Под откос

6.

«Полупроводник» Витя Соколов ненавидел свое имя. Он просто не знал, как ему представляться, если вдруг случалась такая нужда. «Витя» звучало по-детски, как в яслях или первом классе. А «Виктор» – напыщенно и глупо. Какой он к черту Виктор? Виктор – это победитель. С его ста шестьюдесятью пятью сантиметрами роста, да еще худобой и выражением лица школьника не самого старшего класса на «победителя» он явно не тянул, и имя шло в полный диссонанс с его внешностью. К тому же он имел мерзкую привычку чуть что краснеть от кончиков ушей до мизинца на ноге в течение полусекунды. Его знакомый тезка, разбитной парняга, представлялся как Витек, хлопая по ладони собеседника. Но Соколову это не подходило. Он то был совсем не рубахой-парнем. И в его устах имя «Витек» звучало как недо-Витя. То есть, еще хуже. Всю жизнь он завидовал Олегам, Сергеям, Игорям и Антонам, у которых не было такой проблемы.

Профессию он не выбирал. Она сама его выбрала, не оставив шанса на другой путь. Его мать была проводницей. Отца он не знал. И не был уверен, что сама мать его знала. В одном из рейсов недостаточно предохранилась – и на свет появился он, тщедушный мальчишка с громким именем. Мать жила одна, оставлять дите было не с кем, у уже лет с трех он начал колесить вместе с ней по железным путям, проложенным в самые дальние уголки одной шестой части суши, потом ужавшейся до одной восьмой.

Одноклассники страшно завидовали ему. Ведь он постоянно путешествовал. А он завидовал им. Они каждый день засыпали в одном и том же месте. Их не донимал осточертевший перестук железных колес, свет станционных прожекторов в глаза, звяканье ложки в стакане, запах сгорающего угля, инопланетные голоса диспетчеров из «колокольчиков» на вокзалах, вечно пьяные пассажиры, которым постоянно что-то нужно, тысячи и тысячи незнакомых лиц, сливающихся в один нескончаемый калейдоскоп. Он устал всю жизнь карабкаться по этой проклятой железной горизонтальной лестнице, ведущей всегда за горизонт. Где бы ты ни был, сколько бы ни проехал – она всегда, всегда, всегда вела за горизонт! Как радуга, до которой невозможно дойти. Как океан, у которого на самом деле нет берегов – это у суши есть побережье, а границ у океана нет – он переходит в другой, тот в третий, а третий снова в первый. И так без конца. И у железной дороги не было конца. Рельсы никогда не заканчивались. Они текли в никуда, переливаясь друг в друга, разветвляясь, перекрещиваясь, замыкаясь сами на себя.

Однажды Витя в лесу наткнулся на заброшенную ветку узкоколейки, и решил пойти по ней. Через несколько километров его ждало открытие. Она заканчивалась! Ржавые рельсы загибались вверх, и венчались проржавевшим еще больше, до полной нечитаемости знаком.

Витя был потрясен. У железной дороги есть конец! Просто про него никто не знает, он спрятан в глухом лесу. Он попытался рассказать об этом открытии матери, но она только рассмеялась. И он спрятал этот секрет в себе. Не каждому дано знать, что у бесконечности есть конец. Раз ему дано, значит он не такой как все. Тайна ему открылась сама.

С того момента он стал по-другому относиться к «железке». Нет, он не начал ее любить. Но перестал ненавидеть. «Железка» стала более понятной. Она приоткрыла ему свою тайну – самый краешек! И этим приняла его к себе.

С таким образом жизни о хорошем образовании можно было бы и не рассуждать, лишь бы в другой класс перевели. Витя был не по годам зрелым и рассудительным парнем. В пятнадцать, закончив девятый класс, он не потянулся за однокашниками в десятый. После десятого нужно в институт. А какой ему институт? Работать надо.

Мать все чаще прикладывалась к бутылке. Перспектива самостоятельной жизни маячила перед ним уже давно. Поэтому сомнений выбора он не испытал. Железнодорожный техникум был ему написан на роду.

Изучать профессию проводника ему было несложно. Он сам мог бы преподавать большинство дисциплин. Только удовлетворения он не получал. У него была другая мечта, несбыточная, которую он не открывал никому. Она тоже была связана с железной дорогой.

