По ту сторону Венского леса

VIII. НА ГРОН

Прошло почти два месяца, но орудия по ту сторону Будапешта не умолкали.

Зима, казалось, никогда не кончится. То шел снег, то мела метель. Санитарные поезда перевозили в Румынию тяжелораненых. Полевые госпитали были переполнены. Здесь действовала уже другая армия, армия в белых халатах, и она воевала с той же настойчивостью и героизмом. Врачи, фельдшеры и медсестры с изможденными от усталости лицами, с покрасневшими от бессонных ночей глазами все же улучали свободную минуту, чтобы немного поговорить с ранеными, сказать им ласковое слово.

А после боя врачи и фельдшеры дни и ночи проводили, склонившись над операционными столами. И когда очередная операция заканчивалась, хирург выходил во двор, садился на какой-нибудь пустой ящик рядом с медсестрой или фельдшером и жадно курил.

— Разве это госпиталь? — возмущенно говорил еще совсем молодой врач в чине лейтенанта. — Думал ли я, когда был студентом, что буду работать в таких условиях! Где кропотливые лабораторные исследования, где новые эффективные средства? Мы здесь не врачи, а мясники.

— Вы опять начинаете, молодой человек? — отвечал ему хирург. — Вы хотите, чтобы врачи занимались опытами в ультрасовременных лабораториях и госпиталях, а солдаты умирали от гангрены? А ведь для того, чтобы мы могли стать докторами, инженерами, эти неизвестные солдаты отдают свою жизнь. И наш долг — спасти их. Да, нам жалко ампутировать им ноги или руки, делать тысячи молодых людей инвалидами, но другого выхода нет.

В дверях показалась сестра.

— Господин майор, — обратилась она к хирургу, — прибыла новая партия раненых — горные стрелки.

— Хорошо. Сейчас идем. Подготовьте наркоз и инструменты. Пойдем, мой мальчик, нас ждут на «бойне».

Лейтенант бросил сигарету, втоптал ее в глубокий снег, затем поднялся и последовал за майором.

Через несколько минут они уже тампонировали только что сделанный надрез, накладывали на вены зажимы, чтобы остановить кровотечение, а затем произвести ампутацию.

Много солдат, сержантов, офицеров погибло во время уличных боев. Сколько прерванных мыслей, сколько неисполненных желаний, сколько жизней унесла смерть!

Будапешт остался далеко позади. Освобожденный город медленно возвращался к жизни. В город текли нескончаемые потоки беженцев. Оборванные, одетые в тряпье, с обернутыми бумагой ногами (отступая, немцы забирали у беженцев одежду и обувь), они останавливались и несмело махали руками своим освободителям — колоннам советских и румынских войск, двигавшимся в Чехословакию. Иногда солдаты доставали из вещевых мешков буханки хлеба и банки консервов и отдавали их беженцам-венграм.

Однажды, в начале марта, рота лейтенанта Ботяну (после боев за Будапешт Ботяну получил звание лейтенанта) оказалась без неприкосновенного запаса: все отдали беженцам. Командир батальона, узнав об этом, приказал провести следствие и отдать виновных под суд.

Вечером в соседнем советском полку узнали об этом неприятном случае. И вскоре в расположение румынской роты прибыл советский грузовик с продовольствием. А на следующий день, когда приехал следователь, солдаты с гордостью показали ему свой неприкосновенный запас. Правда, на консервных банках надписи были сделаны по-русски!

Следствие было отменено.

Когда командиру полка доложили об этом случае, он очень смеялся. Командованию советских войск за разрешение этой проблемы было послано благодарственное письмо.

Наступил март. Первые весенние дни были холодными. Ночью ударяли прямо-таки крещенские морозы. Войска продолжали двигаться в сторону чехословацкой границы, оставляя за собой освобожденные города и села.

Лейтенант Ботяну выздоравливал. Рана на плече заживала. Целую неделю он пролежал в полевом госпитале, а когда узнал, что его хотят эвакуировать в тыл, в ту же ночь сбежал в роту. На рассвете гитлеровская авиация совершила налет на полевой госпиталь. Много раненых, которые не могли двигаться, было убито. А один исчез: его не нашли ни среди убитых, ни среди живых. Это и был Ботяну.

Так лейтенант опять попал в свою роту. В это время его часть вступила на территорию Словакии.

Новый командир батальона капитан Манолиу приказал Ботяну явиться к нему. Он встретил его верхом на лошади и даже не соизволил подать руку. Когда Ботяну представился, Манолиу с досадой кивнул головой.

— Не нравится мне ваша рота, лейтенант. Не чувствуется в ней дисциплины.

— Вы несправедливо обвиняете ее, господин капитан, она хорошо воюет.

— Это другое дело. А вы знаете, что ваши солдаты пишут родным в деревню? Нет? Ну… как бы вам это объяснить, их письма — просто революционны…

— Откуда вы знаете?

— Это вас не касается. Я, как командир батальона, несу ответственность за воспитание своих подчиненных. А тут наш мужик, вместо того чтобы выполнять приказы, начинает заниматься политикой.

— Я не понимаю вас.

— Вы — кадровый офицер? Когда вы окончили училище?

— В сорок четвертом.

— А-а, совсем птенец! Значит, вы не были там, за Прутом…

— Нет, не был. Я начал войну в Трансильвании вместе с ротой, которой я командую.

— М-да, хорошо, можете идти, но помните: держите свою роту в руках. Не разрешайте солдатам соваться в политику. Это дело гражданских. Да, чуть было не забыл. В вашей роте служит солдат Петре Станку. Пошлите его связным в группу управления батальона.

