Под черной звездой

ПРОЩАЛЬНАЯ ВЕЧЕРЯ Рассказ шестой Я несчастен. А ты с твоим могуществом, кто ты?

Было уже далеко за полночь, когда мы с Терновцевым, сильно проголодавшись, вспомнили об ужине. Но так как мы спохватились слишком поздно, ресторан был уже закрыт, то нам пришлось на этот раз довольствоваться по-солдатски сухим пайком. Весь наш провиант состоял из очень скудных запасов двух беспечных холостяков: небольшого куска ветчины, нескольких тощих рыбешек, подвяленной воблы, пары ломтиков зачерствелого хлеба, да полдюжины бутылок кислого жигулевского пива. И надо было самому видеть, чтобы удостовериться, с какой почтительностью он относился к этим остаткам роскоши из полу бросовых продуктов. Нет, то не было скопидомством или скареднической жадностью "скупого рыцаря", обладателя несметного сокровища, то была укоренившаяся в нем с детства, привычка, втравленная в него, как серная кислота в железо, возможно религиозным постом, возможно условиями его социального происхождения, а может быть и длительной политической голодовкой. Честно признаться, меня и самого вначале это несколько обескуражило: как то уж не вязалось одно с другим, не верилось в его особенное донкихотство, не верилось что человек, обладавший неограниченной возможностью, был бы также, как всякий другой, естественен и не прихотлив в жизни. Правда, в поведении его я не усмотрел и грамма напыщенной, напущенной актерской наигранностью в благочестие... Не было это похоже и на благовоспитанную сдержанность ортодоксального аристократа, хотя соблюдение кодекса чести и скромности и для него было богослужебной данью и вершиной суеверного преклонения. По-видимому здесь то и крылась интересующая нас тайна его аскетического воздержания от многих земных соблазнов, иначе что могло еще мешать молодому здоровому человеку окружить себя реальным изобилием во всем, если он мог по всякой своей прихоти, как мы теперь с вами знаем из предыдущего, и пить, и есть самые дорогие заморские вина и кушанья, мог жить и не тужить, утопая в бриллиантовой роскоши. Пользуясь и славой гения, и властью короля, и не истязать себя повседневными лишениями... Но здесь дело было, по-моему, еще и в том, что Терновцев никогда не принадлежал к числу великих шарлатанов, которые всегда стремятся во что бы то ни стало заполучить для себя желанную выгоду, всегда подумывая, как бы занять повыше положение в обществе в обмен на свои очень скромные достижения в области знаний и способностей, а там хоть трава не расти... Терновцев был контрастной противоположностью всей этой бездуховной просвещенности. В отличие от "людей пользы" он бы в "миру" свободным от практического интереса, порвавший с ним и живущий своей особой жизнью в мире чистой красоты и истины, как бы совершенствуя несовершенство самой природы. Люди-гении, к которым он принадлежал несомненно, это исключительные существа. Их в мире единицы, и они всегда несчастно одиноки, потому что их образ мышления, их творчество не понятны современникам и по-настоящему оценивается их уникальный вклад в развитие общества лишь будущими поколениями. Оттого-то и находятся они в постоянном конфликте с миром практической жизни, оттого-то и мытарствуют они, что отрешаются от своих утилитарных потребностей и видят в предмете природы или продукте своего труда не материальную их сторону, а их идеи, трактуемые в плановом духе, то есть: созерцая и восхищаясь, не обладать и иметь; находя свое удовлетворение в экзотическом созерцании перехода низших материй в высшую стадию сублимации, которую лишь им, одиночкам, дано постигать как божественное откровение. Балансируя между существованием и бытием, воспринимая недоступную обычным людям сущность вещей, а не только полезные впечатления от них. Терновцев нес людям тот тайный их свет истины, который просветлял и снимал с каждого давящий на него груз грубой серой действительности и который этим своим магическим лучом пробуждал во всяком, с кем он сходился и веру, и любовь, и великодушие, и красоту. "Возрождение утраченных традиций в отечественной культуре невозможно без полного изгнания из ее сферы антинародной коммунистической идеологии", говорил он в одной из последних бесед со мной. Идеологическая секуляризация, по его словам, и привела к разрушению всех прежних человеческих ценностей и надежд. Тяга к коллективным хлябям, считал он, оборачивается для людей изживанием у них фантазии, воображения, что порождает в каждом и душевный разлад, и физическую надломленность... "И пока воля толпы, - обобщено взвешивал он, - называемая классовой борьбой, не станет лояльной, и путь ее прогрессивным, а не реакционным, о фантастической ауре возрождения, провозглашенной в "перестройке", которая должна была бы освятить всех нас своим святым огнем возращенной свободы, сблизив умы и души людей, и которая должна была бы, наконец, остановить духовное вырождение нашей нации, сделав усиленный рывок к своему перерождению, что несомненно благодатно содействовало бы и другим народам, населяющим нашу страну, к переходу в высшее свое состояние во смене старого мышления, в оценке всех других критериев жизни, нечего и мечтать. "Век мой - зверь мой", - сказанное однажды Осипом Мандельштамом еще в начале нашего столетия и сегодня продолжает висеть дамокловым мечом над грешными потомками Адама... Позади остались также крупные сибирские города, как Тюмень, Ишим, Омск, Барабинск. Приближались неумолимо и столица Сибири - Новосибирск, где на станции Терновцев должен был сделать пересадку на другой поезд, точнее, на один из поездов южного направления, следующих в сторону Алма-Аты, Ташкента, а мне следовало еще долго, долго потом в мрачном одиночестве продолжать свое межконтинентальное путешествие дальше на Восток, до самого синего моря... Пыхтя натружено, наш поезд, убивав скорость, настороженно, будто примеряясь, стал несмело въезжать в клеточную дыру - громаду железнодорожного моста через Обь. Сквозь просветы прыгающего перед глазами частокола лестничных маршей из остальных могучих швеллеров дорожного сооружения можно было видеть из окна движущегося вагона обширные плесы реки, намытые прошедшим недавно половодьем; узкие глинопесчаные косы и даже целые подводные острова, отмеченные на бурой воде полосами буями; были видны и дымные светящиеся масляные полосы тавота или солярки, что растянуто текли широким неуклюжим монстром с постоянно меняющейся своей внешней формой. Особо выделялись по обе стороны водной глади и оба крутые берега реки, захламленные всякой всячиной, начиная с бугристых завалов строительного мусора и отходов из железобетона до целых гор ржавеющей сельхозтехники, возвышающейся мрачным памятником советской бесхозяйственности, что царила и царит еще по всей стране. Вверху и внизу по течению шли и шли нескончаемые не обихоженные и замызганные "родные наши плавсредства". То были самоходные суда и буксируемые ими баржи. Загруженные: одни - контейнерами, бетонными плитами; другие - щебенкой, рубероидом, битумом, - но больше всего шло их порожняком. На всем протяжении извива реки, куда достигало зрение, не было видно ни одной настоящей яхты - парусника, а так хотелось увидеть мне, если и не современную бригантину - лайнер, то по крайности какую-нибудь завалящую самодельную яхтенку, но чтобы она была легкою и вольною под белоснежным парусом, какие плавают по морям в чужедальних странах... Где-то в соседнем купе забренчала фальшиво гитара и чей-то сиплый голос запел популярную песенку-однодневку. "Пойдем послушаем, что ли? предложил мне Терновцев. - Не настроенность инструмента невозможно как ухо режет!" - пожаловался он. "А мне так ничего, наверное, медведь на ухо наступил", - смеясь, ответил я. Выйдя в коридор, мы постучали в дверь чужого купе, где веселились подвыпившие люди. Дверь открылась и нас впустили, пригласили в гости. Компанийка из четырех человек, изрядно разгоряченная крепкими напитками, шумно потеснились, уступив нам место с краю. "Если можно, разрешите подстроить Вашу гитарку, - не садясь на диван, потянулся Терновцев к играющему "вокалисту". "Пожалуйста!" - протянул тот дешевенький свой инструмент, несколько сконфуженный и недоумевающий. Пройдя быстрым-быстрым постукиванием по всем струнам гитары большим пальцем правой руки но несколько раз кряду: сверху вниз и снизу вверх, он левой рукой стал поочередно подкручивать влево вправо каждый из семи колков струнодержателя на головке грифа гитары, добиваясь на слух более четкой гармонии ее строя. Первые же звуки аккордов, взятых им легко и непринужденно, пролили нежные заунывно-тягучие мелодии, то ли из русских народных песен, то ли из каких-то старинных романсов. Импровизированно зрелище, устроенное Терновцем прямо в коридоре вагона, было настолько адаптирующим, действенным, что казалось, проводил его никто иной как сам Иерофант из древнегреческих мистерий, открыватель святых истин и тайн, покровитель отрешенных. Особенно внушительно было его виртуозное исполнение на гитаре сложнейших пассажей с имитацией то разметелистых посвистов, так напоминающих зимнюю вьюгу в зимний вечер, и душераздирающего плача со смертным стоном из тоскливой песни зверя в морозную ночь; то обнаженной клятвы верности из весенней трели соловья, пересмешливого свиста скворца, шепелявого щебета ласточки, утомленного писка синицы, жаворонкового уговора, - даже на этом плохеньком инструменте ну просто завораживало. Да и залихватские переборы с огневыми подхватами и затухающими на миг повторами цыганских фантазий и плясок не могли не взволновать, не воодушевить всякого человека, не могли оставить равнодушными тех, кто это представление видел слышал. Не менее часа он ублажал своей артистичной игрой, проникнутой мрачной печалью, и загадочным символизмом, взбудораженных, полусонных пассажиров, высыпавших в коридор в самом неприглядном неглиже, одетых кто как, на скорую руку, по всей видимости вовлеченных в эту историю назло, вопреки их желанию каким-то новым чувством родившейся у них тайной подчиненности. Были здесь и "пришлые" из других вагонов, но они, также как и все другие "наши", сразу же становились ярыми его поклонниками и фанатичными почитателями гитары, хотя до того и были такими заурядными не личностями, пресмыкателями жизни: занудными и скучными, мало подъемными на что-либо высокое, эстетичное, утонченное... Одним словом, были такие типичные чада посредственности "эрзац совки", а преобразившись, стали вмиг людьми живыми, настоящими, с избытком эмоциональных переживаний беспокойством духа... Зашипели, завизжали тормоза, поезд словно бы запнулся раз, другой и, резко сбавив скорость, дальше еже будто плыл по инерции. Слева замелькали в окне старинные, еще с царских времен, постройки паровозного дела из красного кирпича с ажурными арками, художественно очерчивающие своими зубострочными венцами-выступами в местах проемов дверей и огромных окон у всего здания. Справа побежали серые современные привокзальные постройки ширпотреба: газетные киоски, буфеты, павильоны, обшарпанные закусочные, облупленные камеры хранения... Вынув из багажной ниши новенький компактный свой чемодан, следом за ним Терновцев достал с верхней полки и туго набитый, уже упомянутый ранее, кожаный саквояж. Опустив их рядом на пол, он посмотрел в дверное зеркало: расправил сбившийся под лайковым чернового цвета плащом на шее черный шарф, поправил съехавшую набок бляху-пряжку широкого пояса, что перехватил его стройную талию; поправил слегка на голове чудное свое каракулевое кепи, тоже черной, с высокой тульей и миниатюрнейшим козырьком. Приведя таким образом себя в порядок и оставшись довольным своим внешним видом, он взял в одну руку чемодан, в другую саквояж и устремился к выходу. На предложенную мною помощь донести что-либо из вещей до вокзала, он встал из скромности мягко отнекиваться. Тогда я не дожидаясь согласия, перехватил прямо на ходу у него ручку саквояжа, но тут же чуть было не споткнулся под его тяжестью... "Что это в нем? От чего он такой тяжелый!" - в эмоциональном западе воскликнул я и в том же духе шутя добавил: - Уж не золотишко ли намыли ямальские старатели?! "Ты же знаешь, что ни к чему мне сие пристрастие", - также фамильярно отшутился и он. И уже на полном серьезе напомнил мне, что никогда в жизни желтый дьявол не занимал его внимания ни с материальной стороны, ни со стороны тщеславия, власти... - "Представь себе, что в этом портфеле не менее двух десятков блокнотов с моими рукописями набито, - интригующе сообщил он мне, - еле втиснул их туда. Знаешь, таскать тяжело, и бросить жалко, - перефразировал он с чеченским акцентом одну очень избитую походную байку". - "А какого они содержания? - полюбопытствовал я, двигаясь вслед за ним к выходу. - Может в них есть и ответы на те вопросы, что по ночами так мучают меня", - я прочно наседал на его характер. - "Возможно и есть! - терпеливо бросил он, не оборачиваясь ко мне, наверное, только для того, чтобы я от него поскорее отстал. - Видишь ли, почувствовал мою обиду, обернулся он и стал мудрено-мудрено пояснять мне: - Там в основном запечатлена жизнь моих вещей снов и кое-что еще..." Это как бы побратимы Янусова мышления: совмещение несовместимого; это такой процесс, когда происходит пространственное совпадение временных противоположностей... Проще говоря, - тут же поправил себя Терновцев. Это результат материализованных сновидений: исключительнейшая соотносенность событий во времени: настоящего и будущего или будущего с настоящим, в общем, понимай как хочешь: ветер вечности листает наугад страницы из Книги Жизни - Мы призваны упорядочить их... - "А можно ли мне познакомиться со всем этим добром", - робко упросил я. "Теперь, пожалуй, что нельзя: поздно", - со сдержанным упрямством вымолвил он, уже стоя ко мне боком и указывая кивком головы на обширную именную вывеску на фасаде вокзальной стены, вдоль которой мы немедленно проезжали. "Вот мы, наконец, и приехали. Я всем вам уже, пожалуй, изрядно надоел", добавил он с холодной иронией на устах. Ему никто не ответил, да он ответа и не ждал, знал его заранее... Кондуктор открыл дверь вагона, и мы вступили с ним на священную когда - то для моих предков землю... Как вороны, как шакалы, готовые поживиться богатой добычей, стояли в ожидании у каждого вагона дюжие, с гладкими и нахальными рожами, милиционеры и носильщики по всей форме, во всем форменном оборудовании и с номерным знаками на груди: один - с дубинками, другие - с тележками... Удачно миновав их преграду с божьей помощью, а может и с помощью магии Терновцева, мы тут же снова очутились в "почетном" плену, но теперь уже в кольце шумной толпы ворожей - цыганок с чумазыми и оборванными детьми на руках. Не вступая с ними ни в какие "дискуссии" Терновцев молча достал из кармана деньги и дарственным жестом вначале швырнул им под ноги целую горсть одних серебряников, а следом, будто откупаясь от них, запустил веером по кругу и целую колоду красненьких ленинок, точно импровизируя знаменитую сцену Мефистофеля из бессмертной трагедии Гете "Фауст". Нет, не издевался он над ничтожеством советских "цооб политик"... Нет! Нет! Не тщеславие красование собой, не рекламирование широты человеческой натуры был этот его жест по раздаче барских щедрот; не пробуждение царского великодушия в отношении к своим верноподданным являлось его дарение, не было это и знаком благочестивых намерений коронованного вельможи, но эта была значительная, хоть и скрытая, политическая акция, проведенная великим магом, гражданином, патриотом. Как всякий здравомыслящий и самокритичный человек, он не мог не считать себя скомпрометированным, не вовлеченным в ответственность за нищету и бесправие всех своих соотечественников, независимо от того, кто они безработные, тунеядцы, дети-бездомники, немощные старики или юродивые, калеки. Не мог он, хотя бы как-то не помочь этим несчастным людям, не принять участие в их бедах, поскольку на его родине торжествовало зло и хоть и не по личной его вине, но оно торжествовало повсеместно и во всем. и он допустил его, не воспрепятствовал сговору преступного режима, не пробудил огонь свободы у сограждан, не привил им ненависть и презрение к унижению и рабству. Живое кольцо, окружавшее нас, мгновенно распалось: цыганки радостно кинулись наперегонки в разные стороны подбирать рассыпанные на землю желанные монеты и развеянные ветром по площади сов дензнаки, а мы как шли, так и шли, только посерьезневшие, помрачение. Попрошайничество для них было обычным способом существования, для нас - чудовищным оскорблением, национальным стыдом и позором России... Я проводил его до самого внутреннего зала для транзитных пассажиров, где мы и распрощались с ним как друзья - единомышленники, крепко пожав друг другу руки... Возвратясь к себе в вагон, я с ужасом вспомнил, что забыл спросить у него визитную карточку, да поздно спохватился поезд ушел... Так вот всегда бывает в нашей бешеной жизни, что все близкое нам, все дорогое для нас, мы ценим по-настоящему только тогда, когда оно становится для нас недосягаемым и в расстоянии, и во времени... Да и вообще в последующей жизни... Неописуемый восторг и именуемое воодушевление испытал я сразу же по приезде к себе домой, получив на свое имя довольно объемистую посылку. И от кого б Вы думали? Да! Да! Именно от Терновцев. И содержимое которой было??? Точно! Точно!... Состояло оно из тех самых его рабочих бумаг, что он вез тогда с собой и пузатом саквояже. Поверх тетради в посылке лежала его сопроводительная записка следующего содержания: "Все, что мы знаем о жизни, охвачено сомнением, а не уверенностью, ибо уподоблена она вся хаотичным фантасмагориям отшельника..." Внизу стояла его подпись Ма-Хроу. По-видимому, это древнеегипетское выражение было взято Терновцевым за псевдоним совсем не случайно, а со скрытым смыслом, поскольку имело оно в себе множество значений, которые во многом точно отображали его личностные эгоцентристкие качества: Мысленное творящий! Словом воплощений! Волей совершающий!

