Под пурпурными стягами

9

Глазастый До, как и всякий другой невежда, презирал знания. Не любил он также людей с «твердой косточкой», потому что сам такой твердостью не обладал. Что он любил? Пожалуй, больше всего — мясо под соей. Но кое-что он все-таки знал. В его голове, например, хранились всякие пустяшные и малоправдоподобные истории, из которых одну он рассказывал особенно охотно, потому что в ней шла речь о мясе под соусом. «В лавке «Торговая удача», — говорил он, — есть здоровенный пень от какого-то огромного дерева, на нем хозяин разделывает вареное мясо. Как вы думаете, отчего этот пень такой высокий? Ведь в древности, как известно, стол для разделки мяса делали низким, чтобы нашим знаменным братьям было поваднее брать с него куски мяса: один тянет кус пожирнее, другой попостнее словом, кому что правилось. Понятно, что во время трапезы одна рука натыкалась па другую, один нож — на второй. В любой момент могла возникнуть перебранка и пролиться кровь. А где кровь, там и суд! Вот тогда пень стали делать все выше и выше, чтобы ни рука, ни тем более нож не могли столкнуться. Так-то!»

Рассказывая эту преглупую историю, он тем не менее своего мнения не высказывал, но зато с охотой делился своими предположениями, извлекая на свет другой рассказ, в котором слушатель мог обнаружить особый смысл. «Как известно, многие знаменные люди весьма любят нюхать табак. Придет один из них в табачную лавку, вынет свою табакерку, а перед ним уже суетится приказчик. Кладет па прилавок горсточку табака и предлагает гостю попробовать. Нюхайте, мол, на здоровье и набивайте свою табакерку. Так вот, неплохо, чтобы такой порядок завели во всех пекинских лавках тогда не будет ни произвола, ни мошенничества… В свое время некоторые приказчики такого правила о понюшке табака не знали, и покупатель часто томился возле прилавка, не зная, что ему делать. И тогда одному знаменному пришла в голову светлая мысль. Если он видит, что на прилавке нет кучки табака, то подзывает к себе приказчика и хвать его по физиономии. Раз, другой — и что же вы думаете? Помогло! «Понюшка с почтением» стала в табачных лавках обычным явлением».

Если вдуматься в истории о пне и понюшке табака и сопоставить их вместе, нетрудно заметить, что Глазастый рассказывал их не случайно. Тот, кто их слушал, должен был сообразить, что лавочнику следует вспомнить некоторые старые обычаи и подавать клиентам «мясо с почтением».

Глазастому было совершенно безразлично, знаменный он или нет и следует ли ему защищать свое маньчжурское достоинство. Но вспоминая обычай «о понюшке табака», он невольно задумывался о преимуществах, которыми когда-то пользовались знаменные собратья. Вот именно! Ведь что не говори, а этот обычай (сколько еще было других!) изобрели именно они, маньчжуры! После обращения в новую веру он пришел к такому интересному выводу: бог вначале создал пекинского человека, а уже этот знаменный пекинец изобрел все хорошие правила и обычаи.

Именно так было в жизни, а потому созидательную деятельность стоит продолжать дальше. Что из того, что лавочник ему отказал в свиных ножках и деньгах? Ха-ха! Потом он раскошелится на выпивку, а заодно принесет и свои извинения! И это только начало. А сколько нового последует после этого! Лицо Глазастого озарила довольная улыбка. С этого момента она не исчезала ни днем, ни ночью. Его лицо походило сейчас уже не на обычную лепешку — шаомай, а на шаомай с тройной начинкой.

Но случилось так, что лавочник Ван извиняться не пожелал, отчего Глазастого чуть было не хватил удар. По правде говоря, все это время лавочнику было как-то не по себе. И все же к брату Глазастого он не пошел. Зачем понапрасну тревожить хорошего человека?! К тому же сейчас он был твердо убежден, что все неприятности идут от чужеземцев, а вот как этому противостоять, не знал, так как не имел опыта, и потому нуждался в поддержке. Старик невольно вспомнил Фухая — не потому, что тот был маньчжуром, а потому, что Фухай мог ему помочь как друг.

