Под дном морским

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Солнце едва золотило верхушки деревьев, когда Макс уже был на ногах. По намеченному плану вся команда должна сегодня перейти на яхту.

Осторожно, стараясь не производить шума, он подошел к палатке Аконта. Аконт еще спал.

Надо было детально обсудить с ним вопрос об охране оставшихся сокровищ.

Макс привык к изобретательности Аконта и полюбил простоту и точность его аппаратов.

Разбудив Аконта, он поделился с ним своими планами. Решено было сделать установки, как только команда погрузится на яхту. Установки должны охранять подступы со стороны озера и защищать дорогу, которая сейчас была настолько благоустроена, что всякий, попавший на остров, безусловно пойдет по ней.

Надо было только обеспечить безостановочную подачу воды. Это решено было сделать при содействии Человека.

Когда лагерь проснулся, Макс отдал распоряжение сняться. Были свернуты палатки, и команда стройными рядами под песню направилась по дороге к берегу. С ними шли, поддерживаемые под руки, красавица и двое мужчин из поддонного замка. Собаку несли на руках.

Было радостно и грустно. Радостно сознание возвращения домой, радостна плодотворность работы, грустно от расставания со сказкой, с легендой, с которой так сжились, что сами стали ее участниками. Было такое ощущение, что будущие рассказы и легенды об острове включат обязательно всю экспедицию, как действующих лиц.

Остались на месте Макс, Аконт и Генрих. Когда песня ушла далеко и ухо уже не различало звуков, оставшиеся принялись за работу.

Через два часа и они оставили место, где прошла короткая, но такая красочная полоса жизни.

Приступили к проверке труб. Едва прошли некоторое расстояние вдоль них, как услышали шум раскачиваемых деревьев. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в присутствии свидетеля. Этим свидетелем была Лора. Дело осложнялось. Надо было изолировать ее до того, как она успеет рассказать своим обо всем, что видела.

Генрих лучше других научился изъясняться на гортанном языке. Он вынул из кармана какую-то безделушку, назвал имя Носа и объяснил, что Нос передал ей это в подарок.

Лора, по-видимому, не понимала значения того, что видела. Она доверчиво спустилась, взяла безделушку и хотела уже вернуться к своему маршруту.

Генрих, по указанию Аконта, удержал ее и направился с нею на яхту. Судьба определяла Лоре вернуться с экспедицией на материк.

Аконт и Макс тщательно осмотрели окрестности — не было ли еще случайных свидетелей — как будто никого — и продолжали проверку труб.

Когда они подошли к истоку, там стоял уже Человек. Его просьба была удовлетворена — он возвращался с экспедицией. Впервые за 30 лет он побрился, надел костюм Аконта — и сейчас имел вид европейца, долго и настойчиво занимавшегося спортом.

Черты лица от постоянного пребывания на воздухе огрубели, движения были сильные — в общем, фигура была внушительной.

Макс объяснил ему необходимость бесперебойной подачи воды и попросил сделать семье соответствующее внушение об охране источника и целости труб. Надо было объяснить и хорошо втолковать опасность приближения живых людей к месту, где прежде был лагерь.

Человек обещал все это сделать, а сейчас он просит Макса и Аконта и пришедшего к тому времени Генриха посетить его дом и перед отъездом закусить. Когда они спускались по ступенькам, проделанным в террасе, их с шумом и волнением, выражавшемся в потоке гортанных звуков, нагнал Икар.

Генрих в это время рассказывал о том, что проделал Икар на берегу. Он вцепился в Орла, когда отряд проходил на яхту, и так сдавил ее в объятиях, что Орел побледнела.

Усилиями пяти матросов удалось оттащить его и только угроза огнестрельным оружием, которого он как-то инстинктивно боялся, хотя действия его еще никогда не видел, позволила удержать его на берегу.

Сейчас он неистовствовал, требуя, как объяснил Человек, не разлучать его с Орлом. Он хватал руками то Макса, то Аконта, то отбегал назад, то одним прыжком оказывался впереди. В глазах перебегали огоньки, то просящие, то с отблеском угрозы.

Человек с трудом его успокоил, сказав, что Орел уедет не сегодня. Все еще раздувая ноздри и беспокойно бегая, он следовал за группой, несколько уравновешенный тоном и словами Человека.

Макс и Аконт еще ни разу не побывали у Человека — никак не удавалось выбрать время.

На повороте, где в начале их работы они нашли связанных матросов, их ждала вся семья.

Жена Человека еще хранила на своем лице черты обезьяньей миловидности. Многое из человеческого обихода было ею усвоено. Она довольно прямо держалась на задних ногах, лишь очень редко становясь на передние, которыми ловко и проворно работала.

Она пожала руки пришедшим и сказала два слова, в которых слышались гласные. Человек объяснил, что слова эти значат — «Прошу пожаловать».

Остальная семья толпилась позади хозяйки, частью на земле, а большинство амфитеатром расположились на окружающих деревьях.

Дом Человека представлял поляну, густо обсаженную деревьями, настолько переплетенными лианами, что внутри была почти полная темнота.

По знаку Человека один из внуков взобрался на дерево и снял щит — сноп света ворвался в помещение — стало радостно и светло.

Посередине стоял большой стол, если так можно назвать стоявший предмет. Это был ряд стволов, довольно плотно пригнанных друг к другу. Промежутки были чем-то замазаны. Стульев не было; ели, сидя по-турецки. В углу стоял очаг, сложенный из камней — дым выходил в дупло дерева.

Комната была просторная, потолок, из густейшей кроны деревьев, был высокий.

По стенам вились растения с крупными и яркими цветами. Когда все уселись за стол — зрелище было необычайное. Глаз переходил от одного участника трапезы к другому — какая смесь черт человека и обезьяны. Одна, большая часть, была совсем обезьяньей, другая, меньшая, очень походила на Человека. И разместились за столом соответствующим образом: подобие людей тяготело к Человеку, а обезьянья часть к его жене. Самое последнее произведение, маленькое существо 4–5 лет, очень походило на отца; этому сходству мешала только обезьянья волосатость.

Макс перекинулся с Аконтом и обратился к Человеку с предложением забрать это существо с собой.

Жена не возражала, так как его слишком человеческий вид вызывал некоторую неприязнь к нему со стороны остальных.

Сноп солнца конусом падал на середину стола, где в плетеных корзинах возвышалась колоссальной величины гора бананов и рядом стояли две корзины поменьше с хлебными плодами. Около некоторых, на большом листе, лежала птица. Часть детей вегетарианцы, часть ест исключительно сырое мясо, остальные предпочитали жареное.

Бросалось в глаза, и это подтвердил Человек, что евшие сырое были здоровее, выносливее, а главное, употребляли значительно меньше пищи.

Лично Человек питался жареным, хотя чувствовал и видел, что сырое полезнее. Он уверял, что при жарении пропадают какие-то нужные составные части.

Разговор за столом носил необычайный характер. Вначале было очень тихо, а затем начал нарастать гортанный говор, который к концу трапезы превратился в необычайный шум — человеческие голоса тонули. Только громкие гортанные звуки были еще слышны, а гласные куда-то пропадали.

Чем дольше сидели гости, тем настойчивее начинал чувствоваться какой-то одуряющий запах — вначале он приятно щекотал обоняние, а затем становился назойливым. Это благоухали цветы, освещенные ярким солнцем.

По окончании трапезы, все шумно, по знаку Человека, поднялись из-за стола, но тотчас же были снова усажены.

Человек рассказал им об опасностях подхода к бывшему лагерю, о неприкосновенности труб. По вниманию, с каким его слушали, чувствовался его авторитет.

Когда Аконт, Макс и Генрих вышли из столовой, им показалось, что они были только что на каком-то фантастическом представлении — до того необычно было все виденное.

Икар следовал за ними неотступно, а маленький внук, по имени Гоми, все время терся около дедушки.

Со вчерашнего дня, когда Человек принял новый вид, семья чувствовала себя несколько стесненной этим необычным для него костюмом. Мать помнила еще то время, когда все тело Человека было закрыто, а дети никогда его не видели таким.

Сколько лап и руколапок коснулось его за этот день! Костюм имел примятый вид.

Мать, после перенесенной бури, питала страх к морю и судам — поэтому Человек пока ничего ей не сказал о своем отъезде.

Как быть с экипажем «Разведчика»? — вот вопрос, который в настоящее время завладел вниманием Макса.

Забрать весь с собой — нельзя, за недостатком места на яхте — оставить здесь целиком — было небезопасно для сокровищ, да к тому же подобный поступок мог повлечь за собой привлечение к суду на материке.

Посовещавшись с Аконтом, они решили перевести оставшийся экипаж «Разведчика» на эту часть острова. Вначале была мысль воспользоваться потерпевшим аварию судном и, починив его, нагрузить сокровищами. Но затем эту мысль оставили — взятого было вполне достаточно для начала работ, а для дальнейших придется соорудить новую экспедицию, снабженную вспомогательным оборудованием и достаточным тоннажем.

Теперь «Разведчик» вполне безопасен. Уйти с острова никто не мог и подойти к нему с моря тоже нельзя было.

Когда все вышли на берег, Макс вызвал арестованных матросов из экипажа «Разведчика».

Во время своего ареста, они случайно узнали одного из охраны, такого же матроса, как и они, с которым часто встречались на материке, в порту, в кабачке. Разговаривать было запрещено; для арестованных было ясно, что они не в руках морских разбойников, как думали раньше, а на яхте «Искатель».

К Максу они шли спокойно и уверенно. Им ничего не грозило.

Макс объяснил положение и предложил одному из них отправиться к оставшимся по ту сторону хребта и доставить их сюда.

Но как их переправить? Надо было быть хорошим пловцом для того, чтобы обогнуть хребет, а среди оставшихся таковых не было.

Когда посланный явился к экипажу «Разведчика», весть о яхте «Искатель» была встречена, как спасение от верной смерти.

От удрученного состояния и постоянного питания консервами у некоторой части экипажа началась цинга; и во взаимных отношениях начинали проскальзывать склочность, ссоры из-за пустяков.

Долго думали над тем, как перебраться. Плавать умела только команда. Остальные после шторма испытывали такое отвращение к воде, что в большинстве своем даже не купались.

Итак, с одной стороны, они чувствовали себя обреченными на медленную смерть, а с другой, для спасения надо было рискнуть — и чем реальнее представлялось им спасение, тем меньше было желания чем-либо рисковать.

Не умевшие плавать наотрез отказались от этого способа передвижения и согласились ждать прихода лодки с яхты. Посланец передаст их желание.

Восемь человек привязали к спине кой-какой скарб, сделали из наволочек подобие пузырей и отправились вплавь огибать хребет. Надо было спешить.

Они погрузились в воду и начали осторожно, где вплавь, где по верхушкам подводных скал, огибать хребет — и скоро достигли благополучно другой части острова.

Через час-другой они уже были на «Искателе». Макс принял их очень радушно и поделился своими планами.

Животный ужас охватил их. Кому остаться? Кому быть заживо погребенным? Сейчас, как никогда, жизнь представлялась прекрасной — там, на материке; все это пронеслось молнией в голове, приковало настоящее к прошлому и придало глазам то особое выражение, какое бывает, когда исчезает последняя надежда.

У одних тусклая безнадежность и покорность судьбе — у других злая воля к борьбе.

Макс пробежал глазами по лицам и оставил покорных судьбе — они безопаснее.

Он обещал, и капитан это подтвердил, вернуться не позже пяти-шести месяцев и всех увезти. Что же касается тех, которые остались по ту сторону — их тоже возьмут в следующий раз.

Таким образом, взяты были шесть человек. Среди оставшихся были инженер и геолог с «Разведчика».

Макс поставил условием возврата полную охрану и неприкосновенность водопроводных труб.

Затем все сошли на берег и произошло знакомство с семьей Человека.

Макс, насколько позволяло время, познакомил остающихся с историей семьи и географией острова, совершенно умолчав о сокровищах, тем более, что остававшимся было не до расспросов — да и зачем могли им тут понадобиться сокровища?

С яхты были даны три палатки и разное оборудование, нужное в повседневном обиходе. Новые обитатели острова провели первую ночь на новом месте.

Икар всю ночь не уходил с берега. Он не спал и не сводил пристального взгляда с яхты. Когда же наутро на палубе появилась Орел — он ринулся на яхту. Пришлось выстрелить в воздух — раз и другой и только это новое зрелище остановило Икара — Орла же с палубы пришлось удалить.

В семь часов утра яхта должна была сняться с якоря.

В пять часов Аконт с Генрихом появились на палубе с каким-то новым аппаратом. Это были трубы вроде граммофонных, затянутые с одного конца тонкой перепонкой. От другого отходили резиновые трубочки, соединенные с ящиком. На крышке ящика были часы.

Ящик установили на самом краю палубы, в том месте, где не было перил; трубы спустили в воду. Генрих надел водолазный костюм, спустился под воду и укрепил трубу справа выше винта, широкой стороной наружу. Затем вдоль корпуса приладил трубки, соединявшиеся с ящиком.

То же проделано было слева и над самым винтом.