Однажды, когда ему было лет десять, машинист местной локомотивной бригады, которая должна была вести их состав на первом «плече» – от станции отправки до первой смены локомотива – шутки ради предложил ему прокатиться. Мать нахмурилась, и Витька чуть на напустил в штаны от страха, что она не разрешит. Но машинист легко ее уговорил, масляно улыбаясь в свои усы. Наверное, через пацаненка он намеревался забраться в постель уступчивой проводницы, и, скорее всего, его планы осуществились. Но тогда Витька об этой стороне жизни не догадывался. Машинист подсадил его на крутую железную лестницу, его помощник втянул внутрь. Витька зашел в кабину – и пропал.

Они еще стояли на перроне, но могучее сердце локомотива уже билось. Что-то нечеловечески сильное ворочалось за тонкой перегородкой, передавая стенам дрожь. Машинист подтолкнул Витьку, и тот робко вошел в «рубку». Его горящий взгляд не видел продавленных сидушек, обшарпанной краски, заляпанных маслом приборов. Отсюда, с огромной, как ему казалось, высоты, «железка» выглядела иначе. Она походила на чьи-то густые спутанные волосы, разбросанные по подушке. Эти космы переплетались между собой, и было непонятно, как среди них выбрать свою дорогу.

– Зеленый, – сказал помощник.

Рация хрюкнула что-то неразборчивое.

– Вижу, зеленый, – подтвердил машинист. Щелкнул какими-то тумблерами, отчего шум движков позади превратился в настоящий рев. Подмигнул.

– Давай, малой!

Витька еще не веря себе, сделал шаг вперед и вопросительно посмотрел на дядьку – не обманывает ли? Не смеется ли он над ним?

– Давай, не тяни, а то наверстывать придется. Крути вот эту штуку.

Пацан, млея от восторга, крутанул указанный маховик, и титаническая махина тепловоза вздрогнула всем своим зеленым телом, скрежетнула, лязгнула сцепами состава, и медленно двинулась вперед, таща за собой сотни тонн вагонов. Где-то там, позади, люди махали в окна провожающим, доставали дорожную снедь, сдавали билеты, покупали постельное белье. И всех их – всех до единого! Вместе с их огромным багажом! Всех сдвинул с места он, Витька, одним движением своей слабой детской руки!

Машинист усмехнулся, глядя на счастливого пацана, почуявшего в своей руке укрощенную мощь локомотива.

– Машинистом будет.

Помощник согласно мотнул головой. И Витька легко и свободно засмеялся, упоенный новым для себя чувством всемогущества. Теперь он знал, что у «железки» не только есть конец. У нее еще есть и хозяева, которым она подвластна. Они сидят в высоких рубках тепловозов, и смотрят на «железку» свысока.

Но машинистом он не стал. Дорога его была предопределена. И он ехал по ней, как локомотив по проложенным кем-то другим рельсам. Ведь оказалось, что хозяин железки вовсе не машинист. Поезд не идет куда хочет. Он пойдет только туда, куда его направит диспетчер. В силах машиниста его только остановить, но не свернуть с раз и навсегда определенного курса.

– Э, урыс, чай нам неси!

Соколова, склонившегося возле титана, словно ожгли «горячим» по пятой точке. Он вскинулся, и резко обернулся на голос. Здоровенный длинноволосый мужик с раскосыми глазами и тонкими усами, переходящими в узкую бородку, криво усмехался. Он был на полторы головы выше Вити, но коротконог. И от этого казался еще мощнее.

– Чего смотришь, урыс? – прищурился мужик. – Или я плохо говорю на вашем языке?

Соколов вспомнил его. Это был один из тех, опоздавших, которые ему с самого начала не понравились. С первого взгляда они показались ему кавказцами. Но этот с близи был больше похож на татарина или башкира. А может, казаха. Витя не слишком разбирался в азиатах.

Столкновения взглядов «полупроводник» не выдержал. В глазах «татарина» блестела самоуверенная издевка. Витя посмотрел в сторону, в окно, где уже темный лес мельтешил на фоне бирюзового к краю неба. Он постарался придушить в себе вспыхнувшую ярость, но в животе все равно предательски забурчало, и кишки лениво шевельнулись, будто он проглотил весенний выводок живых змей.

– Чай по заказу пассажиров подается до двадцати двух ноль-ноль, – не задумываясь, соврал он. – После десяти вечера самообслуживание. Стаканы дам. Утром сдадите по счету. Заварка-сахар за отдельную плату.

