Под шепчущей дверью

Глава 2

Народу на его похороны собралось немного. Уоллес был недоволен этим. У него не было четкого представления о том, как он попал туда. Какое-то мгновение он смотрел на свое тело. А потом моргнул и обнаружил, что стоит перед церковью, двери которой распахнуты, а колокола звонят. Бросающаяся в глаза табличка, гласившая ПАМЯТИ УОЛЛЕСА ПРАЙСА, только запутывала. Честно говоря, эта табличка ему не нравилась. Совсем не нравилась. Может, кто-то в церкви объяснит ему, что, черт побери, здесь происходит?

Он сел на скамью неподалеку от входа. Церковь совмещала в себе все, что он ненавидел: она была претенциозной, с большими витражами и несколькими изображениями Иисуса в разных позах, свидетельствующих о боли и страдании, его руки были прибиты к кресту, сделанному, похоже, из камня. Уоллеса ужаснуло, что никто, собственно, не возражал против лицезрения предсмертных судорог Христа. Нет, он никогда не поймет религию.

Он стал ждать, когда в церкви наберется побольше людей. Табличка у алтаря гласила, что панихида начнется ровно в девять. Судя по часам на стене (еще один Иисус с руками-стрелками, что, видимо, должно напоминать о том, что единственный сын Бога был акробатом), сейчас без пяти девять, а в церкви присутствовали всего шесть человек.

Он знал пятерых из них.

Первой была его бывшая жена. Их развод оказался делом трудным, полным беспочвенных взаимных обвинений, так что адвокаты с трудом удерживали супругов, сидящих за столом напротив друг друга, от гневных выкриков. После развода она перебралась на противоположный конец страны, чтобы оказаться подальше от него. И он не винил ее в этом.

Почти.

Она не плакала. И это по не вполне понятной ему причине раздражало его. Разве ей не полагалось всхлипывать?

Второй, третьей и четвертой известными ему персонами были его партнеры по юридической фирме «Мур, Прайс, Хернандес & Уортингтон». Он ожидал, что к ним присоединятся другие сотрудники фирмы, учитывая то обстоятельство, что «МПХ&У» двадцать лет назад начала с работы в гараже, но со временем выросла в одну из самых влиятельных фирм штата. Он думал, что здесь появится хотя бы его помощница Ширли – с разводами макияжа на лице и зажатым в кулаке носовым платочком, – причитающая, что не знает, как ей теперь жить и работать без него.

Ширли в церкви не было. Он сосредоточенно высматривал ее, отчаянно желая ее появления. Она должна была стенать, что это несправедливо, что ей просто необходим босс вроде Уоллеса, не позволяющий ей сбиться с пути истинного. Но она так и не пришла, и в глубине его сознания затрепыхалось беспокойство.

Партнеры собрались неподалеку от входа, рядом со скамейкой, на которой сидел Уоллес, и тихо разговаривали между собой. Прайс оставил попытки дать им знать, что он все еще здесь – сидит прямо перед ними. Они не видели его. И не слышали.

– Печальный день, – сказал Мур.

– Очень печальный, – согласился Хернандес.

– Худший из всех дней, – подытожил Уортингтон. – Бедная Ширли – плохо же ей пришлось, когда она обнаружила его тело.

Партнеры замолкли и обратили взгляды на переднюю часть церкви и почтительно наклонили головы, когда Наоми, в свою очередь, посмотрела на них. Она криво улыбнулась им и снова повернулась к алтарю.

А потом:

– Заставляет задуматься, – произнес Мур.

– Что правда, то правда, – согласился Хернандес.

– Воистину так, – подытожил Уортингтон. – Заставляет задуматься об очень и очень многом.

– Ты ни разу в жизни не высказал ни одной оригинальной мысли, – попрекнул его про себя Уоллес.

Партнеры опять на какое-то время замолкли, и Уоллес не сомневался, что они погрузились в отрадные воспоминания о нем. С минуты на минуту они начнут делиться ими, станут по очереди рассказывать короткие истории о человеке, которого знали половину своей жизни, о том влиянии, которое он оказал на них.

Может, они даже уронят слезу или две. Он надеялся на это.

– Он был засранцем, – наконец выдал Мур.

– Большим засранцем, – согласился Хернандес.

– Сущим засранцем, – подытожил Уортингтон.

И они рассмеялись приглушенным смехом, стараясь не допустить, чтобы его отразило эхо. Уоллес был шокирован по двум причинам. Во-первых, он очень сомневался, что в церкви позволено смеяться, особенно во время заупокойной службы. Он думал, что это против правил. Впрочем, он не был в церкви вот уже несколько десятилетий, и, возможно, эти правила давно изменились. А во-вторых, с какой это стати они называют его засранцем? Их почему-то не поразила молния, и это расстроило его.

– Покарай их! – крикнул он, подняв глаза к потолку. – Покарай их прямо… сейчас… – взмолился он, но быстро замолчал. Почему его слова не сопроводило эхо?

Мур, по всей видимости, решивший, что с него довольно горевать, спросил:

– А вы, ребята, смотрели вчера игру? Родригес был в прекрасной форме. Не могу поверить, что судья…

И они куда-то направились, разговаривая о спорте, словно их бывший партнер не лежал в красном вишневом гробу за семь тысяч долларов в дальнем конце церкви – руки сложены на груди, кожа бледная, глаза закрыты.

Уоллес, сжав челюсти, решительно обратил взгляд вперед. Они все вместе учились в юридической школе и сразу после ее окончания решили, к ужасу родителей, основать собственную фирму. Они, молодые идеалисты, были друзьями. Но со временем их дружба переросла в нечто большее: они стали коллегами, что имело гораздо большее значение для Уоллеса. У него не было времени на друзей. Они были не нужны ему. У него была работа, которой он занимался на тринадцатом этаже самого высокого небоскреба в городе: импортная офисная мебель и слишком большая квартира, где он проводил совсем немного времени. Все это у него было, а теперь…

Ладно.