Капитан улыбался — он привык уже к сюрпризам Аконта — догадывался часто, к чему ведет та или иная затея, но на сей раз ничего не понимал.

Он весь ушел в распоряжения, связанные с отплытием яхты; разбираться ему некогда было, и затея его забавляла, особенно теперь, когда все было кончено, и судьба экспедиции переходила в его руки — вот почему он улыбался.

В 6 часов 30 минут первый гудок. Икар вьюном забегал по берегу, куда к тому времени собралась вся семья Человека во главе с ним и остававшимися членами экипажа «Разведчика».

Человек обнял свою жену, поцеловал ее, взял на руки Гоми, который трепетно к нему прижался, и направился к яхте. На лице обезьяны изобразился ужас. Она быстро-быстро заморгала глазами, тихо повела головой из стороны в сторону, а затем со звериным ревом схватила Человека за плечи и повернула к себе лицом.

Она уставилась на него, ничего не произнося, и, впервые за всю их жизнь, он увидел на ее лице крупные слезы, скатывавшиеся одна за другой. Она положила голову к нему на плечо, а рыдания становились все громче — это были человеческие слезы.

Человеку стало не по себе. Оттолкнуть ее — но ведь тридцать лет привязанности за плечами, тридцать лет такого внимания, какое редко встретишь в человеческом обществе — не ее вина, что она не человек.

Голова тихо лежала на плече, а руки крепко держали Человека. Он спустил на землю Гоми, тотчас взобравшегося на плечо к матери, взял голову жены в свои руки и повернул к себе. На него глянула человеческая тоска — так вот что к ней перешло с пересаженными яичниками… да, в этих глазах светилась человеческая глубина.

Макс стоял на палубе и наблюдал. Когда он увидел, что Человек уходит с мостков, он послал Носа с предложением взять с собой и жену.

Человек на секунду остановился, перевел глаза с Носа на жену, потом обнял ее, пересадил Гоми к себе на плечо и медленно повел ее к мосткам. Она не сопротивлялась. Чувство к Человеку пересилило страх моря и яхты. Закрыв глаза, она следовала рядом с ним, покуда он не ввел ее в каюту.

Второй гудок. В каюте, занятой оживленными пиратами, раздался невероятный шум. Каюта из предосторожности запиралась, хотя пираты не могли еще достаточно хорошо передвигаться.

Макс поспешил на шум; осторожно приоткрыл дверь.

Один из пиратов лежал на полу и беспомощно двигал руками, опрокидывая все, что ему попадалось под руку, а ногами колотил по полу с силой, подобающей вполне здоровому человеку.

Он выкрикивал по-английски какие-то крепкие ругательства, отдавал слова команды. Глаза от усилия налились кровью, и он стал похож на пиратов, какими их описывают в романах. Будь ноги в его распоряжении, он натворил бы немало бед. Когда раздался третий гудок, пират пришел буквально в неистовство — невероятным усилием он поднялся, стал на ноги — и размахнулся с явной целью ударить Макса. Макс успел отскочить и пират грохнулся об закрытую дверь.

Начинали греметь якорные цепи. Иметь подобного спутника Макс считал излишним — и без него было достаточно хлопот.

Он поспешил предупредить капитана, что одного пирата оставляет на берегу, так как он, по-видимому, потерял рассудок. Остановили цепи. Четверо вошли в каюту. Пират лежал без сознания — по-видимому, от ушиба. Его связали, отнесли на берег и передали экипажу «Разведчика», как буйного, ничего не сказав о нем.

Матросы вернулись, послышалась команда:

— Поднять якорь!

Снова зашумело, и яхта, неподвижно стоявшая много месяцев, начала легонько покачиваться. Когда подняли якоря, всех удалили с палубы — это было требование капитана — секрет выхода должен был принадлежать лишь ему одному.

Все ушли — и капитан, хранитель тайны путей к острову, остался один на палубе.

Он был горд сознанием своего секрета. Но он ошибался — с каждым поворотом винта, его секрет становился достоянием Аконта.

Тихий ход, и яхта выплыла из пристани-коробки.

Капитан один за всех прощался с остававшимися на берегу.

Яхта обогнула наружную створку коробки и вышла в открытый океан. Было самое опасное место. Капитан весь ушел в работу. Каждая пядь пространства таила гибель и могла увеличить — и сейчас уже многократно — донные богатства океана.

Однако, звериный рев отвлек его внимание. По глади океана, далеко забрасывая руки, кто-то плыл и рычал — и чем дальше уходила яхта, тем настойчивее становилось рычание и тем шире взмахи.

Капитан приложил к глазам бинокль — плыл Икар.

Яхта уже была далеко от берега, и поведение Икара было довольно странным. Капитан не мог не видеть и не понимать, что вернуться на берег Икару будет не под силу, что он рискует утонуть.

Как быть? Он позвонил Максу. Минута молчания.

— Взять его на палубу? На яхте уже лишние люди — да к тому же он слишком экспансивен. Он подумает и позвонит.

Яхта продолжала свой путь. Рев Икара ослабевал, взмахи становились медленнее, но он продолжал плыть.

В бинокль видна была борьба со стихией. Макс не звонил.

Внезапно Икар исчез. Капитан машинально отдал команду:

— Стоп!

Яхта остановилась. Все высунулись из кают — но никто не решался без разрешения идти на палубу.

Капитан позвонил Максу:

— Икар исчез под водой. Надо его спасти!

Капитан вызвал на палубу нужное число людей. Была спущена шлюпка. Она обыскала окрестности, поминутно рискуя напороться на подводную скалу, но ничего не нашла.

Опечаленные, решили вернуться — команда любила сильного, стремительного и бесконечно услужливого Икара.

Рулевой заметил очертания лица, торчавшего из воды — над поверхностью были рот и ноздри — остальное было под водой. Когда подъехали ближе, поняли, в чем дело.

Икар, плывя, ударился об скалу и от боли потерял, очевидно, сознание, но удержался на воде благодаря тому, что нога застряла в расщелине.

Нос прыгнул в воду, высвободил ногу. С трудом, рискуя опрокинуть лодку, втащили Икара.

Все это задержало яхту на полчаса. Икара перенесли в лазарет для приведения в чувство — и он оказался, таким образом, на яхте.

Палуба снова была очищена, а в машинном отделении в слуховую трубку послышалась команда:

— Вперед! Тихий ход!

Капитан был один наверху. Все остальные в каютах и на своих постах. Предстоял долгий путь до гавани. Заходить в подорожные порты с подобным грузом было далеко не безопасно. Поэтому решено было плыть без остановки, пока это позволял запас угля.

Как быть с населением яхты? Как быть с экипажем? Как обезопасить себя от возможности бунта с целью захвата сокровищ? Куда пристать? Как поступить с богатствами? Вот вопросы, которые волновали Макса. Аконта, инженера и геолога занимали перспективы нового строительства, создание новых условий, где бы жизнь была радостью, а горе лишь фоном, который оттенял бы эту радость, делая ее еще ярче, еще красочнее. Аконта занимали еще новые члены экипажа.

Их везли на материк. Как их ввести в человеческое общество? Мало того — за Человеком вечная ссылка. Куда девать красавицу и пиратов из поддонного замка? Из семьи Человека, кроме него, было четверо — жена, Лора, Икар и Гоми. Надо найти какой-то общий язык.

Икара привели в сознание, но он был еще настолько слаб, что совершенно не интересовался окружающим.

Он был приятно поражен — это видно было по его лицу — когда увидел над собой лицо доктора, улыбался Аконту и Генриху, часто его навещавшим. Очевидно, где-то в сознании начинала устанавливаться связь, но картина еще была смутной.

Аконт занялся красавицей и пиратом. Ежедневные массаж и гимнастика, проводившиеся доктором, все больше укрепляли их организм и возвращали членам свободную подвижность. Красавица уже делала несколько шагов по своей каюте.

Поселили ее в одной каюте с Орлом и Лорой — это была женская половина. Когда яхта уходила в экспедицию, никто не предполагал, что на обратном пути будет такое разнообразное женское общество.

По разным причинам Аконта больше всего занимало восстановление речи. Красавица забыла очень много слов — и ее надо было учить сызнова. Но вместе с тем хотелось сохранить всю первоначальную сочность провансальского языка и образность выражений, присущих тому периоду. Надо было не обучать вновь, а вызывать в памяти забытые образы.

Несмотря на то, что с момента подъема ее из поддонного замка прошло много недель, в ее взгляде и движениях было очень много пугливости.

Она привыкла к Орлу, ухаживавшей за ней, привыкла к доктору. Но ее большие васильковые глаза настораживались, когда в дверях каюты показывалось новое лицо. Видно было, что новое положение свое она не осознала, а старое забыла.

Эту работу восстановления забытых образов и слов поручили Человеку, знавшему провансальское наречие. В его приветствии она, видимо, уловила что то знакомое, — впервые за все время на ее устах заиграла улыбка.

Человек приступил к занятиям и вел их с той настойчивостью, какая бывает только у людей, прошедших тяжелую школу борьбы за свое существование.

Гораздо труднее было с пиратом. Он был определенно флегматичен. Ни на что не отвечал, ел, пил, что давали, относился равнодушно ко всему окружающему. Он даже не мычал.

Тот, второй, которого оставили на берегу, по временам приходил в экстаз. Аконт заметил, что некоторые звуки выводили его из равновесия. Очевидно, они будили в его голове воспоминания, и мышцы реагировали на них. Так объяснил он, между прочим, случай с гудками. Вероятно, он был большим пиратом, из начальников, — и звук гудка разбудил в нем целую гамму былых переживаний, когда надо было распоряжаться, кому-то приказывать, с кого-то спрашивать.

Аконт решил попробовать идти по этой линии. Он наметил ряд звуков, которые могли встречаться в прошлом этого пирата. Он сконструировал небольшой аппарат, дававший различные звуковые сочетания и поручил Генриху наблюдать, как они действуют на пирата. Это тем легче было сделать, что поселили их в одной каюте.

Наибольшие заботы представляла семья Человека. Как договориться с ними? Как найти тот общий язык, который дал бы возможность этим новым людям усвоить начатки культуры? Аконт принадлежал к тем людям, которые не считали человека чем то высокостоящим, а были уверены, что человечество проходит мимо животного мира не потому, что оно выше его, а потому, что его не понимает. На материке он уже начал работу по составлению собачьего словаря и сейчас решил применить тот же метод к семье Человека. Маленького же Гоми прямо обучать человеческому языку.

Аконт был уверен, что скудость животного языка объясняется тем малым числом предметов, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни.

Аконт принес фонограф в каюту, куда поселили Человека с женой. Фонограф должен был записывать беседу Человека с женой и сыном. Перевод этой беседы на французский язык записывал другой фонограф.

Такой же аппарат установили в лазарете, где записывались звуки, произносимые Икаром. Икар чувствовал себя уже хорошо, но ушиб ноги не позволял ему двигаться и, лежа на койке, он напевал какие-то песенки. Когда были получены первые пластинки, Аконт вставил их в граммофон и пустил с сильно замедленным ходом.

Сопоставляя слова и звуки, он начал анализировать звуковой состав речи семьи Человека и составлять словарик.

Быстрее всех с новым положением освоилась собачка из поддонного замка. Это было взлохмаченное существо, полное первобытной энергии. Она была всюду, но привязанность свою изливала красавице. Запах ли платья, или что-то другое, неуловимое, говорило так много простому собачьему сердцу.

Команда была совершенно спокойна. Макс решил наблюдать и не вмешиваться без нужды в естественный ход событий.

Таким образом протекала жизнь в течение первой недели.

На восьмой день Аконт рано утром поднялся на палубу с тем, чтобы снять ящики, поставленные при выходе из гавани, и был поражен каким-то шумом, раздававшимся над головой. Он поднял глаза кверху — и застыл от неожиданности. Над яхтой кружил аэроплан.

Вахтенный уже доложил об этом капитану, капитан — Максу, — и оба выходили на палубу в тот момент, когда Аконт далеко назад закинул голову.

Аэроплан кружил, снижался. С какой целью? Он спустился настолько низко, что можно было различить сигнализацию флажками. Теперь видно было, что это гидроплан.

— Свои. Ловите записку.

И к ногам Макса упал тяжелый предмет. Его быстро подняли. Это была металлическая коробочка. В ней записка. В записке написано:

«Мы летим в район острова Ло-Хо спасти „Разведчика“. Очевидно, вы оттуда — других судов мы не встретили в этом районе. Не видели ли „Разведчика“? Какое направление? Сигнализируйте флажками».

Тем временем, шум аппарата привлек на палубу все свободное население яхты. Человек впервые в жизни увидел аэроплан, а Лора легла на спину, закрыла лицо руками и согласилась открыть глаза только тогда, когда стихли звуки пропеллера.

По распоряжению Макса, капитан сигнализировал:

«„Разведчик“ — на острове Ло-Хо. Направление норд-ост. Будьте осторожны при посадке».

Гидроплан сигнализировал благодарность. Пилот стал забирать высоту и через несколько минут превратился в маленькую точку с тем, чтобы совершенно исчезнуть в следующую минуту.

