Победа на Шелони

Основным источником для изучения кампании 1471 г. является великокняжеская летопись (так называемый Свод конца XV в,)[1]. Основу известии ВКЛ о походе 1471 г. составляет походный дневник великого князя, содержащий точные даты, реалии и формулировки документального характера. Это придает рассказу ВКЛ особую ценность. Однако в руках составителя рассказа дневниковые записи подверглись, видимо, сокращению и переделкам и были растворены (перемешаны) с текстами нарративного характера. Возможным источником этих текстов могли быть в отдельных случаях показания очевидцев — участников событий, содержащие красочные подробности и эмоциональные детали. Тем не менее дневниковые записи показывают с наибольшей полнотой и точностью распоряжения и действия военно-политического руководства и главного командования великокняжеских войск.

Особый характер носят «Словеса избранные», встречающиеся в разных летописях (например, в Новгородской IV по списку Дубровского)[2]. Это публицистическое произведение, включающее, однако, некоторые реалии, отсутствующие в других источниках.

К весне 1471 г. переговоры Ивана III с Новгородом зашли в тупик. В Новгороде пришла к власти пролитовская партия, которая приглашала на новгородский стол короля Казимира и замышляла с ним договор, направленный против великого князя Московского. Узнав о договоре с Казимиром, «князь велики разосла по братию свою и по век епископы земли своем, и по князи и по бояря свои, и по воеводы, и по вся воя своя».

Основной вопрос, который был поставлен перед церковно-служилым собором — это вопрос о сроке начала кампании. Речь шла о важнейшем стратегическом вопросе, от решения которого /276/ зависела судьба всей кампании. Действительно, известные нам походы великих князей на Новгород происходили зимой: Дмитрия Донского в декабре-январе, Василия Темного — в январе-феврале. Оба похода были успешны. «И князь великы прием благословенье от митрополита Филиппа, тако же и от всех святитель земли своем и от всего священного собора, и начат въоружатпея ити на них, такоже и братья его, и вси князи его, и бояре и воеводы, и вся воя его к Иову же городу посла грамоты розметные…». Итак, было принято решение о немедленном начале похода. Победила наиболее смелая и рискованная точка зрения — по всей вероятности потому, что она была предложена и во всяком случае активно поддержана самим великим князем. Церковно-служилый собор 1471 г. — новое явление в политической практике великих князей. Оно отвечало стремлению заручиться возможно более широкой морально-политической поддержкой со стороны «земли», а не только ближних советников и привычного тесного окружения. Еще более важное значение имеет сакрализация похода: благословение освященного собора превращало поход из политического конфликта из-за очередного «непеправления» новгородцев в войну за православное христианство против новгородских властей, предавшихся латинству. Церковно-служилый собор 1471 г. поднимал события с княжеского на государственный уровень. На Новгород впервые шел не просто старший из русских князей, а глава всей Русской земли. Именно в этом, по-видимому, заключалась основная цель созыва собора. Сам факт его созыва представляет большой интерес как свидетельство о серьезных изменениях в политической идеологии великокняжеской власти.

Если Господин Великий Новгород оказался в изоляции на Русской земле, то великому княжеству Московскому угрожала реальная перспектива войны на трех стратегических направлениях. В этих условиях решающее значение приобретал фактор времени — необходимо было не дать возможности окончательно оформить подчинение Новгорода королю Казимиру. Принятие решения о походе весной 1471 г. было стратегически единственно правильным, хотя и рискованным в оперативно-тактическом отношении[3].

Реализуя принятое решение, великий князь «в Тферь посла к великому князю Михаилу, помочи прося на Новгородцевъ же».

Впервые великий князь Тверской выступает как союзник великого князя Московского — в походе на Новгород Дмитрия Донского в 1386 г. тверские полки не участвовали, ничего не известно и об их участии в походе 1456 г. Участие тверичей в походе 1471 г. — важный показатель тех сдвигов, которые произошли за последние годы в политической обстановке на Русской земле. Основной из них — /277/ рост реального значения власти великого князя Московского, выступающего как глава всей Русской земли.

«К Пскову послал дьяка своего Якушку Шабальцева майя 23 на празннк Воьзнесении Господня, глаголя им: «…вы бы, отчина моя, Пъсковичи, посадници и житьи люди и вся земля Пъсковская, къ брату нашему Новугороду целование сложили бы есте, да и пойдите на них ратью с моим воеводою съ князем Федором Юрьевичем Шуйским, или съ его сыном с княземъ Васильем» (С. 286). Это — первая запись походного дневника. Наказ Шачебальцеву предусматривал не только директиву об объявлении войны, но и точную дату доставки в Новгород разметной грамоты (16 июня), согласованную с доставкой соответствующей грамоты из Москвы (17 июня). Отправка грамоты во Псков означает начало стратегического развертывания великокняжеских войск. «В 31-и же день месяца маия в пяток послал великий князь Бориса Слепца к Вятке, веля ити им на Двинскую землю ратью же, а к Василью Федоровичи посла на Устюгъ, что бы съ Устяжниы на Двину же ратью пошелъ, а зжидал бы ся з Борисом да с Вятчаны». Так обозначается направление удара на Двинскую землю (Заволочье), важнейший источник богатства новгородской господы. В поход на Двинскую землю должна была, очевидно, идти судовая рать — пешее земское ополчение северных земель, не знавших развитой служилой системы. Отправка северной рати должна была отвлечь силы новгородцев на второстепенное направление, а также обеспечить правый фланг главной операции великокняжеских войск[4].

«Месяца пуня 6 в четверток на Троицкой неделе отпустилъ князь великий воевод своих с Москвы, князя Данила Дмитреевича Холмъского да Федора Давыдовича съ многим воиньством, с ними же и князя Юрьа Васильевича и князя Бориса Васильевича дети боарьскые многы. А велел тем князь великий ити к Русе».

Запись официального характера, напоминающая разрядную, но без распределения воевод по полкам. Движение начинает первый эшелон великокняжеских войск. Уже с 23 мая работает военно-походная канцелярия, фиксирующая распоряжения и действия великого князя. Операционное направление Москва — Руса хорошо знакомо московским воеводам. Именно по этому направлению (через Волок) шли войска великого князя Василия Васильевича в зимнем походе 1456 г[5]. Выход к Русе воевод князя Ивана Стриги Оболенского и Федора Басенка привел к бою с новгородским войском. Решительная победа над этим войском заставила новгородцев просить мира[6].

