомки. А Моника Танская оказалась урожденной Танской, девичья ее фамилия, по мужу она Стшелецкая, но развелась и взяла прежнюю фамилию.

Каких сил душевных и умственных стоило мне все это сообразить! Ведь Моника рассказывала, а я соотносила с делами давно минувших дней, задавая вопросы, иногда неосторожные, чему Моника удивлялась, но отвечала, и сама болтала с удовольствием. Мы сидели в столовой у большого зеркального окна с видом на въездные ворота, которые оставались открытыми после Моники. И вот в ворота проскочила машина, на которую я как-то не обратила внимания, занятая разливанием чая.

— Гляди, к тебе гость! — сказала вдруг Моника. — Какой красавец парень!

Повернув голову, я глянула на гостя и застыла. Из машины вышел Арман Гийом. Явился, не запылился!

Арман огляделся, посмотрел в наше окно и, увидев нас, помахал приветственно рукой, нахал!

— Кто это, кто это? — нетерпеливо теребила меня Моника. — Потрясающий парень!

— Арман Гийом, — с трудом вымолвила я. — Француз. Мой дальний родственник.

— Француз? — обрадовалась легкомысленная Моника. — Хорошо, что не англичанин, французский я знаю лучше. Очень впечатляющий мужчина!

— Можешь взять его себе со всеми потрохами, — пробурчала я. — Но предупреждаю — негодяй, каких мало.

— Какое это имеет значение?

У меня не было возможности предостеречь Монику — Арман собственной персоной появился в дверях столовой. Должно быть, Сивинская приняла его за друга дома.

— С приездом, дорогая кузина, — издевательски приветствовал он меня.

Вот, впервые признался в своем незаконном родстве, ничуть этого не стыдясь. Хотелось мне напомнить ему, что совсем недавно он и намека боялся на такое родство, представился мне совсем посторонним человеком! Теперь сбросил маску. Где-то в моем сознании зажегся красный огонек тревоги.

Тем не менее, исполняя обязанности хозяйки, я представила гостей друг другу, и Моника с места в карьер принялась обольщать пришельца. Да, в этом отношении она — вылитая прабабка. Не на мои, а на ее вопросы и расспросы должен был отвечать Арман. Да, сейчас у него отпуск, пришло в голову съездить посмотреть Польшу, которой он совсем не знал, хотя какие-то польские корни у него есть. Вот и я прихожусь ему кузиной и он вправе рассчитывать на теплый прием. Да, он собирается здесь пожить какое-то время, посмотреть незнакомую ему, но, несомненно, прекрасную страну.

И я совсем не удивилась, когда Моника сделала буквально то же, что и Эва Борковская совсем недавно в Трувиле, а именно — пригласила Армана к себе на воскресенье. На барбекю — мода, пришедшая из Франции. Гостей принимают в садике, на воздухе, пекут на огне колбаски, делают подливу из сыра. И Моника дала Арману адрес своей виллы на Служевце. У меня он был в блокноте.

На Армана я старалась не смотреть. Специально не останавливала на нем взгляда, отвернувшись в сторону. Избегала отрицательных эмоций. Но вот пришлось взглянуть прямо на него — и у меня затрепетало сердце.

В его левом ухе, под волосами, поблескивала миниатюрная серьга. Звездочка с брильянтиком. И к чему было столько ломать голову над проблемой — кто же любовник Луизы Лера?

Сам Арман признался в этом, нагло, открыто. Права была пани Ленская!

И тут я горько пожалела, что не последовала еще одному ее совету — не повесила мое завещание в рамочке на видном месте. Теперь придется каким-то другим образом известить негодяя о том, что мною подписана духовная и что я теперь лицо неприкосновенное.

И куда подевался Роман? Неужели не знает, где в данный момент находится Арман Гийом?

У хозяйки всегда найдется возможность оставить гостей ненадолго и выйти по своим хозяйственным делам, ведь теперь приходится гостей обслуживать самой, не то что в прежние времена, когда по звонку сбегалась прислуга. Я извинилась и помчалась в кухню.

— Где Роман? — дико прошипела я.

— При лошадях, — ответила домоправительница, с удивлением глядя на меня. — А у вас еще гость? Кажется, родственник? Приготовить ему одну из комнат для гостей?

У меня потемнело в глазах. Этот негодяй времени зря не теряет, едва вошел, а уже успел сказать прислуге о самом главном. По-польски плохо говорит, а вот сумел же, холера! И что теперь мне делать? Роман при лошадях, там еще три, кроме Звездочки, возможно, в данный момент объезжает одну из них. И на кой черт мне столько лошадей? Арман наверняка намылился остановиться в моем доме, только вчера я радовалась — я одна в нем, больше ни души, теперь он лишит меня души. Ну да еще далеко до вечера, в случае чего оставлю Романа на ночь в собственной спальне!

Тут мелькнула надежда на предприимчивость Моники, уж; прежняя пани Танская сумела бы не выпустить добычу из своих когтей, не знаю, как эта, современная. С другой стороны, в прежние времена воспитание не позволяло кавалеру не выполнить желания дамы, теперь же с такими глупостями не считаются. Нет, нельзя рассчитывать на это, имея дело с Арманом Гийомом, с его беспринципностью, одержимого желанием прикончить меня во что бы то ни стало.

Я попросила Сивинскую, во-первых, как можно скорее позвать Романа, во-вторых, вместе с мужем остаться попозже в моем доме. Пусть поужинают, потом посмотрят передачи по телевидению — в кабинете, во второй гостиной, где хотят, только бы не уходили из моего дома, пока я не освобожу их. Такая вот у меня просьба.

Сивинская согласилась охотно, поскольку мои телевизоры лучше. Подойдя к окну кухни, она крикнула работающему неподалеку мужу, чтобы позвал ко мне Романа. Наверняка женщина заметила мое волнение, но, возможно, приписала его горячим чувствам по отношению к прибывшему кузену...

Мне все равно, пусть думает что хочет, лишь бы сделала то, о чем я ее просила.

Вернувшись, я застала гостей в милой беседе. Арман, извинившись, вышел, чтобы «вымыть руки». Я воспользовалась случаем и отчаянно прошептала Монике:

— Умоляю, захвати его с собой! Иначе мне от него не избавиться. Одна надежда на тебя!

— Ты серьезно? — изумилась Моника. — Неужели не хочешь его?

— Не хочу! Ни за что на свете!

— Удивляюсь я тебе, ну да твое дело. Я бы охотно, но не знаю, получится ли. К тому же мы оба на машинах...

— Ну так что?

— А то — предлога нет. Не могу же я так просто, сразу тащить его к себе в постель. Тем более не он меня охмуряет, а я его. И уже поняла — не так это просто, придется потрудиться. Но я попытаюсь, обещаю тебе.

— А пока посиди у меня как можно дольше! Хоть до утра!

— Да что с тобой? — заинтересовалась Моника. — Красивый парень, чем объяснить такую антипатию? Что он тебе сделал?

Я в полном отчаянии уже собралась ей все выложить — и что Арман давно пытается меня убить, не говоря уже о компрометации, хотя какое значение имеет в эти времена какая-то глупая компрометация? Но хорошо — вернулся Арман, и я не успела проболтаться.

Тут в столовую заглянул Роман и скрылся, не произнеся ни слова. Я не успела опять отчаяться, как он вернулся, неся в руках папку.

И поздоровавшись, обратился ко мне:

— Прошу прощения, что мешаю, но пани забыла у меня в машине эту папку с копией завещания...

Тут сделал вид, что только теперь заметил Армана, и удивился:

— О, какой сюрприз! С приездом, господин Гийом!

— Завещания? — подхватила Моника, спасибо ей. — Какого завещания?

— Здравствуйте, господин шофер! — язвительно пробурчал в ответ Арман, окидывая двусмысленным взглядом меня и Романа. И, такой наглец, позволил себе довольно громко пробормотать: — Любовник леди Чаттерлей![15] Моника, разумеется, услышала и с заблестевшими глазами тоже внимательно посмотрела на нас обоих. Господи, да этот Арман не человек, а просто какой-то ядовитый скорпион! Нет, не выдержу и сама прикончу негодяя!

Скрыв гнев, я как ни в чем не бывало ответила на вопрос Моники:

— Это мое завещание, сегодня я подписала его у нотариуса. Спасибо, Роман, положите папку на стол.

Моника опять изумилась.

— Ты написала сегодня завещание? А зачем? Впрочем, извини, глупый вопрос. Интересно, кому же ты оставляешь свои богатства?

— Все отписала церкви.

— Церкви? Да ты сошла с ума! Костел и без того самое богатое в мире учреждение, зачем ему еще твои деньги?

— Ах, дорогая, да ведь я выполняю волю бабушки. Это она, умирая, взяла с меня клятву, что все свое состояние я оставлю церкви. Ее желание для меня закон.

— Тогда почему же она сама не отдала все церкви?

— Потому что у нее были дети. Если бы они были у меня, я бы тоже так не поступила, но поскольку их нет — выполняю бабушкину волю.

— А если у тебя дети появятся?

— Ну, не знаю... может, тогда изменю духовную.

Арман слушал все это спокойно, глазом не моргнул. Небось думал — я еще не оформила духовной, все это выдумала, равно как и волю бабушки. Тем более что она умерла, когда мне было всего четыре года, так что никаких предсмертных поручений она не могла мне давать. И все равно спасибо Роману. Разумеется, не забывала я папки в машине, она спокойно лежала на столе в кабинете, и он, увидев в моем доме Армана, решил таким образом поставить его в известность о свершившемся факте.

Мы продолжали сидеть за столиком в столовой. Моника, выполняя мою просьбу и наверняка повинуясь зову сердца, домой не спешила, Арман явно собирался у меня навеки поселиться. По его лицу было видно — напряженно над чем-то размышляет. Ясно над чем. Ведь я не сомневалась: ко мне явился с твердым намерением меня убить, уже небось в подробностях все обдумал, а тут ситуация внезапно изменилась. Значит, с несчастного случая придется переключиться на другую тактику, скажем, охмурения меня, чтобы жениться и уже потом подстраивать мне несчастный случай. Охмурять же меня в данный момент весьма мешала Моника. Такую стряхнуть с себя не так-то просто. Да и понравилась она ему, сразу видно, и общий язык эти двое как-то слишком быстро нашли. Наверняка не решится ее обижать прямым переключением на меня, зачем отталкивать красивую женщину, еще пригодится... Все эти мысли я отчетливо читала на лице Армана и злорадствовала. Он даже не смог поддерживать прежний фривольный разговор с Моникой, глаза уставились в одну точку, весь напрягся.

Однако это длилось недолго. Расслабился и улыбнулся, значит, мерзавец, что-то придумал. Явно наметил дорогу к цели, а времени у него для этого достаточно, не только один сегодняшний вечер. Сначала закрепит свои успехи у Моники, потом за меня примется, никуда я от него не уйду, особенно теперь, при отсутствии конкурента в лице Гастона.

И вот когда Моника поинтересовалась, в какой гостинице он остановился, а тот собрался ответить — пока еще ни в какой, зазвонил телефон. Я вскочила — может, Гастон? Весь день не звонил.

И в самом деле это оказался Гастон.

— Ну, вот я и здесь! — услышала я любимый голос.

— Где? — не поняла я.

— Здесь, в Варшаве. Хотел устроить тебе сюрприз и явиться неожиданно, но не вышло. Прилетел я вечерним самолетом, сразу взял такси, и тут выяснилось — ни я, ни таксист не можем найти к тебе дороги.

Сначала подумала — нет, наверняка я ослышалась, это слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Но Гастон еще раз повторил, и от радости я вся обмякла. Если Гастон собирался устроить мне приятный сюрприз, ему это полностью удалось. И как хорошо, что к телефону я побежала в кабинет, теперь могу говорить свободно.

— Дорогой, где вы сейчас?

— Где-то в районе Магдаленки, точнее не скажу...

— В таком случае подожди минутку, я позову Романа, а ты передай трубку таксисту, пусть они переговорят сами!

И положив трубку телефона на стол, выскочила из кабинета как ошпаренная, собираясь бежать за Романом в гараж или еще куда. Не пришлось — он ожидал меня в коридоре. Боже, какой же умница, знал что понадобится!

Не говоря ни слова, я за рукав втащила его в кабинет и сунула ему трубку в руку, только теперь лихорадочно проговорив:

— Там Гастон с таксистом. Заблудились.

Он понял меня с полуслова и договорился с варшавским таксистом, где встретиться. Сразу все замечательно продумал. Он, Роман, поедет к ним на машине, Гастон пересядет к нему в машину, а по дороге он все расскажет графу, предупредит о том, что делается сейчас в моем доме. Я же ни Арману, ни Монике пока ничего о Гастоне не скажу. Сюрприз — так сюрприз! Слишком уж этот Арман самоуверенный, не мешает немного сбить с него спесь.