Человек еще долго стоял на палубе, словно зачарованный, и слушал рассказ Аконта о достижениях авиации. Лора, как только стих шум, стремглав бросилась в каюту и зарылась с головой в подушки.

Все ушли с палубы, и Аконт подошел к своему ящику — осторожно приоткрыл крышку. Прекрасно проделана исключительная работа. Он опустил крышку, но что-то, по-видимому, попало в шарнир. Крышка не закрывалась — он обошел аппарат сзади, поскользнулся и упал за борт.

К концу следующего дня аэроплан достиг острова. Надо было снизиться. Подступы к морю были в подводных скалах. Два-три круга, сделанные вокруг острова, не дали ничего положительного. Сверху, в бинокль, можно было разглядеть какое-то судно, лежавшее на боку.

Приближалась ночь, надо было как-нибудь решить вопрос о спуске.

Пилот сузил диаметр кругов и на третьем — увидел ровную водную поверхность внутри острова. Это было прекрасное место для спуска. Суживая круги, аэроплан сел на воду в тот момент, когда солнце скрылось. Быстро наступила темнота. На этой водной поверхности они заночевали.

Утром внимательно осмотрели окрестности. Нигде не видно было подступов к берегу. Они медленно двигались вдоль скалистого берега. Скалы и скалы, уходившие прямо в водную глубину. Лишь в одном месте пологий спуск. Пилот изменил направление и взял курс на спуск. На него пахнуло теплом. Дальше стало настолько жарко, что пришлось дать задний ход. Сколько раз ни повторялась попытка подойти к берегу, каждый раз приходилось отступать. Ни пилот, ни бортмеханик, ни корреспондент американской газеты, бывший на борту гидроплана, не могли объяснить, в чем дело. В этих бесплодных попытках они провели весь день, а на утро решили пройти противоположным берегом. Как только пропеллер попал в полосу тепла — он обуглился. Пилот инстинктивно отдернул руки — но поздно. Они уже обожжены. Отдергивая, он машинально дал задний ход — и это спасло остальных.

Теперь положение стало безнадежным. Аппарат без пропеллера, а у пилота руки обожжены настолько, что для работы не годны — малейшее прикосновение вызывало сильнейшие боли.

Как быть? Начали пускать ракеты, стрелять в воздух. Население острова уже третьего дня приметило аэроплан, а сейчас ракеты и стрельба убедили с несомненностью в присутствии новых людей на острове.

Надо было соединиться с ними во что бы то ни стало. Пошли в направлении звуков. Дети Человека знаками объяснили, что туда идти запрещено. Но экипаж «Разведчика» ничего не мог понять. Эти предосторожности тем более казались бессмысленными, что в том направлении шла дорога. Двинулись — дошли до поворота — стало тепловато, дальше еще теплее, еще несколько шагов и двигаться уже нельзя было.

Инженер, шедший впереди, остановился и выругался.

— Черт знает, что такое! Нечистая сила, не иначе.

Попробовал сделать еще шаг и отскочил. Загадка начала волновать — не из под земли же выходит тепло?

Он подозвал геолога и попробовал пойти правой стороной, а геологу предложил идти левой — то же самое.

Создавалось глупейшее положение. Свободная дорога, открытая и хорошо разработанная и вместе с тем недоступная.

Оставалось влезть на дерево и попробовать оттуда как-нибудь снестись с аэропланом. Матрос по имени Петро, лучший спортсмен в экипаже, взялся влезть. Дети Человека стояли поодаль. Когда Петро влез до половины, со стороны, где стояли дети Человека, раздался хохот — искренний, от души — они смеялись над тем, как неуклюже, по их мнению, работал Петро. Один из внуков Человека, по имени Ларс, не выдержал. Быстро вскарабкался на ближайшее дерево и перепрыгнул на то, по которому взбирался Петро. Он спустился к нему, подал руки и полез задом наперед, таща за собой Петро. На верхушке он раскачался и перешагнул далеко по направлению дороги.

— Эге, — сказал инженер, — очевидно, там прохладнее, иначе этот черт не мог бы так прогуливаться.

И, обратившись к Петро, крикнул:

— Петро, жарко там?

— Нэ.

Причина жары стала еще туманнее, но факт был налицо и им можно было воспользоваться.

— Петро, а сможешь ты перешагнуть, вон как эта обезьяна?

— На этом свете вряд ли, — ответил Петро, — а на том пошагаю.

Надо было как то сговориться с Ларсом и уговорить его пробраться к озеру и… да толку что в том, если он даже попадет к озеру — кто там его поймет?

Однако, факт, что тепло имеет предел распространения. Надо попробовать пройти в сторону. Начали рубить ход вправо. Чем больше отходили от дороги, тем меньше чувствовалось тепло.

Исход был найден. Не было, однако, никакой возможности известить тех, на озере, что помощь идет. Весь отряд был поставлен на прокладку дорожки. Неимоверно трудной работой в течение пяти дней удалось проложить очень узкую дорожку к спуску. Ура! Теперь к озеру. Матрос Зора бросился вперед и тут же отскочил с нечеловеческим криком.

Весь изуродован. Платье местами обуглилось, а руки, вытянутые вперед (в таком виде он устремился к озеру) представляли кровавую кашу — они были буквально сварены.

Это произвело ужасное впечатление на отряд, а дети Человека, наблюдавшие сверху, со страхом бросились врассыпную — они вспомнили предупреждение отца.

— Что за чертовщина? Какое-то волшебство? Ничего не видно, а откуда-то идет колоссальный жар.

— Не на вулкане ли мы? — высказал предположение геолог.

— Но тогда тепло шло бы вверх, а не в сторону.

Приходилось прокладывать дорогу в обход, уже не пробуя продвигаться в направлении к спуску.

Зору в полусознательном состоянии отвели в лагерь, который был разбит недалеко от берега. По счастью, с той части острова перекочевал врач.

Дорожку повели к обрыву. Чрезвычайно осторожно прошли в направлении к озеру — но все было спокойно; наткнулись на одну из многочисленных дорожек, проложенных в этом месте в свое время Аконтом, и по этой дорожке пришли к обрыву.

У самого обрыва на озере стоял гидроплан. Пилот, казалось, умер, а бортмеханик едва дышал, и лишь корреспондент очень слабо откликнулся на зов.

С невероятными трудностями и усилиями втащили всех наверх и доставили в лагерь.

Когда бортмеханик пришел в себя, он рассказал все, что случилось.

— Опять этот жар — да что тут, черти на острове колдуют?

Это был факт — но объяснений ему найти не могли. Не оставалось сомнений, что гидроплан для работы не годится — да и минуты пилота были сочтены. Он весь горел, как в огне.

Уже через полчаса воцарилась траурная тишина. На острове был первый покойник — тот, который прилетел спасти. Это совпадение ощущалось всем лагерем, как нечто роковое.

Был послан гонец, сообщивший потусторонней части экипажа печальную весть. Радио заработало и оповестило мир:

«Аэроплан прибыл на остров Ло-Хо и погиб при посадке. Пилот умер. Бортмеханик и корреспондент живы».

Надо было хоронить.

Семья Человека обступила лагерь. Они впервые видели мертвого — и с неослабным вниманием следили за всем, что проделывалось.

Ларс попробовал подойти ближе, посмотрел на покойника, хотел потрогать, но на него так цыкнули, что он отскочил.

К рытью могилы их не допустили. Решили вырыть глубокую яму — такую, чтобы обезьяны не могли разрыть (лагерь окрестил этим словом всю семью Человека, не вдаваясь в детали).

К рытью могилы приступили на следующий день. Рыли ее у самой опушки леса. Вначале корни, глубоко ушедшие в землю, мешали работе, а потом пошел мягкий грунт.

В могиле стоял Петро, сменивший уставшего Николая, а вверху принимали песок. Уже три метра — еще один метр и можно спокойно хоронить. Стоявший наверху матрос ждал очередной порции песка для того, чтобы откинуть ее в сторону и, не дождавшись, окликнул:

— Петро!

Ответа не последовало. Он повторил окрик — ничего! Тогда несколько человек придвинулись к краю могилы и заглянули в нее. Там зияла дыра, а Петро не было.

Переглянулись.

— Должно, дыра, — сказал Николай.

— Надо выручать.

Побежали в лагерь сообщить. Когда оттуда пришел инженер с двумя матросами, захватившими, что было под рукой, снизу раздался голос:

— Эге, ребята, да тут целая постройка!

— Жив и цел? — спросил инженер.

— Эге! Ну-ка, дайте сюда света.

Побежали за лампами. Из лиан на скорую руку свили лестницу; инженер с Николаем спустились на дно могилы.

Петро стоял и потирал бока рукой. Он ушибся при падении. Глаз освоился с полумраком и различал кой-какие очертания.

— Да, здесь, действительно, постройка. Честь честью колонны, своды. А ну-ка посвети, Николай!

Они двинулись вперед, предшествуемые Николаем с фонарем. Несомненно, это было сооружение, имевшее какое-то специальное назначение.

Николай поднял лампу выше, — сделал шаг; раздался всплеск воды, и пламя погасло.

— Николай, — окликнул инженер.

— Жив, — ответил голос из воды, — но вот фонаря не поймаю и здорово мокро.

Инженер зажег спичку — и был поражен. Николай стоял в какой-то белой массе — воды не было; фонарь лежал сбоку. Быстрым движением инженер поднял фонарь. Он был весь покрыт какими-то белыми кристалликами, но сухой. Лампа зажглась, как ни в чем не бывало.

— Ползи!

Николай, держась руками за край бассейна, вылез, весь покрытый кристаллами.

Они обошли бассейн и уткнулись в дверь, покрытую тиснением по золоту.

— Вот так штука, — сказал Петро, к которому перешел фонарь, — жилось, видать, публике недурно.

Дверь легко приоткрылась в коридор, оканчивавшийся круглой залой. Посередине стоял столб, а на нем железное кольцо. Столб был каменный, из куска скалы, и место, где прикреплялось кольцо, было сильно натерто.

Из залы вели три двери.

— Вот что, — сказал инженер, — надо идти. Захороним, а потом вернемся осмотреть.

Когда они вышли на свет, оказалось, что под землей они пробыли почти три часа, тогда как у них было ощущение не более получаса. Проверили по часам — верно, два с половиной-три часа.

— В чем дело? Опять колдовство, — сказал инженер. — Чувствую, что увижу тут вещи, которые не снились ни одному романисту. Там прет и обжигает тепло, тут три часа за полчаса сходят.

Однако, было не до размышлений.

Надо было рыть новую могилу. Отошли на другой конец и у опушки леса, в виду пристани, начали снова рыть. На глубине трех метров лопата ударилась в камень.

Тут решено было захоронить пилота. Траурная процессия, замыкаемая «обезьянами», двинулась к могиле. «Обезьян» остановили на приличном расстоянии, опустили тело и засыпали, а землю сравняли так, чтобы никто не мог найти места погребения.

Когда все вернулись в лагерь, инженер рассказал оставшимся обо всем виденном.

Геолог посмотрел кристаллик, положил кусочек на язык.

— Ясно, тут был бассейн с раствором какой-то соли.

Все взяли по кристаллику и попробовали; в знак согласия кивнули головой.

— Это было очень, очень давно, — продолжал геолог, — в силу сухости воздуха и хорошей тяги, вода постепенно испарялась, а раствор все крепчал. Видимо, никто не мешал процессу. Образовался насыщенный раствор, то, что называется маточным раствором. Когда Николай упал в бассейн, он дал толчок к тому, чтобы соль выкристаллизовалась. Таким образом, образовалась та белая масса, которую вы видели. Там должно быть много интересного — завтра я иду с вами.

Наутро, после этого разговора, чуть свет, маленькая дочь Человека, Лика, лет десяти-одиннадцати, осторожно, крадучись, пробиралась к вырытой яме. Ее чрезвычайно занимало, что там делали накануне.

Она подошла к яме, оглянулась и, не видя никого, спустилась вниз по оставленной лестнице.

Вскоре наверху послышались голоса. Лика заметалась, забегала в темноте, и, уткнувшись в какую-то нишу, тихонько там притаилась.

Голоса приближались. Она слышала, как спускаются вниз.

В отверстии показалась пара ног, потом голова, затем снова ноги… и так далее. Это были инженер, геолог, Петро, Николай и американский корреспондент, мистер Нильсен.

У каждого в руках было по фонарю, а к туловищу инженера была привязана бечевка, конец которой оставался наверху — на всякий случай, если заблудятся.

— Поехали на своих, — сказал инженер.

Пошли вчерашней дорогой. Обошли бассейн и заметили, что, кроме золотой двери слева, была другая дверь из плотного дерева, мастерски сработанная.

Осторожно ее приоткрыли. Вдруг услышали чихание. Инстинктивно захлопнули. Тихо. Приоткрыли снова. Чихание. Это было настолько нелепо, что инженер решительно открыл двери и первым вошел в помещение. Оно было пусто.

Вдоль стен шли широкие скамьи; у одной из стен стоял золотой трон. Над спинкой была эмблема, изображавшая пиратское судно с пиратами на мачте.

