Поцелуй шута

23

Когда Джулиана проснулась, она некоторое время находилась в какой-то полудреме. Несколько мгновений она лежала без движения с закрытыми глазами, вспоминая благословенные, восхитительные ощущения, которые владели ее телом совсем недавно. Затем к ней полностью вернулась память, и она протянула руку, уже зная, что никого не обнаружит рядом. Она была одна.

Джулиана села, пушистое меховое покрывало сползло до талии, и она поспешно схватила его и потянула вверх, прикрывая свою наготу. Она была одна, брошенная, в пустых покоях, которые еще совсем недавно принадлежали шуту.

Ей нельзя было здесь оставаться, кто-то непременно наткнется на нее рано или поздно. Ее платье лежало скомканное на полу. Придерживая на себе покрывало, она потянулась за одеждой, а затем замерла, глядя на свое тело.

Она все еще лежала на остатках своей разорванной рубашки, испачканная засохшей кровью. О чем спрашивала ее мать? Была ли у нее кровь после посещений мужа?

Не муж, а Николас Стрэнджфеллоу сделал то, что должен был, но не сумел сделать ее муж, и сделал это великолепно.

Но он оставил ее. В этом не было никакого сомнения. Она натягивала платье через голову, стараясь не замечать отметины на своей бледной коже — небольшие синяки, оставшиеся от любовных укусов и поцелуев. Возможно, что она найдет его в главном зале, скачущего и донимающего всех своими рифмами, но в глубине души она знала, что его нигде нет. Он бросил ее, как она и думала.

А она собиралась убить его.

Как же он нашел кубок? Без него он бы не уехал. Но где он его нашел? Должно быть, это произошло уже после того, как он переспал с ней. Едва ли он стал бы тратить на нее время, если бы чертова реликвия уже была у него в руках.

Она коротко помолилась святой Евгелине, сетуя на свой невоздержанный язык. Потом с трудом поднялась на дрожащие ноги. Между ног у нее немного саднило, и это ощущение должно было бы вызвать у нее отвращение, но вместо этого она с нежностью прикоснулась к себе через складки шерстяного платья. Как же могла она так долго ничего не знать и не понимать о себе?

И как могла она оказаться такой открытой для чар лжеца и болтуна? Она должна сейчас же найти мать, узнать, не забил ли ее муж до смерти за потерю кубка. А затем она должна найти этот кубок. Неважно, у кого он был — у короля, или шута, или аббата, не имело значения. Она должна была добыть его для матери.

Джулиана задержала дыхание, когда шагнула в коридор, ее босые ноги едва выглядывали из-под длинного платья. Материя была достаточно плотной, чтобы никто не смог догадаться, что под платьем на ней ничего нет. Впрочем, если ей повезет, она никем не замеченная сможет пробраться обратно в свою спальню.

Однако везение ее явно кончилось, и причем самым плачевным из всех возможных вариантов образом. Они были в ее покоях и ждали ее, подобно священному трибуналу святой инквизиции. Отец Паулус, суровый и бледный в своей богатой рясе, и брат Бэрт, круглое лицо которого светилось пониманием. Здесь же находился и юный Гилберт с плетью в руке.

— Блудница! — приветствовал ее отец Паулус, едва только она открыла дверь. — Иезавель, продающая свое тело тому, кто даст выше цену! Где дурак?

Если бы она могла, она попыталась бы сбежать, но юный Гилберт уже скользнул ей за спину и закрыл дверь, толкнув ее в комнату.

— Я… не знаю. Я не видела его. Я заснула…

Она едва не сказала «во время молитвы», но не рискнула на этот раз навлечь на себя удар молнии за такую бесстыдную нечестивую ложь.

— Разумеется, после того, как предала греху наслаждения свою плоть. Ты пахнешь похотью и блудом!

Джулиана в этом сомневалась, хотя ей и впрямь очень хотелось принять ванну, но она промолчала.

Брат Бэрт тоже хранил молчание, однако выражение его встревоженного лица не предвещало ничего хорошего.

— Ты и твой… любовник будете наказаны! — выплюнул аббат. — С тебя снимут одежду и представят на всеобщее поругание. Твоя мать будет умолять меня пощадить тебя, но ей будет отказано до тех пор, пока не признаешь, что он наложил на тебя заклятие.

