Победители недр. Изгнание владыки

Глава пятидесятая СОВЕЩАНИЕ ТРЕХ

«Никаких известий… Все поиски безрезультатны. Проклятая погода! Или пурга, или туманы. Неужели Дмитрий Александрович мог погибнуть? И он и Дима… Бедная Ирина Васильевна… И у меня ничего, дело замерло…»

Хинский придвинул к себе папку и вновь — в который раз! — принялся ее перелистывать. Вот последнее донесение из Клязьмы: к Иокишу ночью кто-то прилетел. Сегодня Иокиш впервые за долгий срок напомнил о себе. Утром он сообщил Акимову по телевизефону о получении какой-то посылки. Об этом доносит сержант Гаврилов из коммутатора завода. Хорошо, что и там установлен пост! Но что из этого? Какой вывод? Что можно сделать?

Хинский ясно представил себе, как майор задумчиво поглаживает чистый, до лоска выбритый подбородок и медленно говорит: «Подведем итог, постараемся сделать логические выводы из него. У нас есть уже немало фактов, подтверждающих наши прежние догадки. Это самое ценное. Какие же факты?»

«Да, да… — оживившись, мысленно рассуждал Хинский. — Кардан — не Кардан уже, а Коновалов. Здесь, в Советском Союзе, его ждали другие люди. Кто же они? Иокиш — мелкая, очевидно, пешка, передаточный пункт. Акимов — крупный зверь. Конечно, это он, воспользовавшись отсутствием Кантора, выпустил четыре бракованных поршня, из которых один вызвал катастрофу на шахте номер три. А его подозрительное вмешательство при задержании Ириной Васильевной брака…

Может быть, арестовать Акимова и Гюнтера? Но что это даст? Прекратит выпуск брака, устранит угрозы несчастий на шахтах… Но есть ведь еще Березин и другие… Высокий, с лицом, спрятанным под воротник. Арест Акимова всполошит всех, начнут заметать следы, может быть скроются… Арестовать и Березина? Но за что? С какими обвинениями? Увез Диму? Ведь больше ничего против него не имеется. А это пустяк по сравнению с тем, что еще пока неизвестно. И если арестовать одного Акимова с его подручными на заводе — на суде будет только сравнительно маленькая часть большого, может быть огромного дела. Относительно Березина известно только, что он был у Иокиша и виделся с Коноваловым. Какую роль играет этот человек в организации? Как узнать? Как добраться до него?… Один-единственный раз за эти дни у Акимова был разговор с ним по телевизефону о посылке…»

Хинский перелистывал папку, лежавшую перед ним, нашел донесение сержанта Гаврилова, внимательно и медленно перечитал его:

«…Акимов произнес:

— Здравствуйте, Николай Антонович… Только что Цезарь сообщил, что получил долгожданную посылку. Спрашивает, что делать с ней.

Голос Березина:

— Ага… Что же вы ему ответили?

Голос Акимова:

— Сказал ему, что нужно подождать. Нам необходимо увидеться, Николай Антонович, поговорить.

Голос Березина (как-то неуверенно):

— Да, пожалуй, но Ивана Ивановича нет в городе. Будет через три дня. Тогда увидимся… Если это спешно нужно…

Голос Акимова:

— Да, да, обязательно.

Голос Березина:

— Хорошо, я сообщу вам, где встретимся… Как ваше здоровье? Все благополучно?

Голос Акимова (неуверенно):

— Да как сказать? Нервы… Нервы что-то пошаливают…

Голос Березина (точно с легким испугом):

— Что? Не может быть! (Торопливо). Прощайте… Будьте здоровы».

Вот и все. Немного нескладно, но, видимо, точно.

Кто этот Иван Иванович?… Не тот ли, с поднятым воротником? И что за разговор о здоровье? Обычная вежливость? Но тогда почему Березин так испугался? А может быть, это лишь показалось сержанту? Через три дня у них будет свидание, все трое соберутся… Надо будет проследить.

«Будьте терпеливы и настойчивы, друг мой», — прозвучал знакомый голос и оборвался.

Короткий свист, тупой стеклянный звон, сухой щелчок. Хинский мгновенно вскочил на ноги. Подлокотник кресла разлетелся вдребезги, кусочки искусственного дерева впились в лицо и руки. Хинский взглянул в окно. В наступивших сумерках в воздухе носились на разных высотах и разных направлениях геликоптеры с яркими ночными фарами и красно-зелеными бортовыми огнями. Хинский стоял неподвижно. Сердце билось оглушительно и часто, крохотные капельки крови выступали и медленно скатывались по лицу и рукам.