С тех пор как ушел Шичэн, Фухай старого Вана избегал. И вдруг лавочник пожаловал к нему сам. «Неужели Шичэн вернулся в Пекин?» — с беспокойством подумал молодой человек. — А может быть, что-то случилось?» Когда лавочник рассказал, Фухай немного успокоился, но ненадолго, потому что скоро понял: дело Вана совсем не простое. Оно связано с тем, о чем в свое время рассказывал Шичэн. В такие дела лучше не вмешиваться. Их избегают даже правители уезда и области, которые боятся этого пуще огня. А он, Фухай, всего-навсего простой знаменный солдат и служит не где-то в глуши, а в столице. Но отказать старику, небрежно отмахнувшись от его просьбы, тоже как-то неудобно. Надо что-то придумать. После того как ушел Шичэн, Фухаю все время казалось, что он будто бы что-то потерял. Нет, отмахнуться от старика никак нельзя, хотя бы уже потому, что он отец хорошего парня. К тому же нельзя забывать, что Глазастый хоть и приписан к знамени, однако потерянный для своих людей человек, поэтому его следует ненавидеть — ненавидеть всем нутром! В общем, как ни гадай, оставаться в стороне никак нельзя!

— Дядюшка Ван! А что, если нам пойти к господину Дин Лу? Что скажете?

— Удобно ли? — В авторитете богача лавочник нисколько не сомневался. Его смущало сейчас лишь то, что в конце каждого года, а иногда и квартала, он посылал господину Дин Лу счет.

— Сделаем так. Сам я просить не могу из-за своего низкого положения и по молодости лет — вон, видишь, даже усов у меня порядочных нет. Поэтому попросим отца и Чжэнчэня. У отца чин цаньлина, а у того — цзолина. К Дин Лу надобно идти всем вместе. Может быть, сообща найдем какой-нибудь выход! Посмотрим, что из этого получится! Идите, дядюшка, домой и ждите моего ответа!

Мой дядя Юньтин, узнав, что его соплеменник, презрев свою родословную, обратился к чужой вере, высказал резкое недовольство.

— Если в чужую веру обратился маньчжур, что тогда говорить о китайцах? — воскликнул он, хотя в обычной жизни маньчжуров и китайцев он не разделял. Да и в самом деле, кто из знаменных откажется пойти в харчевню закусить или выпить чаю только потому, что ее хозяин и слуги китайцы? Однако в крупных делах, по его мнению, все должно быть иначе. К ним дядя относил свадьбу между маньчжурами и китайцами или обращение к чужой вере. В подобных случаях знаменному мужу должно проявлять разумную дальновидность и прежде, чем что-то предпринять, хорошенько все взвесить, дабы не промахнуться. Какой бы ни был этот До, глазастый или носастый, он вызывал в душе дяди отвращение. Однако, услышав, что дело касается иностранцев, дядя энергично замотал головой.

— Пустая затея! Лучше в это дело не встревать! — Он любил повторять эту фразу. Ему казалось, что в ней заключен не только его богатый опыт и глубокое знание жизни, но и многолетняя служба на чиновничьем поприще.

Фухай ничего не ответил. Внешне сохранив друг к другу уважение, отец и сын остались каждый при своем мнении. Юноша отправился к Чжэнчэню.