Вдоль стены был ряд ниш с переплетом в глубине. Для всех стало очевидным, что все здание когда-то было на поверхности земли и в силу каких-то причин засыпано песком — а песок мягкий, морской.

Начали осматривать комнату. На камнях стен были высечены картины тонкой работы. Местами картины были сделаны разноцветной мозаикой. Чувствовался вкус. Особенно художественно был сработан трон. Он был целиком покрыт золотом. Тонким резцом были вырезаны и выдавлены картины из быта пиратов. Схватка с неприятелем, ограбление каравана, похищение красавиц, пир после удачного набега, а на спинке из жемчуга и алмазов было изображение Иисуса Христа, распятого на кресте.

Ручки трона поражали тонкостью работы, отчетливостью линий и вычурностью рисунка. Тут был какой-то фривольный сюжет. Вдоль ручки лежала нагая женщина. Ее ноги прикреплялись к спинке; распущенные волосы вместо бахромы спадали с ручек. Сочные груди поднимались в том месте, куда обычно кладутся руки.

Инженер взошел на трон и сел. Ничего — твердовато, но удобно. Затем поставил фонарь в ногах и уцепился обеими руками за ручки трона. Он хотел было приподняться, как вдруг вся комната поехала, один поворот, другой — и остановилась.

Четверо кинулись к двери — но ее не оказалось, а инженер так и застыл в полусидячей позе, в которой начал вращение.

Когда комната остановилась, все спутники переглянулись.

— Ну и техника! — первым сказал инженер. — Прямо вращающаяся сцена, да и только! А где моя веревка?

Веревка оказалась ущемленной меж двух стенок.

— Вон оно что! Эта комната вертится внутри другой! Но кому это надо? А вот кому, — сказал он, поднял фонарь и направил его влево, — тут открывалась новая дверь.

Спускаясь с трона, он задел рукавом за волосы, ниспадавшие с ручки. Ручка двинулась влево, и трон, повернувшись, увлек его за собой. Теперь он висел над какой-то дырой.

В это время вблизи вполне отчетливо снова послышалось чихание.

Хоть рассудок отдавал себе отчет во всем происходившем, однако, невольно становилось жутковато.

Чихание повторилось.

Инженер висел на троне, уцепившись за ручку; фонарь выскользнул из рук и упал на пол. Не успели опомниться, как воспламенился разлившийся керосин, и яркое пламя осветило комнату. Все шарахнулись в сторону двери, которую раньше увидел инженер, надавили на нее и очутились в другой комнате. Инженер, держась за ручку, начал рассматривать место, над которым висел. Это была вполне «благоустроенная» коробка размером несколько выше человеческого роста. Прыгнуть, однако, он не рискнул и, так как керосин на каменном полу догорал, он подтянулся на руках и перебрался на трон.

Теперь он сидел спиной к двери, в которую спаслись четверо спутников. И при свете догорающего пламени он увидел жуткую картину.

В потолок было вделано много железных колец, к кольцам на цепях были прикованы железные ошейники, а в них висели человеческие фигуры. Под каждым стоял очаг, сложенный из камней, и в нем ярким пламенем горели дрова. Пламя охватывало ноги и начинало лизать туловище. На лицах было невероятное страдание.

Когда он протер глаза, чтобы убедиться, что это не сон, пламя окончательно погасло, и в помещении воцарилась полная темнота.

Он позвал геолога, послышался голос за стеной — где-то далеко. Он повторил зов — снова отозвались, но глухо, глухо.

В сознании промелькнула мысль, что он заживо похоронен. Он начал громче звать, называя всех по имени — но уже никто не откликался. Он потянул веревку — она была крепко зажата и не поддавалась.

Рассудок говорил, что его не бросят. Но как знать, быть может, они сами заблудились, быть может, и они куда-нибудь провалились.

В эту минуту снова раздалось чихание. На этот раз инженер вздрогнул — кто мог быть тут поблизости и в то же время не откликаться на его призыв?

Однако, бездеятельность была не в его натуре. При безвыходности он быстро покорялся судьбе, но если есть возможность что-либо предпринять, тогда — к делу.

Надо было ощупью найти ту дверь, куда исчезли спутники.

Он потянул веревочку и очень медленно, нащупывая каждый шаг, пошел вдоль нее. Он помнил, что дверь была вправо от того места, где застряла веревка. Добравшись до стены, он начал шарить обеими руками и, наконец, нащупал подобие двери, надавил — и, о счастье, открылась. Теперь он был вне комнаты, в небольшом коридоре, а прямо перед глазами было отверстие, ведшее наружу.

Страх сразу испарился: конструкция всей постройки так заинтересовала, что он решил продолжать осмотр.

Инженер уперся руками в обе стены, чтобы лучше ориентироваться и вздрогнул, когда правая ушла во что-то мягкое, а из стены послышался жалобный стон.

Из-под руки выпрыгнуло какое-то существо и бросилось стремглав кверху. Инженер за ним. Когда он добежал до отверстия, наверху послышался хохот.

Лика в испуге прыгнула на плечи к одному матросу, с него на голову к следующему, потом третьему и, быстро вскарабкавшись на дерево, исчезла из вида.

— Черт возьми, — сказал инженер, — это чихала обезьянка.

Ему стало и стыдно и смешно.

Однако, спутников наверху не оказалось. Теперь положение запуталось — неизвестно, кто кого искал.

Взяв новый фонарь, пригласив еще одного матроса и приведя в порядок веревку, инженер двинулся на Поиски.

Его чрезвычайно занимала виденная им картина: что это — галлюцинация или ожившие образы прошлого? Когда они подошли к тому месту, где была дверь, найти ее не удалось. Все надавливания оказались безрезультатными — хода не было.

Пошли прежней дорогой. Обошли бассейн, нашли дверь, ведшую в комнату, которую только что оставил инженер; дверь не открывалась.

— От понастроили, черти! Сам сатана себе ногу сломает! И кому только понадобилась такая чертовщина?!

Однако, четырех нигде не было. Они не откликались и сами голоса не подавали.

В поисках открыли золотую дверь и нос к носу столкнулись с геологом.

— А мы вас ищем! — сказали оба в один голос.

— Вот это изоляция, — сказал инженер, отдав дань удивления строителю этого памятника старины.

Теперь, соединившись, продолжали осмотр. Они были в том зале, который вчера оставили.

Еще раз осмотрели кольцо — кто был тот или те несчастные, которых судьба приковала к нему?

Судя по стертости, вокруг столба ходили не один десяток лет.

Приоткрыли одну из дверей. Это была небольшая комната. У стены стояли три каменных столба. В них были выдолблены отверстия — одно уходило вниз до высоты колен, второе вверх. Оно оканчивалось подобием маски, в которой были отверстия для глаз, носа и рта. Три каменные колоды были рассчитаны на людей разного роста. Больше в комнате ничего не было.

Вторая дверь вела в несколько большую комнату. Тут у стены стояли три каменных ящика, один был открыт, а два другие закрыты тяжелыми каменными плитами, в которых было проделано множество мелких отверстий. Ящики были разной величины. Если они предназначались для людей, то сидеть в них можно было, только сильно прижав ноги к животу.

Усилиями четверых удалось сдвинуть одну из плит — там сидел… человек… голова с сухой, запавшей кожей упала на колени, а руки свисали по бокам. На нем было богатое одеяние, нетронутое временем. На шее золотая цепь. В этой каменной коробке время сохранило летопись жестокостей далеких времен.

Во втором ящике нашли женщину. Вокруг лба был золотой обруч, осыпанный бриллиантами.

Так как этот ящик был поместительнее, женщина сидела, вытянув ноги, а руки покоились на поясе. На пальцах были богатые перстни, а на руках браслеты. Ящики осторожно закрыли крышками.

В третьей комнате было ложе, высеченное в камне, а в изголовье лежала каменная подставка. Окон нигде не было.

Когда вернулись в первую комнату и тщательно ее осмотрели, увидели на полу отверстие, закрытое каменной плитой.

Плита лежала плотно, так что грани ее едва обозначались, но приподнялась легко и открыла лестницу, ведшую вниз.

Гуськом спустились в подвальное помещение. Глазам представилось исключительное зрелище. Посередине стояла высокая постель, вся крытая золотом, с художественными инкрустациями из жемчуга и алмазов. Над головой в оправе тончайшей работы был алмаз величиной с грецкий орех. На подушке тончайшего кружева покоилась женская головка. В ниспадавшие волосы вплетались золотые змейки с изумрудными глазами. Руки были в свободном, непринужденном положении.

Платье редкого шелка с вышивкой высокой художественной работы. Талию опоясывал легкий пояс, соединявшийся пряжкой, в которую был вделан крупнейший алмаз. Туфельки были осыпаны мелким жемчугом.

Лицо сохранилось таким, точно женщина умерла всего лишь накануне. Кожа на вид упруга.

В комнате совершенно не чувствовалось запаха тления. Около кровати стояли две тумбы с каждой стороны, а на тумбах по ларю. Лари, судя по рисунку, работы венецианских мастеров, были богато заполнены драгоценностями.

Вокруг центрального катафалка радиусами стояли двенадцать кроватей, менее пышно убранных, но все же достаточно богато для того, чтобы эту комнату счесть за хранилище сокровищ.

Когда осмотрели первый ряд кроватей, поразились красотой и свежестью лиц — точно со всего мира подобраны были лучшие экземпляры женской красоты и тут сохранены с неподражаемым искусством.

Когда инженер приподнял руку у одной смуглой красавицы, она оказалась мягкой, точно мышцы были гуттаперчевыми.

Каких наций и рас тут не было! И бронзовые тропики, и северные блондинки, и страстные яванки, и смуглые индианки — все были молоды и красивы — все были в том возрасте, когда добровольно не умирают.

Кто прекратил жизнь? Кто так тщательно сохранил эти эмблемы красоты и молодости? Кто и к чему так расточительно богато наградил умерших, нет, вернее, убитых?

Позы были далеко не молитвенные. Каждая лежала по-своему. Одна со строгим лицом, упрямым взглядом и сжатыми пальцами; другая, далеко раскинув руки и полуоткрыв рот; третья, закинув назад голову и вся поддавшись корпусом вперед.

Нет, положительно можно было сказать, что тут работал не только бальзаматор, высокий и тонкий знаток своего дела, но в деле участвовал и художник, и скульптор, глубокие знатоки женской души. За первым кругом шел промежуток и начинался второй круг — и тут стояли двенадцать кроватей. На шести лежали японки, на шести китаянки.

Когда геолог случайно поднял глаза на потолок, его поразила красота работы. Там были фигуры, скульптурно оформлявшие и разрабатывавшие различные эротические моменты — это было евангелие страсти. И всюду цветы и цветы; виноград гроздьями свешивался с потолка. И цветы, и фрукты были так же искусно сохранены, как лица и тела красавиц.

Над каждой кроватью был эротический сюжет из жизни племени, народа, нации, которой принадлежала красавица.

Мистер Нильсен писал в блокноте без конца. Он надеялся найти имена и фамилии — с этой целью осмотрел тщательно все кровати, громко и непосредственно восхищаясь тонкостью работы. Он залез даже под кровать — но нет! Имен история не сохранила.

В третьем ряду было шесть пустых кроватей. То же золото, но еще без рисунка — они ждали своих повелительниц.

За последним рядом шла стена, сводом переходившая в потолок. На стене были барельефы, посвященные все тем же темам.

Николай не мог отказать себе в удовольствии погладить один барельеф. К удивлению, барельеф конфузливо отступила открыл дорогу в небольшую комнату.

Первым юркнул мистер Нильсен.

— Клянусь, — воскликнул он, — ничего подобного я не встречал!!!

Действительно, это были единственные и неповторимые произведения искусства.

На кровати набальзамированными лежали мужчина и женщина. Их позы без слов и объяснений говорили о том, что происходило. В спине мужчины торчал кинжал, на рукоятке которого были выгравированы какие-то непонятные знаки.

Тут не было никаких украшений: в углу стояла простая дубовая бочка, доверху наполненная золотом в слитках и монетах.

Стены и потолок были совершенно гладкие.

Начали ощупывать остальные барельефы и нашли еще пять аналогичных комнат.

Осмотр больше ничего не дал.

Уже поднимались наверх, когда на лестнице, ведшей из подвала, появился тот мужчина, которого Макс связанным передал на берег.

Его давно развязали, он принимал участие в общей жизни, но сговориться с ним никто не мог. Угрюмый и сосредоточенный, он целыми днями бродил по острову. Впечатление было такое, точно он что-то ищет.

К концу сегодняшнего дня он набрел на разрытую яму; спустился по лестнице; потом повелительным движением взял фонарь у одного из матросов и быстрым, уверенным шагом направился в круглый зал, а оттуда вниз в подвальное помещение.

Таким его никогда не видели. В фигуре была властность. Он отодвинул Петро, шедшего впереди, и сделал жест, приглашавший следовать за ним.

Переглянулись. Ведь истории этого человека Макс не рассказал. Его считали просто не в своем уме. Приглашение было столь властным, и вся фигура дышала такой самоуверенностью, что колебание было очень кратковременным, — все последовали за ним.