— Но ведь он не связной роты, господин капитан, а простой стрелок.

— Я приказываю вам, лейтенант. Ясно?

— Слушаюсь, господин капитан.

Получив приказ, солдат Петре Станку в тот же вечер взял свой ранец, винтовку и отправился в батальон. Он не понимал, почему лейтенант послал именно его. Может быть, он в чем-нибудь провинился и командир роты хочет от него избавиться?

Вначале он хотел спросить, почему именно его посылают в батальон, но при виде офицерских знаков различия слова застряли у него в горле. В общем, с ним происходило то же, что и при прощании со своей невестой, Иоаной, когда он уходил в армию. Нет, в ту светлую, звездную ночь он все-таки сказал Иоане главное…

«Иоана!» Даже когда он шепотом произносит ее имя, его охватывает волнение. Осенью, во время уборки урожая, он пек ей в горячей золе кукурузу и срывал для нее первые гроздья душистого винограда. Они тогда пасли вместе барский скот.

Так было до тех пор, пока его однажды не поймал с виноградом в руках помещик. Его сын Женикэ исполосовал Петре хлыстом, а помещик отобрал у него одежду и обувь, которые по договору дал ему к Пасхе. Иоану Женикэ не тронул. Он только посмотрел на нее, погрозил пальцем и сказал:

— А ты, воровка, приходи ко мне вечером, буду судить тебя дома.

Но Иоана не пришла. Она вообще перестала ходить в усадьбу, отказавшись даже от пяти корзин кукурузы, которые полагались ей за работу.

Петре был доволен, что Иоана не пошла на «суд» к господину Женикэ. Он знал, как Женикэ «судил» девушек. Недаром его проклинали все жители села Сегарчя.

Однажды Женикэ встретил Иоану на улице:

— Ты так и осталась ненаказанной, девушка? — спросил он ее игриво.

— Я и так отказалась от своей кукурузы, какое вам еще нужно наказание, боярин? Я лучше умру с голоду, но в усадьбу не пойду.

Всю ту осень Петре Станку трудился на винограднике. Виноградник был большой, в двадцать погонов. Здесь же стоял барский дом, и помещик, сидя где-нибудь в тени, наблюдал в бинокль за Петре.

Петре должен был весь день свистеть в свисток, чтобы помещик не подумал, что он ест его виноград. Ему приходилось с рассвета до темной ночи исхаживать десятки километров вокруг проклятого виноградника: ходил он босиком по колючим кустарникам, всегда томимый жаждой, покрытый пылью.

Когда наконец виноград собрали, Петре вздохнул с облегчением. Но в тот же день его вызвал начальник жандармского поста и вручил ему повестку о призыве на военную службу.

— Послушай, Петре, — посоветовал ему жандарм, — попроси-ка помещика, чтобы господин Женикэ взял тебя к себе в полк денщиком. Иначе сгниют твои косточки в России.

Но Петре ни о чем не хотел просить помещика. Он ушел в армию светлой, звездной ночью. Его провожала Иоана. Тогда, по дороге на станцию, он сказал ей, что любит ее и что, если она хочет, он женится на ней, когда вернется.

С тех пор прошло полтора года, но он все еще воюет. Не сгнили его косточки в России, как предвещал жандарм. Его только собирались туда послать, но тут Румыния повернула оружие против Германии.

— Эй, ты, что тут бродишь? — окликнул его часовой.

Петре вздрогнул.

— Я послан связным в батальон, но не знаю, к кому мне явиться.

— Иди сюда, к господину капитану, в штаб.

Петре вошел в помещение. В глаза ему ударил резкий свет большой электрической лампы, висящей под потолком. Дверь за ним закрылась, и Петре заметил в углу за столом офицера. Он жадно пил из кружки. На столе стояла наполовину пустая бутылка рому.

— Здравия желаю, господин капитан. Солдат Станку…

— Добро пожаловать, Петре, садись, — перебил его офицер, продолжая пить.

Петре не верил своим ушам. Офицер знает его имя?! Нет, это невозможно. Вероятно, офицер спутал его с кем-то другим. Может быть, ром виноват в этом?

— Садись на стул, солдат, слышишь? Ты что, не узнаешь меня?

Петре вздрогнул. Это был Женикэ, сын помещика.

— Сл-у-у-ш-ш-шаюсь, господин капитан! К-как я м-мог в-вас н-не узнать? Но-о-о я н-не з-з-знал, что в-вы в б-ба-атальон-не.

— А я, как видишь, знал о тебе. А когда знаешь, что здесь, у черта на куличках, твой односельчанин, то чувствуешь себя как дома. Какие у тебя вести из дому, что творится там, в Сегарчя?

— Что я могу знать, господин капитан? Нищета. Мать постоянно болеет, а у отца тяжелая работа — он носильщик на станции. Неделю назад я написал им письмо.

Петре писал своим родителям о том, что здесь, на фронте, поговаривают о передаче земли беднякам, и в первую очередь солдатам-фронтовикам. Тогда же он написал пылкое письмо Иоане. Представил себе, что у него уже есть земля, которую он будет пахать, сеять, а потом вместе с Иоаной собирать урожай. Это будет их земля, и урожай, который они соберут, будет принадлежать только им. Ведь у помещика Манолиу столько земли, что если ее разделить, хватит на три села…

Но Петре ничего не сказал об этом капитану. Как он может сказать сыну помещика, что он, солдат Станку, хочет забрать у его отца землю?