Он, наконец, совладал с собой, и посмотрел на «собеседника». Тот продолжал ухмыляться, разглядывая его, как забавную зверушку, внезапно заговорившую человеческим голосом.

– Красный стал врешь-обманываешь когда, – прищурил «татарин» и без того узкие глазки.

Витя сам не заметил, как покраснел, но теперь его щеки и уши полыхнули так, что впору было бежать за огнетушителем.

– Га-га, Кызыл урыс! – глумливый смех гулко покатился в бочкообразной груди пассажира. – Кызболя!

Неглубоких познаний Соколова в тюркских языках хватило, чтобы понять, что его только что назвали девчонкой. Он покраснел еще больше, хотя это казалось невозможным.

– Вернитесь в свое купе, – тихо потребовал он, отводя взгляд в сторону.

– Что такое, брат? Я попросил чай, – раздался рядом другой голос, с хрипотцой.

В проеме, отделявшем пассажирский отсек от «проводниковского» сектора возникла фигура высокого мужчины в темном джемпере военного покроя. «Братья» были похожи между собой, как Петросян с Задорновым. Этот оказался чуть выше среднего роста, но поджарый и широкоплечий, с узкой талией, черные короткие волосы, острый нос, подстриженная бородка, и контрастирующие с лицом светло-серые, почти голубые глаза, недобро поглядывающие из-под тонких бровей вразлет.

– Да вот, брат, урыс не хочет чай давать, – осклабился «татарин». – Поздно, говорит. Спать иди, говорит.

Второй прищурился.

– Сейчас договоримся, Бек, – он подшагнул вперед, заставив Витю отпрянуть. – Чай будет через три минуты. Ты понял меня, проводник? Три минуты, не больше. Пошел работать!

Соколов вжался в поручень у окна, словно кот, затравленный собаками, и зло зыркнул на обидчиков. Злость душила его, но он из последних сил держал себя в руках. Он понимал, что дай он выход чувствам, то будет похож на хомяка, который в смертной хватке вцепился в копыто лошади, раздавившей его нору.

– Чая не будет. Попрошу вернуться в свое купе. Вы нарушаете общественный порядок! – сглотнув комок, приказал он.

В отличие от «татарина», второй не был настроен развлекаться. Неповиновение привело его в бешенство.

– Ты… – он сжал зубы, чтобы не осквернять их бранью. – Я дал тебе три минуты! Это много. Не успеешь – пеняй на себя.

– Вернитесь в купе, – в третий раз глухо повторил Витя.

– Руслан… – начал было Бек, но «брат» метнул вперед руку, и выдернул к себе проводника из его убежища между титаном и дверью.

– Я не терплю наглых, – процедил Руслан сквозь зубы.

Он легко, не сжимая кулака, ударил Соколова в лицо раскрытой ладонью, разбив нос и губы. В голове Вити мгновенно загудело, зудом разойдясь от переносицы куда-то вглубь черепа, и растеклось в глаза, во рту засолонело.

Еще в школе его звали Хорьком, за его безумную храбрость. И из этих двух слов главным было именно «безумный». Он без раздумий мог кинуться в драку на противника вдесятеро превосходящего его силами, без малейших шансов не то что на победу, а просто без шансов уцелеть. Как, например, сейчас. Но не успел.

– Тохта! – раздалась резкая команда. – Стоять!

Оба кавказца обернулись на голос. Бек резко, всем телом, чуть присев, а Руслан одной головой, не отворачиваясь от выбранной жертвы.

– Кто есть? – зло сощурился Бек.

Мужчина в белой свободной одежде иронично хмыкнул.

– Тебе не надо так глаза щурить, и без того пыськя[1].

Узкоглазый глухо рыкнул и качнулся в сторону незваного защитника обиженных проводников. Но тот даже не шелохнулся, разглядывая противника твердым и чуть ироничным прищуром.

Витя никогда не был умелым бойцом, в драках его всегда били. Единственным плюсом было то, что хоть и били, но не побеждали. Но даже своим неумелым взглядом он заметил, что эти двое сделали почти неуловимые движения, поворачиваясь к незнакомцу. И теперь, несмотря на тесноту вагонного коридора, они оба могли атаковать человека в белом, не мешая друг другу. Они двигались… профессионально! И еще он заметил, что незнакомец понял маневры этой парочки. Но этого его абсолютно не смутило. Его уверенность в себе могла даже показаться самоуверенностью.