Действительно, Руса — важнейший стратегический пункт, овладение которым выводит на ближние подступы к Новгороду. /278/

Князь Данило Дмитриевич Холмский — из тверских князей, перешел на службу к великому князю недавно- впервые упомянут в мае 1468 г., когда (согласно Типографской летописи) он стоял с войском у Мурома и преследовал казанцев, напавших на муромские места. В 1469 г. он, по некоторым сведениям, участвовал в походе, приведшем к капитуляции Казани[7]. Выходец из тверских князей во главе московских войск — важный показатель роста авторитета великого князя Московского, процесса интеграции Русской земли.

Второй воевода — Федор Давыдович (Хромой), выходец из знатнейшего боярского рода Ратшичей. Его предок — герой Невской битвы. Сам Федор Давыдович упоминается в 1471 г. впервые, что может свидетельствовать о его сравнительной молодости (умер около 1492 г.)[8]

В состав войска, отправленного к Русе, входят, в частности, служилые люди Дмитровского и Волоцкого уделов — они идут в поход с воеводами великого князя, а не своих удельных князей, как предусматривалось старыми межкняжескими докончаниями[9]. Еще в 1469 г. служилые люди Андрея Вологодского шли на Казань с воеводой своего князя, Семеном Пешком Сабуровым[10]. В походе 1471 г. воеводы удельных князей не упомянуты впервые. Они, видимо, не несли заметных командных функций, подчиняясь воеводам великого князя. Это свидетельствует о снижении роли удельно-княжеских воевод.

«А в 13 того же месяце в четверток отпустил князь велики князя Васильа Ивановича Оболенского Стригу съ многими вой, да с ним князей царевичевых Даньяровых съ многими татары, а велел тем ити на Волочек да по Мъстъ».

В существующем списке BKЛ — явная ошибка. Князь Оболенский Стрига — не Василий Иванович, а Иван Васильевич[11]. Войско князя Стриги Оболенского должно было совершить глубокий обход Новгорода с востока, отрезая его от северных владений. Включение в войско отрядов татарских царевичей свидетельствует, что эти силы должны были обладать особой подвижностью — их путь на Новгород был самым длинным.

Князь Иван Стрига — один из старых и наиболее опытных воевод. Его первое упоминание относится к 1446 г., когда он участвовал в борьбе за освобождение Василия Темного. В 1440–1450-х годах он получил богатый боевой опыт, в частности, в походе па Новгород в 1456 г. В 1467 г. он вместе с царевичем Касымом совершил неудачный поход на Казань. Возможно, у него были какие-то дружественные связи с касимовскими вассалами великого князя, почему их отряды и были включены в его войско.

Деловой стиль военно-походного дневника прерывается обширным рассказом о молебствиях, совершаемых великим князем. /279/ Посещение храмов и молебны — в данном случае не только нравственный долг верующего православного человека, но и важная идейно-политическая акция. Снова и снова подчеркивается категорический императив похода — «не яко на христианъ, но яко на иноязычникъ и на отступник православна».

«Приемъ благословение от отца своего Филиппа митрополита и от всех епископъ земля своея, и от всех священник», великий князь «исходить с Москвы… месяца нуля (июня. — Ю.Л.) 20, в четверток, на память святого отца Мефодиа епископа Паторомска».

Впервые за девять лет своего великокняжения Иван III отправляется в боевой поход (до этого известно его участие в походах 1452 г. на Шемяку и в 1458 г. на Оку против татар). Как видим, это событие обставлено с необычайной торжественностью, ему придается исключительное нравственно-политическое значение. Великий князь, поборник и защитник православия, выступает против отступников-еретиков. «Яко же преже и прадед его благоверный и великий князь Дмитреи Иванович на безбожного Мамая и на богомерзкое того воиньство».

С великим князем идет третий эшелон русского войска. «А с ним царевичь Даньаръ и прочий вой великого князя, князи его мнози и воеводы со многою силою». С великим князем идет его военно-походная канцелярия, которая продолжает точно фиксировать даты и события. «Приде же князь великий на Рождество Предтечево (24 июня. — Ю.Л.) на Волок». Переход от Москвы до Волока Ламского занял 4 дня — по 25 верст в день. «Такъ же и братия великого князя поидоша кииждо их от себе. Князь Юрии Васильевич из своея отчины. А князь Андреи Васильевич из своея отчины. А князь Борис Васильевич, из своея отчины. А князь Михаило Андреевич с сыном Васильем из своея отчины». Рассказ сохраняет точный документальный характер. Волок на Ламе — сборное место войск, идущих на Новгород.

В 1456 г. в походе великого князя Василия «бывшу же ему на Волецъ, и ту приидоша к нему братиа его и вен князи и воеводы его со множеством воиньства»[12].

В отличие от краткого известия 1456 г. рассказ 1471 г. содержит важные сведения о сосредоточении войск. Князья-братья идут со своими полками из своих уделов на место сбора войск. Но уже известно, что часть служилых людей князя Юрия и князя Бориса отправлена в первом эшелоне с воеводами великого князя на Pycv. Князья Юрий и Борис приходят к Волоку только с частью своих сил. Таким образом, Дмитровский полк князя Юрия и Волоцкий полк князя Бориса не представляют единого целого — их силы /280/ распределены по двум эшелонам и только часть их идет со своими князьями, как предписывалось в традиционных докончаниях московских князей. Передача части служилых людей удельных князей под непосредственное командование великокняжеских воевод соответствует общей тенденции усиления великокняжеской власти, и в частности — ее военных функций. Великий князь все в большей мере выступает в роли распорядителя военных сил всего великого княжения Московского, командные функции его братьев соответственно снижаются. Судя по рассказу летописи, организационно-тактическое единство мог сохранить только Углицкий полк князя Андрея Большого. Этому полку предстоял наиболее долгий путь до Волока, возможно, именно поэтому его части не были включены в первый эшелон, а остались под знаменами своего князя. Князья Михаил Андреевич и его сын Василий имели служилых людей в двух удаленных друг от друга уездах. Если служилые люди с Верен и Рузы могли идти к Волоку во главе со своими князьями, то белозерским служилым людям предстоял до Волока долгий путь, и их более целесообразно было бы использовать на северном операционном направлении вместе с устюжанами и вятчанами. Но с нашей стороны это не более чем предположение.

