Сапер. Побег на войну

Глава 2

– И за тобой тоже, Соловей. – Блондинка подмигнула мне, показала глазами на соседнюю секцию колючки, где никто не стоял.

Да, это была та самая женщина с родинкой, что вставляла запалы в гранаты у Кудри. Эффектная такая, даже в драповом пальто и с синяками под глазами. Видать, давненько хорошо не спала.

Мы отошли, «проходите мимо» сунула мне через колючку каравай хлеба. С вышки на нас строго посмотрел немчик у пулемета, но ничего не сказал. Многие женщины делились с пленными вареными яйцами, сухарями…

– Грызи аккуратно, там нож внутри.

– Звать-то тебя как? – поинтересовался я, засовывая хлеб за пазуху.

– Анна. Родители тебя поздравляли, радовались успехам… – Блондинка поправила кудри под шапочкой, мило улыбнулась. Губы бантиком, прямо такая кокетка-кокетка.

Ну, раз поздравляют, уже хорошо. Думаю, орден за такое дадут. Может, даже с медалью. А что, «дважды Герой» очень неплохо звучит. Блин, это, наверное, от хлебного духа в голове неизвестно про что мысли гуляют. Тут бы живым вылезти, а не про награды мечтать.

Заметил, что рядом кто-то шныряет, откашлялся:

– Из дома не пишут?

Я только сейчас заметил, что рука сама по себе отламывает ломтики хлеба и отправляет их в рот.

– Только дядя Илья. Пишет, что все хорошо, радуется, что такие ученики хорошие. Папу увидит сегодня.

Ага, раз сам Илья Григорьевич отметил, значит, точно впечатлились. В учебниках напишут отдельную главу. А папа – это у нас, похоже, Сталин.

Мы опять остались одни. Я пожал плечами:

– Спасибо, я бы проставился, но сама видишь… – Я развел руками, показывая местную обстановку.

– Да, неаккуратно ты эвакуировался, Петр. Тебе же дали все явки. А теперь поцелуй меня!

– Что?

– Дурак, тут киевские бабы себе мужиков ищут. Посмотри по сторонам.

Ну и правда. Миловались у ограды, будто и войны нет, и каждое утро трупы не складываем штабелями.

Я прихватил Анну через колючку чуть пониже талии, она поощряюще взвизгнула. Любовник из меня сейчас, конечно… Голова гудит, в брюхе кишка кишке дули крутит… Немец на вышке громко хмыкнул, закурил. Я поцеловал женщину, и надо сказать, это было… с языком и глубоко. Аж дыхание перехватило.

– А ты ходок! – Анна отстранилась, достала зеркальце. – Ну вот, всю помаду смазал!

– Дело говори! – Я разозлился. В Москве жена под бомбами раненых лечит, а я тут…

– В лагере есть подпольщик. Его кличка – Енот. Со шрамом такой, у правого виска. И ухо с той же стороны не совсем целое. Найдешь его, скажи, что он похож на твоего одноклассника Костю Хороленко. Попробуйте устроить побег. Иначе сам понимаешь… На старые явки не ходи – они провалены. Пользуйся теми, что дал Кудря. Понял?

– Понял. – Я тоскливо посмотрел на пулеметы по периметру.

Допустим, на колючку можно ночью накинуть рванину какую и перескочить. Но ведь покрошат. Дай бог на рывке треть уйдет.

– Думай, Петя. И действуй. Не жди, пока вас на экзекуциях перевешают.

– Ты тоже подумай, все варианты надо учесть. Не получится с этим вашим парнем, попробуйте забрать меня как родственника. Громов Петр Григорьевич, нулевого года.

Не прощаясь, я пошел к бараку. Надо было собирать вокруг себя народ. А для начала обойти все коровники и разыскать этого мужика со шрамом. Енот! Это ж надо какую кликуху забацали. Хорошо, что не Ежик.