Это был бы самый простой выход, и Джулиана удивилась, почему аббат предложил его. Николас уехал, и, обвинив его в своем грехопадении, она ничем не повредит ему и спасется от стыда позорного наказания за прелюбодеяние.

Только непонятно, почему именно ее выбрали для наказания за это, когда половина населения замка повинна в том же грехе. Отцу Паулусу стоило только обернуться и повнимательнее посмотреть, что делается у него под носом, хотя бы ночью в главном зале или кухне.

Впрочем, неважно. Одно-единственное слово могло бы ее спасти. Обвинить Николаса Стрэнджфеллоу в том, что он околдовал ее своими золотыми глазами, и она избежит наказания, а до Николаса им в любом случае не добраться.

Она уже открыла было рот, чтобы произнести обвинение шуту, но что-то вдруг остановило ее, какой-то упрямый голосок внутри. Это было глупо — ведь она и правда находила его глаза колдовскими, сумасшедшими. Ни один другой мужчина не мог бы соблазнить ее лечь в свою постель, заставить ее умолять, просить, требовать… Живое воспоминание окрасило ее щеки ярким румянцем.

— Вот как, блудница еще и краснеет! — прогремел отец Паулус. — Скажи нам, где шут и как он околдовал тебя, и я не стану приказывать Гилберту хлестать тебя плеткой.

Она должна была бы сразу понять, зачем он здесь. В ее памяти мгновенно возникла картинка, как Гилберт хлестал плеткой по голой спине аббата, красные рубцы на спине настоятеля кровоточили, и она сомневалась, что он стонал в священном экстазе.

— Скажите нам, где он, миледи, — серьезно обратился к ней брат Бэрт. — И вы избавите себя от наказания.

— Но я не знаю, — просто ответила она. — Должно быть, он уехал.

— Гилберт, сорви платье с этой грешницы! — пронзительно взвизгнул аббат.

Она почти не сомневалась, что Гилберт вполне может с ней справиться, и тем не менее не собиралась покорно стоять и позволить ему дотрагиваться до себя. Она обхватила себя руками и в тревоге взглянула на юношу. Тот сделал к ней один шаг.

— Отец Паулус, — поспешно вмешался брат Бэрт. — Я думаю, вы заблуждаетесь. Эта бедняжка, очевидно, была обманута шутом. Она, конечно, не заслуживает такого наказания.

— Она отказывается обвинить его в колдовстве!

— Я сомневаюсь, что он способен на подобный грех. Ведь он всего лишь бедный дурак, в конце концов. И если он уехал, то совершенно очевидно, что он забрал кубок с собой. Надо ли нам тратить время, наказывая эту леди, в то время как можно навсегда лишиться драгоценной реликвии?

Это был очень правильный ход. Бледные глаза аббата обратились к монаху, безумный блеск в них погас.

— Ты мудр, брат Бэрт, — неохотно признал аббат. — Эта блудница может подождать наказания. Кубок — вот что имеет значение. Он должен принадлежать Господу.

Не было никакого сомнения в том, кого именно отец Паулус считает Главным Слугой Господа. Джулиана почувствовала облегчение в предвкушении скорого освобождения, но при этом предусмотрительно держала рот на замке. Они не должны найти Николаса. Джулиана была уверена, что он сумеет не попасться двум старикам, таким как брат Бэрт и аббат, — и еще она надеялась, что отец Паулус не сочтет ничтожную грешницу достойной того, чтобы ради нее возвращаться в замок Фортэм теперь, после того, как сокровище отсюда исчезло.

— Но куда он поехал? И каким образом? Этот негодяй отказывается ездить верхом…

— Он уехал верхом, — сказал Гилберт. — Николас Стрэнджфеллоу совсем не тот человек, за которого себя выдает.

— Откуда тебе это известно? — с подозрением глядя на юношу, спросил аббат.

— Я просто очень наблюдательный. Многие люди даже не подозревают, как много я замечаю. Я предполагаю, что мастер Николас и его слуга отправились на восток, в Лондон.

