Победа Элинор

Глава IВозвращение домой

Утесы на нормандском берегу казались похожими на укрепленные стены и остроконечные кровли какого-нибудь разоренного города при знойном солнце, когда пароход «Императрица» быстро летел к Дьеппу, по крайней мере они казались таковыми в глазах одной очень молодой девушки, стоявшей на палубе парохода и жадно устремившей глаза на этот иностранный берег.

Было четыре часа пополудни в августовский жаркий день в 1853‑м. Пароход быстро приближался к пристани. Несколько усатых джентльменов, разных лет и в разных костюмах, суетливо собирали дорожные мешки, складные стулья, газеты и зонтики, приготовляясь к тому стремительному побегу на сушу, которым почти все путешественники по морю выказывают свое презрение к Нептуну, когда уже не нуждаются в его услугах и не боятся его мщения. Два или три английских семейства собрались группами, сделав все приготовления к высадке на берег, как только нормандский берег замелькал вдали, и, разумеется, двумя часами ранее, нежели следовало.

Несколько румяных молоденьких англичанок, собравшихся под материнским крылышком, с нетерпением ожидали морского купанья в заграничном приморском городе. Морские купальни еще не были выстроены и, может быть, Дьепп не был так популярен между английскими искателями удовольствий, как теперь. На палубе парохода было несколько почтенных британских семейств, но из всех почтенных матушек и хорошеньких дочек, собравшихся на палубе, ни одна, по-видимому, не имела никакого отношения к одинокой молодой девушке, которая прислонилась к борту парохода, перекинув через плечо свое манто, между тем как у ног ее лежал довольно поношенный дорожный мешок.

Она была очень молода. Платье ее было короче, чем согласовывалось с изяществом костюма пятнадцатилетней девушки; но так как ножки ее были малы и стройны, то напрасно было бы пенять на короткое платье, из которого очевидно выросла его хозяйка.

Эта одинокая путешественница была не только молода, но и хороша. Несмотря на короткое платье и на поношенную шляпку, невозможно было самой злобной из британских мисс утверждать противное. Она была очень хорошенькая, такая хорошенькая, что на нее приятно было смотреть, в ее бессознательной невинности, и думать, какая красавица выйдет из нее со временем, когда эта блестящая девическая миловидность развернется во всем своем женственном великолепии.

Лицо ее было бело, но бледно — не сентиментальной или болезненной бледностью, а чудной алебастровой чистотой. Глаза у нее были серые большие и очень темные, или казавшиеся темными от тени длинных черных ресниц. Я не буду разбирать слишком подробно ее других черт, потому что хотя они были правильны, и даже прекрасны, во всех других чертах ее была какая-то материальная красота в сравнении с глазами. Волосы ее были мягкого, золотистого, каштанового цвета, блестящие и струистые, как река при солнечном сиянии. Глянцевитость этих роскошных волос, блеск этих серых глаз и живость прелестной улыбки делали ее лицо почти лучезарным, когда она смотрела на вас. Трудно было вообразить, чтобы она могла когда-нибудь казаться несчастною. Она была так оживлена и весела, что распространяла атмосферу радости и счастья вокруг себя.

Другие девушки ее лет забились бы в угол на палубе, может быть, чтобы скрыть свое одиночество, или держались бы поближе к какой-нибудь из семейных групп, чтобы заставить думать, что они не одни; но эта молодая девушка смело прислонилась к борту, выбрав такое положение, с которого она могла надеяться скорее увидеть дьеппскую пристань, и, по-видимому, совершенно равнодушная к наблюдениям, хотя много взглядов устремлялось на высокий девический стан и на прекрасный профиль, резко отделявшийся от синего заднего плана летнего неба.

Но во всем этом не было ничего неженственного, ничего смелого или неприличного, это была одна невинная бессознательность веселой девушки, не понимавшей опасностей, какие могли окружать ее одиночество, и безбоязненность от своего неведения. Во время краткого морского путешествия она не обнаружила никаких признаков застенчивости или недоумения. Она не подвергалась никаким пыткам, свойственным путешественникам по морю. Она не страдала морской болезнью, и, действительно, не походила на женщину, которая могла подвергаться обыкновенным болезням, свойственным их слабой плоти. Вы почти так же легко могли бы вообразить богиню Гигею, страдающую от головной боли, и Гебу, лежащую в постели от горячки, как эту молодую девушку, с каштановыми волосами и серыми глазами, подверженную какой бы то ни было человеческой болезни.