Однако капитан Манолиу все знал. Он читал письма солдат своего батальона. Почти все они писали об аграрной реформе, которую поддерживали коммунисты. Когда ему в руки попался измятый конверт со знакомым словом Сегарчя, у него перехватило дыхание. Он вскрыл конверт и, с трудом разбирая «иероглифы» малограмотного парня, стал читать письмо. Этот Петре Станку писал Иоане, девушке, отказавшейся прийти к нему, Женикэ, вечером. И кто этот Петре? Батрак, которого он исполосовал нагайкой. Нет, это уж слишком! Вот до чего они дожили! Завтра этот мужик, которым он сейчас командует, заберет у него землю. Что будет с отцом, с ним? Почему они не убежали с немцами, как это сделали другие люди с головой? За что он воюет? Чтобы восстановить справедливость? Для кого? Для крестьян? Стало быть, он, капитан Манолиу, сын помещика воюет за крестьян? Да пусть они сдохнут заодно с коммунистами! Он бы своими руками уничтожил всех этих нищих болтунов. Вернутся ли когда-нибудь в Сегарчя прежние времена? Да что говорить? Как они могут вернуться, когда повсюду русские. Будь только одни румыны, тогда другое дело, а тут везде, по всему фронту, русские, а оттуда, с запада, жмут англичане, французы, американцы. Черта с два теперь выиграют немцы!

Кто-то постучал в дверь. Капитан очнулся от своих мыслей:

— Войдите!

— Господин капитан, я сержант Лупу, связной полка. Вам секретный пакет.

— Давай сюда.

Когда связной вышел, капитан вскрыл письмо и стал читать. Брови его удивленно приподнялись. В письме, написанном неровным почерком, командир полка приказывал батальону на рассвете атаковать противника в направлении Ноград сен Потор — Добре-Нива. Это были первые населенные пункты, расположенные по ту сторону венгерской границы, на словацкой земле.

В начале одиннадцатого капитан Манолиу встал из-за стола и приказал своему новому связному, солдату Петре Станку, идти спать. Станку встал и отдал честь. Капитан подал ему руку.

— Я взял тебя к себе, так как хочу, чтобы около меня был свой человек, односельчанин. Ты напоминаешь мне о доме. Я позабочусь о тебе, Петре.

— Благодарю вас, господин капитан.

— Иди в отделение управления батальона, когда надо будет, я тебя вызову. Да, я забыл тебе сказать, что с завтрашнего дня, если хочешь, я возьму тебя в денщики.

— Я, господин капитан, привык ко всему. Ведь я же был батраком в вашем поместье.

— А ну его к черту, это поместье. Лучше бы его совсем не было. Сейчас такие времена, что я не хочу и слышать о нем. И ты забудь. Об этом никто не должен знать, понимаешь?

— Слушаюсь, господин капитан.

Через полчаса на командный пункт батальона прибыли командиры рот. Атака была назначена на следующий день. Рота Ботяну должна была атаковать в первом эшелоне при поддержке артиллерийского дивизиона 9-го артполка.

Ботяну отметил на карте все цели, определил боевой порядок. Но его очень беспокоило, что в этой подготовке к атаке не принимал участия ни один артиллерийский офицер.

— Не беспокойся, я сам все сообщу артиллеристам, — успокоил его Манолиу.

Когда командиры рот ушли, была уже полночь. Но Манолиу все еще не ложился спать. Он начертил другую схему для артиллеристов. Там были даны совершенно другие цели, причем с таким расчетом, чтобы снаряды поражали свои части.

Направив схему с новым связным в дивизион, капитан постучал в замаскированную в стене дверь. Дверь открылась, и он исчез за ней. В соседней комнате жил хозяин дома — фон Александер, виноторговец, совершивший немало сделок с немцами. С тех пор как капитан Манолиу установил здесь свой командный пункт, виноторговец принимал его весьма учтиво, разговаривал с ним на чистом немецком языке и угощал настоящим токайским вином.

О чем только не говорит человек за бокалом вина! Фон Александер жаловался на тяжелые времена, а Манолиу выражал сомнение в победе русских… В этих бесконечных разговорах оба приходили к полному взаимопониманию.

После нескольких бутылок вина языки их до того развязались, что они начали оплакивать времена фашистской оккупации.

— Какой я глупец, герр гауптман, что остался здесь… Немцы отступили ночью, это было так неожиданно для меня. На рассвете по улице уже проходили советские войска. А как же вы, культурный человек, миритесь с ними?

— Я выполняю свой долг, господин Александер, я кадровый офицер, — ответил уклончиво Манолиу.

Но на следующий день он решился поделиться с хозяином возникшей у него мыслью.

— Если вы хотите перейти на ту сторону, я помогу вам…

Фон Александер, возбужденный, с разгоревшимися щеками, вскочил, подошел к комоду и достал оттуда колье с жемчугами.

— Прошу принять этот дар в знак моего преклонения перед вами и в знак моей признательности.

Спустя 24 часа после этой беседы Манолиу входил через потайную дверь к хозяину дома, неся с собой план расположения немецких частей.

Склонившись над картой, они оба тщательно подсчитывали расстояние. До немецких позиций было всего шесть километров. Фон Александер знал дорогу через лес, по которой можно было пройти незамеченным вплоть до Зловенского шоссе. Но он все-таки не доверял Манолиу, боялся, что тот может предать его, несмотря на дорогой подарок. Подумав немного, Александер сказал:

— Если вы пойдете со мной, вы будете богатым человеком. Там у меня много друзей. Если даже придут американцы, мы заживем по-царски. Мои драгоценности в Швейцарском банке ждут нас обоих.

