По ту сторону зеркала

Глава 2

Два часа Надежда бесцельно бродила по улицам.

«Вот так жила-жила себе спокойно, – думала она, – и самым страшным, что могло произойти в моей жизни, была неизбежная смерть бабушки, единственного близкого человека… И вдруг оказывается – я не одна, у меня где-то есть сестра и отец… Почему они не искали меня? Я не нужна сестре, или от нее тоже скрывают правду?.. Конечно, я должна их найти. Не может быть, чтобы сестра отказалась от меня… Но как это сделать? На телевидение написать или самой в Петербург поехать?.. На какие шиши? И на кого бабушку оставить? Конечно, я зла не нее так, что видеть сейчас не могу, но это не повод, чтобы бросать старуху на произвол судьбы…

Господи, холодно-то как! Ноги совсем окоченели, мороз, наверное, градусов под двадцать. Потеплеет не раньше начала апреля. Тащить сапоги в ремонт или купить самые дешевые, авось на месяц их хватит?..

Детский сектор дома культуры откроется только через час. Может, в поликлинику пойти погреться? Вон она, через два дома всего. Раздеться и посидеть там перед каким-нибудь кабинетом, делая вид, что ожидаю врача… Да ну, еще вирус подцеплю – только этого мне и не хватает!»

Вспомнив, что в кошельке больше двухсот рублей, Надя решила, что этого хватит на чашку кофе и какую-нибудь выпечку, и завернула в сторону кафе.

Она редко бывала в таких местах. Когда-то пару раз сходила с Игорем, да руководительница хора в этом году надумала справлять свой день рождения в кафе. Скромное заведение, переделанное из бывшего овощного магазина, показалось тогда Наде верхом изысканности. Встроенные светильники на потолке, причудливые бра и картины в рамках на окрашенных в теплые тона стенах; легкие на вид стульчики с изогнутыми спинками, блестящая стойка бара в углу, приглушенная музыка. Запах кофе, сигарет, вкусной еды и достатка, которого у нее никогда не будет…

По утреннему времени в кафе оказалось почти пусто. Только компания выходцев с Кавказа сидела за столиком у окна, что-то громко обсуждая на своем гортанном языке. За последние годы в городе появилось немало кавказцев. И городской рынок, и автосервис, и многие магазины принадлежали им. Среди Надиных учениц была одна девочка – Мадина, дочка торговца фруктами. Ее мать всегда к конверту с деньгами присовокупляла несколько мандаринов, яблоко или гранат. Женщина, в отличие от дочери, плохо знала русский язык, но всегда говорила: «На, свой бабушка угости». При отсутствии симпатии к лицам южной национальности Надя признавала, что детей они любят, и стариков жалеют.

Пристроив на вешалке свое потертое пальто, она прошла к пустой стойке и стала изучать меню. Когда появилась буфетчица, Надя уже сосчитала свои ресурсы и попросила кофе, слоеную булочку с ветчиной и сыром, и салат. Через пару минут она сидела в глубине зала. Как только отогрелась немного – опять вспомнила об отце и сестре. И о матери, конечно…

Почему все-таки мама Люба бросилась под машину, почему хотела умереть? Неужели она в тот момент не вспомнила о двух маленьких девочках, которые останутся сиротами? Она не могла простить отцу, что он сотрудничал с органами?.. Для нее таким шоком была правда, которую поведала ей бабуля?..

Сейчас Надя уже не слишком хорошо помнила начало перестройки и эры гласности. Когда стали открывать архивы и публиковать мемуары людей, прошедших через сталинские лагеря, она была слишком молода, чтобы серьезно все осознать. А потом эти знания уже воспринимались как данность. Да, были времена, когда могли посадить за слово, за опечатку, просто по оговору. Но сама она не жила в такое время, ей исполнилось восемнадцать в девяносто первом, на ее памяти последними, кого посадили за несогласие с властью были Руцкой и Хасбулатов, да и тех быстро выпустили. А в начале семидесятых еще сажали. Да, сейчас она припомнила. Многие публичные личности с гордостью рассказывают, как их притесняли в годы советской власти. Одному фильм снять не дали, другому – диссертацию защитить. Кого-то заперли в психушку, а кого-то и на зону. Как госпожу Новодворскую, например. Бродский, опять же… Явлинского чуть не залечили… Да тот же Сахаров! И ведь кто-то следил за этими людьми, докладывал, дела заводил… Неужели ее отец?.. Конечно, для мамы было шоком узнать такое о человеке, которого любила… А если бы бабушка промолчала? Все равно, когда-нибудь мама узнала бы, но, может, к тому времени она стала бы сильнее и мудрее, и не шагнула под колеса КАМАЗа?..