Сентябрьская ночь смотрела в комнату сквозь маленькое круглое отверстие в стекле окна.

За окном приглушенно шумела Москва, вспыхивая гирляндами уличных огней, окутываясь серебристым облаком ночного света…

У телевизефона был странный вид. Над экраном поднималась круглая черная пасть репродуктора, от аппарата к внутренней коридорной стене кабинета тянулись провисавшие в воздухе провода. Прямо против репродуктора извивалась лебединая шея диктофона. Окуляр телевизеприемного аппарата глядел в упор на экран телевизефона, а рупор приник к репродуктору, словно боясь проронить еще не произнесенные слова.

— Четырнадцать пятьдесят… — произнес капитан Светлов, взглянув на часы.

— Акимов уже давно выехал, — громко сказал Хинский, стараясь скрыть волнение.

Но ему это плохо удавалось. Смуглая бледность покрытого царапинами лица, лихорадочно горящие черные глаза, нервное перелистывание бумаг в папке — все выдавало состояние молодого лейтенанта.

— Его сопровождают? — после короткого молчания спросил капитан.

— Конечно, — быстро ответил Хинский и коротко рассмеялся. — Сержанты Киселев и Харитонов берегут его, как любимого ребенка.

Короткий тихий гудок прервал его. Хинский сорвал трубку одного из аппаратов, приложил к уху.

— Слушаю.

— Кабель.

— Лопасть.

— Говорит сержант Артемин.

— У аппарата лейтенант Хинский.

— Приехал Киселев, Харитонов и третий… Третий прошел в кабинет.

— Хорошо. Где Синицын?

— В приемной. Я отлучился только для донесения.

— Хорошо. Не забывайте, что вы только для второго. Он тоже скоро должен приехать и пройти в кабинет. Не выпускайте его из виду, пока не узнаете о нем все что можно. Поняли?

— Понял, товарищ лейтенант. Все?

— Все.

Хинский положил трубку на место и протянул руку к телевизефону.

— Внимание! — произнес он срывающимся шепотом. — Включаю…

Экран мягко вспыхнул и засветился розоватым светом. Показалась половина какого-то большого кабинета. Перед письменным столом сидел лицом к зрителям Березин, торопливо пробегая, подписывая и откладывая какие-то бумаги. Против Березина сидел плотный человек с седой головой. Капитан Светлов и Хинский видели только его широкую спину и серебристый затылок.

Не поднимая головы и продолжая работу, Березин закончил фразу:

— …Сейчас придет. У вас ничего нового?

Рупор диктофона в кабинете Хинского подхватил эти слова и голос, в ящичке аппарата что-то тихо зашипело и запечатлело их.

Собеседник Березина достал портсигар и, закуривая папиросу, уселся поудобнее, в профиль к зрителям.

— Это Акимов, — тихо произнес Хинский, не сводя глаз с экрана телевизефона.

Капитан молча кивнул головой.

Помолчав, Акимов ответил:

— Сегодня я узнал, что продукция нашего завода отправляется не в гавань, а на московскую базу, несмотря на наличие точного адреса. Там продукция сплошь проверяется.

Березин с застывшим в руках карандашом испуганно вскинул глаза на Акимова:

— Что вы говорите! Нашли брак?

Послышался стук в дверь, в кабинет вошел высокий человек с полным, одутловатым лицом, с синеватыми мешочками под глазами.

— Гоберти! — тихо воскликнул пораженный капитан Светлов. — Корреспондент Гоберти!

— Это Гоберти? — переспросил Хинский, стремительно наклонившись к экрану. — Я его никогда не видел.

Акимов и Березин привстали, пожимая руку Гоберти.

— Что нового, друзья мои? Как дела? — оживленно спросил корреспондент, бросаясь в кресло против Акимова и вытирая платком морщинистый розовый лоб. — Денек замечательный, даже жарко. Что это вы? — обратился он к Березину. — Как будто взволнованы чем-то…

— Константин Михайлович говорит, что вся продукция его завода отправляется не в гавань, а на городскую базу и там сплошь проверяется, — торопливо проговорил все еще бледный Березин и повторил свой вопрос Акимову: — И что же, нашли там брак? Говорите же!

Рука Гоберти с зажатым в кулаке платком остановилась. Выжидающе смотрели на Акимова маленькие острые глазки.

Акимов отрицательно покачал головой.