Зачарованный миражем подобной авантюры, Манолиу готов был согласиться, но, подумав, что это сопряжено с большим риском, сделал безразличный вид и отказался:

— Нет, сейчас я не могу идти с вами. А вы, когда доберетесь, скажите им, откуда мы будем атаковать. Я со своим батальоном постараюсь оторваться от главных сил полка и таким образом смогу передать немецкому командованию весь личный состав батальона. Тогда мы и встретимся с вами.

— А как известить вас, что я благополучно добрался?

— Пусть немцы ровно в четыре часа пять минут дадут зеленую ракету.

Вернувшись от артиллеристов, Станку направился в канцелярию, чтобы доложить Манолиу о выполнении приказа, но там никого не было. Разочарованный, он уселся на стоящий у стола стул и решил ждать. Вдруг послышался шорох. Он насторожился.

Шорох доносился из ящика стола. Станку быстро открыл ящик, который оказался незапертым.

Из ящика выпрыгнула мышь и, сбежав по ножке стола вниз, шмыгнула под шкаф. Все это произошло так быстро, что Станку не успел даже подняться со стула.

Он хотел закрыть ящик, но вдруг заметил в нем пачку писем. Это были письма солдат, все они были вскрыты. Среди них Станку обнаружил и свое письмо. «Как же так? — недоумевал он. — Значит, капитан оставляет у себя письма солдат? А они-то думают, что их давно уже получили в деревне. Зачем капитану понадобились их письма? Нужно немедленно спросить об этом капрала Тудора или сержанта-инженера Илиуца». Сейчас уже поздно. Но завтра, на рассвете, он обязательно скажет им об этом. Почувствовав внезапную усталость, солдат склонил голову на стол и задремал.

Когда Манолиу пинком разбудил его, была уже глубокая ночь. Быстро вскочив и вытянувшись перед офицером, Станку доложил о выполнении приказа и вручил конверт с распиской о получении пакета.

— Сейчас около четырех часов, — буркнул в ответ капитан. — Ступай и разбуди группу управления. Ровно в пять мы должны быть на участке пятой роты.

Оставшись один, Манолиу почувствовал какое-то внутреннее беспокойство. По всем расчетам, Александер должен уже быть на месте час назад. Кажется, ему никто не мешал. Дозор, находящийся у леса, был специально убран и переброшен для патрулирования вдоль дороги, ведущей в город.

Манолиу казалось, что время остановилось. Он несколько раз подносил часы к уху, чтобы убедиться, что они идут.

Когда стрелки часов показали ровно четыре, Манолиу вышел во двор и долго смотрел на север. Он мысленно отсчитывал секунды, сердце его сильно стучало. Неожиданно темнота ночи была разрезана зеленой ракетой, которая поднялась высоко-высоко, поплыла по небу и тотчас потухла.

Манолиу спокойно закурил. Сердцебиение прекратилось. Теперь все в порядке: фон Александер благополучно добрался до цели. А удастся ли это сделать ему самому? Все зависит от того, как будет действовать батальон, особенно от того, сумеют ли немцы парализовать остальные силы полка, чтобы дать возможность его батальону выйти из зоны огня.

На рассвете батальон занял исходные позиции. Впереди в утреннем тумане едва виднелся город Потор, над которым возвышались колокольни двух протестантских церквей.

В роте Станку рассказал Тудору и солдатам о махинациях Манолиу с письмами. Всеобщему возмущению не было предела. О случившемся доложили лейтенанту Ботяну.

— Хорошо, — сказал он. — После боя разберемся, в чем дело. Может быть, был приказ свыше?

— Какой приказ, господин лейтенант? — ответил ему Тудор. — Солдаты первого батальона сегодня получили письма, а из нас никто не получает писем уже целую неделю.

И тут Станку догадался, почему Манолиу задерживает солдатские письма.

— Видно, господину капитану не нравится, что мы хотим получить землю, — сказал он. — Вот оно что! Как это я раньше не догадался. Поэтому-то Манолиу и не велел мне никому говорить, что у него около нашего села поместье.

— Так ты его знаешь, Станку?

— Еще бы, господин лейтенант. Я был батраком у его отца, помещика Манолиу. И капитан Манолиу взял меня к себе связным, чтобы сделать своим денщиком, он ведь знает меня как хорошего работника… Ой, я должен бежать, там, на командном пункте, меня, наверное, уже ищут.

Тудор пожал ему руку и сказал, прощаясь:

— Вот что получается, когда нами командует помещик. Кто знает, какие планы вынашивает наш командир батальона. Ведь волк никогда не станет овцой…

Атака началась неожиданно, без артиллерийской подготовки. Второй батальон стремительно продвигался вперед по заснеженному полю, оставив метров на сто позади себя соседние батальоны. Командир полка по телефону приказал Манолиу, чтобы его батальон держался на уровне остальных. Внезапно противник начал обстрел.

Услышав свист снарядов, рота Ботяну залегла. Остановился и весь батальон. Но снаряды рвались только на флангах, в расположении соседних батальонов. Тогда Манолиу приказал батальону выдвинуться вперед еще на сто метров.

Лейтенант Ботяну, заметив, что рота оторвалась от соседних батальонов более чем на двести метров, приказал остановиться. Манолиу подошел сзади с остальными двумя ротами и отдал приказ Ботяну продвигаться вперед.

— Мы же отрываемся от батальона, господин капитан! — ответил ему Ботяну.

