Почему не Эванс?

Глава 6 Финал пикника

На следующий день Бобби получил письмо совершенно другого свойства:

Бобби известил отца о том, что в следующий понедельник отправляется в город на работу. Описание ее отнюдь не подвигло викария на какое-то подобие энтузиазма. Следует отметить, что в прошлом ему пришлось пересечься с Баджером Бидоном. И посему он прочел Бобби долгую лекцию о том, что следует уклоняться от опрометчивого принятия ответственности. По причине отсутствия конкретных знаний в области финансов и бизнеса рекомендации его следовало бы назвать довольно неопределенными, но усомниться в смысле их было невозможно.

В среду той же самой недели Бобби получил другое письмо, адрес которого был начертан косым зарубежным почерком. Содержание его оказалось несколько неожиданным для молодого человека.

Отправила его из Буэнос-Айреса фирма «Энрикес и Дайо», и, если коротко, она предлагала Бобби работу в фирме за тысячу фунтов в год.

Первую минуту или две молодому человеку казалось, что он попал в сон. Тысяча за год. Он внимательнее перечитал письмо. В нем упоминалось, что предпочтителен флотский отставник. Намекалось, что кандидатура Бобби была предложена какой-то оставшейся неизвестной персоной. Согласие следовало дать немедленно, после чего Бобби в течение недели должны были отправить в Буэнос-Айрес.

– Ух, черт меня побери! – Бобби дал выход своим чувствам в несколько неуместной манере.

– Бобби!

– Прости, папа. Забыл, что ты здесь.

Мистер Джонс прочистил глотку.

– Мне хотелось бы напомнить тебе…

Бобби ощутил, что следующего процесса – обыкновенно весьма продолжительного – следует любой ценой избежать. И добился этого простейшим способом.

– Мне только что предложили работу с окладом тысяча фунтов в год.

Викарий так и замер с открытым ртом, утратив на мгновение дар речи.

«Это заставит его сойти с привычной тропы», – промелькнула в голове Бобби приятная мысль.

– Мой дорогой Бобби, я не ослышался – кто-то предложил тебе работу за тысячу в год? За тысячу?

– Прямо в лунку, папа, – отреагировал Бобби.

– Но это невозможно, – ответил викарий.

Откровенное недоверие ничуть не задело Бобби. Его оценка собственных финансовых возможностей немногим отличалась от отцовской.

– Полные болваны, – искренне согласился он.

– А кто… эти люди?

Бобби передал ему письмо. Викарий, достав из кармана пенсне, с подозрением уставился на него. И в итоге дважды перечитал.

– Удивительно, – выдал он наконец. – Весьма удивительно.

– Безумцы какие-то, – аккуратно выразился Бобби.

– Ах! Мой мальчик, – произнес викарий. – В конце концов, великая вещь быть англичанином. Честность. Мы всегда стоим за нее. Флот пронес этот наш идеал по всему миру. Слово англичанина! Южноамериканская фирма осознает ценность молодого человека, чья честность останется неколебимой, на чью преданность можно положиться. На англичанина всегда можно положиться в любой игре…

– И он не слукавит, как никогда не лукавит в крикете, – добавил Бобби.

Викарий с сомнением посмотрел на сына. Похожая фраза, великолепная фраза, уже была готова сойти с его языка, однако некая нотка в интонации Бобби делала ее не вполне искренней.

Молодой человек, однако, произнес ее абсолютно серьезно.

– И все же, папа, – спросил он, – почему это письмо прислали мне?

– Что значит твое «почему»?

– В Англии много англичан, – объяснил Бобби. – Крепких жизнерадостных парней, сплошь честных крикетистов. Почему они выбрали меня?

– Наверное, твой последний командир порекомендовал тебя.

– Да, такое возможно, – с сомнением сказал Бобби. – Впрочем, это ничего не значит, потому что я не могу принять это предложение.

– Не можешь? Мой дорогой мальчик, что ты хочешь этим сказать?

– Ну, дело в том, что я уже договорился, понимаешь? С Баджером.

– С Баджером? С Баджером Бидоном? Какая чушь, мой дорогой Бобби. Это серьезное дело.

– И, скажу тебе, принять такое решение тяжело, – вздохнул Бобби.

– Любая твоя дурацкая договоренность с юным Бидоном в данном случае ничего не значит.

– Она важна для меня.

– Твой Бидон совершенно безответственный человек. Насколько я понимаю, он уже стал источником существенных неприятностей и расходов для его родителей.

– Ему просто не везло. Баджер невероятно доверчив.