Стоял конец августа, и приближался сентябрь — самый приятный месяц в Пекине. В эту пору ветры бывают редко, а если и дуют, то легкие, приносящие прохладу в жаркие часы дня, что доставляет пекинцам удовольствие. Изменились цвета и оттенки одежды. Они стали более яркие и броские по сравнению с летом, когда все люди стараются одеть платье попроще и поскромнее. Фрукты уже созрели. На прилавках и небольших лотках, которыми забиты сейчас улицы, навалены груды фруктов, привезенных с разных концов страны. Своим многоцветием и сочностью оттенков они украшают город в пору ранней осени. В лучах солнца сияют глазурованная черепица императорского дворца и позолоченная верхушка Байтасы. Оттого что ветры стихли, пыли на улицах мало, поэтому осень хорошее время, чтобы навести глянец на фасады домов. Лавки разбогатевших купцов украсились новыми вывесками, а двери покрылись свежим слоем лака. У певчих птиц, которых хозяева все лето кормили саранчой и прочими насекомыми, оперенье сейчас особенно яркое и блестящее. В лучах солнца перышки переливаются как самый дорогой атлас.

Во дворе, где жил Фухай, росло несколько финиковых деревьев, на ветвях которых сейчас висят созревшие плоды. Фухай сбил несколько фиников и, завернув их в тряпицу, понес в подарок Чжэнчэню и его жене. Надо сказать, что в ту пору жизнь у знаменных людей была довольно беззаботной, поэтому взаимные визиты друзей и родственников принадлежали к числу событий чрезвычайной важности. Навещая друг друга, люди многое узнавали и цепко держали полученные сведения в своей памяти. Скажем, у такого-то во дворе растет большое дерево абрикоса, которое согнулось, будто горбун. А у другого возле дальних дверей дома есть две яблони «тигровки», которые хотя и цветут, однако же не плодоносят. Каждый не забывал, что в положенное время кто-то непременно должен принести ему фрукты в подарок, и с нетерпением ждал этого момента, потому что считал такой дар выражением дружеской близости и добросердечия, не говоря уже о том, что в нем заключалась известная выгода.

Но вот свекровь моей сестры никому фруктов не дарила, потому что в свое время поклялась фруктовых деревьев у себя во дворе не сажать. Давным-давно росло у нее несколько белых фиников и медовых персиков, но, охраняя их, она чуть было не проглядела свои глаза. Это обстоятельство, однако, ничуть не мешало ей проявлять большое внимание к тем, у кого фрукты росли. И если кто-то из родни забывал подарить ей персик, или яблоко, или какой-то другой плод, она видела в этом неуважение к себе: непочтительность и бунт! Вот почему Фухай захватил с собой несколько фиников. Без них идти не имело смысла.

Мой зять Дофу, как всегда, гонял во дворе голубей. Задрав голову кверху, он неотрывно следил за «летающим серебром» и крутил головой вслед за каждым поворотом птичьей стаи. Его шея от непрестанного верчения немного побаливала, но — как говорится, «без печалей не может быть радостей» — душу переполняло безмерное блаженство. Голуби поднимались ввысь, отчего казалось, что небо нынче необычайно ясное и синее, и с каждым мгновением становится будто еще выше и глубже. В его лучезарной синеве особенно отчетливо выделяются белые и черные голуби, на крыльях которых поблескивают маленькие золотистые звездочки. Рот у Дофу полуоткрыт и на губах застыла счастливая улыбка.

Люди, голуби, небо — все вокруг напоено духом радости, веселья и счастья.

Сегодня Дофу выпустил всего два десятка своих красавцев, из которых половина чистых, белокрылых с черной головой — черноголовых фениксов и чернохвостых с пятнами, которых еще зовут черно-крапчатыми. Остальные сизые крапчатые и два голубя железнокрылых: черная голова, черный хвост и крылья. Стая не бог весть какая крупная, но голуби в ней все, как на подбор, — куплены со знанием дела. В эти дни начала осени небо удивительно высокое, а ветерок слабый, немного прохладный. Если сейчас выпустить одних чистых или белохвостых, они своим легким полетом, пожалуй, не смогут оттенить красоту окрестного пейзажа и дуновение осеннего ветра. А взгляните на этих чернохвостых! Какая сила заключена в каждом взмахе их крыльев и коротких хвостов! А вон те несколько сизарей! Конечно, видом своим они немного поскромнее, но зато как ярко переливается их лиловое перо при каждом наклоне и повороте птицы! Поначалу кажется, что чистых больше, чем нужно. Но приглядитесь к паре железнокрылых, которые дополняют ансамбль. Грудка у них белая, а все остальное тело — черное. Будто два диковинных цветка, они украшают всю стаю. Словом, голубиная стая подобрана мастерски. Вот почему Дофу, выпустив своих любимцев, в душе посмеивался над голубятниками-богачами, которым по карману держать сотню, а то и больше голубей. Каких только мастей нет в их стае! Однако досадно, что все у них как-то бестолково перемешано! Посмотришь на такую стаю и невольно на ум приходит давнее изречение: «Истинная ценность заключена не в количестве, но в утонченности!» Дофу не знал, кто из древних сказал эту фразу, однако проникся к своим познаниям еще большим уважением, потому что еще в старину говорили: «Ищи доказательство в стихе».