— Я приказываю вам наступать, лейтенант.

— Как можно наступать, если полк скован фашистской артиллерией? Почему молчит наша артиллерия? Ведь до противника осталось не более восьмисот метров.

— Выполняйте приказ. Ясно? Я сам поведу в бой остальные две роты. Надо воспользоваться тем, что артиллерия не ведет огонь по нашему батальону.

Тудор, Илиуц, Безня, Олтенаку, Лука и другие солдаты смотрели на лейтенанта. Они догадывались, что тут что-то неладно. Соседние батальоны прижаты к земле, а их батальон оторвался от полка уже более чем на триста метров.

Неожиданно стали бить орудия артиллерийского полка. «Наконец-то», — обрадовались солдаты. Но снаряды начали рваться перед фронтом соседних батальонов и позади второго батальона, ранив нескольких солдат из роты Ботяну.

— Почему артиллерия не перенесет огонь? Ведь они бьют по своим! — возмущенно кричали солдаты.

Но Манолиу настойчиво приказывал:

— Вперед, ребята! Уйдем от снарядов нашей грешной артиллерии.

Только теперь в голове Ботяну промелькнула страшная догадка. «Вот почему вчера вечером на разборе обстановки не было артиллеристов. Значит, Манолиу сделал для них неверную схему целей. Неужели возможно такое предательство? Как же в полку не проверили его схему?»

Снаряды продолжали рваться, отделяя 2-й батальон от остальных двух батальонов полка.

— Вперед, ребята, — по-прежнему слышался голос капитана Манолиу. — Не стрелять! Лейтенант Ботяну, продвигайтесь вперед, слышите?

Но Ботяну остановил роту на месте. Они и так оторвались от главных сил полка почти на пятьсот метров.

— Что вы делаете, лейтенант? Я приказываю идти вперед. Вы что, оглохли?

Но Ботяну уже не слышал слов Манолиу. Он видел, что моторизованная рота фашистов начала вклиниваться в стык между 2-м и соседним батальоном. Головные роты попали в тяжелое положение.

— Противник справа! — крикнул Ботяну. — Рота, слушай мою команду! Ручными гранатами по бронемашинам противника, огонь!

Видя, что головной батальон атаковал бронемашины, гитлеровцы ответили ожесточенным огнем.

Когда до противника оставалось всего двести метров, Манолиу понял, что проиграл. Он проиграл только из-за Ботяну, который не согласился вести роту вперед. Ну и черт с ним. Лишь бы добраться до немцев. На пути был небольшой окоп. Манолиу прыгнул в него. Тем временем бронемашины противника открыли сильный огонь по батальону. Движущиеся со стороны противника новые бронемашины наседали на передние. Манолиу побагровел. Окружение батальона становилось неизбежным. «Может быть, мне все-таки удастся передать батальон немцам…» — подумал он.

Станку, находившийся рядом, заметил какой-то странный блеск в его глазах и почувствовал, что тот рад, что батальон попал в беду.

Рота Ботяну продолжала вести огонь. Казалось, что полк вот-вот поддержит роту. Но полк молчал. Правда, артиллерия уже прекратила обстрел своих частей и перенесла огонь на бронемашины противника.

Манолиу уже не мог командовать батальоном. Все роты действовали самостоятельно. «Если мне не удастся перебежать к немцам, меня все равно разоблачат. Ведь я дал артиллерии неправильную схему целей», — напряженно думал Манолиу.

Станку лежал в двадцати метрах от капитана. Вокруг беспрерывно рвались снаряды. В нескольких шагах от Станку раздался оглушительный взрыв. Земля задрожала, окоп засыпало. Когда Станку пришел в себя, ему показалось, что взрыв произошел в том месте, где находился Манолиу. Он поднял голову и стал напряженно вглядываться. Но Манолиу не было видно. «Где же он?» — недоумевал Петре.

В это время затрещал телефон. Затем опять и опять. Видя, что к нему никто не подходит, Станку прыгнул в окоп. Рядом с настойчиво трещавшим телефоном лежал телефонист. Он был мертв. Станку снял трубку.

— Алло, да, да, господин полковник. Я — «Палтин». Господина капитана? Сейчас…

Отложив в сторону трубку, он поднялся и стал звать Манолиу. И вдруг увидел его. Спотыкаясь, с поднятыми вверх руками, Манолиу бежал к позициям противника. Станку не верил своим глазам. Он схватил трубку и крикнул:

— Господин полковник, господин капитан бежит в сторону противника. Посмотрите в бинокль, покарай меня Бог, если я вру… Как? Открыть огонь по капиталу? Слушаюсь! Будет исполнено.

Станку поднял автомат. Задержал дыхание и, поймав беглеца на мушку, с силой нажал курок. Манолиу остановился и, хватаясь руками за воздух, наклонился и упал на землю.

— Так тебе и надо, предатель, — со злобой произнес Станку, снимая палец с курка.

Вновь затрещал телефон. Станку подбежал, схватил трубку и услышал уже знакомый ему голос полковника.

— Молодец, связной. Как твоя фамилия?

— Солдат Петре Станку, господин полковник.

— Вот что, Станку, передай лейтенанту Ботяну, что я приказываю ему взять на себя командование батальоном. Батальону занять оборону и любой ценой остановить противника. Я пришлю…

Раздался взрыв. Связь была прервана.

— Алло, ал-л-оо… — напрасно кричал в трубку Станку. Затем он выскочил из окопа и побежал в сторону роты.