– Везло – не везло! Я бы сказал, что этот молодой человек ни разу в жизни ни к чему руки не приложил.

– Ерунда, папа. Он же вставал в пять утра, чтобы покормить этих мерзких кур. И не его вина, что все они подхватили эту самую заразу, не знаю, как там она называется.

– Я никогда не одобрял эту идею с гаражом. Чистейшая глупость. Тебе надо отказаться от участия в ней.

– Я не могу этого сделать, сэр. Я обещал и не могу подвести старого доброго Баджера. Он рассчитывает на меня.

Дискуссия продолжилась. Викарий, руководствуясь предвзятым мнением на тему Баджера, просто не мог взять в толк, что обещание, данное этому молодому человеку, к чему-то обязывает. Позиция Бобби выглядела в его глазах упрямым и решительным стремлением вести праздную жизнь в обществе едва ли не худшего из всех возможных компаньонов. Бобби, с другой стороны, упрямо твердил первоначальный тезис, гласивший, что он «не может подвести старину Баджера».

В конце концов разгневанный викарий покинул комнату, а Бобби тут же засел писать фирме «Энрикес и Дайо» о том, что не может принять их предложение.

Писал он, вздыхая. Поскольку упускал тот единственный шанс, который, скорее всего, никогда уже не повторится в жизни. Однако альтернативы этому решению, с его точки зрения, не было.

Позже на поле для гольфа он изложил всю проблему Фрэнки. Девушка выслушала его внимательно.

– Так, значит, тебе надо было бы плыть в Южную Америку?

– Да.

– А тебе хотелось бы этого?

– Да, почему нет?

Фрэнки вздохнула.

– В любом случае, – заявила она решительным тоном, – я думаю, что ты поступил правильно.

– Это ты насчет Баджера?

– Да.

– Я не мог подвести старого жулика, так?

– Так, но смотри, чтобы этот старый жулик, как ты его называешь, не облапошил тебя.

– O! Я буду настороже. Как бы там ни было, со мной ничего плохого не произойдет. Никаких капиталов за моей душой не числится.

– Это будет забавно, – сказала Фрэнки.

– Почему?

– Не знаю почему. Просто прозвучало крайне мило, свободно и безответственно. Впрочем, если хорошенько подумать, то и у меня нет никаких капиталов. То есть отец выдает мне пособие, а кроме того, я могу жить во многих домах, пользоваться услугами служанок, одеждой, кое-какими уродливыми фамильными драгоценностями, кредитом в магазинах; но все это на самом деле принадлежит семье, а не мне.

– Ну какая разница. – Бобби умолк.

– O нет, на мой взгляд, разница есть, и разница большая.

– Да, – согласился Бобби. – Разница большая.

Он вдруг отчего-то приуныл.

Они в молчании перешли к следующей площадке.

– Я завтра уезжаю в город, – сообщила Фрэнки, пока Бобби устанавливал мяч.

– Завтра? Ох, а я намеревался предложить тебе устроить пикник.

– Мне было бы приятно. Но все решено. Понимаешь, у отца снова приступ подагры.

– Тебе надо остаться и ухаживать за ним, – произнес Бобби.

– Он не любит, когда за ним ухаживают. Это ужасно раздражает его. Он предпочитает общество лакея. Который полон сочувствия и не обращает внимания на то, что в него вечно что-то швыряют и обзывают проклятым тупицей.

Бобби срезал свой мяч, угодивший прямо в песок.

– Тяжелая участь, – проговорила Фрэнки, отправляя прямо над ним собственный мяч. – Кстати, – заметила она. – Мы можем встречаться с тобой и в Лондоне. Ты скоро туда приедешь?

– В понедельник. Но… ничего хорошего у нас не выйдет, правда?

– Что значит «ничего хорошего»?

– Ну, то, что большую часть времени я буду работать автомехаником. То есть…

– Даже в таком случае, – продолжила Фрэнки, – по-моему ты вполне способен явиться на коктейль и набраться, как и любой из моих знакомых.

Бобби только покачал головой.

– Могу пригласить гостей на пиво с сосисками, если такая перспектива больше нравится, – предложила Фрэнки.

– Ну, Фрэнки, сама подумай, что в этом хорошего? Я про то, что буду чужим в твоей компании. Ты дружишь с другими людьми.

– Уверяю тебя в том, – произнесла Фрэнки, – что у меня собирается самое разнообразное общество.

– Ты делаешь вид, что не понимаешь меня.

– Можешь привести с собой Баджера. Будет тебе приятель.

– По-моему, ты с предубеждением относишься к Баджеру.