Возвращаясь в столовую, постаралась немного притушить блеск, который прямо-таки излучала — в зеркале увидела, да видно не совсем, ибо Моника, отвлекшись на минутку от Армана, мимоходом заметила, что, должно быть, я получила хорошее известие — вон как сияю. Арман снисходительно-издевательски опять пробурчал что-то о моих многочисленных любовниках, наверняка угадав Гастона, но считал — тот звонил из Парижа. Я не поддержала разговора в таком тоне, но Арману было на это наплевать, он продолжил парижскую тему, тем более что Моника была знакома с Эвой и Шарлем Борковскими и знала, что у меня дворец в Монтийи, так что было о чем поговорить. Арман завел разговор о графе де Монпесаке и сообщил Монике с явным расчетом на меня, будто граф на уикенд собирается куда-то смотаться, наверняка в приятном дамском обществе. Услышав глупые инсинуации, я чуть было не расхохоталась, но сдержала себя, мстительно представив, какое глубокое разочарование ждет его.

При одной мысли, что Гастон вот-вот будет здесь, я пришла в шампанское настроение и вспомнила о шампанском, наверняка же оно имелось в доме. Опять извинившись, оставила ненадолго гостей и сбежала в кухню, где ужинали Сивинские. Они уже знали о новом госте, Роман успел сообщить, поэтому не удивились, когда я велела сунуть в морозильник бутылку шампанского, после чего вернулась к гостям.

Моника сразу почувствовала — атмосфера изменилась и с готовностью окунулась в нее. Арман тоже оживился. А я прямо-таки читала его мысли: решил, сплетня о Гастоне изменила мое отношение к графу, поэтому я приму его, Армана, ухаживания и уже начала — вон какая оживленная, улыбающаяся, и в кухне явно заказала вкусный ужин с вином. И видимо, я решила таким образом отомстить неверному Гастону, избрав орудием мести его, Армана. Паршивец весь расцвел, и надо ему отдать справедливость — талантлив, подлец: одновременно принялся охмурять и Монику, и меня, делая это артистически. Каждая имела все основания думать — только она интересует красавца.

Передо мной на стене висели часы, я незаметно поглядывала на них. Роман уехал тайком, мы не видели и не слышали его машины, поэтому когда через полчаса ворота осветили яркие автомобильные фары, все были очень удивлены.

— Опять гости? — весело вскричала Моника, явно пребывающая в восторге от столь приятного вечера, хотя и многого не понимавшая.

— О, всего один человек! — смеясь ответила я, уже не сдерживая радости, и кинулась встречать этого человека.

Уж не знаю, понял ли Роман мое желание устроить сюрприз гостям или просто по собственному почину, но он постарался проехать так незаметно, чтобы из окна столовой мы больше не видели машину. На нижней террасе я бросилась в объятия Гастона, наплевав на приличия. Тот, страстно обнимая и целуя меня, только приговаривал:

— Должно быть, не обошлось без вмешательства сил небесных, я как-то сразу сорвался и к тебе кинулся, и вот...

И отпустив меня, он вытащил из кармана брюк маленькую коробочку и раскрыл ее передо мной.

Вряд ли когда в жизни испытала я большее счастье, чем в тот момент, когда он надел мне на палец кольцо с брильянтом в окружении рубинов.

Под руку с Гастоном я появилась в дверях столовой.

— Моника, познакомься, Гастон де Монпесак, мой жених. Мужчины, кажется, знакомы?

Моника пришла в восторг, вот уж поистине вечер сенсаций! Арман прекрасно владел собой, лишь на мгновение сжались челюсти, но он тут же принял прежний беззаботный вид. Нет, я должна все-таки отомстить ему!

— Вы правы, Гастон действительно оказался в приятном дамском обществе, — с милой улыбкой заметила я.

Ах, как же легко стало на душе, как я была счастлива! И уже не думала об опасностях, пусть все катится куда подальше, для меня главное — Гастон рядом! Арман не стал настаивать на том, чтобы непременно устроиться у меня в доме, хотя я заранее решила — если останется, невзирая ни на какие приличия запрусь в спальне с Гастоном! Я напрасно беспокоилась: Моника сделала свое дело. Бедная пани Танская прошлого века! Да располагай она такими возможностями и такой свободой, как Танская конца двадцатого века, она произвела бы фурор, какой и не снился ее современницам.

Ну как она могла вести машину после такой прорвы выпитого шампанского? Поскольку Арман тоже себя не ограничивал, пришлось Роману посадить обоих в свою машину, переложив в ее багажник чемоданы Армана, и отвезти их к дому Моники.

И наконец после всех треволнений я осталась наедине со своим Гастоном.

* * *

— Звоню, чтобы поблагодарить, — сказала наутро Моника. — Парень — слов нет! Просто удивительно, как ты могла отказаться от него. Хотя твой тоже весьма, весьма... Так вы женитесь?

— Да, в октябре свадьба.

— И такой перстень обручальный! Он у тебя что, миллионер?

— Не знаю, мне все равно. Но уж во всяком случае не бедняк.

— Дай вам бог счастья! А еще хочу сказать спасибо за вчерашний вечер, знаешь, ничего более потрясающего мне еще не доводилось видеть, прямо спектакль! С эффектами и неожиданностями. И носом чую — здесь что-то кроется. Второе дно, я права?

Я прекрасно ее понимала и пообещала рассказать обо всем, как только представится случай. Она высказала пожелание, чтобы случай представился сегодня во второй половине дня, когда они оба с Арманом приедут ко мне, ведь у меня остались их машины. Я не возражала, сейчас мне ничто не могло испортить настроения.

С Гастоном мы порешили: в брак вступаем здесь, то есть в Польше. Так, кажется, у нас положено, по месту проживания молодой, Роман еще проверит в понедельник в местном загсе. Я настаивала и на венчании в костеле, как вдова имела право. Гастон тоже, он хотя и разведенный, но в первом браке не венчался, так что никаких препятствий.

За завтраком, надо признаться — довольно поздним, Гастон рассказывал мне:

— Теперь не буду скрывать, работал я днями и ночами, без перерыва, чтобы на пару деньков вырваться к тебе. В заказах у нас теперь нет недостатка, такое впечатление — набросились со всего света. Мой партнер, ну ты знаешь, Жан-Поль, себя не помнит от радости, ему очень нужны деньги на операцию жены, а он живет только на зарплату, не то что я. Так что хоть на денек оставить бизнес — проблема. Я и не мог, но тут... ладно уж, не буду скрывать... просто не понимаю, что со мной сделалось, до того захотелось тебя увидеть немедленно — сил нет! И такое ощущение, если немедленно к тебе не кинусь — навеки тебя потеряю, представляешь? Прямо себя не помню, а тут еще пани Ленская мне про Гийома рассказала, ну я подхватился и больше не боролся с собой. Конечно, и бизнес оставить рискованно, Жан-Поля одного, но как подумаю о тебе — все остальное не в счет.

В упоении слушала я исповедь любимого и не заметила, как от признаний он перешел к конкретным проблемам. Ну, скажем, где мы будем жить, когда поженимся. У меня здесь родина и дом, у него во Франции работа и мастерская, соглашусь ли я жить в Париже? Он уже, правда, подумывал над тем, чтобы открыть в Варшаве филиал своей фирмы, будет проводить здесь много времени, но тогда придется жить на два дома.

Упоение не помешало мне проявить немного ума и не признаться, что с ним я бы согласилась жить хоть на Северном полюсе, в лесном шалаше и даже на Луне, а два дома меня не пугают, могу и двадцать содержать. Вот бы налеталась самолетом! Ведь уже давно мечтаю, а все не получается. Но и про самолеты догадалась умолчать, хотя они очень облегчают жизнь, вон Гастону на все про все понадобилось немногим более трех часов для того, чтобы добраться от Парижа до моего польского захолустья.

Тут приехали Моника с Арманом, посидели недолго, забрали свои машины и умчались. Моника напомнила о завтрашнем гарден-парти — приеме, который устраивала в садике. Поеду с Гастоном, не заметил бы, что собравшиеся мои друзья и знакомые совсем мне незнакомы. Ну да как-нибудь обойдется.

И только к ночи мной овладело беспокойство. Дошло — уж слишком спокойным и довольным выглядел Арман, с чего бы это? Ведь от меня ему пришлось отказаться, поставил, так сказать, на мне крест. Неужели и на своих надеждах тоже? Ведь Моника Танская совсем не богата, не мог он столь легко отказаться от моих богатств. Тогда... тогда поставил крест на Гастоне?! Решил его убрать?

Такое ужасное подозрение я просто физически не могла вынести одна и поделилась им с Гастоном. Тот не очень обеспокоился, даже и меня пытался успокоить, доказывая, что новое убийство было бы для Армана последней каплей... последним гвоздем в крышку его гроба, слишком много у полиции на него материала. И Арман не кретин, понимает, небось, что таким путем не заставит меня выйти за него, да и вообще никакой пользы ему от нового убийства не будет, ведь мое завещание лишает его всех надежд на наследство. Вроде бы все логично, но не могла я отделаться от тревоги. И потребовала от Гастона проявлять осторожность. Сознаю, глупо, ну как он мог ее проявлять? Не ездить на машинах? Не ходить по улицам — кирпич на голову свалится? Не есть и не пить?

Пусть глупо, но я боялась Армана и ничего не могла с этим поделать!

А тут еще этот прием у Моники.

На этот прием Гастон отправился охотно, заявив, что жаждет узнать мое польское окружение. Я и сама жаждала, ведь среди них были какие-то мои дальние родственники. Гастон утверждал — и его тоже, даже упоминал какую-то тетку, проживающую в Колобжеге. Старушка уверяла — морской климат ей полезен, ни за что не хотела переселяться в Варшаву. Я тут же заверила Гастона: как поженимся, обязательно навестим старушку.

Сердце замирало, когда я входила в садик Моники. Небольшой, намного меньше моего, но очень миленький и благоустроенный. Ко мне сразу бросилась какая-то молодая особа — очень знакомое лицо, но никак не могу припомнить... Выяснилось, что это — Иола Бужицкая, ее предками по женской линии были Порайские. И эта Иола принялась меня горячо благодарить за умные советы, которые я ей, оказывается, давала, когда она разводилась с Янушеком. А Доминик Вонсович оказался так похож на моего давнего поклонника барона Вонсовича, что если бы не очки, я бы не сомневалась — он, барон Вонсович! Стараясь меньше говорить и больше слушать, я постепенно выявила и остальных знакомых.

Роль хозяина домика играл Арман, чему я обрадовалась чрезвычайно. Значит, у Моники в данный момент не было постоянного партнера, тем прочнее будет их связь. Ну прямо как сто пятнадцать лет назад. Впрочем, ну их, эти сто пятнадцать лет! Да здравствует современность!

В общем и целом вечер прошел очень приятно, мы с Гастоном беззаботно развлекались, все были в чудесном настроении.

На следующий день Гастон уехал не с самого утра, а, по настоянию Романа, лишь после того, как мы с ним, Гастоном, подали документы на оформление брака в наш районный загс. Тут следует упомянуть о том, как я напереживалась, вспомнив, что на моей метрике и на свидетельстве о смерти мужа проставлены даты, относящиеся к прошлому веку. Доставая документы из папки, Роман успокоил меня взглядом. Все документы оказались в полном порядке, уж и не знаю каким чудом.

Удалось договориться и с ксендзом в ближайшем костеле. Теперь я знала: оформление гражданского брака состоится семнадцатого, а венчание в костеле восемнадцатого октября.

Оформив все, что надо, Гастон улетел в Париж. Мы с Романом провожали его на Окенче. Впервые увидела я вблизи самолеты, и стоящие на бетонных плитах аэродрома, и садящиеся на них. И все время судорожно цеплялась за рукав Романа. Без него вряд ли вообще смогла смотреть на такую страсть!

Гастон улетел, Арман же остался, но я больше его не боялась. Защитой мне служила копия завещания в ящике моего письменного стола, а Гастону он и вовсе не мог угрожать на расстоянии. Все говорило о том, что Моника Танская крепко держит его в руках, да пошлет ей Господь силы и здоровья. Я по прежнему опыту знала — из ее когтей трудно вырваться, недаром в свое время она считалась опасной женщиной.

