Победоносец / Zwycięzca

Глава I

Весть о пришествии Победоносца и страшном поражении шернов быстро разошлась по стране, и когда настал час вечерней молитвы, огромная площадь перед собором не могла вместить народные толпы, которые стеклись туда из самых разных мест. Кроме жителей Теплых Прудов и окрестных поселков, кроме тех, кто пришел в поселок вместе с Марком, пришли охотники, живущие в джунглях на пологих склонах Отеймора, пришли искатели жемчуга и янтаря, пришли крестьяне, умельцы разводить здешние мясистые съедобные растения, и полудикари с дальнего Перешейка между двумя морями, закаленные в неустанных, кровопролитных стычках с выворотнями, и люд из цветущих деревень поближе, привыкший к роскоши и всевозможным удобствам.

У самого собора раскинули свой товар местные торговцы, нахваливая пришлому народу рыбацкие сети и разную утварь, на которую простолюдины из дальних мест поглядывали с изумлением, не имея понятия, как ею пользоваться. В торговом ряду бурлило. А на тенистой стороне площади, где было не так жарко, вокруг нескольких братчиков сбились кучки любопытствующих послушать о пришествии Победоносца, который сперва предстал перед братией, как было заповедано испокон веков, а теперь несет мир и благодать всему народу лунному. Были и те, кто теснился вокруг солдат первосвященника и ополченцев Ерета и, затаив дыхание, с восторгом слушал рассказы о битве, которая закончилась полным разгромом шернов. Всплескивали руками, славили рост и силу Победоносца и охотно покупали шкуры убитых шернов, отсчитывая точеные янтарные бусины. Шкуры шли с аукциона: воякам нужны были денежки на азартную игру и на хмельной сок «нои», так называлось здесь соответствующее зелье.

А некоторые шли к морю, где прямо на лестнице большого здания устроился торговец рабынями. В зависимости от возраста и красоты цена за душу колебалась от двух до шести горстей янтарных бусин. Сетовали, что нынче дорогонько, но торговля шла. Уж слишком велик был наплыв, и хватало желающих заодно прикупить светловолосую работницу на свою дальнюю усадьбу.

Звучали вопли зазывал, смех и ругань на всех наречиях. Сквозь открытые настежь двери харчевен слышно было, как горланят песни успевшие хлебнуть охотники до крепчайшей «ноевки». И время от времени все перекрывал хор монахов, в набожном рвении ожидающих выхода Победоносца.

И вот он вышел, предстал во весь свой огромный рост на паперти собора. Как раз в ту самую пору, когда вот уже несколько сот лет первосвященник, по обычаю, выходит приветствовать народ возгласом «Он придет!».

И, едва он вышел, кончилась торговля, стихли шум и песни — и тысячи голосов восславили его имя, благословляя день и час, когда он прибыл на Луну, а особо час, когда он перешагнул порог храма сего, и час, когда его мощная десница поразила шернов, извечных ворогов народа лунного.

Он стоял среди всеобщего ликования на том самом месте, где обычно стояли первосвященники в парадном убранстве, стоял в будничной одежде под расстегнутой кожаной курткой, но от его высокой молодой фигуры исходили такой свет и такая сила, что не только те, кто видел его впервые, но и жители Теплых Прудов, знакомые с ним с утра, глаз не могли отвести от него, начисто позабыв об Элеме, жавшемся к его ногам.

Марк поднял руку в знак, что хочет говорить. Но прежде чем смог начать, не опасаясь, что его голоса не расслышат сквозь общий шум, прошло некоторое время. Там и сям по краю площади кто-то пел, кто-то доругивался, но ближе к собору стеснились желающие слушать, с обожанием и любопытством ждавшие, каково будет первое обращение Победоносца к народу.

Марк окинул площадь ясным взглядом и отбросил назад прядь волос с виска.

— Братья! — начал он. — Я прибыл сюда с дальней Земли, но зову вас братьями, потому что и вы ведете свой род оттуда, пусть и через забытых отцов. Я не ведал, кем окажусь среди вас, не предугадывал трудов, которые меня здесь ждали и за которые берусь. Так сложилось, что прежде обстоятельного разговора с вами мне довелось взяться за ратный труд. И во благо. Если бы я начал этот долгий день, который вот-вот закончится, с бесед с вами, мне пришлось бы со многим не согласиться и, может быть, развеять многие ваши надежды. Но день прошел в общем кровопролитном сражении. Я увидел ваших врагов и понял, насколько они ужасны. Понял ваши горести и ваши беды. Отчасти вы сами в них повинны, но это не умаляет ваших страданий. Мне рассказали об этом ваши жалобы и книги, которые вы почитаете святыми. Я прочел их все, отдыхая после битвы, которая стоила вам большой крови и многих жизней. Но битва еще не завершена, вы сами об этом знаете. Враг силен и коварен, и добить его можно только в его собственном логове… Еще до того, как я во всех подробностях прочел об этом в ваших книгах, я узнал, что вы ожидаете с родной Земли победоносца и освободителя. И вот перед вами я, пришелец оттуда, который хочет вам помочь. Я научу вас всему, что знаю. Вы видели у меня в руках огнестрельное оружие — я научу вас изготовлять его, а с помощью ваших лучших вождей я научу пользоваться им то отборное войско, с которым мы переправимся через Великое море, чтобы навсегда сломить черную силу шернов…

Раздался общий крик радости. Марк выждал, покуда он стихнет, и продолжил:

— Но это всего лишь первая часть того, что необходимо сделать. Вслед за тем я хотел бы искоренить зло, которое свило себе гнездо среди вас самих. Я вижу среди вас господ и рабов, вижу бедных и богатых, вижу притеснителей и притесненных. Вижу несправедливые, дурные законы, вижу предрассудки и жестокость, вижу потачку тем, кто в состоянии купить себе безнаказанность. Ваши женщины угнетены, а мужья считают, что исполнили свой долг, едва избавив жен от голодной смерти. Когда-то так было и на Земле, но там мы это преодолели, и я верю, что с моей помощью вы тоже научитесь жить иначе.

Вновь раздался общий крик, но не такой дружный. Кое-кто из именитых людей и купцов побогаче начал перешептываться в страхе перед новшествами, которые намерен затеять пришелец с Земли. Но перечить вслух не посмел никто — лишь друг другу на ухо говорили, что порядки на Луне завещаны от праотцов и святы и притеснений никто никому не чинит, уж бедноту-то никто не трогает, у кого нет ничего, с того и взять нечего. Богатым-де тяжелее. Мало того, что богатство трудами достается, так еще и покою нет — вдруг, неровен час, ограбят или положения лишишься.

Победоносец всего этого не слышал. Он перевел дыхание и продолжил:

— Когда все устроится, как должно, когда вы освободитесь от врага, который вас угнетает, и от зла, поселившегося меж вас, я отдам вам власть, а сам вернусь на родину, на светлую звезду, которая вам видна в небесах. И может быть, кое-кого из вас возьму с собой, чтобы и вы подивились громадности мироздания, увидели звезды не только над головой, но и под ногами, побывали на Земле, которая дала начало самой Луне и породила людей, в том числе и вас. Но до того, как это случится, до того часа, как мы распростимся, потому что всех я взять с собой не смогу, я буду править, а вам надлежит слушаться, если хотите, чтобы я в действительности оказался тем заветным Победоносцем, каким вы меня заранее провозглашаете. Я велел найти человека, который нынче утром приветствовал меня с этого места и говорил мудрые речи. Я хотел вместе с ним установить для вас новые законы, но его до сих пор не нашли. Поэтому до той поры, пока вы не научитесь править сами по собственной разумной воле, как это делается на Земле, я назначаю Элема исполнителем моих указаний. Ведать военными делами я назначаю Ерета, он поможет мне вооружить и обучить войско, о котором я говорил. А чтобы вы знали, что в женщине я — не то что вы — вижу равного себе человека, я назначаю вестницей моей воли Ихазель, внучку вашего пропавшего первосвященника.

И снова раздался общий приветственный крик. Народ повторял Марковы речи, толкуя их, кто как сумел, пошли разговоры о пропавшем первосвященнике Крохабенне, о новой должности Элема, но вперед всего из уст в уста побежала весть о предстоящем походе в страну шернов. Этому предприятию дивились как чему-то неслыханному, о таком до сих пор никто не смел даже мечтать.

— Он вооружит войско огненным боем, — повторяли рассказчики. — А это то самое страшное оружие, которым он у нас на глазах разил убегающих шернов.

— И раздаст воинам молнии про запас. Мы перебьем шернов всех до одного и завладеем их богатствами.

— Да! Луна принадлежит людям! Старый Человек отдал ее во владение нам!

— Да здравствует Победоносец! Отныне и вовеки!

Марка славили и восхваляли без конца.

А он величественным монаршим кивком простился с народом и уже готов был удалиться с милостивой улыбкой на устах, как вдруг почувствовал, что кто-то теребит его за локоть.

Рядом стоял большеголовый человечек с буйной гривой и, казалось, пронизывал Марка грозным взглядом крохотных серых глаз.

— У тебя что? Просьба? Жалоба? Ступай с этим к Ихазели, — сказал Марк.

Человечек отрицательно покачал головой.

— Хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Мне интересно понять, чего ради ты морочишь людям головы?

— Что-о?

Приступ с вопросом — нет, с обвинением! — был так внезапен, что Марк не вдруг нашелся, что ответить. А человечек, видимо, истолковал растерянность великана как свой успех, поскольку насупил брови и строго повторил:

— Чего ради ты морочишь людям головы? К чему эти сказочки про Землю? На глазах у толпы я спор заводить не собираюсь, но если хочешь, пойдем в храм и там поговорим.

Начало показалось Марку на диво потешным. Стало интересно, что это за персона.

— С удовольствием. Рад буду выслушать.

С этими словами Марк подхватил крошку — борца за правду под руку и вместе с ним направился в собор.

— Так, рассказывай, дорогой, чем это я, по-твоему, морочу людям головы? — спросил Марк, когда они остались одни.

Человечек прочистил горло и постарался придать лицу наисерьезнейшее выражение.

— Я Рода, — с важностью сказал он.

— Очень приятно.

— Я Рода, — повторил человечек, словно это имя должно было сразить Марка одним своим звуком.

— Слышу. Ну и что?

— Первосвященника Крохабенну уговаривали побить меня камнями.

— К счастью, он на это не пошел. А то я не имел бы удовольствия…

Рода еще больше насупился:

— Шутки в сторону. Не о том разговор.

— Прекрасно. А о чем?

— Я с давних пор борюсь против одурачивания несчастной черни поповскими небылицами о земном происхождении людей.

— Так-так.

— Ты знаешь не хуже меня, что Земля необитаема. Наверняка там нет существ, похожих на людей.

Это и впрямь становилось забавно.

— То есть как? А я?

— Ты никогда не бывал на Земле, — убежденно сказал Рода.

— Ничего себе новости! — воскликнул Марк.

На лице Роды явилась враждебная тень.

— Не будем играть в прятки. Со мной этот номер не пройдет. На моей стороне знание.

— Так ты считаешь, что люди испокон веку жили на Луне? На этом самом месте?

— Нет. Не на этом самом месте. Сюда их привел человек, которого в легенде называют «Старым». Весь вопрос в том, зачем привел.

— Значит, все-таки «привел». Но откуда?

— Оттуда, откуда и ты явился, — ответил Рода, хитро заглядывая Победоносцу в глаза.

— Так будь любезен, скажи, откуда явился я.

Рода помедлил с ответом. Усевшись на стол, рядом с которым поместился Марк, он оперся руками о колени и пригнулся, не сводя глаз с Марка, словно с высоты своего положения хотел увидеть, какое впечатление произведут его слова. И наконец отчеканил:

— Ты прибыл… с той стороны.

— Не понял, — ответил Марк. Он действительно не понял.

Рода неприязненно поморщился.

— Все еще надеешься обмануть меня, — сказал он. — Ладно, суть не в этом. Я тебе докажу, что знаю истину, так и быть, расскажу все то, о чем ты сам прекрасно знаешь, ты сам увидишь, что меня на сказочках не проведешь, и, может быть, тогда мы с тобой договоримся.

— Так все же: откуда же я прибыл? — с некоторым раздражением повторил Марк свой вопрос.

Рода усмехнулся с оттенком превосходства.

— Начнем сначала, — сказал он. — Попы всячески распространяют небылицу о том, что люди прибыли на Луну с Земли. А я утверждаю, что, во-первых, Земля необитаема, что, во-вторых, если даже она была бы обитаема, жители Земли очень сильно отличались бы от людей и, в-третьих, каковы бы они ни были, им вовеки не добраться до Луны. И я докажу тебе, что…

Марк усмехнулся:

— Милый мой Рода! Несколько тысяч лет тому назад на Земле жил мудрец, который утверждал, что, во-первых, мира не существует, что, во-вторых, если бы даже мир существовал, человек был бы не в состоянии об этом узнать и, в-третьих, уж наверняка не смог бы никому другому рассказать о том, что ненароком узнал. А сам он за деньги учил других разбираться в природе вещей.

— При чем тут это?

— Да почти ни при чем. Просто мне, человеку с Земли, смешно, когда ты, чьи предки тоже люди с Земли, городишь мне невесть что.

— А все равно моя правда, даже если бы ты прибыл с Земли, что, впрочем, исключается. Ты слушай. Земля намного больше Луны и тяжелее, поэтому там предметы весят гораздо больше…

— Откуда ты об этом знаешь? — удивился Марк.

— Увы, должен признаться: от вас.

— Как это?

— Очень просто. У твоего сородича, который много веков тому назад привел людей с той стороны Луны на эту, были книги. Он тщательно хранил свои секреты, точно так же, как и ты, — сейчас я лично убеждаюсь в этом, — и когда возвращался на ту сторону, сжег свой дом и все свои книги. Но кое-что удалось спасти и сохранить. Не попам, о нет! Попы заботятся только о книгах с бесполезными сказками. Сокровища, которые удалось вырвать из ваших скаредных рук, все эти сотни лет сберегаются в моем роду. Так что мне было откуда почерпнуть знания.

— Вот теперь понятно. Из книг, которые написаны на Земле, ты почерпнул доказательства ее необитаемости. Есть с чем поздравить!

— Не важно, откуда почерпнул. Важно, что почерпнул, причем неоспоримые. Ты утверждаешь, что на Земле живут люди, подобные тебе по размерам? Смилуйся! Такой великан при вшестеро большем весе, даже будь он величайшим силачом, там не смог бы двинуться с места! Тамошнее давление воздуха попросту раздавило бы ему легкие! Ха-ха! Хотел бы я полюбоваться, как ты выглядел бы на Земле!

Рода, в упоении потирая ручки, лукаво засмеялся и заглянул в глаза Марку.

— И кроме того, тамошние короткие дни и ночи крайне неблагоприятны для зарождения жизни, — помолчав, продолжил он. — Не успеет растение окрепнуть на солнечном свету, как наступает ночь и оно неминуемо гибнет от холода. И уж если на то пошло, знаешь ли ты, что такое те белые пятна, которыми в течение нескольких наших дней бывают покрыты некоторые части Земли? Знаешь?

— Мне интересно услышать твое мнение, — сказал Марк.

— Это снег! — торжествующе воскликнул Рода. — Снег! А это значит, что там и днем холода, и длятся они так долго, что выдержать такой срок ни одно живое существо не способно!

— Недолго и поверить, что Земля необитаема. Но тогда откуда же я, по-твоему, взялся?

Рода окинул Марка изучающим взглядом:

— Не хочешь, значит, признаваться несмотря ни на что! Ну, хорошо. Я мог бы привести множество других доказательств тому, что люди на Земле не живут и жить не могут, но вижу, что это бесцельно. Так и быть, скажу тебе прямо, откуда явился этот «Старый Человек» и откуда ты сам.

— Давно пора.

Из толстой папки, которую принес с собой, Рода вынул карту и разложил перед глазами Марка.

— Смотри!

— Карта безвоздушной стороны Луны, — сказал Марк, мельком взглянув на развернутый лист. — Исполнена по фотоснимкам с Земли.

Рода засмеялся:

— Знать не знаю, что еще за «фотоснимки с Земли»! Знаю, что, глядя со стороны, таких карт не рисуют. Тот, кто ее чертил, отлично знал те места. Глядя со стороны, рисуют карты вроде этой.

С этими словами он положил перед глазами Марка обгорелый обрывок карты Европы, спасенный из горящего дома Старого Человека.

Настал черед смеяться Марку.

— Но, дорогой мой Рода! Ведь эта карта более точна и подробна!

— В том-то и дело! Чтобы рисовать такие «точные карты», надо обладать большой фантазией и видеть образчик далеко и смутно, скажем, на небе. Глянь, какая раскраска, как поделен материк безо всяких на то причин. А эти кружочки? Что они означают? И при каждом название, попадаются даже очень остроумные.

Марк пожал плечами:

— Ты меня и впрямь вот-вот уговоришь, что я никогда не бывал на Земле.

— Если ты до сего дня вправду верил, что бывал там, значит, ты просто сумасшедший, — ответил Рода. — Однако я тебя сумасшедшим не считаю, — добавил он, помолчав. — Больно ты себе на уме для сумасшедшего. Ты добиваешься, чтобы в это поверили мы.

Рода спрыгнул со стола, заходил взад-вперед большими шагами и принялся говорить связно и складно, словно повторяя сказанное уже не один раз:

— На безвоздушной стороне Луны когда-то была цветущая и богатая страна. Там, под ночным сиянием Земли, на зеленых лугах, у подножия снежных гор, на берегах голубых морей, жили люди. А здесь, где Земли не видно и по ночам царит непроницаемый мрак, жили одни шерны, которые носа не смели сунуть на другое полушарие, в страну, где владычествуют люди. Эти люди были могучи, ужасны видом и счастливы. Но со временем благословенная Земля перестала обогревать по ночам этот край, воздух улетучился, моря высохли. И тогда люди…

Он примолк и на миг впился в Марка изучающим взглядом.

— И тогда люди… — подхватил Марк.

— Я знаю вашу тайну, — после некоторого молчания сказал Рода. — Взгляни на эту карту, она выдает вас с головой. На той стороне Луны, которая обращена к Земле, полно расщелин, провалов и пропастей. Это входы в ваше царство, которое вы построили ниже безжизненной поверхности. Там, в искусственно освещенных пещерах, вы до сего дня живете в роскоши и счастливом благоденствии. Там у вас подземные города, нивы и подземные моря. И вы ревниво оберегаете вашу тайну, опасаясь шернов, а может быть, и нас, оставленных без наследства.

Страстная ненависть исказила черты лица Роды, рот судорожно оскалился, блеснули зубы.

— Да будет проклят Старый Человек, да будет проклят тот, кто вывел нас сюда, на горе и нищету, кто бы он ни был! Но мы вернемся! Раньше или позже, но мы вернемся!

Мы слабее вас, это правда, но зато нас наверняка намного больше. Вряд ли вас там много в ваших пещерах!

Марк спокойно положил ему руку на плечо.

— Уймись, Рода! — сказал он. — Поверь: все это твои собственные выдумки. Та сторона Луны необитаема. Люди живут на Земле. Иное дело, было или не было преступлением прививать род людской здесь. Но тут уж ничего не поделаешь: свершилось.

— Вот именно! Свершилось! А чтобы не пересвершилось, чтобы мы не вернулись, ты являешься сюда и твердишь нам старые сказочки про Землю! Да! Чтобы мы пялили глаза на голубые небеса, на дальнюю звезду, на что угодно, лишь бы не глядели себе под ноги, лишь бы не искали здесь того, что нам принадлежит, но отторгнуто! А может быть, и вас там шерны взялись донимать? Отыскали тайные проходы к вам, нападают и притесняют? А? Что скажешь? И тебя сюда послали, вспомнили о нас, жалких потомках какого-нибудь изгнанника или преступника, которого попы нас заставляют почитать, чтобы мы под твоим геройским водительством воевали с шернами в их собственной стране ради вашей пользы! Недаром ты первым делом объявил поход!

Рода давился словами, метал их исступленно, ненавидяще, с горькой издевкой в горящих глазах. Напрасно Марк пытался прервать этот поток. Ожесточившийся умник ничего не хотел слушать. Что ему ни говори, он отмахивался, убежденный, что только ему ведома подлинная правда, только он один ей защита.

Наконец Марку поднадоело.

— Что тебе от меня нужно? — резко спросил он.

— Чтобы ты не морочил голову народу, который и так одурачен поповскими сказками, — твердо ответил Рода. — Чтобы ты не плел небылиц насчет Земли, не внушал людям неутолимых и туманных печалей. Нам и так здесь туго приходится, и нечего ради забавы направлять наши взоры к небесам и толковать о смехотворной лжеродине, куда вовек не ступит наша нога. Вот чего я требую. И если ты хочешь, чтобы я поверил в твою добрую волю, укажи нам дорогу в ту страну, где вы живете.

— А если я откажусь?

— Тогда между нами война не на жизнь, а на смерть.

— Даже если я помогу вам одолеть шернов?

— Даже если ты поможешь нам одолеть шернов. Потому что своими небылицами ты причинишь нам на будущее больший вред, чем это удалось бы шернам.

Марк встал, и словно вдруг гора нависла над мизерной фигуркой антагониста. Тот невольно попятился, но, желая скрыть охвативший невольный страх, насупился и сурово сказал:

— Жду ответа.

— Готов торжественно поклясться, что никому никаких небылиц рассказывать не собираюсь, но запомни, дорогой мой Рода: я не перестану напоминать людям, что их предки пришли сюда с Земли и что их родина — это Земля. По-моему, это только облагородит вас и поднимет в собственных глазах.

Рода молча направился к выходу.

— Постой! — окликнул Марк. — Ты хотел, чтобы я указал тебе дорогу в ту страну, откуда прибыл, и помог тебе туда попасть. Всех взять с собой обратно не смогу, но у меня в машине хватит места на шестерых таких, как ты. Могу взять тебя с собой, когда буду возвращаться. Не хочешь ли прокатиться на Землю и убедиться, что она обитаема?

Рода приостановился и внимательно выслушал Марка. И проницательно усмехнулся:

— Так я и думал. Хочешь забрать меня с собой, чтобы здесь после твоего отъезда никто не подрывал веры в небылицы о Земле, чтобы в зародыше искоренить…

Замолк на полуслове и задумался.

— И все-таки как же ты сюда добрался? — внезапно спросил он.

Марк взмахом руки начертил в воздухе параболу.

— В снаряде. Его можно увидеть в Полярной стране. Он там стоит на собственной катапульте.

— И тем же путем можешь вернуться?

— Да. Могу. Достаточно войти, тщательно закрыть за собой люк, разбить стеклышко и нажать кнопку.

— Кнопку под стеклышком?

— Да. Катапульта заряжена воздухом, который оказался сжат при падении снаряда. Стоит ей сработать, снаряд вернется в точности на то же место, откуда запущен, то есть на Землю.

На толстых губах Роды появилась уже знакомая Марку хитренькая улыбочка.

— Не на Землю, а к одному из входов в ваши подземные города на той стороне, скажем так. Но суть не в том. Я хотел… Впрочем, суть не в этом. Великолепный транспорт, просто великолепный! Прежде всего тем, что посланец на обратном пути не может быть выслежен. Однако…

Рода замолк и, не слушая больше Марковых речей, быстро вышел из собора.

Победоносец проводил его взглядом и презрительно махнул рукой. Однако вскоре неожиданно помрачнел как туча. Пришло в голову, что надо бы поставить охрану при машине в Полярной стране, но поначалу самому смешно стало.