Выслушав сообщение Станку, Ботяну вышел из окопа и, приложив ладони ко рту, крикнул:

— Батальон, слушай мою команду. Любой ценой задержать противника, не дать ему возможности сомкнуть кольцо. Берегите патроны. Они нам очень пригодятся…

В течение всего дня полк безуспешно пытался отбросить противника, вклинившегося между 2-м батальоном и главными силами полка. 2-й батальон из последних сил удерживал натиск противника. Зарывшись по пояс в мерзлую землю, солдаты стреляли лишь тогда, когда были уверены, что попадут в цель.

Из-за предательства Манолиу батальон потерял половину личного состава. В роте Ботяну во взводе Насты вышло из строя больше половины солдат. В тишине ночи слышались стоны раненых. Их было много, сумка санинструктора быстро опустела — индивидуальные пакеты кончились. На бинты стали рвать рубашки.

Ботяну приказал всем ротам немедленно занять круговую оборону. Каждой роте был определен участок, часть солдат оставалась в обороне, остальные — направлены на рытье глубоких траншей.

Перед каждой ротой на сто метров вперед было выдвинуто боевое охранение.

Взвод Илиуца начал рыть окопы. Видя, что во взводе Насты дело идет туговато, Илиуц послал туда отделение Тюдора. Солдат Безня с трудом поднялся на ноги.

— Какого черта я должен копать еще одну яму? У меня уже есть одна.

— Не говори глупостей, — ответил Лука. — Я готов рыть сотню ям, лишь бы не остаться с продырявленной шкурой.

— Это верно, что мы окружены? — робко спросил Айленей.

— Ерунда! А если бы мы даже и были окружены, то неужели ты думаешь, что полк или дивизия оставили бы нас?

— Так-то оно так, но если найдутся еще такие, как Манолиу, то нам не миновать плена.

— Ты что, считаешь, что все офицеры — предатели? Возьми хоть нашего лейтенанта…

— Перестаньте болтать! — крикнул кто-то. — Лучше поглубже ройте траншеи, чтобы до утра в них укрыться.

…Близился рассвет. Мороз все усиливался. Небо стало похоже на замерзшее озеро. В одном из укрытий при свете фонаря над измятой картой склонился лейтенант Ботяну. Он сделал схему по масштабу карты, нанес на нее батальон и, подсчитав расстояние до главных сил, от которых батальон был отделен вклинившимися бронемашинами противника, понял, что они находятся в ловушке. Атака против гитлеровских бронемашин силами батальона равносильна самоубийству. Ее можно начинать только в том случае, если наступление батальона поддержит полк или дивизия. Лишь тогда противник наверняка отступит.

«Проклятый Манолиу! Поделом ему, собаке! — выругался про себя Ботяну. — А ведь как все удачно складывалось! Где же выход? Чего нам ждать? Если бы я сейчас оказался в дивизии, то сказал бы: "Господин генерал, что нам делать? Сколько мы еще будем сидеть в окружении? Продукты у нас давно кончились, боеприпасы на исходе, половина личного состава вышла из строя…"»

Солдат Станку сидел, поджав ноги по-турецки, и держал фонарь, освещающий карту. Внимательно посмотрев на Ботяну и заметив его нахмуренный лоб, он спросил:

— Тяжело, господин лейтенант?

— Да, Станку, тяжело, очень тяжело. Если бы мы имели связь с нашими, все выглядело бы иначе. Но телефон больше не работает…

— А не могу ли я, господин лейтенант, заменить телефон. Напишите все, что вам нужно передать, и я вмиг доберусь до полка или дивизии.

Да, об этом уже думал Ботяну. Но как Станку прорвется через окружение? А вдруг донесение по падет в руки врагов? Ведь тогда всему батальону будет конец. И все же это единственный выход. Если завтра, на рассвете, дивизия не перейдет в наступление, тогда… Нет, дивизия должна на рассвете перейти в наступление! И ей нужно сообщить об этом!

— Значит, прорвешься, Станку?

— Прорвусь, господин лейтенант.

— Смотри, чтоб тебя не накрыли.

— Не беспокойтесь, господин лейтенант, я проворный!

Ботяну написал на схеме, нажимая на каждую букву: «Мы атакуем завтра в 6 часов в юго-восточном направлении с целью прорвать окружение. Если и вы начнете наступление в это же время, то успех будет на нашей стороне».

Он вложил схему в конверт.

Фонарь погас. Ботяну и Станку двигались вдоль расположения взвода Илиуца.

— Стой! Кто идет?

— Тише, Илиуц, — откликнулся Ботяну. — Это я со связным проверяю караулы. Ну как, скоро кончите рыть окопы?

— Дошли до половины, господин лейтенант, — ответил Илиуц.

— Поторопитесь, ребята. К рассвету все должно быть готово.

Достигнув линии боевого охранения, Ботяну вручил Станку конверт. Станку взял его и вытянулся перед Ботяну.

— Помни, браток, что в твоих руках находятся жизни солдат целого батальона, понимаешь? Ну, ступай с Богом… — сказал Ботяну и, обняв Станку, поцеловал его в небритое лицо.

Когда темнота ночи поглотила Станку, толстый слой туч обволок месяц, словно желая помочь связному.

Ботяну более часу находился в боевом охранении, которое в случае обнаружения Станку немцами должно было своим огнем прикрыть его отход.

Но ночь прошла спокойно, ее тишину не нарушил ни один выстрел.