«И зачем я так накричала на бабулю? – уже раскаивалась Надя. – Не меня в детстве выслали из родного города, я не катила в теплушках через всю страну неизвестно куда, не переезжала по приказу оперуполномоченного из деревни в деревню посреди зимы, не зная, будет ли на новом месте кров и заработок… Не я в семнадцать лет осталась на свете одна, похоронив на деревенском погосте свою мать… Не у меня среди ночи увели мужа, с которым едва полгода вместе прожили… Не я жила с грудным ребенком в темной кладовке за библиотекой… Не я в одиночку, трудясь день и ночь, вырастила дочь, а потом и внучку. Не я, не я, не я…

Я живу в другое время. Мне не приходилось тянуть руку на собраниях, чтобы «единодушно» осудить или поддержать. Я не вздрагивала по ночам, когда к дому подъезжала машина и на лестнице раздавался топот. Да, времена тоже непростые были, и сейчас жизнь не сахар, но я никогда не боялась, что на меня кто-нибудь донесет. А люди жили с этим страхом всю жизнь… И могу ли я осуждать бабулю, которая не желала иметь ничего общего с сексотом?

А я? Нужен ли мне такой отец?.. Даже не знаю. Но я хочу увидеть сестру, она нужна мне, я должна ее найти!»

К моменту, когда, выпив свой кофе и выкурив две сигареты, она вышла из кафе, Надя приняла решение написать на телевидение и еще в какой-нибудь питерский архив или горсправку, надо только узнать, как точно называются такие учреждения. А когда она получит ответ – накопит денег и приедет к сестре. На время ее поездки за бабушкой соседка может присмотреть. Надя твердо решила, что обязательно должна увидеть Веру.

Кое-как проведя занятия с хором и один частный урок, она возвратилась домой. С порога ее поразил холод в квартире. В комнате было темно и дуло из открытого окна. Включив свет, Надя охнула. Под самым окном, скрючившись, лежала бабушка. Вначале Наде показалось, что бабуля умерла, такая она была холодная. Но, приложив голову к ее впалой груди, она уловила слабое сердцебиение.

– Бабуля, ну что же ты?.. – заревела она. – Кто тебя просил окно открывать? Бабуля!!!

Софья Аркадьевна слабо вздохнула. Надя потащила ее на кровать, с трудом подняла, уложила, укрыла двумя одеялами, бросилась к телефону…

До приезда «скорой» она закрыла окно, растерла не приходящую в сознание старушку спиртом, это было не лишним, потому что, лежа без памяти на полу, бабушка успела обмочиться. С трудом натянула на нее сухую ночную сорочку. И все приговаривала сквозь слезы:

– Ну, как же ты так? Ну что же ты?.. Зачем тебя понесло окно открывать? Да еще на табуретку залезла… Вот и свалилась…

Приехавшие врачи констатировали: инсульт.

Из реанимации бабуля не вышла. Инсульт осложнился общим переохлаждением и воспалением легких. В результате случилось второе обширное кровоизлияние в мозг.

Надя просидела в больнице почти двое суток, надеясь, что ее пустят, и она успеет попросить у бабули прощения.

Врач, сообщивший, что бабушки уже нет, как будто оправдывался: если бы не переохлаждение, не высокая температура, не повторное кровоизлияние…

Но Надя знала, что виновата только она одна.

Выслушав, куда и когда прийти за справкой о смерти, она побрела домой. Слезы тихо катились по щекам, платка с собой не было, приходилось утирать их рукавом.

Едва она вставила ключ в замочную скважину, как из соседней двери выглянула Антонина Гавриловна:

– Ну что, Наденька, как бабушка?

– Бабушки больше нет, – прошептала серыми губами Надя, и разрыдалась на груди у соседки.