— А охрану все-таки надо поставить, — пробормотал он. — Береженого Бог бережет.

Показалось, что в сумрачной глубине собора мелькнуло темно-лиловое платье золотоволосой Ихазели, он громко позвал ее, но в ответ донеслось только эхо. Усмехнулся про себя, однако не так беззаботно, как прежде, и направился к главному амвону из черного мрамора и к кованой бронзовой дверце за ним. Отпер ее, — он уже знал, как это делается, — зажег каганец и зашагал вниз.

В прежней тайной святая святых собора похозяйничали изрядно. Богатые укладки с крепкими запорами, где хранились дорогие облачения и драгоценная утварь, новый первосвященник приказал перенести туда, где поселился, в дом через площадь. Хочешь не хочешь, а пришлось смириться с приказом Победоносца оставить дворец первосвященника за внучкой Крохабенны. В подземелье остались одни книги. Прежде святые, а нынче никому не нужные, они были свалены в кучу рядом с отодвинутым к стене малахитовым столом. А в глубине, где на плите из полированного туфа таинственно поблескивал золотой знак Пришествия, под золотой надписью, литеры которой сплетались в слова великого обещания «ОН ПРИДЕТ», словно бы в свидетельство того, что пробил час и на Луну воистину явился Победоносец, к стене был прикован с распростертыми руками некогда всемогущий правитель, а ныне жалкий пленник шерн Авий. Его распущенные крылья, прижатые к стене, потихоньку кровоточили, сочилась и зияющая рана на шее, сукровица стекала по груди и капала на пол, собираясь в лужицу.

Марк поднял каганец и осветил уродливое лицо шерна. Тот моргнул налитыми кровью бельмами и ненавидящим взглядом уставился на победоносного врага. На миг напряглись прикованные змееподобные руки и дрогнули придавленные крылья, но, видимо, шерн тут же вспомнил, насколько бессилен: не тратя сил попусту, сомкнул веки и грузно повис на железных цепях. Марк попятился на несколько шагов.

Победоносец уже знал, что те из шернов, кто общался с людьми, понимают человеческую речь, однако не мог заставить себя заговорить с этим нелюдем. Стоило открыть рот, слова застревали в горле и охватывало отвращение, граничащее со страхом. Однажды в его присутствии Элем заговорил с Авием, сказал по поручению Победоносца, чтобы пленник не страшился ни пыток, ни смерти, что он будет живьем доставлен на Землю в сверкающей машине пришельца. В ответ Авий хрипло выругался, и у Марка до сих пор звучал в ушах этот омерзительный, непредставимый голос, тем более жуткий, что звучал по-человечески, а исходил от твари, начисто лишенной человеческого образа и подобия.

Марк сел на малахитовый стол и поставил рядом каганец. В неверном, мигающем свете золотые круги священного знака то посверкивали, то угасали, скрываемые огромной, пляшущей тенью шерна, метавшейся, словно привидение, по глади полированного камня, стоило язычку пламени вздрогнуть. Тварь висела, как мертвая, с упавшими крыльями и бессильно поникшей головой, а тень внезапными бросками взлетала у нее из-за спины, пошатывалась, опадала и снова взлетала, покрывая сверкающие буквы надписи и золотые круги знака. Невольно пробирал страх. Марк сделал движение, словно собирался встать и бежать вон из этого мрака, но тут заметил, что шерн открыл глаза и смотрит на него пронизывающим взглядом.

Марк превозмог себя и встал.

— С тобой хорошо обращаются? — спросил он, и собственный голос показался изменившимся, каким-то чужим.

Шерн сощурился, долго молчал и наконец ответил:

— Пошел вон, пес. Тошнит от тебя.

Марка охватила внезапная ярость.

— Замолчи, животное. Я твой хозяин и прикажу проучить тебя кнутом.

— Воля твоя.

— Еще бы, раз я тебя изловил.

— Врешь. Меня случайно изловила девка, а не ты, болван.

— Я заберу тебя с собой на Землю.

Шерн визгливо хохотнул:

— Ни на какую Землю ты не вернешься. Подохнешь тут.

— Вернусь. Но прежде перебью вас всех до одного. Истреблю в собственной стране, как истребил здесь. Здесь ни одного шерна в живых не осталось, кроме тебя.

Авий открыл обе пары глаз и внимательно посмотрел на Марка.

— Сними оковы и освободи меня, — помолчав, сказал он. — За это я разрешу тебе убраться на Землю живым и невредимым.

Настал черед засмеяться Марку:

— Сниму. Если ты пойдешь ко мне в проводники по вашей стране, куда я собираюсь идти войной.

Шерн не удостоил Марка ответом. Отвернулся и уставился на трепетный огонек каганца. И тогда Марк, пересилив отвращение, подошел и коснулся пальцем косматой шерсти на груди шерна. Мех оказался неожиданно мягким.

— Согласен? — настойчиво спросил Марк.

Авий медленно повернул голову к Марку, окинул лицо Победоносца долгим и бесстрастным взглядом, а потом проворчал:

— Еще не поздно меня убить. А то победа будет за мной. Потому что ты дурак. Как все люди.

— Значит, не поведешь?

— Я поведу! — неожиданно раздался голос из угла, где сходились своды.

Марк с живостью обернулся. Он и позабыл о присутствии Нузара, который лежал в темноте на подстилке, прикованный за ногу.

— Ты? А ты знаешь страну шернов?

— Да, — ответил выворотень и встал. — Я там родился. Моя мать была у них в плену, ее потом задушили. Я поведу тебя, владыка, потому что вижу: ты сильнее шернов, и, значит, ты победишь.

Авий повел головой, уставился на своего прежнего слугу и с безграничным презрением процедил:

— Дурак.

Глава II

— Крохабенну нашли?

Севин потупился:

— Нет, Ваше Высочество. Пока не удается…

Не договорил и заглянул в глаза новому первосвященнику, как бы надеясь вызнать там подлинный смысл вопроса. Некоторое время Элем тоже пытливо всматривался в своего клеврета. А потом опустил взгляд и руками в золотых перстнях начал перебирать бумаги, лежащие на мраморном столе. И, не поднимая глаз, как бы нехотя, спросил:

— Может, плохо ищут? Победоносцу желательно… На губах Севина заиграла лукавая улыбочка.

— Облеченные доверием были бы рады исполнить все, что пожелает Победоносец, и все, что угодно Вашему Высочеству, но возникли непреодолимые трудности. Прежнего первосвященника, казалось бы, видели все, но, как ни странно, очень мало кто знал в лицо. Среди занятых поисками нет ни одного способного самостоятельно опознать его, тем более что он наверняка переодет и…

Элем облегченно вздохнул.

— Прикажете продолжать розыск? — помедлив, спросил Севин, не дав патрону отмолчаться.

— Да-да. Пусть ищут.

— Те же люди, что и до сих пор?

— Н-ну, если нет других, то-о…

— Как будет угодно Вашему Высочеству.

— Желательно знать, где он скрывается, — помолчав, сказал Элем.

Севин снова заглянул ему в глаза и потупился в знак того, что приказ понят.

Первосвященник встал из-за стола и направился к широкому окну, из которого открывался вид на площадь перед собором. Теперь это свободное ровное место отвели под стрельбище, где солдаты под руководством Ерета учились владеть огнестрельным оружием, изготовленным верными людьми, которых Победоносец посвятил в тайну устройства. Некоторое время Элем прислушивался к звукам выстрелов по мишеням и протяжным командным окрикам, а потом снова повернулся к ожидающему Севину.

— Кого слушаются эти люди? — внезапно спросил он.

— Имея в вашем лице законного первосвященника…

Элем сердито повел рукой, не давая договорить.

— Я спрашиваю, кого слушаются эти люди? Победоносца или Ерета?

Севин пожал плечами:

— Не знаю.

— Так узнай.

— Как будет угодно Вашему Высочеству. Но-о…

— О чем задумался? Говори.

— Не знаю, как точнее сказать, Ваше Высочество. Возможно, было бы лучше, если бы слушались Победоносца, а не Ерета.

Господин и клеврет воззрились друг на друга.

— Полагаешь, что Ерет…

— Да, Ваше Высочество. В настоящее время он как будто бы всецело предан Победоносцу, но его гложет обида из-за этой, ну… и надо полагать, постепенно…

Севин примолк, хотя Элем не перебивал, а как бы взвешивал что-то в уме, глядя в окно, как под ударами пуль крошится толстая стена, служившая новобранцам мишенью. И после долгого молчания раздельно сказал:

— Ошибаешься, Севин. Ерет всей душой предан благословенному Победоносцу, предан и мне, первосвященнику, так что можно безо всяких опасений внушать воинам слепое послушание прежде всего Ерету. И воины это легко поймут. Ведь Ерета им поставил в начальники сам Победоносец.

И отошел от окна. Несколько раз медлительным шагом прошелся по комнате, снова сел за мраморный стол, заваленный разными бумагами, и погрузился в чтение.

Но Севин не уходил. Заметив его выжидающую позу, Элем, наконец, поднял на него глаза:

— Что еще?

— Есть вопрос. Не прикажет ли Ваше Высочество принять меры к задержанию бывшего брата нашего Хомы?

Элем с живостью откинулся за столом:

— Хомы?.. А в чем дело?

— Мы-то понимаем, что он от старости слегка впал в детство, но посторонние не понимают и поэтому прислушиваются к его речам. Есть мнение, что его умственное расстройство усугубляется и начинает несколько выходить за пределы терпимого.

— Его слушают? — спросил Элем напрямик, от волнения позабыв об уклончивых выражениях, которые употреблял даже в разговоре с наперсником.

— Нельзя сказать, чтобы очень, но в один прекрасный день…

Элем задумался.

— Дело терпит, — сказал он, помолчав, как бы про себя.

— Как знать? Есть сведения, что Хома объявился на Перешейке у рыбаков, а они люди темные, дикие и несдержанные…

— Многие из них пошли добровольцами к Ерету, — заметил первосвященник.

— Да, но не все. Кто остался дома, тот теперь вполне доступен для кощунственных речей впавшего в детство старика. Уж Вашему-то Высочеству ведомо, что он несет. Элем молча кивнул.

— Он стал дерзок, — продолжал Севин, в упор глядя на патрона. — Он твердит, что Победоносец вовсе не Победоносец, ибо мертвые не воскресли ему навстречу, как заповедано в Писании, а стало быть, мы, все Братья в Ожидании, покинувшие Полярную страну, преступили свой обет. Он даже осмеливается намекать, что Ваше Высочество…

— Кстати! Это мне напомнило насчет Роды. Как там он? Севин презрительно поморщился:

— Неопасен. Ораторствует, слишком любит всех поучать. Над ним смеются, как во времена Крохабенны.

— У него есть сторонники?

— Горсточка, не заслуживающая внимания. Если Ваше Высочество соизволит прислушаться к мнению…

— Говори.

— Его не надо трогать. Пока его не преследуют, к нему прислушиваются одни лжевсезнайки и книгочеи. Эти всегда не в счет. А народ — народ зарится на плодородные заморские земли шернов и не верит, что в пустыне может существовать что-нибудь достойное вожделений. Но стоит Вашему Высочеству резко выступить против Роды или, что еще хуже, распорядиться о его казни, вот тогда чернь непременно станет раскидывать умишком и гадать, а не было ли в речах осужденного доли правды. С Хомой дело обстоит иначе. Хома состоит в нашем братстве, и никого не удивило бы…

Первосвященник дал Севину знак замолчать.

— Да-да. Будет. Я подумаю.

Севин поклонился и, видя, что Элем уткнулся в бумаги и больше ни о чем не спрашивает, попятился вон. Но едва за ним закрылась дверь, былой приор Братьев в Ожидании вскочил из-за стола и забегал по комнате. На прежде бритом черепе у него отрастала густая шевелюра. Чернущая бородища, да еще при желтом облачении, придавала ему какой угодно, но только не смиренный вид. Резко очерченный, высокомерный рот кривился, глаза под насупленными бровями горели тревожным огнем и невольно обращались к окну, выходившему на площадь, куда полюбоваться успехами своего войска вышел сам Победоносец.

Элем остановился у окна. Жадным взглядом ловил автоматизм перестроений, быстрые движения рук, управляющихся с оружием, а после каждого выстрела впивался глазами в стену, крошащуюся под ударами пуль.

— Нынче вечером выступят, — пробормотал Элем.

Он глянул на солнце — оно стояло высоко, еще очень высоко — и вдруг ощутил нетерпение. В течение многих лет, проведенных в Полярной стране, не знавший, что такое время, дни, восходы, закаты, он теперь маялся при мысли, что вечер нескоро и не сию минуту замерзнет море, становясь буерам Победоносца мостом в таинственную страну шернов. Хоть бы уж он начался, наконец, этот поход! Вслух Элем сам себя убеждал, что жаждет скорейшего разгрома извечного супостата, но в глубине души-то знал, что ждет не дождется, когда же наконец Победоносец отправится воевать, оставив ему, первосвященнику, нераздельную, ничем не омрачаемую власть.

А когда Победоносец вернется…

Элем не замышлял, не хотел замышлять никаких козней. Он твердо верил, что пришелец — это тот самый Спаситель, которого сотни лет высматривали Братья в Ожидании, которого предсказывали пророки и священные книги. Он верил, что приход Победоносца означает великие перемены и становление нового порядка в лунном мире, но помимо собственной воли представлял себе этот новый порядок как нескончаемость своего самовластного господства.

А когда Победоносец вернется из-за Великого моря…

Ничего дурного Элем не замышлял. Виделось, как чудесная, сверкающая машина Победоносца уносится в межзвездное пространство обратно на Землю. На Землю, которую не кто иной как Элем, ее первосвященник, благословит, оплакивая уход прославленного Победоносца, вознося благодарность тому, кто огненным боем поразил шернов и истребил их семя на Луне, где отныне народ сможет жить в мире и счастье под нерушимой властью Элема, основателя новой династии первосвященников.

А что, если…

Нет, он мысли не допускал, что Победоносец вознамерится поселиться на Луне и впредь править ею по собственному разумению, оставив первосвященнику лишь призрак власти. Ни один пророк никогда не глаголил, что Победоносец останется на Луне, верить в такое никто и никого не учил.

Дальнейшего Элем отчетливо не представлял. Сознательно взнуздывал воображение, которое все-таки подсовывало неясные образы Хомы, Роды и даже старика Крохабенны, который в свое время на паперти собора еретическими речами повстречал радость взоров человеческих, светлого и благословенного пришельца с Земли.

Элем быстренько прогнал эти видения, даже лоб потер, как бы изничтожая самый след невольных помышлений, но не смог удержаться, глянул в окно и окинул тревожным взглядом Ерета, который в ту минуту о чем-то разговаривал с Победоносцем. И удовлетворенно усмехнулся, видя, как почтительно, но без восторга смотрит на вождя молодой воитель…

А Ерет и впрямь с того самого дня, когда на крыше собора взмолился, чтобы Победоносец не отбирал у него возлюбленную, в своих беседах с Марком старался не выходить за пределы служебной надобности. Марк, которому полюбился этот молодой, пылкий смельчак, с болью переживал это отчуждение, время от времени старался вовлечь его в живую беседу, но не удавалось. На вопросы Ерет отвечал кратко и уважительно, приказы исполнял без проволочек, но никогда не улыбался и никогда не шел на разговоры о чем бы то ни было не касающемся войны с шернами.

В конце концов Марк сдался. В течение нескольких долгих лунных дней, а по земному счету — больше полугода, они все время были рука об руку, встречались чуть ли не раз в два часа, вместе устраивали мастерские по изготовлению огненного боя, вместе подбирали умельцев, вместе обучали стрелков, и Победоносец должен был согласиться, что мечтать не приходилось о лучшем помощнике, чем этот сметливый и преданный делу человек. Но непреодолимо чуждый и с каждым днем все более далекий.

Нынче шли последние учения перед походом. Сидя на паперти, Марк не без удовольствия наблюдал за удивительной меткостью стрелков, которые почти без промаха стреляли пулями по глиняным тарелочкам, как вдруг перед ним появился Ерет.

— Победоносец, все готово, — сказал Ерет. — Если тебе впору, можем выступить нынче, как только зайдет солнце и море покроется прочным льдом.

— Добро! — ответил Марк, невольно впадая в немногословность, которую Ерет установил для их бесед.

Не сказав больше ни слова, коновод лунной молодежи продолжил путь к берегу, где в ожидании ночного льда стояли в ряд буера, но, сделав несколько шагов, внезапно обернулся:

— Ты звал меня, владыка, или мне показалось?

— Нет, тебе показалось.

Ерет направился было дальше, но тут Марк и впрямь окликнул его:

— Постой-ка, Ерет, давай поговорим.

Встал и двинулся вдогонку парню, который мгновенно остановился в сосредоточенном ожидании приказа или вопроса. Но Победоносец не приказал, не спросил, а всего-навсего, подойдя, сел на камень, — такой он завел обычай разговаривать с малорослыми лунными людьми, — взял Ерета за руку и долгим, ясным, грустным взглядом посмотрел ему в глаза. Ерет выдержал этот взгляд спокойно, только брови сошлись в две жесткие дуги, разделенные глубокой морщинкой.

— Ерет, с тех пор как я оказался здесь, — начал Марк, помолчав, — лишь троих людей я встретил, с которыми хотел бы дружить. Один из них, старик Крохабенна, куда-то запропал, едва мы познакомились, второй — это ты…

Марк примолк, словно подыскивая нужные слова.

Ерет быстро вскинул взгляд, у него зашевелились губы, и, хотя вслух он не произнес ни слова, Марк понял это движение губ, означавшее: «Владыка, а третья — это Ихазель».

— Ихазель, вот именно, — подхватил Марк, словно сказано было вслух.

Молодой воин невольно отшатнулся:

— Владыка, а зачем говорить о том, что и так в полнейшем порядке?

— Разве?

— Да, Победоносец. Ихазель служит тебе точно так же, как и я, как должны служить все люди на Луне.

— Но ты из-за нее в обиде на меня. Тебе кажется, что я ее у тебя отбираю.

— Владыка, чего ты от меня хочешь?

Вопрос прозвучал с такой внезапностью и прямотой, что Марк не нашелся с ответом. Действительно, а чего он хочет, чего еще ждет от человека, у которого, сам того не желая и не рассчитывая, отнял самое любимое? Жалостное зрелище — заискивание перед тем, кого обидел, и Марка охватила злость при мысли о собственном унижении в глазах Ерета. Он нахмурился и собрался было отдать какой-нибудь приказ, властный, краткий, не подлежащий обсуждению, лишь бы покончить с ложным положением, четко обозначить, кто он, Марк, и кто Ерет, но вдруг Ерет продолжил странно изменившимся голосом, такого Победоносец из уст помощника еще не слышал:

— А обида — что толку обижаться на судьбу? И не я установил людям запрет служить двум господам. Кто отдался высшему служению, тот для мирского потерян. — Примолк, помолчал и добавил: — Иное дело, если бы ты, владыка, был человеком…

— А кто же я, по-твоему? — безотчетно спросил Марк, поскольку Ерет не договорил.

— Ты бог, Победоносец.

И прежде чем Марк, ошеломленный этим от веку всеподавляющим словом, успел возразить, откреститься, Ерет оказался дальним темным подвижным пятнышком на желтом песке взморья возле буеров и людей, хлопотливо занятых последними приготовлениями к походу в самое сердце ужасной и неведомой страны шернов.

Марк встал и неспешным шагом направился в сад, круто ниспадающий от задней стены собора к морскому берегу. Там, оберегаемый от врожденной ненависти лунных людей, с того самого дня, как предложил Победоносцу быть проводником у войск вторжения в страну шернов, жил Нузар. Охрана в саду была слабенькая, часовые у ворот скорее преграждали вход убийцам из каких-нибудь фанатиков, чем стерегли пленника, который мог идти куда захочет. Выворотень и впрямь мог в любую минуту удариться в бега и, пробравшись крутым и скалистым берегом на север, исчезнуть в джунглях у подножия Отеймора, где его никто и никогда не сыскал бы. Однако он и не помышлял о побеге. Дважды он был свидетелем ужасного разгрома шернов, своими глазами видел, во что превратился некогда всемогущий правитель Авий, видел в руках Победоносца огненный бой, а, напав на него, сам убедился, насколько эти руки сильны. И в темном разуме выворотня, до сей поры загроможденном картинами битв и резни, совершилась решительная перемена. Он счел Победоносца самым сильным существом на Луне, а стало быть, достойным наивысшего почета и обожания. Если бы Нузар хоть на миг оказался способен поверить в то, что его новый властелин смертен или способен потерпеть поражение, он наверняка бросился бы на Марка с ножом еще раз — попросту затем, чтобы, пусть и ценой собственной жизни, пусть ненадолго, но перед самим собой предстать выворотнем Нузаром, который победил того, кого считали непобедимым. Но подобная мысль ему даже в голову прийти не могла.

Нузар был в полнейшем восторге от того, что служит бессмертному и неодолимому господину, он заранее наслаждался, воображая картину разгрома шернов и предвкушая, как она будет ужасна. А в тайниках дикарского сердца лелеял надежду, что страшную судьбу крылатых первожителей Луны затем разделят и люди. Планов он не строил, строить планы — дело хозяина, но убежден был в одном: предстоит бойня, и в этой бойне он, верный пес Победоносца, как только свистнут, догонит и прикончит все, что дышит и бегает.

При одной этой мысли он растворялся в неудержимой, идолопоклоннической любви к новому хозяину, он дрожал от нетерпения в ожидании мига, когда помчится под парусами на юг. Огнестрельного оружия ему не дали, а он даже думать не хотел об огненном бое, он вытребовал себе лук, сам свил тетиву из собачьих кишок и засел мастерить из тростника легкие стрелы, чтобы разить шернов, стоя рядом с их победоносным истребителем.

И когда в сад пришел сам Победоносец и собственными устами объявил, что нынче вечером они выступают, Нузар взыграл, взвыл от радости и пустился в пляс, ну, точь-в-точь гончий пес, а не человеческое существо.

И Марк приказал ему уняться точно так же, как приказал бы псу, которому командуют: «К ноге!»

— Запомни! Я разрешил тебе служить проводником, хотя мог бы обойтись и без тебя, — сказал Марк. — Но если изменишь, я прикажу шкуру с тебя живьем содрать!

Нузар просто не понимал, что значит «изменять». Переход на сторону более сильного представлялся ему чем-то само собою разумеющимся, от этого его могла бы удержать разве что ненависть. Но покинуть сильнейшего? — нет, на такое он был неспособен. И воззрился на Марка с тупым изумлением, силясь постичь тайный смысл услышанного. Наконец на его широком зверином лице, отмеченном мерзким родимым пятном, явилось подобие кривой ухмылки.

— Если прикажешь, я все равно изменю! — убежденно сказал он, не иначе как сочтя, что Победоносец требует от него самоотверженного исполнения даже такого приказа, который повлечет за собой не награду, а наказание.

Марк невольно рассмеялся…

Пересек сад и вошел в собор через заднюю дверь. В сводчатом коридоре повстречалась Ихазель. Марк позвал ее кивком и вместе с ней спустился в подземелье, где, все так же прикованный к стене, томился шерн Авий. Марк несколько раз пробовал хотя бы частично облегчить положение шерна, удлинив цепи, которыми удерживались его руки, но всякий раз шерн использовал послабление только для бешеных нападений: либо на тюремщика, который приносил ему пищу, либо на самого Победоносца. Эти нападения были особо опасны тем, что происходили внезапно, как бы ни с того ни с сего. Большую часть времени шерн лежал в полном оцепенении, не соизволяя даже подвинуться, когда тюремщик задевал его, наводя порядок в помещении. Пришлось снова приковать шерна распятым на стене, а чтобы над беззащитным узником никто не издевался, вход к нему был разрешен только в присутствии Марка или Ихазели, у которой был второй ключ от подземелья.