Он подошел к центральному катафалку, прильнул губами к губам красавицы и показал пальцем на нее, потом на себя — выходило вроде того, что «она моя».

— Парень рехнулся окончательно, придется его связать, — сказал инженер.

Еще не отзвучали последние слова, как присутствующие поняли, что пришедший хорошо знает эти места и чувствует себя тут хозяином. Он приподнял две доски вблизи кровати и все увидели новую лестницу, которая вела во второй подвал.

«Черный дядя», как его прозвали за огромную черную бороду, спустился первым.

Сойдя с лестницы, он назвал какое-то имя, но никто не откликнулся.

— У него все же чердак не в порядке, — подумал инженер и поделился этим предположением с геологом.

— Он не меньшая загадка, чем весь этот городок. И где только «Искатель» его откопал?

Пока они обменивались этими мыслями, Черный дядя обошел комнату и, не найдя, кого искал, выругался, судя по интонации голоса, и поставил фонарь на стол.

На столе лежал труп в работе. Рядом были инструменты. Труп лежал в стеклянном ящике, в какой-то жидкости, прозрачной, как вода. Ящик был законопачен. Это опять была женщина. Нагие формы не уступали по красоте всему виденному.

Черный дядя выражал нетерпение.

Он вскрыл ящик, вынул оттуда женщину, мягкую, эластичную. Положил ее на соседний стол. Затем из ниши вынул дорогую одежду, прикрыл ею труп и жестом предложил следовать за собой.

Труп он бережно взял на руки, передав Петро фонарь. С трупом в руках пошел вперед — все за ним — и, не останавливаясь, вышли наверх.

Черный дядя отнес труп к себе в шалаш из лиан, устроенный среди деревьев. Инженеру, попытавшемуся последовать за ним, он дал понять энергичным жестом рискованность этого предприятия.

Теперь в представлении лагеря все перепуталось. Ну, городок еще как-то можно объяснить. Но откуда этот Дядя знает его и почему он забрал к себе труп? Придумать объяснение не мог даже мистер Нильсен. Но дать корреспонденцию в газету надо было во что бы то ни стало.

Он сговорился с Петро, и тот за приличное вознаграждение согласился переплыть на ту часть острова, где оставалось радио.

На следующее утро мир облетело известие о найденных сокровищах (все сошлись на том, что это и были те сокровища, за которыми ехали) и о подземном городе мертвых красавиц.

Это известие должно было произвести сенсацию, и мистер Нильсен, забыв об острове, переживал то впечатление, какое произведет на материке его корреспонденция.

Судьбе, однако, угодно было не ограничиться одним умершим. Состояние Зоры ухудшалось с каждым днем. Произведенные ампутации не помогли, и уже все примирились с мыслью о его смерти.

Через четыре дня после смерти пилота, в тяжких мучениях, скончался Зора.

Его решили похоронить в другой части острова, у скал.

Соображения были главным образом те, что эта часть со временем, несомненно, будет предметом особого внимания археологов и присутствие трупа Зора собьет с толку.

Начали рыть могилу недалеко от скалы. На небольшой, сравнительно, глубине, лопаты упирались в каменную породу и приходилось сызнова начинать работу.

В таком порядке передвигались все вправо и вправо от первоначально намеченного места. Уже отодвинулись на три с лишним метра, когда лопаты снова ушли в мягкий грунт.

Чудное дело — лопаты скользили вдоль какой-то стены. Окопали — несомненно, это не порода, а кладка. Позвали инженера и геолога — и те всецело подтвердили это предположение.

— Знаете что, — сказал инженер, — позовем Черного дядю. Одно из двух, либо он здешний (чертовщина, сколько же ему лет?!) либо… словом, чего голову ломать — зовем.

Геолог пошел к шалашу, вызвал Черного дядю и жестами пригласил следовать за ним.

Черный дядя привалил к двери шалаша огромный камень — теперь только геолог мог по достоинству оценить его физическую силу.

Когда они пришли к раскопкам, Черный дядя зашагал в обе стороны, начал мерить шагами — раз, другой, ушел к деревьям, стоявшим вблизи, содрал с них кору, что-то искал и, видимо, был сильно взволнован.

Не найдя ничего, он вернулся к подножью скалы и там отыскал большой выступ, на котором был высечен крест. Этот выступ стал исходным пунктом всех его поисков.

Через полчаса шаганий в разных направлениях он указал место, где надо копать.

Уже десятая лопата скользнула вдоль каменной кладки и провалилась в отверстие.

Снова загадка. Раскопки пошли усиленным темпом.

Вся семья Человека была тут. Деревья были заняты и из-за них даже происходили драки.

Лика рассказала о своем приключении и возбудила крайнее любопытство в своих собратьях.

Инженер, руководивший раскопками, смотрел на Черного дядю, и думал. Как сговориться с ним о той комнате, где он собственными глазами видел сожжение на кострах; после виденного, он считал уже все возможным.

Раскопки быстро подвигались вперед.

В тот момент, когда Аконт упал в воду, на палубу поднималась Орел. Она заметила мелькнувшие контуры и, когда ухо уловило всплеск воды — стрелой метнулась к борту. За кормой плыл Аконт и сосредоточенно куда-то смотрел, совершенно не взывая о помощи. Орел, ни минуты не думая, скинула фуражку и матроску и кинулась с борта вниз, крикнув на лету: «Капитан, Аконт тонет».

Прекрасный пловец, она в два счета подплыла к Аконту… и была поражена его невозмутимым видом — он плыл спокойно и следил за чем-то.

— А вы не утонете? — спросила Орел, желая обратить на себя внимание.

— Пока нет, — ответил он, — это интересно.

Орел не знала, к чему отнести слово «это» — к случайной ли прогулке или к чему-нибудь иному.

Пока происходил этот разговор, капитан остановил яхту и по тревоге спустил шлюпку. Весть о падении Аконта в секунду облетела все население яхты — и все, включая хромающего Икара и оживленных пиратов, были на палубе.

Когда шлюпка подъехала вплотную к Аконту, он медленно влез в нее, все продолжая о чем-то думать и, только подъехав к трапу, несколько пришел в себя.

— Вам нельзя было прыгать, Орел, вы забыли о вашем положении.

Вместо ответа Орел посмотрела на Аконта с такой бездонной нежностью и лаской, что ответ показался излишним.

Когда по трапу они взобрались на палубу, первым подскочил Генрих. Отстранив всех, он повел Аконта в каюту, заставил его раздеться, сам растер его спиртом и тщательно укрыл.

Аконт о чем-то продолжал думать.

— Генрих, сними ящики с палубы и принеси их сюда. А эти поставь вместо них и соедини, как тогда, в гавани.

В дверь постучались. Вошла Орел.

— Как вы себя чувствуете?

— Ничего, легкая ванна, которая дала мне ключ к разрешению одной загадки. Вообще, — добавил он, улыбаясь, — ванны много способствуют науке — и Архимед некогда после ванны разрешил великую задачу. Однако, ваше состояние-то каково?

— Да мне ничего! Я привыкла к воде!

Она подсела на край койки и нежным взглядом скользнула по Аконту.

В памяти пронеслись недавно прошедшие дни, когда она собственными руками готовила если не физическую, то моральную гибель Аконта.

Как это могло случиться, она сейчас не могла понять. Теперь ее сердце заполняла бесконечная преданность и не было той жертвы, на которую она не пошла бы. Ее очень тяготила беременность и только то значение, которое придавал ребенку Аконт, заставляло ее внимательнее относиться к себе.

Икара она избегала, а при встречах была с ним нарочито груба.

Все, к чему внимательно относился Аконт, было предметом тщательных забот и с ее стороны.

Она просидела недолго, видя, что Аконт чем-то занят, оправила на нем одеяло, привела в каюте кое-что в порядок, переставила предметы на столике и тихонько вышла. Голова чуть-чуть кружилась и в ногах чувствовалась какая то слабость.

— Нет, — подумала она, — это не от плаванья.

Самочувствие было необычное. Она ушла к себе в каюту, объяснила Лоре знаками, что хочет прилечь, и Лора вышла из каюты. Красавица с палубы еще не возвращалась. Это был ее первый выход. До сих пор она все время проводила в каюте, упорно отказываясь покинуть ее. Сегодня общее волнение и имя Аконта, которое звучало так почтительно во всех устах и которое с такой нежностью произносилось Орлом, как-то сразу сломили прежнее настроение, Увлекаемая Лорой, она поднялась наверх.

Впервые она, как ей казалось, видела всех. Очевидно, раньше ее внимание скользило по людям, а сейчас оно останавливалось с любопытством на разных лицах.

Встреча с пиратом восстановила многое в ее памяти. Занятия с врачом сильно обогатили ее лексикон, и она умела уже объяснять свои желания.

Когда она вплотную подошла к пирату, сразу из каких-то забытых углов всплыли образы, слова, фразы. Подобно сомнамбулам, которые в состоянии гипноза начинают говорить на языке, слышанном в далеком детстве, красавица заговорила с пиратом на особом языке — не на том, какому ее обучал доктор.

Пират откликнулся — и вся флегматичность куда-то исчезла. Ему, по-видимому, трудно было говорить, не хватало слов, но он понимал все, что ему говорила красавица.

Они о чем-то очень оживленно беседовали, поминутно указывая пальцами то на одного, то на другого из числа стоявших на палубе.

Этот день был поворотным в жизни представителей поддонного замка.

С этого дня они все теснее сближались с экипажем.

Когда красавица спустилась вниз, она первым делом, при помощи Лоры, разыскала каюту Аконта. Вошла не постучавшись, чем немало его смутила. Затем села к столу и, как ни в чем ни бывало, точно давно и хорошо знала Аконта, стала расспрашивать его о состоянии здоровья и выяснять роль и значение отдельных членов экипажа.

Эта перемена приятно поразила Аконта, а ее вопрос «Как я очутилась среди вас? Где вы меня нашли?» привел его в такое возбуждение, что он совершенно забыл об утомлении и как мог рассказал ей, что видел и как ее оживил.

К его удивлению, оживление не особенно поразило ее.

— У нас это бывало.

Эта реплика привела Аконта в полное недоумение.

— Когда бывало?

— Тогда, когда мы жили в замке.

— Вы умирали, — спросил Аконт, — и вас оживляли?

— Да.

Аконт забыл, что он раздет и так энергично двинулся на кровати, что одеяло сползло с него. Он и не обратил бы на это внимания, если бы по лицу красавицы не пробежала легкая тень.

— Извиняюсь! Не можете ли вы рассказать подробнее?

— Охотно, — вы так много сделали для меня. Вы меня оживили. У нас в замке был такой порядок. Мужчина, ожививший женщину, становился ее повелителем. Это ваше право.

Становилось неловко. Право было предоставлено очень решительно и, по-видимому, отказ от него мог быть истолкован, как оскорбление. Надо было как-то выходить из положения.

— Если это право, то, конечно, я от него не откажусь, — сказал Аконт, — но сейчас я вас очень прошу продолжать рассказ.

— Скажите, — спросила в свою очередь красавица, — вы тоже пираты? Вы покорили нас, умертвили всех, оставив только нас двоих?

Было очевидным, что рассказа Аконта она не поняла — и не поймет. Это было выше ее понимания, выше того запаса сведений, каким она владела. Только постепенным развитием можно было поднять ее на уровень понимания всего происшедшего.

— Да, — как-то неуверенно сказал Аконт.

— Или, может быть, — и в глазах появился огонек, — вы от испанского короля — вы его солдаты?

— Нет, нет, — поспешил ее успокоить Аконт, — мы настоящие пираты, мы победили вас.

«Черт знает, куда залез», — подумал Аконт. Но он готов был бы назваться римским папой, чтобы узнать тайны поддонного замка.

— Мы считали наш остров неприступным и поэтому там не было вооруженной стражи. Мы жили без страха — подступиться к нам никто не мог. Вы первые победители — и вам принадлежат по праву все женщины и все сокровища.

— Сколько же было женщин и сокровищ?

— Двадцать шесть, я — двадцать седьмая и пять оживленных.

«Одно из двух, — подумал Аконт, — либо бредит, либо мы многого не доглядели и во многих местах не побывали».

— Старший пират владел красивейшими женщинами, которых привозили на остров. Тут были африканки, индианки, светлые северянки, японки, китаянки.

Когда яркая молодость начинала покидать женщину, ее отводили в особую комнату и там погружали в сон. О, это делалось очень искусно. Она спала, и каждый из мужчин, которому она нравилась, мог приходить и пытаться ее разбудить. Разбудивший становился ее властелином. Если же это не удавалось, ее передавали особому человеку, который опускал ее в воду. Это была замечательная вода — от нее все живое переставало гнить и сохранялась молодость на всю жизнь. Ее укладывали в постель, наряжали в лучшие одежды.

Раз в год устраивался праздник, на который съезжались самые именитые, самые сильные пираты, отцы и деды которых сложили этот замок.

Начинались игры, состязания. Было столько разных состязаний, сколько было занятых кроватей в большом круглом зале, где спали уснувшие женщины.