ФОЛИАНТ ТЕРНОВЦЕВА ФАНТАСМАГОРИИ ПРОРОКА (жизнь снов) Книга вторая ОТ АВТОРА Вниманию читателей предлагается очень интересная книжка мистического содержания, - о всем самом загадочном, таинственном и запредельном... Автор ее - всемирно-известный доктор метафизики Евгений Терновцев. Посредством волшебной силы, зашифрованный в этой великим магистром, каждый из читателей может достичь самого заветного в жизни и даже поправить свое здоровье, если сердцем прочтет потаенный код этой магической вещи... Не рука, обогощенная мысль, обличенная проникновенным словом, - и творит, и разрушает...

НАПОМИНАНИЕ ОТКРЫВАЮЩЕМУ КНИГУ

Водой небытия зародыш мой вспоен! Огнем страдания мой мрачный дух зажжен! Как ветер я ношусь из края в край Вселенной и горсточкой земли закончу жизни сон. Омар Хаям

Я, Евгений Терновцев, вольный дух Природы, извечный гений Добра и Зла, Любви и Ненависти, радости и роковой печали, - возвещаю всем вам, разумеющим поселенцам Земли, как самым добрым, так и самым злым; и не очень добрым, и не очень злым, что поставил меня Господь стражем дел человеческих, повелев вразумлять и остерегать людей от всех деяний неправедных... И поведал мне Бог тайну тайную как исцелять всех тех, кто пил и пьет вино ярости божьей, кто стал жертвою своей непомерной гордыни и кто пролили кровь за неправду самозванных царей... И наделил Он меня властью властною, чтоб щадить я мог раскаявшегося грешника и кару слать всем ослушникам несговорчивым: и мир несу я, и меч, кого благословляю, тот будет благословен - кого прокляну. Тот будет проклят, ибо слово мое равнозначно творенью, проникновенная суть его изменяет судьбу человеческую!!! оберег для людей доброжелательное ко мне расположение - гнев мой, может убить их! пророк и смерть - язвят единым жалом! Да! Говорю всем вам из числа сомневающихся, - я самый могущественный и самый богатый человек среди землян, потому что виделся с богом !..Да, говорю всем Вам неверующим в бога,- я самый могущественный и самый богатый человек среди людей, хотя никогда и не был наделен властью государственных структур и без лишнего всегда гроша в кармане. Благодаря лишь вере в бога я смог достичь заоблачных вершин. Я тот, чья только мысль дает и принимает форму каждой вещи, перед которым жизнь всех существ, есть меняющаяся тень или исчезающий пар... Я тот единственный человек на этой грешной земле, которому удалось рассекретить секреты тайного знания - Великих Монголов, - того всесильного знания, благодаря чему эти величайшие мудрецы и волшебники, древние полубоги Тибета впрямую иль косвенно влияли и на жизнь людей, и на устройство систем государственных и даже, на возрождение или на исчезновение целых морей и компонентов... И по сей день описание действия, того потустороннего феномена, существующего не в вещах, а только в божественном интеллекте - никогда и нигде не отражались и не фиксировались ни одним из гениев земли, ни в одном виде искусства, ни в одной книге жизни... Эта книга-руководство для совершения не только людей благонравных, честных и верных, но и для тех, кто с полным ожерельем грехов, кто не верует в тайну Бога, а в сердцах их хоронится зло... Мы записали в ней, что люди совершили... В этой книге, красноречивой скорби волшебства, есть много того, что многим из людей можно взять себе в пример для действия или же установку своей мечты, чтобы стать в душе и мыслях - выше, чище, лучше. В этой книге рассказывается о том, как один обездоленный малец из далекой окраины, неумно жаждущий знаний, однажды нечаянно коснулся загадочных свойств мистицизма. И многие годы потом, и даже целые десятилетия подряд напряженно работал над ними, пока не сумел материализовать с божьей помощью самые несусветные свои фантазии. Эта повесть о том, как пройдя через все горнила Великого испытания, преодолевая стойко и суровый аскетизм отшельничества, и безропотно перенося жесточайшие удары судьбы, этот блаженный в конце концов все-таки добивается своего - становясь со временем всесильным магом, доктором метафизики, преславным Ма-Хроу, великий магистр, человеком приближенным к богу, а потому сведущим во всяком знании, о всяком деле - годами наперед: и мыслью творящий, и словом воплощающим, и волей совершающий... Я не ожидаю вознаграждения ни на земле, ни на небе за свое стремление пробудить ото сна вечно спящих и вывести всех сбившихся на путь истинный; за желание просветить тех, кто живет еще в грязи греха - поскольку исполняю волей божьей обязанность пророка... Сражаясь всю свою жизнь во имя долга, вечно думая о ценностях истинных и мнимых; победах и поражениях, потерях и приобретениях, действий и бездействии; размышляя о радостях мимолетных и горе людском, - я окончательно убедился в то, что особенно сегодня такая книга необходима миру, переполненному агрессией, злом и невежеством; надеясь, что люди, прочтя ее, остепенятся наконец в своей порочности, убедившись в том, что мир ночи бывает только до рассветной зари, что первый луч нового дня проложит им путь из лабиринта ужасных скорбей к радостям сверхчеловеческим. И тот, кто совершенствуя себя совершит все, что возможно совершить в этой жизни благонравного, тот будет погружен в блаженство созерцания божественного величия: Музыку Неба учует глухой; божий свет узреет незрячий... Правда, стезя эта, как у птиц в небе трудная многим для понимания и преодоления...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЖИЗНЬ СНОВ

Злосчастные виденья! Для людей Изобрели вы тысячи терзаний И даже ряд простых обычных дней Вы превратили в лабиринт страданий. И.В.Гете

Для меня всякая реальность всегда была и остается самою таинственной и самою фантастичной, - сном наяву... Скажите, а разве для вас, дорогой читатель, это было б не так? если допустить, что вся наша жизнь вдруг переменилась бы и стала б какой-то другой, сплошной совокупностью множества разномастных снов, не переходящих, не мимолетных как обычно у всех других нормальных людей и которые через определенный срок как-то загадочно и точь в точь сбываются. Если б вся ваша теперешняя жизнь состояла подобно моей, исключительно из жизни тех снов, порой самых неправдоподобных, самых кошмарных - полных душевных тревог и терзаний, - возмущающих дух и тело звоном звонницы вечной, вечным мифом зазеркального действа. Из всей такой жизни "своей", я выношу на суд читателей лишь те отдельные эпизоды "случайных" совпадений, которые, на мой взгляд, представляются наиболее содержательными и интересными, в которых мне лично самому пришлось и тесными вратами жизни пройти и на себе самом испытать все удары судьбы: возжелавший рая, проклинает круги ада! А началось все это с того дня как еще в самом раннем детстве я услышал от своей матери одну очень красивую легенду о цветке жизни, о чудодейственной силе этот цветка. В ней говорилось о том, что обладатель волшебного цветка, якобы, становился и обладателем всякого сверх знания, используя которое, человек становился способным объектировать свои идеи - мыслью творить материю; мог быть - веельзевулом - властителем, князем всех своих желаний. Однако говорилось в ней добыть цветок не так-то просто: растет он в малодоступных местах и расцветает единожды во сто лет. Распускается тот цветок в самую темную ночь страстной недели, накануне Пасхи и цветет всего ничего - одно мгновение. И все же главная трудность его обретения состоит не только в том, что нужно успеть его сорвать в момент цветения, а и в том, что отыскать тот единственный путь к нему может лишь высоконравственный человек с чистыми помыслами, с обостренным интуитивным чутьем. Преодолеть же от нелегкий путь к цветку разве что по плечу человеку мужественному, целеустремленному с непоколебимой верой, сильной волей и богатой фантазией... "И земля зашатается под ногами, и рушиться начнут горы на том пути, и пламя огня будет подниматься до самого неба, и мутные воды заполоняют всю землю"; и грады камней с небес полетят, и лютые бури снегами застигнут, и громы грозные загрохочут, и молнии змеиными пламеньями засверкают и жарко зачнут испекать, - предупреждающе жутко звучала ее складная просто людная речь. Смысл всего услышанного мной тогда проклюнувшему семенем сорняка благодатно вживалось в почву не засоренного еще ничем моего сознания, и никакие предостережения уже не могли пойти мне впрок, чтоб хоть как-то могли поколебать мои устремления заполучить волшебный цветок. Я твердо поверил в сою исключительность: предназначением жизни своей считая, покорение той иллюзорной сверкающей вершины, что донесли до моего растревоженного ума уста сказительницы. С упоенным пристрастием я рисовал в своем воображении удивительные картины своих еще не завоеванных побед, своего еще не обретенного могущества, и чем фантастичнее и не сбыточнее были они, тем сильней и сильней "дальняя" манила меня дорога зазывными поющими звуками, стозвоном колдовским......

ЗАКОЛДОВАННАЯ ДОРОГА

Мутный дым облаков и холодная даль начинает яснеть, белый призрак луны смотри в душу мою - и былую печаль Наряжает в забытые сны. Яков Полонский