Нам понадобился второй автомобиль, и Роман без проблем приобрел «тойоту», которая мне очень понравилась. Я как-то быстро овладела искусством водить ее, гораздо легче это пошло, чем тогда, когда Роман обучал меня ездить на «пежо», оставленном в Париже. И я сама принялась совершать экскурсии по родному краю, желая познакомиться с ним по-настоящему. Это была Польша настоящая, истинная, без принуждения. Да, в школах дети изучали иностранный язык без принуждения, добровольно, надписи на проклятой кириллице совсем исчезли, зато везде виднелась реклама на английском. И в школах изучали английский, реже французский, и я радовалась, что приближаемся к Европе. А главное, делалось это добровольно, по велению сердца!

И все было бы прекрасно, если бы вдруг мое здоровье не принялось пошаливать.

Я всегда была очень здоровой девушкой. Сказывался, вероятно, и здоровый образ жизни: много времени я проводила на свежем воздухе, в движении, совершала конные прогулки. И то соседние помещицы удивлялись и упрекали меня за то, что чаще всего можно встретить в поле или в лесу, чем застать в собственном салоне. Они-то просиживали в салонах все дни. Без движения! Без воздуха! Ну и еда. Я всегда любила овощи и фрукты и поглощала их громадное количество, не ограничивая себя ни в чем. К тому же и овощи, и фрукты из своих садов и огородов, а молоко и молочные продукты — от своих коров. Все это благотворно сказывалось на организме, в детстве я почти не болела, а потом и вовсе.

И поэтому, когда первый раз испытала головокружение, тошноту и прочие неприятные ощущения, невольно подумала — отравил-таки меня паршивец Арман. Подбросил как-то отраву, чтоб ему! Но как он это сделал? Всего раз посетил мой дом без Моники и воспользовался случаем, подлец!

А когда такое повторилось второй и третий раз, причем тошнота сопровождалась сильной рвотой, я даже обрадовалась — значит, извлекла из себя отраву, организм очистился, теперь все должно быть в порядке. И принялась внимательно следить за остальными домашними, ведь они ели то же, что и я, отдельно мне не готовили. И Роман, и Сивинские выглядели нормально, не жаловались. Может, все от конфет, принесенных Арманом? И я поспешила оставшиеся прямо из коробки по одной опустить в унитаз, чтобы ненароком собаки не отравились, если выброшу. На всякий случай внимательно осмотрела мои любимые продукты в кухне после ухода Сивинской, особое внимание уделив еще не вскрытым упаковкам с острыми приправами и сельдь-рольмопсы, которые обожала. Вроде все в порядке. Ах как бы пригодился мне сейчас милый доктор Филип Вийон, но, к сожалению, он остался во Франции. Поискать надо польских врачей, позвонить, что ли, Монике, может, она кого посоветует? И спохватилась: ведь могу застать у нее Армана. Значит, надо обратиться к другу и советчику Роману, первой помощи во всех случаях жизни. Почему-то на этот раз не хотелось, что-то удерживало, но я заставила себя.

— Боюсь, наконец господину Гийому удалось меня отравить, — пожаловалась я Роману. — Просто помираю. Как здесь вызывают доктора?

— Гийом? — удивился Роман. — Ну, не знаю. Не спятил же он. Может, просто поставил крест на надеждах обрести богатство и решил хотя бы отомстить. Врача вызвать просто, я даже знаю здесь одного очень хорошего, но советовал бы пани уж подождать до утра, отвезу вас в клинику, там и специалисты по разным болезням, и сразу сделают все необходимые анализы. И ждать не придется, теперь с этим просто, были бы деньги.

Я согласилась, до утра как-нибудь перетерплю. А завтра пятница и вечером прилетает Гастон. Вспомнив об этом, я сразу почувствовала себя лучше. И наверняка наплевала бы на следующее утро на поездку в клинику, если бы с утра я опять не принялась помирать. И уже без возражений поехала к медикам.

А вскоре помирала уже от стыда. Надо же, взрослая женщина, а такая безгранично глупая! Как же мне не пришло в голову, отравили, как же!

Просто-напросто я забеременела, только и всего.

* * *

Я решила лично встретить Гастона в аэропорту, ибо великую новость следовало ему сообщить поскорее и наедине. А Романа отправила с Сивинской за продуктами, надо же как следует встретить гостя. У меня было достаточно времени, чтобы привести себя в порядок, и задолго до назначенного срока я была уже готова. Не хватило терпения высидеть до назначенного срока, и я решила ехать прямо сейчас. Знала, что слишком рано, вон еще в отдалении виднелась машина Романа, ну да ничего, обожду в аэропорту.

Вывела машину за ворота, на малой скорости поехала по узкой ленте асфальта, ведущей через луг к автостраде, как вдруг в густой зелени луга мелькнуло что-то постороннее. Пригляделась — проклятый барьер, он, бело-зеленый!

Хорошо, что на большом расстоянии и в высокой траве, не перескочу я его на машине, уже сколько раз ездила по этой дороге и ничего не случалось. Но ведь никогда и не видела барьера, с чего это вдруг он мелькнул теперь? И почему во мне все окаменело? Может, представила, как могу сейчас очутиться в далеком прошлом такая как есть: в костюмчике с короткой узкой юбкой, а тут Арман на шее, Гастон в Париже, без телефона, без ванной, без электричества, без договоренности о браке с Гастоном, зато ожидающей ребенка.

Беременная вдова!

И при этом без блистающей чистотой клиники с опытными врачами, а с нашим коновалом и бабой-повитухой, промывающей новорожденному глазки своей слюной! В грязи, потому что — не скроешь ведь — грязным был этот девятнадцатый век. Хоть и блестело фамильное серебро, которое многочисленная прислуга натирала до блеска, да тарелки мылись в тазу сразу все, в одной воде...

Мною овладела такая дикая паника, что я была не в состоянии не только остановить машину — пошевелиться не могла. Нога одеревенела на педали тормоза, руки застыли на рулевом колесе, а машина все ехала дальше, сама по себе. Я закрыла глаза и оказалась в какой-то черной бездне...

* * *

Очнувшись, увидела — у меня в руках вожжи, и еду я в воланте[16] по грунтовой дороге. Экипаж с легкостью нес Патрик, его я распознала по двум белым пятнышкам на заду. Близко, совсем рядом, шумел старый лес.

Я еще не совсем стряхнула с себя оцепенение и соображала плохо, когда за поворотом дороги увидела едущую мне навстречу карету и непонятно почему сразу догадалась — карета пани Порайской. Вдруг она окуталась облаком пыли, пыль скрыла карету, но вот из этого пыльного клуба вылетела одноколка и устремилась мне навстречу. Голова моя еще не соображала, руки сами остановили Патрика, заставили развернуться в противоположную сторону и направили прямиком к моему поместью. Вот уже появилась аллея, ведущая ко входу в парк, вот из-за верхушек старых деревьев стали видны трубы дворца.

Инстинкт заставлял делать все возможное, чтобы не показаться болтливой соседке в таком виде, в каком я сейчас нахожусь: обтягивающий костюмчик с юбчонкой до бедер, макияж на лице, на пальце — перстень Гастона сверкает. О, вон косари сняли шапки, кланяются мне, чтоб им. Ничего, вот и парк, сейчас укроюсь в доме.

И тут меня догнала двуколка и поравнялась с моим волантом. Глянула — Роман, какое счастье! За ним мелькнуло лицо ошалевшей Мончевской.

— Вы уж меня извините, милостивая пани, — хрипло проговорил Роман и щелкнул кнутом над гривой Патрика, задев слегка холку коня.

Этого было достаточно. Моих лошадей никогда не стегали кнутом, я не разрешала и пальцем тронуть, вполне хватало окрика, похлопывания рукой. Удар кнутом, даже такой легкий, для Патрика явился громом с ясного неба. Конь вздыбился, волант со мной буквально взлетел в воздух, и вот мы уже мчались как ветер. Хорошо, я с детства научена править лошадьми, вот и сейчас сжала вожжи изо всех сил. Впрочем, через мгновенье мы пролетели оставшийся путь и Патрик привычно остановился у входа, облетев газон. За мной остановилась двуколка. Роман подбежал.

— Пани Порайская с дочерьми сейчас будут здесь! — прошептал он.

Схватив меня в охапку, прикрыл попоной юбку и голые ноги и внес в прихожую, минуя остолбеневшую дворню. В прихожей было пусто. Роман отпустил меня, и я, все еще прикрываясь попоной, помчалась к себе в покои. Я тоже понимала, что не принять почтенную даму и первую сплетницу в уезде не могу, она издали видела мой волант, нельзя сослаться на внезапное недомогание. Будь я не совсем здорова, не рискнула бы отправиться на прогулку в экипаже без кучера.

За собой я уже слышала быстрые шаги Зузи, но захлопнула дверь у нее под носом, крикнув что-то нечленораздельное. Пусть подождет.

Быстро, быстро переодеться. Домашний капот набросить? Ну нет, не выйду же в нем к гостям, все равно придется переодеваться. Поэтому поспешила сбросить с себя компрометирующий костюмчик и натянула приличное платье. Когда осталось лишь застегнуть застежку сзади, впустила ничего не понимающую Зузю, но объяснения с горничной пришлось отложить: в гостиной уже ожидали гостьи.

Пани Порайской слишком долго пришлось ожидать меня, так что следовало выдумать очень уважительную причину своей задержки.

В гостиную я вышла взволнованная и расстроенная, да, не стала скрывать волнения и поведала соседке, какое несчастье... скорее, неприятность приключилась со мной во время прогулки. А именно: широкая оборка моего длинного платья как-то намоталась на колесо — ведь я правлю сама, как известно, не люблю ездить с кучером — и оторвалась, в результате чего я выглядела совершенно непристойно. Пришлось срочно повернуть к дому, избегая компрометации, а пока переодевалась, гостям пришлось меня ждать, за что и прошу у них прощения. И хотя пани Порайская стала громко мне сочувствовать, я видела недоверие в ее глазах. И слишком уж настойчиво она расспрашивала, с какой целью отправилась я на прогулку в одиночестве. Может, имела место некая романтическая причина?

У меня лопнуло терпение, и я без зазрения совести, отбросив светские условности, небрежно произнесла:

— Признаюсь, дорогая, я удивлена. Неужели осталось незаметным мое расположение к графу де Монпесак? Думала, это всем известно, раз нет, не стану скрывать своих чувств перед близкими друзьями и откровенно признаюсь пани.

Порайская была так поражена, что даже о дочерях позабыла. Обе девушки, делая вид, что заняты в отдалении разглядыванием семейных альбомов, насторожили ушки, стараясь ни слова не уронить из моего признания. А их мать, как я уже говорила, даже позабыв о присутствии невинных девиц, горячо принялась отговаривать меня от столь несчастливой склонности. Оказывается, всем давно известно, какой распутник этот граф де Монпесак! У него в Париже любовница, две любовницы, а сколько внебрачных детей — и не счесть! К тому же он азартный игрок, дни и ночи проводит в игорных домах (интересно, когда же успел наплодить столько отпрысков?), проигрался дотла, совсем разорен, вот и ищет богатую невесту. А сейчас вон как подозрительно спешно помчался в Париж, не иначе получил опять какое неприятное известие. Может, кредиторы его к суду привлекли?

О, Арман неплохо поработал, теперь я знала все сплетни о Гастоне, распускаемые в округе. Правда, пани Порайская и от себя наверняка добавила Гастону и любовниц, и отпрысков, ведь давно известно, пущенный сплетней воробышек оборачивается в результате стадом волов. И хотя я сама оказалась в очень неприятном положении, меня просто рассмешили взбудораженная сплетница и ее горящие от возбуждения щеки. И я подбросила поленьев в огонь, продемонстрировав обручальный перстень и сообщив, что официально обручена с этим распутником.

Гостья моя просто рот раскрыла, я же добавила смеясь:

— Значит, граф заполучил еще одну жертву. Что ж, надеюсь, я буду украшением его гарема, а это вещественное доказательство его серьезных намерений относительно меня.

Мелькнула мысль — наверняка мои слова в какой-то искаженной форме дойдут до Гастона, но мне уже было все равно. Чуть было с разбегу не проговорилась о своем интересном положении, но воздержалась, поскольку Порайская и без того была настолько переполнена новостями, что не сумела скрыть нетерпения немедленно поделиться ими с соседями и принялась спешно прощаться. Вот теперь она вела себя невоспитанно, распростилась со мной просто в непристойном темпе.

С облегчением вздохнув после ее отъезда, я позвала Романа.

— Ну и что же это такое? — набросилась я на него.

Мрачный Роман уже в который раз ответил, что он, к сожалению, не может никак повлиять на мои перемещения во времени.

— Ясно, не можете, раз этот проклятый барьер теперь тут стоит постоянно! — продолжала я бушевать. — И никак его не объехать. Интересно, что бы вы сейчас делали на моем месте?

Роман изумился и встревожился.

— О каком барьере пани изволит говорить?

