Почтальон vs Редактор

1943 г., Евгений Соболев

Деревня как будто выросла перед глазами: казалось, только что был этот бесконечный лес, и вдруг стоит рядок покосившихся, каких-то тусклых хат с соломенными крышами, а между ними – пара черных танков с крестами и туда-сюда снуют фигуры в серых касках и шинелях. По крайней мере, так это воспринял Соболев, когда, наконец вышел на первую по пути поляну, а может это его полу-угасшее от боли и усталости сознание такими образами передало это в мозг, который и дал телу команду:

– Стой! Падай! – и Женька свалился прямо рядом со свежей коровьей лепехой от деревенского выпаса, а затем, ужом, стараясь не шевелить траву, пополз назад.

– Стой! – вновь пришла команда от неизвестного голоса. – Ползи направо! – он даже обрадовался ее появлению, хотя и слышал недавно, но, тем не менее, был готов выполнить любое его указание теперь, как будто хватался за соломинку.

Ползти пришлось всего-то каких-то 20 метров: на краю поляны, утопая в траве почти наполовину, стоял кривой кирпичный остов небольшой церквушки, поросший изнутри мхом и небольшими деревцами. Остались только стены, половина крыши и скелет маковки высотой всего метров 10, как будто опиравшийся на две высокие березы. Евгений аккуратно дополз до ближайшего проема в стене, приподнялся, стараясь не смотреть в сторону деревни, и тяжело перелез внутрь постройки.

– Вроде бы не заметили, – подумал он спокойно, и вновь прислушался.

Было тихо, танки не гудели, пушечный гром вдали почти стих, только немцы рядом в деревне неразборчиво переговаривались.

– Теперь в тот угол и вниз! – вновь голос давал не терпящий возражения приказ.

Евгений, пошатываясь и спотыкаясь о камни, подошел к указанному месту. Там, среди обломков кирпичей, у корней пробившейся через разрушенный фундамент к небу изогнутой осинки, что-то чернело.

– Когда-то здесь был алтарь и стояла стена с чудотворными образами, – подумал он, вспомнив опять тетю, которая, иногда тайком, в воскресный вечер, водила его в такую же маленькую, черную, но каким-то чудом еще действовавшую, церковку в родном селе на Урале.

Теперь ничего здесь не было, но, нагнувшись, он нащупал ржавую бурую ручку и с трудом поднял дверь небольшого люка, ведущую в подпол. Пахнуло сырым гнильем, он обернулся, боясь, что легкий скрежет от дверцы мог привлечь внимание немцев, ходивших по деревне, но было тихо. Уже вечерело, он чувствовал страх, усталость, боль и голод, но больше идти было некуда, и, как будто по неведомо от кого полученному приглашению, он нащупал ногой земляные ступени, с трудом сделал несколько шагов вниз. Нагнувшись вперед, Евгений оказался в землянке размером метр на метр примерно, пустой, влажной и холодной. Через минуту его глаза привыкли к тусклому, идущему сверху от лаза свету от низкого, садящегося за деревьями солнца, и он смутно различил небольшой предмет, стоящий почти посередине. Это был небольшой деревянный ящик, даже, скорее, коробка, слегка присыпанная сырой землей. Он потянул ее на себя, и, прижимая к телу здоровой рукой, осторожно поднялся наверх, снова осмотрелся и прислушался. Все также, но на сей раз он ясно услышал канонаду, как ему показалось, ближе, чем раньше, и легкий, но нарастающий гул в небе.