Каким же хитрецом я был тогда. Проснувшись на другой же день ни свет ни заря, когда за окном едва забрезжил утренний свет, а хате все спали мертвецки, я встал и начал потихоньку, что называется, в поход собираться. Ах, какой я был плутишка! Ведь знал же, стервец, прознай мои домашние про то, что я собираюсь улизнуть из дома, ни за чтоб на свете меня не пустили. Да и не только потому, что я мал еще был для таких путешествий, но и от того, что слишком абсурдной была та идея, что позвала меня в дорогу. Пурпурным сиянием утренней зари был окрашен весь восток несвобода будто от того, что в тяжких потугах весны нарождался новый, по-летнему знойный, первый день мая. Для меня этот день всегда был самым радостным праздником из всех других праздников года. Обычно к этому дню такая теплынь бывало привалит: кругом зеленеет трава, кругом цветут цветы - и в поле, и в садах. И все тебе нипочем тогда: бегай себе раздетый, босиком - валяйся, кувыркайся на бархатной травке. С Средней Азии в эту пору стоит полное вселенское благоуханье. Аромат цветущих садов и горных трав опьянеет так, аж голова кружится. Одно пенье жаворонка в поднебесье чего только стоит, взывает в душе каждого и восторг умиленья и слезы радости... Тропою радости сначала для меня был весь тот путь, ради которого я тайком удрал из-под родительского крова. А проходил он по самым экзотическим местам азиатских предгорий, то поднимаясь круто вверх, рассекая пополам опаленные южным солнцем холмы; то уходя вниз, петляя меж колючих кустов барбариса и облепихи, опускаясь в глубокие ущелья, сплошь поросшие кудрявым боярышником, да могуче разросшиеся густо зеленым шатром: дикие яблони, груши, ивы плакучие... Плач ли, крик ли, толи звери, толи птицы - все сливается в страшном гуле, что стоит день и ночь над Пропастью Стонов, так называлось то место в ущелье, где горная речка срываясь с высокой кручи разгоняется по гладкому скальному днищу, и как лыжник с трамплина, делает свой затяжной прыжок бесконечно долгой струей воды, вечно парящей в воздухе... К Пропасти Стонов я подошел почти что в полдень, когда солнце уже стояло высоко в зените. От реки исходила приятная летняя прохлада. А зрелище мне предстало там необыкновенное. Когда бушуют горные реки - это всегда захватывающее зрелище! Зачарует любого! Очарованный, не видавший до этого ничего подобного, я жадно смотрел на огромные коряги, вывороченные с корнями деревья; будто живые диковинные драконы устало ворочались и бултыхались в бурлящей воде, тратя последние свои усилия для того, чтобы как-то выкарабкаться на заветный берег из сумасшедшего плена волн... Гривастые желтые волны катились одна за другой, вынося свои щедрые дары прямо на каменные глыбы, что грозными сторожами стояли в середине и по краям реки, у самого устья ее перед водопадом. Безобразные каменные истуканы, без разбора принимая себе на грудь эту вольную добычу волн, выстраивали из них причудливые корявые нагромождения. Таким образом, созданный на моих глазах из деревьев затор превратился в мощную естественную "плотину", по которой можно было смело переходить с берега на берег... А скажите-ка мне, какой нынче мальчишка не грезит тайком о подвигах и геройстве. Кого из них сегодня, также как и меня тогда, не тянет на всякие там безрассудства, тем более, если такая возможность им неожиданно вдруг подвернется... Представившейся мне возможностью перейти на ту сторону реки без особого риска, конечно же я не мог не воспользоваться, да и просто очень хотелось поглазеть с близкого расстояния на такое редкое буйство реки... Река встретила меня не дружелюбно, предостерегающе... Едва я ступил на первый подвернувшийся мне слизистый хлыст, что лежал в общем ворохе нерукотворной плотины, как ода подо мной в реке запучилась, забурлила! Я взглянул с опаской наверх и увидел, что с верховья реки прямо на меня несется желтой стеной целая лавина воды. Я не успел отбежать и десятка шагов назад, в направлении берега, как меня настигла бог знает откуда взявшаяся эта шальная волна. Она отдала меня всего ужасным холодом и, подхватив под мышки, понесла словно легкое перышко вниз к водопаду. Первой мыслью моей был, и придет же такое на ум, находясь на волоске от смерти, не мысль о спасении, а восторженное открытие для себя того, что я научился наконец плавать! И такой восторг был во мне, и никакого тебе страха! Ведь сколько до того было попыток научиться плавать и все неудачно. Сколько мне пришлось претерпеть из-за этого всяких злых насмешек от сверстников и со стороны своих старших братьев. А теперь и сам вот плыву, да еще как быстро и по какой глубине! Я все уверенней и уверенней загребал и загребал в сторону берега. Вот уже и ветки тальника стали задевать меня снизу; вот уже стволы могучих деревьев приходилось оплывать, чтобы об них не расшибиться... Все ближе и ближе придвигался берег, но совсем близко становилось и до крутящейся воронки водопада, из которой путь один - в пропасть. И я не стал больше искушать судьбу. Повстречавшись с очередной мохнатой макушкой от скрытой под водой плакучей ивы, я вцепился в ее гибкие тонкие ветки, что торчали пучком из-под воды и всей свое жизненной мощью повис на них. Ветки качнулись раз, другой, сгибаясь до самой воды под тяжестью моего тела, но, поборов силу инерции, поднялись и выпрямились, приподняв и меня над водой. Несколько страстных усилий и я успешно примастился там. Уже стоя по колено в ледяной воде, держась за ивовые плети и переступая с ноги на ногу, поочередно прогревая их на солнце, я только тогда по-настоящему по-детски испугался и начал кричать, кто в такой глуши и при таком грохоте тебя услышит, но я почему-то так надеялся и всей душою так верил, не знаю почему, в свою неугасимую звезду, в свою удачу, в исполнение незамедлительного любого своего желания. - "Да вон, вон, глянь-кось, - говорил я сам себе, - что это там промелькнуло между кустами, перед твоим залитым от слез взором. Уж не всадник ли проезжий какой?!" Радостно запрягало во мне возликовавшее сердце! И точно - это был он! Я начал еще оглашенней кричать и отчаянно раскачивать ветки, на которых я висел, дополнительно привлекая к себе его внимание. И вот он осадил строптивого коня своего и стал глядеть на реку, держа руку под козырек. И вот он уже круто повернул в мою сторону своего скакуна, взмахнул плетью, ударил в шпоры. Вот он лихо соскочил с седла, бросил на ходу поводья на сук дерева и начал быстро раздеваться. Вот он уже размашисто мощно плывет по воде. Вот он, наконец, подплывает ко мне, приветливо улыбается. Ухватившись одной рукой за иву, чтобы не сносило течение, а другую дружески протягивая мне, он подбадривающе кричит из воды: - Корочо джигит, не боись джигит. Исмаил сильный и ловкий джигит, он спасаэт тэбэ! - Сильная жилистая рука его подхватила меня и мягко опустила себе на спину! - Корочо дэржись, джигит, - Предупредил меня чеченец. такой там шайтан. - Указал он свободной рукой его шею, другой вцепился в его курчавую шевелюру, а ногами забултыхал по воде, пытаясь удержать себя на плаву. - Шайтан джигит! - Одобрительно крикнул мне Исмаил, высоко оценив мои действия, и мощно оттолкнувшись от ствола ивы, он весь с головой уткнулся в воду, а сильные волосатые его руки заработали над водой изогнутыми мелькающими веслами... Усилия Исмаила, отчаянно сопротивлявшегося бурному течению воды, нам к счастью удалось преодолеть таким образом опасный участок реки и выплыть наискосок к берегу прямо у самого водопада. На высоком берегу, зарывшись в горячий песок, я долго все никак не мог унять малярную свою трясучку: дрожу всем телом, стучу зубами, а спаситель мой, здоровяк Исмаил, как ни в чем не бывало восхищено цокает языком и неустанно повторяет: - "Корочо джигит, шайтан джигит!" А когда я рассказал ему всю эпопею своего побега из дома, принимает ее неодобрительно, с огорчением. Он тычет себя пальцем в грудь и сообщает мне: - Исмаил истал абрек, потому что турьма бежаль. - указывая на меня холодно иронизирует. - А джебраил - абрек, - перекрестил он ме имя на азиатский лад, - ат дому бежаль. - Покачивая головой из стороны в сторону, он вдохновенно наставляет меня. - Такой не хорошо! Такой волшебный цветок ни какой гора нету! Твоя башка болной, бешиний фантазий! Тибэ учиться надо. Ученый будешь, писатель будешь, настоящий джигит будешь! - Последнюю фразу он произносит с особым чувством гордости, хотя и пытается убедить меня навсегда отказаться впердь убегать из дома и больше никогда не помышлять об этой глупой затеи с цветком. Он по-братски назидательно разъясняет мне про незавидное житие отверженного, рассказывает о своей нелегкой доле: "Мой брат Ваха Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал"... Дэсат лэт турма сажал... хотел его выручатэ - мой тоже дэсат лет давал... за драка... Я слушаю его, соглашаюсь с его доводами, преодолевая с трудом, охватившую меня вдруг зевоту и сонливость. Отогревшись на солнце, я начинаю все же сдаваться и понемногу засыпать под его ровную гортанную речь, отдающейся стозвоном в моем не совсем еще отягощенном сном сознании: "Мой брат Ваха Усть - Каменогорск на машина пшеница базар таскал"... Проснулся я на закате дня. Ежась от холодного ветра, я подувшего к вечеру с дальних белоснежных вершин гор, я спешно облачаюсь в высушенные на солнце свои ветхие одежды и бегу вниз на запах костра. Внизу на спуске к реке жарко полыхает с треском костер из сухого краснотала и горючей таволоки. Переходи наша сторона, кунак! - Позвал меня Исмаил, суетившийся около костра. Я подошел к нему и присел на корточки у огня с подветренной стороны, активно греясь, подставляя ладони к желтым языкам пламени. Встретил он меня приветными словами. - Видишь, шашлык жарим из рыба! - И тут же хлебосольно предложил мне, указывая на свою бурку, где стопкой была сложена приготовленная им пища. - Садись, кунак! Хлеб кушай, балык кушай, сарамсак кушай! Пока я спал безмятежно, он где-то раздобыл уже несколько кукурузных лепешек, наловил чем-то целый тюрбан (самотканый спаренный вещьмешок, из грубой овечьей шерсти, который навьючивается сзади седла у крупа лошади) еще живых здоровенных османов (хариусов), да и успел еще нарвать целую охапку горного лука, что растет на южном склоне, находящемся от нас на приличном расстоянии. "В два конца, пожалуй, не менее десяти километров будет", мысленно прикинул я. - И где ты все это успел раздобыть, Исмаил? - удивленно спросил я чеченца. - Аха-ха-ха, - весело захохотал он, но вдруг помрачнев, с горечью ответил мне, обводя рукой все урочищею - Издес моя книзь! Издес моя владений! - От него я узнал, что кукурузные лепешки ему приносят из аула в саклю, построенной им в пещере под водопадом, его невеста красавица Залиха. Скоро плачу калым, и Залиха будет мой жена! - радостно сообщил он мне о своем твердом намерении жениться на ней. - А зачем тебе платить калым? Разве ты не можешь ее похитить? спросил я его, недоумевая, и добавил восхищенно: - Вон ты такой смелый и сильный джигит! Такой не одну девушку сможет завлечь и похитить! На это он ответил мне с усмешкой, что многих девушек иметь запрещает мусульманский закон (шариат). А чтобы жениться на Залихе ему нужно обязательно заплатить калым по той причине, что ее отец вместе с его отцом были расстреляны как враги народа коммунистами Сталина еще во время их насильственного выселения с Кавказа. Одна лишь старая больная мать осталась у нее, и он должен всячески помочь ей, а уж полагающуюся сумму калыма за дочь уплатить сам бог велел. - А где же ты взял столько много рыбы? - назойливо допытывался я, уминая подряд все его угощенья. - На рыба мордочка ставим, на край арык, такой длинный корзина из тала, пояснил он, отвечая на мой вопрос, тем самым открывая причину своего появления здесь в полуденный час. Оказывается, он ежедневно в обеденную пору, когда пригреет солнце, начинает собирать свой рыбный улов вдоль верховья реки, проверяя примитивные свои рыболовные снасти, установленные им во всех родниковых притоках, куда особенно любит забираться эта царская рыба. - А когда ж ты успел привести сарамсак? - не унимаюсь я любопытствовать. - Сарамсак принесет мой аргамак "Кавказ", как птица летит "шайтан"! горделивый взгляд его скользнул по ущелью в долину, где фыркая ноздрями, пасся невдалеке на зеленой полянке, отливаясь на солнце, вороной его конь - его верный товарищ и друг. Когда совсем стемнело, из предосторожности, чтобы не засветиться лишний раз, Исмаил на своем Кавказе отвез меня в поселок лихо, "с ветерком", аж сердце с непривычки замирало. На прощанье, одарив меня теплой бараньей буркой, он, хлопая меня по плечу своей сильной ладонью, свесившись с седла, нежно по-братски сказал мне: - Если тэбэ кто забижайт будет, скажи, что ты мой мой младший брат! Тогда никто тэбэ никогда не тронит! Округ все изнают какой иест абрек Исмаил! Этим он хотел сказать, что в о всем районе нет ни одного животного из людей, которого б в случае чего, он не встряхнул бы за хохолок...

ДРУЖБА Друг моего друга - мой друг! Враг моего врага - мой друг! (неписаные правила жизни)