– Ах ты, господи, боже мой!.. Софья Аркадьевна, царство ей небесное! Наденька, бедная ты моя, одна совсем осталась… – запричитала пожилая женщина, поглаживая девушку по голове. – Пойдем к нам, что ж ты одна в квартире будешь? Чайку попьем, по рюмочке выпьем, помянем новопреставленную рабу божью Софью… Пойдем, пойдем.

Три дня до похорон Надя провела как в тумане. Она достала из шкатулки отложенные бабушкой деньги – там оказалось почти девять тысяч. Полторы тысячи материальной помощи дали на работе. В доме культуры хорошо помнили Софью Аркадьевну. Все ритуальные приготовления помогла сделать Антонина Гавриловна, сама Надя не знала ни правил, ни обычаев, ни обрядов.

Похоронили Софью Аркадьевну рядом с дочерью.

– Ты пока памятник не ставь, – советовала заботливая соседка. – К середине лета закажи, не раньше, а то покосится. Вон, видишь, у мамы-то твоей заваливаться стал – место низковатое, сырое. Дерево надо посадить, березку. Она будет расти и воду-то на себя возьмет. А под березкой скамеечку поставишь. Будешь ты своих родных навещать, а березка листиками над тобой шелестеть… Ты Наденька, не убивайся так, не надо. Бабушка, слава богу, пожила. Семьдесят девять лет, шутка ли! И считай, на своих ногах. А если б жива осталась, но парализованная?.. Не дай бог! А там ей хорошо. По ее беспорочной жизни ей в раю место. И смотрит она на тебя оттуда, и хочет, чтобы ты счастлива была. Так что ты не убивайся. Старым – помирать, а молодым – жить…

Надя кивала на слова соседки, а слезы все лились и лились. Последний раз коснувшись деревянного креста, поставленного в изголовье свежего холмика, она прошептала:

– Прости меня, бабуля.

В девять часов вечера Надя осталась в своей квартире одна. Делать было совершенно нечего. Соседки не только приготовили и собрали поминальный стол, но и вымыли посуду, когда все разошлись. Народу было не очень много. Большинство бабушкиных ровесниц умерли, кое-кто был так стар и слаб, что уже не выходил из дому. На поминки явились с десяток соседей, да несколько работников дома культуры. Нынешняя заведующая библиотекой произнесла такую прочувствованную речь, что многие прослезились. Она сказала, что еще школьницей, приходя в читальный зал, мечтала вырасти похожей на Софью Аркадьевну, которая была для нее эталоном интеллигентности и порядочности; что благодаря Софье Аркадьевне выбрала профессию, работала под ее началом больше тридцати лет, и считает для себя честью, что была ее подругой.

«Анна Федоровна проработала у бабушки около тридцати лет, – сообразила Надя, – и пять лет бабушка была на пенсии. Она, наверное, знала мою маму! А может, и отца… Она что-то может мне рассказать! Надо пойти к ней завтра же с утра».

Библиотека располагалась там же, что и пятьдесят лет назад, только стала немного меньше. Первый зал отдали под торговлю. Миновав прилавки с бельем, канцелярскими принадлежностями и видеофильмами, Надя вошла в зал, где не бывала около шести лет.

На абонементе работала незнакомая молоденькая девушка. Она вызвала Анну Федоровну, и через несколько минут Надя уже сидела в крошечном кабинете, а его хозяйка включала чайник.

– Хорошо, Наденька, что ты зашла. Решила вспомнить, где бабушка работала? У нас все осталось, как при ней.

– Нет, – покачала головой Надя, – торговли при ней не было.

– Что поделать, времена такие, это раньше храмы культуры строили с размахом, не думая, что когда-то за аренду земли под ними придется платить. Дом детского творчества ведь тоже потеснили?

– И еще как! Половину под офисы отдали. Системы кондиционирования, сигнализации, отопительное оборудование… Знать бы еще, кто все это может себе позволить?