— Ну как же, торчит, проклятый, на нашем лугу. Не видели? Бело-зеленый он, барьер времени, точно! Увы, на себе два раза проверила.

Роман был явно растерян. Как-то странно глядя на меня, он пробормотал:

— Да нет же, пани наверняка ошибается. Это не тот барьер! Барьер времени невидим, а тот, что на лугу, никакого отношения...

— Вот уж нет! — фыркнула я. — Говорю вам — на своей шкуре испытала два раза и больше не желаю! А желаю вернуться обратно в двадцатый век, и именно в пятницу, сегодня! И умоляю вас — ну сделайте же что-нибудь! Вот вы говорили о каких-то премудрых ученых физиках, что ли, попросите их больше со мной не экспериментировать! С меня довольно!

— Попробую, — неуверенно пообещал Роман. — Хотя именно теперь это будет особенно трудно. А пани графиня пусть для себя выберет, в каком столетии вы хотели бы остаться навсегда. Вот в этом времени, где находитесь сейчас, или опять перенестись в конец двадцатого века? Собственно, уже можно говорить о веке двадцать первом, ведь двадцатый вот-вот кончится.

Раздумывала я недолго, что тут выбирать? От всех этих перемещений во времени у меня перепуталось все на свете — Гастоны, Арманы, поместья и завещания. Незыблемой оставалась лишь беременность. Ребенка я ждала от Гастона, а в этом веке он мне даже не объяснился в любви, не говоря уже о том, что я с ним ни разу не переспала. Мужчине можно внушить многое, но не такое же чудо! Да и Арману легче тут меня угробить... К черту Армана, к черту остальные аргументы, если главный я ношу в собственном чреве!

И я без тени сомнения заявила:

— Я хочу жить в конце двадцатого века. Не беспокойтесь, Роман, мнения своего я не изменю. И если эти многомудрые ваши кретины что-то в состоянии сделать, пусть сделают. Больше таких переживаний я не вынесу. В моем состоянии...

Умному и намека достаточно. Роман все понял. Теперь не мадемуазель Лера станут осуждать, меня прозовут распутницей, останься я в этих благословенных временах! Перстень обручальный я получила в двадцатом веке, не сейчас, и жениться на мне хотят в будущем.

На лице Романа появилось дотоле неизвестное мне выражение решимости, и, глядя куда-то поверх моей головы, он клятвенно заверил:

— Жизнь отдам, но сделаю все, чтобы пани оказалась там, где пожелает. Клянусь спасением бессмертной своей души, буду заботиться о пани как о собственной дочери и сделаю не только все, что смогу, но и больше того.

И только когда он вышел, я обернулась, чтобы взглянуть — на что же такое Роман смотрел, давая торжественную клятву?

На стене за моей спиной висел портрет моей матери.

* * *

На следующее утро Зузя стала свидетельницей моего утреннего недомогания. Даже рвоты сдержать не удалось. Горничная была перепугана, а мне пришлось опять прибегнуть к невинной лжи. После того как немного пришла в себя, усадила дрожавшую девушку напротив и сокрушенно призналась в покушениях Армана на мою жизнь, наконец завершившихся успешным отравлением. Вскочив, милая моя Зузя решила спасать барыню и, крикнув «Мигом принести травяной настой для прочищения желудка», умчалась. Ладно, бог с ним, выпью и настой, лишний раз прочищу желудок, только польза организму.

Когда наконец после всех утренних процедур я смогла принять Романа, тот начал с обнадеживающего:

— Есть надежда, проше пани! Завтра, сегодня ведь четверг.

Я потребовала разъяснений. И получила их.

— Обратное перемещение пани во времени произошло в пятницу, так ведь? В пятницу прилетает вечером господин де Монпесак, та пятница здесь приходится на завтра. Полной уверенности у нас нет, но получено согласие в точности повторить все, только в обратном порядке. Не стану вдаваться в подробности, мне они ясны, боюсь, пани не поймет. Пришлось бы вас ознакомить со всеми этими парадоксами времени и искривления пространства, благодаря чему кто поглядит на нашу Землю с далекой галактики, имеет шансы даже динозавров увидеть, преподать азы четвертого измерения и многое другое...

От галактик, динозавров и четвертого измерения мне стало плохо, и я испуганно перебила друга:

— Нет, нет, замолчите, Роман, боюсь, опять затошнит! И еще ночью приснится!

— Не буду, не буду! — успокоил меня Роман и, чтобы порадовать, вытащил из кармана мобильный телефон. — Глядите, что сохранилось!

— У меня такой же, — похвасталась я и вытащила из ящика стола припрятанный там свой телефон. Все боялась, не дай бог, кому на глаза попадется. — Ну и что? Кому мы теперь можем звонить?

— Боюсь, только друг другу. Мой пока не разрядился, дайте-ка... да и ваш тоже. Ведь здесь их для подзарядки не к чему подключить...

— Роман, давайте о деле. Вы сказали, надо все в точности повторить. И Мончевскую тоже?

— Обязательно, ведь я с ней поехал на «мерседесе» за продуктами в суперсам. Вы сами просили накупить деликатесов к приезду господина графа, помните? Тьфу, не с Мончевской я поехал, с пани Сивинской, которая здесь уже, в девятнадцатом веке, оборотилась Мончевской. Вы еще велели купить и устрицы, помните? Граф их любит. А теперь со всеми этими продуктами нам надо переместиться во времени...

— И с устрицами тоже? Где я здесь найду устрицы?

— Да нет, обнаружив неладное, я поспешил к пани, так что Мончевская успела купить лишь сахар, чай, приправы и что-то еще.

— Очень хорошо! — обрадовалась я.

Какой нелегкой для меня оказалась эта пятница! Сначала обычные тошнота и рвота, травка для прочищения желудка. Я заметила изменившееся ко мне отношение прислуги и поняла — Зузя в своей болтливости поставила в известность весь персонал о несчастной барыне, пострадавшей от преступных поползновений незадачливого претендента на ее руку вельможного пана Гийома. Позавтракав с отменным аппетитом, после насильственного прочищения желудка я едва успела одеться, как появилась первая гостья. Ну как же, мой приемный день, а всем не терпелось собственными глазами взглянуть на женщину, признавшуюся в любви к распутнику французу. Пани Порайская поработала на славу.

За первой гостьей длинной чередой потянулись следующие. Хорошо еще, что каждый опасался быть застигнутым у меня соседями — так скомпрометировать себя, явившись к падшей женщине! И потому при виде подъезжающих карет предыдущий гость спешил поскорее убраться из моего дома.

И Арман явился, а как же! В отличие от прочих, не спешил уехать, пересидел трех гостей, настырно расспрашивая меня о Гастоне. Потом я узнала, что предварительно он пытался что-то выведать у прислуги, например часто ли я получаю письма из Парижа. Спасибо Зузе, прислуга вся, как один, держалась стойко, молчала, а уж если приходилось говорить, врала что придет в голову. А в головы людям приходили вещи самые разные и совершенно несуразные. Махнув на дворню рукой, Арман попытался выведать что-то у меня, но тут, к счастью, явилась баронесса Танская и увезла голубчика. Если перемещусь в будущее, непременно отблагодарю ее праправнучку, Монику!

Вот только увижу ли я еще это будущее?

Приближался вечер, и надо было готовиться. Роман перед своим отъездом позаботился, чтобы мне запрягли в волант опять Патрика. Потом, прихватив удивленную Мончевскую, уехал с нею на двуколке.

У меня оставалось совсем немного времени. Отделавшись от Зузи, я обрядилась опять в узенький костюмчик, тот самый, на ногах были те же туфельки, на голову я надела шляпу с густой вуалью, чтобы скрыть макияж, а сама завернулась в широкую и длинную пелерину, до полу. Внимательно следя, чтобы она не распахнулась спереди и домашние не увидели мои голые ножки во всей красе, я излишне величественно спустилась по лестнице к выходу, так же неторопливо уселась в волант, взяла в руки вожжи — и отправилась в неведомое. Далеко впереди маячила двуколка с Романом и Мончевской.

Патрик сразу пошел хорошей рысью, довольно пофыркивая, надеюсь, к добру, о Господи! Луг уже наполовину был скошен, и я принялась высматривать издали барьер, который должен был оказаться в еще высокой траве. Вот мелькнул, проклятый, я хорошо разглядела знакомую бело-зеленую окраску. Я так и сжалась, от волнения вся взопрела, но не было того оцепенения, чтобы я не смогла сдержать Патрика. Почему-то я решила как можно медленнее проехать мимо барьера, возможно полагая, что тогда у проклятого будет больше возможности воздействовать на меня. Да, не поскачу, не пущу коня вскачь, проеду шагом, даже и остановлюсь, пожалуй, пусть этот бело-зеленый идол как следует сделает свое дело. И я натянула вожжи...

Дальше ничего не помню. Остановила ли на мгновение экипаж или продолжала медленно тащиться, но, всплыв из черной бездны и раскрыв глаза, я вместо лошадиного хвоста увидела перед собой баранку автомашины.

Еще не веря в свое счастье, я приоткрыла окошечко, вдохнула упоительный запах автострады и пустилась с места в карьер, поспешая за еще мелькающим далеко впереди «мерседесом». Умница Роман наверняка подождал меня при выезде на автостраду.

Я нажала на газ. Очень мешала пелерина. На ходу сбросила ее с плеч и, немного снизив скорость, затолкала себе под ноги, хорошенько умяв, чтобы не мешала, под сиденьем кресла. Что-то не давало смотреть в зеркало заднего обзора. О шляпе забыла! Уже на полном ходу сорвала ее с головы и швырнула на заднее сиденье.

Думаю, расстояние между моей машиной и «мерседесом» Романа уменьшилось все-таки потому, что мешало движение на автостраде, хотя я и неслась во всю прыть, словно меня преследовала стая голодных волков. Машину я вела автоматически, голова целиком была занята мыслями о предстоящей встрече с любимым. Вот встретимся, брошусь к нему, прильну пиявкой и уже ничто не сможет меня от него оторвать! Расскажу о нашем будущем ребенке...

Занятая этими мыслями, я не обратила внимания на какую-то темно-зеленую машину, вдруг появившуюся сразу за машиной Романа. Только спустя какое-то время до меня дошло — ведь не было ее, откуда взялась?

Нас уже не разделяли машины, потому и обратила внимание. Передо мной та машина не ехала, я бы заметила. Значит, стояла на шоссе и ждала? А сейчас поворот на шоссе, которое ведет в аэропорт. Роман предупреждал — здесь могут возникнуть трудности. Мне повезло, видимо уже схлынула основная масса машин, кончился «час пик», я ждала недолго.

За это время Роман удалился на порядочное расстояние, за ним, не отставая, следовала темно-зеленая машина. Тут уж я стала специально к ней присматриваться и совсем уверилась в том, что она следит за Романом, когда тот вдруг съехал на обочину и остановился. Подозрительная машина сделала то же. Это произошло совсем перед Янками, где снова возрос поток машин.

Я сумела перестроиться с левого ряда в правый, удивляясь, зачем Роману пришлось останавливаться, и желая убедиться в своих подозрениях относительно незнакомой машины. Долгое время мне пришлось тащиться за какой-то машиной с прицепом, обогнать которую мешала непрерывная череда машин слева, а потом увидела машину Романа и Сивинскую, для чего-то ненадолго вышедшую из машины и вроде что-то на себе поправляющую. Потом она села в машину, и Роман продолжил путь. И сразу за ними двинулся и подозрительный преследователь. А поскольку я почти с ним поравнялась, сумела разглядеть водителя. Так и есть, Арман...

Я уже столько раз из-за него напереживалась, что, боюсь, теперь встревожилась меньше, чем должна бы. Выходит, Арман следит за Романом. А может, и за мной? Увидел в машине рядом с Романом женщину и принял ее за меня. А если понял, что это не я, мог предположить, что Сивинская выйдет где-то по дороге, и Роман за Гастоном поедет один, или что...

Тысяча предположений относительно того, что мог думать Арман, пронеслось в голове, пока я не сообразила — надо позвонить другу, предупредить! Дура, не могла раньше догадаться. Вытащив свой мобильный телефон, который я все же не забыла прихватить из прошлого века, я воспользовалась моментом, когда пришлось остановиться перед светофором, и позвонила.

Роман сразу отозвался.

— Господин Гийом едет следом за вами! — быстро сказала я. — Похоже, следит. Большая темно-зеленая машина. Надо что-то предпринять...

— Понял, — ответил Роман.

Если он и говорил еще что-то, я уже не слушала, потому что не научилась пока говорить по телефону, когда веду машину. Пришлось бросить его и схватиться за баранку обеими руками.