Призом был поцелуй спавшей красавицы.

В этот день убивались все пленники, все враги пиратов, в этот день их судили в зале, где на высоком троне восседал старейший из пиратов.

Одних сжигали живьем, других ставили в колоды, третьих клали в ящики. Больше всего сжигали.

Глубокой ночью победители уходили в круглый зал.

Право первого выбора красавицы предоставлялось тому из пиратов, кто привозил самого вредного и знатного пленника. Как только над ним совершался суд, его владетель получал право входа в зал спящих красавиц.

Так один за другим входили пираты в зал. Последнему доставалась оставшаяся.

Оживить никому не удалось. Пират имел право трижды поцеловать в уста. Он клал драгоценности, как свою дань, в ларец красавицы.

Ты первый, — сказала красавица, — который оживил уснувшую — ты получаешь меня на всю жизнь — никто не смеет отнять меня у тебя.

С этими словами она порывисто встала и обвила сильно и страстно шею Аконта. Горячие и красивые губы впились в его уста.

Голова пошла кругом. Пьянило и одуряло… неизвестно, как развернулись бы события дальше, если бы в каюту не вошел Макс, за которым шел Генрих с ящиком. Он опешил при виде этой картины.

Красавица гневно повела глазами и васильковый отлив стал темно-синим. Она резко повернулась к Максу и, сказав:

— Ты не настоящий пират, — вышла из каюты.

— В чем дело? — спросил Макс.

Аконт не сразу ответил. А затем рассказал доподлинно все, что было. Максу эта история показалась не совсем правдоподобной. Как бы невзначай, продекламировал:

— «Любви все возрасты покорны», — и прибавил: — А она, право, недурна и вкус у вас недурен.

Генрих от изумления вытаращил глаза. Это уже было не изобретение и не аппарат, а настоящий поцелуй, правда, облеченный в легенду, но слишком жизненный, о чем говорили глаза Аконта.

Создавалось фривольное настроение, несколько коробившее Аконта. Чтобы прекратить разговоры на эту тему, он быстро оделся, взял аппараты и серьезно, как будто ничего не было, начал объяснять Максу их назначение.

Рассказ сам по себе так походил на сказку, что красавица с васильковыми глазами отодвинулась на второй план.

— Всякий звук, — объяснял Аконт, — особенно хорошо распространяется в воде. Среда несжимаема, упруга, а потому и эхо, т. е. отражение звука от предметов, попадающихся на пути, должно быть тоже особенно отчетливым в воде.

Винт яхты создает шум. Этот шум распространяется во все стороны и создает большое сотрясение воды. У меня на определенном расстоянии от винта прикреплены громко звучащие камертоны. Звуки, издаваемые ими от удара винтовой воды, отражаются от скал, между которыми идет яхта, и это эхо ловят трубы. Эхо ударяет в перепонку, а оттуда по трубкам звук передается в ящик, где на валике получается след той или иной глубины в зависимости от высоты эхо. Чем ближе скала, тем отчетливее эхо и тем глубже след. Теперь я вставлю эти валики в граммофон.

С этими словами он вынул из ящика один из многочисленных валиков, находившихся в нем, и вставил в граммофон, стоявший в углу.

Раздалась мелодия звучаний то громких, то постепенно ослабевающих с тем, чтобы внезапно зазвучать с новой силой.

Каждые пятнадцать минут слышался особый звук, отличный от остальных звучаний.

— Это отметка времени, — сказал Аконт, предупреждая вопрос. — На основании этих звучаний я могу вычертить весь фарватер, а когда яхта вновь войдет в эти воды, то по звучаниям можно будет дать ей безопасный путь.

Это было не менее легендарно, чем рассказ красавицы, но звучащий граммофон подтверждал это не менее, если не более ярко, чем отзвучавший поцелуй красавицы.

— Значит, вы совладелец секрета?

— А со мной и вы, — сказал Аконт.

Они обменялись очень теплыми рукопожатиями и направились в лабораторию, где Аконт показал прибор, переводивший звуки в линию, т. е. графически изображавший звучание.

— Вот тут, — он указал на кривую, лежавшую на столе, — вы видите записанной речь жены Человека, а вот перевод этой речи. Сопоставляя отрезки, я составил вот этот словарик и еще до того, как мы вернемся в наш город, маленький Гоми научится говорить по-нашему, а Нос понимать Лору и с нею объясняться.

К вечеру Аконта вызвали к Орлу. Она уже лежала в лазарете и около нее хлопотал доктор. Мучительные боли бороздили временами лицо. Когда вошел Аконт, боли прорезала улыбка счастья и от смешения этих двух волн лицо у Орла стало беспомощным и детски наивным. Через минуту боли прошли, и Орел улыбкой выразила радость по поводу прихода Аконта.

У двери кто-то скреб. Доктор приоткрыл дверь. Там стоял Икар. Он виновато моргал глазами и, видимо, хотел войти.

— Кто там? — спросила Орел.

— Икар, — сказал доктор.

— Нет, нет, не надо, я не хочу его видеть, я ненавижу его, прогоните его!

— Зачем же так резко? — вмешался Аконт. — Я переговорю с ним, он сам уйдет.

Выйдя за дверь, Аконт медленно, вспоминая свой словарь, объяснил Икару положение и опасность его присутствия.

Каким маленьким и беспомощным показался этот сильный человек-обезьяна! Он покачал головой и заковылял к себе, опираясь на палку.

На лице у него Аконт впервые увидел выражение обиды и покорности. Вообще, Икар сильно изменился после болезни. Он с изумительной четкостью перенял жесты, мимику и движения тех, кого он любил, к кому привязался. Он стал покорным — это сделала та отчужденность, которой окружила его Орел.

Аконту стало больно за него. Он нагнал его, погладил и попросил зайти к нему завтра в каюту.

Какой человеческий взгляд! Эти огоньки человеческих чувств, перебегавшие временами в глазах Икара и жены Человека! Какое-то осознанное чувство взаимной связи, тонкая реакция на сочувствие — это так роднило с Икаром, так приближало к нему.

Аконт вернулся к Орлу.

— Не надо гнать Икара. Не его вина.

— Но я не люблю его. Там, на острове, я сошлась с ним. Он, как зверь, чутьем угадал во мне женщину. Там я была одна со своим преступлением и мне дорого было чувство дружбы и любви, а теперь… — она притянула к себе руку Аконта и поцеловала ее с бесконечной нежностью.

Аконт хотел что-то сказать, но на лице Орла изобразилась такая мука, что слова застряли в глотке.

Аконт взором спросил у доктора, в чем дело.

— Преждевременные роды, — прыжок в воду с целью спасти вас не прошел безнаказанно.

«Досадно, — подумал Аконт, — вряд ли когда-либо красивая женщина, да и женщина вообще, сблизится с подобным существом».

Но вслух ничего не сказал.

Он отвел доктора в угол, что-то шепнул ему на ухо, на что доктор утвердительно кивнул головой.

Он с минуту постоял около Орла, провел рукой по ее лбу и лицу. Орел просияла — она хотела приподняться, но схватки лишили ее сил.

Аконт пожелал ей покойной ночи и вышел, провожаемый счастливым взглядом.

В коридоре он столкнулся с пиратом. Тот отошел в сторону, выразив почтение своим движением и, дойдя до лазарета, приложил ухо к двери. Видя, что за ним наблюдает Аконт, он прошел дальше к лестнице, ведшей на палубу.

Аконт недолго постоял и направился к себе в каюту.

На следующий день яхта, впервые за все время, вошла в порт для возобновления запасов угля.

Макс один съехал на берег и через час вернулся, встревоженный и взволнованный. Он привез кучу газет.

На первой странице стояло жирным шрифтом: «Сокровища на острове Ло-Хо найдены. Подробности завтра». В скобках значилось: «корреспонденция по радио от Нильсена».

Это известие донельзя запутывало положение и ломало намеченные планы.

Кто этот Нильсен? Как он попал на остров? О каких сокровищах шла речь? Правда, перед отъездом он сказал экипажу «Разведчика», что сокровищ найти не удалось, что «Искатель» возвращается ни с чем.

Может быть, на острове натолкнулись на оставленный резерв или жилу?

Макс не допускал мысли, что охраняющие аппараты подведут и «Разведчик» рискнет тронуть трубы. Теперь все будут уверены, что «Искатель» везет сокровища, и их могут конфисковать, как собственность «Разведчика».

Надо было быстро и энергично действовать. Была дорога каждая минута. Так блестяще завершенное дело могло погибнуть.

Макс вызвал Аконта и капитана и вместе выработали план дальнейших действий.

Усилиями копающих, чрезвычайно заинтересованных возможностями новых находок, удалось очистить от песка всю переднюю стенку. Лопата ударяла и скользила вдоль двери, окованной толстым железом. Когда вся дверь была очищена, пират — Черный дядя — надавил плечом раз, другой — дверь легко поддалась, открыв далеко идущую черную дыру.

Зажгли фонари и двинулись, предшествуемые пиратом. Ход все время был широкий — только местами дорогу прекращали большие глыбы, отколовшиеся непонятным образом от стены.

Это был, несомненно, подземный ход; по-видимому, он вел под скалу. В одном месте Черный остановился, опустил на землю фонарь и выругался.

Судя по интонации голоса, он нашел, что искал. Когда к нему подошел инженер, он ткнул пальцем в череп и сделал презрительный жест. Около скелета были предметы домашнего обихода, а в скале выдолблена ниша, по форме напоминающая ложе.

Черный продолжал что то бормотать, а затем начал укладывать костяк в нишу — ему помогли. Что это, жилье отшельника или одиночная камера? Эту загадку хранил Черный.

Инженер попытался знаками спросить его, но это оказалось безнадежным. Черный становился все интереснее, он был хранителем тайны острова — надо было найти какой-либо общий язык.

Когда костяк был уложен в нишу, процессия двинулась дальше.

Прошло около часа — шли очень медленно, так как геолог проверял надежность свода. Уперлись снова в какую-то преграду.

Тут была навалена груда камней. Черный отвалил самый большой — его примеру последовали спутники, и минут через двадцать вся куча была разобрана. Снова была дверь.

Черный пропустил вперед инженера, видимо, предоставляя ему честь открытия. Инженер осветил фонарем; дверь, окованная железом — такая же, как при входе.

Куда ее открывать? К себе или от себя? Он попробовал надавить плечом, но Черный зарычал — значит, прием был неверный.

Вообще, в устройстве дверей была система. На материке все двери стараются делать открывающимися наружу на случай пожара или других несчастий — тут, наоборот, двери открывались внутрь с тем, чтобы, спасаясь, можно было их закрыть, привалив бревно, камни.

Надо было тянуть к себе. Но как? Ручек не было и ухватиться не за что.

Инженер осветил внимательно контуры двери, не нашел ничего, за что можно было бы уцепиться. Черный стоял с торжествующим видом. Он подошел вплотную, соскреб сверху и снизу по слою и обнажил две дырки, в которые свободно входили пальцы и можно было просунуть какой-нибудь инструмент.

Нет, Черный дядя был хозяином здешних мест — сомнений уже не оставалось. Его положение и отношение к нему с этого момента резко изменились.

Пока возились с дверью, геолог соображал:

«Ладно, хозяин. Допустим. Но сколько ему лет, если он так хорошо знает расположение комнат в том замке, засыпанном песком?

Нет, вероятно, он тут не один. И этот секрет ему передали отцы и деды».

Эта версия очень подкупала — но так не ведет себя человек, посетивший место по сведениям, полученным из рассказов — нет, эта версия не годится — так ведет себя живой хозяин в своем собственном владении.

Оставалось поближе сойтись с обезьянами, авось что-либо удастся узнать от них.

Пока геолог размышлял, дверь начала поддаваться и в образовавшуюся щель сползли камни и песок.

Черный дернул дверь — она распахнулась и камни завалили проход. Сквозь шум падения послышался отчаянный крик.

Начали убирать землю. Но куда? Сначала хотели тонким слоем разбросать по коридору, но Черный приостановил исполнение этого плана и, взяв из рук Петро лопату, начал скидывать землю тут же сбоку.

В его движениях и во всей фигуре была властность, чувствовалось, что этот человек привык повелевать — и невольно в его присутствии создавалось настроение подчиняться. Ведь властность состоит в каком-то гипнозе, внушающем окружающим состояние подчинения.

Начали перекладывать землю и камни. С места на место. Прошел час — показался просвет, еще пять-шесть лопат, и выход был открыт.

Когда Петро высунул голову, он увидел, что место выхода окружено экипажем «Разведчика».

Вначале напуганные, теперь они радостно приветствовали Петро и помогли ему вылезть.

Оказалось, что на том месте, где показался Петро, час тому назад сидел капиталист. Он вскрикнул, когда под ним начала оседать земля, и побежал к остальным с паническим криком: «Землетрясение!»

Общими усилиями расчистили ход, выбросили наружу весь песок и камни, сложенные в коридоре — и отпраздновали — криками и пляской — не было никаких иных возможностей отметить этот торжественный момент — открытие туннеля, связавшего север с югом.