С того момента, как помещение превратили в тюремную камеру, в нем ничего не изменилось, только груда святых книг на полу покрылась густой пылью да потемнело золото на стенных знаках и надписях. Место зияло отчаянной опустошенностью свершившегося и минувшего, в шорохе по углам всхлипывало поспешное насилие и осквернение всего, что еще вчера было свято.

Даже при тусклом свете факела Марк обратил внимание на внезапную бледность Ихазели. Дойдя до последней ступеньки перед входом, той самой, где стояла в ту ночь, когда застала тут деда за чтением священных книг, она приостановилась, словно бы в неуверенности — входить, не входить? Из широкого рукава высунулась белая рука, оперлась о дверной косяк, грудь судорожно заходила под легкой блестящей тканью. На миг почудилось, что Ихазель вот-вот рухнет на пол.

Марк сделал движение подхватить ее и в ту же минуту увидел круглые красные бельма твари, поблескивающие в полутьме и в упор устремленные на вошедших. Почему-то застыдился, убрал руку и подошел к узнику.

Налитые кровью глаза шерна тут же пригасли. Он втянул голову в круглые плечи, из-за которых, словно черные полотнища, измятые и кое-как наброшенные на жерди, торчали полураспущенные крылья. И на этом фоне белели только ладони шерна, схваченные в запястьях скобами, истерзанные, устрашающие своей неподвижностью.

Марк долго смотрел на него. Сам гадал, зачем пришел сюда, зачем вообще приходил в этот застенок к узнику, вынужденное издевательство над которым пробуждало болезненное отвращение к самому себе. А ведь влечет же сюда какая-то неодолимая сила, словно злые чары наводит эта удивительная тварь. Сотню раз уходя отсюда с гадливым чувством, Марк твердил себе, что больше сюда ни ногой, — и все же возвращался, сам себе выдумывая пустые предлоги, а то и притворяясь, что идет затем, чтобы вызнать у шерна что-нибудь полезное для затеваемого похода.

А шерн редко отвечал на вопросы и уж ни разу не сказал ничего такого, что имело бы хоть какую-то ценность для Победоносца. Иногда он вообще молчал. Вот и сейчас, когда Марк заговорил с ним, узник даже не шелохнулся, словно вовсе не слышал обращенного к нему первого попавшегося вопроса. Лишь через некоторое время его белесый фосфоресцирующий лоб заволокло темно-синим окрасом и на этом фоне заиграли быстро сменяющиеся проблески, последовательности цветных пятен, кончающиеся одним и тем же фиолетовым бликом.

— Говорит! — прошептала Ихазель, глядя на шерна широко открытыми глазами.

А цветы все ярче играли на лбу твари, иногда переменчивые, словно полярное сияние, и такие интенсивные, что свод озарялся всеми цветами радуги, а иногда приглушенные, медлительные, томно переливающиеся. И Марку почудилось, что при нем поется удивительный гимн, сотканный из света и красок, быть может способный выразить то, чего вовеки не охватит человеческий голос.

И вдруг на лбу шерна полыхнул багровый отсвет, словно протяжный крик, его перебило несколькими мертвенно-синими проблесками, и багровый отсвет разом погас, как внезапно задутое пламя.

Авий медленно приоткрыл сощуренные глаза и посмотрел на Марка.

— Зачем явился? — проскрипел он вслух. — Зачем вы, люди, вообще явились на Луну, зачем докучаете существу, которое выше вас? — Он примолк, а потом продолжил: — Пес, так и быть, слушай, что говорит удостоенный высшей мудрости, слушай, пока тебя еще не постигла кара за то, что осмелился поднять руку на шерна…

От Земли исходит зло, Земля — это проклятая звезда мятежа, не достойная нашего взгляда…

Луна была волшебным садом, там в богатых городах над шумными морями жили шерны…

Это было давным-давно…

В ту пору дни были коротки и Земля восходила и заходила на небосводе, обращаясь вокруг Луны, и служила шернам, освещая ночную тьму…

Но настал час, эта злая звезда взбунтовалась и остановилась средь неба, и страшная судьба постигла страну, над которой это случилось…

Земля ненасытная украла воды этой страны, украла воздух, и там, где был цветущий сад, нынче простирается мертвая пустыня…

В груды тлена превратились горы, умерли и рассыпались в прах города над высохшими реками…

И проклята в ответ Земля, проклято все, что она творит, проклята всякая тварь, приходящая оттуда!

Звучал обычный скрипучий голос шерна, но в ритме, но в интонации было что-то придающее словам священство гимна, древнего заклятия или молитвы. И едва шерн замолк, впав в неизменное и неподвижное безразличие, Марк с живостью подступил к нему:

— Говори! Продолжай! Значит, когда-то на той стороне!.. И это предание живо среди вас?

Бросило в дрожь от неутолимого стремления услышать продолжение этих слов, которые наверняка передаются у шернов из поколения в поколение, которые удивительным образом приоткрывают краешек древней тайны Луны, той поры, когда пустыни были морями, а над шумными реками красовались богатые города. Но напрасно настаивал Марк, напрасно силился обещаниями, просьбами или угрозами заставить вновь заговорить замолчавшего шерна. Лишь единожды поднял Авий на Победоносца блеснувшие бельма и с ненавистью прохрипел:

— Беги! Беги на Землю, пока не поздно! Лишь в одном мы ошиблись когда-то — позволили людскому семени прижиться и размножиться рядом с нами. Но теперь мы истребим вас всех! Всех, кто не пожелает служить нам дворовыми псами!

Авий втянул голову в плечи и обморочно повис на цепях, которые удерживали его ладони.

Мелькнула мысль, что не шерны людей, а люди шернов твердо намерены истребить, но вслух Марк этого не произнес. Некоторое время гадал, а не освободить ли шерна, не склонить ли к словоохотливости дружественным обращением, но вскоре оставил эту мысль, по опыту зная, что ничего не добьется, только развяжет руки свирепой твари.

От задумчивости его пробудил тихий вздох. Марк обернулся: Ихазель стояла, привалясь спиной к дверному косяку, бледная как мертвец с широко открытыми глазами, безумно прикованными к глазам шерна, а те, устремленные на нее в упор, светились зловещим красным светом, как четыре рубина, на бархатно-черном фоне свернувшегося в клубок безобразного тела.

— Ихазель! Ихазель! — окликнул Марк.

— Бо-юсь! — пролепетала та помертвевшими губами. Все ее тельце содрогалось, но даже очевидным усилием воли она не могла отвести глаз от налитых кровью шерновых бельм.

Марк подхватил ее на руки, торопясь вынести на дневной свет. А она бессознательным движением перепуганного ребенка обняла его за шею и так сильно прижалась всем телом, что он чувствовал, как волной ходят ее теплые и твердые груди, как бешено бьется сердце. Был миг, в висках зашумело, он еще крепче обнял Ихазель и готов был прильнуть губами к благоуханной, похожей на золотой цветок, голове девушки. На расстоянии почувствовал жадным ртом тепло ее лба и упоительную щекотку рассыпавшихся волос.

Яркий дневной свет обрушился на них, как золотая волна. Марк пришел в себя и поставил девушку ногами на ступеньку. Она открыла глаза, словно только что проснулась, легкая дрожь прошла по телу и разрумянившимся щекам…

Дело шло к вечеру. Марк брел вдоль берега моря, Ихазель не отставала ни на шаг, а Марк угрюмо молчал. Позади остался поселок и последние теплые пруды, окутанные серебристой дымкой, тропинка повела вверх, на лысую горку, где еще совсем недавно высился грозный замок Авия. Теперь там были одни остатки стен да обгоревших балок, на месте посадок, изломанных и потом вытоптанных победителями, да так и засохших, стеной поднялся бурьян. Теперь здесь была бесхозная пустошь, проклятое место, где никто не отваживался строиться.

Марк уселся на лысой вершинке неподалеку от развалин и долго смотрел на городок, прихотливо раскинувшийся у подножья, позолоченный вечерним солнцем. Ихазель молча примостилась у его колен и задумчиво смотрела в упор на тусклый солнечный диск, медленно клонящийся к черте горизонта.

Наконец Марк пошевелился и глянул на девушку.

— Ну что, не надумала выйти за Ерета, прежде чем уйдем в поход? — спросил он врасплох, грубо нарушив дивную тишину места и времени.

Ихазель медлительно подняла на него глаза, большие, темные, все еще полные солнечного света, догоравшего на дне глаз жарким золотым заревом.

— За Ерета? — повторила, словно не понимая, о чем ее спрашивают. Усмехнулась и покачала головой: — Нет. Ни за него, ни за кого другого, ни сейчас, ни вообще.

Веки с длинными ресницами полуприкрыли взор, в котором угасал солнечный свет, вздрогнули алые губы.

Марк откинулся и лег навзничь, затылком на сомкнутые ладони. Поглядел на погожее небо, до самого зенита расписанное вечерней зарей.

— Черт-те что! — заговорил, помолчав. — Я здесь и нынче вечером отправляюсь истреблять шернов в их собственной стране на их собственной планете! Затем, что здесь желают жить люди. Затем, что шерны слабее, затем, что они не явились на Землю тысячу лет назад и не превратили нас в свой рабочий скот. А какое я имею право? А вы, вы какое имеете право?

Осекся и раскатисто, но деланно рассмеялся.

Ихазель глянула на него с изумлением:

— Владыка…

— Да знаю я, знаю, ты мне говорила. Благословенно все, что с Земли, свято все, что от нее исходит. Свято убийство, свят грабеж, свята несправедливость. И даже кандалы…

Понял, что держит речи, которые так и повиснут в воздухе, и примолк, не закончив фразы.

— Как ты светел, мой владыка! — тихо выдохнула Ихазель, глядя на него влюбленными глазами.

Где-то внизу в городе залаяли собаки, потом донеслось протяжное хоровое пение. О чем поют, издали было не разобрать. Казалось, это сам воздух, колеблющийся и звучный, навевает предчувствие, ожидание известной мелодии, что это аромат, а не пение, что оно благоухает, а не звучит.

Огромное багровое солнце низко висело вдали над потемневшей равниной. С моря тянуло вечерней прохладой.

Внезапно Марк приподнялся и сел.

— Идем отсюда, — сказал он.

Ихазель неохотно шевельнулась:

— Как прикажешь, владыка.

Вскинула руки, чтобы подобрать растрепавшуюся прическу, но сыпучее золото волос не подчинялось дрожащим пальцам, блестело на плечах, на спине, на щеках. Руки бессильно опали. Голова откинулась назад, почти касаясь груди Марка. Внезапная бледность залила лицо, Ихазель сомкнула веки, слегка приоткрыв рот.

— Владыка, ты вправду бог? — мечтательно шепнула она.

И Марк почувствовал, как ее висок легко коснулся его губ.

Внизу, где-то далеко на берегу, сурово пропела труба. Марк вскочил одним прыжком. Ихазель с тихим стоном упала ничком к его стопам, но он уже смотрел на море, на город. Сигнал раздался вторично, четкий, явственно слышный.

— Пора, — сказал Марк. — Общий сбор.

Нагнулся и помог спутнице встать.

— Ихазель, слушай, если я не вернусь…

А та смотрела на него остановившимся взглядом.

— Ты светел, ты всю Луну охватишь, как вихрь пламенный! Море и ветер помчат тебя, гром и молния вслед полетят. Страх возвестит о тебе, кто имя твое святое произнесет, тот пошлет впереди себя страх! Кто падет, тот да будет благословен, ибо лег под твои стопы, кто уцелеет, тот да воскликнет: «Слава Победоносцу!» А мне…

У нее пресекся голос, губы беззвучно вздрогнули, и внезапно Ихазель судорожно разрыдалась.

Труба пропела в третий раз. Призвала Победоносца вести свое войско в далекий путь.

Глава III

Была пора штиля, который всегда в предполуденное время предшествует грозе, громами и молниями салютующей солнцу в зените. На востоке, где-то за Кладбищенским островом, уже грудились темные тучи, там погромыхивало и посверкивали белые зарницы, словно клыки исполинского зверя, припавшего к черте горизонта и упорно крадущегося вслед за солнцем. Еще пять, еще, может быть, десять часов, и от его могучего рыка содрогнется воздух, тяжкие лапы ударят по воде и всклубят ее, взбесившуюся, пенистую, под самые небеса — его серое мохнатое брюхо. Но срок еще не настал, зверь таился в отдалении, стелясь вдоль грани моря и неба, избегая выдать себя малейшим шевелением воздуха прежде урочного часа.

Водная гладь казалась огромным щитом из отполированной досиня стали. Глазом чувствовалась чистая от рисунка твердость вод, как бы схватившихся в металл. Цвет моря менялся лишь у закраин дальних островов, там мерцали многоцветные узоры в виде павлиньего глаза, словно ореолы вокруг драгоценных камней. А над блистающим шитом моря в воздухе висел неподвижный зной, ощутимо весомый и осовелый, пронизываемый ярким солнечным светом.

Держась самой черты взморья, Ихазель бегом миновала последние дома поселка. Двери были заперты, окна закрыты ставнями. Молодежь накануне вечером ушла с Победоносцем, а те, кто остался, попрятались в полумраке домов от полдневного зноя, казалось, более докучливого, чем обычно.

Утомленная бегом по жаре девушка приостановилась в тени скалистого мыса. В глазах темнело от чрезмерного блеска, море то и дело виделось черным пятном без конца и края. И тогда мерещились несущиеся по льду буера под парусами, наполненными ночным ветром, полыхали багровые факелы, слышался визг кованых полозьев и замирал вдали уносимый вихрем лихой посвист.

Невольно напрягся взор, словно провожая исчезающие огни флотилии, похожие на пригоршню звезд, со всего размаха брошенную по скользкому ледяному зеркалу, но в расширенные зрачки снова ударило сиянием солнца, а затем расплылась едва высунувшаяся из-за горизонта зарница. Ихазель зорким взглядом окинула стелящиеся вдали тучи. Гроза неуклонно близилась, но так неторопко, что ее ленивая поступь с трудом угадывалась на бледной лазури морского окоема.

— Еще успею, — почти вслух сказала Ихазель и, убедившись, что за нею не следят, бегом спустилась к бухточке, застывшей среди скал. Уверенными руками отвязала лодочку, приткнутую за глыбой, прыгнула в нее и принялась грести сперва к выходу в море, а затем в сторону едва видимого вдалеке Кладбищенского острова. Весла выгибались в руках, а лодка, словно алмазный резец, царапала темную сталь морской глади. Борозда за кормой искрилась на солнце переливчатым жемчугом.

В нескольких кабельтовых от берега Ихазель перестала грести. Сил не было, такой стоял зной, духотой томила даже легкая одежда. Ихазель быстро разделась донага, чтобы свободней взяться за весла, но едва солнце коснулось лилейной кожи, внезапная сладчайшая истома словно обездвижила члены. Ихазель легла на днище и закрыла глаза.

Сквозь плотно закрытые веки в зрачках стояло красное свечение цвета ее собственной крови, по груди и бедрам бродило пышущее солнце, словно могучие, жадные уста пили ее поцелуями. В памяти всплыл светлый, победительный образ, и прохладная судорога пробежала по телу, охваченному солнечным жаром…

Разбудил далекий, но набиравший силу раскат грома. Ихазель вскочила: морская гладь шла рябью под первыми порывами ветра. Девушка взялась за весла и торопливо заработала ими, но теперь требовалось гораздо большее усилие, потому что приходилось одолевать и встречный ветер, и мерную плавную волну, которая покачивала лодку, расплескиваясь белым гребнем об острый нос…

Ветер крепчал и порывисто бил крыльями по воде, когда золотоволосая Ихазель, не помня себя от усталости, причалила к укрытым под деревьями мосткам при низком взморье Кладбищенского острова. Едва успела привязать лодку к столбику и подхватить комок одежды, как гроза всей тяжестью рухнула на пенные воды под затмившимся небом. Ветер ухватил и дернул золотые волосы девушки навстречу сверканию молний, чуть не вырвал одежду из рук и заходил колесом вокруг нагого лилейного тела. Ихазель юркнула под каменную плиту, наклонно торчащую из зелени, и, сражаясь с ветром, кое-как оделась. Первые теплые капли дождя упали на еще обнаженную спину.

Пришлось бежать под ливнем не по тропинке, а напрямик, между знакомыми купами деревьев, освещаемых внезапными вспышками молний, прыгать с камня, укрытого в траве, на камень, взбираться на скользкие, сочащиеся водой склоны холмов. Возле курганов, под которыми, как твердит легенда, покоятся останки первых людей на Луне, Ихазель свернула в сторону берега и взбежала на вершину пригорка, где громоздились огромные глыбы.

Под одной из глыб открывался вход в обширную пещеру. Ихазель нырнула туда и только там перевела дух, ловя воздух судорожно вздымающейся грудью. С волос и легкой одежды, облепившей стройное тело, струями лилась вода.

Из бокового лаза на шорох выглянул старик, вгляделся в сумрак.

— Наконец-то! — подал он голос. — А то я уже беспокоиться начал.

— Припоздала, — ответила Ихазель. — Но раньше никак не получалось, боязно было, что заметят.

Крохабенна взял ее за руку и повел за собой.

В одном из ответвлений пещеры он устроил себе истинно отшельническое жилье. Былой первосвященник спал на связке шкур, как спят полудикие рыбаки с Перешейка. Стульями и столом служили подходящие камни. В углу на скорую руку была сложена печка для обогрева в ночные холода.

Сквозь неведомые щели в сводах сюда проникал рассеянный дневной свет, и, забыв об усталости и мокрой одежде, Ихазель жадно всматривалась в деда. Он показался ей много старше, печальней и вместе с тем много царственней, чем прежде, хотя стоял перед ней без очарования святости и власти, от которой отказался, приветствуя пришедшего Победоносца. Сердце сжималось при взгляде на этого благородного и даже в отречении полного достоинства человека, особенно при невольном воспоминании о хитроватом и суетливом Элеме, к которому Ихазель питала непреодолимое отвращение, быть может инстинктивно чувствуя, как лживы его покорность и смирение перед Марком. Явилась мысль, что, оставшись на первосвященническом престоле, Крохабенна мог бы сейчас вершить священную волю Победоносца и щедрой десницей осенять благодатью нового времени весь лунный мир. Горечь незажившей обиды вскипела, и, вместо того чтобы поздороваться с дедом, которого столько времени не видела, внучка с упреком воскликнула:

— Дедушка! Зачем ты ушел? Почему не хочешь вернуться?

Но старик как не слышал. Будто гостеприимный хозяин, только и всего, хлопотал в пещере, доставая из тайничка простую кожаную одежку.

— Раздевайся. Переоденься в сухое.

Когда-то белыми, а теперь мозолистыми руками сам потянулся распустить торопливо затянутые завязки у нее на шее.

Девушка отвела его руку:

— Нет, не надо.

Он глянул с удивлением:

— Надо. Ты же насквозь промокла.

Ихазель покраснела:

— Сама переоденусь. Вон за тем камнем, а ты не смотри.

Привыкший к невинному бесстыдству лунных женщин, старик этой стеснительности не понял, и тогда Ихазель объяснила, краснея вдвое:

— Я Победоносцу служу, я ему поклялась, что нагой меня никто не увидит, даже женщины.

— Что за глупости! — буркнул Крохабенна, которому в голову не пришла мысль об эротической подоплеке этого странного зарока.

Но спорить не стал. И пока Ихазель переодевалась в сторонке, раздул огонь, едва тлевший в печи, и взялся разогревать еду.

Вскоре внучка в жесткой кожаной робе, одетой коробом на голое тело, подошла помочь опытной рукой.

Тем временем снаружи бушевала полдневная гроза. В пещеру проникали чуть приглушенные раскаты грома. Казалось, это ветер шумно ломится в каменные двери, уже доносится его студеное дыхание, вот-вот он ворвется сюда, одетый в сияние молний. В краткие мгновения затишья доносился могучий, ровный, торжественный рокот моря, которое терпеливо грызло скальное основание острова в полном убеждении, что еще несколько веков, еще две-три тысячи ничего не значащих лет, и оно, как поглотило когда-то многосотмильное пространство, так поглотит и этот клочок суши. Эко дело, что когда-нибудь потом самому предстоит высохнуть и исчезнуть!

Накормив внучку, старик присел на глыбу, покрытую мохнатой шкурой, сложил руки на коленях и приступил к рассказу:

— Я дал тебе знать, где я, только после ухода войска, потому что здешний рыбак и добровольный сторож древних могил, которому я доверился, прослышал, что ты обещала Победоносцу сыскать меня и выдать с головой. А я не хочу…

Ихазель ахнула, хотела возразить, но дед сделал ей знак помолчать.

— Не перебивай ты, — сказал он. — Душа разговора просит, ты слушай. Небось дивилась, что я ушел. Знаю, кое-кто поговаривает: мол, старик сам привык распоряжаться, даже с гостем со звезд делиться властью не хотел, вот и хлопнул дверью. Это не так. Всего тебе не объясню, слишком много пришлось бы говорить про великое здание, что в одночасье рухнуло, да и вряд ли ты меня верно поймешь. Просто вы уже встретили Победоносца, а я еще нет. Не так, как Хома: он, бают, этого вашего не признает и ждет другого, истинного. Нет, я жду, может, этот все же станет Победоносцем. Надеюсь все-таки. Когда бы увидел, что он и впрямь послан Луне небесами, опочил бы я с миром, а если ему понадоблюсь, то приду. А сейчас еще не время. Прошлой ночью не усидел в пещере, вышел, видел буера, видел войско молодое, лихое, как оно на юг правит. Подожду, пока вернутся на тех буерах. Ежели вернутся такими же лихими, а не горстка, что от супостата еле ноги унесла, вот тогда и я скажу: он Победоносец. Годы вразумили только то дело благословлять, которое удачно доделали. Слишком много бедствий и крушений довелось пережить, чтобы судить по намерениям и благодарить да славить за несвершенные подвиги. Но очень по тебе скучаю, ты же мне как цветочек, единственная память по моим ушедшим детям, потому-то и кликнул тебя через того сторожа. Расскажи, каково тебе там, что слышала, что видела.

Ихазель долго смотрела неподвижным взглядом в сумрачную глубину пещеры, прежде чем заговорила.

— Дедушка, только одно сейчас мне видится, только одно. Летят мои взоры через тучи, через море в дальний край и видят битву кровавую, страшнее всех гроз на свете. Слышу гром, слышу стон, а сердце радуется, сердце победу поет, потому что шернов косят, потому что выворотни стонут, когда разит их десница и слава Сияющего. А как вижу, дедушка, его улыбку победную, его юность божественную, так плачет мое сердечко, потому что не человек он.

И запричитала Ихазель, уткнувшись лицом в дедовы колени, так, что голоса почти не слышно и слов не разобрать.

— Дедушка, кипит во мне кровушка. Дедушка, не ведала я, каково сушит былиночку маета полуденная, каково она дождя просит, ветра просит: не спасут, так чтоб добили, попалили молоньей!

Крохабенна молча положил сухонькие ладони Ихазели на голову и погрузился в тихие думы. А та рыдала без слез, одними судорожными всхлипами, от которых рвется грудь. Подвыплакалась, продолжила:

— Дедушка, не молчи, говори! Страшно, когда молчишь. Попрекни, накажи, за волосы под ноги себе брось, но не молчи.