Когда-то еще Цицерон говорил, что дружба бывает только между честными людьми, что настоящие друзья не требуют ничего во имя дружбы, а делают все возможное друг для друга... "Если найдешь разумного друга, готового идти вместе, праведно живущего, мудрого, превозмогающего все невзгоды, - идти с ним, радостный и вдумчивый", - учит индусская Дхамапада. От себя ж я хочу лишь добавить, что дружба меж людьми устанавливается и проверяется самой жизнью: одних - кто искренен и честен - щедро награждает; других - кто лжив и корыстолюбив - сурово наказывает. Наша дружба с Измаилом родилась в тот момент, когда он по зову, терпящего бедствие, рискуя собственной жизнью, кинулся мне на выручку, чтобы вызволить меня из водного плена; дружба с Юсупом, моим сверстником азиатом - зарождалась в уличной драке, где он, не раздумывая, встал на мою сторону, спина к спине и защищал меня как мог, только потому что в потасовке с его соплеменниками я был один, а моих супротивников - много, хотя до того и не был вовсе знаком со мной и не знал причину возникновения конфликта. Сразу после той драки, когда мы с ним отмывали у ручья свои окровавленные носы и ссадины, я рассказал ему о своей дружбе с арбеком. - Если узнает Измаил, что они на меня целой оравой напали - не сдобровать им тогда... - А за что они придрались к тебе? Ты им "дорогу перешел" что ли? - Да не... их просто бесит моя независимость... Хотят верх держать над всеми, а я им противостою. Да тут еще директор школы направил их на меня за то, что зимой я "увел" его фабричные лыжи с сарая, чтоб в горах покататься. - Чужое, согласись, не хорошо брать без спроса... Может черт попутал? - Лыжи-то не его, а школьные! Он сам их прикарманил жмот. Он что собака на сене - и сам не гам, и другим не дам; сам не ездит на них и другим не дает. Все равно они от времени потрескаются и пропадут. - Дохлое дело выходит у нас с тобой как в школу пойдем. Каждый день тогда придется сними выяснять отношения на кулаках... Они такие верзилы... - Один битый, двух небитых стоит! Так что, Юсуп, не дрейф! - Да я и не дрейфу, только стыдно будет в школу ходить с "фонарями". - Я завтра же отправлюсь в горы к Измаилу, пусть он меня самбо и боксу обучит. Он мастер спорта и раньше даже за сборную команду по эти видам выступал на соревнованиях. И потом посмотрим еще кто кому "фонарей" навешает... - Возьми меня с собой! Я тоже хочу научиться драться! - Нет, Юсуп, не обижайся. Я поклялся ему, что ни одна живая душа не узнает от меня к нему дороги. Сам понимаешь, не маленький, если схватят его, что с ним будет... За лето научусь и тебя научу... - раз нельзя, значит нельзя - какая тут может обида, да и меня все равно надолго не пустив на джайляу: надо начинать уже заготовку сена и курая на зиму. - Хорошо, будь по-твоему... Придя с работы поздно вечером и увидя меня с распухшим носом и огромным фингалом под глазом, мать испуганно кинулась ко мне с расспросами: - "Кто это тебя, сынок, так "музданул"? Без глаз ведь мог остаться! Опять небось своевольник подрался? Сколь раз тебе говорить можно, чтоб ты не смел связываться с этими басурманами! Где тебе с ними справиться. У тебя ж одна шкура, да кости: ветер дунет - шатается, а поди ж ты никому ни в чем спуску не даешь, никому уступить не хочешь. Весь в деда Кузьму - тот тоже страсть как охочь был до кулачук, - один супротив "стенки" выходил. Дак он же двужильным был: силища бычья, а уж ловок-то, ловок как черт, где тебе до него равняться! Бывало дедушка твой по "стенке" пройдется - снопами кулачники валяются, - под стать был твоему чеченцу - побратиму"... - Завтра же утром уйду на все каникулы в горы к Измаилу сил набираться и ловкости обучаться раз у меня отца и деда извели коммунисты гады, насупившись, твердо заявил я. Мать не стала возражать против моего решения - знала упрямство моего характера, знала, что ни какими мольбами не удержать меня, - да и какой матери не лестно видеть собственное дитяти мужественным человеком, если даже это сопряжено с ее великим переживанием. - Камень, а не ребенок, - только и проронила она сквозь слезы, утирая концом косынки глаза. - Гостиница б ему какого дорогого передать за твое спасение, пусть не обессудит, - у нас ничегошеньки нет, а вот из съестного что-нибудь к утру соберу: чем богаты, тем и рады. с восходом солнца, перекинув через плечо увесистую торбу с гостиницами для Измаила, я отправился в горы. По пути туда я не преминул заскочить в колхозное овощное поле и прихватить там еще кое-что из ранней зелени... Догрузившись основательно, я продолжил свой путь по известной лишь мне одному, нехоженой тропе, размахивая впереди себя над травой с заостренным концом палкой, разгоняя притаившихся там аспидов, чтоб не ужалили они меня за босую ногу. Несмотря на свою тяжеленную ношу, я почти ни разу не передохнул, за все время пути - ноги сами неслись вскачь с горы на гору, из ущелья в ущелье... Подойдя к водопаду и спустясь к реке, намериваясь испить ее освежающий хрустально искрящихся как вдруг я заметил невдалеке громадного снежного барса, скалившего на меня из-за кустов свои острые белоснежные зубы. Я сразу догадался, что это прирученый зверь - страж измайловской сакли, так как у него был надет широкий ошейник с блестящим кольцом, как у собаки. И все равно, вначале оробев, я вскочил на близстоящее корявое дерево и там, осмелев, заговорил, с ним: - "Так-то ты встречаешь друга. Я в гости пришел к твоему хозяину Измаилу, а ты вон как меня встречаешь: злишься и скалишь на меня клыки. Подойди ко мне я угощу тебя кусочком сахара", - позвал я зверя, доставая из кармана, припасенный для "Кавказа" комочек рафинада. Он спустился ко мне, обнюхал мою торбу и подняв голову посмотрел на меня своими умными понимающими глазами. Я кинул сахар, он его понюхал, лизнул, потом взял в рот с наслаждением и начал хрумкать. Проглотив лакомство, облизываясь, он стал просить еще, повиливая длинным хвостом... "Больше у меня с собой ничего нет - иди зови Измаила. Позовешь хозяина, тогда еще дам. Вытащу из торбы, там сахара много, много", - стал я уговаривать его выполнить мою просьбу. Барс покрутился, покрутился под моим деревом, видит, что ничего больше ему не передает - развернулся и скрылся в чаще, прыгая и резвясь. Через некоторое время он снова появился в поле моего зрения, сопровождая молодую стройную женщину, вероятно Залиху... - Хаоля, Джахар! Чего на дерево то взобрался? Барса испугался? Пастрел! так он же тебя знает! - приблизясь, заговорили она вперемешку на чеченском и русском языках, сочным грудным голосом. - Я не Джахат, я Джабраил, пришел в гости к Измаилу, а тут барс Ваш, нет, не сробел я, а что бы не рисковать лишний раз залез на дерево... - Как же ты сильно похож на моего братишку, ни дать ни взять - Джахар, только волосы у тебя светлые. Даже Барс тебя с ним спутал. Не бойся его, слезай с дерева он маленьких не трогает, да и взрослых тоже, кто не имеет злых намерений, доброжелательно проговорила она. Спустясь на землю, я поздоровался с ней сконфуженно. - Меня зовут Залиха, представилась она, мне рассказывал Исмаил о тебе как ты в позапрошлом году здесь, в горах какой-то волшебный цветок... искал... - И мне он говорил тогда о Вас, - оправясь от смущения, сказал я. - Пойдем в саклю, Джабраил, выпьешь холодненького кефиру с дороги, пока Барс сообщит Измаилу, что у нас гость. - Барс! Найди Измаила! - приказала она ему, указав рукой на восток и вложив в кармашек его ошейника записку. Снежным вихрем пустился он в гору, куда указала ему хозяйка, преодолев ее вмиг. - Как человек, все понимает, только сказать не может, - гордевито отозвалась Залиха о своем питомце. - Два года тому назад Измаил нашел его высоко в горах издыхающего от голода: мать его кто-то убил из-за красивого меха. Шкуру ободрали и забрали с собой, а тушу бросили недалеко от норы. Котенок ее, видно, ждал, ждал бедненький и не дождавшись матери вылез из норы от голода; подполз к ней тыкается мордочкой в освежеванное тело, ища сиську. Там и подобрал его Измаил и принес мне. Еле отпоила его козьим молоком, с рукавичку был, а как вымахал! Такой сластена, а с чужих рук, чего не давай, ни за что не возьмет, - поведала она историю о Барсе пока мы шли с ней к их жилищу. Дверь в хижину-пещеру была замаскирована под каменную квадратную глыбу, что позволяло ее обитателем оставаться не замеченным для постороннего глаза, если даже туда кто-то мог случайно и забрести. И открывалась она потайным способом, не зная секрета - вжись не открыть. Открыв дверь, Залиха жестом пригласила войти в помещение... - Не, я пойду умоюсь пока, а как он появится - вместе и придем. Ну, хорошо, хорошо не буду настаивать, если ты чтишь законы гор. Я пойду и приготовлю вам с Измаилом что-нибудь вкусненького на обед. -Вот возьмите, мать гостинцев передала, - подал я ей свою торбу, снимая ее с плеча. - Как же ты донес такую тяжесть, в такую даль, - удивилась она, принимая подарок. - Ты такой еще маленький и слабенький! -Зато я выносливый! Вот поучусь и Измаила сразу вырасту и стану таким же сильным и ловким как он! - Кто хочет, тот добьется; кто ищет, тот всегда найдет, - подержала она меня словами из песни и вошла в саклю, сгибаясь под тяжестью моей ноши. Я побежал к воде, быстренько умылся и пошел встречать своих старых друзей: Измаила с Кавказом. Впопыхах взбежав на гору и увидев оттуда идущего всадника, без передыха побежал к нему навстречу. Когда же , запыхавшись, ч приблизился к нему, он лихо осадил коня, по-молодецки спрыгнул на землю и подхватив меня, высоко поднял над головой, усадил на Кавказа. - Ассалам, Джабраил! Ассалам! Какой истал большой джигит! Если узнавал тэбэ, джигит! - А я тебя с Кавказом как увидел с горы, так сразу узнал! Если б тысяча всадников было с тобой и то я не ошибся! Нет в мире такого лихого наездника и такой красивой лошади - как ты и твой Кавказ! - восторженно говорил я, идущему рядом разбойнику - Исмаилу, поглаживая холку лошади. - Как-ая стать, какая поступь у твоего коня, Измаил! На таком аргамаке сам турецкий падишах не езживал! - Восхищенно радостный восседая в седле, как бог на Олимпе, сыпал я хвалебные эпитеты в адрес арабского воронова. Польщенный высокой оценкой достоинств своего скакуна, чеченец только лукаво улыбался, забавляясь игрой шалуна барса, стелющегося у него под ногами и ластящегося к нему, как змей. - Скажи мне. Измаил, сколь стоит твой красавец на нашем базаре? - Эй! - глядя на меня искоса, воздел он руки к небу, - и сколько стоит нога, рука мой? Исколько истоит преданный идруг, - негодуя ответил он вопросом на вопрос. - Члены тела и верная дружба для человека бесценны, но я хотел сказать такой как твой мустанг... - Это совсем другой дел...Немного помолчав, он сделал неожиданный выпад: "Эй, ты исчас говорил, ишто такой аргамак, как Кавказ целий мирь и нету? Ах-ха-хай, - закотился он громким смехом, удачно поддев меня за живое." - Я думал, что ты забыл, а ты такой хитрый, как восточный мудрец, - "и все знаешь" - подшутил я, над его произношением, парируя его "укол". - И барс мой - рука мой, нога мой, глаза мой, уха мой, кинжал мой, выхватил он из ножен кинжал свой, блистающий на солнце зеленоватым церамутом. - Про Барса я знаю как ты его нашел - мне про это Залиха рассказала, а вот о том как тебе Кавказ попал, я до сих пор не знаю. Мне страсть как хочется подробно узнать о том, ведь ты сам же говорил когда-то: "писатель будишь, джигит будишь", - напомнил я ему о его пророчестве, чтобы выбить тайну о его любимце. "Может ты его спер в каком-нибудь колхозе, да добился, что я разболтаю? - наказал я его своим подозрением за долгое молчание... - Ты мой младший брат, от тебя никакой нет секрет, - посмотри мой рука, закатил он рукава своей рубашки, показывая глубокие рваные шрамы на них, кровью свой на Кавказ платил... Ти умний джигит сразу поймешь, ишто правда скажу... Клянус аллахом - писател будешь. Твой ровэстник ещо бирульк играйт, а ти мудьрий, как змей, ивсе изнаешь. И все к-ниг читал свой школьный библиотек?.. Район, город еду - книг привезу! - Да, все перечитал! Но ты мне зубы не заговаривай! Давай рассказывай! Волки порвали что ли? Где и когда это было? - Воля добывал - суда, горы бежаль.. Пишора ночь сижу, голодный, как сабак. Жигаю костер: риба жарим - ма-мал поймал арык. Зима, холодний снег кругом. Куфайк, бешмет, батинк - и все лагерны, рваний, кто видит и сразу изнает - зэк! Милиций искажет... Силишу волк много войт... Двер нету, руже нету. Кинжал один! Вихожу улиц темний кургом, снег кургом гулбокий, больша метра! Вижу еле-еле: волк много, много - целий стайя, лошад снег заганял и хочат шашлык изделать его... Хватал атан, рука кинжал и айда туда... Волк много голодний, зилой... Мой один - голодний, зилой! Волк нападал - куча мала!.. Резил один, два, три раз... Киров теплий! Волк киров! Мой киров! Лошад Киров! Снег кырасний истал!.. мал-мал ганал волк, вязал коням аркан и таскал из снег яма... Такой вот мой "спер" Кавказ... Пророк вознаградил мой риск, мой страданий! Пиравда, истинний пиравда искажу тэбэ, Джебраил... - Прости меня, Измаил, ты Истинный джигит! Мало таких удальцов на этой грешной земле как ты Измаил! И смелый, и сильный, и ловкий, как барс! Вдобавок честнейший и добрейший из всех людей, которых я знаю!.. Защитник ты всем обездоленным, гроза - для врагов!.. Кода я вырасту. Измаил, я буду как ты, как ты - храбрым джигитом! Таким же смелым и сильным, и ловким, милосердным, честным, справедливым... - Клянусь, я изделаю тэбэ Настоящий джигит! Когда мы вошли в саклю - стол установлен был весь множеством блюд и манил к себе аппетитным запахом... И Залиха-ангел кротости - рада радешенька, что муж ее явился на обед, приветливо приглашает нас к столу... - Эй, женщина, почему кунака не пригласил исразу сакля, - строго спросил он. -Дети школ учит - учительница! Этикэт, Гостеприимствэ игле? - Я звала его - хотела холодненьким кефиром угостить с дороги, так он сказал, что мужчина не должен входить в дом, когда нет хозяина дома. - Настоящий джигит так изделает, - похвалил он меня и добавил: - ты мой миладший брат. Джабраил - мой дом, твой дом. - Счастливый ты человек, Измаил, хотя и гонимый властями и не понят людьми. какая у тебя завидная жена! Красивая, умная, добрая, трудолюбивая! Какой у тебя барс, какой аргамак! - Уже насытившись и потягивая остуженный кумыс, снова заговорил с ним восхищенно я. - Аллах давал ивсе... Исмал - любит Алла, Алла - любит Исмаил. Первий игод, када турма избежаль - Алла Залиха давал, Кавказ давал, барс давал и тэбэ, Джебраил, - Посланник Аллах, из вода таскал! - Такой иеэст Алла мой ДРУЖБА!!! - Твой друг, Измаил, - мой друг! Твой враг - мой враг!.. Клянусь! Враг твой будет купым! Мать его пропасть! - Мойя враг, товйя враг, ивсех враг - коммунист, советская власт. Такой шайтан: рогастий, зубастий, хвостатий = полмиру свой рука держийт! Ивсех зажимайт, стрылаит, турма сажайт... Кажний ден пачкам лесоповал зэк парпадал. Хужи сабак, хужи скот жизин зэк... - Как же, Измаил, тебе удалось вырваться из этого ада?.. - Лагерний Зона далекий на Север Ханти-Мансийская кирайя лижит. Кургом тайга, болот. "Болшой земли" река Обьи сбегает не пускайт: широкий такой шайтан, берег не видэна - пать, шест километр, не менши! Бил ноября месяц, советский праздник - канвой, вахровци мал-мал пияний. Шагы влева, шагы вправа - побэг! Стреляйт безы предопреждений!.. Лучши пуля спину канвой? Исхлопотайт, чемэ такой собачий жизни. - сказаль я ребятам=зэк и призывал ивсех к побег... Вечер, када наши калон обратно гнал сработ в зона - наш все нападал на канвой и разоружал его!! Солдат-конвой пацан совсем, пилачит... Скажит: Дядька, не убивайт меня! Мамка дома ждет!.. Жалел их всех, толька собак-овчарк их убивальэ, чтоби след их овчарк не бирал наши. Автомат на плеча рофейный и айда бегом на реку. Река лед тонкий: тирщит, колитца... Ветка дерева ломал, пирвязал нога как лижа и айда другой берега река. Рассыпался ро река - кто-куда... Близко ходит друг другом нельзя: лед тонкий, сразум провалится... Ислишу неба вертальет гудит совсем билизко. Я исрзум догадлсэ: узнавал, ичто это погонья!!! Глазам искал укритий... Чистий ивсе, белий ивсе: середина реква - лед мал-мал торос... Лес - далеко, далекий берега! Погонья - близкий, смерть - близкий! Бросайду исвой черний одежд зек и голий прятчус за леденай выступа торос савтомат. Фара освещал ивсе река видно все как на ладоня... ночиналси охота на зэк, бегающий на река... Пулемет строчит, строчит очередям по зэк как зайцим... Зек бежит, падайт провалитца под леды... Несколький пуля провизжальи нады майя голова. Я крепка ещо пырыжался на леды и начинал молитца... Долгий, долгий куржился вертылеты на река и стрелит,и стрелит... Сердца мойя обливалсья кирови, кода я ислышал кирик о помощи и стоны мойя тоарищи по нестчастий. Аллах молитва мой слышал и помогал всем: вижу близко он летит меня - ичто я мог иделить, чем помогайт им? Кабина пилот метко пелилсья давал очеред бултых от вода - брызга до неба летал... Аллах-Акбар!: "Не будь я Джебраил, посланник Аллаха, если не сломаю хребет, не обламаю рога и не выбью все зубы этому коммунистическому монстру. Если даже мне понадобится для этого целая жизнь. Нет в мире более благородной цели, чем избавление человечества от красной чумы комуняк!!!" Клянусь аллахом! Наш ненавистник будет купым: я вырву у него ядовитое жало, на лапы когтивистые кровожадного зверя защелкну волчий капкан, отрублю хвост и столкну в пропасть стонов... Ведь послан я самим богом, чтоб урезонить этот народ нечестивый! Аллах всесилен и всевластен! Он выводит утреннюю зарю и ночь делает покоем, а солнце и луну - расчленением времени.. Поистине аллах, дающий всему на свете жизнь как дар - отнимает ее в наказание! Он изводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого... Он смысл смыслов, Он господин вселенной: осчастливеть может несчастных, а счастливых - сделать несчастными. - Мучительное наказание посылает Аллах всем безбожникам, и людям зла. Аллах-агбар!..." Я объявьляю от Его имени джехад против всех нечестивцев неверных..."