– Чаю хочешь, уважаемый? – ровным тоном поинтересовался Руслан. – Или в туалет пройти? Проходи.

– Не советуй мне, что делать, – отрезал незнакомец. – Меня зовут Хазрат. Я еду в этом вагоне. И хочу, чтобы здесь был порядок.

Несколько секунд они буравили друг друга взглядами. Победил Хазрат. Руслан хмыкнул, и пошел к своему купе. Двинувшийся следом Бек, как бы случайно, чувствительно ткнул Соколова локтем в ребра. Хазрат предостерегающе усмехнулся, чтобы тот не вздумал повторить этот фокус с ним. Единственное, что смог себе позволить узкоглазый, с независимым видом пройдя на свое место – это от души хлобыстнуть дверью купе.

Мужчина даже не обернулся, когда эти двое прошли мимо, полностью их игнорируя. Он участливо, едва ли не ласково, посмотрел на пострадавшего, достал откуда-то из складок просторной одежды белый носовой платок, и протянул его Вите. Тот покачал головой:

– Испачкаю.

– Он для того и нужен, – улыбнулся мужчина, и повторил, – Меня зовут Хазрат.

– Виктор, – буркнул Соколов, промакивая кровоточащий нос платком.

– Что у вас случилось? – поинтересовался Хазрат, поглаживая короткую бородку с сединой.

– Да так, – махнул рукой Витя. – Уроды.

– Что думаешь делать?

«Полупроводник» задумался, сердито поджав губы.

– Да сейчас на станции ментам нашим скажу, пусть они с ними разбираются.

– Думаешь, стоит? – с сомнением спросил Хазрат.

– А что мне, нянчиться с ними? – разозлился Витя. – Или чайку горячего почаще приносить, чтобы ублажить их величества?

– Как знаешь, – легко согласился Хазрат. – Ментам так ментам. Постарайтесь только не шуметь сильно. Со мной пожилые люди едут, им отдохнуть надо. А когда будет станция?

– Скоро, минут через пять. Только она короткая, две минуты стоянка.

– Если что – зови меня. И не надо стесняться, – Хазрат похлопал Витю по плечу, и вернулся к себе.

В купе старый Исмаил примерялся к тому, чтобы забраться на верхнюю полку, но никак не мог решить, как это лучше сделать. Наступать ногой на стол он не хотел, считая это почти святотатством, а подтянуться на руках, скорее всего, не смог бы.

– Уважаемый Исмаил! – остановил его вошедший. – Для вас нижняя полка. На верху посплю я.

– Нет, – не согласился старик. – Ты помог нам совершить паломничество, мы очень многим тебе обязаны. Почетное место принадлежит тебе.

– Исмаил-ака, не нужно спорить, – мягко ответил Хазрат. – Какой из меня будет паломник в Святую землю, если я буду спокойно спать внизу, а старик – наверху?

Он легко забросил свое тело на полку, и улыбнулся, прислушиваясь, как старик кряхтит, укладываясь на своем месте. Он мог понять Исмаила и его соседа – такого же дедка Джуму. На склоне лет они получили невероятную возможность побывать на земле Пророка, прикоснуться к Черному камню. Восторг от начавшей сбываться мечты переполнял их, заставляя совершать детские поступки.

– Уважаемый Хазрат! – подал голос старый Джума. – Я не могу придумать, как быть!

– Что случилось? – свесил голову Хазрат.

– Поезд постоянно движется. Я не могу понять, где находится Мекка, чтобы завтра правильно совершить намаз!

– Я совсем забыл! – спохватился Хазрат. Он порылся в сумке, и протянул аксакалу необычный компас. – Это специальный компас для паломников. Стрелка, как и положено, показывает направление север-юг. А вот эта метка в форме полумесяца на вращающемся циферблате – указывает направление на Мекку.

Он едва удержал смех, увидев, как старики, сталкиваясь седыми головами, разглядывают диковинную игрушку. Потом бросил взгляд на соседнюю верхнюю полку. Их четвертый спутник, казанский татарин по имени Назар, лежал на спине с открытыми глазами, но молча. Крепкий мужчина лет сорока с небольшим, он вообще не любил разговаривать. Бывший пехотный майор, он за свою жизнь успел навоеваться «досыта». А в конце концов, осел в окружении Хазрата. После того, как Хазрат предложил ему совершить Умру, Назар и вовсе замолчал, словно растворившись в своих собственных мыслях.