Глаза многих, потускневшие от пароксизмов морской болезни, почти со злостью смотрели на это счастливое лучезарное создание, когда оно порхало по палубе, отыскивая приятный морской ветер, игравший с ее струистыми волосами. Губы, посиневшие от страдания, сжимались, когда те, кому они принадлежали, смотрели на сандвичи, глотаемые этой молодой девушкой, на сладкое пирожное, на торты с вареньем, которые она вынимала из своего поношенного дорожного мешка.

С ней был также том романа, длинное вязанье тамбурным крючком, однообразная белизна которого прерывалась иногда грязными местами, свидетельствовавшими, что руки, вязавшие эту работу, не всегда были чисты; это были такие хорошенькие ручки, что им было стыдно бывать иногда грязными; с ней был также пучок увядших цветов, завернутый в газету; с ней была также скляночка с нюхательным спиртом, которую она беспрестанно шохала, хотя не нуждалась в таком крепительном средстве, оставаясь свежей и румяной с начала до конца.

Я думаю, что если путешественницы на пароходе «Императрица» были жестоки к этой одинокой молоденькой девушке, не стараясь обласкать ее, то эту неласковость можно приписать тому нехристианскому расположению духа, с которым люди, страдающие морской болезнью, наклонны смотреть на тех, кто не страдает ею.

Эта здоровая, румяная девушка, по-видимому, мало нуждалась в ласковости жалких страдальцев, окружавших ее; и бродила себе по палубе то прочитывая страницы три из романа, то повязав немножко свою работу, то разговаривая с рулевым, то лаская собачек, бегавших но палубе, всегда довольная, всегда счастливая и никого не беспокоя собою.

Только теперь, когда пароход приближался к Дьеппу, один из пассажиров, пожилой, седой англичанин, заговорил с нею:

— Вы, кажется, с нетерпением желаете приехать, — сказал он с улыбкою, смотря на ее личико, выражавшее действительно сильное нетерпение.

— О, да, очень желаю, сэр. Мы теперь близко или нет?

— Да, мы сейчас войдем в гавань. Вас, верно, кто-нибудь встретит?

— О, нет! — отвечала молодая девушка, подняв свои каштановые брови. — Папа встретит меня не в Дьеппе, а в Париже; он никак не мог приехать в Дьепп за мною и увезти меня в Париж: он не мог позволить себе такой издержки.

— Да, разумеется, и вы никого не знаете в Дьеппе?

— Я в целой Франции не знаю никого, кроме папа.

Ее лицо, веселое даже и в спокойствии, засияло новым блеском, когда она заговорила о своем отце.

— Вы, кажется, очень любите вашего папа, — сказал англичанин.

— О! Да, я очень, очень его люблю. Я не видала его уже более года. Поездка из Франции в Англию стоит дорого, а я была в школе в окрестностях Лондона, в Брикстоне — вы, верно, знаете Брикстон — но теперь я еду во Францию совсем.

— Неужели? Вы, кажется, очень молоды, вам еще рано оставлять школу.

— Я и не перестаю учиться, — отвечала молодая девушка. — Я поступлю в очень дорогую школу в Париже, чтобы окончить мое воспитание, а потом…

Она остановилась, не решалась продолжать и немножко покраснела.

— А потом что?

— Я поступлю в гувернантки. Папа не богат, теперь у него нет состояния.

— Стало быть, у него состояние было?

— Он был богат три раза…

Серые глаза молодой девушки засветились торжеством, когда она сказала это.

— Мой бедный папа был очень расточителен, — сказала она. — И три раза истратил свое состояние. Но за ним всегда так ухаживали и так им восхищались, что этому удивляться нечего. Он знал принца-регента, Шеридана, Бруммеля и герцога Йоркского очень коротко; он был членом Бифстэкского клуба, носил серебряный рашпер в своей петлице, он очарователен в обществе, даже теперь, хотя очень стар.

— Очень стар! А вы так молоды.

Англичанин почти недоверчиво взглянул на свою одушевившуюся спутницу.

— Да, я младшая дочь папа! Он был женат два раза. У меня нет родных братьев и сестер. У меня только братья и сестры единокровные; они, знаете, почти не заботятся обо мне. Да и как им заботиться: они были взрослые, когда я родилась; я почти никогда их не видала. У меня в целом свете только один папа!