КРОВНАЯ МЕСТЬ

Нам понятно проклятье одно И проклятия право святое!.. Аполлон Григорьев

Самым мрачным из мрачных периодов двадцатого века для всех народов, населявших СССР, "преславно" державу тюремного социализма, пожалуй, было время послевоенных сталинских пятилеток. Каких только унижений и оскорблений моральных и физических не приходилось претерпеть простому люду, сколько требовалось от них взамен непосильного рабского труда только для того, чтобы иметь хоть маломальскую возможность выжить: не умереть с голоду, не околеть от холода или же чего доброго не сгинуть бесследно как многие другие, в бездонном советском Гулаге. Всякий честный и смелый человек не мог мириться с такой постановкой жизни. Одни из них, наподобии Исмаила, шли на прямой грабеж колхозов и госхозов, другие настойчиво искали путей цивилизованного изложения коммунистического зла, то были люди большого ума и чистой совести. Физически слабосильные, духовно разобщенные, все-таки были чертовски стойки идейно, своей непоколебимой приверженностью к общечеловеческим ценностям. Носителей запретной правды в то время повсеместно в старен предавали анафеме не только идеологи чистого социализма, но и беспощадно с ними безо всяких там сантиментов. Всех этих "умников", как они называли праведников и десидентитов, хватали и сажали в тюрьмы просто по доносу какого-нибудь наемника-стукача без суда и следствия. Узников совести с ярлыками уголовных преступников, навешенных им партийной кликой, содержали в самых бесчеловечных условиях, обрекая их на мучительные болезни и верную смерть, - пытаясь таким изуверским способом перекрыть просачивающуюся через них скрытую правду в гущу народа. Но разве можно закрыть стальными решетками и колючей проволокой всю землю русскую, чтобы не пропиталась она летней влагой дождя и не омочила благодатно корневища растений?.. Шли года. Я креп день ото дня, неуnтанно занимаясь физическим и духовным культуризмом. Культуризм физической я осваивал под непосредственным приглядом самого Исмаила, большого мастера силы и ловкости. Он обучал меня бесстрашной джигитовке на лихом своем коне со многими элементами из разбойной удали: как лучше поймать и завалить одичалого яка иль тура, как на всем скаку выхватить незаметно овцу из отары. Учил меня стрелять из ружья и фехтовать кинжалом и переправляться вплавь через горную реку; обучал приемам самбо и бокса. Культуризм же духовный я постигал по книгам, которые доставали мне опальные деятели религиозного культа: ислама, христианства, буддизма. Исмаимист мулла комментировал мне Коран. Ходис и Сунну. Христианский священник объяснял трудные места из Библии. Буддитский лама по памяти передавал мне знания Вед и тайное учение упанишады. Иранскую Зен-Авесту раздобыл где-то для меня вездесущий Исмаил в купе с другими редкими пособиями по многим видам мистики: оккультизму, парапсихологии, астрологии, магии, алхимии. Прикоснувшись к вековому богатству шаманов, факиров, магов, алхимиков, волшебников и колдунов, я обрел неслыханную мистического просветленность, ощутил мощную энергию, в полной мере осознал программу действий... И понял я тогда, что волшебный цветок жизни, который я поклялся раздобыть во что бы то ни стало, готовый расплатиться за него своими страданиями души и тела; согласный переносить любые испытания во имя того, чтобы с помощью чар цветка восстановить на земле всеобщее благоденствие, есть не что иное как совокупность человеческих знаний и мудрости, накопленных на многие тысячателетия. А так же знания и мудрость, которые человечеству предстоит еще только открыть: новую мудрость через выстраданную веру; новые знания - аналитически, интуитивно и пророческим озарением.. Когда же мне исполнилось ровно тринадцать лет, наступила та самая возрастная отметка жизни, вобравшая в себя всю ту чертову дюжину цифр, что пугает суеверных людей своей магической непредсказуемостью; - когда подводится черта под ушедшее детство, которого, к сожалению, у меня как такового никогда и не было. Уже тогда меня постоянно мучили два очень важных вопроса жизни: почему человек не всегда делает то, к чему у него призвание, почему многие люди, проповедуя добро и гуманизм, ведут себя мелко, подло и зло? В книгах обычно добро торжествует, а зло наказывается. Тогда как в жизни на самом деле - все происходило наоборот. Везде говорилось, везде писалось, что у нас все делается для простых людей, чтобы они хорошо жили, а что я видел в самой жизни? Кругом царили беззаконие и самовластие. Кругом только и слышал, что кого-то там посадили ни за что в тюрьму, кого-то ни за что расстреляли. И это в то самое время, когда страна только что одержала великую победу. Казалось бы, живите, радуйтесь люди! празднуй, честный народ, свою победу! Да не тут то было: эти люди, вчерашние герои, день деньской задарма горбомелят на заводах и фабриках; от зари до зари пашут в колхозах за пустой трудодень, за "палочку". И все голодные, нищие, бесправные. Опоздал на работу - получай пять лет сроку; сорвал колосок в поле - тоже срок, и, как минимум, тоже пять лет... Обретя к тому времени довольно обширные оккультные познания и приличный опыт специфических переживаний, умея уже непосредственно влиять на будущее в судьбах конкретных людей, я решил применить все эти виды мистических сил в практическом действии, направляя всю их мощь на уничтожение своего кровного врага в лице верховного советского диктатора, которого я считал главным кровником всего рода человеческого. Тот метод иммитативной магии должен был сразить Сталина неотразимо как кинжал, занесенный над жертвой при кровной мести. Умение раскрыть генезис мистицизма позволяло мне магически влиять на любого другого человека, вплоть до умерщвления того, на кого было направлено это тайное действо... Перед моим мысленным взором поплыли нескончаемой цепью живые ряды многомиллионные Сталинские жертвы - с искаженными предсмертными муками на лицах, которые были обращены Сталинскими в целые горы трупов. Сосредоточась на заданной теме, я начал бессознательным наитием улавливать совокупно ими изверженные когда-то лучи мести, что вопият и мечатся неприкаянно во вселенной, чтобы затем этот огромный заряд их энергии направить единым пучком в жизненно важные центры избранного мной субъекта... У нас в хате в передней в ту пору висел на стене огромный портрет Сталина во весь свой рост. Он был в хромовых сапогах с рантами, в военном галифе и френче цвета хаки, в фуражке того же защитного, с высокой тульей и гербатской кокардой над широким и длинным козырьком "аэродром". он находился там с той поры, как в нашем крае произошло сильное землетрясение и в стене образовалась от сотрясения провальная дыра, а так как эта беда случилась зимой в самую стужу и не время было заниматься ремонтом жилища, то мы и заделали ее кое-как на скорую руку, набив туда всякого хламья из тряпок, а чтобы не видно было всего этого, изнутри повесили на это место оказавшийся под рукой портрет вождя, который ежегодно местные власти всем селянам раздавали даром по чисто идеологическим соображением, в целях пропаганды по возвеличиванию его имени в самых низах народа. Случилось как-то так, что я остался дома один на один с этим намалеванном на бумаге главным коммунистическим идолом. В тот день я был в высоком духе, в ударе мистических чувств, готовый достичь любой хариазматический цели. Подойдя к портрету этого мерзавца и уставясь в него гала в глаза, я выполнил вслух, как вступление к магическому сеансу мести, бесстрашное и нетерпеливое обращение пророка Иерамия к богу, сказанное им в момент разочарования жизненным устройством и сомнения в божественной справедливости: "Я стану судиться с тобой! Почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют? Дай же мне увидеть мнение Твое над ними, Господи!" Мне вспомнилось это изречение во вступлении к ритуальному культу. Наверное потому что теория древних пророков целиком была основана на принципе воздаяния - Бог справедлив и воздает всем по заслугам: добром за добро, злом - за зло! А преступления Сталина против собственного народа были так кровавы и жестоки, что заслуживали, согласно этим принципам справедливости - его немедленной смерти с изведением со света всего их звериного племени до четвертого колена. Приступая к осуществлению давно задуманного намерения по ликвидации ненавистного мне диктатора, я обратился к сверхъестественному миру идей и вещей, подготовив для подстраховки себя целый сериал мистических приемов и заклинаний, которые б сработали без промаха и наверняка. Первым делом я обратился к своему божеству с тем же набором просьб, что и пророки древности, когда хотели они от бога не загробного, а прижизненного воздаяния над своими врагами: "Чистым очам твоим не свойственно глядеть на злодеяния и смотреть на притеснения Ты не можешь, для чего же ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его?" - вопрошал я. Затем был проведен мною последующий прием, влекущий за собой неотвратное мщение, используемый еще в древнем Египте. При вступлении на престол нового фараона писали на стенках глиняных сосудов имена своих врагов, добавляли проклятье "пусть умрет" и разбивали их на мелкие части. Следующий этап мистического сеанса заключался в мысленном его уничтожении, сопровождавшийся словесными, провоцирующими бога, восславием и восхвалением типа: Ты велик, Сосо Джугашвили! Ты могуч, Сосо Джугашвили! Никакой бог тебя не накажет и не сразит, Сосо Джугашвили! Тем самым как бы призывая все небесные силы на борьбу с ним. Наконец, войдя в раж, душой разгневавшись, я хватаю нож со стола и запускаю им в рожу гения всех времен и народов. А подняв отскочивший от портрета нож, я начинаю в иступлении с выкриками заклятий полосовать его бумажную плоть, тем самым реализую на практике одно индейское поверье, в котором говорится, что если фигуру врага поистязать в экстазе, - то враг погибнет. Правда, для этого необходимо предварительно научиться управлять сперва своими психическими силами и руководить правильно ассоциацией своих идей одной силой воли, а это очень нелегкая задача... В дверь постучали. На пороге избы появился мой однокашник - Юсуп, единственный человек, который понимал меня всегда с полуслова. - Ты с кем это сейчас разговаривал, с самим собою что ли? - спросил он, особо не удивляясь всем моим причудам и странностям. А увидев мою дикую "работу" уже по привычке поинтересовался: - А что это ты делаешь с ним? - кивнул он на стену, где висел портрет Сталина. - Казню сотрапа! Сначала червертовал его, а теперь видишь скаблю стену от клейстера, где приклеен был этот "образина". - А зачем тебе было колесовать его, он ведь живой, все равно боли не почувствует, только в стене щель от декабрьского землетрясения будет снова на самом видном месте зиять и весь вид комнаты портить. То хоть плакатом все закрывалось! - солидно обобщил мой друг. - Говоришь, не будет эта сволочь боли чувствовать? Как бы не так! Какой ни какой опыт на этот счет, ты же знаешь, у нас имеется. Помнишь, как нынче осенью перед самыми каникулами, когда мы с тобой возвращались из школы и на нас напал целый шалман пацанов из Тункоруса, ты вспомни, как нам тогда удалось найти ухищрения не ухитрившихся! - наполнил я ему об одной стычке с нашими недругами. - Тогда я применил к ним магию визионерского воображения, преобразовав свое желание в желаемое. В начале я дал им мысленную установку воли, а затем своей уже хорошо отработанной гипнотической системой эмпирического кода мысли внушил в их сознание такой жуткий страх, от чего эти великовозрастные драчуны как безумные побежали от нас - стоило нам лишь пугнуть их своим намерением жестоко расправиться с ними. Падает падающее. Посмотри, Юсуп, теперь по всей школе из-за этот случая от нас все как от прокаженных шарахаются, боятся, чтоб мы снова какую злую шутку не выкинули... А что трещина в стене теперь видна, так это пустяки - скоро весна, все равно белить придется комнату - тогда и замажемся, - попутно возразил я. - Знаешь, Юсуп! - снова обратился я к нему, желая убедить его в не бесполезности своей затеи с портретом. - в этом моем колдовстве есть нечто большее, чем от пещерной дикости: ведь не рука, но мысль и творит, и убивает! - эффектно философской мыслью закончил я. - Твоя правда! - блеснули узкие глазницы азиата на широком скуластом его лице. - С того самого раза, - продолжал он, - как ты внушил мне, что скоро стану первоклассным боксером, а каждое утро, как только встаю с постели, то бегу за овраг, меня туда как магнитом тянет, и веду там почти что получасовой бой с тенью и, знаешь, как-то совсем недавно повстречался сне Сартай, который хвалился ребятам, что со мною грозно расправится за то, что я однажды ослушался и не подчинился ему, - так я его под орех разделал. Уделал так, что он теперь через дорогу со мной здоровается, набиваясь ко мне в товарищи. А он же против меня, сам знаешь, настоящий силач, - тщеславно прихвастнул он. Не всегда, друг мой Юсуп, грубая сила побеждает в бою, - осторожно предостерег я, продолжая наставлять его по своему курсу. - Хороша сила тогда, когда твои действия целенаправленны; если сила и воля работают в одном направлении и являются всего лишь подручными твоих убеждений и твоей веры. Вера облегчает, просветляет и снимает с верующего давящий груз грубой серой действительности. Только вера способна превращать всякий страх в спокойствие, а смятение в уверенность, придавая жизни глубокий смысл, вызывая радость от выполненного долга. Целью моей мистической акции было не только физическое уничтожение главы изуверского клана, но пробудить, потрясти сознание и психику миллионов простых людей; избавляем их от всевластного паука палача, освобождением их психики и воли от гипноза страха, под которым они десятилетиями и рождались и умирали. Я хочу вовлечь в случае удачи своего эксперимента в моральную ответственность каждого из людей за все то несправедливое, что совершалось и совершается не земле, чтоб никто, никогда и нигде не прибегал бы больше к психологии хитрого человека: я не "че" не знаю, моя хата с краю! Но всегда считал бы себя скомпрометированным, кровно причастным ко всякому угнетению и даже преступлению, если оно творилось вокруг него. Ровно через тринадцать дней после того обрядового ведомства, что я проделал с портретом "отца всех времен и народов", придя рано утром в школу мы с Юсупом услышали для себя довольно радостную новость: по радио сообщили, что на семьдесят пятом году ушел из жизни самый, самый... Я не выдержал и стал передразнивать, переначивать диктора: самый, самый страшный человек на земле Иосиф Сталин, Сосо Джугашвили! всемирно известный бандит по кликухе "Коба"! - И что теперь-то мы скажем об этом, Юсуп? скажи, мои старания достигли таки своей цели или нет? - Заговорщики, ударив по плечу, самодовольно спросил я друга. - Да! Здорово вышло, - только и смог на это ответить Юсуп. В ауле повсюду были развешены портреты Сталина в траурных рамках, и над ними реяли приспущенные красно-черные флаги. И люди собирались на улице кучками на солнцепеке весеннем и почему-то плакали, глупые. Мы подошли к одной из групп и ради интереса спросили этих людей, почему они плачут? Неужто супостата Сталина оплакивают? На что какая-то толстая и слезливая баба в драной фуфайке как обрезала, ответив за всех вопросом на опрос: - А кто ж теперь нами править будет, ты что ли, сопляк!? И вдруг ощетинившись, ни с того ни с сего, недобро уставясь на нас, она попутно выведала: - А вы чьи такие грамотные голубки будяте? Не из врагов ли народа каких, а?.. И тут же, ни сколь не стыдясь окружающих развязалась на всю ивановскую площадным трехэтажным матом... - Вот она семяжная психология рабства. Совсем разучились самостоятельно жить и думать. Диктатора им подавай... Без погонщика с палкой, без надзирателя с автоматом - ни шагу не ступят. И где этому быдлу постоять за себя, когда ими всю жизнь инородцы верховили: вначале скандинавы - варяги, потом триста лет татаро-монголы, замет еще триста лет чистокровные немцы, а теперь, с семнадцатого года - жидовские морды, вонючие евреи, правят и рулят... Правление варягов, татар и немцев хотя бы Великую Российскую империю создали и Элитный генофонд взрастили, а эти шмакодавки, сатанисты-христопродавцы все в распыл пустили и рай земной для себя построили гады ползучие... Скажи об этом нашему народцу дебильному, так еще и подзатыльников наподдают, - в сердцах негодуя бросил я в их адрес. - А как же тогда эти люди войну с немцами выиграли? - Я вступился за них Юсуп. - Приказом сверху, да богатой посулой, - ответил я и добавил, - пообещай ты им лет эдак через десять построить коммунизм пьянства и ничего неделанья, так она по твоему приказу Тихий океан вброд перейдут, неважно сколько из них в живых останется, нынче ведь каждый себя героем мнит. Отлично поработала пропагандистская машина над романтикой войны, над романтикой насилия. Какое им дело до всех других, харкающих кровью там на шахтах, рудниках, лесоповалах; всяк для них, кто в Гулаге сидит, что они и сами такие же подневольные бедолаги, как и их братья зэки там за колючей проволокой! или грудь в крестах, иль голова в кустах, - вот где собака зарыта. Надо в самый корень смотреть - идет сплошное оболванивание и спаивание нации, превращение повально всех в зомби, в людей-роботов, без чувств и мыслей. И вывести их из этого состояния ох, как не легко будет! Эта схватка, Юсуп, похлеще всякой войны будет!..