— Зачем, ради всего святого, он бы поехал туда? — строго спросил аббат.

— Он ведь слуга короля, разве нет? — спокойно сказал Гилберт.

Ужасная, зловещая улыбка искривила бледное лицо аббата, открыв почерневшие зубы.

— Хороший мальчик, — сказал он и, обращаясь к монаху, приказал: — Брат Бэрт, прикажите оседлать четырех лошадей. И убедитесь, чтобы это были хорошие лошади, нам надо скакать очень быстро.

— Четырех, святой отец? — с сомнением спросил брат Бэрт.

— Гилберт поедет с нами. Он живой паренек, и он нам поможет. Мы возьмем с собой и эту блудницу. Я подозреваю, что она слабое место мастера Николаса.

— Но вы не можете! Лорд Хью не позволит вам это сделать.

— Лорд Хью заперся с женой в своих покоях и не появится оттуда целый день, — спокойно сообщил аббат. — Я понятия не имею, то ли он бьет ее, то ли насилует, мне нет до этого дела. Он слишком мало интересовался своей женой до свадьбы, чтобы заботиться о ее дочери. Он будет даже рад, если она исчезнет.

— Но, отец Паулус… — взмолился брат Бэрт.

— Если вы будете еще медлить, брат, я прикажу ее высечь.

Брат Бэрт бросил на Джулиану отчаянный взгляд, но он ничего не мог поделать.

— Дайте слово, отец Паулус, что не причините ей вреда.

Губы аббата снова скривились, на этот раз от отвращения.

— Она будет в безопасности. Если вы поспешите.

Джулиана едва не бросилась следом за братом Бэртом, но он уже ушел, семеня своими обутыми в сандалии короткими ногами. Он оставил ее одну с этими двумя очень опасными людьми, мальчиком с невинным лицом и мертвыми глазами и старым безумным священником.

— Вам надлежит переодеться во что-нибудь более подходящее, — строго сказал отец Паулус. — Смойте с себя следы своего прелюбодеяния и приготовьтесь сопровождать нас. Вы не должны больше произносить ни одного слова, вы поняли меня?

— Да, святой отец, — сказала Джулиана, и в тот же миг священник ударил ее по лицу с такой силой, что у нее запрокинулась голова. Она в растерянности уставилась на него, онемев от боли и неожиданности.

— Ни одного слова, шлюха! — завопил он, явно ожидая, что она заговорит снова.

Джулиана кивнула, опустив голову, чтобы он не увидел ненависть в ее глазах.

— Там в кувшине есть вода, и я полагаю, ты знаешь, где взять чистую одежду. Мы подождем здесь.

Они не собирались выходить. Она понимала, что они едва ли интересуются ее телом, просто они хотели унизить и оскорбить ее. Джулиана стояла, не двигаясь, с каменным выражением лица глядя на священника и мальчишку. Ее щека горела от удара, и она была почти уверена, что он ударит ее снова.

Но, к ее удивлению, аббат опустил взгляд и сказал Гилберту:

— Идем, мой мальчик. Я не хочу подвергать твою невинную душу такому искушению.

Обняв юношу за плечи, он отвел его к окну и встал с ним там, отвернувшись от Джулианы.

Она скинула с себя платье, не заботясь о том, видят они ее или нет, и, как могла, протерла тело водой из кувшина, смывая с себя его запах, его прикосновения, саму память о нем. Она не плакала — не было времени для слез. Она просто терла свое тело, пока оно не загорелось, а затем надела чистую простую, невзрачную одежду и грубые башмаки, от ее мягких кожаных туфелек в лесу было бы мало проку. Она понятия не имела, куда собрался везти ее священник, но решила, что должна быть готова сбежать при первой же возможности.

Ее волосы спутались, и она попыталась разобрать пряди пальцами, когда почувствовала, что аббат смотрит на нее.

— Гилберт, — сказал отец Паулус ровным тоном. — Отрежь волосы этой шлюхе.