«А на Москве оставил князь великий сына, великого князя Ивана, да брата своего князя Андрея Меньшего». Иван Молодой здесь впервые назван великим князем. Была ли официальная процедура возведения его в великокняжеское достоинство, остается неясным. Во всяком случае, можно считать, что его положение наследника этим титулом окончательно легитимизировалось. В то же время очевидно, что должностных функций на данном этапе в возрасте 13 лет он не нес. Его оставление на Москве носило титулярный характер. Менее понятно, почему на Москве был оставлен Андрей Меньшой — вполне дееспособный в свои 19 лет. Об участии в походе на Новгород вологжан — его служилых людей — сведений также нет, хотя еще в 1469 г. вологжане ходили в поход на Казань с воеводой своего князя.

«На Петров день (29 июня. — Ю.А.) прииде князь велики в Торжок, приидоша же к нему въ Торжек воеводы великого князя Тферьского, князь Юрий Андреевич Дорогобужскы да Иван Микитич Жито со многими людьми на помочь на Новогородци же».

Путь от Волока до Торжка занял 4 дня (считая, что великий князь выступил из Волока на следующий день после прибытия). Средний суточный переход оставался прежним — около 40 верст. Войска вступили на территорию великого княжества Тверского, оставляя Тверь справа, к востоку. Здесь реально вступает в силу статья о военном союзе. /281/

«И пойдут, брате, на нас… и тобе, брате, к нам на помочь самому на конь всести и своею братьею молодшею. в правду, без хитрости. И корм взяти не корыстоватися»[13].

Формально статья предполагала, что «пойдут на нас… Литва, или ляхи, или немци». Но, как уже говорилось, реальная обстановка внесла свои коррективы в этот перечень — врагом оказались новгородцы. Вторым отступлением от буквы договора стало личное неучастие Михаила Тверского в походе великого князя Московского. Это нельзя объяснить его молодостью — ему было 17 лет — он родился осенью 1453 г.[14] Однако самое главное условие договора, его основной смысл были соблюдены. Тверское великое княжество выступало как союзник Московского, впервые тверские полки шли в поход вместе с москвичами.

«Братья молодшая» тверского великого князя, обязанная «всесть на конь», представлена князем Юрием Адреевичем Дорогобужским, удельным князем, который в договоре 1462–1464 гг. не назывался по имени, а входил в состав «меньшей братии». Воеводой при нем был Иван Никитич Жито, член боярского рода Бороздиных (внук реального родоначальника Ивана Борозды).

Участие Тверского полка в походе не было фикцией — князь Юрий и Иван Никитич Жито пришли «со многими людьми». Надо полагать, что Михаил Тверской, желая сохранить хорошие отношения со своим могущественным союзником, действительно стремился оказать ему реальную помощь и этим показать свою лояльность. Участие Твери в военно-политической акции против Новгорода — одна из важных черт кампании 1471 г. Это выступление открывает путь к Новгороду через тверские земли; оно означает признание Тверью руководящей роли Москвы; оно символизирует и материализует военное единство Русской земли под знаменами московского великого князя. Делается важный шаг в развитии военной системы, которая складывалась вокруг Москвы со времен первых Калитичей и была основана на договорных началах в рамках княжеской иерархии. Ее развитие за сто с лишним лет шло, во-первых, за счет уточнения взаимных обязательств при сохранении принципиальной основы — княжеского суверенитета, во-вторых — за счет включения новых членов, т. е. княжеств, не входящих в состав Московского дома. Наиболее крупное из них — Тверское, которое и включается в систему военно-договорных отношений с Москвой начиная со времен Дмитрия Донского[15]. Однако при всей важности договорных отношений как таковых решающей проверкой их является реальная политическая ситуация. А эта ситуация вплоть до времен Ивана III не давала возможностей для фактического проявления московско-тверского союза. /282/ Княжеская смута при Василии Темном превращала многие договорные обязательства в фикцию. Для реализации московско-тверского союза необходимо было достижение определенного уровня политической стабильности всей системы русских княжеств во главе с Москвой. Поход на Новгород в 1471 г. был одновременно и проявлением, и проверкой этой стабильности.

«А из Пскова в Торжок же прииде к великому князю посол Василев, да Богданъ с Якушкою с Шачобалцевым. а присланы с тем, что целование к Новугороду сложили, а сами готови иск. Князь же велики из Торжьку послал к ним Богдана, а с ним Кузму Коробинна, что бы не мочтаа пошли к Новугороду, а Васильа от себя не отпустила».

Военно-походный дневник фиксирует деятельность великого князя как главы общерусского союза — главнокомандующего. В Псков идет категорическое требование о немедленном выступлении в поход, политической акции сложения с себя целования недостаточно. От псковичей требуется реальное военное участие, соответствующее положению Пскова под главенством великого князя. В соответствии с первым требованием великого князя, переданным Яковом Шачебальцевым, «псковичи… месяца июня въ 16 послаша с разметными грамоты… в Великой Новъгород». По словам псковского летописца, Яков Шачебальцев не ограничился передачей великокняжеской грамоты, но и сам «много глаголаше, псковичь позываа: тымы часы со мною на кони вседы пойдите в землю на Великой Новъгород воевати»[16].

Псковичи проявили осторожность: «Дондеже оуслышимъ в Новогородскои земли великого князя, тогды на конь всядемъ за своего государя». Для реального выступления против могущественного «брата старейшего» псковичам была нужна гарантия фактического вступления великокняжеских войск в Новгородскую землю. Проявилось особое положение Пскова в системе русских земель. Признавая над собой власть великого князя, своего государя, Господин Псков сохранял значительную долю самостоятельности в своих внешнеполитических акциях, он сам распоряжался своим ополчением и неохотно втягивался в войну с Новгородом.

Здесь важен основной факт — союз Пскова и Новгорода был многолетней традицией и еще недавно — реальным политическим фактором. В 1456 г. Господин Псков по приказу «брата старейшего» выступил на его стороне против великого князя.