Однако, упиваясь радостью в минуты забавы, не следует забывать о бдительности. Надо все время сохранять осторожность. Хотя западный ветер[70] еще не выжелтил листьев на деревьях, Дофу отказался прикреплять к голубиным перьям свистульки. Он боялся, что пронзительные звуки услышит давний голубиный враг «вороний тигр» — ястреб, который осенью появляется в пекинском небе. Надо держать ухо востро! Вороний тигр мог прилететь на несколько дней раньше обычного. Тогда беда! Дофу внимательно следил за стаей. Если в ней появятся признаки беспокойства или смятения, значит, враг где-то поблизости. Надо немедленно звать голубей обратно — не испытывать судьбу. Сегодня голуби летают как будто спокойно, но Дофу не рискнул поднимать их слишком высоко в небо, потому что воздушный разбойник любит нападать в вышине. Дофу открыл клетку и выпустил несколько старых птиц — ветеранов, которые тут же сели на крышу. Летающие голуби, сложив крылья, устремились к земле. Сердце Дофу вместе с ними опустилось вниз и заняло место в груди.

Фухай стоял посредине двора и ждал. Он знал, что в минуты голубиной забавы Дофу ни на что больше не способен, потому что ничего не слышит и не видит. Он терпеть не может, когда кто-то мешает любимому делу. Но вот голуби сели на крышу, и теперь Фухай может с ним поговорить.

— Эй, Дофу! Здорово у тебя получается!

— А, Фухай! — Дофу только сейчас заметил гостя. Он хотел было извиниться, но, поскольку его мысли все еще витали вокруг голубей, забыл это сделать и с удовольствием ухватился за фразу, брошенную Фухаем.

— Что? Только «здорово»? Нет, это настоящее искусство! Ты видел, как я их посадил? А теперь внимательно к ним присмотрись! Каждым из них можно любоваться целый день. А ты говоришь здорово!

Дофу высыпал в клетку горсть гаоляна, и голуби слетели с крыши.

— Взгляни, где ты еще найдешь такого сизаря или вон того крапчатого? А вот этот — Фениксова голова! Обрати внимание, какой крупный! Великолепный экземпляр! А как взлетает, как садится! Одно слово прекрасно!.. Вот это и есть истинное удовольствие!

Фухай как следует не успел полюбоваться фениксом, а хозяин уже показывал ему других птиц: пару лиловых «тигров»-гривачей.

_ Эй, Фухай, посмотри-ка вот на эту пару! Ну разве не драгоценность? Взгляни, воротник у них спускается до самой грудки! А какие размеры! И обрати внимание: ни одного лишнего перышка! Откровенно тебе скажу, нигде больше таких птиц не найдешь! — Дофу вдруг понизил голос, будто испугался, что их кто-то может услышать: — Они из поместья князя Цинвана… Служит там некий Сю Цюань — мастер Сю, как его еще кличут. Так вот он умудрился стащить пару голубиных яиц. Перед тобой, можно сказать, княжеская игрушка! Не голуби — фениксы!