До аэропорта оставалось совсем немного. Я была здесь, когда провожала Гастона, а поскольку у меня хорошая зрительная память, не сомневалась: сумею проехать правильно. А ставить машину на платные стоянки и покупать в автоматах билеты Роман научил меня еще во Франции.

Ну и была жестоко наказана за самоуверенность, благодарив судьбу за то, что выехала пораньше. Шесть раз окружила я аэропорт в тщетной попытке въехать и каждый раз попадала на полосу, по которой машины выезжают из аэропорта, и лишь чудом отыскала нужный уровень и нужную полосу. Когда же наконец оставила машину на стоянке и вбежала в громадное застекленное здание, первым делом пришлось разыскивать дамский туалет, потому что пот с меня лил ручьями и требовалось привести себя в порядок, встречая любимого мужчину. А потом подумала — надо все-таки запомнить, где именно я бросила машину, чтобы потом вывести Гастона и носильщика с вещами прямо к ней, нечего им путаться по залам и стоянкам. И сама запуталась, глянула на часы и бросилась к выходу, откуда будут появляться прибывшие из Парижа пассажиры.

Да, самостоятельность женщины в двадцатом веке — дело хорошее, но иногда и она имеет свои темные стороны.

Но вот потянулись парижские пассажиры, и вскоре я уже оказалась в объятиях Гастона.

* * *

На обратном пути я молчала, слова не могла вымолвить и тряслась как в лихорадке. Охотно уступила место за рулем Гастону, сама же оцепенела в ожидании ужасного. Ведь мы будем опять проезжать мимо проклятого барьера времени, кто знает, что случится. Встревоженный Гастон пытался меня расспрашивать, но я отделывалась нечленораздельным мычанием сквозь судорожно стиснутые зубы. Глазам не поверила, когда мы подъехали нормально к моему дому и Роман, прибывший раньше нас, вышел, чтобы помочь внести багаж Гастона. Какой там багаж, один легкий чемоданчик!

И только тогда я перевела дыхание и разжала зубы.

Хотя уже совсем стемнело, я затащила Гастона в садовую беседку, где нас никто не мог услышать. В моем саду были установлены очень вычурные садовые светильники, освещая дорожки и зелень, которая в их свете казалась красивее, чем была в действительности. Рядом шумел фонтанчик. Хорош в жаркие дни, сейчас, в сентябрьскую ночь, совсем ненужный, но настроение создавал. Не накормив человека, не дав ему умыться с дороги, заволокла в беседку, прихватив с собой лишь бутылку красного вина, неизвестно когда и кем откупоренную, и два бокала. Так не терпелось мне переговорить с любимым!

Обеспокоенный моим странным состоянием, Гастон не стал протестовать и послушно последовал за мной. В беседке сразу же взял у меня из рук бутылку с бокалами и налил мне успокаивающий напиток.

— Дорогая, сядь, успокойся и скажи наконец, что же случилось? Наверное, в последний момент? Ведь перед отъездом я не смог с тобой поговорить, твой телефон молчал.

Близость любимого, романтическое освещение и глоток хорошего вина подействовали, я уже обрела способность говорить по-человечески.

— Две вещи. Во-первых: я жду ребенка. Лишь двух мужчин за всю жизнь видела я в своей постели — мужа и тебя. Как думаешь, чей это ребенок?

Все еще держа бокал вина, Гастон вдруг обессиленно опустился на скамью. Вскочил, опять сел. И повел себя должным образом. Просиял и с возгласом «Великий Боже» сначала упал передо мной на колени, принялся целовать руки, совсем обезумел от радости. Предложил выпить за мать и дитя, снова наполнил бокалы, прибавив во втором тосте еще и отца.

Короче, прошло немало времени, пока можно было заговорить о второй вещи. Да какое значение имеет что-то еще, когда у него будет ребенок? Он так счастлив, что себя не помнит. Давно мечтал о ребенке, любимая женщина и ребенок — что еще человеку надо? А детей он всегда любил, больше даже, чем кошек и собак, честное слово! Мог бы — давно сам себе родил. Первая его жена, оказывается, и слышать не желала о ребенке, а ему уже за тридцать, когда же детей заводить, если не сейчас? Меня он любит до безумия, а теперь и вовсе... слов нет!

Каждая женщина мечтает о таких минутах. И я не была исключением. В отличие от Гастона, я не стала выражать свои чувства к нему в словах, только думала — еще неизвестно кто кого больше любит.

Прошло немало времени, прежде чем Гастон настолько овладел собой, чтобы спросить о второй вещи. Второй вещью был Арман, вся история с ним. И внезапно история эта показалась мне какой-то нереальной, что ли, слишком уж ужасна она была. Все эти покушения на мою жизнь и возможные теперь покушения на жизнь Гастона. Может, не стоит и говорить об этом человеке? Не преувеличиваю ли я грозящую нам опасность?

— Нет, не преувеличиваю, — вслух ответила я себе. — Арман Гийом твердо решил овладеть моим состоянием в качестве единственного родственника, хотя и незаконнорожденного, однако он потомок по прямой линии моего прадеда. Ты знаешь, он неоднократно пытался меня убить. Я подписала завещание, оставив пока все, что у меня есть, церкви, поэтому он изменил планы и, если не ошибаюсь, теперь намылился жениться на мне. Тут у него на пути встал ты. Хотя знай, я не вышла бы за него, даже если бы он был единственным мужчиной на земном шаре...

Тут мое живое воображение представило райский сад, и в нем мы с Арманом, единственные люди на земле. И от меня зависит продолжение рода людского... Какая ответственность!

Врожденная честность заставила меня внести коррективы в сказанное.

— Разве что тогда, — мрачно поправилась я. — Но пришлось бы каждый раз напиваться и на его месте представлять тебя. — И увидев непонимающие глаза любимого, пояснила: — Это я говорю о том случае, если бы мы с Арманом оказались в ролях Адама и Евы и без меня перевелся бы род человеческий, но я расценила бы это как наказание Господне...

Я не договорила, ибо Гастон разразился хохотом. Сквозь смех с трудом проговорил:

— Признаюсь, очень убедительная апокалипсическая картинка! Ты меня убедила. Верю, Арман тебе противен. Видела бы ты себя!

Смех немного разрядил атмосферу и позволил опомниться. Уже спокойнее я докончила:

— Вот мы с Романом и боимся, как бы теперь негодяй не взялся за тебя. А если я рожу, то и ребенка убьет. И так до скончания света станет убивать всех моих мужей и потомков, пока никого не останется.

— Не заводись! — обнял меня Гастон. — Ну что ты опять...

— А куда деваться? — зарыдала я. — Даже если у меня будет шестеро детей, всех со свету сживет, а потом и меня, чтобы унаследовать мое состояние! Это в том случае, если я изменю завещание и оставлю все своим детям и мужу. Ну, перестань улыбаться, это не истерия, к сожалению, я говорю правду. Сколько раз довелось мне видеть в его глазах железное упорство. Такого человека ничто не остановит. И не станет он ждать, пока я рожу шестерых детей, начнет сразу же. Гастон, я боюсь!

Наконец-то Гастон стал серьезным. А может, притворился? Перестал улыбаться, видя, как раздражает меня его улыбка, а ведь мне вредно волноваться. И дитя может родиться нервное.

— Успокойся, любимая, не волнуйся. Я все понял. Поговорю с Романом, что-нибудь придумаем. Кстати, почему мы с тобой забрались в беседку? Разве нельзя было спокойно поговорить в доме?

— Чтобы в доме с чистой совестью могли всем нежданным гостям отвечать — меня нет дома, — простодушно пояснила я и увидела, что опять Гастон с трудом удержался от улыбки. А я раздраженно добавила: — В последнее время просто спасу нет от гостей! Словно сговорились — так и прут один за другим...

И прикусила язык, вспомнив, что перли гости в основном в девятнадцатом веке, теперь же, в конце двадцатого, их стало намного меньше.

Ох, язык мой — враг мой. Хорошо хоть о барьере не проговорилась.

— Ладно, — решила я, — если хочешь, можем вернуться в дом. Главное я тебе уже сказала.

Роман полностью подтвердил мои опасения. Арман и в самом деле следил за его машиной, отцепился лишь распознав Сивинскую, когда та принялась делать в магазине покупки. И уже не успел догнать меня в аэропорту.

Стали совещаться втроем. Все сходились на том, что по закону убийца не имеет права унаследовать имущество жертвы, значит, ему придется инсценировать мою случайную гибель. Тут же набросали несколько вариантов моей случайной гибели. Помогли прочитанные нами детективы, варианты сами приходили в головы. Но в любом случае ему придется дожидаться изменения моего завещания, судиться с церковью он не станет. А завещание автоматически изменится с момента моего выхода замуж (о моей беременности, надеюсь, он пока не знал). Так что логично предположить — негодяй подождет до свадьбы. Разве что настроится на убийство Гастона.

И мы стали рассуждать, как лучше убить Гастона. Убийце нужно алиби, железное, к которому не придерешься. И каждый из нас попытался ненадолго сделаться убийцей. Если не привлекать наемного, то самое верное — автокатастрофа. Не будет Арман нанимать киллера, зачем ему этот дамоклов меч, потом ведь самому придется убивать киллера. Лишние сложности. Итак, машина.

Роман несколько снял напряжение, заметив, что для организации автокатастрофы Гийому потребуется время, ведь сначала ему надо проследить за нами с Гастоном, куда ездим и когда, то да се. Присмотреть место, выбрать время. Возможно, даже решит кокнуть графа Монпесака не здесь, а в Париже. И не станет его убивать до женитьбы, это мы неправильно считаем, ему не захочется судиться с костелом, подождет, когда наследником станет он. И тут я сразу возненавидела все на свете завещания.

Гастон предложил нам отправиться с ним в свадебное путешествие. В октябре и ноябре Сицилия особенно хороша! Пелопоннес тоже подходит, и вообще в южном полушарии весна, можно махнуть в бывшую ЮАР или в Австралию. Итак, он возвращается в Париж, вкалывает за троих, освобождается к октябрю, берет меня, и мы мчимся в синюю даль.

Не очень обрадовали меня эти планы, очень уж хотелось посидеть в тишине и спокойствии. В собственном доме, со своим Гастоном, со своей беременностью. Можно в Секерках, можно в Монтийи. Ну, на Сицилию слетать ненадолго, наконец-то полечу на самолете, давно мечтаю.

Додумав до самолета, я отключилась от общего разговора, не знаю, на чем порешили Гастон с Романом. Я же перенеслась мыслями в прошлое, когда еще существовали поединки между мужчинами. Как просто тогда было законно избавиться от Армана! Да у меня по крайней мере под рукой было пятеро поклонников, готовых за меня в огонь и в воду... Достаточно было все похитрее организовать, а потом поношу траур под черной вуалью, попритворяюсь скорбящей по родственнику...

Уж и не помню, как мы поужинали, смутно вспоминается, что и Сивинская, и Зузя допоздна были в доме, обслуживая нас. И как же чудесно я себя чувствовала в окружении дружественных и заботливых людей, в безопасности!

И подумав, что в понедельник останусь опять одна, без Гастона, зато с проклятым барьером, поджидающим меня на дороге, я не колеблясь приняла решение: лечу с Гастоном в Париж!

Ах, как же это было прекрасно!

Не качало, абсолютно никакой морской болезни, ни малейшей тошноты, самолет летел спокойно, я настроилась на то, что будет качать, а тут ни капельки. Все время полета я провела у иллюминатора, будучи не в состоянии оторвать глаз от далекой земли и с трудом удерживаясь от криков восторга. Даже позабыла о сидящем рядом Гастоне и всю дорогу жалела лишь о том, что до сих пор не удосужилась полетать на самолете.

В Париже мы провели пять восхитительных дней. Почему-то прекратилась тошнота по утрам, чувствовала я себя прекрасно и вовсю наслаждалась жизнью. Поселилась в Монтийи, «пежо» ждал меня в гараже и я стала в полной мере пользоваться им, чувствуя себя в абсолютной безопасности, поскольку Арман остался далеко в Польше. Общалась с Эвой и Шарлем, побывала на скачках и даже выиграла, часто посещала лучшие дома моды. Гастону решительно приказала не появляться мне на глаза, пусть работает, чем он был невероятно удивлен, заявив, что вряд ли найдется на свете вторая женщина, способная добровольно отойти на второй план перед работой мужа. И тут я, не задумавшись, выпалила:

— А вот среди представителей сильного пола вряд ли найдется хоть один, способный уразуметь, что перед балом нельзя заходить в дамский будуар!

Язык мой — враг мой! Гастон удивился, но тут же расхохотался.

— Вот оно, влияние Бальзака! Видел, как ты его запоем читаешь! Глядя на тебя, и я, пожалуй, перечитаю классиков.

— Перечитай, очень советую.