События 1460 г. принципиально изменили положение Господина Пскова. Признав над собою власть великого князя, он встал под его защиту[17]. Летняя кампания 1463 г. на ливонском рубеже была первой проверкой эффективности этой защиты[18]. Но выступление в союзе с великим князем против Новгорода — явление другого /283/ масштаба. Оно окончательно перечеркивало всю многолетнюю совместную историю «братьев». Господин Псков бесповоротно и безальтернативно становился членом военно-политической системы, возглавляемой Москвой. Понятны и долгие колебания псковичей, и попытки компромисса; понятно и известное недоверие великого князя к лояльности псковичей, выразившееся в задержании одного из их послов[19].

Из записей 23 и 31 мая вырисовывается стратегический план великого князя. Он предусматривал окружение Новгорода со всех сторон. На долю псковичей выпало западное направление, едва ли не самое важное. Именно отсюда могла быть оказана помощь новгородцам со стороны короля и ордена.

В самый день прибытия великого князя в Торжок, т. е. 29 июня. на Петров день, в Псков «приеха князя великого бояринь на имя Василеи Зиновевъ, а с нимъ человекъ 100». Василий Зиновьев привез с собою «кляч новогородскихъ съ 300 полоноу» — первая добыча, захваченная на Новгородской земле, доказательство активных действий великокняжеских войск. Цель миссии Зиновьева — всемерное стимулирование выступления Господина Пскова: «онъ по вся дни Пскову повестоуеть, чтобы есте со мною на конь оусегли сими часы, и яз к вам есмь отпущен великим князем, воеводою приехал, а уже есмь приехалт здесь».

По сообщению ВКЛ «ис Торьжку поиде князь велики». Дата не указана, но, очевидно, это было после 29 июня — какое-то время великий князь должен был пробыть в Торжке, где он принимал тверских воевод и псковских послов.

«Предпосланный же воеводы великого князя, князь Данило Дмитреевич и Федоръ Давыдовичь идуще по Новогородцким местомъ. идо повелено им бяте, и распустила воа своя на многие места жещи и пленити и в полон вести, и казнити без милости за их неисправленье къ своему государю великому князю». Снова подчеркнуто — воеводы идут по тем местам, где им повелено — т. е. согласно полученной директиве главного командования.

Инициативы воевод — в рамках тактических. В соответствии с правилами и обычаями средневековой войны они «распускают» своих воинов для опустошения и разорения местности. К этой обычной тактике прибавляется политический мотив, подчеркиваемый летописцем; воины не только жгути пленяют как в обычной воине, по еще и казнят без милости «за неисправленье». Военным действиям придается характер карательной меры за измену[20].

Войска князя Данилы Дмитриевича и Федора Давыдовича, согласно отданной директиве, идут к Русе. «Дошедшим же воеводам тем до Русы, поплениша и пожтоша место то, и пленив то и пожег, поидоша близ к Новугороду к реще Шолоне». Таким образом, /284/ после сожжения Русы войска повернули на северо-запад, оставляя озеро Ильмень справа.

По словам Василия Зиновьева, приехавшего во Псков 20 июня. «Русоу на самъ Иванъ день повоеватиь и пожгли, а самому государю…съ своими силами в самъ Петровь день в Торжкоу стати»[21].

Руса была взята и сожжена на восьмой день воины. Эта быстрота выхода великокняжеских войск на подступы к Новгороду была, вероятно, основной причиной того, что новгородцы не сумели (не успели) защитить Русу. Василий Зиновьев выехал из ставки после взятия Русы. Он знал маршрут и график движения великого князя. Руса была взята и сожжена за пять дней до прибытия великого князя в Торжок, и уже в дороге туда он знал об этом событии. Связь между ставкой и воеводами поддерживалась четко, а это — одна из основных функции главного командования.

Приезд Василия Зиновьева, его призывы и еще более — сообщенные им сведения о ходе военных действий заставили Господин Псков поторопиться.

«И весь Псков… пригороды и волости събравъ, князя Псковского Федора Юрьевичь сынъ князь Васплеи. и Тимофеи Власьевич, посадникы псковскые, а с ним 13 посадник ь псковскых и вся сила псковская попдошя на Новогородскоую землю, месяца июля въ 10 день в среду, на память святых мученикъ 45. А въ 12 день, в пяток начата воевати Новогородскоую волость и жечи».

«Воевати и жечи» — псковские войска, как и великокняжеские, придерживались излюбленной средневековой тактики разорения и опустошения вражеской территории. В данном случае это была территория «брата старейшего», связанного с Господином Псковом вековой традицией и общностью социально-экономического уклада. Эта вековая связь порвалась окончательно. «Брат меньшой» выступил против «брата старейшего», обходясь с ним как со злейшим врагом. На место новгородско-псковской общности, основанной на договорных началах и «братстве», пришла общность московско-псковская, основанная на безоговорочном подчинении власти великого князя.

«В тое же время приехалъ к ним посолъ нашь Богдащ а с ним проводникомъ князя великого бояринъ Кузьма Коробьенъ[22], а с нимъ с полтораста человекъ, а сказывая, наехавъ великого князя в сам Петров день в Торжькоу, стояща с силами а 2 [во вторую] недели стати емоу [в среду] в Русе».

Летописец приводит слова наказа великого князя: «А вы бы есте отчина моя Псков, в сам Ильин день на конь усегли, или упустив неделю кончее».

Из слов Богдана видно, что, находясь в Торжке, великий князь с точностью рассчитал, когда ему быть в Русе, уже взятой и /285/ сожженной московскими войсками — в среду на второй неделе после Петрова дня, т. е. 10 июля.

Великий князь требует выступления псковичей 20 июля, на Ильин день, или в крайнем случае, на неделю позже. В данном случае псковичи превзошли ожидания великого князя, выступив на десять дней раньше намеченного срока. Когда псковское ополчение выступило в поход, военные действия были уже в самом разгаре.

Взяв 24 июня Русу, войска князя Данилы Холмского и Федора Давыдовича двинулись к Шелони. Дальнейшее движение выводило их на ближние подступы к Новгороду с запада и юго-запада. Однако, по словам ВКЛ. «яко же приидоша на место, нарицаемое Корыстыня, у езера Илмеря на срезе, и внезапу паки безвестно прииде на них по озеру рать в судах от Новагорода». Даты не приводится, но, очевидно, это произошло через несколько дней после 24 июня — взятия Русы.