Говорил Победоносец, владыка благословенный: мол, хочу дать народу новый закон, хочу жен к мужьям приравнять, чтобы жены рабынями не были. Дедушка! Он же умный, что ж он за мужей-то не берется, что ж не претворит их по своему подобию, чтобы служить им было в сладость? Не свободы просит сердце девичье, не равенства, а покорства из сильных сильному, каков сошел он с Земли на Луну. Почто не жжет державными устами цветенья моего? Я же цветик душистый, я же цветик самолучший, какой есть на Луне, бают, видят ее с Земли ясной, серебристой, как великую звезду. Неужель оттого, что ему во нрав быть богом, чахнуть мне от тоски горючей в жилочках? Я ему пообещалась, а он меня не берет. Страшно, дедушка, любовь с ума сводит, видеть его не могу, хочу сердце ему отворить да глянуть, какова в нем кровушка, красна ли…

Вскинула голову — зубы оскалены, ни дать ни взять тигрица, что на прыжок силу копит.

Старик медленно поднялся.

— Ой, лихо, лихо! — пробормотал скорее сам себе, чем внучке. — Кабы знать, может, не надо было мне уходить, надо было остаться да приглядеть. — Опустил взгляд на внучку, глаз с него не сводившую, и печально усмехнулся. — Да не за тобой, не за тобой. За тобой пригляд без толку. Как вошла ты, когда я книги читал, так я понял: кончено с тобой. За ним пригляд был нужен, за ним, кого вы загодя Победоносцем назвали и, меры не зная, восхвалили. Не ровен час, от побед великих взбредет ему прямить то, что на Луне криво приросло, — все на него набросятся, даже ты. А время-то упущено. Мною иначе было выбрано, по совести выбрано, теперь не годится подбирать, что обронил…

Долго просидели они, изредка обмениваясь отрывочными фразами, и наконец солнечный лучик, пробившийся сквозь неведомую щелку, возвестил, что гроза миновала и мир, освеженный струями дождя, снова радуется жизни.

Крохабенна взял за руку золотоволосую Ихазель, вывел на дневной свет. Свежевымытая, еще скользкая от дождя трава ласкала босые ноги прохладой. Пересекли лужаечку и поднялись на вершину кургана, вот уже много веков носившего название «Мартиной могилы». Там стояла косая плита со следами букв, неизвестно кем и когда выбитых, и никто не знал, как читаются эти буквы.

Крохабенна погладил плиту дрогнувшей рукой и сказал:

— Нынче мне не понять, где правда, где ложь, но в книгах есть, что здесь покоится праматерь всего народа лунного, благословенная родительница первого мужчины, его сестер и боговдохновенной пророчицы Ады, что в отроковицах служила Старому Человеку. Но там же есть, что Старый Человек не отцом им был, а только опекуном. Бают, когда поджег он свой дом, кто-то сумел вынести из огня его писания, опять же не знаю, правда это или нет. И, мол, из тех писаний следует, что привела сюда Старого Человека любовь к земной женщине, что через ту любовь он страдал, пока не вернулся на Землю. Коли он пострадал, так и ты пострадай.

Говорилось по привычке священника излагать Писание и на всякое житейское дело находить там поучение или утешительное слово, и трудно было остановиться, осознать, насколько это некстати, насколько звук пустой. Тем более когда сам перестал верить в то, что говоришь.

Умолк, лишь заметив, что Ихазель его не слушает. Ее бледное личико было обращено на юг, туда, где на горизонте громоздились белые облака, словно рати, что сошлись на бой в жемчужной дымке над морем. Видимо, то же сходство привиделось и Крохабенне, и, перейдя мыслью к взаправдашнему сражению, что, может быть, именно в этот час кипело за морем, он внезапно произнес:

— А вдруг он там погибнет?

В первый миг, заслышав эти слова, Ихазель побелела так, словно капли крови в ней не осталось, а потом усмехнулась и покачала головой:

— Нет. Он заговоренный.

Сказано было с такой убежденностью, что старик промолчал и, уткнув седую бороду в грудь, призадумался, исподлобья глядя на светлую морскую даль…

Именно в этот час Марк объявил своему войску отдых у первого города, захваченного в стране шернов…

Всю ночь бешеный ветер гнал по льду буера, надувая развернутые паруса. Острова, в свете звезд брезжущие на льду черными тушами, обходили по компасу. Несколько раз Нузар предупреждал о полыньях по курсу над глубинными горячими источниками. Рассыпавшись цепью по льду, буера сигналили один другому красными факелами, укрепленными на форштевнях, и так без единой остановки неслись вперед целых одиннадцать земных суток.

Под утро, за сорок часов до восхода, когда на востоке надо льдом забрезжил рассвет, Нузар дал Победоносцу знать, что берег близок. И действительно, вскоре Марк заприметил на южной стороне горизонта белую снеговую черту, тут и там прерываемую как бы высокими башнями.

Стоя рядом, выворотень указывал рукой:

— Это их самый большой город, но теперь там почти никто не живет. Полгорода провалилось в море: в хорошую погоду видно башни на дне, а над ними рыба плавает. Шерны ушли с побережья вон туда на восток. Вот в этом поселке пристань.

На берегу, у входа в бухту, которая глубоко врезалась в сушу, виднелась цепочка каких-то строений.

Буер, на котором шел Ерет, начал на ходу сближаться с буером Победоносца. Молодой воин был бледен, но спокоен.

— Победоносец, ветер несет нас прямо на поселок. Через несколько часов будем там.

Марк отдал приказы. Заскрежетали, врезаясь в лед, рули, повернутые сильными руками, и караван начал перестроение в две колонны параллельно береговой черте. Ближе к берегу шли буера, на которых были установлены легкие пушки. Раздалась команда, и на спящий поселок шернов обрушился меткий залп. Видно было, как взметнулась пыль над разбитыми домами, а люди быстро перезарядили пушки, и прогремел следующий залп — прямой наводкой, точный и разрушительный.

Прежде чем немногие оставшиеся в живых, обезумевшие от страха шерны поняли, что происходит, утренний ветер подхватил буера и погнал к ровному пустому берегу, где по словам Нузара было удобное место для высадки. К восходу солнца флотилия оказалась на суше, а из корпусов буеров успели построить укрепленный лагерь.

Вдалеке появились одиночные шерны. Изумленные, не в силах поверить в происходящее, они подлетали к лагерю на своих тяжелых крыльях и гибли от метких выстрелов. Наконец подлеты разом прекратились, и нападающие смогли перевести дух.

Марк понимал, что медлить нельзя, нельзя дать шернам опомниться, но, прежде чем приступить к кровавой охоте, пришлось переждать утреннее таяние снегов. Он держал лагерь в боевой готовности, а сам с любопытством осматривал окрестности.

Вокруг расстилалась равнина, которой не было видно конца. Из рассказов Нузара следовало, что шернов на Луне не так уж много. Большая часть городов была покинута и лежала в развалинах, а при нехватке выворотней брошены оказывались и поля. Сами шерны трудиться не любили, чуть ли не за унижение почитали.

Тем удивительнее была их ужасная мощь, благодаря которой они сумели поработить человеческий род, более трудолюбивый и более многочисленный, чем сами шерны.

Почва еще не успела подсохнуть после таяния снегов, когда Ерет обратил внимание Марка на приближение врага. Это шли сомкнутым строем выворотни, по обычаю наносившие и принимавшие первый удар. Битвы, в сущности, не было. Хватило нескольких залпов, и густые ряды нападающих расстроились. Свежая, на глазах лезущая из-под снега трава оказалась устлана мертвыми телами. Люди пошли добивать раненых.

Зрелище стало для Марка тяжелым испытанием. Безобразных шернов он воспринимал как животных и к их истреблению относился безо всяких угрызений совести, но мысль о резне беззащитных выворотней, что ни говори, а имеющих человеческий облик, приводила его в содрогание. Но колебаться не приходилось, и милосердие свелось к приказу добивать раненых разом, не затягивая их мучений.

Нузар отобрал двух-трех легко раненных выворотней, им обещали жизнь в обмен на службу проводниками. А трупами накормили доставленных из-за моря ездовых собак.

И вот на радость сердцу Нузара пошла кровавая охота.

Корпуса буеров поставили на колеса, и лагерь, соблюдая построение, медленно двинулся вперед. Временами он останавливался, и во все стороны разбегались охотничьи команды.

Марка сопровождали трое выворотней и несколько собак с хорошим нюхом и крепкими челюстями, следом шли быстроглазые воины, держа пальцы на курках, каждому поручен свой сектор обстрела. Стоило появиться выворотню или шерну, его приканчивали, постепенно приближаясь к поселку, обстрелянному на рассвете.

Тем временем солнце пригрело, по широкому песчаному взморью упоительно расплескивались хрустальные волны. От оживших причудливых лунных растений тянуло пьянящими ароматами, и временами стояла такая тишина, что хотелось только одного: лечь навзничь среди зелени и смотреть в бескрайнее лазурное небо, шатром раскинутое над этой страной печальных и томных грез. Но тут раздавалось рычанье собак или крик выворотня-проводника. Марк вскидывал оружие и либо сам пристреливал убегающего шерна, либо приказывал дать залп по выворотням, занятым на полевых работах и не знающим о нападении. Попавшиеся по пути усадьбы, не долго думая, жгли, а каменные дома разносили до основания, чтобы шернам-беглецам негде было укрыться. И так при каждой остановке, методично и без устали. А шерны пока что не оказывали сопротивления.

Казалось, страну удастся завоевать, а род лунных первожителей истребить, и не потребуется больших жертв и особых усилий.

Постепенно близился полдень. Миновали новый поселок, разбитый пушечными залпами, он оказался пуст. Видимо, уцелевшие жители укрылись в старом городе. И в самый знойный час Марк со своим войском оказался у стен старого города, обветшавших, полуобвалившихся, но ослепительно сверкавших на полуденном солнце.

Предчувствуя, что встретит здесь отчаянное сопротивление, Победоносец смотрел на могучие башни, крошащиеся от времени, на огромные сводчатые арки, оседающие на коварном грунте, из-за которого город медленно сползал в море и тонул в пучине; припомнилось, что Старый Человек много сотен лет тому назад передал на Землю рассказ о таком же городе в Великой пустыне, превратившемся в груду развалин.

А кто знает, что за сокровища, что за тайны хранит этот умирающий город? О чем он мог бы рассказать, если бы ему не предстояло через несколько мгновений превратиться в бесформенную кучу обломков под ударами пушечных снарядов?

Ненадолго подумалось: а не выслать ли парламентера. Нузара, например? Не попробовать ли сохранить этот древний город от гибели? Но самому смешно стало. Какие тут могут быть соглашения? Какие договоры? Все ясно: либо-либо. Либо люди обречены быть слугами шернов на Луне, либо шерны будут истреблены до последнего. Многовековой опыт научил людей: договоры с вероломными шернами бесполезны. Едва шернам почудится выгода, они, не задумываясь, нарушат любой договор. Так что же — предложить им всем выйти, по доброй воле утопиться в море и оставить свою планету пришельцам? Или забрать всех людей обратно на Землю? Неисполнимо ни то ни другое.

Пока Марк размышлял, его сноровистые воины деловито устанавливали пушки зияющими дулами на тихие, словно вымершие, городские стены. Воздух дрожал от зноя, и камень стен расплывался в глазах, как мираж Были мгновения, когда чудилось, что город — это воспоминание о сновидении, дрожащее в прозрачной, текучей воде и готовое снова растаять, как сон, оставив зрению пустынный морской берег.

Потом не мог припомнить, когда именно кивнул Ерету в ответ на вопрос, начинать ли. Пришел в себя лишь от грохота пушек. Увидел, как обваливаются ветхие стены под ударами снарядов, как могучие на вид башни шатаются и рушатся. Пушки рявкнули еще раз, и тучи пыли взвились в воздух над распадающимися зданиями.

И тут из-под ног раздался пронзительный крик Нузара. Марк посмотрел в ту сторону, куда указывал выворотень, и показалось, что на них с невероятной быстротой устремилась низкая черная туча.

— Шерны! Шерны! — прокатилось по шеренгам.

Сомкнутый строй мгновенно рассыпался, как на учениях, чтобы не оказаться удобной целью для обстрела сверху. По команде «Беглым огнем!» затрещали ружья. Из тучи дождем посыпались на землю окровавленные тела. И вскоре началась смертоносная погоня за беспорядочно откатившимися тварями.

Большая часть шернов укрылась в городе, и снова ударили пушки. Били по уцелевшим зданиям, по башням, по контрфорсам, поставленным много веков назад, били по руинам, а потом — по курящимся грудам камня и щебня. Тем временем началась полдневная гроза, ударами молний довершая начатое людьми дело разрушения.

Изредка в отчаянной попытке к бегству из лабиринта руин взмывал в воздух какой-нибудь шерн, но тут же раздавался выстрел, и беглец падал на подлете к кольцу осаждающих. А те, кто, гонимый безумным страхом смерти, в отчаянии искал путь к спасению над разбушевавшимся морем, погибали, падая в волны.

Шерны понесли сокрушительное поражение, а люди не потеряли ни одного бойца.

Но когда Марк через некоторое время надумал послать на развалины города несколько охотничьих команд, Нузар схватил его за полу куртки и затряс головой.

— Еще рано кончать с ними, — сказал он, указывая на ряды победителей. — Они тебе еще пригодятся.

Марк ответил недоуменным взглядом.

— Шерны прячутся под землей. Там пещеры, город стоит на пещерах. Кто туда сунется, смерть.

— А где входы? — спросил Марк.

— Повсюду. Некоторые замурованы, чтобы море не затопило.

— Как найти эти замурованные?

— Здешние выворотни тебе покажут. Выворотни их хорошо знают. Там все время что-то надо чинить, и шерны шлют туда выворотней.

Марк не стал дожидаться окончания грозы. Разбушевавшееся море все еще сокрушало ударами волн прибрежные руины, а по приказу Победоносца уже закладывали фугасы, чтобы освободить стихии путь в подземелья.

Вскоре прогремел могучий взрыв, взвились столбы воды и щебня. Море на миг отступило, в ту же минуту вскипело чудовищным водоворотом и ринулось сквозь проломы в таинственный недра города.

Спасаясь от потопа, шерны устремились из тайников к боковым выходам, но там их ждала неминучая смерть от рук людей, дабы исполнилось слово Писания о пришествии Победоносца.

А Победоносец присел на обломки, освеженное солнце выглянуло из-за туч, и он смотрел, как море, затопив подземелья и утолив ярость, постепенно успокаивается, расстилаясь бескрайним многоцветным зеркалом, сквозь которое виднеются на дне давно затонувшие здания, единственный след обитаемости этих мест.

Воины могли позволить себе передышку.

Над ближними зарослями вспорхнула диковинная птица с золотистым оперением и, сверкая на солнце, все более широкими кругами стала виться у Победоносца над головой.

Глава IV

Вперед разнесся неясный слух, неведомо где и как зародившийся. Из уст в уста передавали рассказ о невероятных успехах Марка, и хотя одерживал их тот, кого заранее окрестили Победоносцем, этим успехам дивились и отказывались в них верить, тем более что никто не мог точно указать, откуда дознался. Кивали на полудиких рыбаков с Перешейка, которые внезапно появились в окрестностях Теплых Прудов и привели с собой какого-то сумасшедшего старика. Мол, один из их земляков ушел с Марком, а потом неизвестно как и почему вернулся из-за моря и принес добрые вести. Поскольку это все же были новости из вторых рук, к ним относились настороженно, хотя слушали жадно и притом посматривали на Великое море, за которым лежит страна шернов

Людям, которые десятками поколений жили под ярмом шернов, уже сам поход представлялся невероятным предприятием. Никак было не освоиться с мыслью, что он действительно предпринят, и вопреки добрым слухам повсюду ждали разгрома удальцов и нашествия страшных первожителей. А находились и те, кто само отсутствие верных вестей объяснял полной гибелью лихих безумцев и чуть ли не попрекал Победоносца, которого накануне, не зная меры, восхвалял.

И когда, наконец, однажды на рассвете на прибрежном льду появились два буера, встревоженный люд хлынул навстречу прибывшим, боясь даже спросить, уж не последние ли они из оставшихся в живых после страшного поражения и чудом спасшиеся. Однако с буеров спрыгнули путники усталые, но веселые, они издали гоготали и всячески выказывали свою радость. Зазвучали радостные возгласы, кто-то бросился навстречу, любопытные шумно стеснились вокруг. И громом с ясного неба обрушилась невероятная весть: Победоносец вдоль и поперек прошел страну шернов, беспощадно истребляя их самих и их отродье, он захватил все приморские города, все равнинные города, а теперь направляется в горы к южному полюсу, где в крепостях на головокружительной высоте укрываются недобитые остатки шернов. А гонцы прибыли за боеприпасами, которые уже на исходе.

Обезумевшая от радости толпа подхватила прибывших на руки и с громкими кликами торжественно понесла к собору.

Еще стоял утренний морозец и снег не стаял. Многие жители поселка на Теплых Прудах либо крепко спали, либо, сидя по домам, подремывали, ждали, пока пригреет солнце. Но уличный шум разбудил всех, люди покидали теплые постели, полуочнувшись от сна, жадно выслушивали новости и присоединялись к толпе, в эту раннюю пору заполнившей площадь перед собором.

Услышав шум, Элем у себя в новом дворце решил, что это вернулся Победоносец, и уже приказал, чтобы его облачили в парадные одежды, но тут явился Севин и доложил, что это всего только посыльные с добрыми вестями. Раз так, Элем не стал облачаться, вышел, как был одет по-домашнему, только шубу на плечи набросил, и с порога громко потребовал, чтобы посланные подошли к нему с поклоном и докладом. Однако те, — видимо, по наказу Победоносца, — прежде всего отправились на розыск золотоволосой Ихазели. Повстречали ее в переходе из старого дворца в собор, пали перед ней ниц — это тоже было нововведением — и вручили драгоценные подарки: розовый жемчуг горстями, снятый с древних парадных одежд шерновской знати; уборы, резанные по кости в неведомом краю; плетеные золотые украшения, похожие на диковинные цветы.

Ихазель принимала подарки молча, однако со странной, если не сказать «бредовой», усмешкой на губах, а когда рук не хватило удержать драгоценности, посланцам почудилось, что у нее в глазах на миг полыхнул злой огонек, словно сверкнула сталь, вонзаясь в грудь. Но опустила веки, зазывно улыбнулась и пропела послам таковые речи:

— Что ж не привезли вы мне самого драгоценного, всех этих розовых жемчужин дороже, вон они с пустым звуком по полу катятся, ибо полны мои руки? Неужто ни у кого с собою нет того самого алого в мире, что, будто колокол мерный, гудит над землею шернов? Почто же не привезли дара желанного, без которого все мне тлен?

Казалось, кликушествует Ихазель в неисповедимом восхищении, а когда послы почтительно спросили, о чем именно речь, чтобы сей же час донести его милости Победоносцу, то произнесла Ихазель слова уж вовсе загадочные, вовсе темные:

— Сердца, сердца живого, алою кровью кипящего!

Был среди посланных отрок один, который сам у Марка отпросился, якобы по дому соскучившись. Он с первого мига с восторгом загляделся на Ихазель, а едва она договорила, выхватил из-за пояса булат короткий и с размаху вонзил себе в горло. Кровь ручьем хлынула, а он упал на пол, захрипел, ноги дергаются.

Смятение сделалось. Кто попятился в изумлении, кто бросился помочь отроку, но он, поводя рукой, отгонял окруживших, все на золотоволосую красавицу смотрел. И только когда Ихазель, любопытством испуг преодолев, склонилась над умирающим, он, сипя горлом проколотым, с трудом вымолвил:

— Понял я слово твое, и жить мне нельзя, а не то я исполнил бы прихоть твою.

Больше он ничего не сказал, а Ихазель и пытать не стала. В страхе отпрянула от горемычного, слегка плечиком повела и удалилась со злою обидою на алых устах.

И собственные речи, и эта внезапная смерть ужаснули ее. Было чувство, что не сама она, не сама, а какой-то бес за нее говорил, глаза слезами налились, а сердце вскипело неукротимой любовью к далекому светлому богу. Горсти, полные холодных розовых жемчужин, прижала к лону и пылающим ланитам, забормотала, словно в бреду:

— Нет-нет! Пусть бьется твое сердце державное, пусть стучит, пусть изведет меня кручина безответная! Я бы первая обрекла убийцу твоего на муки небывалые, любимый ты мой! Благодарение небу, что этот мальчик сам себя наказал на месте, осмелившись подумать о том, что было от меня сказано.

И тут же представилась ей тень прикованного Авия, его четыре налитых кровью глаза и крылья, раскинутые по гладкой стене под золотым знаком Пришествия. Возникло непреодолимое, безотчетное желание глянуть в эти жуткие, колдовские глаза и упиться тем, как они омрачатся при виде присланной ей в дар добычи.

Как ходячая кукла, не вполне сознавая, что делает, сошла Ихазель в подземелье, отворила дверцу застенка.

Авий вскинул голову. А она как бы в медленном танце зажгла все фитили на стенах и под потолком и молча стала баловаться розовым жемчугом, пересыпая из ладони в ладонь, чтобы играл он радужными искрами, как ее ноготки, у которых почти те же самые цвет и блеск. И внезапно швырнула несколько жемчужин прямо в поганую харю, швырнула и залилась громким переливчатым смехом. А тварь вобрала голову в плечи и четверкою горящих глаз следила за каждым ее движением. И шагнула вперед Ихазель.

— Узнаешь? — спросила. И показала украшения золотые и диковинное шитье, что прислано ей из-за моря.

Спросила, а у самой на губах улыбочка, как бы невинная, как бы шаловливая.

Узнал: пригасли на миг кровавые бельма за трепещущими веками, а по лбу растекся тусклый темно-серый цвет. Но тут же снова вытаращился шерн, цепким взглядом окинул Ихазель.

— Узнаешь? — повторила та. — То подарочки-побрякушечки на игру-забаву мне присланы, а прислал их мне всемогущий, сам Победоносец мне прислал, чтобы знала я, чтобы ведала, как стопа его мощная ваши пажити топчет, как десница его громоносная вашу черную силу ломит. Взял он ваши города, никого там в живых не оставил, стены порушил, рвы позасыпал, башням велел до земли поклониться. Благословен Победоносец, истребитель шернов, благословенна Земля, что его породила и к нам прислала!

Подобие усмешки задрожало на роговом клюве твари.

— Да, — сказал шерн, помедлив немного. — Орясине, которую вы победоносцем зовете, терпения недостало. Вломился он в нашу страну, города ограбил, народ перебил. Вижу в руках у тебя частицу того, что было накоплено во времена, когда людей на Земле и в помине не было, а она светила нам, шернам, как второе подвижное солнце. Гляжу и говорю: всю равнину вдоль и поперек разорил ваш победоносец, и вот свершается то, о чем молчишь, а мне ведомо: подступил он к высоким горам, остановился и не знает, что делать. Не помогают палки и бревна железные, которые мечут огонь. Застрял ваш славный победоносец перед высокими горами, где по верхам, по отрогам красуются твердыни шернов. Задрал башку, как пес, от которого птичка желанная упорхнула на дерево. Тут и конец вашему победоносцу, всей власти его и силе. Вознесли шернов широкие крылья в их извечную колыбель, на неприступные горные вершины, и посмеются они оттуда над воровской его гордыней непомерной.

Заскрежетал злорадным смехом шерн, прикованный железом к стене, и уставился налитыми кровью бельмами на Ихазель, а у той руки обвисли, как плети, розовые жемчужины по полу скачут.