Как же вовремя я отошел! Немцы именно в этот момент набирали «добровольцев» для повторения вчерашнего представления. Ну и где их искать? Да вот, где толпа стоит. Все быстрее, чем выгонять из бараков да строить. Подошли трое с карабинами и один с собакой, отогнали в сторону с полсотни ходячих и повели в сторону университета. Самое главное, что никто даже не возмущался и не протестовал. Шли как положено, не рыпались. Пара человек всего попытались вырваться, но и они успокоились, получив по хребту прикладами.

Как же так? Так быстро утратить волю к жизни… И тут я вспомнил, как сам вчера стоял точно таким же бараном. Только и хватило меня, что крикнуть слова поддержки Опанасу. И самого потащили бы, так тоже поперся бы и шею в петлю засунул.

Надо отсюда уходить. Кто захочет – пойдет воевать, за свое драться. Кто решит помирать – пусть остаются. А иначе нас тут всех перевешают или с голодухи дойдем.

Так, Петя, завязывай, а то за думками своими весь хлеб в одну харю захрумкаешь. Пошел к себе в барак, нашел майора Ивана. Отозвал в угол, показал буханку, в которой я, как тот еврей из книжки, проковырял мышиную нору. Вот только мой товарищ совсем не брезгливым оказался и руки к еде потянул. Голод – не тетка.

– Сейчас, – говорит он, а у самого слюни изо рта потекли, – на всех поделим.

– Погоди, браток, полсекунды, – отвечаю я, – прикрой меня тут в уголке, надо посылочку достать, – а сам хлеб ломать начинаю.

– Ты что творишь? – зашипел он и подставил под каравай свою фуражку. Чтобы, значит, ни одна крошечка не пропала. А я, морду лица отъевший на штабных харчах, про такое и не подумал. И совсем некстати вспомнилось, как еще пару дней назад я нос воротил от тушенки: мол, надоела. Дату годности еще смотрел, дурак. А тут люди крошки делить собираются.

Иван хоть и следил больше всего за судьбой хлеба, а посылочку увидел. Я смотал с ножика вощеную бумагу и отправил в ту же фуражку – на нее тоже мякушка налипла. Приблуду я в сапог определил. Мельком глянул, конечно. Лезвие годное, сантиметров пятнадцать, ручка хорошая, скользить не должна, с упором. Не нож – сказка.

– Все вроде, – говорю и подаю майору его фуражку.

– Я так понял, тебя свои нашли? – Иван кивнул на голенище, за которым теперь грелась финка.

– Да. Надо уходить отсюда, – бросил я.

– Но я же тебе говорил…

– И что? Ждать, когда нас всех в траншеях зароют и сверху утрамбуют, чтобы мертвяки наружу не лезли? И так, и так подохнем. А так хоть подеремся напоследок. Поговори со своими, пойдут они? Есть верные люди?

Майор посмотрел на меня скептически, но кивнул.

Ну и оставил я его, пусть перетрет с ребятами, дело все же добровольное. Да и знает он их лучше. А я пойду, прогуляюсь. Благое дело, немцам-то, что внутри забора – вообще по барабану.

Походил, посмотрел. У кого-то шрамы на лице, но уши целые, у других – наоборот. Наконец я уже начал думать, что Аня эта мне что-то не то напела и никакого Енота здесь нет. А ведь не начнешь расспрашивать, не видел ли кто такого. Народ разный, пойдут стучать еще.

Стоило мне подумать, что поиски напрасные, как в меня врезался мужик, у которого на правом виске был здоровенный шрам, от брови и до самого уха. Вернее, его нижней половинки.

– Привет, – чуть не кричу ему от радости. – Что ж ты так неосторожно ходишь? Эх, если бы не был похож на моего дружбана Костю Хороленко, я бы тебе ответочку дал.

– А що, Костя просто товаришем тобі був? – спрашивает он, а сам меня глазами так и ест.

– Не, одноклассником. Веришь, за одной партой сидели всю школу, прямо с первого класса! – И уже тише добавляю: – Здравствуй, Енот.

– І як же тебе звать-величать, дорогой товарищ? – спрашивает полутораухий.