— Стало быть, у вас нет матери?

— Нет, мама умерла, когда мне было три года.

Пароход «Императрица» в это время входил в гавань.

Седой англичанин отправился отыскивать свой чемодан и картонку с шляпой, но тотчас же воротился к молодой девушке.

— Позвольте мне позаботиться о вашей поклаже, — сказал он. — Я схожу за ней, если вы скажете мне как спросить.

— Вы очень добры! У меня только один чемодан. На нем написано: «Мисс Вэн, Париж».

— Очень хорошо, мисс Вэн, я отыщу ваш чемодан. Позвольте, — прибавил он, вынимая свою карточку. — Вот мое имя, и если вы позволите, я провожу вас в Париж.

— Благодарю вас, сэр. Вы очень добры.

Молодая девушка приняла услуги своего нового друга так же чистосердечно, как они были предложены. У него были седые волосы, и в этом одном, по крайней мере, он походил на ее отца. Этого было почти довольно, чтобы заставить ее полюбить его.

В таможне по обыкновению были суматоха и замедление — немножко ссорились; немножко подкупили таможенных, но все устроилось наконец. Многие пассажиры остановились в гостинице «Европа», некоторые в других гостиницах на каменной набережной, немногие поспешили взглянуть на собор святого Иакова, на статую Авраама Дюкесна, в шляпе с широкими полями и развевающимися перьями и в высоких сапогах, и купить персиков и абрикосов у шумных торговок. Другие бродили по скользкому рыбному ряду, со страхом и с удивлением рассматривая отвратительных морских угрей и других морских чудовищ, которые находятся в Дьеппе. Мисс Вэн и ее спутник вошли в темную церковь святого Иакова, в маленькую деревянную дверь. Несколько женщин стояли на коленях. Рыбак молился на ступенях маленькой капеллы, в торжественном мраке.

— Я никогда не была здесь прежде, — пролепетала мисс Вэн. — Я ехала через Дувр и Калэ последний раз, но эта дорога гораздо дешевле, и я нисколько не боюсь продолжительного путешествия по морю. Благодарю вас, что вы привели меня посмотреть этот собор.

Через полчаса после этого оба путешественника сидели в первоклассном вагоне с другими пассажирами, французами и англичанами, которые летели по железной дороге мимо прекрасного нормандского ландшафта.

Мисс Вэн смотрела на горы и леса, на фруктовые сады, коттеджи с белыми кровлями, такие фантастические и прекрасные — и лицо ее сияло блеском ландшафта под горячими лучами солнца. Седой джентльмен со спокойным удовольствием смотрел на это чистосердечное личико, на серые глаза, сиявшие радостью, на раскрывшиеся губки, почти трепетавшие от восторга, когда солнечная панорама скользила мимо открытого окна.

Спокойное сердце старого холостяка пленилось чистосердечием, с каким его спутница приняла его простые услуги.

«Другая девушка, ее лет, испугалась бы постороннего мужчину, как дикого зверя, — думал он, — и начала бы жеманиться, но эта молодая девушка улыбается мне и полагается на меня почти с младенческой простотой. Надеюсь, что ее отец человек хороший. Мне не нравится, что она говорила о Шеридане и красавце Бруммеле и о Бифстэкском клубе: это была не весьма хорошая школа для отцов, как мне кажется. Желал бы я для нее, чтобы мать этой бедняжки была жива. Надеюсь, что ее ожидают счастливый дом и счастливая будущность».

Поезд остановился в Руане, и мисс Вэн приняла чашку кофе и несколько бисквитов от своего спутника. Красное августовское заходящее солнце перешло в серые сумерки в это время, и первое сияние луны серебрилось на воде, когда они переезжали через Сену и оставляли за собою освещенный город. Седой англичанин скоро заснул, и в вагоне раздался тихий хор женского и мужского храпенья, только прерываемый время от времени, когда поезд останавливался у какой-нибудь фантастической деревни, походившей на коллекцию швейцарских игрушечных хижин при тусклом свете летней ночи.

Но пусть эти люди храпят и дремлют, сколько они хотят, для Элинор Вэн сна не было. Было бы святотатством спать при этом великолепном лунном сиянии, проезжая мимо этого прекрасного ландшафта.