— Где вам, ничтожным, где вам, несовершенным, сравниться с нами? — продолжил он, помолчав. — Умом хвалитесь, а свершили не больше, чем псы, подобно которым множитесь и больше ни на что не способны. Явился к вам земной человек, морочит вам голову россказнями об устройствах, затеях и всякой всячине, которую там заимели. А мы, шерны, давно через это прошли, мы о таком давно позабыли, ибо постигли великую мудрость, что самим надо жить на приволье, а трудятся пусть другие. Ступай, скажи своему победоносцу, пусть сходит в Великую пустыню, пусть пошарит там по развалинам городов, рассыпавшихся в прах, и дознается, что ведали мы в ту пору, когда Земля еще пустовала. Пусть пристегнет себе крылья, пусть захватит наш великий город в горах, пусть научится и прочтет сокровенную книгу, цветным письмом писанную. Авось, уразумеет, насколько Земля была у нас как на ладони, когда там даже искры мысли не было, и какое бремя познаний мы отринули как излишнее и ненужное. А отринули мы все то, чем нынче вы вздумали нас покорить, чем гордитесь нынче на Земле, что почли наивысшим достижением, свойственным только вам.

Ихазель внимала этому потоку скрежещущих слов в странном оцепенении, не смея глаз отвести от шерна, который внезапно представился ей не просто страшным, но и высшим существом. А тот не иначе как заметил это, потому что в глазах у него зажглась безмерная, не приличествующая узнику гордыня. И с издевкой произнес:

— Ну, и что с того, что временно берет верх ваш победоносец? Он сбежит на Землю или подохнет, а вы останетесь здесь и, хоть увешайтесь вашим оружием, все равно будете нашими слугами.

Примолк и уставился колдовскими бельмами в изменившееся лицо Ихазели.

— Весь род людской будет нашими слугами, — проскрипел он, — кроме той, которая пожелает стать госпожой и по доброй воле последует за шерном в чудный град в кольце высоких гор, чтобы там царить рядом с шерном, чтобы повелевать выворотнями, покорными пуще псов, и людьми, взятыми в рабство, чтобы владеть бесчисленными сокровищами, которые краше звезд, высыпающих по ночам. Будет царить избранница шерна, будет царить с той минуты, как постигнет, что нет ни зла, ни добра, придуманных слабыми, нет ни правды, ни лжи, нет ни заслуг и наград, нет ни грехов и кары, а есть только власть, только власть, воплощенная в наивысшем творении вселенной, во всемыслящем шерне.

Онемевшая, устрашенная, дрожа всем телом от чувства, которого не в силах была уразуметь, остатком воли попятилась Ихазель. И тут воскликнул Авий:

— Иди сюда!

Ихазель вскрикнула и бросилась к двери. На лестнице упала без сил и судорожно разрыдалась Понемногу придя в себя, услышала говор толпы, заполнившей собор. Полегчало от чувства сопричастности к людям, и чуть ли не с радостью поспешила Ихазель смешаться с подобными себе.

На давно пустовавший амвон поднялся первосвященник Элем. Он прочел собравшимся послание победоносных воителей из заморского края, восславил силу и отвагу рода людского, превознес его верховенство надо всею живою тварью и напомнил о зверином невежестве и дикости шернов, осужденных на погибель. Его негромкий, но пронзительный голос проникал во все уголки собора, временами пробуждая под сводами звенящее эхо.

Говорил он долго и наконец затянул гимн в честь долгожданного Победоносца, который прибыл с Земли, а исполнив свои труды, на Землю возвратится. На миг примолк, воцарилась тишина, и в этой тишине у входа в собор раздался голос:

— Неправда! Неправда! Не явился Победоносец!

Все лица обратились к дверям. Там, взобравшись на основание колонны и прижавшись к ней спиной, стоял старик в былом наряде Братьев в Ожидании, бритоголовый, с горящими глазами. Он простер над головами толпы иссохшую руку, потрясал ею и самозабвенно кричал:

— Неправда! Лжет богомерзкий Элем! Не явился Победоносец! Слушайте, что возвещает вам последний верный Брат в Ожидании! А ты еретик! Не восстали мертвые, не восстали!

Смятенная толпа ходуном заходила. Многие с ужасом слушали речи старика, словно перед ними и впрямь пророк, но нашлись и такие, кто бросился к нему с яростным криком, чтобы сдернуть вниз и вытолкать вон из храма. Но дорогу преградили зверского вида чужаки, полудикие рыбаки с Перешейка, которые и не в таких передрягах бывали. Они выставили грозно сжатые кулаки и громко кричали:

— Правду молвит пророк Хома! Долой Элема! Долой поддельного Победоносца!

У дверей закипела драка. Рыбаки отбивались отчаянно, но их было мало, так что в конце концов их вместе с Хомой вытолкали из собора. Но оказавшись на площади, они плотным кольцом окружили монаха и подняли к себе на плечи. И тот снова подал голос:

— Погубили Луну, обманщики, клятвопреступники! Разогнали братию святой девы Ады, мощи ее спалили! Храм ограбили! Опоганен он! Шерн расселся там, где Святое Писание берегли! Горе Луне, горе грешной и совращенной! Враг человеческий наслал Лжепобедоносца на обман людям, чтобы не ждали! И победы его один обман, не свершит он спасенья, худшее рабство грядет! Худшее зло! Неслыханное бесчестье!

Люди ахали от ужаса, но тут по мостовой загрохотал мерный шаг взвода солдат, посланных первосвященником. Вымуштрованные Победоносцем вояки в одну минуту сомкнутым строем рассекли толпу, отделили Хому от защитников и взяли его в железное кольцо. Нашлись желающие отбить, но Хома подал знак не препятствовать его мученичеству. Солдаты надели на него наручники и, выставив пики, попятились вместе с арестованным к крыльцу нового дворца.

Тем временем первосвященник Элем, пройдя во дворец через только что пристроенную галерейку, вызвал к себе Севина. Клеврет склонился перед ним в смиренной позе, как бы устрашенный гневом начальника, но в лукавых глазах, следящих за разъяренным первосвященником, то и дело мелькало что-то заговорщическое, более красноречивое, чем слова.

— Почему не исполнил, как было сказано? — неистовствовал Элем. — Почему дозволил Хоме явиться сюда?

Севин низко поклонился:

— Ваше Высочество в своей непогрешимой правоте неизменно отдает наимудрейшие распоряжения, но на сей раз препятствие заключалось в том, что собственными устами Вашего Высочества было запрещено посадить Хому под замок.

— Есть тысяча способов лишить человека охоты бродить по стране!

— Совершенно верно. И это моя вина как руководителя полиции Вашего Высочества, я не сумел среди этой тысячи сыскать ни одного надежного. К тому же долгое пребывание безумца среди рыбаков грозило серьезными последствиями. Его сторонники множились, сговаривались, дело шло к возникновению язвы на теле государственного организма. И тогда я позволил ему переходить с места на место и сеять зерна, однако нигде не дал собрать урожай. Теперь все зависит от воли Вашего Высочества. Ничего не стоит подавить пробившиеся кое-где ростки, но по обстоятельствам можно кое-где и не мешать им расти, если Вашему Высочество это представится желательным. Хома свое дело сделал, Хома задержан. Признаюсь, я обдуманно позволил ему проникнуть в собор именно сегодня, когда полученные из страны шернов благоприятные известия дают в руки силам правопорядка солидный противовес кощунственной болтовне сумасшедшего.

Элем задумался. Некоторое время сидел, не шевелясь, гладил изнеженными ладонями длинную черную бороду и в упор разглядывал Севина, но уже без гнева, а с долей восхищения. Начальник полиции стоял, потупясь, на губах у него блуждала едва заметная усмешка.

— Пусть его приведут сюда, — внезапно сказал Элем. — Хочу поговорить с ним лично.

Севин поклонился и вышел вон, а вскоре двое солдат доставили в кабинет старика в наручниках. Первосвященник жестом велел им удалиться и оставить его с глазу на глаз с арестантом.

Хома стоял, насупив брови и высоко подняв голову, отчасти довольный, что вот-вот начнется мученичество, которое он сам себе давно напророчил. И безмерно удивился, видя, что первосвященник дружелюбно подходит к нему и, прямо сказать, доверительно треплет по плечу. На замогильном лице старца явилась даже тень определенного разочарования, но тут же Хоме пришло в голову, что не иначе как его речи тронули закосневшее в грехе сердце первосвященника и наступила минута, когда довершение благого раскаяния зависит лишь от его красноречия. В приливе вдохновения он воздел скованные длани и начал прорицать:

— Грядут беды, беды неслыханные! Осквернят шерны всех дев людских, высохнет море Великое, схватится в камень земля и родить перестанет! Грядет погибель всякому, кто истинного Победоносца дожидаться не схотел и самозванцу предался! Изыдет пустыня хищная из предела своего и пожрет жилища людские и житницы, дабы самый след грешников обратился во тлен!

Он долго не мог остановиться, изобретая все новые кары на головы грешников, но в конце концов притомился и замолк, решив, что пронял-таки первосвященничью душу. Удивляло одно: почему Элем не падает на колени и не кается? Рыбакам и четвертой доли сказанного хватало, чтобы они в страхе попадали ниц и покаялись не только в прошлых грехах, но и в будущих, за чад и потомков своих.

Элем выслушал пророка сдержанно и сосредоточенно, хотя и с непонятной усмешечкой — казалось, он мысленно взвешивает смысл и весомость прорицаний. При каждом удачном и звучном обороте первосвященник с пониманием кивал, а когда пророк начинал повторяться или делался нуден, Элем неодобрительно морщился. Дослушав до конца, удовлетворенно улыбнулся.

— Неплохо, неплохо, — сказал он и потрепал Хому по плечу. — Там, в Полярной стране, я и знать не знал, что ты у нас такой речистый. Ни дать ни взять, пророк.

Поведение первосвященника показалось Хоме несколько несоответственным, но, не желая оттолкнуть душу, близкую к покаянию, он грешника не попрекнул, а начал прикидывать, с какого боку продолжить удачно начатое дело взращения доброго семени.

Тем временем Элем сел и велел Хоме приблизиться. Долголетняя привычка к смиренному послушанию заставила Хому поспешно подойти, он уже готов был отвесить поясной поклон давнему настоятелю, однако вовремя припомнил о перемене в своем положении Но возможности продолжить речь на свой лад не получил, потому что первосвященник сбил его с толку вопросом:

— А теперь скажи мне, Хома, по какому такому поводу ты решил, что прибывший с Земли Победоносец вовсе не Победоносец? Только не пророчествуй, а постарайся выразиться четко и ясно.

Хома свел руки, насколько позволяли наручники, и начал отсчитывать по пальцам:

— Перво-наперво, мертвые не восстали к нему с поклоном, как было писано. День не сделался вечный, как у пророков сказано, а по-старому приключается ночь — это два. Не расступилось море, чтобы ему на шернов иттить — это, стало быть, три. Не сам он шернов побивает, а людям велит — это четыре Мертвые не восстали — это пять…

— Было, было, — перебил Элем. — Ну-ка, еще что-нибудь!

Хома взъярился, в нем снова ожил пророческий пыл, менее обременительный, чем мелочные подсчеты. Но первосвященник вовсе не собирался терпеливо слушать, как слушал прежде. Он довольно грубо прервал поток ввергающих в дрожь предсказаний, вызвал солдат и велел отвести пророка в тюрьму.

— Авось, там придумаешь кое-что поцветистей, — съехидничал вслед.

Из кабинета Хому пришлось выталкивать силой, поскольку он заупрямился. Однако не потому, что не хотел уходить, а из принципа, полагая, что начинается мученичество. Он был немало удивлен, когда его втолкнули в сухую и светлую камеру, где были все нехитрые удобства, достаточные ему по возрасту и здоровью. Осмотревшись на новом месте, он удивленно покачал головой и не без робости спросил у надзирателя через окошечко в двери, скоро ли будет побит камнями. Надзиратель во все горло расхохотался и посоветовал заняться краюхой хлеба, что лежит на столике, ведь наверняка же давно не ел. Хома по привычке занялся было обращением надзирателя, дабы тот отрекся от Лжепобедоносца, но надзиратель клевал носом и не прислушивался. Только-только старик добрался до самых живописных предсказаний о неизбежной гибели лунного мира, надзиратель сладко зевнул и захрапел…

Тем временем на площади появился Севин и обратился с речью к народу, по обычной логике толпы, возмущенному равно и выходкой Хомы и его арестом.

Первосвященнического клеврета встретили криком и градом оскорблений. Он, однако, невозмутимо переждал этот всплеск народных чувств с застывшей улыбкой на худощавом лице, а как только на мгновение установилась тишина, воспользовался ею и громко объявил:

— Его Высочество первосвященник Элем прислал меня узнать, какова будет ваша воля поступить со схваченным стариком!

Эти слова произвели удивительное действие. Народ был привычен узнавать волю первосвященника и тогда прекрасно знал, что делать: если был настроен благодушно, то слушал дальше; если нет — возражал громким криком. Но вопрос Севина поверг толпу в замешательство. Что бы ни придумал Элем, толпа была готова поступить наперекор, а выходило, что никто не знает, каковы его намерения. Даже глядя на солдат, ничего путного не приходило в голову: солдаты мирно сидели на паперти, оружие отложили и калякали промеж собой, потягиваясь на солнышке.

Крики притихли, зато там и сям начались свары между отдельными кучками. Севин и это переждал спокойно, а потом провозгласил, хотя толпа никоим образом своей воли не выразила:

— Его Высочество весьма доволен, что его воля и ваша едины. Он намерен сделать как раз то самое, что подсказано вам умудренностью вашей: поместить Хому во дворце, в удобном помещении, учинить ему подробный расспрос, а потом выдать вам, чтобы вы сами рассудили, как с ним поступить.

И толпа разошлась, восхваляя Элема…

Ближе к вечеру Ихазель снова побывала у Крохабенны. Выслушав ее рассказ, старик угрюмо задумался.

— Нельзя было Элему мирволить, до клобука допускать, — сказал он наконец. — Ошибка вышла.

Ихазель возразила, что ошибка исправима: Крохабенне достаточно предстать перед толпой, и его будут приветствовать как владыку. Но старик несогласно покачал головой.

— Уж говорено тебе было, и еще раз повторю: поздно, — сказал он. — Появлюсь — людей с толку собью. Придется ждать здесь, в сторонке.

Ихазель не настаивала. И выглядела нехорошо: глаза как туманом застланы, губы поблекли, дрожат…

Когда она на закате возвращалась стынущим морем, сидя в лодке лицом к золотому заходящему солнцу, на ланитах у нее горел нездоровый румянец, просвечивающий откуда-то изнутри сквозь бледную кожу, а под ввалившимися черными глазами синели круги.

Ближе к берегу она расслышала городской шум на площадях и перед домами. Кто-то ругался, кто-то кого-то звал, кто-то с кем-то торговался или сварился, кто-то пел — кипела суетливая и мелочная злоба дня, и губы у Ихазели крепко поджались от неудержимого отвращения. Она зажмурилась, надеясь воскресить в памяти светлый образ Победоносца, но вопреки усилию воли под закрытыми веками явилась ширококрылая черная тень шерна Авия, который уставился на нее во всю четверку горящих, налитых кровью бельм.

Глава V

Случилось то, о чем говорил шерн Авий.

Равнинную область между берегом Великого моря и горами в окрестностях южного полюса Марк захватил целиком. Разрушил тридцать с лишним городов и на всем этом пространстве истребил шернов так, что следа от них не осталось. Тринадцать долгих по-лунному дней прошло с той поры, как завоеватели высадились на неведомом берегу, и все это время военное счастье их не оставляло. Но на четырнадцатый день, а по земному счету — через год с небольшим, непрерывных ратных трудов они очутились вдали от моря, в труднопроходимой горной местности.

Солнце здесь поднималось невысоко и прокатывалось за спиной по низкой дуге, а по ночам погружалось за горизонт неглубоко, так что по южному краю неба до утра тлела незакатная заря. Полоса полдневных гроз осталась позади, дни были не такие жаркие, а ночные холода не такие жестокие.

Впереди, словно крепости, вздымались кольцевые горы. Выше полосы дремучих лесов и джунглей, покрывающих подножья, по крутым склонам раскинулись зеленые луга, перемежаемые глубокими ущельями. А еще выше вздымались крутые отроги, голые скалы, увенчанные ледяными шапками.

В промежутках между этими громадами располагались кольца пониже и пошире, образованные пологими валами, поросшими лесом.

В узких зеленых долинах между кольцами живой души было не сыскать. Там и сям попадались покинутые и с умыслом разрушенные жилища. Но даже по их остаткам было видно, как неказисты были строения, очень похожие на овчарни. Все они были поспешно брошены и уничтожены без сожаления при подходе врага.

Но где же прячутся шерны? Взор невольно обращался к могучим природным скальным твердыням, которыми была усеяна вся страна к югу, докуда видит глаз. Там конца не было огромным грозным и неприступным фортам. И Победоносец понял, что его истребительному походу пришел конец. Оставалось только одно — не давать покоя шернам в их заповедных крепостях, пока они сами не запросят мира.

Сидя на камне, Марк угрюмым взглядом окинул лежащую впереди удивительную страну. Мир с шернами! Мир с шернами равнялся поражению, поскольку никакой пользы он людям не принесет и на будущее ничего не гарантирует. Стоит Марку уйти, шерны снова наберутся сил и начнут нападать на людей, пренебрегая всеми клятвами и обещаниями, каких он от этих тварей силком ни добейся. Какое-то время их будет удерживать память о сокрушительном разгроме на равнинах и страх перед именем Победоносца, а что потом? Что потом? Не тем ли жесточе окажется их месть, чем сильнее будет желание искоренить даже память о былом нежданном поражении?

Дав людям в руки огнестрельное оружие, Марк оставил за собой секрет производства взрывчатых веществ, оставил с той мыслью, что, возвращаясь на Землю, унесет тайну с собой, чтобы люди не воспользовались этим грозным средством в братоубийственных распрях.

Но делалось ясно, что полное уничтожение шернов невозможно. Как же поступить в таком случае? В таком случае придется дать людям возможность защиты на будущее, придется научить их производству взрывчатых веществ и отбыть с ясным представлением насчет того, каковы могут оказаться губительные последствия успехов просвещения на Луне.

Марк озабоченно оглянулся на пройденную обширную равнину, что тянулась до самого моря, низко над которым, у черты горизонта, помаленьку брело себе солнышко. Покинуть этот завоеванный край означало позволить шернам заново овладеть им и заново набраться сил на плодородных нивах, которые в течение многих сотен лет служили первожителям уж не иначе как житницами. Выходит, тогда поход был предпринят напрасно, лучше бы его вообще не затевать. А что, если призвать сюда людей из-за моря? Что, если наделить их этими землями? Что, если помочь обстроиться и обзавестись?

Но ведь как только он, Победоносец, покинет Луну, колонисты окажутся первыми жертвами мстительных шернов. Поселенцев придется на веки вечные приговорить к военной жизни, рука на спусковом крючке, глаз на мушке, при постоянном бдительном ожидании, а не валит ли с неприступных гор вражья стая! И кто знает, удастся ли им выстоять, в заморском отдалении от сородичей обреченным опираться только на собственные силы? Кто знает, не станут ли опять мужчины со временем рабами шернов? И не заставят ли женщин снова рожать выворотней на повторное и теперь уже вечное посрамление роду людскому? А те, кто живет-поживает на прежних местах, за морем, того и гляди, не помогать будут здешним братьям, а презирать их, звать нечистыми, питая предубеждение к собственному предполью, оберегающему родовое гнездо от нашествия врага.

Неужели к этому сведется благая весть, которую долгожданный Победоносец принес в лунный мир? Неужели настолько бесславен окажется его подвиг?

Марк вскочил и окинул взглядом громоздящиеся впереди горы. Нет, останавливаться перед ними нельзя! Начатое надо доводить до конца: либо полная победа, либо смерть — иного выхода нет.

Он вызвал Ерета и Нузара. Оба явились выслушать приказы, и тогда Марк задал выворотню вопрос:

— Где шерны?

Нузар удивленно воззрился на Марка, не понимая, то ли Победоносец действительно хочет знать, где враг, то ли это какое-то изощренное испытание верности.

Помедлив, он махнул рукой в сторону гор:

— Там.

— Где «там»?

— Там, вон в этих.

— Вон в этих? Ты хочешь сказать, во внутренних долинах кольцевых гор?

— Да.

— Ты там бывал?

Нузар отрицательно покачал головой:

— Нет. Они нас туда не пускают. И-и…

— Что «и-и»?

— Чтобы туда попасть, надо крылья иметь, как у шернов. Иначе туда не пробраться.

Победоносец задумался. А выворотень, убедившись, что Ерет отвернулся и не подслушивает, вскарабкался на глыбу и шепнул Марку на ухо:

— Хозяин, не пора ли? Шерны попрятались, давай теперь охотиться на людей.

Марк даже не подумал ответить, сделал Нузару жест, означающий «ступай вон». А потом взглянул на Ерета:

— А ты что скажешь?

Ерет нерешительно пожал плечами:

— Он верно говорит: надо крылья иметь.

И глянул Марку в глаза. Некоторое время Марк молчал, а потом насупил брови так, что они сошлись в одну жесткую линию, и решительно сказал:

— Крылья есть. Наша воля нам крылья.

У Ерета посветлело лицо. Порывистым движением он склонился к ногам Марка:

— Ты воистину ниспосланный нам Победоносец!..

Вскоре началась подготовка к продолжению похода. Марк понимал, что прежде всего следует показать шернам свою решимость, нанеся сокрушительный удар там, где они чувствуют себя в полной безопасности. За валами кольцевых гор, несомненно, скрыты их города. Но за какими именно? Кольцевым горам тут числа нет. Так неужто за всеми? А что, если он с великим трудом приведет войско на ледяной гребень головокружительной высоты только затем, чтобы убедиться: центральная котловина пуста?

Прежние проводники из выворотней, отобранные Нузаром, оказались бесполезны. Они были не из этих мест и давали противоречивые и туманные сведения. Логические выкладки тоже не помогали. Если бы шерны в этом краю с давних пор чувствовали угрозу, они построили бы города внутри самых недоступных кольцевых гор. Но шернов здесь никто и никогда не беспокоил, искать убежищ им было не от кого. Так зачем им было забираться в неудобные места? Наверное, обосновались бы внутри колец с пологими склонами, поросшими лесом. Но ведь могли и покинуть пологие сейчас, спасаясь от нашествия, уйти в места надежные и безопасные.

Как ни ломай голову, умом этой задачи не решить Оставался метод проб и ошибок. С тяжелым сознанием этого Марк двинулся в сторону южного полюса, решив положиться в дальнейшем выборе пути на волю случая.

Целый день ушел на то, чтобы обогнуть пологий лесистый вал одной из низких кольцевых гор. На закате оказались там, где вал снижался, образуя почти равнинный удобный вход в центральную котловину. Котловина была обширная, ниже уровня внешней равнины, в ней оказалось несколько невысоких конусообразных горушек на расстоянии одна от другой и несколько небольших овальных озер.

Долгая, но не чрезмерно холодная ночь прошла у этого входа начеку перед нападением шернов Но шерны не появились. И с первыми проблесками дня, едва на фоне меркнущих звезд проступили очертания гор, Победоносец повел войско в глубину котловины.

Всю ее обшарили, каждую высотку, каждый отрог центральных горушек. Обнаружили несколько таких же хуторов в окружении обработанных полей, как и на подступах к горам. Хутора были покинуты, везде следы поспешного бегства. И ни единого шерна.