Он и русские слова произносит, как украинские. Видать, с Западной недавно, у них там больше польский в ходу был. Да пусть хоть по-китайски журчит, лишь бы помог выбраться.

– Петром кличут, – отвечаю, а сам потихоньку смотрю по сторонам, нет ли поблизости кого особо любопытного.

Хорошо, что не спрашивает, от кого я. Вот такие вопросы были бы нехорошим сигналом. Хотя понятно, что в это место по заданию партии не полезут, тоже случайно попал, как и я.

– Есть желание присоединиться к вашему коллективу с целью ухода из этого места. – Мы отошли в сторону, за барак. – Не нравится мне тут почему-то.

Во завернул, аж самому понравилось. Видно тлетворное влияние французской литературы, там каждый второй с такими выкрутасами разговаривал. А каждый первый – еще цветистей. Еще бы недельку там посидел, я б и «сударями» начал окружающих называть.

– Шо, и план есть? – поинтересовался Енот.

– Будет.

– Ну як буде, заходь.

Ясно. Стережется Енот. Хоть и с паролем я, а подпольщик меня первый раз в жизни видит.

Интересный дядька. Не военный, это точно. Ходит даже как гражданский, вразвалочку, руки в карманах. Чекист? Может, и оттуда. Мне сейчас хоть черта в попутчики давай, я особо кобениться не буду. Уйдем, а потом видно будет, кому и куда.

Ладно, нужен план. Я еще раз обошел лагерь по периметру. Охраняется он будь здоров, фашисты бдят, на всех вышках – попкари. Ночью включают прожекторы, пускают патрули с собачками. Нет, не вырваться. Надо идти в администрацию. Но туда посторонних не пускали. Значит, надо стать для них своим. Тогда и подобраться поближе получится.

Я понаблюдал за караулкой, которая была совмещена с домиком администрации. Движение оживленное, но и охрана строгая. А казармы нет. Получается, охранники привозные. Оттрубили сутки – и баюшки в места постоянной дислокации. Считаем. Четыре попки по углам и пятый у ворот – всего пятеро. Если на три смены, то пятнадцать человек получается. Два собачника, начкар, ну, пусть еще два зама. На круг выходит два десятка. Если и пытаться напасть изнутри, то только когда начальник или его замок поведут смену. Так сразу половина выключается. А ночью отдыхающая смена еще и дрыхнуть будет.

А вот и доверенная группа администрации. Выходят из караулки. Видать, загнали их туда пошнырить. А еще говорят, что немцы, мол, порядок блюдут. Да любой салага тебе скажет, что пускать посторонних в караулку нельзя. Расслабились, значит, фашистики. Что ж, нам это в плюс только. Так вот уборочку наводили у немцев те же трое шакалов, с которыми я вчера познакомился. И гоняли швабру по полу за жратву: вон, армейский хрен довольно рот рукавом вытер.

Я вернулся в наш барак, пошептался с майором.

– Имеются верные люди, но насчет тебя, Гром, сомнения есть, – честно признался Иван Федорович, потирая лысину. – Человек ты штатский, тебя никто тут не знает…

– Понимаю, – кивнул я. – Никаких обид. Ты мне вот что скажи. Вот эти трое, что меня вчера встречали, откуда взялись? Что за люди?

– Говно они, а не люди, – сразу посуровел Иван. – Как пришли сюда, так и начали права качать да отбирать последнее у тех, кто послабее. А потом мосластый этот, Пика, политрука своего сдал.

– Раз так, – говорю я, – то сегодня ночью я вам докажу, что доверять мне можно. Но нужна помощь.

– Какая?

– На шухере постоять.

– Это мы завсегда.

Я улегся у стены, сделал вид, что засыпаю. Дождался, пока придут на ночь в барак шныри. Во главе с мосластым. Начали в углу устраиваться, что-то даже жрали. Ужин у них. Весь барак зло смотрел на уродов, но молчал.