— Нет! — закричала она в ужасе, но аббат уже схватил ее за плечо и силой бросил на колени, в то время как Гилберт склонился над ней, блеснув тонким лезвием ножа в руке. Она попыталась вырваться, но аббат с неожиданной силой сжал ей руки, а Гилберт принялся срезать ее длинные волосы, и они падали прядь за прядью, устилая пол вокруг нее. Джулиана тихо плакала, глотая слезы, она понимала, что теряет свою единственную красоту.

— Вот так, — сказал отец Паулус с удовлетворением в голосе. — Теперь ты выглядишь как настоящая шлюха, каковой на самом деле и являешься.

Он выпустил ее. Джулиана, решив не сдаваться, выпрямилась и гордо расправила плечи. Голове вдруг стало непривычно легко без густой массы волос. Она поднялась, посмотрела на свое отражение в зеркале и отвернулась.

Священник бросил ей тяжелый льняной чепец, Джулиана поймала его неловкими, дрожащими руками.

— Прикрой свой стыд, шлюха! — грубо сказал он. — И благодари Святую Деву, что твоя мать не видит твоего грехопадения.

Она не хотела надевать это уродство, но священник не оставил ей выбора. Она снова провела рукой по волосам. Ощущение было непривычным: короткие, колючие космы вместо привычных длинных шелковистых прядей. Волосы вырастут, сказала она себе. А если она все-таки уйдет в монастырь, никто никогда не увидит ее стыда под монашеским покрывалом.

Но теперь она не хотела в монастырь. Она не собиралась вести затворническую жизнь под началом такого человека, как аббат монастыря Святой Евгелины. Она хотела быть с Николасом Стрэнджфеллоу. Никто не остановил их, когда они выехали из ворот замка. Джулиана сомневалась, что кто-нибудь смог узнать в ней дочь леди Изабеллы. Она ехала в платье служанки, с опущенной головой, покрытой белым покрывалом. Гилберт ехал чуть впереди нее, держа, как бы небрежно, поводья ее лошади, но Джулиана не сомневалась, что сбежать ей будет очень нелегко. Она оглянулась назад, на башни замка Фортэм. Где-то за его толстыми стенами лежала ее мать, леди Изабелла, полностью отданная во власть разгневанного мужа, может быть, избитая, чуть живая. Да и жива ли она еще?

— Моя мать… — произнесла она, несмотря на приказ молчать.

К счастью, ее услышал лишь брат Бэрт, который ехал совсем близко. Выражение его лица не оставляло никаких сомнений в том, что все происходящее он переживает очень болезненно.

— С леди Изабеллой все в порядке, дитя мое, я уверен в этом. Граф добрый человек, он не причинит ей вреда. Но она очень огорчится, когда узнает, что случилось с вами. Если бы я мог хоть что-то изменить!

Имел ли он в виду ту ее ночь с шутом или наказание аббата? Она не осмелилась спрашивать.

— Дай-ка мне поводья, мой мальчик, а сам поезжай лучше с отцом Паулусом, — обратился брат Бэрт к Гилберту.

В его голосе явно звучало осуждение, которое он не осмеливался высказать аббату прямо. Он подождал, пока юноша поравняется с аббатом, и тихо заговорил:

— С вами все в порядке, миледи? Он не причинил вам вреда?

И вновь вернулись непрошеные воспоминания о тех минутах, которые она провела в объятиях Николаса. Ее вдруг захватило такое страстное желание снова увидеть его, почувствовать его поцелуи, его ласки…

— Николас никогда бы не обидел меня, брат Бэрт. Он ведь только притворяется сумасшедшим. На самом деле он…

— Я говорю об аббате, дитя мое, — мягко прервал ее монах. — Если вы собираетесь благополучно выбраться из всей этой истории, вам лучше совсем выкинуть шута из головы.

— Я уже выкинула, — сказала она, не беспокоясь о том, что опять лжет священнослужителю. — Я не жду, что когда-нибудь встречу его снова.

Что ж, по крайней мере, это была правда.

— Если отец Паулус осуществит задуманное, то вы очень скоро встретитесь с шутом, миледи.

Джулиана покачала головой, ощутив вдруг непривычную легкость. Она и забыла о своих остриженных волосах.

— Он не найдет Николаса. Аббат не знает всех его хитростей и трюков.