Я бы с радостью провела в Париже не одну, а две недели, но билет на самолет заказан и что-то заставляло спешить домой.

Оказывается, правильно я поступила, вернувшись. Первое, что мне сообщил встречающий меня в аэропорту Роман — негодяй Гийом, узнав с опозданием о нашем отъезде, тоже устремился в Париж. Поехал на машине, так что время прошло, наверное, лишь в уик-энд туда добрался.

До свадьбы нам с Гастоном оставалось всего две недели. Я решила их провести дома, рассчитывая, что сбитый с толку Арман задержится в Париже. А выезжать из дому буду по другой дороге, чтобы не рисковать, проезжая мимо проклятого барьера. Ехала проселочными дорогами до Магдаленки, а оттуда уже по шоссе. Конечно, приходилось делать крюк, да и дороги хуже, но зато безопаснее.

Первой о моей беременности догадалась Моника.

— По тебе ничего не заметно, но ты так цветешь, что голову ломаю — только от любви или уже и прибавление намечается?

Какое счастье, что ребенок до свадьбы теперь уже не позорное явление! Я могла сказать правду. И бросила беззаботно:

— Жду ребенка, ясное дело. Ты не представляешь, как мне хотелось его! И вообще, у меня будет много детей.

— А он?

— Гастон? У него к детям такое же отношение. Считает — чем скорее они у нас появятся, тем лучше.

— Я почти готова тебе позавидовать, хотя детей не терплю. А жить вы где будете?

— И здесь, и там. И в Польше, и во Франции, как получится. Брак заключаем здесь, потом ненадолго съездим в свадебное путешествие, а потом подумаем.

Моника принялась меня поздравлять, знаю, искренне желала нам счастья, но сама была она какая-то... пригасшая. Выяснилось — из-за Армана. Умчался в Париж, не соизволив ее предупредить, и теперь не отзывается, она и не знает, что думать. Призналась мне откровенно. Даже сказала — не то что любит его всей душой, знает нельзя на него положиться, но он словно ее приворожил и теперь без него места себе не находит. А что я о нем думаю?

Не могла же я сказать ей правду! Преступника, дескать, полюбила, французская полиция давно подозревает его в убийстве, а меня он мечтает убить, и я безумно рада, что его здесь нет. Я молчала.

Видя мою нерешительность, Моника, желая толкнуть меня на откровенность, сказала:

— Не бойся, в Вислу не брошусь, даже если он меня бросит, но еще какое-то время хотелось бы побыть с ним. Однако больше всего не переношу напрасное ожидание, вот и хотела бы знать, могу ли еще его ждать, есть шансы?

Ну, тут уж я чистосердечно могла ее заверить — шансы увидеть Армана у нее есть, наверняка он скоро здесь появится, мерзавец. Моника удалилась, немного успокоенная, и почти сразу же позвонила пани Ленская.

Она уже вернулась из поездки и заняла свои покои в отремонтированном замке в Монтийи.

— В Варшаву лететь мне не хочется, — сразу взяла она быка за рога, — а по телефону говорить трудно. Ну да ничего другого у нас не остается, раз мы разминулись в Париже. Ты, случайно, не собираешься сюда в ближайшее время?

— Пока не знаю. Разве что после свадьбы, вместе с Гастоном.

— На вашей свадьбе я не буду, привези фотографии или кинопленку. Ох, не люблю я болтать по телефону, насколько лучше и приятнее общаться с человеком, сидя за чашкой чая. Придется рассказать обо всем лишь в общих чертах.

И она рассказала. Наверное, полчаса не отнимала я трубку от уха, боясь пропустить хоть слово.

Дело в том, что Патриция Ленская разыскала одну из прежних служанок в замке Монтийи, работавших там еще при моем прадеде. Не служанка это была, а даже весьма квалифицированная кухарка, окончившая специальное училище, с опытом работы. Очень надеялась сделать карьеру у старого графа Хербле, но не тут-то было. Экономка Луиза Лера подрезала ей крылья, сразу почуяв соперницу, хотя та вела себя тише воды, ниже травы, притворяясь тихоней и неумехой, которая мечтает научиться у такой мастерицы, как мадемуазель Лера, и ее отличной старой кухарки. А у самой всегда были ушки на макушке и длинный любопытный нос. Любила Клара совать его в чужие дела, постоянно все высматривала и вынюхивала. А поскольку при всем этом была девицей смазливой, Арман обратил на нее внимание. Девица не хотела неприятностей, ссориться с могущественной экономкой ей не было резону, но Арман на своем настоял, уж он привык всегда пользоваться смазливыми бабами. Луиза скоро обо всем прознала и с треском выгнала бедную Клару. Главное, без рекомендаций, на которые очень рассчитывала девушка, ибо работа в замке Монтийи дорогого стоила.

Но и Клара была девицей не промах. Решила, что сама сделает себе нужную рекомендацию. Еще раньше разведала, в каком столе и в каком ящике хранятся нужные ей бланки. Бланк сама заполнит, кухарка ей подмахнет, а подпись экономки Клара и сама подделает, заранее позаботившись об образце. И надо же такому случиться, что за бланком Клара отправилась как раз в тот злополучный час, когда Луиза Лера ссорилась с Арманом в своем кабинете. Клара и подслушала, что они в раздражении кричали друг другу. Мадемуазель Лера предъявляла любовнику фальшивое свидетельство о браке с графом Хербле, понятное дело, настоящего не могло быть, Арман же заявил, что отказывается на ней жениться и забирает старинные пистолеты. Пара нечистых взаимно осыпала друг друга упреками, упоминалось и убийство сотрудницы загса. Однако конца ссоры Клара не дождалась, в опасении, что кто-нибудь из двух преступников выскочит из комнаты и увидит ее. Последнее, что она слышала — слова Луизы, грозившей смертью любовнику. Девушка была уже у черного хода в кухне, когда послышался громкий шум и вроде бы звук выстрела, однако увидеть, что там произошло, у Клары не было желания. Как нет желания и давать показания в суде. В запертом дворце она оказалась незаконно, не станет же признаваться, что заранее раздобыла ключ от черного хода через кухню. В настоящее время девушка устроилась на хорошее место и всячески оберегает свою репутацию.

Пани Ленская знала Клару с давних пор, покровительствовала ей и теперь разыскала, попросив рассказать обо всем и пообещав не сообщать полиции. Ну разве что в случае крайней необходимости. А кроме того, она, Клара, очень боится Армана. По ее словам, этот человек способен на все.

Я слушала тетку в большом волнении и сама не знала, как отнестись к рассказанному. Пани Патриция пока еще никому не говорила о показаниях Клары, ни нашим друзьям, ни официальным лицам. И не скажет, пока не настанет этот случай крайней необходимости. Пока сообщила лишь мне, поручив переговорить и с Гастоном, и с Романом. Я с ними общаюсь непосредственно, не по телефону, можно посоветоваться как следует. По мнению пани Ленской, до свадьбы я в безопасности, а потом Арман, считает она, убьет нас обоих, причем сделает так, чтобы я умерла после Гастона, тогда ничто не помешает ему унаследовать мое состояние.

Да, ничего не скажешь, привлекательная перспектива!

В первую очередь я посовещалась с Романом. Тот внимательно выслушал в моей передаче сообщение тетушки и мрачно задумался. Затем изложил свои соображения. По его мнению, откровения Клары не внесли ничего существенного в расследование дела об убийстве Луизы Лера. Опять лишь улики, свидетельствующие о предполагаемой вине Армана. А если бы даже судьи поверили в его вину, вряд ли их приговор был бы суров, ведь мерзавец мог действовать либо в состоянии аффекта, либо и вовсе вынужден был защищать свою жизнь, ведь доказано — первой выстрелила Луиза. А может, и вовсе Арман отделался бы условным наказанием. И был бы вечной угрозой для нас с Гастоном.

Я прекрасно понимала аргументы Романа, недаром успела начитаться детективов и разбиралась во всех тонкостях расследования уголовных дел. Безнадега... И опять, чтобы не впасть в уныние, нашла и чему порадоваться: по крайней мере, о приезде Армана узнаю сразу же от Моники.

Гастон должен был приехать в субботу, решил вкалывать там, у себя, до упора, сделать как можно больше, чтобы потом уже остаться здесь до свадьбы. Мы с Моникой договорились вместе отправиться в магазины за покупками, но она позвонила, сообщив, что не сможет поехать — вернулся Арман, так что извини, дорогая. Я оказалась права, сообщила, спасибо ей. И дай ей бог побольше сил и здоровья, чтобы задержала при себе Армана как можно дольше.

Поэтому за покупками я поехала с Романом, одна бы не осмелилась, никак не могла освоить принципы парковки в родной столице. С этой точки зрения Варшава хуже Парижа, там, по крайней мере, никто не мешал мне ненадолго бросить машину даже посредине улицы, никто не цеплялся, не выскакивали притаившиеся за углом стражи порядка, которые устраивали мне грандиозный скандал и вымогали громадные штрафы, предварительно смешав с грязью. Интересно, почему и не постоять минутку в таком спокойном месте? Поэтому Роман выискивал место стоянки и оставался в машине, я же ходила по магазинам.

Итак, поехала с Романом в Варшаву и сразу подняла крик, ведь он вздумал ехать обычным путем, не через безопасную Магдаленку. Роман пытался образумить меня, твердил, не может быть тот барьер роковым, просто остался от прежней полосы препятствий, когда неподалеку водились конюшни, что настоящий барьер времени — понятие чисто условное и невидимое простым глазом. Я стояла на своем и не желала рисковать, дважды уже пострадав из-за проклятого препятствия.

— Береженого бог бережет! — положила я конец спору, и Роман вынужден был подчиниться.

И вообще пятница оказалась для меня тяжелым днем. Столько дел! С паном Юркевичем пришлось обсуждать вопрос об интерцизе, для чего вынуждены были привлечь и месье Дэсплена, консультируясь с ним по телефону несколько раз. И так мне понравилось вести переговоры с помощью этого чудесного изобретения, что я позабыла о своей обычной манере капризничать и стоять на своем, соглашаясь со всеми замечаниями поверенных — французского и польского, чем очень их удивила. Месье Дэсплен в этих переговорах представлял и интересы Гастона, получив от последнего необходимую доверенность, что теперь разрешалось. Несколько часов работы — и необходимые документы были составлены, оставалось лишь нам с Гастоном их подписать.

Потом мне долго морочили голову издательские сотрудники, пришлось разбираться в куче счетов. Правда, раздражение мое уменьшилось, когда по этим счетам я определила размеры прибыли от предприятия. Затем надо было заняться приготовлениями к свадебному пиру. Ну, пир — громко сказано. Напротив, я настаивала на скромном приеме всего человек на двадцать, зато в Виланове[17], не хотелось устраивать столпотворения в доме.

Встречать Гастона я поехала вместе с Романом, хорошо помня мои прошлые мучения с заездом в аэропорт. И вот по дороге Роман вдруг стал говорить мне ужасные вещи.

— Не хотелось мне огорчать пани, вы уж извините, но вот я все обдумал, проверил... да, я о господине Гийоме. С пани Ленской сам переговорил, и с месье Дэспленом, и еще с тем моим знакомым парижским полицейским, помните? И пришел к выводу — дело дрянь! А у нас, нет худа без добра, в последнее время столько мафий развелось, столько бандитов, дня не проходит без стрельбы и сведения счетов между бандитскими формированиями, как официально сообщается. То стреляются, то бомбу подкладывают, вроде бы свои вопросы решают, но кто запретит и ошибочку допустить? И ведь никто даже не подумает на господина Гийома, не состоит он в мафии и у нас здесь бывает наездами, так что руки у него развязаны и может натворить дел. Вот я и пришел к выводу: от господина Гийома надо избавиться раз и навсегда.

Я уточнила:

— Вы хотите сказать — мне придется его либо застрелить, либо взорвать? Лучше уж отравить.

— Кому-то придется. Не обязательно этим заниматься лично пани. И даже лучше кому другому. Вот если предположить, что кое-какие идеи у меня появились... Скажите, вам ведь лучше знать, нет ли у пани Танской какого ухажера, отставленного из-за Гийома, или еще ее бывший муж надеется...

Я так и вспыхнула — говорить со слугой о таких предметах, где это слыхано? Танская как-никак баронесса, я графиня и... Стой, дуреха! Какие тут баронессы? Опять аукнулись прежние; времена, а Роман давно не слуга, а верный и преданный друг, главная моя опора. И словно разгадав мои мысли, Роман смущенно добавил:

— Я бы и сам это разузнал, да времени не остается.

И я без колебаний ответила:

— Нет, постоянного хахаля у Моники уже давно не было, последний сам ее бросил, хоть и старается, бедняжка, уверить меня, что это она его отставила. Потому так и ухватилась за господина Гийома, когтями и зубами в него вцепилась. Да ведь вы сами, Роман, не один раз собственными глазами в этом убеждались.