В СТРАНЕ БЕСОВ Социализм без свободы, это рабство и скотство. М. Бакунин По случаю траура в тот день, то есть 5 марта 1953 года, никто в школе не учился. Объявили, чтоб все ученики школы шли походным маршем, то есть строем, к колхозной конторе на траурный митинг: слушать по радио прощальные речи выступавших по очереди саратников Сталина. Громкоговоритель был установлен на самом коньке чердака колхозной конторы. Из зева усилителя неслись нескончаемым потоком славоблудные пустые речи вождей-притворщиков, вождей-лицемеров. Каждый из них призывал еще теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии Советского Союза и ее славного Центрального комитета во главе с Политбюро, являющимся надеждой и чаяньем всех народов, оплотом мира и совестью нашей эпохи... От нескончаемого словесного штампа меня чуть не стошнило: "какая уж там она к черту совесть эпохи, когда и вся советская власть-то совсем без совести. Да и куда уж нам еще тесниться? Когда и так вся страна почти что в полувековом марш-броске самым плотным строем бежит за призраком светлого будущего коммунизма и все никак не догонит". Казенные речи, что неслись с репродуктора на всю парадную площадь колхоза, куда нас пригнали под конвоем учителей, как заключенных, - ничего кроме внутреннего отвращения и протеста у нас с Юсупом не могло и вызвать. Восхваляя "заслуги" покойного, выступавшие члены Политбюро часто притворно всхлипывали, противно сморкаясь, и по ходу своей речи как бы стараясь перещеголять друг от друга в показушной преданности делу партии и народа, вожделея задней мыслью, как бы поскорее занять или захватить освободившееся заветное место верховного диктатора, да подумывая все как бы побыстрее избавиться от других претендентов на этот пост среди своих идейных собратьев. - Да монали мы их, пошли они к такой матери! На кой они нам сдались, решили мы с Юсупом и, улучив момент, незаметно смылись оттуда под общую неразбериху. Добирались домой по плешивым проталинам берега небольшой горной речки, так как жили мы с ним в другом ауле, расположенным в ее низовье в километрах трех от школы, избегая лишней встречи с теми, кто мог бы на нас донести директору школы или нашему классному руководителю, а желание заложить в то время было почти у каждого встречного, - так воспитывала партия, мы пересекли извилину речки в нескольких местах по зарослям с набухшими от весеннего солнца почками, и очутились у звонко журчащего нагорного родничка, где в недрах его вод резвились стайками серебристые мальки рыб. - Смотри! - сказал я Юсупу, указав на ручей, - вот рыбьи дети и те хотят жить в мутном потоке: приплыли туда, где свежо и чисто. А мы, человеческие дети, вынуждены жить в нужде и духовной грязи, потому что так придумали наши полуграмотные насильники-революционеры. Как рыбакам удобней ловить рыбку в мутной водице, точно также предводителям красных мангустов сподручней управлять народом во всеобщей греховности. Ведь кинуть камень может в них лишь честный и безгрешный, а когда жизнь всех людей замешана на лжи, воровстве и вероломстве, то кто сможет упрекнуть их, красных босов, купающихся в бесчестии и злодействии. Возьмем, к примеру, наших учителей: в толковом словаре великого русского языка учитель означает лицо, которое обучает, совершенствует своих учеников в плане научном, моральном, этическом, эстетическом, - стал я сыпать градом на него мало знакомые ему слова, и он лишь в смутных догадках, улавливая их смысловое значение, согласно поддакивал мне. - А что сегодня здесь наблюдаем, - продолжал я читать свою лекцию, стараясь в беседе с ним как можно реже прибегать к сложным речевым оборотам и редко встречающимся терминам, щадя его очень гордое азиатское самолюбие. - Наши учителя в большинстве своем люди случайные, без глубоких знаний, без веры. Их авторитет держится часто всего лишь на партбилете, на их лояльности режиму. Все другое - не в счет. Для кровавого режима главное не то, как лучше обучить не смышленого человека, а то как бы его чему лишнему не научить. Для них знания ученика не столь важны, а важно им то, сколь сильно выражена в их ученике податливость к подобострастию и оболваниванию, станут ли их подопечье на веру принимать их идею безмозглой тупости, - лукавого подозрения, открытой вражды друг к другу... Чисто по-человечески наших учителей понять конечно же можно, - сменив свою непримиримость на снисхождение к ним, я пытался тем самым как бы втянуть в разговор и Юсупа, рассуждения которого часто критические были для меня просто необходимы и как сдерживающий фактор, и как повод для размышления. И он клюнул на эту удочку. - У них программа учебная на целый год, утвержденная в самых высших инстанциях, и в ней там все по полочкам расписано: чему учить и как учить - любые отклонения от программы влево или вправо для преподавателя чреваты тяжелыми последствиями. Если не тюрьма, то уж увольнение им обязательно будет обеспечено, и так считай по всякой другой профессии. Выходит, что не люди сами виноваты в то, что они хуже скотов живут, а кто-то извне на них давит, - не удержался долго молчавший Юсуп. - Ты прав, друг, даже сам диктатор, не говоря уж об его причиндалах, подвластен идеологическому монстру. Понимаешь, система так правит бал, то есть коммунсистема! Стоило немецкому шпиону Ленину запустить ее в семнадцатом году, как она стала набирать такие обороты. Я так думаю, до тех пор она не остановится, пока не сожрет все ресурсы страны - и материальные, и трудовые. Пока есть рабы, которые исправно трудятся за кусок хлеба, пока в стране есть золото, нефть, руда, уголь, которые можно продавать за границу и закупать на эти деньги продовольствие и промышленные товары. - А что, разве мы их не можем сами производить, - удивился мой оппонент. - Производим дым и выращиванием дым, Юсуп, - ответил я, пускаясь в пространные разъяснения. - Как же не можем, можем, только в незначительном количестве, так как все наше, так называемое народное хозяйство, по природе своей не рентабельно. Все колхозы и совхозы, все промышленные предприятия потенциально банкроты, то есть не оправдывают самих себя своей хозяйственной деятельностью. Намного экономичней было б для нас вообще ничего не делать. Лучше уж всем народом жить на средства от продажи сырья и драгоценных металлов, чем что-то еще там строить, или что еще изготовлять в ущерб самим себе. Ежегодное вливание в миллиардных исчислениях в каждую отрасль всего нашего убыточного хозяйства за счет вырученных средств от продажи за границу сырья и материалов уходят как в песок. И все это делается ради того, чтобы создать видимость общего благополучия в плане экономического и общественного развития страны. Ни в одной другой стране мира и одного бы года не продержалась эта позорная госсистема форменного безобразия, так как вся ее структура снизу до верху по сути своей человеконенавистническая, а значит и не жизнеспособная. Всем этим крикунам и бездарям главное - "прозвенеть, прогреметь бубенцами, отрапортовать о великих свершениях; что им битый кувшин, была бы полная чаша вина!" Как не крути - рано или поздно как не велики и не богаты недра земли нашей, но и они, если с ними так по - варварски обходиться, со временем тоже иссякнут. Вот тогда-то и наступит коммунистический крах, и время это близко, Юсуп! Обыватель теперь наш какой? - продолжал я свободно интерпретировать свое наболевшее, - ему бы хлеба кусок и как скоту набить брюхо, да бутыль чемергеса (самогон из свеклы), залить бы свои нары, чтобы ничего не видеть, одурманить бы башку, чтоб ни о чем не думать, ничего не слышать. А на подвиги потянет - облает собрата из подворотни или же набьет кому-нибудь морду в свое утешение. Кто же труса празднует, чиркнет пару строк в НКВД на своего же дружка или соседа. Нынче все "грамотные" насчет того, как сделать кому-нибудь пакость... И ничего тут удивительного нет, Юсуп. Помнишь знаменитую гиперболу Шопенгауэра: "Иные люди в состоянии убить своего ближнего просто для того, чтобы смазать его салом себе сапоги". А потом он сам же в ней и усомнился: "Да точно ли это преувеличение?" ведь если в этим людям представился выбор, многие из них предпочли бы гибель всего мира ради сохранения собственной жизни. Злобный человек стремится ослабить собственные страдания, заставляя страдать других и созерцая их страдания... - А разве ты, Джебраил, не читал труды Троцкого, хотя ему и самому его же дружки киркой голову проломили, так вот, он писал, что коммунисты воспитывают такого нового Человека, который и родную мать на калыму загонит ради их звериной идеи, - вклинился в разговор не всегда словоохотный Юсуп. Видимо эта тема и его задела за живое. В мусульманской традиции не отторжимы еще и сегодня все великие ценности, завещанные Пророком Магомедом. И к каким бы "разъяснительным" хитростям не прибегали краснобаи красных пиратов по вживлению своих уставов в уклад и быт коренных жителей средней Азии, не смотря ни на что - шло туго. Ведь мусульманство в переводе - Братство. Мусульманин мусульманину - что родной брат. Правда, голод не тетка, голодухой, привнесенной с севера, понемногу рвутся и здесь эти священные связи времен, что особенно всегда удручало моего друга. Он говорил мне с неизъяснимым осадком горячи в словах. "Советская власть, русские, - объединив всех в одно понятие, принесли нам не избавление от бескультурья и байского гнета, как во всех учебниках написано, а избавили нас думать и жить самостоятельно, порушив нашу самобытность, лишили всякой собственности. Согнали нас как баранов в вагоны, а править всем нашим народом поставили отщепенцев - неверных, безграмотных негодяев. Ты этого не должен брать на свой счет. Твой чеченец Исмаил и ты для меня самые близкие друзья, как братья. Все мы - и он, и ты, и я - ярые враги режима коммуняк; конечно же национальность здесь ни при чем - я тут немного загнул. Все мы дети одной Земли - дети человеческие. Вот только живем не по-человечески: без бога, без свободы, без собственной земли. И как все это повернуть вспять - не знаю. Я каждый день долго думаю, думаю об этом, аж голова кругом"... - Положись на меня, Юсуп, я знаю что надо делать с врагами Христа и Ислама, чтобы вернуть каждому то, что дано ему от рожденья, - бодрым голосом поспешил успокоить я друга. - Беда людей именно в том, что мало кто из них думает об этом и знает как это сделать. Однако не стоит отчаиваться!.. Вершина самого высокого ледника рухнула в небытие, страшный самый его пик откололся, сам знаешь, что это не без нашего с тобой усилия! - покровительственно похлопал я его по плечу. - А дальше все пойдет как по маслу. Ты же хорошо знаешь, что капель из капли начинается, из ручеечков реки, которые потом образуют моря, лишь бы такие как ты, Юсуп, люди правоверные, этого бесстрашно пожелали. Бандиты Сталина после смерти своего главаря, как волки без вожака, друг дружке глотку начнут грызть. Вот посмотришь, - пообещал я. - И тогда- то люди, увидев их звериную сущность, мигом прозреют; вначале частью от своего злорадного любопытства, что за все время советской власти они больше всего о обрели; частью от того, что нечего будет покупать в пустых магазинах. И сами уже, без указки свыше, чтобы не помереть с голоду, срочно начнут все денационализировать: землю, фабрики, заводы. И закрутится тогда маховик частного предпринимательства. Не только себя обеспечим всем необходимым, а и весь мир будет кормиться российским хлебом, как это уже было когда-то до революции... - Послушай, послушай, Джабраил! - загорелся любопытством Юсуп. - Скажи, скажи, Джабраил! Это твое только предположение или же ты точно знаешь, что это все само собой произойдет?! По закону кармы, - не унимался он. - Под лежащий камень и вода не течет! - ответил я и добавил, - это не предположение, Юсуп, а моя мысленная установка, и чтобы она сбылась, ой как много всего требуется от нас с тобой и всех тех, то не щадя живота своего готов идти на сражение с бесовитами, всем дьявольским отродьем, именуемым себя идейными коммунистами. Понимаешь, Юсуп, - стал я объяснять ему обобщено азы основ оккультизма. Ранее, еще до грехопадения наших с тобой прародителей, универсальный человек обладал квази - божественной способностью объектировать свои идеи: он думал существа мыслью творил материю, одним словом имел неограниченную творческую силу. Теперь, чтобы иметь хоть какую-то долю от всего того, человеку нужно пройти труднейшее испытание с величайшим риском для жизни, чтобы доказать перед создателем вселенной и в помыслах, и в делах свою непоколебимую веру в добро и непримиримость ко всякому злу, что творится в нашей стране. Так незаметно для себя, увлекшись серьезным разговором о частном и общем, причине и следствии, мы добрались домой, к счастью, никем не замеченными.