Когда первые восторги прошли, представитель правительства поинтересовался узнать, где же яхта и аэроплан, который они видели над островом.

Сразу стало как-то грустно. В сущности, открытие туннеля ни на шаг не подвигало вопроса о спасении — оно только облегчало переправу на южную часть острова. Радоваться-то нечему было. Упало настроение. Инженер и геолог по очереди рассказывали главнейшие события последних дней.

Яхты нет, нет и аэроплана. Ведь от Петро, прибывшего от Нильсена, они уже знали кое-что. Да, но не хотелось верить — а сейчас приходится поверить.

— Чего носы опустили? Берите пример с Нильсена.

Действительно, было чему удивляться — он уже был у радиоаппарата и диктовал очередную сногсшибательную корреспонденцию. Найденный скелет он отнес к допотопным обезьянам. На все уверения геолога он только махал рукой — вы, дескать, не понимаете соли корреспонденции. Просто скелеты — их и в Лондоне и в Нью-Йорке много, а вот допотопная обезьяна только у одного мистера Нильсена.

Переубедить его нельзя было — тем более, что известие уже странствовало в эфире.

За всей работой и суматохой забыли о Зоре. Труп его лежал недалеко от того места, где начали копать.

Надо было захоронить. Отрядили четверых, которых переправили на юг.

У южного входа застали всех обезьян. Они сгрудились так, что закрыли просвет, но входить не решались. Лика возилась около покойника — она его щупала, поднимала голову — и никак не могла понять его состояния.

Четверо отошли вправо от входа шагов на тридцать-сорок и начали рыть у самой опушки леса. Вначале трудно было — мешали корни, а потом пошел песок.

Вырыли, захоронили при полном молчании — обезьяны были ошеломлены всем виденным и не проронили ни звука. Землю сравняли.

— Спи, товарищ!

Медленно вернулись в лагерь. Там еще никого не было.

Поздно, к вечеру, вернулась часть экипажа вместе с Черным, остальные заночевали на севере. Пришедшие сообщили, что решено всем перебраться на юг и разбить большой лагерь. В ожидании же прибытия помощи заняться археологическими раскопками.

Геолог решил сблизиться с обезьянами, инженер с Черным дядей и, таким образом, приоткрыть таинственную завесу, спускавшуюся над островом.

Радио перетащили с собой, приспособили громкоговоритель. С ближайшей радиостанции слушали концерты, лекции. Сообщали о себе… и вот однажды радио принесло весть, взволновавшую даже Нильсена.

На следующий день после прихода в порт экипаж «Искателя» из утренних газет узнал все, что произошло на острове после их ухода. Изумленный Аконт глазам своим не верил, когда читал сообщение Нильсена. Выходило, что красавица не бредила — ее рассказ был сущей правдой.

Газеты успокоили Макса — этими сокровищами он не дорожил — да, по существу, и запасы его мало интересовали, а о поддонных богатствах знали лишь они, а фактически владел их секретом один Аконт. Его покой и безопасность составляли теперь предмет особых забот со стороны Макса.

Все это несколько изменило первоначальный план. Спешность уже не представлялась столь настоятельной. Выгоднее было даже несколько задержаться в порту.

В последние дни печатались новые вести с острова. Все газеты были полны догадок и предположений. Только и говорили об экспедиции на остров — остановка была за малым: для судов не знали фарватера, а для аэроплана места посадки. Сами же потерпевшие не давали никаких указаний на этот счет.

Переполох был полный.

Согласно разработанному плану, яхта ушла на третий день в неизвестном направлении, запасшись бельем и костюмами, как мужскими, так и женскими. В порту остались Макс, Икар, пират и Нос с Лорой, ни за что не соглашавшейся, хотя бы на время, расстаться с Носом.

Икар был одет в европейский костюм. Вид у него был экзотический и оригинальный. Особенно, когда проходил своей хромающей походкой, опираясь на палку.

Он был доволен, что с ним Лора и Нос. Макса он побаивался.

Лора была одета женщиной — и когда депелятуаром ее тело было очищено от волос, Нос прыгал, как ребенок. Она, действительно, была очень интересна.

В закрытом авто Макс отвез их в заранее нанятую виллу.

План был таков. Сначала опровергнуть все сообщения с острова. С этой целью через три дня Макс отправился в телеграфное агентство и, получив у директора аудиенцию, сказал ему следующее:

— Владельцем сокровищ острова Ло-Хо являюсь я. Сообщения с острова столь же неверны, как и фантастичны. Обилие раскинутых кладов могло навести оставшихся там на случайные ценности, представляющие ничтожную величину по сравнению с тем, что я там нашел.

Мои сокровища следуют на яхте «Искатель», три дня тому назад оставившей порт в направлении, известном только мне одному.

Директор внимательно выслушал. Снял телефонную трубку.

— Алло! 75–22. Начальник порта? Была ли у вас яхта «Искатель»?… Какой груз?

Он получил ответ, который, по-видимому, лишь отчасти его удовлетворил.

— Хорошо, какое же доказательство вы можете представить в подтверждение ваших слов? — обратился он к Максу.

— А каких доказательств вы требовали от мистера Нильсена? Где гарантия, что он не сидит где-либо на острове в Тихом океане в комфортабельной вилле и оттуда наводняет прессу сногсшибательными известиями?

По лицу директора пробежала тень. Мистер Нильсен — американский корреспондент, а от американцев можно ожидать всего.

Действительно, как это раньше он не подумал об этом? Теперь надо спасать положение.

— Мистера Нильсена знает весь газетный мир, он отважный корреспондент. В его корреспонденциях, в их правдивости, в основном, конечно, не в деталях, мы до сих пор не имели оснований сомневаться. А вы, мистер?

— Я тоже могу вам представить доказательства не менее солидные, чем репутация мистера Нильсена.

Он положил на стол небольшой чемоданчик, открыл его маленьким ключиком и вынул оттуда несколько слитков золота, монеты разной чеканки, несколько жемчужин величиной с яйцо и горсть алмазов. Выложив все это перед директором, Макс добавил совершенно невозмутимым тоном:

— Это мои доказательства!

— Да, — промычал директор, — доказательства неопровержимые.

И уже совершенно в ином тоне обратился к Максу:

— Чем же может быть вам полезно наше агентство?

— Вы должны дать радио следующего содержания… — Макс вынул из бумажника записку и передал ее директору.

Пробежав ее глазами, директор несколько выпятил губы и расширенными глазами посмотрел на Макса.

— Но это значит погубить репутацию агентства. Мы первая крупная радиостанция к острову Ло-Хо. Волна радио, бывшего на «Разведчике», по своей длине достигает наших приемников — и не дальше.

— Я передаю в ваше личное распоряжение весь чемодан со всем его содержимым.

Директор изменился в лице, на лбу выступили капли пота. Такие подарки мог делать только тот, кто владел большими сокровищами.

В молчании прошло несколько секунд — Макс стоял с раскрытым чемоданом, а директор обшаривал глазами его содержимое.

— Хорошо.

— Честь имею кланяться.

На следующее утро мир облетело радио:

«Сообщения мистера Нильсена утка; подлинные сокровища в руках экспедиции ^„Искателя“. В распоряжении агентства имеются тому несомненные доказательства».

К вечеру того же дня к ректору местного университета явился Макс, безукоризненно одетый, в сопровождении Лоры.

Макс представился ректору, как глава экспедиции «Искателя», о которой сообщало радио, и просил у него разрешения ознакомить профессуру с теми открытиями, какие сделаны его экспедицией на острове. Во время беседы ректор не сводил глаз с Лоры, только из вежливости иногда поглядывая на Макса и поддакивая ему.

Опытный глаз биолога с обширным багажом археологических знаний сразу подметил особенные черты, отмечавшие Лору.

— Виноват, мисс, — обратился он к ней, — вы тоже были в экспедиции?

Впервые за все время Макс увидел на ее лице густую краску. Она понимала, что к ней обращаются. Это привело ее в такое смущение, что не положи ей Макс под столом руку на колено, она несомненно сбежала бы.

— Мисс не говорит по-английски? — спросил ректор у Макса.

— Нет, мистер, она изъясняется только на языке обезьян.

— Обезьян???

Ректор придвинул стул к самому столу. Вероятно, впервые в жизни досадовал, что стол так широк и не позволяет ему подойти вплотную к Лоре.

Макс продолжал:

— Эта мисс произошла от брака человека с очеловеченной обезьяной.

Такое сообщение выше всяких этикетов; ректор встал из-за стола, обошел его, подошел к Лоре.

Присутствие нового человека, его стремительные движения так подействовали на Лору, что она, позабыв обо всех наставлениях Макса, сорвалась со стула и одним прыжком очутилась в конце комнаты — и, так как туфли сильно стесняли движения, она их скинула. От быстрого движения лопнула спереди юбка.

Ректор, забыв свое положение, кинулся за ней. Одним прыжком она очутилась на письменном столе, где ее за ногу поймал Макс. Никакие окрики не помогали. На шум прибежала жена ректора, худенькая женщина, и широко открытыми глазами смотрела на эту картину. На столе, среди разлитых чернил, стояла Лора в одних чулках, с разорванным платьем; Макс держал ее за ногу, а поодаль стоял ректор с расставленными руками, точно он хотел поймать что-то, что не давалось в руки.

Приход новых людей как-то парализовал дальнейшее развертывание событий — Макс снял Лору со стола, оправил платье, усадил ее. Ректор принес туфли.

— Не извиняйтесь, — сказал он, видя, что Макс хочет что-то сказать. — Я должен перед вами извиниться за недоверие и научную бестактность. Я и мои коллеги к вашим услугам.

На следующий день вечером состоялось соединенное заседание всех научных обществ совместно с факультетами университета. Корреспонденты были в полном составе.

Макс, стараясь обойти вопрос о сокровищах, рассказал доподлинно все, что было, продемонстрировав Икара и Лору. Икара раздели, Лора же наотрез отказалась раздеться.

Максу задали бездну вопросов. Он извинился — он только начальник экспедиции. Отец и мать Лоры и Икара уехали на яхте — поэтому он может ответить только на ограниченное число вопросов.

Да, там, на яхте, последнее поколение, маленький Гоми. Когда яхта вернется на материк, он предоставит научным силам полную возможность изучить вопрос. Он очень жалеет, что у жены Икара беременность случайно закончилась преждевременными родами — но ребенок прекрасно сохраняется в спирту.

После доклада их окружили ученые и корреспонденты. Помня историю с Лорой и боясь внезапных вспышек гнева Икара, очень опасных при его исключительной силе — Макс держал обоих около себя, почти за руку. В помощь был Нос.

Когда окончился доклад, и Макс уехал на виллу, к нему тотчас же явилась вереница корреспондентов — и беседа затянулась до рассвета.

Следующие дни газеты только и говорили о Максе и экспедиции «Искателя».

Из радио экипаж «Разведчика» узнал, что за «люди» те «обезьяны», среди которых они жили на острове.

Это сообщение было сногсшибательным даже для мистера Нильсена.

Получив это известие, он тотчас решил отправить на материк интервью… но тщетно — сговориться с обезьянами он не мог.

Однако, это радио резко изменило отношение со стороны экипажа «Разведчика» к потомству Человека.

Макс долго колебался, не зная, оповестить ли мир о поддонном замке. Теперь каждое слово его делалось достоянием мира.

За последние четыре дня он прочитал восемь лекций и докладов перед самыми разнообразными аудиториями.

Наконец, он решился. Это был последний козырь. Теперь на время он станет в центре мирового внимания — а это было чрезвычайно важно для проведения задуманного плана.

Он направился с пиратом к тому же ректору и рассказал ему подробно о поддонном замке, не упомянув ни словом о сокровищах.

Но это уж было чересчур. Где же Аконт? Аконт на яхте «Искатель», ушедшей в неизвестном направлении, с ним красавица, а сюда он привез вот этого пирата. С этими словами он снял с него жилет и особые брюки на застежках, покрывавшие костюм, и представил его во всем блеске первоначального наряда, во всем вооружении, заменив предусмотрительно стальные клинки картонными (но это не нарушало картины, так как их не было видно).

— Скажите, это последняя тайна?

— Почти, — сказал Макс, и в углах его губ зазмеилась улыбка.

— Моего терпения, — сказал ректор, — до завтра не хватит. Разрешите сейчас созвать узкий кружок выдающихся знатоков тех областей знания, о которых вы упоминали. Кстати, тут есть, в научной командировке, единственный в мире знаток эпохи пиратов.

Последнее замечание не совсем понравилось Максу. Все ставилось в зависимость от этого единственного знатока — ибо такова психология толпы, все равно, как бы высока ни была квалификация ее членов — довольно одного слова — и ты осмеян. А иногда тысячи компетентных слов отскакивают, как мячи, от стены слепой веры в чудо.

Делать было нечего. Раз игра начата, надо ее продолжать.

Через три часа начался доклад. Макс добросовестно изложил все, что видел и слышал от Аконта и геолога, стараясь обходиться без отсебятины, — она могла бы исказить рассказ.