— Разумеется. Но вы забыли о юном Гилберте. Он кажется мне не менее хитрым и коварным. Как вы считаете?

Джулиана посмотрела на едущую впереди тоненькую фигурку мальчика, и у нее внезапно появилось дурное предчувствие.

— Он сможет, — прошептала она.

Брат Бэрт наклонился к ней и взял за руку:

— Доверьтесь Богу, дитя мое. Попросите святую Евгелину защитить вас, и я уверен, все будет хорошо.

Она кивнула, всей душой желая обладать такой же непоколебимой верой, как старик-монах.

— Где моя дочь? — напряженным голосом спросила Изабелла, чувствуя, что ее начинает охватывать паника.

Это была ее вина, думала она в отчаянии. Она слишком долго провалялась в постели со своим мужем, наслаждаясь его телом и его ласками, обмениваясь поцелуями и тайнами, в то время как ее дочери грозила опасность.

Сэр Жофрей выглядел обеспокоенным и несчастным.

— Я не знаю, миледи. Шут и его человек исчезли. Стража видела, как несколько часов тому назад из ворот выехал аббат со своими людьми. Но никто не видел леди Джулиану.

Неужели она оказалась настолько безумной, что сбежала с шутом? После вчерашнего открытия едва ли. Но Изабелла слишком хорошо знала, какие глупые ошибки способны совершать влюбленные.

— Кто сопровождал аббата?

— Монах и еще мальчик, Гилберт, который последнее время все таскался за лордом Фортэмом. И еще какая-то служанка.

Изабелла почувствовала, как ледяной ужас стискивает сердце. Если Джулиана сбежала с шутом, это, конечно, ошибка, но еще полбеды, но если ее увез с собою аббат, то это действительно ужасно.

Но, может, она просто спешит с выводами, может, ее упрямая дочь просто договорилась со священником, чтобы он взял ее в монастырь. Возможно, все еще не так плохо.

Однако что-то ей подсказывало, что это не так.

— Миледи? — Это была Рейчел, одна из служанок, которая только что подошла. Тревога, написанная на ее простом круглом лице, заставила сердце Изабеллы сжаться в недобром предчувствии. — Могу я поговорить с вами… наедине?

Изабелла взглянула на пеструю группу людей, собравшихся в холле. Она спустилась раньше мужа, чтобы отдать распоряжения по поводу праздничного обеда, которым они решили отметить начало их настоящей семейной жизни, но встретила растерянных, встревоженных людей. Ей сообщили самые дурные новости из всех возможных.

— Кто-то должен пойти к лорду Хью и сказать ему, что исчезла моя дочь вместе с большей частью наших гостей, — сказала Изабелла.

Сэр Жофрей тут же бросился выполнять распоряжение, явно стараясь побыстрее скрыться от разгневанной леди. Изабелла повернулась к Рейчел и, взяв за локоть, отвела ее в сторонку.

— Что произошло?

— Когда я пришла к леди Джулиане сегодня утром, комната была пуста, миледи. Я нашла только окровавленные мокрые тряпки и еще… — она судорожно сглотнула, — еще я нашла на полу ее прекрасные волосы, отрезанные. Кто-то увез ее силой. Кто-то остриг ей голову и забрал ее с собой.

— Аббат, — с ненавистью произнесла Изабелла. — Будь проклята его гнусная душа!

Служанка кивнула в ответ, она тоже так думала.

Изабелла нашла своего мужа во дворе, окруженным небольшим отрядом вооруженных людей, полностью готовым к битве. Его рот был сурово сжат, но при виде жены в глазах появилась нежность.

— Мы привезем ее назад, любовь моя, — пообещал он. — Они не могли уехать слишком далеко, прошло всего несколько часов. А я знаю эту землю всю вдоль и поперек.

— Я поеду с вами.

— Нет. Это мужская забота, и я…

— Моя дочь в опасности. Это, милорд, женская забота. Кто-нибудь, приведите мне лошадь!

Никто не двинулся с места, вопросительно глядя на хозяина. Изабелла затаила дыхание. Если он откажет, она все равно поступит так, как считает нужным, но никогда ему этого не простит.