– Да-да! Как все изменилось, и буквально на наших глазах! Когда я начинала работать, библиотека была очагом культуры. Люди в очередь записывались, чтобы прочитать интересную книгу, спрашивали классику, русскую и зарубежную. Генрих Манн, Ремарк, Джек Лондон были зачитаны до дыр. А теперь?.. Телевидение заменило все. Да еще этот Интернет… Зато посмотри, что мне в коллекторе подобрали: «Кровавая свадьба», «Продажные твари», «Смерть в прямом эфире», «Волкодав», «Зона»… Кошмар! Мне, прочитавшей все в этой библиотеке, глядя на обложки, и открывать эти книги не хочется! А переводная литература? То же самое: секс и насилие! Вот ты, Наденька, что ты читаешь?

– Улицкую, Устинову, Маринину, Дашкову, Нестерову, Акунина. Из зарубежных – Дена Брауна, Евгенидис мне понравился….

– Я думала, бабушка привила тебе вкус к хорошей литературе, – поджала губы Анна Федоровна. – Дашкова такие страсти пишет! Про Брауна и говорить нечего – описывать кровавые убийства в таких подробностях…

Возникла небольшая пауза и Надя решилась спросить о том, за чем пришла.

– Анна Федоровна, вы помните мою сестру?

Пожилая женщина вздрогнула, поставила чашку на стол и некоторое время пристально рассматривала ее, потом подняла глаза и вздохнула:

– Я видела ее, вернее вас вместе, буквально пару раз, после смерти твоей матери. С Любочкой мы когда-то общались на литературные темы. Она ведь много времени проводила в библиотеке, пока не уехала в Новосибирск и не поступила в университет. Ее мужа я видела только однажды, на похоронах. А потом, не знаю уж, что случилось, но ты осталась у бабушки одна. Софья Аркадьевна сказала, что отец увез твою сестру навсегда, и просила не говорить тебе о ней, и не упоминать об отце. Она всех предупредила. Ее так уважали, что не посмели ослушаться, все делали вид, что ты всегда была ее единственной внучкой.

– А вы не знаете кого-нибудь, кто был знаком с моим отцом?

– Нет, деточка, они ведь жили в Новосибирске. Пока вы не родились, приезжали иногда. Софье Аркадьевне зять очень нравился, она гордилась, что он ученый. А потом, когда твоя мама погибла… Может, Софья Аркадьевна считала его виноватым? Поговаривали, что Любочка умышленно шагнула под колеса… Он уехал, куда – Софья Аркадьевна не говорила. Наверное, они решили поделить вас, чтобы не быть одинокими…

– Только о нас никто не подумал, – пробормотала Надя.

– Что? – не расслышала Анна Федоровна.

– Они уехали в Ленинград. Я хочу их найти.

– Прошло столько лет!.. – всплеснула руками заведующая. – Хотя, бывают такие трогательные истории. Ты смотришь передачу «Найди меня»? Я каждый раз плачу, когда показывают людей, нашедших друг друга спустя многие годы. Вот буквально месяц назад: девушка во время войны полюбила солдата. Потом он попал в плен, и после остался на немецкой территории…. Они встретились через шестьдесят лет…

Надя не слишком тактично прервала:

– Я смотрела эту передачу. Извините, Анна Федоровна, я пойду.

– Наденька, ты приходи, я всегда на месте. Я так любила и уважала Софью Аркадьевну… Может, я загляну к тебе как-нибудь? Наверное, тебе очень тяжело без бабушки?

– Да, конечно, заходите, Анна Федоровна. До свидания.

Дни тянулись скучно и одиноко. Надежда ходила на работу, давала частные уроки, а потом возвращалась в пустую квартиру. Было непривычно и тяжело проводить вечера в полном одиночестве. Она скучала без бабушки, к тому же ее тяготило чувство вины: бог знает, зачем старушка полезла на табуретку открывать окно – может, ей стало дурно после Надиных обвинений? Может, останься она дома, ничего бы не произошло?

Чтобы отвлечься от горьких мыслей, Надя взялась было за уборку, собрала все бабушкины лекарства, стала перебирать ее вещи, думая, что оставить на память. За этим занятием ее застала Антонина Гавриловна и настрого приказала ничего не трогать до сорока дней.

– Нельзя, пока душа на небо не отлетела, вещи покойной выбрасывать. Потом все приведешь в порядок. Конечно, многое тебе не понадобится, вон хлама-то сколько! А ты женщина молодая, теперь, когда за бабушкой ухаживать не надо, может, и замуж выйдешь.