Когда двухчасовый доклад был окончен, Максу трижды пришлось повторить, что он кончил. Зал задвигался — но ни единого хлопка: точно какое-то оцепенение охватило слушателей.

— В чем дело?

Из третьего ряда поднялся человек: волосы на голове коротко острижены ежиком, ясная проседь, чисто выбритый, в пенсне. Обращаясь к Максу и слушателям, он произнес:

— Разрешите обнажить пирата до пояса.

«Каверза», — подумал Макс. Он начинал сильно, до дрожи, волноваться; стоило большого напряжения воли не выдать волнения.

Макс начал раздевать пирата. Руки дрожали. Это могло выдать его беспокойство. Поэтому он «в целях полной объективности» предложил раздевание проделать сказавшему.

Тот спокойно подошел к пирату, обнажил его до пояса, осмотрел спину, а затем, обратившись к зале, следившей за всем происходившим с затаенным дыханием, сказал громко и отчетливо:

— Да, это подлинный пират, — и, повернув его спиной к аудитории, показал знак под левой лопаткой. Это был треугольник с рассеченными углами. На скрещении линий, деливших углы, было темное пятно величиной с мелкую серебряную монету.

Затем, обратившись к Максу, он попросил разрешения сказать аудитории пару слов.

У Макса от волнения пересохло в горле; он хотел что-то сказать, но смог лишь промычать; только кивком головы вышел из неловкого положения. Руки и все туловище были сведены — точно они были чужие.

Он не расслышал даже речи — в ушах звенели слова «подлинный, подлинный». Ухо Макса уловило только следующее:

— У этого объединения — род пиратского ордена — центр был на острове Ло-Хо, а все члены ордена получали вот эту метку. Я случайно наткнулся на эти данные в одной испанской летописи.

Затем, обратившись к пирату, он сказал несколько слов на старинном английском наречии. Пират ожил. Глаза забегали, и он начал говорить и говорить, как могут говорить только люди, скованные долгим молчанием. Он говорил минут пять, страстно жестикулируя.

Когда он кончил, знаток пиратов обратился к аудитории и сказал:

— Я не вдаюсь в объяснения геологические и прочие — это дело специалистов, но могу заверить, что в остальном, по моим материалам, описание, данное докладчиком, целиком соответствует действительности.

Заседание было объявлено закрытым.

Трудно описать переживания, переливавшиеся по аудитории. В этот вечер много людей безмолвно пожимали руку Максу — многие пожимали пирату.

Он чувствовал себя именинником и безостановочно о чем-то говорил.

На следующий день пресса поставила Макса и Аконта в центре внимания всего мира. Полгазеты было занято докладом и интервью.

Макс, наконец, получил от правительства своей родины предложение возможно скорее вернуться домой. Он не заставил дважды повторить это предложение. На ближайшем пароходе члены экспедиции отплыли.

Проводы носили исключительно торжественный характер. В сотнях снимков Макс, Икар, Лора, Пират и Нос облетели весь мир. В течение ближайшего месяца не было ни одного журнала, где хотя бы одна страница не была посвящена им.

На пароходе Макс и его спутники продолжали оставаться в центре внимания, а щедрость Макса, его крупные пожертвования научным обществам, были предметом многочисленных разговоров.

Приезд на родину был триумфальным шествием, а прием на месте превзошел по торжественности все, что Макс когда-либо себе представлял.

Сообщения радиоагентства, лекции, доклады и интервью, передававшиеся по радио, совершенно сбили с толку мистера Нильсена и весь экипаж «Разведчика». Инженер понял теперь, откуда Черный дядя знал все ходы и выходы на острове и чего он искал, бродя по целым дням.

Но где были сокровища, которые, как теперь несомненно, вывез «Искатель»? Вот это представляло очередную загадку. Теперь все верили в свое близкое спасение, тем более, что в своем последнем радио Макс извещал мир и их, что через шесть месяцев он с новой экспедицией будет на острове.

Яхта «Искатель», выйдя из порта, обогнула материк и остановилась в открытом океане в том месте, где была назначена встреча.

Было жарко, воздух был раскален, и отсутствие ветра делало жару еще более несносной.

Вся жизнь была у радио. Там Макс, здесь экипаж жили одной жизнью и переживали одни и те же волнения.

Когда радио передавало доклад и Аконт услышал слова «да это подлинный пират» — он был так же взволнован, как и Макс на докладе.

Две каюты были соединены и из них сделан зал. Там стоял громкоговоритель. Из этого зала заставляла уходить только вахта. Но работавшие в смене так нервничали, что пришлось расставить несколько громкоговорителей. Они сокращали время; делали менее чувствительной даже жару.

Известие, что Макс уже на родине, было встречено громким — «Ура!» — и маршем, кто во что и на чем горазд.

«Искатель» жил душой на материке. Капитана качали при каждом упоминании его имени — старик ходил ежедневно именинником. Ему не терпелось. Он готов был тронуться — даже шепнул об этом Аконту.

— Разве Макс потерял ваше доверие? — ответил ему на это Аконт.

Да, он понял всю несуразность своего предложения. Надо терпеливо ждать.

Приближался день встречи, вернее, день, с которого начиналось ожидание встречи.

Красавица жила общей жизнью. Она начинала понимать, что ее объяснение ошибочно и, по-видимому, все произошло иначе. Но ее чувства к Аконту уже опередили всю научную часть происшествия. Она гордилась Аконтом, как некогда гордилась могуществом того пирата, которому принадлежала. Чутье говорило ей больше, чем ум. Аконт был главный, и это кружило голову. Она не отходила от него.

Утонченностью ласки она не уступала современным женщинам, а внимание и заботы, какими она окружала Аконта, могли сравниться лишь с исключительной заботливостью Генриха.

Орел страдала глубоко. Она не претендовала на чувства Аконта. Ведь она же сама делала то, что должно было погубить его; ведь только счастливый случай оставил его в живых.

Как вырвать это из прошлого? Как стереть из памяти? Каким каленым железом можно вытравить это из сознания?

Да, но любовь, такая любовь, которая залила ее сейчас всю; разве эта любовь не имеет права на прощение? Разве безграничное, беспредельное чувство, которое владеет ею, не имеет права на забвение прошлого?

Аконт был чрезвычайно внимателен, ласков, но и только. Она ловила глазами каждый его взгляд. Лежа, прежде чем заснуть, она перебирала в памяти все сказанное им, восстанавливала все его жесты… но… нет, это не то.

Теперь она была одета по-женски и все свое жалованье пустила на туалеты, чтобы быть одетой не хуже красавицы — и она достигла в этом отношении многого. По внешности она не уступала красавице. Темная, она была так же прелестна, как светлая красавица, и матросы заглядывались на нее все чаще и чаще. Но для нее существовал лишь один недоступный Аконт.

Жара сменилась ливнями и яхту поливало как из ведра.

Радио затихло. Макса сменили обычные концерты и доклады.

Это говорило за то, что день встречи приближался.

Дни шли, а Макса все не было. Подъем сменился упадком и на яхте от безделья начиналось разложение. Тогда Аконт, посовещавшись с капитаном, собрал всех и изложил им дальнейшие планы. По мере того, как он говорил, экипаж приходил в неописуемое волнение, а когда он кончил, у всех было одно желание — скорее за новое дело.

После окончания официальных торжеств, Макс был вызван к главе правительства.

Он сделал сжатый доклад и указал размеры привезенных сокровищ. Страна в это время усиленным темпом развивала свою промышленность и чрезвычайно нуждалась в деньгах.

Макс изложил план дальнейших работ. Глава правительства нашел их несколько фантастичными, но тут же прибавил:

— Вы хозяин клада — и ваше право им распоряжаться.

Макс передавал драгоценности в распоряжение правительства с тем, чтобы на национальных заводах, национальными средствами были выполнены все его заказы.

— Это на три года займет все наличные силы, оставит лишь минимум времени на удовлетворение текущих потребностей, — сказал Макс.

— Но это создаст исторический момент в индустриализации всей страны, — ответил глава правительства.

— Итак, — сказал Макс, — я могу рассчитывать на проведение моего предложения в законодательном порядке, после чего я попрошу вооруженную силу. Лишь под ее защитой мне удастся доставить все драгоценности. Прошу иметь в виду, что привезена едва десятая доля того, что мы видели; возможно, что очень многого мы еще не знаем.

Да, — прибавил Макс, — у меня просьба. Жизнь некоего гражданина находится в зависимости от судьбы экспедиции. Так как драгоценности поступают в ваше пользование, я прошу об его освобождении, тем более, что его дело связано с работами Аконта.

Макс назвал имя возлюбленного Орла. Освобождение было обещано.

Теперь надо было подготовиться к встрече с «Искателем». Глаза, сотни глаз, с сотнями намерений следили за Максом — и, не будь вооруженной силы, ему не удалось бы соединиться с «Искателем».

Государства, которым в разное время принадлежал остров, предъявляли свои требования — сначала правительству, а затем Максу, и угрожали отвоевать силой оружия право хозяина на половину и даже две трети найденного.

Дело осложнялось — и в настоящем и в будущем. Вокруг «Искателя» разгорелись страсти. Нашлись даже наследники пиратов, подавшие иски о наследстве.

Надо было всех обмануть и исчезнуть незаметно.

Военные суда, назначенные к отплытию, стояли в порту под парами, а в море стерегла орава судов различных наций. Ни войти, ни выйти.

«Искатель» шифром был об этом извещен по радио, но эта весть, объяснявшая задержку Макса, очень мало способствовала успокоению экипажа.

Оказалось, что доставить сокровища в порт не легче, чем их найти.

Макс придумывал комбинацию за комбинацией, но все отвергал, как непрактичные. Он по привычке помышлял о каком-либо аппарате Аконта, но Аконта не было, а без него не придумаешь. Приходилось не изобретать, а комбинировать уже изобретенное.

Исход был найден. По радио дано было знать, что экспедиция отплывает пятого ноября в сопровождении таких-то военных судов, а первого ноября погрузились в воду и ушли шесть подводных лодок в сопровождении Носа, снабженного письмами Макса.

Пятого ноября вышла в море экспедиция в ложном направлении, а за ней на приличном расстоянии следовал международный флот. Все было честь честью — преследователи были хорошо замаскированы.

Пятнадцать дней уже плавал Макс по океану и, когда получил сведения-шифр, что в лодки погрузили драгоценности, а на яхте оставлен только младший состав, он резко изменил курс и пошел к месту назначенной встречи. Теперь он был спокоен за судьбу драгоценностей.

Была инсценирована встреча. И в тот момент, когда «Искатель» поднял пары, из международного флота отделилось несколько судов тех наций, которые считали себя хозяевами острова в прошлом и настоящем. Они подошли к «Искателю» и объявили груз арестованным. Макс вступил в пререкания, отказался показать трюмы и с оставшейся командой перешел на военное судно.

Поспешили удрать, так как обман грозил сильным озлоблением.

Пока вскрывали заколоченные трюмы, экспедиция с Максом ушла далеко. Одно судно осталось в качестве хозяина «Искателя».

Поняв, что они обмануты, капитаны передали «Искателя» и, не сказав ни слова, удалились на свои суда.

«Искателя» взяли на буксир и, таким образом, все благополучно прибыли в порт.

Когда драгоценности были свезены в кладовые государственного банка и об этом оповестили мир, посыпались сотни солиднейших предложений с большими сроками кредита. Предупредительность к послам дотоле игнорируемой нации выросла, точно по мановению волшебной палочки. Спрос на валюту возрос невероятно и ее котировка сделалась необычайно устойчивой. Требования на иностранные паспорта многократно возросли.

Теперь республика диктовала свои условия. Никакого кредита — все оплачивается золотом и редкими каменьями. Срочность, точность и добротность исполняемых заказов — вот что требовалось.

Когда экспедиция приехала в столицу, началась новая эра чествований и докладов. Макс предоставил им проводить время по их собственному желанию.

Только через десять дней после окончания разгрузки все собрались вместе.

Макс изложил цель собрания. Правительством утверждено общество под названием:

в распоряжении которого числится все вывезенное с острова.

Сейчас надо выбрать правление. Все прошло быстро, так как на стоянке все были подготовлены Аконтом.

Пожизненным председателем выбрали капитана, директором Макса, а научным руководителем Аконта. Были утверждены и остальные, намеченные Максом, кандидаты в разные органы общества.

Все, кто был на «Искателе», все стали пожизненными членами Общества. Кто был с «Разведчика», зачислили кандидатами. Это распространялось и на пирата, оставшегося на острове.

Запнулись при голосовании Орла. Предатель. Тут снова выступил Аконт. Его авторитет был слишком велик. Собрание утвердило Орла, но потребовало у Аконта в самом недалеком будущем рассказать об его тайне.

Так состоялось первое заседание первого в мире

Члены его восходили к 13–14 веку с одной стороны, с другой, как Гоми, начинали новую, освеженную породу людей.

Со следующего дня началась лихорадочная работа, невиданная в истории по своему размаху, работа по постройке первого в мире

Книга публикуется по первому изданию (М.: Пучина, 1927). В тексте исправлены очевидные опечатки; орфография и пунктуация приближены к современным нормам.