Окончательно стемнело, фашисты зажгли прожекторы. Пленные начали засыпать, захрапели и шакалы. Я подождал для верности часик, другой, пнул майора. Тот как и не спал, мигом открыл глаза.

Я достал финку, кивнул на мосластого. Дождался, когда Иван тихо разбудит парочку товарищей, прокрадется с ними ко входу. Сам же скользнул к главному, взял нож обратным хватом. В тот момент, когда он особенно сильно всхрапнул, аккуратно распахнул пиджачок, приподнял рубаху. Мосластый что-то почувствовал, начал открывать глаза, но было поздно. Я закрыл рот ему левой рукой, правой сильно ударил точно в сердце. Шнырь пару раз дернулся, выпучил глаза и все… кончился.

У входа громко вздохнули майор со товарищи, но промолчали.

Я оттяпал у покойника кусок исподней рубахи, запихнул в рану. Хоть кровить особо и не должно, но на всякий случай, для верности. Также аккуратно накинул рубашечку, клифт.

– Ты дурак?! – зашипел гневно мне на ухо Иван Федорович. – Нас за Пику завтра у стенки покрошат.

– Не переживай! – уверенно зашептал я в ответ. – Все продумано.

Я вытер лезвие об одежду убитого. Один хрен не видно. Потом все же заныкал приблуду в углу барака, зарыв в песок. Так, на всякий случай. Ежась от холода, улегся у стены.

Спал чутко, как только ударили в железную рельсу, подорвался первым. Встал, потянулся на весь барак, зевнул. Пленные просыпаться особо не хотели, но что делать. Начали вставать и шныри. А я уже был рядом.

– Ну что, сегодня опять шакалить? – Я пнул по ботинку чернявого хрена со споротыми петлицами. Нос у него разбух, посинел и, наверное, болел при движении головой. Натуральный красавчик! Глаз радуется.

– Отвали, – буркнул тот.

– О, а ваш корешок-то того… посинел уже. – Я приложил палец к шее мосластого, внимательно осмотрел его. Нет, крови не видно было. И тут главное – не давать им раздумывать.

– Да, холод не тетка. Во сне кончился. – Я кивнул ошалевшим шнырям и крикнул подошедшим поближе ребятам из компании Ивана. – Давай, взяли, понесли в сарай. Быстрее, вон еще сколько отошло за ночь!

– А ты чего раскомандовался? – Чернявый насупился.

За моей спиной встал майор с двумя лейтенантами.

– Теперь я за Пику. Взяли, я сказал! – Мне пришлось повысить голос, и это сработало.

Шныри схватили кого-то из умерших под мышки и за ноги, потащили наружу. А Пику, уже в одном грязном исподнем, бросили в угол сарая рожей вниз. Только отошли, я опять скомандовал, не давая опомниться бакланам:

– Пошли к куму, знакомиться будем.

– Да не будет герр Штраузе с тобой бакланить! – Носач был мрачен. Вестимо дело, радости мало, когда вожак ласты склеил, а банкует тот, кто вчера еще тебя по морде лупил.

– Еще как будет. И даже по-немецки пошпрехает. Заложимся?

Слегка привел себя в порядок – умылся из бочки с дождевой водой, причесался пятерней. Теперь я готов к встрече с герром Штраузе.

Не столько эти гаврики меня вели, сколько я их подгонял. Видать, прикидывали, что с теплого места их могут согнать. Ну не говорить же, что им и жить осталось день-два, не больше. Так что прошло совсем немного времени, а я уже стоял перед дверью, на которой висел листочек бумаги с каллиграфически выполненной надписью «Гауптман Штраузе». Видать, чтобы не заблудиться, если лишку выпьет.

Я постучал, аккуратно, но громко. Дождавшись ослиного рева «Йя-аа» из-за двери, вошел, прикрыл за собой дверь и встал на пороге. Видать, гауптману вчера было хорошо, об этом говорили кроличьи глаза и жадно поглощаемая вода из стакана.

– Разрешите обратиться, герр гауптман, – сказал я на чистом немецком с умопомрачительным громовским акцентом.