Отремонтируешь свою квартирку, мебель поменяешь… На девушку без жилищных проблем охотники найдутся!

Наверняка бесхитростная соседка хотела подбодрить Надю, но ее слова вызвали только раздражение:

– Нет уж, охотники за жильем мне не нужны!

– Чего кипятишься? Ты и сама по себе девушка приятная и образованная, но ведь действительно, если бы не старенькая бабушка, давно уж замуж вышла, и детки, может, были…

– Не нужны мне никакие женихи и никакие дети! Лучше бы бабушка была жива! – Надя заплакала.

– Тяжко тебе без нее? – погладила по плечу Антонина Гавриловна. – А ты в церковь-то ходила? Сходи, поставь свечечку, помолись за упокой души. И тебе спокойнее станет, и бабушке там легче.

Надя редко бывала в церкви, да и молиться не умела, однако послушалась совета.

В небольшом храме было почти безлюдно. Одна старушка молилась у иконы Пресвятой Богородицы, часто крестясь. Две женщины в темных платках деловито сновали, поправляя свечи, протирая стекла на иконах. Надя встала перед распятым на кресте Спасителем, поставила свечку, неумело перекрестилась.

«Прости меня, Господи! – зашептала она. – Я виновата в смерти бабушки. Если бы она не разнервничалась тогда, если бы я не убежала, а побыла с ней… Прости меня, Господи!»

– Чтобы снять тяжесть с души, надобно исповедаться.

Надя вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней стоял священник, благообразный старичок лет семидесяти.

– Православная? – ласково спросил он.

– Да. Но я никогда не исповедовалась.

Она огляделась вокруг, ища какую-нибудь кабинку с решеткой, как в кино показывают. Потом вспомнила, что это у католиков. Как же исповедуются в наших церквях? Она не знала.

– Пойдем, дочь моя.

Священнослужитель отошел в сторонку. В углу было мало икон, и свет из окон не достигал туда.

– Наверное, у причастия давно не бывала, ну да Бог простит, – сказал священник и, пробормотав что-то и перекрестившись, предложил:

– Рассказывай, что на душе у тебя, дочь моя.

«Прямо так и рассказывать, или перекреститься сначала надо?» – пронеслось в голове у Нади, но перекреститься она постеснялась.

– Я думаю… что виновата в смерти своей бабушки… – тихо начала она и взглянула на попа.

Его лицо осталось бесстрастным.

– Мы с бабушкой жили вдвоем, ей было семьдесят девять лет. В последние годы она болела, была слаба и уже не выходила на улицу.

Слово за слово, подбадриваемая наводящими вопросами священника, она рассказала ему все.

– Ты раскаиваешься, что в нужную минуту не смогла оказать помощь. На тебе нет греха, ибо никто не знает часа своего. Твоя бабушка в силу возраста и болезни могла умереть в любой момент. За то, что она столько лет скрывала от тебя правду, ее Бог простит. И тебя простит, потому что раскаяние твое искреннее. Ты заботилась о бабушке многие годы, продолжала бы заботиться и впредь. Отпускаю тебе грехи твои. Иди с миром и посещай храм Божий. Я отслужу сорокоуст по новопреставленной рабе Божьей Софье. Записочку напиши и отдай сестре Марии в окошечко.

– Спасибо, батюшка.

Надя покинула церковь с облегченным сердцем.

Она была крещеной, но не считала себя верующей. А может, в этом действительно что-то есть? И кто-то смотрит на нас сверху и определяет, что есть добро, а что зло, направляет нас?.. Ведь почему-то ей стало легче после исповеди, и она почувствовала утешение от простых слов священника… Или пребывание в намоленном месте принесло ей такое успокоение? Церковке полторы сотни лет, и службы в ней не прерывались даже во времена оголтелой борьбы с опиумом для народа.

Теперь, когда чувство вины отступило, Надя ощущала лишь тихую скорбь от потери единственного близкого человека.

Она стала заходить в храм почти ежедневно: ставила свечки, молилась, как умела, бросала в церковную кружку монеты. С тех пор как не стало бабушки, ей казалось, что в кошельке остаются лишние деньги…