…Что-то скрипнуло. Станку моментально прижимается к земле, направляет вперед автомат, щупает у пояса гранаты… Нет, все в порядке. Это шуршит снег. Станку ползет дальше. Стоит чертовски сильный мороз. Хочется остановиться, потереть руки, но время не ждет. Привыкшие к темноте глаза замечают слева бронемашину. Возле нее ходит часовой, постукивая сапогами и размахивая руками, чтобы согреться. Вот резануть бы его автоматной очередью! Но нет, этого делать нельзя, он должен пройти незамеченным под самым носом у часового. То тут, то там виднеются ямы. Впереди тоже яма. Нужно обойти ее, проклятую! Сколько приходится терять напрасно времени!… Что такое? Кажется, играют на волынке… Но откуда здесь, на фронте, может взяться волынка? Ведь немцы не любят ее. У них все «кордеон». И все же где-то играют на волынке. Господи, какой я глупый, это кто-то храпит там в яме. Приятного сна, Гансик! Ох, с каким удовольствием я отправил бы тебя на тот свет!

Тырши, тырши — скрипит снег. Его скрип слышит только Станку, который на локтях, отталкиваясь носками, скользит вперед, по переднему краю противника…

В первом часу ночи командование полка получило донесение, в котором сообщалось, что до боевого охранения добрался солдат со срочным пакетом.

Вскоре полк получил приказ начать наступление одновременно с атакой окруженного батальона.

В два часа ночи полковник в сопровождении капрала пришел в медпункт, куда поместили Станку.

Станку проснулся от скрипа отворяемой двери, сбросил с себя одеяло и вытянулся перед полковником.

— Ложись в кровать, связной, — улыбнулся полковник. — Прежде всего я объявляю тебе благодарность за то, что ты уничтожил предателя. И особенно благодарю за выполнение последнего задания. Ответ лейтенанту Ботяну мы отправим с другим связным. Расскажи капралу, как ты пробирался сюда, чтобы и он смог удачно добраться до батальона.

— Слушаюсь, господин полковник, — ответил умоляющим голосом Станку, — но я прошу послать меня. Я помню, где я проходил, но мне трудно будет рассказать, я не могу указать ориентиры.

— Это невозможно, — ответил полковник. — Врач говорит, что тебе необходим отдых, тебе ведь только что сделали растирание спиртом.

— Господин полковник, лучше бы мне дали выпить этот спирт, а то только напрасно израсходовали… .

Полковник рассмеялся. Через несколько секунд Станку был уже одет.

— Значит, ты непременно хочешь сам доставить пакет?

— Да, господин полковник. Видите ли, господин полковник, я солдат…

— Ты был им до сегодняшнего дня. Сейчас ты уже капрал.

— Благодарю вас, господин полковник. Разрешите идти?

— Да… скажи-ка мне, чем ты занимался до армии?

— Пахал землю, господин полковник…

— Значит, крестьянин, хлебопашец. Сколько же у тебя земли?

— У меня? У меня ничего не было, господин полковник. Но теперь я надеюсь, что правительство даст мне землю.

— Да, правительство обязательно даст тебе землю. Как раз об этом сегодня говорили по радио…

— Правда? Жаль, что эту передачу не успел послушать капитан Манолиу!

— Почему ты думаешь, что это было бы ему интересно? Ты что, его знал раньше?

— Я всю жизнь батрачил у него в поместье. А теперь мы будем владеть этой землей. Она нам полагается по праву… Но сначала надо покончить с фашистами. Ой, простите, господин полковник, я тут разговорился…

— Ничего, капрал Станку. Иди! Желаю удачи.

— Благодарю, господин полковник.

Было уже далеко за полночь, а второй батальон продолжал рыть окопы. Первым закончил работу взвод Илиуца. Голод стал давать о себе знать. Солдаты снова и снова перетряхивали свои вещевые мешки. Некоторым удавалось найти завалявшийся сухарь. Обрадованные такой находкой, они ломали его на мелкие кусочки и сосали, как конфету.

О том, что в штаб полка послан связной, было известно всему батальону. Все знали, что судьба батальона зависит теперь только от этого связного. Всех мучил один и тот же вопрос: удалось ли Станку добраться до штаба полка? Сколько времени прошло с тех пор, как он был послан?

Время не обращает внимания ни на мороз, ни на голод, ни на волнения. Оно поглощает день за днем, ночь за ночью, час за часом, минуту за минутой и равнодушно идет вперед. О, если бы можно было задержать время на месте, если бы ночь длилась на один-два часа дольше!

Сначала вышла большая, блестящая, как медное блюдо, луна, осветив все вокруг. Но вот луна стала бледнеть, мрак рассеялся, небо посветлело… Гитлеровцы зашевелились. Загудела земля под тяжестью бесчисленных бронемашин. В помощь наступающим фашистам прибыл танковый батальон. Машины смело продвигались вперед: со стороны окруженных румын не было сделано ни одного выстрела.

А в это время по земле, среди воронок и свежих следов гусениц полз солдат с пакетом. Он внимательно осматривал каждый клочок земли вокруг себя. Увидев воронку, мимо которой он проползал несколько часов назад, он сильно обрадовался. Но храпа из нее уже не раздавалось.

«Плохо дело, — подумал Станку. — Если часовой не спит, то вряд ли удастся проскользнуть незамеченным». Он подполз на локтях к краю воронки и заглянул в нее. Часовой жадно курил, пряча цигарку в рукав шинели.

Станку затаил дыхание. Подтянув ноги, он напряг все силы и прыгнул вниз.

Гитлеровец инстинктивно повернул голову в его сторону, но Станку тут же схватил его за горло и сильно прижал к земле.