Теперь не подлежало сомнению, что обитатели укрылись в малодоступных местах и там готовятся к обороне. Взоры Марка невольно обратились к огромному кольцу с зазубренным гребнем, расположенному прямо на юг от входа в первое пологое. До этой воистину неприступной твердыни, сверкавшей на утреннем солнце ледяными шапками на высочайших пиках, небольшому войску завоевателей оставалось несколько десятков километров.

Победоносец вытянул руку и указал Ерету на эту поднебесную высь:

— Я поведу вас туда.

Ерет склонился в почтительном покорстве:

— Куда ты, туда и мы.

Начался долгий и трудный марш. Видимые выше границы лесов северные отроги представлялись настолько неприступными, что Марк решил, не считаясь с потерями времени, двигаться вдоль внешнего обвода кольца в поисках мало-мальски приметного понижения гребня, которое на вид сулило бы возможность прорваться внутрь. Но чем дольше длился этот марш, тем неотвязней тревожила мысль, что дело кончится круговым обходом неприступной крепости. Притом Марк опасался засад и не торопился углубляться в леса, хотя там могла бы найтись тропа, указывающая путь через гребень.

С момента, когда начался обход этого гигантского «кратера», прошло около двух недель, уже близился лунный полдень, и тут Марк обратил внимание на безлесный участок склона, как ему показалось, не такой крутой. Туда он и повел своих воинов.

Сначала тянулись луга, пониже — обильные, а чем выше, тем беднее, тем чаще проплешинами выступала цельная скала. Но вот верхняя граница лугов осталась позади. Подъем пошел по россыпям глыб, где надо было постоянно перепрыгивать с валуна на валун. Потоки, бегущие со снежных вершин, уходили под осыпи глубоко и бесследно, людей на безводье стала донимать жажда. Они падали от усталости, но никто не смел просить об отдыхе. Все взоры были устремлены на Победоносца, тот шагал впереди, и пока он шагал, никто не хотел останавливаться.

Марк устраивал частые, но короткие привалы, хотел как можно быстрее оказаться выше осыпей, где есть возможность найти поток, текущий поверх скалы. Но карабканью вверх по осыпям, казалось, не будет конца. На смену глыбам величиной с дом и таким расселинам между ними, что перепрыгнуть их удавалось только благодаря малой силе тяжести на Луне, начались еще более труднопроходимые, подвижные галечники. При каждом шаге галька уходила из-под ног, увлекая за собой идущего. Пришлось взять чуть в сторону, к гребню скального отрога.

Но там было не легче: скала оказалась вся в трещинах, местами еле держалась, хотя обманчиво выглядела цельной. Ногами здесь было не пройти, приходилось карабкаться на четвереньках.

Головным вдруг начали чудиться шерны поблизости, но то был мираж, а может быть, и какие-то горные звери, которые перепрыгивали с камня на камень и скрывались с глаз долой. Людей, истомленных трудом и жаждой, начали мучить галлюцинации. Силы были на исходе.

Однажды, когда пришлось перебраться на другую сторону отрога, чтобы обойти отвесный обрыв, один из солдат пошатнулся и рухнул в пропасть. Шедшие следом замерли на месте. У некоторых начали дрожать ноги, а пальцы рук, судорожно цепляющиеся за щели в камне, свело до потери чувствительности. Люди один за другим начали останавливаться, оглядываться и полуприсаживаться-полуприваливаться, где только позволяло место Наступил миг удрученного молчания, и вот кто-то застонал, кто-то ответил рыдающим вздохом. Послышался шум еще одного упавшего тела. На этот раз солдат сам прыгнул в пропасть вниз головой, широко раскинув руки.

Еще миг, и…

И тут сверху, оттуда, где шла передовая группа, горсточка самых отважных и выносливых, — шла, поскольку не знала о падении двух товарищей, — раздался спасительный крик:

— Вода! Вода!

Забыв обо всем, люди ринулись вперед. Те, кто только что готов был потерять власть над собой, теперь с невероятной ловкостью карабкались по зубчатому, круто вздымающемуся гребню, ослабевшим, казалось, откуда-то прибыло сил. Под радостные крики кое-кто полез наперегонки.

Наверху гребень выводил на широкую протяженную полку, поросшую травой и пересеченную узким желобом, по дну которого бежал поток, ниже теряющийся в осыпях.

Марк смотрел, как стеснились люди, черпая воду руками, шапками, котелками, припадая к ней ртом, — кто как мог и сумел. Напади в эту минуту шерны, дело кончилось бы препаскудно, но, к счастью, вокруг не было ни одной живой души. И тем не менее Победоносец понял, что дальше так двигаться нельзя, это грозит гибелью людям и ему самому. Поэтому, когда отряд утолил жажду, он приказал воинам расположиться на отдых, а сам, отобрав команду смельчаков, вместе с выворотнем Нузаром двинулся наверх, чтобы отыскать самый удобный маршрут на гребень кольца и, достигнув его, убедиться, стоит ли вести туда людей, действительно ли в центральной котловине имеется поселение шернов.

Хотел пойти с ним и Ерет, но Марк приказал ему оставаться на месте и быть готовым отразить внезапное нападение.

Восхождение оказалось более чем изнурительным. Постоянно помня, что следом пойдут люди с оружием и грузом, Марк выискивал и прокладывал маршрут полегче, а на это уходило много времени. Тянулись долгие часы. Солнце, прежде скрытое за крутым скальным гребнем, сместилось к западу и, оказавшись слева чуть впереди, стало бить в лицо, хоть и с заметно меньшей силой. Препятствия усложнялись с каждым шагом. Приходилось идти по крутым и узким полкам над пропастями, взбираться по каминам с перехватами в виде огромных глыб, еще более затруднявших подъем. Дорогу обозначали галечными турами, поставленными на видных местах: на вершинах утесов или на лужайках, поросших редкой травкой.

До линии вечных снегов добрались нескоро. Характер склона заставил сильно отклониться к востоку, почти без выигрыша в высоте. По пути пересекали желобы, заполненные снегом, но слишком круто идущие вверх и там быстро кончающиеся, так что ими нельзя было воспользоваться для подъема.

Наконец наткнулись на желоб не шире прочих, но не такой крутой и, насколько было видно, ведущий наверх к седловине с пологими склонами. А на снегу Марк заприметил следы: как бы отпечатки когтистых лап шернов и борозды, проложенные не иначе как тяжелыми предметами, которые кто-то волок наверх.

Сомневаться не приходилось: найден искомый путь, а внутри горного кольца действительно затаились шерны.

Продолжать восхождение малой группой означало бесцельную трату времени. И, оставив с собой Нузара, Победоносец отослал остальных назад, чтобы те знакомым путем привели сюда сотоварищей.

Настали долгие часы ожидания, оказавшиеся куда более утомительными, чем восхождение. Нузар свернулся клубочком, привалясь к глыбе, и заснул прямо на снегу, как зверь. Оставшемуся в одиночестве Победоносцу не давали покоя мысли и страхи. Напрасно-де он сам не вернулся за товарищами, гонцы могли упустить из виду какой-нибудь из редких туров или сбиться на обратном пути. Без его помощи и примера люди могут не совладать с трудностями маршрута: вдруг при каком-нибудь неизбежном несчастном случае снова разразится паника и людей при виде неприступных утесов и зияющих пропастей одного за другим начнет косить ужасная горная болезнь!

Была мысль и об угрозе нападения шернов, о которых он чуть было совсем не забыл, поглощенный трудностями восхождения. Лишь здесь и сейчас он уразумел, каким безумием и легкомыслием был весь этот рывок в скальные клещи с горсточкой преданных и беззаветно доверившихся ему людей.

Он глянул на спящего Нузара — не разбудить ли выворотня? Но тут же отказался от этого намерения, показавшегося жалким и бесполезным. Чем мог ему помочь выворотень с его полуживотным разумом?

Но беспокойство нарастало. Марк не мог усидеть на месте. Встал и сам побрел обратным путем к гребню вдоль западной стороны желоба. Поднялся на гребень, вышел из тени и оказался на живительном солнечном свету. Прищурился от нестерпимо яркого сияния и внимательно огляделся по сторонам. Разглядывал в бинокль каждый скальный зуб, каждый излом и каждую щель, но ничего не увидел, кроме глыб и осыпей.

Не иначе как шерны, излишне полагаясь на труднодоступность местности, даже не подумали о засадах и заставах. Вероятно, не верили, что Победоносец отважится на такое безумное предприятие и что, вдобавок, ему повезет отыскать тропу, быть может, к единственному перевалу, проходимому для людей.

Вздохнулось полегче. По крайней мере с этой стороны опасность не подстерегала.

Хотел было начать спуск навстречу своему воинству,

однако вдруг охватила неодолимая лень. Марк лег на скалу,

во весь рост вытянулся на солнце, решив самую малость

отдохнуть, но едва откинул голову на сомкнутые ладони,

как забылся глубоким и сладким сном.

Спустя некоторое время его разбудило легкое прикосновение. С трудом открыл заспанные глаза. Рядом сидел Нузар и указывал рукой вниз.

— Идут, хозяин, — сказал он.

Марк вскочил:

— Шерны?

— Нет. Твои люди идут, Победоносец.

Напрасно всматривался Марк туда, куда указывал выворотень. Зоркие глаза Нузара высмотрели то, что он и в бинокль не мог разглядеть. Была даже мысль, что Нузар ошибся, но тут снизу донеслась едва слышная перекличка голосов. Не иначе как там увидели его фигуру на высоком гребне на фоне вечных снегов и подняли приветственный крик. Наконец внизу различилась как бы стая мелких муравьев, облепивших гигантские утесы. Это действительно шли его люди…

Через несколько часов началось общее восхождение. Кто посильнее, шли впереди и по очереди рубили ступеньки в снегу для идущих следом, и так постепенно близились к перевалу по желобу, местами менее пологому, чем казалось снизу. Путь был труден и крут. Более слабых и податливых на горную болезнь соединили длинными веревками в связки, чтобы уберечь от падения. Марк строго-настрого запретил оглядываться. Шагали молча, боясь криком или пением подать шернам весть о своей грозной близости, шли, не сводя глаз с небесной лазури над снежной белизной седловины.

Несколько раз впереди идущим чудилось, что до перевала осталось меньше сотни шагов, что еще одно усилие и будет достигнута желанная цель. Люди в нетерпении брались рубить снег с удвоенной силой, но понапрасну: то, что принимали за вершину перевала, оказывалось перегибом, за которым снова тянулась вверх сверкающая наклонная плоскость. Усталые руки отказывались служить, в ослепших от яркого света глазах снег внезапно чернел и шел волнами, как море. И тогда Марк сам становился впереди и, громко повторяя приказ: «Вниз не смотреть! Вниз не смотреть!», вел шатающихся от усталости, словно зачарованных его волей людей все выше и выше.

А желоб, собственно, уже кончился, раскинувшись наверху в широкое, чуть вогнутое снежное поле. Уклон сделался настолько малым, что надобность рубить ступеньки отпала, и вереница идущих постепенно превратилась в изогнутую полукругом шеренгу, где каждый сам пролагал себе путь, как умел.

И вдруг случилось чудо. Перед глазами солдат, уже столько раз обманутых надеждой на близость перевала, внезапно и в самый неожиданный момент открылся вид на огромную котловину, обрамленную горным кольцом. Идущие позади не догадывались, что передние добрались наконец до перевала. Они подходили небольшими группами и сами останавливались, потрясенные зрелищем, не привычным даже для их глаз, приученных к лунным пейзажам.

Перед ними с беспредельной высоты открылась огромная круглая долина, со всех сторон окруженная мощной стеной покрытых снегом гор. Долина кипела великолепной зеленью, на фоне которой тут и там были видны похожие на павлиний глаз овальные озера. Кое-где по всей долине, пологими террасами поднимавшейся к лесистым горным склонам, были разбросаны зеленые холмы, напоминавшие курганы. На террасах, на холмах, по берегам озер белели небольшие поселки, окруженные привольными садами. А посредине, примерно до половины высоты окружающих гор, торчала гора в виде усеченного конуса, и всю ее вершину занимал большой город-крепость, ощетинившийся сотней башен и диковинных стрельчатых строений.

Тень от юго-западной стороны внешнего горного вала уже покрыла большую часть долины, в синей мгле пригасли озера и тонуло подножье центрального конуса, но город полыхал на клонящемся к горизонту солнце золотом и багрецом.

Долго стоял Марк, не в силах вымолвить слова, глядя на этот чудный тихий край, который еще до заката солнца доведется превратить в поле битвы, быть может самой кровавой из всех когда-либо происходивших на Луне, а пробудили его от задумчивости отрывочные восклицания солдат, в которых звучало что-то похожее на священный трепет.

Марк огляделся. Его люди стояли, обратившись спиной к таинственной стране шернов, и указывали друг другу на что-то из ряда вон выходящее при южной стороне горизонта. Над страной, как море волнами, изборожденной уходящими в бесконечность горными хребтами, над зубчатой линией самых дальних гор висело белесое, едва заметное облачко, полукруглое сверху, странно непохожее на обычные облака.

Довольно долго Марк терялся в догадках, что это там такое, и вдруг у него задрожали губы. Да! Ведь он же в окрестностях южного полюса, а в этих широтах… Да! Да! Это белесое облачко, этот бледный узкий серп, полускрытый зубчатым горным горизонтом, это же…

— Земля! Земля! — все громче перекликались между собой солдаты.

Некоторые падали ниц на снег, некоторые воздевали руки и замирали в экстазе, не в силах постичь, каким образом звезда, которую они видывали с иного края лунного мира, вдруг ни с того ни с сего явилась у них перед глазами здесь.

— Земля идет вслед Победоносцу! — пролепетал кто-то посеревшими губами.

— Земля пришла! Она хочет видеть, как сгинут навеки шерны!

Ерет распростер руки.

— Земля всюду! — воскликнул он. — Нам она видится неподвижной, на одном и том же месте, а она обходит по краю весь диск Луны и стережет границы Великой пустыни!

— Земля всюду! — ответил ему общий хор.

И люди попадали ниц перед Победоносцем, восхваляя святого посланца Земли.

А он стоял недвижим, позабыв в этот миг о шернах и о народе, смиренно припадающем к его стопам, он смотрел на бледный призрак своей отчизны в бездне небес, и у него впервые в жизни увлажнился взор.

Глава VI

В низкой, тесной комнатушке шум стоял неописуемый. Ждали Роду Премудрого, который нынче что-то уж очень подзапоздал, а время коротали за жаркими спорами, то и дело переходящими в яростные пререкания. Возбужденные молодые люди с горящими глазами наскакивали друг на друга с криком и размахивали руками, насколько позволяли давка и теснота.

Какой-то взлохмаченный юнец с пылающим взором самозабвенно вешал:

— Что бы там ни совершил так называемый Победоносец, это не в счет! Все его подвиги, как бы ни были они нам на пользу, ничего не значат по сравнению с чудовищной несправедливостью, которую допускают по отношению к нам обитатели Великой пустыни. Мы должны проложить туда дорогу и поселиться в отчем краю.

На углу стола, свесив ноги, сидел человек моложавого вида, но прежде времени начисто облысевший, с гладким безбородым лицом, на котором застыла кривая усмешка, похожая на гримасу. Он глядел на оратора выцветшими рыбьими глазами и твердил, слегка покачиваясь всей верхней половиной туловища:

— А я повторяю: нам не хватит там места.

— Должно хватить! — буйствовал оратор.

Но лысый ровным, бесстрастным голосом гнул свое:

— Нам не хватит там места. Согласен: у них там райская жизнь, но плотность населения в подземельях имеет свои пределы, притом небольшие…

— Так пусть меняются с нами! Пусть идут сюда и сражаются с шернами!

— Вот-вот! Правильно! — раздался общий крик.

Лысый продолжал криво усмехаться:

— Но как их к этому вынудить? А? Не знаете?

Один из оппонентов, тощий, с изможденным смуглым лицом, сжал кулаки и закричал:

— Матарет, заткнись! Тебя подкупили и…

И пошло. Комнатушка загудела, как улей, в воздухе смешались вопли, уговоры, призывы. Временами, когда чуть притихало, доносились размеренные, упорно повторяемые речи Матарета.

— А я говорю: нам не хватит там места.

И каждый раз конец его фразы тонул в неистовых воплях

Но вот кто-то из стоявших у двери воскликнул:

— Рода идет!

Все разом обернулись к двери, чтобы приветствовать Премудрого.

А тот, едва войдя, а вернее сказать, вбежав, рухнул на ближайший стул, с трудом переводя дух. Голова не покрыта, волосы растрепаны, рубашка порвана, лицо и грудь в синяках — Рода явно угодил в переделку и еле выбрался.

— Премудрый! Что случилось? — раздался крик со всех сторон.

Рода жестом попросил тишины. Голова бессильно откинулась на спинку стула, Премудрый тяжело дышал. Глаза полузакрыты, губы в крови, видно, что выбиты два передних зуба.

Один Матарет не тронулся с места. Сидел себе на столе и все с той же усмешкой, прищурясь, смотрел на Премудрого.

— Что я говорил? — сказал он, выждав. — Он опять народ просвещал.

Рода вскочил. Глаза у него засверкали, он яростно взмахнул кулаком, торчащим из распоротого рукава, и, кривя разбитую губу, зашелся в крике:

— Подонки! Жалкие рабы! Подлая темная чернь! Скоты!

— Ты прав, — спокойно согласился Матарет. — Но это тебе давно уже следовало бы знать.

Рода бросил на Матарета бешеный взгляд искоса.

— Да! А тебе безразлично! Ты и впрямь ни во что не веришь! Тебе лишь бы на столе посиживать, головой качать да посмеиваться! Тебе дела нет, что попы народ морочат! Тебе дела нет, что этот их Победоносец хваленый мордует людей в своих низменных целях, что неповторимый шанс на спасение может быть безвозвратно и попусту утерян! Тебе дела нет, что народ живет в преступной и жалкой слепоте, не разумеет собственного добра, знай пялится на Землю и не ищет дорогу в рай, который по праву принадлежит ему здесь, на Луне! Тебе это безразлично, а мне нет, я стремлюсь…

— Собрать все колотушки на Луне, — закончил за него Матарет.

— Пусть даже и так! Но зато я глубоко убежден, что…

Снова поднялся такой шум, что в нем потонули речи Премудрого. Одни кричали, что во всем виноват первосвященник Элем и его шпики. Именно они подстрекают чернь к враждебным действиям против апостолов истины, и поэтому в первую очередь надо вести борьбу против клики первосвященника. Другие, более рассудительные, возражали, что меряться силами с властью невозможно, по крайней мере в данный момент, до поры до времени.

— Народ относится к нам враждебно, — урезонивали они крикунов. — Нам его не переубедить и на свою сторону не привлечь. Все усилия в этом направлении ни к чему не приводят. Нам следует действовать самостоятельно

Через некоторое время на том и сошлись, но никто не представлял себе отчетливо, в чем должны состоять эти «самостоятельные действия».

Матарет высказался и против этого, поскольку народ, как видно, лишь на то и существует, чтобы пребывать в невежестве и горестях, но ответом был крик и угрозы немедленно побить камнями. Однако под рукой не оказалось предметов, пригодных для мгновенного осуществления сего привычного акта так называемого правосудия.

Наконец слово взял Рода Премудрый. Стало чуть тише, а он начал издалека, с повторения в сотый раз того, о чем собравшиеся и так знали и во что непоколебимо верили. Он говорил о необитаемости Земли, об извечных правах людей на Луну, о поповских сказках и о несомненном рае, который находится на противоположной, якобы мертвой стороне Луны.

Роду слушали с должным уважением, но не слишком внимательно, поскольку любой из присутствующих все это уже знал наизусть. Оживление наступило, когда он перешел к перечислению гонений со стороны властей и общественности, которым подвергаются члены Братства Истины, благоволящие наличествовать здесь в полном составе. Их повсюду высмеивают, к ним применяют методы физической расправы, они вынуждены собираться тайно, а их публичные выступления с целью насаждения истины кончаются ничем, если не считать побоев, синяков и шишек. При этих словах слушатели оживленно закивали головами, поскольку почти все из них в свое время чувствительнейшим образом убедились на себе в истинности слов вождя.

— Однако не следует опускать руки, — толковал Рода. — В настоящее время на этой стороне Луны находится пришелец из таинственных пределов Великой пустыни, и нам следует воспользоваться этим редчайшим случаем, чтобы отыскать дорогу в отобранный у нас счастливый отчий край. Мы приняли все меры к тому, чтобы пробудить народ и открыть ему глаза на подлинные цели мнимого Победоносца. Если бы это нам удалось, дальнейшее не представляло бы трудностей. По возвращении из страны шернов, где ценою крови наших сородичей этот обманщик добивается якобы великих побед, его задержали бы и тем или иным способом принудили бы открыть свою тайну. Однако нам известно, что усилия напрасны, они разбиваются о неодолимую человеческую глупость, которая куда податливей на старую, наивную и нелепую сказку о земном происхождении людей, чем на самоочевидную и плодотворную истину.

Рода примолк, а ученики и соратники столпились вокруг, настаивая, чтобы он наконец поделился заветной мыслью, как давно уже обещал. Даже Матарет перестал улыбаться и всем телом подался в сторону оратора, чтобы лучше расслышать его слова.

Рода распростер руки, положил их на плечи двух сотоварищей, оказавшихся ближе прочих. Его лицо со следами побоев озарилось нехорошей усмешкой.

— Следует захватить машину в Полярной стране, — сказал он.

— Машину Победоносца? — вопросил общий хор.

— Так точно. Победоносец пусть себе бьет шернов и дурит народ, как ему заблагорассудится, но без нашего разрешения ему отсюда будет не выбраться.

Матарет криво усмехнулся и махнул рукой:

— Ерунда! У нас не хватит сил удержать машину, если он натравит на нас свою орду.

Рода засмеялся, понизил голос и заговорил быстрым шепотом. Он подробно и пространно изложил свой план. По мере того, как говорил, даже самые недоверчивые начинали кивать и радостно поддакивать. А когда он закончил, раздался единодушный вопль одобрения.

Молодежь вскочила, словно готовая бегом бежать в Полярную страну, убежденная в успехе предприятия. Тут и там началось обсуждение планов захвата и раздела таинственных стран «той стороны». Воображению фанатиков вся безвоздушная пустыня ни с того ни с сего явилась неслыханным волшебным раем, сплошным лабиринтом чудеснейших пещер, заполненных хрустальными городами, цветущими лугами, искусственными солнцами и невообразимыми сокровищами. Говорили о светлых ночах, когда из бездн глубоких ущелий над головами видна лучезарная Земля, и о блаженных днях, зной которых умеряется сладостной прохладной тенью каменных сводов.

Кто-то снял со стены карту, перерисованную с принадлежавшей Старому Человеку, и бросил на стол. Над ней склонилось десятка полтора голов. Стали водить пальцами по обширным равнинам, над которыми по ночам светит Земля, указывали борозды, ущелья, горы, даже ссору завели по поводу расположения крупнейших городов и средств сообщения между ними.

Матарет, вынужденный слезть со стола, с недовольным видом устроился в углу на стопке пыльных книг. Рода подошел к нему.

— И как тебе мой план? — как бы мимоходом спросил Рода, старательно скрывая в голосе заинтересованность во мнении чудака.

Матарет вопреки собственному обычаю перестал улыбаться. Поднял брови и слегка пожал плечами.

— Но машину наверняка стерегут, — сказал он.

— Там народу раз-два и обчелся. Разгоним.