Новгородцы «ис суд вышед, приидоша таемъ под станы их, а имъ в, то время сплотившимся». Новгородцы застали своих противников врасплох, и этим могли поставить их в тяжелое положение. Однако «сторожи же воевод великого князя видевше их, возвестиша воеводам, они же в той част, въоруживъшеся поидоша противу их».

По словам новгородского летописца, «к Pycе послаша новгородцы судовую рать и пеши бишася много, и побита Москвичи много, и пешей рати паде много, а иные разбежайся, а иныхъ Москвичи поимаша»[23].

Великокняжеское войско на берегу Ильменя — конница (только конница могла пройти от Москвы до Русы, около 500 верст, за 15–18 дней марша по лесисто-болотистой местности). Основным преимуществом москвичей было, вероятно, их умение сражаться в конном строю (отработанное многолетней практикой службы на Берегу и столкновений с татарской конницей). Победа осталась за москвичами: они «многих избита, а иных рукама изымаша». Вооружение, как и тактика великокняжеской конницы, было отработано в ходе бесконечных войн и походов на южном рубеже, тогда как ополчение Господина Великого Новгорода отнюдь не могло иметь такой практики. Как и в бою под Русой в 1456 г., преимущество московского войска, в сущности профессионального, над массой новгородских ополченцев было решающим.

«И оттоле паки възвратишася к Русе в той же день, оже в Pуcе инаа рать пеша умножае первое и сугубъкишна, пришли рекою же в судах Полою именем».

Сообщение ВКЛ позволяет определить некоторые черты новгородского плана войны. Новгородское руководство стремилось, видимо, держать силы на ближних подступах к городу, нанося /286/ короткие контрудары, т. е. действовать по внутренним операционным линиям[24]. Эта стратегия в большой степени определялась особенностью состава новгородского войска, состоявшего главным образом из пехоты, неспособной к марш-маневру на большие расстояния. Владение озером Ильмень давало новгородцам возможность маневрировать силами судовой рати против великокняжеских войск на южном берегу озера. Новгородцы не успели защитить Русу, но теперь, с выходом великокняжеских войск на берег Ильменя, решили нанести им контрудар и не дать возможность выйти на ближние подступы к городу. Именно так можно понять действия новгородцев, описанные в ВКЛ после падения Русы. Одержав победу под Коростынью, воеводы великого князя вернулись к Русс «и на тех пришедше побита их».

Действия двух новгородских группировок, пересекших Ильмень, не были согласованы между собой, что дало возможность воеводам великого князя разбить их поодиночке. Сказалось отсутствие или неэффективность главного командования новгородских войск, которым не удалось добиться взаимодействия. По данным «Словес избранных», после вторжения великокняжеских войск на Новгородскую землю руководство Великого Новгорода сделало попытку вступить в переговоры и отправило к великому князю посла с просьбой об «опасе». Однако «в ту же пору» новгородцы «послаша свою рать в судахъ по Илмерю озеру многихъ людей отъ Великого Новагорода»[25]. После разгрома этой рати новгородцы «послаша отъ себе другаго посла… посадника Луку Клемептьевича сити челомъ и еще опаса же просячи»[26]. Эти акции, не отмеченные в ВКЛ, не имели никаких последствий.

После победы под Русой воеводы «послаша к великому князю с тою вестью Тимофея Замытьского. а пригопил к великому князю иуля в 9 день на Коломну озеро».

Впервые после прибытия великого князя в Торжок в рассказе ВКЛ появляется точная дата, свидетельствующая о ведении походного дневника. Вероятно, он велся без перерыва, но в летописном рассказе использовался лишь частично, выборочно — в ВКЛ представлен не сам походный дневник, а переработка его для нужд официозного летописного рассказа.

Великий князь, направляясь из Торжка в Русу. Остановился на озере Коломне Это позволяет уточнить маршрут его движения — он шел от Торжка на Вышний Волочек, а затем повернул налево, в сторону Русы[27]. Коломно — в 90 км от Торжка. Если так, то при средней скорости движения 25–30 км в день, великий князь выступил из Торжка не позднее 5–6 июля. От Русы до озера Коломно Тимофей Замытский мог проскакать не менее чем за двое суток, следовательно, он был отправлен с /287/ победной вестью 6 или 7 июля. Около этого же времени и произошло второе сражение москвичей с новгородской пешей ратью.

Донеся о победе под Русой, «сами воеводы от Русы поидоша к Дъману городку», (о чем, очевидно, тоже доложили великому князю). Это означало, что воеводы двинулись в юго-восточном направлении, не к Новгороду, а в обратную сторону. Демон, теперешний Демянск, в 90 верстах, т. е. в двух или трех переходах от Русы. Целью этого движения было, очевидно, овладение укрепленным пунктом новгородцев в тылу наступающих великокняжеских войск[28].

«Князь же велики посла к ним, веля им итти за реку Шолону сниматися съ пъсковичи. И под Демоном велел стояти князю Михаилу Андреевичи съ сыномъ своим княземъ Васильемъ и со всеми вой своими».

Это известие заслуживает самого пристального внимания. При всей важности овладения Демоном в оперативно-тактическом отношении, на стратегическом уровне оно ничего не решало. Более того — увод войск с главного (новгородского) направления ослаблял угрозу, нависшую над Новгородом, и развязывал новгородцам руки для дальнейших активных действий. Наконец, отвод великокняжеских войск от Ильменя в южном направлении означал отказ от взаимодействия с псковичами, мог поставить псковичей в опасное положение и подорвать саму идею концентрированного удара по Новгороду.

Концепция князя Холмского и Федора Давыдовича отражала оперативно-тактический, но не стратегический уровень мышления. Частная цель заслоняла главную. Основная идея директивы великого князя — движение на соединение с псковичами. Этим исключалась возможность нанесения частного поражения псковичам и обеспечивалось их реальное участие в кампании. Соединенное московско-псковское войско выводилось на ближние подступы к Новгороду. Овладение Демоном рассматривалось как второстепенная задача, для решения которой выделялись второстепенные силы верейского удельного князя. Директива великого князя отражает здравое стратегическое мышление на уровне главного командования войсками. Автор директивы проявил подлинный талант стратега. Но, как и всякое смелое решение, директива таила в себе известную опасность.