— После случая с Денисовой, когда она вмешалась в контроль… помните?… ни один дефектный болт не выпускается с завода. Да и сами операторы стали придирчивыми.

— Фу, слава богу! — облегченно вздохнул Березин, поправляя очки. — Это очень умно с вашей стороны, Константин Михайлович.

— Просто это опасно, — угрюмо поправил Акимов.

— Да, надо на время воздержаться, — задумчиво сказал Гоберти. — Но самое важное не в этом. Кто распорядился произвести проверку? Это делается без ведома директора? Он ничего об этом не знает?

— По-моему, нет… не знает, — ответил Акимов.

— А вы как узнали?

— Гюнтер случайно услышал разговор двух водителей грузовых машин. Потом проследил.

— Кто же это все-таки распорядился? — продолжал Гоберти. — Это не ВАР, Николай Антонович?

— Не знаю, — пожал плечами Березин. — Я ведь теперь не имею отношения к снабжению. Но все это очень подозрительно. И надо прекратить брак на заводах. Надо сообщить об этом Саратову… Консервы с «Красноармейца» свое дело сделают, хотя и получится много неприятного шума… И довольно, пока довольно. Это очень опасно.

Березин был бледен, глаза просительно смотрели то на Гоберти, то на Акимова, голос срывался.

— Так и надо сделать, — внимательно посмотрев на Березина, проговорил Гоберти. — Вы только не волнуйтесь, Николай Антонович. Я думаю, что эта проверка есть простая предосторожность после случаев на шахтах номер три и номер одиннадцать. Мы попросим Константина Михайловича следить, чтобы больше не было брака на его заводе. А вы, Николай Антонович, сообщите об этом решении Саратову… Все равно его консервы из Арктики уже не вернешь. И узнайте, пожалуйста, в ВАРе, не оттуда ли был приказ о проверке. Хорошо? И на транспорте пусть все идет благополучно. Это вы тоже сделайте, пожалуйста, Николай Антонович. Ну и хорошо. А теперь Иокиш…

— Вы знаете, Эрик Вильямович, что к нему явился новый?… — спросил Акимов.

— Да Я знаю. Я его, как Коновалова, хотел на шахту отправить… Какую-нибудь из первых, почти готовых. На шахту номер шесть поехал Коновалов, а теперь на какую, Николай Антонович?

— Шахта номер три, Эрик Вильямович, — ответил Березин. — Она почти в такой же стадии готовности, как и шахта номер шесть. Они соревнуются…

— Ну, значит, на шахту номер три. Только как его доставить туда? Можно каким-нибудь ледоколом?

— Трудно будет. Зима ранняя. С острова Рудольфа сообщают, что кругом сплошной лед. Ледокол уходит на днях, и, вероятно, это будет последний рейс. А потом навигация перейдет под воду. Надо подготовить поездку этою человека с первой грузовой подводной лодкой.

— А это когда будет? Нельзя долго держать человека у Иокиша.

— Конечно… Я думаю, лодка пойдет дней через девять.

— Не раньше? Ну, ничего не поделаешь. Теперь о Коновалове. От него никаких известий?

— Он уже на шахте, — ответил Березин.

— Вот молодец! — восхищенно сказал Гоберти. — Значит, он благополучно спасся с «Чапаева»? Что он пишет?

— О себе ничего. Он только прислал мне радиограмму с просьбой ускорить отправку некоторых материалов, в которых очень нуждается шахта. Радиограмму подписали начальник строительства шахты Кундин и заведующий складом Курилин. Для работы на шахте я ему выдал бумаги с этой фамилией.

— Замечательно! А Лавров уехал туда? Вы говорили мне, что после гибели «Чапаева» он собирался на шахту номер шесть?

— Уехал… — с какой-то странной улыбкой сказал Березин. — Три дня назад. А час назад пришла от него радиограмма на имя министра. В шахте катастрофа расплавленная лава прорвалась в тоннель. Один человек уже погиб в ней.

— Не может быть! — с необычайной живостью повернулся Акимов к Березину.

— Ну, это совсем замечательно! — воскликнул Гоберти. — Может быть, шахта провалится ко всем чертям и без Коновалова. Замечательная новость! Ее надо отдать в печать, в радио… Ведь это фурор! Настоящая сенсация!..

— Я уже сообщил Герасимову, редактору «Радиогазеты».