— Так-так…

Матарет положил ладони на колени и некоторое время молчал, погруженный в мысли. Наконец вскинул голову:

— И когда же мы отправимся в Полярную страну?

— Ты хочешь участвовать?

— Естественно. Интересно поглядеть, что из этого выйдет.

— Я предпочел бы оставить тебя здесь во главе Братства. Ведь в полном составе мы отправиться не можем. Это возбудило бы подозрения.

— Я не останусь, — решительно сказал Матарет и повторил: — Так когда отправляемся?

Рода бросил взгляд на громоздкие календарные часы в противоположном углу.

— Сейчас около полудня. Я думаю, отложим до завтра. В нашем распоряжении окажется весь день целиком.

— А если, как на грех, Победоносец нынче ночью вернется?

— Не думаю. Впрочем, оно бы даже к лучшему. Такая суматоха поднимется, что нашего отсутствия никто не заметит.

Матарет покачал головой:

— Это как сказать. Не исключено, что наш Победоносец явится, улепетывая от наседающих шернов. Тогда ему самому срочно понадобится в Полярную страну, чтобы побыстрее удрать.

— Полагаешь, шерны и впрямь одолеют? — тревожно спросил Рода.

— Над этим не задумывался, а отправляться надо непременно нынче.

— В конце концов, что нам мешает?

Рода помолчал-помолчал и громко рассмеялся:

— Это будет бесподобно! Только он соберется улизнуть, ан глядь — с места не двинуться, машина разобрана, кое-каких частей нигде нет, они спрятаны. Замечательно! Он вынужден будет пойти на переговоры, а диктовать условия будем мы!

Погруженный в мысли Матарет словно не слышал слов Премудрого. Внезапно заговорил сам:

— Ты абсолютно уверен, что он прибыл не с Земли? Рода возмутился:

— А ты все еще сомневаешься? В таком случае скатертью дорога: иди обнимайся с чернью, которая таращится на Землю! Зачем тебе Братство Истины?

— Затем, что хочу знать истину во что бы то ни стало, — коротко ответил Матарет и встал, показывая, что разговор окончен.

Тем временем у стола над картой разгорелся диспут. Спор зашел о смысле линии, проведенной точно так же, как это было сделано на карте Старого Человека, причем сделано явно после изготовления карты. Ломаная линия, нанесенная красным цветом, начиналась от крестика в месте, которое носило непонятное название «S-i-n-u-s A-e-s-t-i-u-m», слегка извиваясь, проходила через какое-то «М-а-г-е I-m-b-r-i-u-m» до горы «P-1-a-t-o-n», потом резко поворачивала на восток и снова вела на север меж гор к самому полюсу.

Члены Братства Истины давно уже ломали голову над тем, что означает эта змейка длиной в четверть окружности лунного шара. Некоторые полагали, что это обозначение пути, пройденного Старым Человеком, но Рода Премудрый не соглашался с этой гипотезой. Более того, он считал ее глубочайшим заблуждением.

— С какой стати было Старому Человеку предпринимать такое долгое и опасное странствие по мертвой поверхности Луны, — ораторствовал он, — когда под поверхностью существуют комфортабельные средства сообщения между населенными пунктами?

И красная линия по-прежнему оставалась волнующей загадкой, поводом для частых и безрезультатных споров между ревностными искателями истины.

Один из них, тот самый юнец со взлохмаченной гривой, что держал речь перед приходом Роды, выдвинул новую теорию. А именно, что это «линия угрозы», как он выразился. Не путь, пройденный Старым Человеком, а просто удобный и доступный маршрут по лунной поверхности к логовам жителей Великой пустыни, который подлежит особой охране в вечном опасении, что им воспользуются «обездоленные».

Сперва он высказал эту мысль предположительно, но по мере того, как посыпались возражения, начал огрызаться и упрямиться, а кончил тем, что счел свой домысел непреложной истиной и потребовал, чтобы Братство положило эту истину в основу практических действий как возможность без помощи Победоносца добраться до таинственных поселений в недрах Великой пустыни.

Разрешить спор призвали Роду.

Матарет, остановясь у двери, некоторое время наблюдал, как Премудрый с чувством собственного достоинства излагает свой взгляд на проблему, водя пальцем по разложенной карте. В какой-то момент даже потянуло подойти и послушать, но Матарет совладал с собой, усмехнулся и решительно отворил дверь.

Пройдя по длинному, узкому и темному коридору, Матарет выбрался на улицу. Это был самый бедный городской квартал, гнездо рабочего люда и мелких ремесленников, угодивших чуть ли не в рабство к торговцам и фабрикантам, что проживали в красивых домах на центральных улицах, по соседству с собором и дворцом первосвященника. По обе стороны узкой улочки, вкривь и вкось спускающейся к морскому берегу, тянулись неказистые глинобитные мазанки. Рядом с крылечками кучами валялся мусор, гниющий под лучами полуденного солнца, сквозь проломы в заборах торчали привядшие стебли разгулявшейся сорной травы. Тут и там, отыскав клочок тени, отлеживались изнывающие от зноя собаки.

Матарет юркнул в закоулок и осмотрелся, нет ли слежки. Ведь кое-кто догадывался, что он причастен к Братству Истины, особо ненавистному как раз в этом квартале, где у Победоносца были самые ярые сторонники и последователи. Люди, живущие тяжким трудом и обремененные заботами, видели в светлом пришельце с Земли надежду на лучшее будущее и с нетерпением ждали, когда он вернется с победой из-за моря и возьмется заводить на Луне новые порядки.

Но никто не маячил за окнами, никто не выругался сквозь зубы, проходя мимо «пустыниста», как презрительно называли здесь членов Братства. Квартал, который обычно даже в самое полдневное пекло кишел народом, выгнанным бедностью из дому на поиски заработка, казался вымершим. Только на площади, откуда в центр города вела мощеная дорога, Матарету попалась кучка рабочих. Они стояли в тени какой-то запертой лавчонки, оживленно разговаривали и с явной тревогой поглядывали в сторону моря.

Судя по отрывочным словам, которые удалось расслышать, произошло что-то важное, связанное с походом Победоносца на юг. И Матарет ускорил шаг, свернув к центру, где надеялся узнать что-нибудь более определенное…

Площадь перед собором была полна. Толковали о прибытии гонцов, которые ночью из-за встречного ветра отклонились от курса и под утро достигли побережья далеко к востоку за Отеймором, так что потратили полдня на то, чтобы пешком добраться до города. Матарет жадно прислушивался к носящимся в воздухе речам. По беспорядочным отрывкам чужих разговоров цельной картины было не составить, но складывалось впечатление, что на этот раз гонцы доставили не такие уж бодрые вести. Народ был встревожен. Вместо радостных возгласов доносилось раздраженное ворчанье, озабоченные лица обращались к морю, словно в страхе перед грозящим оттуда вражеским нашествием.

Матарет уже было отчаялся узнать что-нибудь определенное, как вдруг неожиданно заприметил в толпе на паперти Ерета. Изумился, поскольку не ожидал, чтобы того, правую руку Победоносца, использовали в качестве гонца. Но раз уж использовали, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее, достойное быть возвещенным устами молодого воителя.

Матарет был знаком с Еретом давно и коротко. Они ходили в закадычных друзьях, пока не разошлись во взглядах на Победоносца. Но в расчете на прежнюю дружбу Матарет протиснулся к паперти и потеребил Ерета за рукав, подавая знаки, что хочет поговорить с ним наедине. Воин узнал Матарета и приветственно кивнул.

— А, Матарет! Погоди минутку. Слушай, приходи часика через два в собор, — сказал Ерет, явно занятый беседой с окружающими. Последние слова он произнес, поднимаясь на возвышение для первосвященника возле паперти.

Завидев Ерета, народ всколыхнулся. Раздались громкие нарекания. А кое-кто уже вслух кощунствовал в адрес Победоносца.

Ерет набрал полную грудь воздуха и заговорил:

— Стыд берет смотреть на вас и слушать ваши бабские речи! Победа будет за нами, но требуется поднапрячься и помочь нам. Я прибыл не жалобы слушать, а собрать отряд на пополнение тем, кто сражается. Оружие в запасе есть. Пусть молодежь записывается, а как солнце сядет, мы снова отправимся на юг по льду.

Так говорил Ерет, бросая в толпу короткие, твердокаменные фразы. Матарет отошел чуть в сторонку. Увидел в дверях собора Ихазель. Она стояла, прислонившись к косяку, глаза у нее были как со сна, казалось, смотрят, а не видят. Лицо бледное, осунувшееся, белые руки скрещены на груди поверх дорогих ожерелий, надетых на шею.

Матарет принадлежал к одному из самых знатных и богатых семейств в городе и некогда находился в близком знакомстве с домом первосвященника Крохабенны. Увидев его внучку, подошел поближе и поклонился.

— Как дела, златовласка? — улыбнулся он Ихазели.

Та окинула его отсутствующим взглядом, ничего не ответила, отвернулась и ушла в собор. Матарет пожал плечами и сел у порога, дожидаясь, когда освободится Ерет. А того уже не было на возвышении. Закончив речь, Ерет спустился в толпу. Сверху было видно, как он беседует со стариками, оживленно отвечая на какие-то вопросы. Потом к нему подошел Севин. Клеврет первосвященника что-то долго объяснял Ерету с лукавой усмешечкой на губах и несколько раз указал рукой на сбившихся в сторонке рыбаков, которые пришли в город, сопровождая Хому, а когда тот был схвачен, так и застряли здесь.

Было видно, как Ерет сделал шаг назад и замахнулся на Элемова холопа, но Матарету уже наскучили эти наблюдения, он вскинул голову и загляделся на лазурное небо, нынче для полдня не в меру погожее.

Солнце явно миновало зенит, поливая жаром фасад собора. Полдневная гроза что-то запаздывала. Матарет прикрыл глаза. От зноя клонило в сон…

Мерещились какие-то необыкновенные входы в хрустальные пещеры по ту сторону Луны, как вдруг от полудремы пробудило легкое прикосновение к плечу. Перед ним стоял Ерет.

— Ты хотел поговорить со мной?

— Притомился ты, как я погляжу, — ответил Матарет, таращась со сна на дочерна загорелое, похудевшее лицо былого друга.

— Эка дело! Отдохну.

Они вошли в собор и присели в одном из сумрачных боковых притворов. Ерет скрестил ладони на камне и припал к ним лбом.

— И впрямь, чуток устал, — пробормотал он, не поднимая головы.

Матарет молча смотрел на него и нервно помаргивал. Чудилось, что по загорелой морщинистой щеке, видимой сбоку, можно прочесть всю летопись похода: повествование о трудах, о напряжении, о битвах, сомнениях и надеждах.

— Почему отправили именно тебя? — спросил наконец Матарет напрямик.

Ерет вздрогнул и в упор глянул на былого друга.

Когда составилось Братство Истины, Ерета уже не было в городе, он понятия не имел, что таковое существует, но не забыл, что Матарет, вечный скептик, весьма недоверчиво отнесся к появлению Победоносца. Собственно, из-за этого охладели их отношения, когда-то очень близкие. И тем не менее Ерет испытывал что-то похожее на робость, в некотором роде почтительность по отношению к человеку со странностями, который только и знал, что с усмешкой все подвергал сомнению и бесстрастной мыслью умел охватить события так, словно парил над ними, а не варился в их кипении, как остальные. Он, Ерет, умел только действовать, взрываться, радоваться или угрюмо замыкаться в себе.

Поэтому сейчас, спрошенный напрямик, он заколебался, но превозмогло желание высказать наболевшее перед тем, по отношению к кому не надо было корчить из себя вождя, посла или наставника.

— Нужда была, — тихо сказал он, открывая большее не столько речью, сколько нахмуренными бровями.

— Плохи дела? — спросил Матарет, внимательно глядя на Ерета.

Тот пожал плечами:

— Нет… Нельзя сказать, что плохи… Но…

Он замолк на полуслове, словно подыскивая подходящее выражение. Матарет некоторое время молчал, а потом встал и сказал:

— Если не хочешь говорить, давай, я лучше уйду. У меня нет никакого желания заставлять тебя говорить неправду.

Ерет взволнованно придержал Матарета за руку:

— Не уходи. Все правильно. Я сказал бы, да вот… — Он встряхнулся. — Понимаешь, сам не знаю, как точнее выразиться. Дела у нас не плохи, хотя тяжеленько приходится… Мы сделали все, что в человеческих силах…

Он поднял голову и в упор глянул Матарету в глаза.

— Все, что в человеческих силах, — раздельно повторил он. — Но сверх того — ничего.

И залился румянцем, словно нехотя с губ сорвалось слишком многозначное слово. Матарет не улыбался. Его глаза навыкате, обычно насмешливые, смотрели куда-то вдаль с грустным выражением, иначе не скажешь. Он вытянул руку и положил поверх скрещенных ладоней воителя:

— Говори.

И Ерет заговорил. Поведал долгую кровавую историю похода так, словно сам мысленно распутывал ее. Говорил о битвах на равнине, о взятых и разрушенных городах, о сотнях и тысячах шернов, перебитых без пощады, расстрелянных огненным боем, утопленных в реках и море и брошенных в бушующий огонь. Говорил обо всем об этом без душевного волнения, как работник, который вечером мысленно подводит итог трудам прошедшего дня.

А потом пошел рассказ о походе в неприступные горы и восхождении на гребень гигантского скального кольца. О неимоверных трудностях подъема, об удивительном городе шернов в котловине и о Земле, которая явилась глазам воинов, неожиданно оказавшись видимой там.

— Мы приняли это за доброе знамение, за подтверждение тому, что нас ведет Победоносец. Но с той самой минуты, как мы увидели с перевала Землю, началось самое тяжкое, началось бесплодное топтание на месте. Я думал, мы обрушимся, как вихрь, и сметем этот город в кольце гор. Чуть было не пожалел, что погибнет такая красотища, но тут Победоносец заколебался. Как человек он поступил разумно. Поступил так, как каждый из нас поступил бы в этом случае.

Ерет рассказал, как Победоносец, подсчитав свои ряды, не осмелился повести в котловину всех, чтобы в случае неудачи не отрезать себе пути к отступлению.

— Части войска, — объяснил Ерет, — было приказано вернуться и охранять дорогу на перевал, если это можно назвать дорогой, не иначе как затем, чтобы шерны из других городов не проскользнули нам вслед. Командиром назначили меня. Остальные под командой Победоносца сошли по склону примерно до половины спуска и построили там укрепленный лагерь. Вниз на равнину выходят только небольшие отряды. Долбанут по шернам, и тут же назад. Иногда с потерями. Мы перестали побеждать, теперь мы воюем.

— И так оно тянется без перемен? — спросил Матарет, помолчав.

Ерет кивнул:

— Без перемен. С таким малым войском на большее мы не способны, это точно. Шерны видят наше бессилие и наглеют. Это они теперь нам покоя не дают. Часа не было, чтобы мой отряд не был в деле. Казалось, вся страна пуста, а они откуда ни возьмись явились полчищами и прут на нас. Кишмя кишат, скалы от них черны, как от хищных птиц. Отстреливаемся непрерывно, но патроны приходится беречь: боимся, что израсходуем. Если израсходуем, нам конец.

— И что дальше будет? — спросил Матарет.

— Не знаю. Вчера с утра Победоносец сам пришел ко мне через перевал, у нас был долгий разговор. Он слова не сказал насчет отступления, но вид у него был озабоченный, эта мысль в нем явно засела. Он приказал мне ехать сюда за подкреплением, оружием и боеприпасами. Буера мы оставили на берегу под охраной, народу там горсточка. Дотуда добирались вдвоем с одним другом. Пришлось, как змеям, красться, а назад идти с подкреплением будет еще труднее, потому что шерны теперь хотят любой ценой уничтожить Победоносца и нас вместе с ним.

Настала тишина. Оба блуждали мыслями далеко от места, где находились.

— Так. Надо их уведомить, — через какое-то время внезапно произнес Матарет.

— Кого?

Матарет не ответил. На губах у него появилась привычная усмешка, он протянул Ерету руку.

— Мне дела нет до Победоносца. Суть не в том. Впрочем, и до народа тоже. Сам не знаю, чего хочу. Собирай подкрепление, держитесь, покуда можете. У меня своя дорога.

Он повернулся к выходу и негромко вскрикнул. У резного наугольника в сумраке стояла Ихазель. Увидев, что ее заметили, шагнула вперед. Миновала Матарета, подошла прямо к Ерету.

— Ерет! — вскрикнула, руки к нему протянула с мольбой. — Ерет! Возьми меня с собой!

— Ты все слышала?

Она утвердительно кивнула.

Ерет насупил брови, руки у него тревожно дернулись. Он бросил взгляд на Матарета, словно тот своим присутствием мешает разговору.

— Возьми меня с собой! — повторила Ихазель. — Я хочу к Победоносцу!

Глаза у нее вспыхнули, отблеск надежды явился на бледных ланитах, сожженных внутренней горячкой. Ерет отвернулся:

— Поручили тебе шерна стеречь, вот и стереги. Хватит с тебя одного, закованного.

Ихазель ахнула.

— Ерет! — позвала она.

Но тот, не оглядываясь, уже вышел из собора.

Повесив голову, Ихазель некоторое время не двигалась с места. В голове кружился бешеный вихрь мыслей. В груди звучал словно бы радостный гимн: вдруг Победоносец — такой же человек, как и она! И в то же время ныла тупая боль, словно душу опустошили неведомо зачем.

Она затравленно огляделась по сторонам. От внутренней опустошенности еще сильнее подавляла пустота места, где стояла, пустота огромного, покинутого людьми собора. Ихазель безотчетно припала к основанию одной из колонн в промежутке между двумя каменными кадильницами.

Кадильницы были пусты и холодны. Давным-давно никто не бросал благовонной смолы в медные чаши, где среди пепла чернели угольки, когда-то священные. А по стволу колонны тянулся темный след от дыма, который в былые времена круглыми сутками возносился отсюда к потолку.

Удивленными, широко открытыми от испуга глазами обвела эту пустоту Ихазель, словно нынче впервые заприметила и обратила внимание.

— Как же это было? — сама себя не слыша, зашептала она. — Как же это было? Как же это было?

Вспомнились детские сны, явился светлый образ пришельца с Земли.

— Где он сейчас?

В ушах зазвучали слышанные недавно ехидные речи:

«Всю равнину вдоль и поперек разорил ваш победоносец, и вот подступил он к высоким горам, остановился и не знает, что делать».

А потом:

«Весь род людской будет нашими слугами. Кроме той, которая пожелает стать госпожой и по доброй воле последует за шерном… »

— Нет! Нет! Нет! — мятежно и отчаянно заголосило в ней что-то.

Воздела Ихазель белы руки из опавших темно-лиловых рукавов.

— Ерет! — запричитала в голос, хотя вокруг давно никого не было. — Смилуйся, Ерет! Возьми меня с собой! Я к Победоносцу хочу! Не оставляй меня здесь, меня шерн морочит! Глаза у него не закованы! Хочу к Победоносцу! Хочу видеть, хочу знать, что он сильнее, что он…

Она упала на колени, потом лицом на пол, так что звякнули о камень дорогие ожерелья на шее.

Солнце, засеребревшее в туманной дымке, еще светило в собор, но уже слышался гром накатывающейся грозы, грохотал, могучий и страшный. Ихазель лежала, не шевелясь.

«Вот лопнул свод надо мой, — трепетала мысль, — вот колонны валятся, вот швы разверзаются каменные… И да свершится! Да свершится! Пусть рухнет весь мир и меня под обломками похоронит!»

Новый раскат грома сотряс стены, свет проглоченного тучами солнца внезапно угас. Ихазель тихо плакала…

Тем временем Матарет, распрощавшись на паперти с Еретом, которого позвали к первосвященнику, задумчиво брел куда глаза глядят. На углу какой-то улицы чуть не налетел на Роду. Глаза у Премудрого сияли, побитое лицо светилось радостью. Завидя товарища, Рода остановился и и во весь голос воскликнул:

— Матарет, ты знаешь?

Но тот вместо ответа шагнул вперед и крепко взял Роду за локоть.

— Собирай тех, кто с нами едет, — сказал Матарет. — Мы выступаем сию же минуту!

— Ты спятил! — ахнул Рода. — Ты глянь!

И указал рукой на небо, откуда на опустевшие улицы прыгнул ветер, нацелившийся сорвать одежду с двух людишек, единственных, кто не спрятался еще от грозы.

— Мы выступаем сию же минуту! — повторил Матарет. Решительный, почти властный тон, которого от него

никто никогда не слышал, как громом поразил Роду. Он окинул сотоварища изумленным взглядом, не зная, как поступить. А Матарет, заметив эту растерянность, усмехнулся:

— Премудрый, ты велик, я почитал тебя и буду почитать до конца дней, но поверь: мы не можем терять ни минуты. Знаю, что говорю…

Лило как из ведра, небо словно растворилось в воде, когда одиннадцать завернувшихся в плащи людей, крадучись, выскользнули из городских ворот с небольшой упряжкой собак, держа путь по древней дороге в Полярную страну.

Глава VII

— А если я не разрешу тебе собирать подкрепление? Ерет медленно вскинул голову и глянул первосвященнику в лицо.

— Тогда мне придется собрать его без разрешения, Ваше Высочество, — спокойно, но твердо ответил он.

Элем засмеялся.

— Ты мне нравишься, парень, — сказал он. — Это я так, ради интереса. Подкрепление отправится нынче в ночь.

— Знаю.

— Победоносцу такие, как ты, нужны как воздух. Что бы он без вас делал?

— Разрешите удалиться, Ваше Высочество.

— Постой. Расскажи еще что-нибудь. Тебя слушать — одно удовольствие.

— Я рассказал вам все, Ваше Высочество.

Первосвященник подошел поближе и уставился на Ерета

пронзительным взглядом неподвижных черных глаз.

— Значит, бьетесь и побеждаете, — нарочито медленно сказал он.

— Да.

— И все благодаря Победоносцу?

Ерет молчаливым кивком подтвердил.

— Так что, не будь с вами Победоносца, — гнул свое Элем, не сводя с Ерета глаз, — из похода ничего не вышло бы?

— Точно так. Без Победоносца мы шагу не ступили бы.

— Даже если бы имели огненный бой?

Ерет невольно тряхнул головой и посмотрел на первосвященника. Сразу не ответил. Закралась мысль, что, может быть, в этом случае…

— Огненный бой у нас от Победоносца, — громко и с некоторой поспешностью сказал он.

— Да, вот и заимели огненный бой… От Победоносца, — медлительно повторил Элем как бы в рассеянности.

— Ваше Высочество… — Ерет снова глянул на дверь.

— Внучку Крохабенны видел? Как она? — спросил первосвященник, внезапно сменив тему и тон.

Ерет помрачнел. Насупился и промолчал. А Элем продолжал с дружеской улыбкой:

— Я тут подумал и решил прежний дворец совсем за ней оставить. Не Победоносца ради, какое ему до этого дело? А в память о ее знатном роде. Ей до сих пор Победоносец — один свет в окошке? Даже сейчас, когда его здесь нет?

Вопрос был задан прямой, как удар. Ерет неохотно пожал плечами:

— Я ее об этом не спрашивал. Мое дело — война с шернами. Все прочее не моя забота.

— Истинно, — сказал Элем и сделал шаг назад. — Истинно говорю, тут тебя считают величайшим героем изо всех, что бывали на Луне. Прошлые гонцы рассказывали, что за строем следишь именно ты, и выходит, что победы, мол, тоже твои.

— Ваше Высочество! — порывисто воскликнул Ерет. — Позвольте удалиться!