– Смею признаться, да. В обществе заик я сама начинаю заикаться.

– Подумай сама, Фрэнки, ничего хорошего не получится, и ты сама знаешь это. Это здесь у нас дружба. Делать особенно нечего, и мое общество, должно быть, лучше, чем полное отсутствие всякого общества. Я хочу сказать, что ты всегда чрезвычайно благосклонна ко мне, и я благодарен тебе за это. Но я никто и прекрасно это знаю… То есть…

– Если ты закончил с описанием своего комплекса неполноценности, – с холодком промолвила Фрэнки, – то, может быть, попытаешься вывести мяч другой клюшкой.

– В самом деле… Я… Черт! – Он извлек из сумки нужное снаряжение. Фрэнки с легким злорадством проследила за тем, как он пятью ударами клюшки вывел мяч из песка, подняв окружившее их облако пыли.

– Лунка твоя, – объявил Бобби, поднимая мяч.

– Думаю, да, – согласилась Фрэнки. – А с нею и вся партия.

– Сыграем еще на прощание?

– Нет, едва ли. У меня еще много дел.

– Конечно, а как же иначе.

Они молча дошли до конторы гольф-клуба.

– Что ж, – произнесла Фрэнки, протягивая Бобби свою руку. – До свидания, мой дорогой. Так чудесно воспользоваться тобой, пока я здесь. Может, свидимся снова, когда мне нечем будет заняться.

– Вот что, Фрэнки…

– Быть может, ты снизойдешь к моему приглашению на дешевую распродажу. Как мне кажется, перламутровые пуговицы можно недорого приобрести в «Вулворте».

– Фрэнки… – Слова его потонули в шуме мотора «Бентли», только что запущенного девушкой. Небрежно взмахнув ладонью, она покатила прочь.

– Проклятье! – воскликнул Бобби самым расстроенным тоном.

Фрэнки, рассудил он, повела себя как нельзя хуже. Возможно, конечно, и он не проявил особого такта, однако, черт побери, не погрешил против истины.

Ладно, может, и ему не следовало произносить вслух свои мысли.

Три следующих дня показались ему бесконечно долгими.

У викария заболело горло, в результате чего он изъяснялся теперь шепотом – в тех случаях, когда отверзал уста. Разговаривал он теперь крайне мало и не скрывал, что присутствие своего четвертого сына терпит из христианской кротости. Даже пару раз процитировал Шекспира про змеиный зуб[4] и все такое.

В субботу Бобби ощутил, что уже не в силах более переносить атмосферу родного дома. Он попросил миссис Робертс, на пару с мужем властвовавшую в хозяйстве викария, дать ему пакет сэндвичей и, дополнив угощение бутылкой пива, купленной в городе, отправился на личный пикник.

Последние несколько дней ему самым жутким образом не хватало Фрэнки.

Старики уже вообще дошли до предела… занудствуют по всякому поводу.

Растянувшись на поросшем папоротником берегу, Бобби погрузился в спор с самим собой относительно того, как лучше поступить: сперва съесть ланч, а потом поспать, или же сперва поспать, а потом перекусить.

И пока он размышлял таким образом, дело уладилось само собой: он уснул, даже не заметив этого.

Когда проснулся, на часах было уже полчетвертого! Бобби ухмыльнулся, подумав о том, с каким неодобрением его отец отнесется к подобному времяпрепровождению. Добрая прогулка на вольном воздухе – миль так двенадцать – вот что подобает здоровому молодому человеку. Далее с неизбежностью следовала сакраментальная фраза: «Ну, теперь я, наверное, заслужил свой ланч».

«Дурость несусветная, – думал Бобби. – Как можно заслужить ланч долгой пешеходной прогулкой, тем более что ты не хочешь никуда идти? Какой в ней смысл? Если она приятна тебе, значит, ты всего лишь ублажаешь себя, а если неприятна, значит, ты просто глуп, осуществляя ее».

После чего мысль его обратилась к незаслуженному ланчу, и Бобби со вкусом употребил его, удовлетворенно вздохнул и откупорил бутылку пива, которое показалось ему непривычно горьким, но тем не менее освежало.

Наконец он снова откинулся на спину, забросив пустую бутылку в куст вереска.

Он чувствовал себя богом на этом месте. Весь мир был у его ног. Фраза, конечно, но какая фраза! Он способен сделать что угодно, стоит лишь захотеть! Планы, полные великолепия и отважной инициативы, один за другим вспыхивали в его голове.

Потом ему снова захотелось спать. Летаргия овладевала им.

И он уснул.

Тяжелым, мертвенным сном.