СТРАЛГ ФО ЛАЙФ (борьба за существование) А боль причиняла моя борьба, Не знающая перерыва! Будда Уже с самого начала года наша пропаганда денно и нощно без умолку тараторила о всех своих радиопередачах о начале освоения целинных и залежных земель в Сибири, на Алтае и северном Казахстане, методично настраивая весь советский народ на патетическую героику. Едемте, друзья, в далекие края, Станем новоселами и ты, и я!.. Оглушительно бравировал в эфире по всей стране хор имени Пятницкого, распевая через каждые полчаса эту полу колхозную песню, ставшую впоследствии позывными многих радиопрограмм. О целине у нас знали все и даже те, кому и вовсе не нужно было того знать. Разбуженный улей людской загудел, зароился. Толпы юных кандидатов в целинники потянулись в райкомы, обкомы комсомола за путевками и направлениями на целину, каждый желал как бы поскорей сменить свою серую облыжность жизни... И я было предложил Юсупу попытать там счастья, однако им распоряжались в ту пору сложные семейные обстоятельства, да и вообще, коренные жители Азии и Кавказа редко когда покидают родные свои края и пускаются на такие авантюрные предприятия. У них с молоком матери прививается любовь к земле предков. И не смотря на то, что и здесь прошлась по их земле корчующая борона сталинизма, традиции те были еще там достаточно устойчивы и не совсем сломлены... Свое намерение поехать работать на целину у меня созрело тоже ни сразу, а лишь после долгого раздумья над тем, где взять деньги, чтобы вернуть соседям долг, что мать занимала у них для оплаты моего обучения в школе. Да и дальнейшее обучение в девятом классе было для меня довольно призрачной возможностью из-за трудного экономического положения нашей семьи. Отец и старший брат погибли на войне, другой брат сидел в тюрьме по политическим мотивам, осужден безвинно согласно 58 статьи Уголовного кодекса СССР; третий - служил в армии, четвертый - отрабатывал где-то в Сибири после окончания ФЗУ, а дома мы жили одни с матерью, так как и моя сестра, недавно выйдя замуж, тоже ехала с мужем на север к его родителям. При таком семейном раскладе мне ничего было рассчитывать на чью бы то ни было финансовую помощь, тем более, что и матери уже самой для поддержки ее здоровья не помешала бы тыщенка, другая, а тут еще обо мне у нее забот полон рот. Вопрос с отъездом был давно мной спланирован и однозначно решен, удерживало меня лишь объяснение по этому вопросу с матерью, поскольку я не находил того варианта, когда б мое решение, хоть оно было и окончательным, не сразило бы ее в горячах. По этому поводу я не раз уже консультировался и с Юсупом, который был мастак улаживать такие щепетильные дела, но и он пусть и не одобрял такого моего шага, тоже не знал с какого конца к нему подступиться. Разрушилось это дело как бы само собой. Как-то вечером приходит мать с работы, такая радостная, а сама в слезах, и говорит обрадовано мне, вытирая слезы концом платка: - Сынок! Братку твоего Гришу из тюрьмы выпустили! - и подает мне его письмо, чтоб я его прочитал ей. - По складам всего-то и разобрала, что освободили, а где он теперь и как живет не смогла причитать дальше - слезы глаза застилают, - пояснила она свою просьбу, зная мой стоический характер. В своем письме брат сообщал нам, что его амнистировали под чистую как и других политзаключенных; что он жив и здоров; что уже успел жениться и теперь живет в одном из целинных городков северного Казахстана, куда он после освобождения завербовался. Едва я успел прочесть до конца письмо, как мать выхватила его из моих рук и не прибираясь засобиралась к нашим соседям: - Побеге к соседке насте, поделюсь с товаркой своею радостью, а то ее штой-то сегодня на свекле не было. Уж не захворала ли она чего доброго? Когда мать была уже у порога, открывая дверь хаты, я бросил ей в догонку свое давно вынашиваемое решение как свой порыв увидеть брата. На что она, чуток задержавшись, ответила: - А где у нас деньги тебе на билет? За школу платить и то наскребла кое-как по соседям, а на поезд кто мне одолжит? Да и у кого они нынче водятся? - Да не надо мне никаких твоих денег, - стал я ее упрашивать. - Только отпусти меня, а на билет я заработаю на станции: наймусь выгружать уголь или дрова, или цемент из вагонов, говорят, хорошо платят. - Никуда я тебя не пущу - сиди дома! мал еще! от земли два вершка, такая дохлятина, а глянь-кось чего удумал! - сердито пригрозила она мне, выходя из комнаты. Страшное чувство овладело мной. Стыдно и тоскливо мне стало за свою неискренность. Зачем устроен так мир, спрашивал я себя, что приходится хитрить даже перед родной матерью, да и откуда ей браться той добропорядочности в этой проклятущей стране. На другой день с самого утра мать с озабоченным лицом ушла занимать для меня деньги, а мне наказала готовиться в дальнюю дорогу. К обеду она вернулась и выложила на стол свернутые в трубочку деньги. - Вот все. Чем могла - разжилась. На билет хватит, а поесть в дорогу с собой что-нибудь возьмешь: испеку лепешек, зажарю курицу, а кипяток на каждой станции есть, кружку б не забыть положить в твою сумку, - глядя на весь вещьмешок, добавила она, еле сдерживая слезы. - Да не беспокойся ты за меня, мам! - стал я успокаивать ее. - Вон какой я уже большой, какой верткий и цепкий. И ничего, что худощав и ростом не вышел. Вчера сам Исмаил сказал мне, что я уже настоящий джигит, "сорви голова". Я уже многому чему у него научился. Ты знаешь как я джигитую? На его Кавказе?.. Исмаил научил меня драться и с ножом, и без ножа, и плаваю я почти как он. Никакие преграды мне теперь нипочем, - хвастливо выпалил я. - Чеченец твой ничему путному и не научит тебя, акромя всяких вольностей: воровать да драться - на это он мастак, - беззлобно укорила она меня, зная мою большую привязанность к нему. - Не говори о нем так, мать! Он же спас мне жизнь, рискуя своей! Теперь он мне как старший брат. А то, что он обрек, так то вина властей: для них все самые лучшие люди - смелые и сильные, и честные, такие как Исмаил - их кровные враги. Хотя он нигде и не учился, а башка у него варит здорово! Это он меня надоумил ехать учиться в город: "Без знаний ты как муха слаб! Со знаньем - властелин!" - сказал он как-то мне. Он по-арабски читает Коран и знает наизусть стихи многих поэтов Востока. - Прости, сынок, мать свою бесталанную, что ляпнула сдуру не весть что, с языка сорвалось, - стала оправдываться она. - Люди об нем так говорят, а что люди, грех на них, сынок, обижаться - все обозленные, все затурканные эдакой жизнью. До Алма-Аты - столицы Казахстана, я добирался в товарном поезде, кое-как примостившись в одном из полувагонов, груженного кругляком леса. В тамбуре поудобней и почище было б, но там сквозит, да и на каждой станции милиция состав шманает - долго не напрячешься. Больше всего я боялся одиночества в пути, но таких бедолаг, как я, которые на вагонах и под вагонами ездят, оказалось не мало! Обучение до седьмого пота под началом Исмаила пригодилось мне здесь как нельзя кстати. Из целой ватаги "зайцев", что ехало вместе со мной, только мы вдвоем доехали до места - остальных всех менты переловили и рассаживали. Где им за нами было угнаться: мы брали любые препятствия - вагон не вагон; на стоянке ли шла облава, на ходу ли поезда - нам было все нипочем - оба классные спортсмены - разрядники, да и похитрей мы были, чем все станционные стражи. По приезду в Алма-Ату мне пришлось с ним расстаться по причине того, что его поезд отправлялся со станции Алма-Ата II, а мой - со станции Алма-Ата

I.

- Если бы не сестренка, махнул бы с тобой на целину, братишка, - говорил он мне, расставаясь, - одна осталась она у меня на Полтавщине. Ждет не дождется, когда я приеду и заберу ее из детдома. Такая егоза, а какая умница и красавица, если б ты ее увидел, сразу б влюбился по уши. А как поет и пляшет - одно загляденье. Красавица, скажу тебе, какой в целом мире не сыщешь. Вот если б вас спаровать, идеальная пара голубков могла бы получиться. - А как ее зовут? - поинтересовался я. - Оксаной кличут... - Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника мук, сделав незначительную паузу, процитировал я из Омара Хаяма и горделиво добавил, - я господин, а не раб своих желаний... - Без муки и радости сердца пустяшная была бы жизнь, так-то братишка, грустно ответил он, прижав меня к себе за плечо на прощанье... Подхожу я к вокзалу - и боже мой - что я вижу! У вокзала целая кутерьма. Кругом кричат, шумят, бегают. С трудом пробрался до вывески расписания поездов, и тут оптимизм мой стал меркнуть. Билеты были все проданы и никакой тебе перспективы заполучить билет даже в ближайшем будущем. "Что делать? - завертелось у меня в голове - возвращаться домой всегда не поздно, еще успею"... Дай, думаю, повременю немного, авось повезет, иначе прокол с учебой выходит. Что дома тогда скажу друзьям, Юсупу, Исмаилу? Что, спасовал перед трудностью? Ерунда! Они меня поймут и никогда не оскорбят таким подозрением, знают, что я для этого сделал бы все возможное, как бы мне не было трудно. Пока я размышлял, что мне делать дальше, по радио объявили посадку на Петропавловск. "А что если попытать счастья ей окошка кассы, а у дверей вагонов поезда", - точно прилепилась ко мне эта дерзкая мысль... Кто с чемоданом и сумою в руках, кто с узлом на плече втискивались с трудом в узкую дверь будто игрушечных вагончиков, показывая на ходу свои билеты проверяющему кондуктору. Нескончаемым потоком люди шли и шли к вагонам. Не понятно было мне, то ли провожающие были это все, то ли такие же как я горемыки, безбилетники, твердо верившие в свою звезду. Ведь надежда уходит последней. - Эй, хаволя, - позвали меня по - чеченски. Я оглянулся на голос окликнувшего и увидел поодаль стоявших трех пацанов-шаромыг. Я подошел к ним и спросил: - Зачем звали? - Ты чеченец? - уточнили они. - Какой ваш дел? - на чеченский манер ответил я. - мы не спрашиваем, кто тебя делал, Нохчи! - шаблонно сострили они. И с наглым высокомерием заявили мне: - Если поедешь с нами на верхотуре вагона, будешь плясать нам лезгинку, чтобы скучно не было! - Перебьетесь и так, балбесы, - зло отрезал я, переходя на угрозу, - если кто из вас туг на ухо, тому я сейчас прочистку перепонок сделаю, чтобы в другой раз правильно расслышал и не косоротил чужую речь. - Да ты задиристый, злой. Видит бог, мы не хотели тебя обидеть. Мы хотели помочь тебе, а за шутку не обижайся, извини, брат, и скажи-ка лучше нам, как ты собираешься ехать? Если не с нами, то где же? В поезде что ли? уже по-человечески стали разговаривать они со мной. Вместо ответа я подошел к проводнику, который уже поднимался по лестнице в свой вагон, и обратился к нему со следующими словами: - Дядя, возьмите меня до Петропавловска. У меня нет ни билета, ни денег, но мне надо ехать учиться. Проводника удивила моя божественная искренность и, не раздумывая, он подал мне знак, чтоб я следовал за ним. - Вот, видите, мир не без добрых людей, - обернулся я к уголовникам, шустро вскакивая на подножку тронувшего поезда. Закрыв за мной дверь на ключ, кондуктор проводил меня в вагон, говоря: Располагайся, сынок, где посвободней! Да поглядывай, чтоб ревизоры тебя не накрыли, ненароком, сразу высадят, да и мне тогда попадет, - по отцовски предупредил он меня. Не беспокойся, отец. На этот счет у меня прирожденной чутье. Любую опасность чую заранее - привычка, - обнадежил его я, после чего между ними завязался диалог знакомства. - Я верю тебе, парень. Видел, как ты давеча на станции смело разговаривал с тремя шармачами. У тебя, небось, трудная была жизнь, а, безотцовщина? - Да, не сладко жилось. Но теперь мне полегче. Я подрос, многому уже научился и сдачи могу любому сдать, если меня кто тронет. - А силенки у тебя, если глядеть по твоему обличию, совсем ничего. - Силенка не в массе тела, отец, а в навыке, и выучке! - Знаю, знаю! Сам в разведроте служил в войну. - Что, владеешь боксом, самбо?! - Да и тем, и другим. - А где же ты всему этому научился, скажи мне на милость. - Да у одного своего дружка чеченца-абрека. Он меня еще и джигитовке, и фехтованию, и плаванью учил несколько лет подряд, пока я не уехал. - Ну, в добрый путь, не буду тебя больше задерживать, вижу, устал ты, иди отдыхай, да и мне пора обязанностями своими заняться... Мы с тобой еще потом покалякаем. Ты сразу мне приглянулся: в твоих глазах нет ни злобы, ни страха, а только больная тоска по праведной жизни. Это-то нас с тобой и роднит. Кабы все были такими, славное было б житье... Кумекаешь, оголец, почему оно плохое? - переходя на шепот, спросил он меня. - Кумекаю! - также тихо ответил я, кивнув головой. Пройдя почти половину плацкартного вагона, я не обнаружил ни одного человека, который бы захотел чуток потесниться ради меня. Все были чем-нибудь да заняты или делали вид, что заняты, только для того, чтобы ни с кем и толикой не поступиться от своего приобретенного за деньги комфорта. Но вот, обшарив глазами еще несколько отсеков вагона, я обнаружил в одном из них целую компанию шулеров, яростно сражающихся в карты, а на краю скамьи сидел вальяжного вида человек с гитарой в руках и выдавал удивительные мелодии. Их разнотембровые звуки были очень приятны и сладостны для слуха и души моей. Завороженный этими звуками, я невольно прислонился к стойке того отсека и все время, пока он играл, не сводил глаз с гитары, ни о чем не думая, никого не замечая, отдавшись весь во власть чарующим переливным звукам музыки. Когда он перестал играть, вроде бы даже как и в вагоне стало немного темней, будто мы въехали куда-то в тоннель... - Что открыл рот, никогда не видел как играют на гитаре, что ли? - спросил меня гитарист. - Никогда! Уж больно красиво звучит! Словно в ней какой шайтан внутри сидит и волшебными звуками то пьянит радостью душу, то заставляет страдать ее плакать, - запальчиво ответил я. - Какая там нечистая сила - это мои пальцы рождают таки звуки, а мелодии, которые я играл, сочинили великие музыканты и композиторы. Польку сочинил виртуоз-гитарист Соколов, старинный романс "Две гитары" - детище Апполона Григорьева, знаменитого русского поэта и гитариста. А.Чардаш - цыганского гитариста Монти, каприс №24 - непревзойденного короля скрипки и гитары Николы Погании, - по учительски стал разъяснять он. - А долго ль этому надо учиться, - наивности моей не было границ. - Целую жизнь, - был ответ. - "Если б у меня было две жизни, я бы их обе посвятил этому божественному инструменту, потому что излучаемые гитарой звуки для меня - неземные звуки. Для меня они, что райская песня песней", - пророкотал я глухим воcпаленным голосом. - Так что же ты не купишь ее и не научишься играть, если денег нет купить в магазине, вон возьми да выиграй ее в карты вон у хозяина, - шутя предложил он, все равно владелец на ней играть не умеет, да и не хочет научиться. - Я согласен поставить ее на кон, - вклинился в разговор хозяин гитары. - Пусть ставит и он свой вещьмешок, если денег нет. Вот будет потеха как проиграет. Небось плакать начнешь, желторотик? - оскаблился злорадно лет тридцати мордастый детина. - Вынужден разочаровывать ваши ожидания, - ответил я ему, - ни плакать, ни проигрывать я не умею, так что смеху не будет, а вот гитару свою точно проиграешь - для меня это не трудно, - предупредил я бахвала. - садись, садись, посмотрим, на что ты годишься, - зашумела подпитая компания. Я сел, прокинули талью, мне выпали тройка, семерка, туз. У него - перебор! - Что я тебе говорил - не послушал! Теперь - баста! гони гитару! нарочито громко произнес я и встал. - Может, еще на что-нибудь сыграем? - подавая мне гитару, пробубнил ее бывший хозяин. - увольте, я не искушаю судьбу дважды: жадность фраера губит, тоном бывалого человека произнес я снисходительно добавил: - а если жаль ее тебе, то могу и вернуть, я добрый человек, гуманный!!! - Никаких вернуть! - зашумели вокруг, - что упало, то пропало. Он малое дите, что ли? - кричали одни. - Садись-ка вон на лавку, где свободное место и учись, парень, как брать аккорды, - предлагали другие. Я поблагодарил всех за добрый совет и начал осваивать с азов игровую премудрость в тиши коридора... Я был благодарен судьбе за представившуюся возможность мне самому, своей еще не умелой рукой извлекать гитары волшебные звуки, за те первые дребезжащие аккорды гитары, которые помогали пройти мне духовное самоочищение, которые и были, что душ для души, отрадой для сердца, защищавшие меня и потом, уже зрелого мастера музы от пошлости и жестокости окружающего мира... Спать мне пришлось на полу под лавкой. Это хотя и унижало мое человеческое достоинство, зато было безопасно. В случае чего, при проверке билетов, меня бы там никто не застукал. Положив под голову свой тощий вещьмешок, я всю первую ночь провел в позиционной настороженности. Уж очень я боялся подвести кондуктора: давши слово - крепись, а не сдержавши его, что трус, говорят в народе. Домашнего воспитания в детстве я ни какого не получил. Воспитывался сам по себе - по книгам религиозно-этического и философско-романтического плана, в лучших традициях русского аристократизма, что во многом благоприятно способствовало моему духовному росту и развитию. Для меня слово чести и долг чести значило всегда очень многое... Я не причастен к святости, но всякую глупость - ложь, лицемерие, жестокость - ни в какой степени не приемлет моя душа. Как с вершины огромной горы я смотрю на больное рассудком печальное человечество, и вижу как трудно стать в нашем обществе по-настоящему честным человеком! Недаром в индусской дхаммападе говорится, что не было и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы, потому что умный живет среди глупцов, а честный среди негодяев - так можно ли уберечься от того и другого? И пошло, и поехало у меня в голове. Плохие и вредные дела делать легко, а что хорошо и полезно, - делать в высшей степени трудно. одно полустишье, услышав которое люди становятся радостно беспокойными, лучше тысячи стихов, составленных их бесполезных слов. Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно! Нет знания у того, кто не размышляет. Всякий, кто во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов, он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья. Не сделанное, лучше плохо сделанного. Здоровье - величайшая победа: удовлетворение - величайшее богатство. Яд не повредит - не имеющему ран; кто свободен от привязанностей, тот сам себе господин, тот сам себе путь, - перебирал я в памяти, смежив глаза, религиозно-этические изречения из раннего буддизма. Заиграло радио, возвещая пассажирам, что наступило время пробуждаться. Я тихонько вылез из своего укромного "убежища", чтоб никто не заметил моего там позорного почивания. Взял с собой свои нехитрые пожитки и прошмыгнул в тамбур. Там я неожиданно наткнулся на своих вчерашних знакомых, сидящими скорчившись на полу с красными от бессонницы веками. - Вот какой молодец и гитарку гдей-то уже спер! - восторженно встретили они меня. - Как ты ее прихватил? - стали они спрашивать меня. И я в свою очередь не удержался от расспросов: - Говорили на верхуторе поедем, а сами сюда забрались! Эх, вы бродяги! Черти безбилетные! - Знаешь, браток, ночью там такой дубильник - холодина страшенная. А твой проводник ничего, добрый дяденька! Он и нас не шугает, не то, что другие... А играть-то умеешь? - Сыграй чего-нибудь, все будет веселее! попросили они после того, как узнали, каким макаром я ее раздобыл. - А не шугнут ли нас здесь, братцы-кролики! Давайте-ка лучше переберемся на вагон. Уж там-то наверняка никто не помешает нам устроить настоящий концерт, - предложил я. - Короче, надо сматываться поскорее отсюда. Не ровен час, ревизоры могут застукать, они всегда в это время устраивают проверку, - поддержал меня один из них. Дверь наружу была не заперта по причине всем известной: уголовная шантропа пользовалась самодельной отмычкой не хуже, чем проводник своим заводским ключом, когда этим джентельменам удачи нужно было попасть в вагон или выбраться из вагона. По очереди друг за другом прямо на ходу мы забрались на вагон, где и примостились как голуюи на кромках двух смежных крыш вагонов: двое с одной стороны, двое с другой напротив друг друга, опустив ноги на соединительный гофрированный кожух, наподобие мехов гармошки. Свежий осенний ветер беспощадно трепал наши легкие одежды, а крупинки от шлака из трубопаровоза непрерывно атаковали наши бедные глаза, однако такая бескомфортность нисколько не омрачала нашего настроения. Нам хотелось петь, плясать, беситься и буйствовать. К тому же у нас была гитара, и хотя я знал всего-то три аккорда, однако этого было вполне достаточно для примитивного аккомпанирования многих наших песен, менялись лишь ритм удара по струнам. Особенно приглянулась нам одна плясовая забубенная песня, мы пели ее хором под ритм лезгинки. Это была чеченская застольная, которую я когда-то сочинил для Исмаила в подарок ему на свадьбу. Вот ее текст: Что вы, братья, приуныли, Буйны головы склонили. Распрямитесь, прибодритесь! Горы горя не уменьшишь, Солнце в небе не заметишь. Пейте, пойте дружно, веселитесь! Асса! Ирса!