Послышался хриплый стон. Затем все стихло. Станку снял затвор с винтовки часового и, отбросив его в сторону, вылез из воронки. Он весь дрожал. «Отчего это? Неужели я боюсь? Может быть, ведь скоро наступит рассвет…»

Вдруг Станку услышал, что позади него раздаются какие-то неразборчивые голоса. «Кажется, смена часовых, но назад смотреть нельзя. Там смерть».

Неожиданно несколько осветительных ракет зажглись над его головой. Сзади застрочил пулемет. Пули вонзились справа от него в мерзлую землю.

«Значит, меня все-таки обнаружили». Впереди тоже раздались автоматные очереди. Станку тяжело дышал. Это стреляли свои, прикрывая его возвращение. «Теперь, что бы ни случилось, они будут знать, что я выполнил приказ», — успокоился Станку.

Пулемет противника строчил беспрерывно. Станку почувствовал, как что-то обожгло его ногу и ударило в плечо. Он ощупал себя и рукавом шинели вытер пот с затылка.

Рукав был весь в крови. «Наверно, я поцарапал себе шею, когда пробирался через сухой кустарник, — подумал Станку и снова стал ощупывать себя. — Нет, я ранен, но это пустяки. Крепись, Петре, крепись, парень…»

Станку прополз еще несколько шагов, но плечо и левая нога отказывались слушать его. Ему стало душно. Он хотел расстегнуть воротник, но не мог. Рванув его, оторвал крючок. «Отчего мне так хочется спать? Почему звезды покрылись кровью? Нет, не кровью, а красным вином, какое бывает у нас в Сегарчя…» Новая пулеметная очередь просвистела над ухом. Осветительные ракеты больше не появлялись. Наступал рассвет. У самого лица Станку рос подснежник. Жесткой рукой Петре начал разгребать снег, чтоб добраться до земли. Земля казалась ему теплой и пахла свежей, только что вспаханной бороздой. Он взял в руку несколько комочков земли и стал растирать их. Станку решил эту землю и подснежник послать Иоане. Нет, лучше один подснежник. Ведь у Иоаны сейчас уже есть своя земля. Правительство дало ей… Как хочется спать…

Пули непрерывно свистели над ним. Станку казалось, что с обеих сторон к нему приближаются солдаты. «Кто же придет первым? Фашисты. Они ближе, чем свои… Нет, братцы, напрасно вы играете в жмурки!» — Станку нащупал гранаты у пояса.

Когда Ботяну увидел осветительные ракеты, он понял, что Станку выполнил приказ и теперь при возвращении гитлеровцы обнаружили его.

Ручные пулеметы боевого охранения открыли ответный огонь. Но пулемет противника непрерывно поливал огнем ползущую по снегу фигуру. С наступлением рассвета огонь с обеих сторон усилился. Теперь уже все видели Станку. Он был на ничейной земле.

Весь батальон следил за малейшим его движением. Офицеры и сержанты напряженно вглядывались в бинокли. Станку вдруг перестал двигаться. Ранен? Убит?

Из-за подымавшегося над землей тумана показалась группа фашистов. Они быстро приближались к раненому.

— Господин лейтенант, разрешите моему взводу вынести Станку.

— Не могу, Наста. Я готов дать руку на отсечение, лишь бы спасти его. Но мы очень далеко от него. А через полчаса должна начаться атака.

— Господин лейтенант, можете меня расстрелять, но я не могу оставить раненого в руках этих гадов. По крайней мере прикажите батальону открыть по ним огонь.

Не успел Наста закончить фразу, как по сигналу Ботяну батальон начал обстрел противника… Ботяну наблюдал в бинокль. Гитлеровцы остановились.

— Наста! — крикнул Ботяну.

— Слушаю, господин лейтенант.

— Действуй, но только осторожно. Я буду все время держать их под огнем.

Однако не успел взвод Насты сделать и пятидесяти шагов, как противник тоже начал обстрел. Стреляли даже танки. И все же взвод упорно, шаг за шагом, продвигался вперед. Гитлеровцы пока намного ближе к Станку.

Наста приказывает продвигаться перебежками, один за другим. Из шести фашистских солдат четыре были убиты. Но двое уже подходят к Станку. Им осталось четыре, три, два метра… Вот-вот они схватят Станку. Один из них уже протянул к нему руку… В этот момент раздался сильный взрыв гранаты…

Когда дым рассеялся, все увидели, что оба фашиста неподвижно лежат рядом со Станку.

Солдаты Насты быстро добежали до того места, где лежал погибший солдат. Станку был изрешечен пулями и осколками гранаты. В вытянутой вперед правой руке он крепко сжимал пакет из полка. Пальцы другой руки, почти оторванной от плеча, бережно держали подснежник и несколько комочков земли…

В шесть часов утра 2-я дивизия совместно с советской танковой бригадой перешла в наступление. Не прошло и часа, как окружавшие батальон гитлеровские части были разбиты. Одна за другой были разгромлены укрепленные позиции у Добра-Нива, и весь фронт противника, почти до самого Грона, где советские войска начали крупные операции, был прорван.

Это было 10 марта 1945 года. Шоссе, ведущее в Зволен и Остра-Лука, на важные населенные пункты, стало свободным. Здесь у развилки двух дорог, у заброшенной мельницы, и был похоронен связной 2-го батальона капрал Станку.

На березовом кресте раскаленным гвоздем Наста выжег четыре слова: «Герой капрал Петре Станку». А Тудор Улмяну приписал ниже химическим карандашом: «Мы не забудем тебя никогда!»