Нет, блестящие серые глаза мисс Вэн ни разу не сомкнулись в это вечернее путешествие; и, наконец, когда поезд остановился у парижской станции, когда началась суматоха и беготня — молодая девушка высунула голову из окна и ее нетерпеливые глаза устремились на лица в толпе.

Да, тут был ее отец. Старик, аристократической наружности с белыми волосами, с тростью с золотым набалдашником. Элинор указала на него своему спутнику.

— Вот папа — вы видите — этот красавец. Он идет сюда, но он не видит нас. О! выпустите меня, пожалуйста, пустите меня к нему!

Она дрожала от нетерпения, и ее белое личико пылало от волнения. Она забыла свой дорожный мешок, свою книгу, свое тамбурное вязанье, скляночку с нюхательным спиртом, манто, зонтик и предоставила своему спутнику собрать все это, как только он мог. Она сама не знала, как она выбежала из вагона и очутилась в объятиях отца. Платформа опустела в одну минуту, все пассажиры устремились в большую залу ждать, когда осмотрят их поклажу. Мисс Вэн, ее спутник и ее отец были почти одни, и она смотрела в лицо старику при газовом свете.

— Папа, милый папа, какой вы красавец! все так же хорош как прежде, все так же!

Отец ее гордо выпрямился. Ему было более семидесяти лет, но он был очень красивый мужчина. Его красота была того аристократического типа, который мало теряет от лет. Он был высок, широкоплеч, прям как гренадер, но не толст. Принц-регент растолстел и подвергался дерзким насмешкам своих товарищей и собутыльников; но мистер Джордж Моубрэй Ванделёр Вэн предохранил себя против того вкрадчивого врага, который похищает прелести многих пожилых мужчин.

Аристократическая осанка мистера Вэна придавала такой отпечаток его костюму, что нелегко было приметить ветхость его одежды; но одежда его была очень поношена, как ни старательно было вычищено его платье; оно носило на себе следы той продолжительной носки, которой скрыть нельзя, несмотря на все искусство носящего.

Дорожный спутник мисс Вэн видел все это. Чистосердечное и незастенчивое обращение молодой девушки так сильно заинтересовало его участие, что он медлил в надежде узнать что-нибудь о характере ее отца; но он чувствовал, что не имеет более предлога откладывать свой отъезд.

— Теперь я прощусь с вами, мисс Вэн, — сказал он ласково, — так как вы благополучно переданы на руки вашего папа.

Мистер Вэн поднял свои седые брови и вопросительно взглянул на свою дочь, ее спутнику показалось, что этот взгляд был даже подозрителен.

— О милый папа! — сказала молодая девушка в ответ на этот вопросительный взгляд. — Этот джентльмен ехал на пароходе вместе со мной и был очень добр ко мне.

Она вынула из кармана карточку, которую ей дал ее знакомый. Отец ее взглянул на эту карточку, раза три прошептал имя, написанное на ней, как бы стараясь придать ему некоторую важность, но очевидно ему это не удалось.

— Я не имею чести… знать это имя, сэр, — сказал он, приподнимая шляпу высоко со своей серебристой головы. — Но за вашу вежливость и ласковость к моей дочери, я надеюсь, вы примете мою признательность. Мне помешало одно важное дело… несколько дипломатического свойства, поехать за моей дочерью; я… не мог также послать моего слугу… но я благодарю вас за вашу вежливость, сэр. Вы, вероятно, здесь в первый раз. Не могу ли я сделать чего-нибудь для вас в Париже? Лорд Коули мой старый друг, всякая услуга, какую я могу оказать вам…

Путешественник поклонился и улыбнулся.

— Очень благодарен вам, — сказал он. — Я не первый раз в Париже. Позвольте проститься с вами. Прощайте, мисс Вэн.

Но мистер Вэн не хотел так скоро отпустить друга своей дочери. Он вынул свою карточку, пробормотал еще напыщенное уверение в своей признательности, сделал еще несколько покровительственных предложений спокойному путешественнику, которого несколько стесняла вежливость мистера Вэна. Но, наконец, все кончилось и старик повел свою дочь отыскивать чемодан, в котором находилось все ее достояние.

Незнакомец пристально посмотрел вслед отцу и дочери.

«Надеюсь, что у нее будет счастливая будущность, — думал он несколько уныло. Старик бедный и чванный человек. Он говорит ложь, которая нагоняет краску на прелестное личико его дочери. Мне очень ее жаль».