Псковские войска выступили на следующий день после того, как великий князь получил известие о победе под Русой, а на новгородскую территорию вступили еще через два дня. Находясь на Коломне, великий князь едва ли мог знать точную дату выступления псковичей. Ни псковская летопись, ни ВКЛ ничего не говорят о новых псковских послах, прибывших в ставку. Великий князь мог иметь только общее представление о возможном (вероятном) направлении /288/ движения псковичей. Наиболее естественным путем движения псковской рати был левый берег Шелони, двигаясь по которому, они выходили к Ильменю в непосредственной близости от Новгорода. Отсутствие точного согласования по времени движения псковичей и войск князя Холмского могло привести к их поражению по частям. Это был несомненный риск, и лучшим способом уменьшить его могло быть только энергичное движение вперед с целью соединиться с псковичами до встречи с ними новгородских войск. Итак, войска князя Холмского и Федора Давыдовича, изменив свое первоначальное направление, двинулись к Шелони на соединение с псковичами[29].

Что же делали псковские войска? Псковская летопись описывает пограничные столкновения — нападение новгородцев на Навережскую губу. Это вызвало ответное нападение псковичей на новгородский Вышгород. «Вся псковская сила… пришедше под Вышегород и обистоупивше его, того же месяца 15 день в неделю, оутре, и начата бити поушками и стрелами стреляти и начаша к немоу примет приметывати»[30]. После упорного, но короткого сопротивления город сдался на капитуляцию. Это случилось на следующий день. «Князь псковскеи Василей Федорович, и воевода великого князя Василей и посадникъ псковской Тимофеи Власевичь и Стефанъ Офанасьевич и все войско псковское челобитие ихъ приняли и кровь ихъ пощадили и отстоупише на завтреа, в понеделникъ от городка»[31].

Известие характеризует руководство псковского войска, рисует методы осады крепости и подготовки штурма, свидетельствует о наличии в псковском войске вечевых традиций («и все войско псковское» как действующее лицо). Но наиболее важна хронология событий. В известии допущена ошибка — 15 июля приходилось не на воскресенье, а на понедельник. Псковичи подошли к городу именно в воскресенье («назавтреа в понедельник уже отступиша от городка»), т. е. не 15-го, а 14 июля. Перейдя границу Новгородской земли, это войско двинулось не к Новгороду, и не на соединение с войсками великого князя, а к маленькому пограничному городку, чтобы отомстить за то, что «из Вышегородскои волости приездя, пакостят во Псковской волости». В действиях псковского войска не заметно ни ясной стратегической идеи, ни хотя бы стремления к взаимодействию с великокняжескими силами. Это тот же уровень мышления, что у князя Холмского — стремление к решению не общих, а частных задач, отвечающее известной узости горизонтов удельно-княжеской системы. Все внимание приковано к решению частной, второстепенной задачи.

«А воеваша волости и пожгоша около роубежя на 50 версть але и боле»[32]. /289/

По словам псковского летописца, именно эти действия псковичей вызвали ответную реакцию новгородцев. «А ново, ородцн, оуслышавше сплоу псковскую, что воюют волости. и отрядиша воеводою Казимера, да Дмитриа сына Марфина и иных много бояръ, и около их всей новогородской силы наиболее 40 тысящь, и поидо на на псковичи».

Дальнейшие события псковская летопись описывает кратко. Новгородцы, «наехаше на Шолоне силу московскую князя Данилья, едут с ними поровноу об онъ пол реки, и не дошедшее… Солши, и вергошася москвичи с берега в рекоу Дрянь, и прегнавше Дрянь рекоу, и оударишася па нихъ. и победиша их».

Псковские войска в этой битве не участвовали, летописец вставил в свое повествование краткое известие, полученное, по-видимому, от москвичей. Пскович мало знает и не интересуется этой битвой. По его мнению, сражение произошло «тоя же время кои день поехала иза Пскова псковская сила»[33], т. е. в среду 10 июля. Несмотря на эту очевидную ошибку, известие псковской летописи содержит важные реалии. Оно точно указывает место сражения и топографическую деталь (речка Дрянь), изображает такую деталь как параллельное движение новгородцев и москвичей по берегам Шелони.

Наиболее полный рассказ о Шелонской битве содержится в ВКЛ. Здесь он выделен киноварным заголовком: «О бою на Шолони». В соответствии с полученной директивой, «воеводы великого князя поидоша к Шолоне, и яко пришедшим имъ к берегу реки тоя, иде же брести чрес ея, оже в ту же пору прииде ту рать Новогородскаа противу их съ другиа страны от града своего к той же реке Шолоне, многое множство, яко и ужаснутися полком великого князя, понеже бо в мале бяху все бо вой сущий под ними, не видяще того, пленяху места их окрестъ Новаграда»[34].

Если это сообщение принимать буквально, то оно означает что воеводы, идущие к Шелони по директиве великого князя часть своих сил распустили для грабежа окрестных мест, как это они делали уже и раньше, на марше к Русе. Это поведение в условиях вероятности встречи с крупными силами противника было по меньшей мере рискованным. Оно отвечало правилам и обычаям войны и отражало уровень оперативно-тактического мышления воевод «А новогородцкие посадници все и тысяцкые, купцы и житии людие. мастыри всякие, спроста рещи плотници и горчары и прочий, которые родивыся на лошади не бывали и на мысли которым того, не бывало, что руки подняти противу великого князя. Всех тех изменницы они силою выгнаша, а которым бо не хотели пойти к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху. а иных в реку в Волховъ метаху, сами бо глаголаху, яко было их с сорок тысячь на /290/ бою том». Это известие, основанное, вероятно, на рассказах пленных новгородцев, интересно в том отношении, что рисует морально-политическую ситуацию в Новгороде, методы мобилизации и качество призванного к оружию контингента. Сообщение тенденциозно — оно стремится изобразить действия новгородских «изменников» в возможно более непривлекательном виде. Тем не менее оно далеко не лишено реализма. В основе своей оно рисует состав и характер новгородского ополчения в общих чертах правдоподобно. Городское ополчение действительно не могло не состоять в своей основной массе из людей, не привычных к войне. В отличие от жителей приграничного Пскова, новгородцы не имели опыта почти ежегодных «разрубов», что, конечно, сказывалось на их потенциальной боевой годности. Мобилизация этих «горчаров и плотников» действительно могла вызвать затруднения и материального, и морального порядка. Нестабильность политической ситуации в Новгороде, раздираемом противостоянием сторонников Москвы и Литвы, сочеталась с низкой боеготовностью призываемых к оружию мирных жителей. Сказался основной недостаток новгородской военной организации — отсутствие конного служилого ополчения.