— Угу, красавцы! Видно, тебе пришлось хорошо заплатить этому Сю? Глядишь, лян, а может, и побольше?

— Ты что, рехнулся? Да на лян он даже не взглянул бы! Нет, Фухай, я выложил целых три ляна, да и то только по знакомству!.. А ты знаешь, сколько на самом деле стоят эти птицы? Целое состояние! Не веришь? Хочешь, выкладывай сейчас десять лянов!.. Только я еще подумаю, отдавать или нет!

— Нет, деньги я пока приберегу… Они мне понадобятся для свадьбы!

— Ну можно не все… — Дофу заговорил еще тише: — Ты помнишь Бо сына Бо Шэна? Так вот он умудрился обменять свою жену на пару синеголовых!

Дофу вдруг заметил в руках гостя узелок.

— Никак у вас финики созрели? Ах! До чего же я их люблю, эти ваши «лотосовые»! Косточки махонькие, кожица нежная, а мякоть какая-то необычная — кисло-сладкая! Вкуснотища! Спасибо тебе! — Он поклонился и взял узелок.

Фухай вошел в гостевую комнату и, поклонившись обоим старикам, проговорил:

— Вы уж извините, нечем вас особым попотчевать! Вот только немного фиников с нашего двора! — Он показал на гостинец.

Моя сестра принесла чай. Она что-то сказала (а может быть, всем это только показалось) и, встав в положенном ей месте, застыла, опустив руки.

Дофу не терпелось полакомиться плодами. Его рука старалась проникнуть в узелок, но под бдительным оком матери сделать это ему так и не удалось.

— Невестка! — послышался приказ свекрови. — Снеси фрукты ко мне и положи в коробку.

Сестра удалилась. Дофу сильно сконфузился. В присутствии свекрови Фухай не решался говорить о деле лавочника Вана, опасаясь, что старуха его непременно осадит. Дочь титулованного чиновника, она всегда напоминала о своем происхождении. Старая женщина на все имела свой собственный взгляд и знала, что надо делать в любых делах, даже в тех, в которых ничего не понимала. Стоило ей сказать: «Нечего в это дело встревать!», и ее супруг, господин Чжэнчэнь, ни за что не осмелился бы нарушить приказ. Это не означало, что Чжэньчэнь до смерти боялся жену, просто он придерживался в жизни одного правила: ни во что не вмешиваться! По его мнению, так жить гораздо спокойней. Фухай решил набраться терпения и ждать, когда старуха покинет комнату. Если надо, он будет ждать хоть целый день. О деле он, разумеется, не говорил, а болтал о всяких пустяках.

Вдруг откуда-то послышалось еле слышное покашливание сестры. Так кашлять умела только она, и в этом заключалось большое искусство. Для одних ее покашливание таило в себе особый смысл, другим оно ни о чем не говорило, но было приятно на слух. Словом, каждый понимал его по-своему. Услышав покашливание, свекровь встрепенулась, и глаза ее округлились. Заметив беспокойство старухи, Фухай улыбнулся.

— У вас есть какие-то дела? Пожалуйста! Пожалуйста!

Старуха с важным видом удалилась. Теперь Фухай мог изложить мужчинам свое дело. Дофу, толком не разобравшись, что к чему, пришел в страшное возбуждение. Как говорилось раньше: злость его поднялась из самого сердца, ярость заполнила печень!

— Что? — заорал он, — Какие еще иностранцы! Да что в них такого. Да я их!.. Им следует знать, что Дайцинская империя — великая держава и все заморские страны должны нести нам дань, как это положено вассалам! — У него тут же созрел план действий. — Фухай, ты сам не вмешивайся, а положись во всем на меня! У меня есть знакомые в войсках: наставники по борьбе и охранники складов. Не скажу чтобы их было очень много, но человек тридцать — сорок наберется. Пусть у этого Глазастого хоть тысяча глаз, как у Будды, выбьем их все до единого!

— Что, руки чешутся подраться? — Фухай засмеялся.