— Я тоже кое-кому расскажу. Если дело может обойтись без Коновалова, то, может быть, сообщить кому надо, чтобы отозвали со льдов геликоптер, который послали за ним? Как вы думаете? Подождем? Хорошо. Ну, мне надо уходить. Я спешу на выставку искусств. Кажется, обо всем поговорили? А?

— Еще не все, Эрик Вильямович, — сказал Акимов, почти все время молчавший. — Иокиш просит денег. Говорит, что давно не получал.

— Да, пожалуй, — произнес Гоберти, вынимая бумажник и отсчитывая бумажки. — Довольно?

— Вполне.

— А вам, Константин Михайлович, не нужно? Пожалуйста, не стесняйтесь.

— Н-нет. Не стоит. А впрочем, если вас не затруднит, дайте сотни две… Мне надо послать кое-кому за границу. А менять советские деньги в Госбанке не хочется.

— О, конечно! — сказал Гоберти, передавая Акимову хрустящие бумажки. — Этого не надо делать…

Акимов сжал деньги в комок и неловко сунул их в карман.

— Теперь еще одно, — продолжал он. — Я все-таки считаю нужным сказать вам, хотя думаю, что это пустяк. Наш завод с неделю назад несколько раз посещал какой-то молодой человек. Обо всем расспрашивал, интересовался центробежно-литейными машинами и теми бракованными поршнями. Разговаривал два-три раза с Денисовой. Откровенно говоря, мне это не понравилось. Я проследил его. Оказалось, что это лейтенант государственной безопасности Хинский. Это мне еще больше не понравилось. Конечно, мальчишка, щенок… (Хинский густо покраснел, нахмурил брови и искоса бросил смущенный взгляд на капитана Светлова. Капитан сидел неподвижно, с каменным лицом, не сводя глаз с экрана). И, кроме того, две комиссии ничего тогда не поняли и не разобрались. Так что опасаться нечего… Концы хорошо спрятаны. Но все-таки я велел Гюнтеру убрать щенка. Он пытался это сделать, но неудачно. Только легко ранил. Больше Хинский пока не появлялся на заводе.

Акимов замолчал, сцепив на животе руки. Глаза Березина, полные неподдельного ужаса, неподвижно глядели на Акимова. На лице Гоберти отразились смущение и тревога. Хотя в комнате было прохладно, лицо и лоб его порозовели. Он вынул платок и несколько раз обмахнулся им.

Первым прервал молчание Березин.

— Это ужасно… — прохрипел он. — Это могло кончиться убийством! В нашей стране это самое ужасное преступление. За него карают беспощадно!..

— Да… это очень серьезно, — произнес Гоберти, задумчиво раскладывая и складывая на коленях платок.

Акимов иронически посмотрел на Березина:

— Неужели? Вы только теперь об этом вспомнили? А разорвавшийся насос в шахте номер три? Разве не он убил Красницкого и мог бы повлечь гибель многих других? А при взрыве «Чапаева» не погибли четыре человека? А что еще наделает Коновалов, если лава поможет ему? Тут нечего прятать, как страус, голову под крыло. Кто сказал «А», тот говорит «Б». Я и сказал это «Б».

— Но ведь это предумышленное убийство, — почти взвизгнул Березин. — А там все можно было бы объяснить случайностью, несчастным стечением обстоятельств.

— Во всяком случае, — недовольно сказал Гоберти, — вы должны были, Константин Михайлович, раньше поговорить с нами или хотя бы со мной. Я не собираюсь мешать вашей инициативе, но…

— Вас не было в городе, — насупившись, ответил Акимов. — А Николай Антонович, конечно, истерику устроил бы… как сейчас. Да и времени не было, нужно было торопиться.

— А я все-таки протестую! — говорил Березин, ударяя ладонью по столу. — Протестую… Нельзя бессмысленно увеличивать ответственность. Тем более безрезультатно…

— Ответственность нисколько не увеличилась, — раздраженно возразил Акимов. — Покушение было произведено с геликоптера в сумерках, на лету, и никаких следов теперь не найти. И, наконец, я должен вам заявить, что мне надоело все время приспосабливаться к вашей трусости и постоянно оглядываться на нее. Я пошел с вами потому, что мне нужно было поле активной деятельности, активной борьбы. А вы что? Властвовать вы любите, но вы хотели бы добиться власти без риска для своей драгоценной особы. Не пройдет, Николай Антонович!

— Вы не смеете! — вспыхнул Березин. — И, пожалуйста, не забывайте, что я никогда не искал вашей волчьей стаи! Вам это может подтвердить и Эрик Вильямович. Я с ним иду, а не с вами.