За окном поплыли яркие белые пятна железнодорожных фонарей – поезд прибывал на станцию.

Леха не любил детей. Нет, он не испытывал к ним неприязни, но и умиление маленькими человечками не входило в число его достоинств. Или недостатков? Он их немного побаивался. Их откровенность и непосредственность ставили его в тупик, ему все время казалось, что над ним издеваются. Сам же он к детям относился серьезно, общался с ними фактически на равных, разве что делая некоторую скидку на физическую слабость и отсутствие опыта. Почти так же, как он относился к обычным новобранцам. И, странное дело, именно за это дети любили его.

Обычно компанией детей Леха тяготился, и всячески пытался из нее улизнуть, беспомощно озираясь затравленным взглядом в поисках подмоги и спасения. А вот с этим мальчишкой, Максимом, ему почему-то было легко. Общая беда, неразделенная любовь, сплачивает мужиков, даже если один из них вчетверо старше другого.

Они сидели в тамбуре на корточках рядышком, и болтали «за жизнь».

– С друзьями у меня, честно говоря, проблема, – делился Максим. – Понимаете, мне со сверстниками не интересно. Они не знают ничего, глупые какие-то. В детские игрушки играют. С ребятами постарше мне интересно, но зато уже они меня в свою компанию не берут, потому что я маленький. Они сами боятся, что их засмеют из-за того, что с малышней возятся. Так и дружу… с книжками и Интернетом.

– Да, тяжелый случай, – согласился Леха, подивившись солидной взрослости суждений мальчишки. – У меня похоже было. С ровесниками тоже не водился. Но я хоть спортом занимался, а в секции с ребятами постарше были совсем другие отношения, равноправные, мы были членами одной команды. Да и сам я был пацан, честно сказать, хулиганистый, меня старшеклассники побаивались.

– Ну да, сила есть – ума не надо, – убийственно серьезно прокомментировал Максим. – Таким самая дорога в милицию.

Он не выдержал, и тихонько хихикнул, хитро блеснув стеклами очков.

– Уши оторву, – добродушно проворчал Леха.

– Тогда придется линзы вставлять, – горестно вздохнул мальчишка. – Без ушей очки не удержатся.

– Тебе не в физическую спецшколу, а в цирковое училище надо, – заржал Леха. – Клоун малолетний.

– Клоун, между прочим, самая сложная профессия в цирке, – назидательно ответил Максим. – И одно другому не мешает. Физика – это работа, призвание. А быть клоуном – хобби. Я вот одно время тоже в милицию хотел, бандитов ловить. Особенно, когда у папы с бандитами неприятности были. Дедушка говорил, что милиционеры не только уважаемые люди, но и обеспеченные. Их все отблагодарить спешат – и если сделал что-то, и если не сделал.

Максим изучающе поглядывал на Никифорова украдкой.

– Да вы курите, – разрешил он. – От одной сигареты мне ничего не будет.

– А кто у нас дедушка? – хмуро поинтересовался Алексей, щелкая зажигалкой.

– Бывший директор гастронома, а теперь простой российский пенсионер.

– Плохой пример тебе дедушка рассказал, – после небольшой паузы сказал Леха. – Неправильный. Обеспеченные менты не бывают уважаемыми людьми. Тут уж одно из двух. Нужными, полезными – может быть. Но не уважаемыми. Их не уважают те, кто «благодарит», и презирают свои, те, кто не берет. Вот этих уважают. Но зато у них в кармане ветер.

– А вы не берете? Никогда?

– Нет! – отрезал Никифоров. – Если ты хоть раз что-то взял… И не важно что и у кого – сто баксов у сутенера, чтоб отпустил, сто рублей у бабки, чтоб соседке досадил, халявную кружку пива в ларьке, чтоб сильно не присматривался… Все! Ты уже замазан. Ты уже им должен. А настоящий мент не имеет права быть должником. Потому что в следующий раз они попросят больше.

– Да, тяжелый случай, – повторил пацан слова Лехи, да еще здорово скопировав его голос и интонации.