Наибольшие сомнения вызывает численность новгородского ополчения, приводимая со слов самих новгородцев[35].При проведении самой жесткой мобилизации, при самом тяжелом разрубе едва ли можно было выставить в поле сорок тысяч ратников. В Новгороде не могло быть такого количества даже дворов — основной единицы при разрубах[36]. Думается поэтому, что к летописному известию о численности новгородского войска, двинутого на Шелонь, следует отнестись с большой осторожностью. По всей вероятности, оно было большим, даже очень большим в глазах современников и участников событий, но величины, приведенной летописцем, достигнуть не могло, даже если считать, что в состав 40 тысяч входили не только войска, двинутые на Шелонь, но и пешие рати, отправленные ранее через Ильмень. Чем не менее большое количественное превосходство новгородской рати над великокняжескими войсками на берегах Шелони вполне вероятно[37].

«Воеводы же великого князя, аще и в малеотчета, глаголють бо бывшей тамо, яко с пять тысячь их толко бъ, но видевше многое воиньство их и положне упование на Господа Бога и Пречистую Матерь Его, и на правду своего государя великого князя, поидоша напрасно противу их, яко лвы рыкающе…»

В отличие от приведенной численности новгородской рати численность великокняжеских войск в общем более правдоподобна, хотя тоже отражает высокую степень мобилизационного напряжения.

Если исходить из широко известных более поздних норм /291/ мобилпзации («со ста четвертей человек на коне в доспехе в полном»), то 5 тысяч всадников соответствовало 500 тыс. четвертей земли «в поле, а в дву потому ж». Писцовые книги конца XV — первой половины XVI в. приводят к выводу, что на одно полноценное крестьянское хозяйство приходилось в среднем 10 четвертей в поле. т. е. для мобилизации 5 тыс. всадников требовалось 50 тыс. крестьянских дворов. А ведь в рати князя Холмского и Федора Хромого едва ли могло быть много более трети всех войск, двинутых на Новгород — по Мете с востока шла рать князя Стриги, великий князь со своим полком стоял в Коломне. Принимая это во внимание (и даже считая, что первый эшелон был наиболее многочисленным), можно предположить, что всего против Новгорода в июне 1471 г. могло быть выставлено не менее 12 тысяч воинов служилого ополчения.

Итак, по словам московского летописца, всадники князя Холмского и Федора Хромого «поидоша… яко лвы рыкающе чрес реку ону великую, ея же сами Новогородци глаголють никогда тамо броду имуще, и спи не пытающе броду вен щйли и здрави препдоша ея. Видевше же се Новогородци устрашишася зело, възмутишася и восколебашеся, яко пьапы, а си пришед на них начата преже стреляти их, и возмутилася копи их под ними и начаша с себя бити их, и тако въекоре побегоша…»

Красочность изложения не носит характер документальности. Вероятно, это запись рассказа (или рассказов) участников боя. Можно отметить несколько важных и достаточно правдоподобных реалий:

— быстрая переправка москвичей через реку была неожиданной для новгородцев, не знавших о наличии брода. Можно думать, что москвичи ударили на новгородцев, врасплох;

— перейдя реку, великокняжеские войска не бросились сразу в атаку, а осыпали новгородцев стрелами, стараясь поразить их коней. Это вызвало полное расстройство новгородской рати, обратившейся в бегство.

Это заставляет вспомнить картину боя под Русой зимой 1456 г. в изображении той же летописи. «Вой же великого князя видевше крэпкия доспихи на Новогородцех, и начаша стрелами бита по конех их. Кони же ихъ, яко възбесивша и начаша метатися под ними, с себе збивати их. Они же, не знающи того боа, яко омрътв, и рукы им ослабиша, копии же имяху боя га и не можаху и възпиматиих тако. яко же есть обычен ратным, но на землю испускающе их а конем бьющимся под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще здержати их… и тако въскоре побегошаю»[38].

Можно отметить общие черты тактики москвичей, приведшей к одинаковым (или похожим) результатам — конница новгородцев обратилась в бегство под тучами московских стрел. В отличие от /292/ описания боя 1456 г. на этот раз у нас нет прямых указании на особенности вооружения новгородцев (тяжелые крепкие доспехи, длинные копья). Но тактика их, по-видимому, оставалась прежней к бою с великокняжеской конницей они были не способны «Полци же великого князя погнаша по них, колюще и секуще их… Избьено же их быеть тогда многое множство, самим бо глаголющим, яко дванадесять тысячи изгибе их на боех тех, а изымали их руками боле двою тысячи…»

Цифры потерь, как и численность новгородского войска, великокняжеский летописец приводит со слов самих новгородцев. Эти цифры в общем соответствуют друг другу, но, как уже говорилось, сами по себе не заслуживают большого доверия — они сильно преувеличены, хотя и трудно скачать, насколько именно. «А вой великого князя гонили по них двадесять верстъ, и тако вьзвратишася от великиа тоа истомы. Воеводы же… князь Данило и Федора, Давыдовичь, ставше на костех, сождашася с воиньством своим…»

Новгородская летопись дает свою версию сражения. «И начаша Новгородцп воиити на болыннхъ людей, который приехали ратью на Шолону: —.ударимся ньне». кождо глаголюще: язъ человтчкъ молодыи, испротеряхея конемъ и доспехомъ».

Непосредственно перед боем в новгородской рати проявилась социальная рознь, чем косвенно подтверждается сообщение ВКЛ о насильственном характере мобилизации «гончаров и плотников». «Молодые» новгородцы, беднейшая часть городского населения, не была способна к длительному походу и стремилась к скорейшему его окончанию. Необходимо отметить важную деталь новгородского рассказа — речь в нем идет только о коннице. Пешая рать в битве на Шелони, по-видимому, не участвовала — она билась под Коростыпью и Русой.