— Ну, довольно, дорогие друзья, — произнес, вставая с кресла, Гоберти. — Дело сделано, и ссориться поздно. По каким бы дорожкам мы все ни шли, но цель у нас одна. Как говорится в одной замечательной русской пословице: «Как бы ни болела, лишь бы умерла». Хе-хе! Только прошу вас, дорогой Константин Михайлович, в будущем таких вещей не делать без консультации со мной.

Акимов угрюмо наклонил голову.

— Ну, я спешу, — продолжал Гоберти. — Я выйду один. Константин Михайлович потом.

Он дружелюбно, с широкой улыбкой потряс руку своим собеседникам и вышел из кабинета.

Воцарилось короткое молчание — недовольное, почти враждебное. Березин, не поднимая глаз, нервно перекладывал с места на место какие-то бумаги. Акимов, вытянув короткие ноги, играл большими пальцами сцепленных рук. Потом, все так же молча, он встал, подал руку Березину и вышел.

Едва дверь закрылась за ним, Березин откинулся на спинку кресла, прерывисто и шумно вздохнул, закрыл глаза.

Через минуту послышался стук. В кабинет вошел секретарь.

— Можно выключить? — обратился Хинский к капитана Светлову.

На побледневшем лице молодого лейтенанта, в его глазах стояло с трудом сдерживаемое торжество.

Капитан молча кивнул головой, встал и потянулся.

Хинский нажал кнопку на аппарате, экран потух, и кабинет Березина исчез.

— Ну, поздравляю вас, лейтенант, — произнес капитан. — Операция проведена блестяще. Объясните, как это вы все устроили?

— Очень просто, товарищ капитан. Из донесений сержанта Гаврилова о перехваченных разговорах Акимова с Березиным я узнал, что совещание должно произойти именно у Березина, в его служебном кабинете. Лучшего места им бы, конечно, и не найти. В министерстве постоянно много народу, в кабинете Березина часто происходят совещания. Но и я лучшего места не мог бы ожидать. У меня было три дня сроку. Через министра ВАРа я добился представления мне на последнюю перед совещанием ночь комнаты, соседней с кабинетом Березина. Конечно, никто не знал ни моих целей, ни намерений. Нашему радиоинженеру я своевременно дал задание, и он успел подготовить схему установки и аппаратуру. В ночь перед совещанием в пустой соседней комнате мы пробуравили стену в кабинет Березина, ввели в отверстие трубку звуко- и светоприемного аппарата, сделали скрытую проводку и присоединили ее к домовой радиосети. Остальное, я думаю, понятно… В общем, тут ничего нового нет. Принцип тот же, что в установках для скрытого наблюдения за жизнью животных в их норах, берлогах и логовищах. Я применил его лишь для наблюдения за зверями двуногими. Вот и все.

— Очень остроумно, лейтенант. Еще раз поздравляю вас. Министр и майор будут очень довольны. С таким документом, — капитан кивнул на диктофон, — можно, пожалуй, приступить к активным действиям.

— Я думаю, капитан, прежде всего повторить радио на шахту номер шесть, но уже с приказом об аресте Курилина, — сказал Хинский вставая.

— Совершенно правильно, — одобрил капитан. — И как можно скорее. — Он заложил руки за спину, прошелся по кабинету и продолжал: — Потом перенесите на бумагу всю звукозапись диктофона, изучите материал и доложите мне ваши предложения о необходимых мерах. Сегодня в двадцать ноль-ноль я жду вас у себя.

Один из аппаратов на столе издал короткое гудение. Хинский нажал кнопку под столом. Дверь раскрылась, и секретарь министра быстро вошел, размахивая небольшой бумажкой.

— Лейтенант, вам… Срочно от министра…

Хинский бросился навстречу.

— Разрешите, капитан? — пробормотал он, пробегая глазами бумагу, и вдруг вскрикнул с радостью и изумлением в голосе: — От майора! Он жив! Коновалов арестован… Капитан, смотрите, читайте!..

У капитана дрогнули поднятые брови. Он взял бумагу из рук Хинского и вполголоса прочел:

— «Москва. Министру госбез. Лейтенанту Хинскому. В отмену моей предыдущей 188. Коновалов, он же Курилин, задержан майором Комаровым после попытки взрыва поселка шахты номер шесть. Все благополучно. Комаров, Карцев и Дима Денисов у меня, в поселке шахты. Коновалова доставлю в Москву в ближайшее время. Замминистра ВАРа Лавров. 189».