По замыслу Ганса-датчанина

Села на ограду золотая птичка.

Горевать о прошлом — горькая привычка.

Забывать о прошлом — мелкая уловка…

Золотая птичка, светлая головка.

Светлая головка, маленькое тело:

золотая птичка с неба прилетела

и поёт о рае, нас погибших ради,

золотая птичка, сидя на ограде.

Бедный трагик с зарплатою нищенской,

с пастернаковской рифмой в крови

соловью на ограде кладбищенской

говорит о бессмертной любви.

Говорит покаянно, отчаянно

соловьиного пенья вассал,

что по замыслу Ганса-датчанина

он искусством от смерти спасал.

Стаи воронов вьются над хутором,

рассыпаясь, как чёрный венец…

Был он ритором, ктитором, тьютером —

императором стал наконец.

И, утратив свой пафос лирический,

видит строки последние он:

сторожит соловей механический

дорогой императорский трон.

Возле избы убогой

горько цветёт полынь.

Ты помолчи, не трогай

бедных моих святынь.

Жизнь моя стала ростом

с маковое зерно,

а над родным погостом

стало от птиц черно.

Что они ищут, птицы?

Слёз золотой песок?

Или вчерашней пиццы

брошенный здесь кусок?

Ясень стоит, как инок,

путь к нему недалёк —

папоротник, барвинок,

синенький василёк,

белых ромашек стайка,

времени берега,

зяблик, кукушка, чайка,

иволга, пустельга…