— Точно, будем драться! И положим их на обе лопатки, чтобы запросили пощады, а не попросят, забьем до смерти! — Дофу в сердцах сплюнул и, вскочив со своего места, принялся размахивать кулаками.

— Дофу! — Отец назвал сына не по имени, а по прозванию. Сразу видно, что культура знаменных людей стала очень высокой. — Сядь на место!

Когда сын сел, отец прокашлялся громко и размеренно. Вообще говоря, он кашлять не хотел, но сейчас такая необходимость возникла.

— А как относится к этому господин Дин Лу? — спросил он.

— Не знаю, я пока обратился только к вам!

— Мне кажется, что, если в чем-то нет уверенности, лучше этого не делать! — медленно проговорил он, показывая всем своим видом, что, прежде чем сказать эту фразу, он все трезво обдумал.

— Причем здесь уверенность? Вздуть его надо, а потом разговаривать! Дофу стоял на своем. — Я хоть сейчас могу позвать двух знакомых с желтым поясом. Проучим его хорошенько, и ничего не случится!

— Дофу! — Отец достал ассигнацию в четыре чоха. — Иди пройдись! Посмотри, не продают ли на улице белые груши! Купи несколько. Что-то у меня эти дни жжет в груди!

Дофу, взяв деньги, направился к выходу. Своей сыновьей почтительностью, которая сочеталась с решительностью, он напоминал Цзылу — ученика Конфуция.

— Фухай! — сказал он. — Ты пока посиди, а я схожу куплю батюшке фруктов! Что до драки, то ты только мне намекни!.. За мной дело не станет!

— Чжэнчэнь!.. Так вы…

— Фухай! — Голос хозяина дома звучал проникновенно. — В мутную воду лучше не залезать!

Надо сказать, что в подобных ситуациях Чжэнчэнь сильно отличался от моего дяди Юньтина. Тот, отказывая кому-то в поддержке, старался подчеркнуть свое положение, которое заставляло его воздерживаться от поспешных и опрометчивых действий. А вот любитель птиц и заядлый театрал Чжэнчэнь, отказывая в помощи, пытался соблюсти интересы обеих сторон, а потому тон его голоса отличался большой задушевностью.

— Фухай!… Мы с Дофу собрались послушать сказителей: Шуан Хоупина и Хэн Юнтуна… Оба рассказывают «Путешествие на Запад»[71]. Заслушаешься! Пойдем с нами!

— Нет, не могу! Может быть, в другой раз схожу, а нынче… — Он улыбнулся, но улыбка получилась неестественной, потому что он расстроился, хотя и не показывал виду. Напыщенность и позерство Дофу ему не понравилось сразу. Наговорил невесть что, только все это одна, пустая болтовня. Сам знает, что не пошевелит и пальцем. А если на самом деле хотел подраться, значит, просто дурак! Неужели не понимает, что у знаменных уже нет прежней силы?.. А Чжэнчэнь — этот еще похлеще! Умыл руки, и все! Видите ли, ему надо послушать «Путешествие на Запад»!..

В комнату вошла старуха, а вслед за ней моя сестра. Сестра возвратила Фухаю тряпицу, в которой было что-то завернуто: по тогдашним правилам гость не должен уходить с пустыми руками. Вот почему свекровь и невестка так долго отсутствовали. Старая женщина, как известно, любила сладко поесть, поэтому в доме обычно ничего из съестного не хранилось. Женщинам пришлось все перерыть, прежде чем кто-то из них случайно не наткнулся на коробочку с абрикосовыми ядрышками. На коробке была надпись: «16-й год Гуаясюя»[72].

— Сойдет! — успокоила старуху сестра. — Главное, чтобы в узелке что-то лежало.

Фухай поблагодарил женщин поклоном за редкий подарок и попрощался. Выйдя за ворота, он развернул узелок, и коробка с орешками тут же отправилась в кучу мусора. В те годы такие кучи возвышались на каждом шагу, что было весьма удобно.