— Ступай, — с улыбкой сказал Элем. — И поклонись Победоносцу в ножки от меня, его слуги и такого же верного пса, как и ты…

Молодежь на этот раз шла в добровольцы без восторга, а честнее сказать, неохотно, и Ерету с величайшим трудом удалось набрать триста человек, знакомых с огненным боем, которые согласились пополнить собой поредевшее войско Победоносца. То были по большей части люди победнее, рабочие и ремесленники, живущие трудным хлебом, в среде которых благословенное имя Победоносца гремело по-прежнему. А в деревнях и дальних поселках вербовщикам Ерета отвечали уклончиво, толковали о схваченном старце Хоме, на которого, говорят, снизошло откровение. Кто побогаче и всегда на стороне власти, какова бы она ни была, хоть и посмеивались над Хомой, однако повторяли речи, которые Ерет слышал от Севина, а именно, что Победоносец, если он вправду Победоносец, должен обходиться без подмоги и разить шернов своею собственной рукой.

Братство Истины тоже поработало знатно. Хоть и немного народу в нем состояло, но большей частью это была та самая горячая молодежь, которой так не доставало Победоносцу…

Добровольцев к снаряженным буерам вечером провожала довольно густая толпа, но звучали в ней не столько подбадривающие возгласы, сколько всхлипы и прощальные речи. Совсем не так, как в тот раз, когда буера на юг вел сам Победоносец.

С верхней террасы собора вслед отбывшим глядела Ихазель. Кутаясь в белую пушистую меховушку, задумчиво смотрела, как тают вдали огни буеров, и, хотя они давно уже скрылись с глаз, долго еще провожала их взглядом. Потом спустилась в собор и медленным, сонным шагом направилась ко входу в подземелье, где был заперт шерн Авий…

А тем временем на севере Рода, Матарет и девять их спутников разбивали в чистом поле лагерь на ночлег.

Премудрый по мере приближения к цели строил все более фантастические планы. Подробно рассказывал, как именно собирается захватить машину и каким образом приведет ее в негодность. А потом перечислял условия, на которых будет готов договориться с появившимся Победоносцем. Прежде всего потребует, чтобы тот указал дорогу в таинственную страну на той стороне.

Было время, он требовал у пришельца, чтобы тот открыл тайну всему народу. Теперь, подумав, пришел к убеждению, что лучше будет, если тайну будут знать только члены Братства Истины, с тем чтобы посвящать в нее избранных с учетом обстоятельств. И даже не все члены. Ведь среди них разные люди попадаются. Пока довольно будет и одиннадцати присутствующих. Но если Победоносец упрется, то пусть откроет ее только Роде и Матарету, пусть даже одному Роде. Вот уж от этого он, Рода, не отступится. Он, Рода, должен знать истину от начала и до конца. Впрочем, он и так ее знает, но не во всех подробностях. И вообще, как только Победоносец вернется из-за моря…

— А если он не вернется? — перебил Матарет.

— То есть как это?

— Если он погибнет в стране шернов вместе со всеми своими людьми?

— Это была бы катастрофа! — озабоченно воскликнул Рода. — Самая настоящая катастрофа! У нас не осталось бы способа узнать дорогу…

— И все? — спросил Матарет.

— Не понял.

— Что ж тут не понять? Что случится с нами, если шерны возьмут верх? Ты об этом думал?

— С какой стати?

— Тоже верно. А мне вот думается, не следует ли вперед поддержать Победоносца, а уж потом ставить ему условия.

— С каких это пор тебе приходят в голову такие мысли?

— С недавних. Но суть не в том.

Рода задумался.

— Но ведь ты говорил, что Ерету приказано набрать подкрепление, — сказал он, помолчав.

— Вот именно. Оставим этот разговор.

Рода еще несколько раз упорно возвращался к этой теме, но Матарет не отзывался. Посмеивался по своему обычаю и поглядывал рыбьими, навыкате, глазами на горы, чернеющие вдали на фоне закатной зари, куда лежал их завтрашний путь.

Ночь провели спокойно на стоянке, прервав поход не столько из-за холодов, к которым были привычны, как все лунные люди, сколько из-за слишком обильного снегового покрова, выпавшего в окрестностях. Толстый, пушистый ковер затруднял движение и ориентировку в непроницаемой темноте «лунной» ночи.

А назавтра вечер для них не наступил, потому что прежде чем солнце оказалось в той стороне, где обычно заходит, они уже пробирались извилистым ущельем в долину вечного утра на северном полюсе Луны.

У выхода из ущелья на открытую местность устроили военный совет. У всех было оружие, огненный бой, секрет которого открыл людям на Луне Победоносец, и все были готовы сражаться. Ни на миг не сомневались, что биться придется насмерть. Численность охраны при машине была неизвестна, но уж всяко там должно быть народу поболе, чем одиннадцать душ. И всех до одного надобно либо разоружить, либо взять в плен, либо перебить в бою.

Правда, Рода Премудрый некоторое время носился с мыслью выступить перед солдатами с пламенной речью. Он не сомневался в том, что убедит их в правоте позиции Братства Истины и склонит на свою сторону, но Матарет решительно воспротивился.

— Это ни к чему не приведет, — заявил он. — Тебя высмеют, а потом отлупят. А на сей счет у тебя такой богатый опыт, что ради упражнения в красноречии еще раз пробовать не стоит.

Рода стоял на своем, но потом отступился, не иначе как сам не до конца уверенный в результатах своей проповеди.

— Но только потому, что не знаю, достаточно ли развиты солдаты охраны, чтобы понять мои слова. А в противном случае я бы…

В конце концов было решено применить силу. Подойти как можно ближе под видом своих и попытаться обезоружить, а если это не удастся, то по сигналу Матарета перебить. Рода в принципе подобных крайностей не одобрял, но признал, что в сложившейся ситуации иного выхода нет. И опять же, цели Братства столь возвышенны, что ради их достижения дозволительно пойти на некоторое кровопролитие.

Прежде всего надо было отыскать саму машину.

По рассказам свидетелей было известно, что она упала поблизости от прежнего стойбища Братьев в Ожидании, которое находилось у подножия холмов, отделяющих полярную низину от Великой пустыни. Чтобы попасть в те места, им, прибывшим с противоположной стороны, предстояло пересечь широкое открытое пространство, рискуя прежде времени насторожить караул. Этого следовало избежать, и решено было пойти в обход вдоль цепочки холмов, где неровности на местности представляют собой отличное укрытие для небольшой группы.

Обход оказался труден. Продвигались медленно между замшелыми глыбами по скользким, влажным косогорам, никогда не видевшим солнечного света. От каждой расщелины веяло холодом, усталые путники порядком продрогли. А на открытом ровном пространстве, не располагая биноклем, нельзя было высмотреть ничего похожего на местность, где могла находиться желанная цель.

Несколько десятков часов ушло на изнурительное блуждание по бездорожью, по камням, через заросли непомерно разросшихся хвощей, мясистые стебли которых хрустели под ногами, и только после того, как большая часть полуокружности низины осталась позади, глазам явились пологие лысые холмы, где некогда располагался могильник Братьев в Ожидании.

На вершинах, видимые снизу, чернели огромные глыбы, в свое время служившие опорой сидячим трупам. По совету Матарета от дальнейшего маршрута косогорами отказались и решились на рывок по верхам, положившись на то, что среди древних могильных камней малочисленную группу трудно будет заметить со стороны.

Наверху их ослепило багровое солнце, ползущее над Великой пустыней в сторону Земли, узким серпом висящей над самым горизонтом.

Кроме Роды и Матарета, только один из участников похода прежде видел Землю, когда его еще ребенком родители взяли с собой в Полярную страну, совершая паломничество к Братьям в Ожидании. И теперь вся группа замерла в молчаливом восхищении, глядя на острый серебристый серп, врезающийся в небо, в той стороне почти черное.

Какая-то внезапная робость, а точнее сказать, дрожь страха, охватила людей. День за днем, отрицая все «небылицы» насчет Земли, они постепенно и бессознательно начали считать небылицей и ее самое и теперь, неожиданно увидев ее на небосводе, огромную, светящуюся, ощутили невольный изумленный трепет. А тот, кто видел ее ребенком, безотчетно поднял ко лбу правую руку, чтобы осенить себя знамением Пришествия.

Но вовремя опомнился и пристыженно огляделся по сторонам, не запримечен ли его подозрительный жест. Однако на него никто не обратил внимания. Все молча смотрели на Землю, пока в тишине не прозвучали слова Роды:

— Ну, что ж, вполне естественно, что возникла эта сказка. Даже более того, странно было бы, если бы она не возникла…

Начал Рода неуверенно, будто отговаривался, а то и оправдывался, но, избавленный от могучих чар звуком собственного голоса, продолжил с обычной напористой самоуверенностью:

— Чтобы возвыситься в собственных глазах над собственным ничтожеством, которого не может не ощущать, человек охотно ищет себе более высокое начало, чем окружающая действительность. И я вовсе не удивлюсь, если окажется, что сказка о нашем земном происхождении старше нашего изгнания из рая, обратный путь в который мы сейчас ищем. Вполне возможно, что там, в блаженных городах, скрытых в недрах пустыни, долгими ночами при серебристом свете Земли людям снилось, что они сошли на Луну с этой пустынной и безжизненной звезды, которая так легко завораживает взгляд поистине удивительной красотой.

Он долго еще продолжал в том же духе, а ученики и спутники почтительно слушали, изо всех сил стараясь вымучить в себе безразличие к пленительному зрелищу.

Рода вытянул руку:

— Взгляните на эти глыбы вокруг и подумайте об удивительном человеческом безумии. Инстинкт самосохранения и стремление к единственно мыслимому счастью, к лунному счастью, временами не в силах противостоять мысли, ложной, однако способной заставить человека действовать вопреки естеству. Многие поколения проводили жизнь в этом сыром погребе, молясь безжизненной серебристой звезде, и многие поколения взирали мертвыми глазами, опершись спинами об эти камни, на ее переменчивый диск, дожидаясь вместе с живыми посланника оттуда, так называемого «Победоносца»…

— А может, он и впрямь явился, — погруженный в мысли, вполголоса проговорился Матарет.

Рода расслышал и мгновенно повернулся на голос:

— С Земли?

Воцарилось молчание. Матарет долго медлил с ответом, наконец тряхнул головой и усмехнулся:

— Нет. Что ни говори, а все же это невозможно.

Рода открыл рот, чтобы ответить, но тут раздался вскрик одного из их сотоварищей:

— Машина!

Все вздрогнули. Те, кто присел было, вскочили и бросились к счастливчику, который указывал пальцем в сторону сумрачной низины. Люди сбились в кучку и, напрягая зрение, силились разглядеть желанную цель похода.

И разглядели. Машина стояла у подножия холма на лугу, издали похожая на сверкающий каменный зубец, полускрытый зеленью. Охраны не было видно. Неподалеку просматривалась какая-то развалюха, подобие пастушеской хижины, тоже наполовину скрытая в кустарнике.

В голове не укладывалось, что караул размещается в таком убогом строении

— Видимо, караульные прячутся в подземном укрытии возле самой машины, стеречь которую их послал Победоносец, — вслух рассудил Рода — Если их не удастся захватить врасплох, бой предстоит нешуточный.

Посовещались и сразу же начали спуск. Шли цепью врассыпную, каждый, пряча под одеждой заряженное оружие, сам выбирая себе путь, используя складки местности, глыбы и расщелины в качестве укрытия, чтобы до времени не попасться на глаза зорким караульным, несомненно наблюдающим окрестности. Ползли по-пластунски, приостанавливались, затаив дыхание, когда нечаянно задетый камень скатывался вниз, способный привлечь шумом внимание караула.

По плану Роды Премудрого каждому полагалось незаметно подобраться к машине как можно ближе, а потом по сигналу, данному свистком, пойти в атаку. Свисток был у Матарета. Он один не прятался, а шел во весь рост по направлению к хижине, отвлекая на себя внимание часовых.

Прошло около часа. Рода подполз к машине настолько близко, что до цели оставалось меньше сотни шагов. Спрятался в густой траве, выросшей на том месте, где сгорели тела умерших членов монашеской братии, и, дрожа всем телом, стал дожидаться условного сигнала. Угнетало и расстраивало, что противника нигде не видно. Время от времени Рода осторожно приподнимал голову над жирными суставчатыми стеблями, тревожным взглядом оценивая расстояние, которое отделяло его от машины. Там никого не было, вокруг было пусто, ни малейших признаков присутствия живой души Нетоптанная зелень стояла стеной. Кроме развалюхи, по ту сторону машины не было видно ничего похожего на приют для человека.

Наконец Рода увидел Матарета. Тот шел, по колено в траве, по направлению к развалюхе и с удивлением оглядывался по сторонам. Было видно, как он приостанавливается, выбирая, куда поставить ногу. Так Матарет дошел до самой хатки и постучал кулаком в закрытую дверь. Отворили не сразу. Кто отворил, Роде из укрытия не было видно, видна была только спина Матарета, который оживленно разговаривал с кем-то находящимся внутри. Через некоторое время Матарет отошел от двери и уселся на камень у стены. А из хатки вышла женщина и принялась что-то объяснять ему, указывая пальцем на машину.

Рода не стерпел. Невзирая на то, что преждевременным появлением можно было испортить весь план, он выскочил из укрытия и побежал к развалюхе. Матарет увидел его, поманил рукой и громко подозвал.

— Все идите сюда! — крикнул он. — Опасности нет!

Завидя, как один за другим из зарослей появляются люди, женщина испугалась и хотела было дать стрекача, но Матарет придержал ее за рукав.

— Не бойся, почтеннейшая, — засмеялся он. — Никто тебе худа не сделает.

Рода был уже в двух шагах от них.

— Что здесь? — крикнул Рода.

Матарет торжественно указал на дрожащую от страха женщину:

— Премудрый, честь имею представить тебе охрану машины Победоносца в полном составе.

Роде засмеяться бы, да куда там! Охватило бешенство при мысли, что его опять «обманули». Притом что радоваться следовало: вместо вооруженной до зубов охраны у них на пути оказалась всего-навсего перепуганная старуха.

— Ты кто такая? — крикнул он ей.

— Неэм, господин.

— Плевать мне, как тебя зовут! Что ты тут делаешь?

— Машину стерегу.

В ответ раздался общий хохот.

— Ты одна? — осведомился Рода, кусая губу от бешенства.

— Да, господин. Остальные ушли.

— Кто? Куда? Почему?

Женщина в страхе упала перед ним на колени:

— Не гневайся, господин. Я тебе все расскажу. Я не виновата.

— Говори!

— Господин! Победоносец смиловался надо мной. Давным-давно, еще в тот день, когда он отсюда к морю пошел.

Я хотела ему послужить, да ему во мне нужды не было. Пришла на Теплые Пруды и вдруг слышу — сюда охрану отправляют машину стеречь. Я и попросилась, мол, возьмите с собой, я вам еду варить буду, одежку залатаю в случае чего. Думала, хоть так, а пригожусь Победоносцу-то.

— Ты дело говори! Где стража?

— Ушла, господин. Сначала их тут два десятка было, но место больно скучное, одни монахи терпели. А стражники — парни молодые, им невтерпеж, домой охота. Сговаривались, кто вдвоем, кто втроем, мы, мол, мигом обернемся, а вы пока постерегите без нас. Да так никто и не вернулся. Под конец осталась я да двое младшеньких. Им тож надоело. Ушли нынче в полдень. Мне наказали: стереги, мол, бабка. Вот я и стерегу.

— Восхитительно, а? — рассмеялся Матарет. — Почтенная дама — единственный воин на страже священной машины!

Рода ахнул:

— Это же низость! Это преступное неисполнение возложенных обязанностей!

— А ты-то чего кипятишься? — вполголоса спросил Матарет, с нескрываемым изумлением глядя на Роду. — Ведь разгильдяйство охраны нам только на руку!

— А могло быть наоборот! — огрызнулся Премудрый. — Ты подумай! Любой мог явиться сюда до нас и привести машину в полную негодность!

— Я не дала бы! — крикнула Неэм и оскалила зубы, как зверь, готовая впиться в горло любому, кто позарится на собственность Победоносца. — Я не дала бы, господа, хоть я и одна осталась! Скажите Победоносцу, который вас послал, тут все в точности, как было.

Рода хотел было что-то сказать, но Матарет дернул его за руку, приказывая молчать.

— Обязательно скажем, — обратился он к женщине. — Затем и присланы, чтобы осмотреть машину и доложить Победоносцу, все ли в порядке.

— В самолучшем! — горделиво и радостно воскликнула Неэм. — Вы только гляньте! Стражники ушли, а я-то нет! Я ее ветошечкой протираю. Сверкает, что золото!..

— Победоносец приказал кое-что снять и отнести к нему, — вставил Рода.

Неэм подозрительно взглянула на него:

— Снять и отнести, говорите?

— Нет-нет, это только на случай, если что-то не в порядке, — торопливо вмешался Матарет, оттащил Роду в сторонку, чтобы Неэм не слышала, и пробормотал с упреком:

— Зачем бабку пугаешь? Она же грудью встанет…

Рода презрительно дернул головой:

— Прикажу связать, и все!

— Нужды нет.

— Так-то оно так, а вдруг это предательская хитрость, засада? И потом охрана может вернуться в любую минуту. Может, она где-то рядом.

— Вот именно. Поэтому давай-ка побыстрее займемся делом.

С этими словами Матарет окинул взглядом горы. Их вершины светились на северной стороне, солнце близилось к точке соединения с Землей.

— Глянь! На той стороне как раз день.

— Ну и что?

— Ничего. Спешить надо.

— Разумеется, — сказал Рода. — Но ведь она будет путаться под ногами, если не связать.

Матарет схватил его за руку:

— Да погоди ты! Сперва давай осмотрим машину. И снаружи и внутри. Ты же говорил, Победоносец объяснил тебе, как она устроена.

— Да.

— Так пошли.

Он направился к машине. Вокруг нее уже стояли девять их сотоварищей, в немом восторге любуясь невиданным сооружением. Над ними высился огромный стальной цилиндр, глубоко вонзившийся в почву, из цилиндра торчала конусообразная верхушка снаряда, оттуда свисала веревочная лестница.

— Не иначе как он спускался по ней, — указал на лестницу Рода.

— Он спускался, а мы поднимемся, — ответил Матарет.

У него нервно вздрагивали губы, глаза странно поблескивали. С поспешной жадностью ухватился он за веревку. Казалось, впервые в жизни не может совладать с желанием, его было не узнать.

Но Рода Премудрый не обратил на это никакого внимания. Подозвав учеников, он в который раз уже взялся объяснять им, что Земля необитаема, и, тыча пальцем в машину, втолковывал, насколько нелепо предположение, что этакая железная махина способна долететь до Земли, вне всякого сомнения, весьма отдаленной от Луны. Наконец, Матарет не выдержал:

— Ты что, дожидаешься, покуда вернется какой-нибудь охранник?

Рода взглянул на машину.

— Не знаю, как приступиться, — шепотом сказал он.

— Увидим. Прежде всего — осмотр.

С этими словами Матарет поставил ногу на лестницу. Но истлевшая от сырости веревка расползлась у него в руках, прежде чем он успел опереться ногой как следует. Стали думать, из чего соорудить лестницу. Под рукой ничего подходящего не было, но тут кто-то обратил внимание на развалюху, в которой ютилась Неэм. Решили разобрать кровлю и стены, подпертые кривыми жердями, и построить из них леса, по которым и добраться до верхушки снаряда, где находился входной люк.

Женщина подняла крик, но никто не обратил на это внимания. Сильные, молодые руки в один миг растерзали убогое строение. Колья воткнули в почву и стали наращивать, из-за отсутствия веревок пустив в дело собственную одежду. Рода сложа руки стоял в сторонке и подавал советы.

Наконец все было готово. Вышло что-то вроде лестницы, по которой хоть и с некоторым трудом, но можно было добраться до верхнего среза цилиндра и до находящегося в цилиндре снаряда.

Первым полез наверх Матарет, следом Рода. После нескольких неудачных попыток удалось открыть люк, ведущий внутрь. За люком оказалась металлическая лесенка, уходящая вниз. Рода глянул вниз и заколебался.

— Зачем нам туда? Там темно.

— Полезай-полезай, — подтолкнул его Матарет.

Когда Рода скрылся в глубине, Матарет, стоя на верхней площадке металлической лесенки, захлопнул за собой люк. И тут же внутри вспыхнул электрический свет, автоматически загорающийся при закрытии люка.

— Что ты делаешь? — раздался вскрик Роды.

— Ничего, — спокойно ответил Матарет и тоже спустился вниз.

Роду странным образом испугало это одиночество вдвоем в недрах таинственного аппарата, но он постеснялся высказать это. Он огляделся по сторонам и менторским тоном принялся объяснять Матарету, как тут все устроено по словам Победоносца.

Матарет слушал рассеянно, окидывая взглядом стены.

— Вот это та самая кнопка? — внезапно спросил он, указывая на костяной кружочек в металлической оправе под тонким стеклышком.

— Какая кнопка? — удивился Рода.

— Если ее нажать, снаряд отправится в обратный путь?

— Да. То есть вероятно… Осторожно ты! Не прикасайся! — поспешно крикнул он, увидев, что Матарет тянется рукой к кнопке. — Так и улететь недолго с бухты-барахты!

— Отчего же «с бухты-барахты»? — откликнулся Матарет со странной усмешкой.

Рода пожал плечами:

— Пошли обратно. Хватит. Засиделись.

Матарет остановил его:

— Постой! А что, если нам с тобой в самом деле податься вдвоем на ту сторону?

— Ты с ума сошел!

— Нет. Как бы то ни было, а Победоносец бьется за нас и нуждается в подмоге, не то ему грозит гибель в войне с шернами. Можно попытаться привести подмогу с той стороны. Свои наверняка его поддержат, когда узнают…

Рода шагнул и преградил Матарету дорогу к ужасной кнопке на стене.

— Пошли отсюда сию же минуту! — сказал он. — Ты иди первый и открой люк.

Матарет засмеялся:

— Перетрусил? Да не бойся Я же не собираюсь… Я же шучу…

И вдруг мгновенным взмахом руки над плечом Премудрого вдавил кнопку в металлическую оправу, раздробив тонкое стекло.

Пол под ногами слегка тряхнуло.

— Ты что делаешь?! — завопил Рода.

Матарет был бледен.

— По-моему, ты что-то напутал, — сказал он. — По-моему, мы стоим на месте.

— Ты нажал кнопку?!

— Да.

Рода метнулся к лесенке, но Матарет удержал его:

— Если мы взлетели, то люк открывать нельзя. Тут наверняка где-то есть окно.

После долгих поисков они нашли в полу откидную металлическую плиту, под которой оказалось толстое прозрачное стеклышко.

Матарет стал на одно колено и уставился в окуляр. Встал, мертвенно-бледный, вскинул изумленный взгляд.

— Кажется, мы летим на Землю, — пролепетал он.

Рода прильнул к окуляру. У них из-под ног с ужасающей быстротой уносилась прочь Луна. Уже видна была солидная часть Великой пустыни, от которой они удалялись в межзвездную бездну.

Рода сел на пол. Ноги подкосились.

— На Землю! На Землю! — лепетал он помертвевшими губами.

— Да, — тихо сказал Матарет. — Победоносец-то, а? Правду говорил. Вот не думал…

И в ответ Рода вскочил, сжал кулаки и бросился на Матарета с криком:

— Но ведь Земля необитаема! Ты понимаешь? Необитаема! Я тебе сейчас докажу…