Теперь коробка занимала его внимание. Она была явно очень старой, сколотой из тонких досок, уже немного гнилых и совсем грязных, из которых торчали ржавые и толстые гвозди. Соболев достал свой «ТТ» и аккуратно, рукоятью, подцепил крышку. Коробка развалилась, обнажив два засыпанных землей холщовых мешочка, стянутых грубой шнуровкой. Он взялся за один из них, больший по размеру и более тяжелый, и растянул узел. Удивительно, но там были два небольших куска твердого вещества грязно-янтарного цвета, которые он узнал сразу. Его дед держал пасеку и часто приносил внучку севший мед, затвердевший, но сохранивший тогда вкус и аромат. Есть хотелось так, что он схватил меньший из кусков и засунул в рот почти целиком. Разжевать не получилось, но ароматный вкус ударил в голову, на секунду стало очень хорошо, и Женя, медленно перекатывая языком начинающий растворяться сгусток, обратил внимание на второй мешочек. Он был совсем небольшим, и, развязав его, он достал лишь небольшой, грязно-белый сложенный вчетверо лист бумаги с коричнево-бурыми, витиеватыми, крупными строками. В лесу темнело, а зажигалку Соболев потерял при падении своего ИЛа. Но, повернув лист к свету закатного солнца, еще пробивающемся сквозь листву, он начал, с трудом разбирая в темноте и читая непонятные слова, понимать их смысл. Текст был явно старый, с размашистыми завитками заглавных букв и со знаками «ять». Примерно через минуту стало ясно, что кто-то неизвестный обращается непосредственно к нему, Евгению Соболеву, ничего про него не зная, но, тем не менее, как будто стоит сейчас рядом с ним, как будто повторяет написанный им странный текст:

«Я пишу тебе эти строки, ибо Глас Грядущего попросил об меня этом. Я знаю, что ты сейчас болен, устал, ранен, страшишься и потерял надежду. Ибо не знаешь ты, что происходит, что ты видишь и что ты слышишь. Но само письмо сие есть свидетельство высшей мудрости. Мне сказали написать его для тебя, но не ведомо мне, когда ты его откроешь, через год, десятилетие или век. Я оставляю тебе свежий мед, чтобы ты мог подкрепить тело, и эту бумагу, прочитав которую ты подкрепишь дух свой. Посему знай: то, что ты слышишь есть знак тебе и высшая благодать божия. Повинуйся этому Гласу всецело, ибо сие значит, что ты избран менять и творить историю. И в самый мрачный час, услыхав сей Глас, выполни что велит он, ибо все это ты сделаешь во имя отчизны и во благо ее. А когда придет твой черед встать пред лицом Господа, ты это тоже знать будешь. Верь, ибо грядущее грядет.

Адъютант штаба 2-ой Армии, поручик Алексей Берестов, июня 7го дня, 1812 год».

– Хэндэ! – резкий и громкий приказ за спиной вывел Евгений из секундного оцепенения и осознания написанного.

– Все, вот и конец, – подумал он, и не выпуская это дурацкое, только что заставившее его потерять всякую бдительность и, вероятно, приведшее его к гибели письмо, он обреченно повернулся. Два немца стояли уступом, один позади другого, всего метрах в пяти, наставив на него свои винтовки. Казалось, они были не меньше него изумлены тем, как просто и глупо им попался этот русский.

– Хэнде хох! – повторил первый из них и повелительно качнул стволом. Евгений медленно начал поднимать руки, но тут резко грянул в голове тот же голос, почти крикнув ему лишь одно слово:

– Ложись!

Спустя секунду в уши врезался мгновенно нарастающий знакомый гул от пикирующего где-то совсем рядом штурмовика, и, когда он начал падать на землю, заваливаясь вправо, все вокруг зазвенело от свистящего ракетного снаряда, и, показалось, что совсем рядом пространство буквально раскололось от взрыва. В глаза и лицо полетели комья, щепки, какие-то ошметки, а затем сознание отключилось. Но спустя лишь минуту Соболев пришел в себя и тяжело поднялся, отряхиваясь и откашливаясь, и смог быстро оглядеться. Там где только что стояли эти два немецких солдатика, теперь дымилась воронка от промазавшего по деревне ракетного снаряда, но чуть дальше уже было зарево – горели два деревенских дома, и гитлеровцы метались посреди огня, уже не обращая на Женьку никакого внимания. А того письма в руке у него не было….