«Моськвичамь же до понеделника отлагающимъ, бяше бо недиля» — это замечание новгородского летописца противоречит московским данным и не может быть принято: сражение произошло именно в воскресенье («неделю») 14 июля в день апостола Акилы, что подтверждается сооружением соответствующего придела к тогдашнему Успенскому собору в Кремле.

«И начаша ся битщ и погнаша Новгородца Москвичи за Шолону реку и оударишася на Новгородцеьгь засаднаа (засадная. — Ю.А.) рать Татарове, и паде Новгородцев ь много, а иныи побегоша, а иныхъ поимаша, а инехъ в полонъ поведоша».

Расходясь в деталях, порою существенных, все три наших источника относительно независимых друг от друга — псковский, московский и новгородский — рисуют картину полного разгрома новгородского войска[39]. На расхождениях следует остановиться подробнее. /293/ В отличие от псковского и московского известий, новгородское рисует бой состоящим из трех этапов — переход москвичей через Шелонь, атака их новгородцами и отступление их за Шелонь, атака новгородцев татарским засадным полком и бегство новгородцев. Основная слабость этой версии — упоминание о татарах. По данным ВКЛ, татар в войсках князя Холмского и Федора Давидовича не было — они шли во втором эшелоне с князем Иваном Стригой Оболенским. В бою на Шелони татары участвовать не могли. Вторым слабым местом новгородской версии является отступление москвичей обратно за Шелонь, после чего, очевидно, следовал повторный переход ее и погоня за бегущими новгородцами. Картина этих переходов взад-вперед через большую реку с войском в несколько тысяч человек вызывает большое сомнение. На практике это едва ли могло быть осуществимо. Можно допустить возможность контрудара новгородцев, заставивших москвичей на какое-то время отступить, может быть, к самому берегу Шелони. Но обратная переправа означала бы не что иное, как разгром москвичей новгородцами, что в корне противоречит всем известиям, в том числе и новгородским. Московская версия хода сражения, в общем подтверждаемая псковской, представляется наиболее правдоподобной и в своих основных чертах сомнений не вызывает. Отсутствие документального характера не снижает ценности рассказа ВКЛ, но свидетельствует о том, что сами по себе ведомственные записи, типа разрядных, как таковые не проникают в летописное повествование. Заслуживает внимания такая деталь, как возвращение на поле боя после преследования бегущего противника и стояние «на костях». Древнерусская традиция соблюдалась воеводами великого князя.

Итак, основной результат Шелонской битвы — разгром главных сил Господина Великого Новгорода и пленение его руководителей. Чем же был обусловлен этот результат, фактически одним ударом решивший и исход кампании и судьбу самого Новгорода?

На стратегическом уровне быстрое выдвижение великокняжеских войск к Ильменю застало новгородцев врасплох и заставило наносить разрозненные контрудары. Выдвижение главных сил Новгорода на Шелонь преследовало, по-видимому, цель нанести удар по псковскому войску и не допустить его соединения с москвичами. Образ действий псковичей, занятых осадой Вышегорода и не спешивших навстречу москвичам, давал благоприятные возможности для атаки их главными силами новгородцев. Это могло случиться не позже 18 июля (Вышегород — примерно в двух — трех переходах от места Шелонской битвы).

План действии, предложенный князем Данилой Холмским и Федором Давидовичем, вполне облегчал новгородцам решение задачи /294/ разгрома псковичей. Отход к Демону, уже начатый было воеводами, подставлял псковичей под удар главных сил новгородцев. В эти критические дни начала крупномасштабного новгородского наступления и разрозненных действий по расходящимся направлениям псковичей и великокняжеских воевод судьба кампании висела на волоске. Если бы князь Данило Холмский сковал свои силы осадой Демона, псковичи, стоявшие фактически на месте, могли подвергнуться удару превосходящих сил новгородской рати, идущей вниз по Шелони, и, вполне вероятно, были бы разбиты. Разгром псковичей мог привести к тяжелым стратегическим и политическим последствиям: стратегический фронт был бы прорван, что чрезвычайно облегчило бы выступление Казимира. В этих условиях директива великого князя, отданная им в ставке на озере Коломно 9 июля, имела решающее значение. Она придавала событиям совсем другое направление: войска были направлены не на второстепенный, а на главный объект и перед ними была поставлена важнейшая стратегическая задача — не допустить разгрома псковичей[40]. Так как в ставке не могло быть точных данных о действиях псковичей, директива исходила из собственной оценки обстановки великим князем. Во всяком случае, директива от 9 июля отвечает наиболее существенному требованию военного искусства — видеть главную цель и к ней стремиться и отражает высокий уровень стратегического мышления своего автора. Как три века спустя писал великий Румянцев, «искусство военное… стоит в одном том, чтобы держать всегда в виду главную причину (цель. — Ю.А.) войны… Полководец… в предмете имеет один главный пункт и к оному течет со всем устремлением, поелику одолением оного опровергает все другие, от того зависящие»[41].

Если в стратегическом отношении воеводы князь Холмский и Федор Давыдович были далеко не на высоте, то на тактическом уровне действия воевод великого князя на Шелони не заслуживают никакого упрека. Успешная переправа вброд через большую реку на виду у неприятеля делает честь их мужеству и глазомеру, а также боевым качествам их войска[42].

В бою проявилась тактика, выработанная москвичами в бесконечных схватках на южном рубеже и качественное превосходство московского служилого ополчения, состоявшего фактически из воинов — профессионалов, над наспех собранной новгородской ратью.

Победа на Шелони — победа нового над старым, великокняжеского служилого ополчения над земско-городским. Но дело не только в тактическом преимуществе московской конницы. В кампании 1471 г., ее подготовке и проведении проявились принципиально новые черты военного мышления, новый масштаб этого мышления. /295/

Решающую роль в кампании 1471 г. сыграло главное командование великокняжеских сил. Разработка плана войны, предусматривавшего стратегическое окружение противника, определение срока начала кампании, неожиданного для противника, сохранение связи между ставкой и наступающими войсками — все эти функции главное командование успешно выполняло на всем протяжении кампании. Едва ли не самым ярким проявлением стратегического искусства можно назвать директиву 9 июля, выполнение которой фактически решило исход всей кампании[43].

Можно сказать, что от «княжеского» уровня военное мышление перешло к уровню государственному, к постановке и решению задач государственного, стратегического масштаба.