— Приведите миледи лошадь, — приказал он. — Но вы должны быть готовы к тому, что мы поедем очень быстро, миледи, ради спасения вашей дочери.

— Я могу сделать все, что вы скажете мне.

В его глазах мелькнула странная нежность, но тут же погасла.

— Да, милая, — прошептал он так тихо, что его могла услышать только она одна. — Ты можешь.

Николас Стрэнджфеллоу чувствовал себя совершенно несчастным человеком. После целого дня, проведенного в седле, все его тело с непривычки затекло и саднило. Он был голоден и устал, да к тому же полагал себя последним негодяем, испытывая жуткие угрызения совести. Ему просто необходимо было вернуться к покою и комфорту королевского двора, к спелому телу и искусным ласкам сестры короля, к покровительству Генриха, к миру лжи, обмана и предательства, к которому он принадлежал. Время, проведенное им в западных провинциях, совершенно выбило его из привычной жизни, заставив сомневаться в правильности своих принципов и так хорошо задуманных планов.

Для него все всегда было так ясно. Благодаря покровительству короля жизнь у него была весьма неплохой. Самое худшее, что могло с ним случиться, — это умереть молодым, убитым каким-нибудь бедным рыцарем, которого он довел до безумия своими рифмами. Но это его не слишком беспокоило. Он научился жить одним днем и не слишком задумываться о будущем.

Вернуть себе титул, выстроить новый дом — теперь эти мечты казались ему несбыточными фантазиями дурака. Да он и был королевским дураком, которого использовали и сбрасывали, как ненужные карты или как пешку в большой игре.

Что, если Джулиана понесла от него ребенка? Что, если он дал ей то, о чем она так давно мечтала, но считала невозможным? Сможет ли она выдать это дитя за ребенка своего нового мужа?

Но если она выйдет замуж в ближайшее время, то, конечно, все будут считать, что дитя — плод ее нового брака. Он и сам никогда не узнает, его это ребенок или ее нового мужа. Да и зачем ему знать о том, что где-то на свете живет его бастард?

Как только он удостоверится, что Генрих занялся будущим браком Джулианы, он сможет спокойно выкинуть ее из головы. Он не несет за нее никакой ответственности, и их кувыркание в постели ничего не изменило. Даже если она носит его ребенка.

Он должен был быть более осторожным. Он, слава богу, достаточно опытен, чтобы знать, каким образом предохранить женщину, вовремя покинув ее лоно и не излив в нее свое семя. Но она была такая мягкая, теплая, такая влажная, что он просто не смог этого сделать. Он предал ее ради своего собственного нечестивого удовольствия.

И ради ее удовольствия тоже.

Ночь теплая, совсем непохожая на бурную ночь накануне, думал Николас, глядя на темнеющее в сумерках небо. Он бы предпочел ледяной дождь, бьющий по спине. Он вообще предпочел бы сейчас какое-нибудь наказание, чем хуже, тем лучше.

— Посмотрите-ка, там что-то вроде таверны впереди, мастер Николас, — прервал Бого его меланхолические мысли. — Мы можем остановиться там, перекусить и выпить эля.

— Можем, — согласился Николас, которого сейчас интересовало только одно — слезть с этой проклятой лошади.

Преследователей пока не было видно, должно быть, никто еще не спохватился, что они исчезли. Разве только Джулиана, проснувшись и обнаружив, что он уехал, не подняла крик.

Он почти надеялся, что она так и сделала. Ему было нестерпимо думать о том, как она просыпается одна в постели. Он должен был остаться и послать к дьяволу и кубок, и короля, и все свои надежды на будущее…

— У вас снова появился этот взгляд, — заметил Бого.

— Советую не сообщать мне, что это может значить с твоей точки зрения, — сладким голосом произнес Николас.

Бого усмехнулся.

— Ничего хорошего. Но не бойся, парень. Подобные вещи имеют обыкновение проходить без следа и без ущерба для здоровья.

Николас фыркнул с возмущением.

— У меня есть выбор, Бого. Либо напиться, либо выбить из тебя всю эту благочестивую дурь. Что ты предпочитаешь?

— Я напьюсь с вами, мастер Николас. А затем, может быть, вы решите, чего вы хотите на самом деле.