Что нам хныкать, убиваться, Не пора ли забавляться. Полной чашей, с песней удалою! Слезы льют пускай красотки По любви своей не стойкой нам - застолье с песней под луню. Асса! Ирса!

Что удача, не удача сердце было бы горячим! Остальное - все остальное. Прочь тоску-печаль из сердца, Мы вином упьемся терпким Уталим тревоги горькой доли! Асса! Ирса!

Кто рискует головою, Любит жизнь огневую в вихре пламенного танца! Он не плачет, не страдает Все богатство расточает. На вино, на песни, на красавиц! Асса! Ирса!

Наяривая из всей мочи по струнам гитары ногтями пальцев, я старался выжать из нее всю громкость, чтобы усилить огневой ритм песни, двое других моих спутников как заправские черкесы, хлопали в ладоши и пели в хоре вместе со мной, а третий, точно припадочный, выделывал ногами замысловатые кренделя, крутился волчком на крыше вагона, прыгая из стороны в сторону, делая выпады разъяренного барса. Окрест оглашая дали залихватской песней, мы веселились сами и заражали радостью других, тех, кто нас слышал из вагонов и тех, кто встречался нам в пути, по крайней мере, нам так казалось. На станциях же больших и малых, полустанках, которые мы проезжали, постоянно приходилось то спускаться с "небес" на землю, то снова взбираться туда и продолжать свое "верховое" путеезженье... Полыхали закаты, вставали рассветы "зарею новой", а мы все ехали, ехали и ехали бог знает куда, бог знает зачем?.. Целую неделю слишком я добирался на "перекладных" до определенной точки на географической карте. И наконец достиг ее. Кустанай - самый скверный городишко из всех целинных городков Казахстана. И дальше все тоже почти как по Лермонтову, только все гораздо сквернее: там я долго, долго мучался безденежьем, а однажды тоже чуть было не утонул на озере и еще бессчетное количество раз моей жизни, там угрожала смертельная опасность. В тот первый свой приезд в Кустанай мне запомнился он уже тем, что я еле отыскал по адресу координаты брата. Да и встреча с ним не прибавила мне оптимизма. Был он человек больной, да и неустроенный. Жена, двое детей находились у него на иждивении, а зарплата - с гулькин нос. И жилье у него - не жилье, а так, лачуга: с земляным полом, с саманными стенами и ветхой кровлей, точь в точь как у нас дома, но там хоть круглый год почти тепло, а тут же Сибирь! Озадачил мой неожиданный приезд ужасно братову жену. Я с раннего детства умею сходу читать как по книге чужие мысли, и мне было совсем не трудно оценить их душевное состояние. За сюсюканьем братовой жены "ах, какой ты недоросток!" - не трудно было угадать и другое: "на кой черт ты нам здесь сдался! Сами едва перебиваемся с куска на кусок и, на тебе, - такая свалилась обуза!" Возвращаться домой не стал. Не хотел огорчить мать, обижать брата. И в школу пошел без особого желания учиться. Денег не было ни на покупку книг, ни на оплату учебы в девятом классе, просто взять их было неоткуда. По прошествии первой учебной четверти за неуплату долга мне запретили появляться в школе во второй четверти. Поэтому я вынужден был оставить школу и идти работать. К счастью, к тому времени мои пацаны, с которыми я ехал вместе на поезде, уже подыскали мне денежную и не пыльную работенку в геологической экспедиции, куда они тоже хотели устроиться. Родственникам объявил, что в школу больше не пойду по той простой причине, что собираюсь поехать работать, что скоро уезжаю в экспедицию в погоне за длинным рублем, утаив свои школьные проблемы. Ни кого это мое решение особенно не волновало. Правда, брат ненароком обмолвился на тот счет, что спохватишься дескать после того, как жареный петух клюнет. Что это за жаренный петух такой, я конечно не стал у него дознаваться, уж слишком прозрачный был его намек еще на что-то худшее и ужасное, в сравнении с тем, что уже пришлось мне пережить и испытать в этой жизни... На работу нас приняли не сразу, а после долгих наших мытарств по чиновничьим конторам и управлениям. Боялась бюрократическая сволочь как бы мы в один прекрасный момент не улизнули вместе с меховой их спецовкой. Уж слишком подозрительным был для бюрократов наш разбитый вид, наша рвущаяся на волю вольность мысли и слова, - не нравилась им наша самостоятельность в плане идеологическом: "молодые да ранние" - цедили они сквозь они сквозь зубы. Я было уж совсем осерчал на себя и чуть было не впал в суровое уныние из-за того, что все никак не мог подобрать необходимый способ из всего огромного арсенала магических средств по воздействию на людей, а в данном случае на конкретного бюрократа, ведавшего приемом на работу в геологическую экспедицию, куда мы хотели устроиться. Видимо, не мог по той простой причине, что конторские крысы, так же как и обыкновенные грызуны, ужасно живучи, имеют дьявольскую устойчивость к сглазу и к любой другой порче. Все бюрократы, что сельхозвредители, с удивительной быстротой способны вырабатывать в себе иммунитет противоядия. Так что ничего особенного в этой моей беспомощности не было, и всеж, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! Как раз в то время на станционный тупик пришел для геологоразведки заказной груз и его нужно было срочно разгрузить, а разгружать было некому - геологи в это время межсезонья обычно находятся в очередном отпуске. Вот тут-то и вспомнил о нас, "вездесущих", а так как мы все были голы как соколы, то им по неволе пришлось облагодетельствовать нас спецовкой и зачислить нас в разряд топографических рабочих на постоянной основе. Сколько восторга, сколько радости было у нас от того, что получили мы наконец долгожданную работу. Сколько несокрушимых надежд связывали мы с ней! "Деньги, деньги, всюду деньги, всюду деньги без конца, а без денег жизнь плохая, не годится никуда!" - громко пели мы на ходу, разгружая из вагона тяжеленные ящики с динамитом. В конце первого своего трудового дня очень уставшие, но счастливые, мы зашли в какую-то забегаловку, чтобы отметить на радостях свое удачное трудоустройство. Никакой полезности, никаких излишеств застолья, где там до шампанского, еле-еле наскребли на бутылку водки на четверых, да на более чем скромную закуску к той выпивке... Хмель ударила в голову с непривычки, все тело обмякло, и язык стал развязно заплетаться. Все несли несусветную чушь, что я не удержался от своего мальчишеского тщеславия и открыл им, находясь сильно под мухой, причину странных метаморфоз, происходящих в их жизни. - Знаете, парни, и в тот раз, помните, когда я встретился впервые с вами у поезда, ведь и тогда, и теперь, при устройстве на работу, мне пришлось прибегнуть к своему закрытому знанию и по отношению к вам, и по отношению к кондуктору, а сегодня и по отношению к кадровику. - А вправду, ты нас тогда просто обескуражил и черт знает каким манером! Ты говорил с нами как имеющий власть: нас же было трое и вон какие здоровенькие, а ты один, - а нас почему-то такая оторопь взяла, что просто жуть, - первым включился в обсуждение моего откровения Мишка Баранов бойкий приблатненый парень с крепким здоровьем, с добрым характером, острый на язык и ума в нем была плата. Он знал так много всяких анекдотов, пословиц, поговорок, песен, хоть и образования был небольшого. Он очень умело и всегда кстати вступал в разговор, но главное его достоинство заключалось в том, что он первым из всех троих стал моим верным товарищем и другом. - Мне верится и не верится в это как-то. Уж слишком не правдоподобны, братан, тови эксперименты, если б не тот случай с кондуктором и с нами, ни за чтобы не поверил тебе, - сумрачно повел свою речь Борис Железняк, бывший детдомовец, плотно сложенный и блатной до корней волос, дерзкий со всеми, безжалостный ко всему на свете, тем не менее был предан дружбе беззаветно. - А я так верю ему во всем, - заговорил и третий из моих новых друзей невростенник Серж Сорокин. -Не зря же нам раньше так не везло во всем и везде, а теперь и на работу и какую еще работу нас взяли. Кругом же тысячи таких как мы беспризорных! А ты говоришь, болван железный, и верю и не верю, - обидно передразнивал он Бориса. - Затухни, лярва, - взбеленился тот. - Кончайте, хватит словесной эквилибристики, невежи: возвышающий себя, да унижен будет, - сказал я и процитировал им в назидание стих: "Для бранных и гневных фраз не открывай уста, губам людей противна грязь - полезна чистота! "