— А врагов тоже никаких нет?

— У пани Танской? Насколько мне известно, нет. Нельзя же всерьез принимать пару баб, которые ее на дух не выносят.

— Вот и прекрасно, не привлекут к ответственности невиновного...

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. И вообще, лучше пани этого не знать. Я тоже уверен — до бракосочетания вашего с паном Гастоном негодяй ничего вам не сделает, так и выкиньте его из головы.

Признаюсь, я с облегчением последовала совету верного Романа, хотя и не поняла, которое из бракосочетаний он имеет в виду. Гражданское приходилось на субботу вечером, совсем скромное, всего двое свидетелей, а из приглашенных — лишь Роман и Зузя, которая заранее предупредила: если не приглашу ее в качестве гостя, так она силой ворвется в загс, очень уж любит такие мероприятия и ни за что не пропустит. Свидетелем мы выбрали пана Юркевича и его помощника, чтобы никого из друзей не приглашать. Даже Монике я сообщила лишь о приходящемся на следующий день, воскресенье, венчании в костеле. Назначено оно было на утренние часы. Гастон все так распределил, чтобы уже в понедельник мы могли отбыть в свадебное путешествие.

Когда мы возвращались из аэропорта, встретив Гастона, я соизволила разрешить Роману проехать мимо барьера. В крайнем случае, в прошлое перенесусь с ними обоими...

* * *

Неделя пролетела — я и не заметила. Всецело поглощенная Гастоном, не обратила внимания на то, что почти не вижу Романа. Возможно, из деликатности не хотел навязываться, оставив нас одних. Я перестала совершать конные прогулки. И не только проклятый барьер отпугивал, требовалось считаться и со своим интересным положением. Не скажу, что мы все время были с Гастоном вдвоем. Нет, гости изредка нас посещали, в том числе и Арман, который вдруг стал необыкновенно милым. Перестал говорить гадости, проявлял ко мне внимание, а Гастону даже признался — уже перестал ему завидовать, потому как предпочитает Монику. Разумеется, все это не могло не вызвать подозрений, но я следовала совету Романа и выкинула злодея из головы.

Удивило меня только, что Роман чуть было не опоздал на бракосочетание в загсе. Правда, брачующиеся перед нами проворачивали церемонию с великой помпой, гостей понаехало прорва, так что Роману было непросто отыскать место для парковки, тем более что после оформления брака вся эта толпа не спешила расходиться и разъезжаться, и сотрудники загса их не торопили, ведь мы с Гастоном были у них на этот день последними. Вот и получилось — мы уже заняли кресла, когда Роман вошел в зал, а не задержись предыдущая пара, непременно бы опоздал. После церемонии в мэрии мы не устраивали приема, Юркевич и его помощник были приглашены на завтрашний парадный прием в Виланове, мы же с Гастоном вернулись домой одни и поужинали вдвоем, прислугу я отослала заранее. Вряд ли стоит говорить, что этот вечер с мужем остался навсегда в моей памяти.

И за весь вечер даже ни разу не мелькнула мысль о том, что вот теперь Арман уже должен попытаться нас убить.

Снова удивилась я уже на следующий день, когда после венчания все друзья и знакомые собрались в зале Вилановского дворца и среди собравшихся не оказалось Армана. Всецело занятая Эвой и Шарлем Борковскими, прилетевшими специально из Парижа, я не сразу заметила, что Моника явилась одна и такая расстроенная, что даже не сумела этого скрыть. Занятая гостями, я не имела возможности расспросить ее.

Надеюсь, выглядела я потрясающе. Будучи вдовой, не имела права венчаться в белом платье, поэтому выбрала для себя голубое — голубой мне особенно к лицу. Шляпку к подвенечному платью надела малюсенькую, тоже гармонирующую с сапфирами на шее, но с пышной вуалью, заколотой так, что образовывала нечто вроде изящных крыльев, и потому я могла свободно двигаться, перестав жалеть об отсутствии неположенного вдовице белоснежного платья с огромным шлейфом.

Вскоре, как обычно на таких приемах, гости перемешались, поднялся гул голосов, я воспользовалась свободной минуткой и смогла переговорить с Моникой. И выяснилось: вчера вечером Моника с Арманом и каким-то его деловым партнером были на ужине в модном ресторане. Арман хотел сочетать приятное с полезным, как он ей сказал. Все шло прекрасно, Арман удалился в туалет, а она пошла танцевать с этим партнером. Он ей даже понравился, интересный мужчина и умеет себя держать в хорошем обществе, большая редкость у деловых людей по нынешним временам. Потанцевали, сели за столик, а Арман все не возвращался. Не вернулся он и до сих пор.

У меня не было времени на собственной свадьбе вплотную заняться утешением Моники, я лишь торопливо напомнила ей, что от Армана можно ожидать самых неординарных поступков, такой уж он человек. А может, ему просто не хотелось приходить на мою свадьбу, он и не пришел, не сочтя нужным заранее предупредить Монику. Завтра, небось, извинится перед ней, а сегодня сделал по-своему, ни с кем не считаясь. Такое тоже очень даже ему присуще — не считаться с другими людьми. Надеюсь, я немного успокоила Монику и, передав ее Эве Борковской, сама поспешила к гостям. С Борковской они давние приятельницы, хотя и не очень симпатизировали друг дружке.

Не знаю, как долго длилось свадебное веселье, мы с Гастоном покинули пир одними из первых, гости еще оставались праздновать и веселиться. Вскоре после нашего возвращения домой прибыли Эва с Шарлем. Друзья нам не помешали, вчера мы насытились уединением, а о первой брачной ночи говорить не приходилось.

Зато было о чем поговорить с друзьями, с которыми давно не виделась. С ними пани Ленская тоже пообщалась, передав даже больше подробностей о Кларе, чем мне. Вот мы сидели и ломали головы над внезапным исчезновением Армана, которое нам показалось весьма подозрительным.

Поздно вечером, совсем уже в непристойное время, позвонила вконец раздрызганная Моника.

— Слушай, а вдруг с ним что случилось? Ведь невозможно, чтобы так по-идиотски решил порвать со мной! Даже если он и способен на неординарные поступки, как ты уверяешь. Вот так, взял и ушел? Без слова, без записки, без повода!

Я ответила — Арман на все способен. Например, взять и умчаться куда-то, а потом через неделю позвонить и сказать — нужда заставила. И просить у нее прощения. Хотя... на всякий случай не мешает, возможно, позвонить в полицию и в больницы. Поинтересоваться.

Моника опять разъярилась.

— Безответственный тип! Не прощу его так легко! Пожалуй, ты права, чтобы не сходить с ума, позвоню в больницы, но в полицию пока не стану звонить.

Она повесила трубку, а мы принялись гадать — что же такое этот мерзавец замышляет против нас, если ему вдруг понадобилось так кардинально исчезнуть? Я жила в относительном спокойствии, пока Роман присматривал за ним, тогда можно было хоть какие-то меры принять в случае опасности. А теперь что делать? Когда не знаешь, что делает он. Подкрадывается к моему окну? Подкладывает бомбу в нашем самолете? Или отправился во Францию и там готовит какую-то западню?

И меня постепенно стал охватывать страх. А Гастон встревожился из-за моего состояния, которое я не могла и не хотела скрывать. И Эва забеспокоилась. И сама по себе, и из-за меня, ведь мне вредно волноваться. Очень, оказывается, нежелательны такие стрессы в первой фазе беременности.

Я взяла себя в руки и сообразила — пора позвать Романа.

Тот появился незамедлительно и, в отличие от нашей компании, был совершенно спокоен.

— Да, мне известно, что господин Гийом с одним типом и пани Танской был в ресторане «Дриада». И это все, потому что как раз подошло время заключения вашего брака, вчерашнего, и мне пришлось оставить их без присмотра. Однако, если что и случилось, так к этому мог приложить руку тот тип, он ведь из этих, как бы поделикатнее выразиться... бизнесменов, которые за два злотых собственной матери перережут горло. Учтите, это я вам говорю, для протокола повторять не буду, нет у меня доказательств.

Да, не помог и Роман, а я-то надеялась. Похоже, Гастон тоже. Он, сдвинув брови, спросил:

— Но все-таки, Роман, что вы думаете насчет исчезновения месье Гийома? Где он может быть и что делать?

Роман беззаботно отозвался:

— Да откуда же мне знать? Может, его и на свете уж нет. Ведь говорю же — если он имеет дело с такими, как его вчерашний партнер, свободно мог и жизни лишиться, им это раз плюнуть. Но опять же это мое личное мнение, полиции я его не стану высказывать.

И до меня тут дошло. Роман знает! Знает что-то, о чем не будет говорить при всех, скажет лишь мне. Даже вот Гастону не хочет. Мурашки пробежали по спине. Ведь вполне могло случиться, что Роман способствовал перемещению Армана в прошлое. С его, Романа, возможностями... Как было бы хорошо! Вот только знать бы наверняка, что он уже никогда не вернется. Господи, вот счастье-то!

Тут я одернула себя — а не стало ли у меня уже навязчивой идеей это перемещение во времени? Ведь часто, глядя на окружавших меня друзей, я задавалась вопросом — а не переместились ли они тоже из прошлого, как и я? Скажем, Эва-Эвелина, Сивинская-Мончевская, Шарль-Кароль... Роман... ну, этот много раз переносился туда и обратно. А Гастон? Не из прошлого ли он явился? Нет, Гастон наверняка современный, я ведь замечала в двух Гастонах существенные различия. И что, никто из них ни разу не проговорился? Даже болтушка Моника Танская? Не проговорился, и что же в этом удивительного? Я же вот молчу.

Ладно, не будем заниматься отвлеченными проблемами, когда столько конкретных навалилось. И я поручила Роману по возможности разузнать что-нибудь об исчезнувшем Армане. Гастону же предложила:

— Коханый, а что, если мы изменим планы? Всем известно — мы отправляемся в свадебное путешествие на Сицилию. Арман тоже в этом убежден. Так вот, не полетим завтра во Францию и оттуда на Сицилию, а останемся здесь и посидим недельку спокойно. Видишь ли, я не совсем хорошо себя чувствую...

Конечно же, я соврала. Чувствовала я себя прекрасно. Прекратились тошнота и головокружения, никакой слабости, напротив, я чувствовала себя сильной, как никогда, а аппетит был просто чудовищный. Но ведь надо как-то убедить мужа!

Все присутствующие, за исключением Романа, сразу встревожились. Гастон даже побледнел и поспешил принять мое предложение, все остальные тоже признали его разумным. Думаю, в моем теперешнем положении любое предложение было бы так принято. Вырази я пожелание, скажем, пожить на крыше, Гастон тут же отдал бы распоряжение обнести крышу балюстрадой, чтобы я не свалилась. Один Роман догадался, что я притворяюсь больной.

И все принялись обсуждать мой новый план медового месяца. Мы обсуждали его так долго, что Моника успела позвонить еще раз. К сожалению, ни в одной больнице Армана не обнаружилось, а его мобильный телефон по-прежнему молчит. На этой стадии беспокойство Моники перешло в злость и она заявила, что больше не желает знать Армана и не уверена, что, позвони он или вернись, захочет ли с ним говорить. И отключилась.

Эва с Шарлем наконец распрощались и уехали, а у меня первый раз в жизни появилась проблема — как избавиться ненадолго от любящего и любимого мужа? Хоть на полчасика!

И опять непроизвольно подумалось — а вот в прежние времена такой проблемы не могло и быть, ведь хозяйка всегда может выйти распорядиться о чем-то, прислуги полон дом, все на ее руках. А в таких случаях в муже — никакой нужды, напротив, мешать будет, да и сам никогда не попрется следом. Скажи я Гастону — мне надо отдать распоряжение Роману, удивится — почему вдруг? Ведь только что с ним распрощались. А если я все-таки ненадолго избавлюсь от Гастона, тоже станет удивляться — какие распоряжения можно отдавать целых полчаса?

Так ничего и не придумав, отправилась спать, и лишь на следующее утро Гастон сам вывел меня из затруднения, запершись в ванной для мытья и бритья.

Похоже, Роман такое предвидел, потому что уже продолжительное время обосновался под окном моего кабинета во дворе, с головой погрузившись в раскручивание и закручивание какой-то детали автомашины, наверняка выдумав специально это занятие. Как только Гастон затворился в ванной, я быстро вбежала в кабинет. Не стала выходить во двор, просто раскрыла окно.

Подняв голову, Роман тихо сказал:

— Теперь пани может уже не бояться Гийома. Раз и навсегда. Он умер.