– Кто такой? – Штраузе попытался рявкнуть, но, видать, голова и без этого звенела.

– Громов. Петр Громов, гражданское лицо, попал сюда совершенно случайно. Вот, у меня есть бумага, в которой говорится, что я не являюсь военным. – Я помахал своей замечательной справкой, но внимание коменданта было приковано к графину с водой, стоящему перед ним.

Я шагнул вперед и взял на себя смелость помочь Штраузе. Вода из стакана исчезла в арийском организме со скоростью звука.

– Что надо? – Несмотря на то что вода у него чуть не из ушей лилась, легче фашисту не становилось.

– Военнопленный, который помогал солдатам и герру коменданту, сегодня ночью умер. Замерз. – Судя по всему, как раз это немца волновало мало. – Я мог бы взять на себя обязанности…

– Иди, – отмахнулся от меня Штраузе. – Скажешь, что я приказал…

Выговорить, что он там разрешает, он не смог, а я не стал уточнять. Да уж, надо было дождаться, пока он опохмелится или в себя придет. Так кто же знал? Ладно, потом еще немного поокучиваю фашиста, чтобы закрепиться.

Спрашивается: а на кой ляд я пошел к немцам услуги предлагать? Затем, дорогие товарищи, что добровольный помощник, который подошел к часовому, подозрений не вызывает. Немецкий зольдат поспешит послать его за куревом или питьем, а не будет судорожно сдергивать с плеча карабин и целиться в непонятного русского.

Мои спутники никуда не делись, наоборот, терпеливо дожидались, переступая с ноги на ногу – вон, целую поляну возле крыльца натоптали. Стоило мне выйти из двери, как они с какой-то непонятной надеждой уставились на меня.

– Чего расселись? – Я решил не давать им шансов подумать, а озадачить по самое не балуйся. – Я теперь вместо Пики. Вперед, к караулке! – Замешкавшемуся чернявому ханурику я даже успел придать ускорение пониже спины.

Вот так они вдвоем и бежали мелкой рысью сколько-то метров до караулки. Калитка была заперта, но я смело в нее затарабанил.

– Кто там? – спросили изнутри через несколько секунд.

– Громов, привел помощников для уборки помещения! – бодро ответил я.

Загремел засов, и нам открыл какой-то рыжий фельдфебель. Видать, отдыхал от службы, потому что на кителе пара верхних пуговиц была расстегнута.

– Наконец-то нашелся кто-то, говорящий на нормальном языке, – приветливо сказал он. – А то этот собачий лай надоело слушать. Тебя как зовут?

– Петер. Я фольксдойч, случайно сюда попал. Вот герр комендант…

– Он тебя не прибил? – засмеялся фельдфебель. – Штраузе с похмелья ужасен. Ладно, заводи этих бездельников.

– Так, ты, как тебя, – дернул я военного, – будешь Карликом Носом. Бегом в караульное помещение, убраться там. Ты, – ткнул я пальцем в грудину гражданского хрена, – будешь Чумой. Тебе достался приз – дворик караульного помещения. Чтобы через полчаса здесь ни соринки не осталось! Бегом, что сопли жуем?! – закричал я.

– Вот это я понимаю, – сказал фельдфебель. – Пойдем, налью тебе чая.

А вот это дело хорошее, сейчас я караулку со всех сторон срисую. А черти пусть шуршат, от них не убудет.

Налили не только чаю, но даже шнапсу. Прямо как в фильме «Судьба человека», который нам показывали в лагере за неделю до попадания сюда. В том, другом лагере. Который уже и вспоминается расплывчато, будто не со мной все это было.

Повторять Бондарчука я не стал – после первой сразу закусил салом, хлебом, что на стол выложил фельдфебель. Ведь зачем наливают на голодный желудок? Правильно, чтобы человечек захмелел побыстрее, язык у него развязался, и лагерный кум много чего нового мог узнать. Кто готовит побег, есть ли подполье и кто в нем состоит… Понятное дело, что начкар – не кум, но лишнее слово и тут помешать спокойной жизни может. Да и не стакан предложили, а так, рюмочку для вони.