— Умер сейчас или сто пятнадцать лет назад? — потребовала я уточнить, памятуя свои размышления на эту тему.

— Сейчас.

— Вы в этом совершенно убеждены, Роман?

— Совершенно. Но об этом не стоит никому говорить. Даже пану де Монпесаку, ведь он благородный человек и его бы мучила совесть.

Мелькнуло в голове — а я, должно быть, менее благородна, совесть меня совсем не мучает, она, совесть, даже не дрогнула. И Роману это прекрасно известно.

— Очень хорошо! — похвалила я верного друга. — Но как случилось, что он умер, и где его труп?

— А об этом пани лучше не знать. Достаточно того, что я видел его труп собственными глазами. Этого милостивой пани достаточно?

О, вполне, слова Романа успокоили меня, хотя оставалось еще любопытство. Однако хватило ума понять — чем меньше знаю, тем для меня же лучше. И прекратила расспрашивать. Монике я сочувствовала, но, ясное дело, ничего ей не скажу, пусть как-нибудь сама преодолеет свою трагедию.

— А когда? — все же не утерпела я.

— Когда было нужно! — веско пресек мои расспросы Роман. Однако, глянув на меня, смилостивился и добавил: — Знаю, пани умирает от любопытства, но придется подождать. Может, через год все и разъяснится, пока же довольно и того, что никакая опасность больше пани не угрожает.

Я поняла — больше мне ничего не скажет, но и сказанного достаточно. Я не помчалась наверх к брошенному на произвол судьбы мужу, а медленно прошла в пустую столовую, где уже был накрыт стол для завтрака. Если кто сунется — притворюсь, что на столе что-то переставляю. А мне просто необходимо побыть одной, собраться с мыслями.

Не сразу, постепенно до меня доходило, какая огромная тяжесть свалилась наконец с плеч. Ведь останься Арман в живых — для меня не было бы жизни, он оставался бы постоянной угрозой для Гастона и всех моих будущих детей. Мог начать убивать нас не сразу, через несколько лет, но и эти несколько лет прошли бы для меня в страхе и неуверенности в завтрашнем дне. Каждую минуту, каждый час ожидать покушения на себя и близких — что может быть ужаснее? Недаром приходили в голову безумные мысли о том, чтобы убить его и разом избавиться от вечной угрозы.

Ну, и это произошло без моего участия. И пусть уж Господь меня простит, такая радость вдруг охватила, такое облегчение я испытала, словно удалось в последний момент сбежать с плахи, когда топор палача уже был занесен. А за спасение души этого мерзавца я, так и быть, как следует помолюсь. А пока буду спокойна за Гастона, который, я в этом уверена, недооценивал опасности. Роман не станет бросать слов на ветер.

От счастья радостные слезы хлынули из глаз, и я их не сдерживала. Однако последнего решения не стану менять, поживем здесь с мужем спокойно недельку. Хотя, уверена, он согласился бы на очередной мой каприз. Никаких капризов, в свадебное путешествие съездим позже, уже ничего не опасаясь.

Гастон застал меня у накрытого стола плачущей навзрыд. Я даже не слышала, как он меня окликнул. Перепуганный, кинулся ко мне.

— Господь с тобой, дорогая! Ты плачешь? Что случилось? Почему? Отчего?

— От счастья! — пролепетала я, приникнув к его груди.

* * *

Не прошло и года, как страшная тайна оказалась раскрыта, причем случайно.

Как это часто происходит, «повезло» пьянчуге, который отправился нелегально половить рыбку в рыбных прудах. Кстати сказать, в прежние времена именно я первая в этих местах занялась искусственным разведением рыбы в прудах. Так вот, отправился этот пьянчуга половить рыбку... Хотя, когда отправлялся, возможно, еще не был пьяным, на месте уже приложился к бутылке, для сугреву, может, и вздремнул по пьяной лавочке, а когда проснулся, увидел на крючке фрагмент человеческого тела. С криком бедняга в панике пустился бежать и тем привлек к находке внимание общественности. Общественность прибежала толпой задолго до прибытия полиции и основательно затоптала все следы, если они там еще оставались.

Так и не удалось выяснить, кем был утопленник, от лица его, почитай, ничего не осталось. При нем не нашли ничего, что помогло бы установить личность, хотя нашли кое-что другое — а именно пулю, которая и стала причиной смерти утопленника, потом уже его бросили в пруд, натолкав в карманы плаща камней. Отпала тем самым первоначальная версия о том, что сам утонул по пьяной лавочке, поскольку местное население давно пользовалось дармовой рыбкой.

О страшной находке сообщили газеты, даже мелькнул сюжет по телевизору, но вряд ли кто обратил на это внимание, кроме нас. Пожалуй, и мы не придали бы сему незначительному событию никакого значения, если бы не одна деталь. В какой-то заметке говорилось, что у покойника был отрезан кусок уха, причем медэкспертами установлено — уже после его смерти, из чего следователь вывел заключение — в ухе находилась ценная серьга, на нее, дескать, польстился убийца. А может, и не очень ценная, просто понравилась убийце и он прихватил добычу. В последнее время пошла такая мода: мужчины стали носить серьги. Даже пьянчуги и убийцы. К счастью, ни Монике, ни Эве с Шарлем эта газетная заметка не попалась на глаза, иначе могли бы что-то заподозрить.

До Гастона и вовсе такие сообщения не доходили, он, как правило, польских газет не читал, польского телевидения не смотрел.

А тут еще поползли слухи — об этом вроде бы официально нигде не сообщалось — будто обнаруженная в покойнике пуля выпущена была из какого-то старинного ружья, какими уже сто лет не пользуются. Может, кто из музея украл, в Польше таких не обнаружилось. В принципе, само по себе убийство относилось к самым заурядным, теперь на каждом шагу встречаются, но вот пуля... вряд ли какие сводящие счеты мафиози вдруг выбрали столь изысканный способ расправы с неугодным им человеком.

Теперь у меня исчезли последние сомнения — Армана могу больше не опасаться.

Беспокоило немного лишь одно: а вдруг полиции удастся обнаружить ружье, которым был застрелен неизвестный, а там по нитке и до клубка могут добраться. Вот почему, выждав, когда Гастон уедет в Варшаву по делам своего варшавского филиала, я призвала Романа и заперлась с ним в кабинете. Сивинская занималась в кухне обедом, Зузя наводила порядок в спальне, Сивинский копался в саду. Никто не мог нам помешать, незаметно нас подслушать.

Молча уставилась я на Романа. Должно быть, мой вопрошающий взгляд обладал особой силой, Роман лишь тяжко вздохнул и принялся рассказывать.

— А что я еще мог сделать? Ведь Арман Гийом уже и взрывчатку заготовил, хотел в нашем гараже заложить так, чтобы взрыв произошел в его отсутствие. И пан де Монпесак погиб бы первым, а приписали бы все запасам бензина, которые он держал в гараже. Оставалось лишь взрыватель установить, вот Гийом и вез его на украденном мотоцикле. Все бы заняло у мерзавца считанные минуты, и он спокойно присоединился бы к поджидавшим его в ресторане пани Танской и приятелю, якобы вернувшись из туалета. Двадцать минут пробыть в туалете имеет право. Даже шестнадцать, я потом все проверил. А происходило это, если помните, сразу после оформления вашего гражданского брака с паном Гастоном.

Не только пани Танская и приятель, и другие посетители ресторана подтвердили бы — мерзавец провел в ресторане весь вечер, никуда не отлучаясь.

Страшные вещи рассказывал Роман, но ведь все это уже осталось в прошлом, так что слушала я с таким чувством, словно читаю лихо закрученный детектив, совсем не относящийся ко мне.

— А дальше? — жадно поторопила я Романа.

Тот опять тяжко вздохнул. От меня легко не отделаешься.

— Ну и я успел. Да вы и сами, небось, заметили, как долго и неуклюже пытался я пристроиться на автостоянке перед загсом. Вы уж, милостивая пани, избавьте меня от изложения подробностей.

— Так когда же вы еще успели его в воду бросить? — не понимала я. — Уложились за шестнадцать минут...

— Ну, это сделал позже...

И больше Роман ни слова не добавил. А до меня с опозданием дошло — из загса мы возвращались с трупом в багажнике!!!

Долго мы оба молчали. Роман опять не сводил глаз с чего-то за моей спиной. Теперь я знала с чего. Собравшись с силами, все-таки полюбопытствовала:

— А пуля из старинного ружья... Оно откуда взялось? И не обнаружит ли полиция...

— Этого ружья полиция никогда не обнаружит, — спокойно ответил Роман.

— Вы уверены? Почему?

— А потому что оно затерялось еще сто пятнадцать лет назад.

Сколько труда стоило мне выудить из Романа подробности, но я должна была знать все!

Выяснилось — опять он совершил путешествие во времени. Ученые кретины снизошли к его просьбе и разрешили махнуть туда и вернуться обратно. Взяв одно из ружей моего покойного мужа, Роман вернулся в будущее, сделал что требуется, потом опять перескочил барьер временной с ружьем, разобрал его на части и эти части побросал в старый колодец, который на его глазах за ненадобностью начали засыпать. Теперь от этого колодца и следа не осталось, так что бояться нечего. И вернулся в свое время.

Четыре раза проклятый барьер пересекал, ученые даже на основании таких экспедиций сделали какие-то важные открытия в области науки о пространстве и времени, им явно понравилось, даже сами стали предлагать предпринять еще парочку прыжков туда-сюда, так что есть возможность...

Я пока не стала затрагивать эту тему, переключившись на еще не до конца выясненные детали.

— А мотоцикл... с ним что?

— Да ничего. Владелец поднял шум, в полицию обратился, а та быстро отыскала пропажу, Решили — вор поездил и бросил, владельцу вернули его любимое средство передвижения, и вообще это неважно.

— А... ухо? Куда подевалось?

— Пани же знает, Сивинский чуть ли не каждый день жег костры в саду, осень ведь стояла. Алмаз — тот же уголь, все сгорело, пошло в компост.

Вот, оказывается, и компост пригодился.

— Спасибо вам, Роман! — тихо, но от всего сердца поблагодарила я. А Роман опять смотрел не на меня, а на портрет моей матери. И как-то торжественно произнес:

— Я сделал что мог. Думаю, клятву свою сдержал. Другого выхода не было, иначе пани никогда не смогла бы жить спокойно.

А мне вспомнилось его первое признание, понятно и упорство, с которым он все время возвращался в прошлый век к женщине, которой отдал сердце и всю свою жизнь, втайне и без надежды на взаимность. И почему так постоянно заботился обо мне, не думая об угрожавшей ему самому опасности.

— Так той женщиной была моя мать? — хотела убедиться я.

— Да! — просто ответил Роман. — Теперь я могу в этом признаться, настали другие времена. Тогда же не смел и намекнуть, меня бы вышвырнули из дома, иди на все четыре стороны. И вечно приходилось остерегаться, как бы не выдать себя, чтобы никто не догадался о моей великой любви, а пани графиня в первую очередь. И видимо, мне не до конца удалось скрыть свои чувства, ведь не кому-то, а именно мне пани графиня на смертном одре велела торжественно поклясться, что я никогда не оставлю ее дочь и стану заботиться о ней, как о собственном ребенке. Вот почему я и решил спасти ее дочь от верной гибели, сделав свое дело, хотя, возможно, мой поступок и не очень христианский. Надеюсь, пани не имеет ко мне претензий?

Я так и подскочила в кресле.

— Какие претензии? О чем вы, Роман? Да я до конца дней своих буду благодарить вас за себя и свою семью, словечка никому не пикну! Вы так рисковали из-за меня, прыгая столько раз через этот проклятый бело-зеленый барьер.

Ну и снова началось. Роман который уже раз попытался объяснить мне принцип перехода из одного времени в другое, напрасно уверяя, что бело-зеленый барьер на моем лугу не имеет к этому никакого отношения. Чуть ли не волосы на себе рвал от отчаяния, что до меня не доходит. Пришлось в конце концов сделать вид — поняла, потому что Гастон вернулся, а при нем вести такие разговоры рискованно. Зачем ему вообще знать о таких вещах? Пусть живет спокойно.

Возможно, Роман и прав в том, что касается барьера на моем лугу, уверяя, что он лишь часть прежней полосы препятствий для тренировки лошадей. Однако я решила больше не рисковать. Наняла рабочих с соседней стройки и перед самым своим отъездом во Францию лично проследила за тем, как они разобрали на мелкие кусочки проклятый барьер, выкопали столбики и порубили их, и все сожгли. Только после этого я смогла вздохнуть спокойно.

А самое смешное выяснилось по приезде во Францию. Оказалось, что именно я, как единственная родственница, наследую принадлежащую Арману его недвижимость в Ретале...