Взамен шнапса пришлось выслушивать длинные жалобы рыжего про то, как не по правилам воюют Советы. Устраивают засады, диверсии…

– Слыхал, поди, как самого Гиммлера взорвали на параде? Твари! – Фельдфебель аккуратно выпил рюмку, пригладил топорщащиеся во все стороны усы. – А сколько там еще наших парней погибло! Представляешь, после первого взрыва, как начали разбирать завалы, раздался второй. Спасателей тоже в клочья. Какая-то самодвижущаяся мина… Придумали на нашу голову. Куски потом, говорят, долго собирали. Так и похоронили кучу мяса и кишок. Кто там разберет, где чьи?

– И что же теперь делать? – спокойно поинтересовался я, засовывая в себя колбасу с чесноком. Этого добра, кстати, тоже не гору наложили, парочку кусков на почти прозрачный кусок хлеба размером с пару спичечных коробков – и хватит.

– Пусть у гестапо болит голова, – отмахнулся рыжий. – Решили устроить повальные облавы и аресты в Киеве. Но ты поди обыщи такой огромный город. Да, кстати! Вы там, в бараках, уплотняйтесь. Скоро новую порцию пленных приведут.

– Сколько? – поинтересовался я.

– Не знаю, – пожал плечами фельдфебель, потом засмеялся. – Но долго они у нас не задержатся. Получено указание прямо из Берлина, чтобы ускорить экзекуции. А кого не успеют, в другой лагерь выведут. А то тут… Сам видишь, все на скорую руку, забор от ветра упасть может… Вот как такое охранять?

– Вешать будут?

– И вешать, и стрелять. Наш Штраузе предложил живыми закапывать. Евреев и коммунистов – в первую очередь. Да, а вот ты… – Рыжий с подозрением посмотрел на меня. – Не из этих ли ты, часом?

Рука подвыпившего фельдфебеля опустилась на кобуру.

– Боже, нет, конечно! – Я перекрестился.

– А, ну ладно… Коммунисты, они все атеисты… – Рыжий икнул. – А еще фанатики. Помню, едем в колонне мимо поля, а там – копны с сеном. В них окруженцы часто прятались. Ну, дали очередь, вторую. Кто-то застонал внутри. Наш лейтенант велел поджечь. Плеснули бензином, подожгли. И сразу несколько голосов проклинают нас на разный лад. Ротный потом перевел. Огонь разгорается, а они Интернационал поют. И никто! Никто не выбежал!

– Так они, наверное, раненые были! – Я до боли сжал себе коленку.

– Это точно! Но сомнений нет. Это все недочеловеки, бросовая раса. Нам на курсах объясняли. Вот, посмотри.

Фельдфебель достал из стола довольно затасканную брошюрку со свастикой. Авторства Альфреда Розенберга. Я быстро просмотрел ее. Уберменши, унтерменши, Ницше, какие-то изображения черепов. «Мы позаботимся, чтобы никогда снова в Германии, сердце Европы, не могла быть разожжена изнутри или через эмиссаров извне еврейско-большевистская революция недочеловеков…» Короче, фашизм в изложении для умственно отсталых.

– Мы самой судьбой поставлены властвовать в Европе, – убежденно вещал рыжий. – А может, и во всем мире. Но это еще не точно, там японцы в Азии вроде как тоже высшая раса. По мне, так макаки хуже славян. Глаза узкие, подлые…

– Где же ты их видел?

– Тоже на курсах показывали плакаты. Как отличить китайца и японца. И зачем нам это?

– И как же?

– Да поди пойми. Уши там, скулы… Не запомнил.

Пока мы болтали, шныри тем временем помыли полы, протерли окна.

– Ладно, валите обратно, – дал команду фельдфебель. – Нам скоро опять на экзекуцию собирать народ. Кстати, с вашего барака и начнем!