По крайней мере, его гроб был дорогим; впрочем, он старался не смотреть на него.

Пятого человека в церкви он не узнал. Это была молодая женщина с коротко стриженными, взъерошенными черными волосами. С темными глазами над тонким, слегка вздернутым носом и бледными губами. В ушах в проникающем сквозь окна солнечном свете поблескивали сережки-гвоздики. Одета она была в элегантный черный костюм в тонкую полоску, и на ней был ярко-красный галстук. Агрессивный такой галстук. Агрессивней некуда. Уоллесу он понравился. Все его галстуки тоже были агрессивными. Нет, в данный момент на нем такого галстука не было. Видимо, после смерти ты остаешься в той одежде, в которой преставился. И ему не повезло умереть в своем офисе в воскресенье. Он пришел туда, чтобы подготовиться к следующей неделе, в спортивном костюме, старой майке с изображением «Роллинг Стоунз» и шлепанцах, поскольку знал, что в офисе никого не будет. И, к сожалению, именно эти вещи были на нем сейчас.

Женщина посмотрела в его сторону, словно услышала его. Он не знал, кто она такая, но предполагал, что каким-то образом повлиял на ее жизнь, раз уж она здесь. Может, она была его благодарной клиенткой… Со временем клиенты начинали восприниматься им как единая безликая масса. Возможно, он подал от ее имени иск крупной компании за слишком горячий кофе, или за домогательства, или за что-то еще, и она получила большую компенсацию. Разумеется, она была благодарна ему. А кто бы не был?

Мур, Хернандес и Уортингтон, похоже, милостиво решили оставить разговор на спортивные темы и прошли мимо Уоллеса, практически не глядя на него, и направились в глубь церкви с самыми серьезными выражениями на лицах. Не обратив никакого внимания на молодую женщину в костюме, они остановились рядом с Наоми и по очереди принесли ей свои соболезнования. Она кивнула каждому из них. Уоллес ждал, что она вот-вот разразится слезами – плотина явно была готова прорваться.

Потом партнеры постояли у гроба, низко склонив головы. Чувство неловкости, наполнявшее Уоллеса с того момента, как он обнаружил, что находится перед церковью, усилилось, стало еще более ужасным и неуместным. Вот он сидит в задней части церкви и смотрит на себя, лежащего в гробу, который стоит в передней ее части. Уоллес не считал себя красивым мужчиной. Он был слишком высоким, слишком нескладным, скулы резко выступали на бледном худом лице. Однажды на корпоративе по случаю Хеллоуина присутствующим там ребятишкам очень понравился его костюм, и один смелый отрок сказал, что он вылитый Мрачный Жнец, только косы не хватает.

Но на нем не было маскарадного костюма.

Он изучал себя с того места, на котором сидел, пока партнеры топтались вокруг гроба, и ужасное ощущение, что происходит нечто неправильное, грозило поглотить его. Тело было обряжено в один из его лучших костюмов – в двойку из шелковистой шерстяной ткани от Тома Форда. Он хорошо сидел на костлявом теле и подчеркивал зеленые глаза. Справедливости ради надо заметить, что сейчас костюм не льстил ему – ведь его глаза были закрыты, а щеки так сильно нарумянены, что он казался скорее куртизанкой, чем высококлассным юристом. Лоб у него был странно бледным, а короткие темные волосы были зачесаны назад и влажно поблескивали в свете ламп.

Наконец партнеры сели на скамью по другую сторону прохода от Наоми, их глаза были сухи.

Открылась дверь, Уоллес повернулся и увидел священника (которого также не узнал, отчего снова почувствовал некий диссонанс, грузом лежащий на груди, и его снова посетило чувство неправильности происходящего). Священник прошел через притвор, одеяние на нем было столь же нелепым, как и церковь. Он пару раз моргнул, словно не мог поверить, что церковь почти пуста. Потом, оттянув рукав, посмотрел на часы, покачал головой и в конце концов одарил присутствующих тихой улыбкой. Мимо Уоллеса он прошел, не заметив его.

– Прекрасно, – сказал ему вслед Уоллес. – Уверен, ты чувствуешь себя большой шишкой. Ничего удивительного, что организованная религия находится в столь плачевном состоянии.

Священник остановился рядом с Наоми, взял ее руку в свою и мягко произнес банальные соболезнования: сказал, что очень сожалеет о ее потере, что пути Господни неисповедимы и что, хотя мы не всегда понимаем Его замысел, тем не менее он существует и эта смерть – часть его.

Наоми ответила:

– О, я не сомневаюсь в этом, святой отец. Но давайте опустим все это мумбо-юмбо и приступим к делу. Он должен быть похоронен через два часа, а я должна успеть на дневной рейс.

Уоллес закатил глаза.

– Боже, Наоми. А как насчет того, чтобы выказать хоть какое-то уважение? Ты же в церкви. – А я мертв, хотелось добавить ему, но он не сделал этого, потому что тогда происходящее стало бы реальностью, а оно никак не могло быть таковой. Не могло, и все тут.

Священник кивнул:

– Разумеется. – Он похлопал ее по руке и подошел к скамьям, на которых сидели партнеры. – Я сожалею о вашей потере. Пути Господни неисповедимы…

– Конечно, – сказал Мур.

– Совершенно неисповедимы, – согласился Хернандес.

– Ох уж это руководство и его планы, – подытожил Уортингтон.

Женщина – незнакомка – фыркнула и покачала головой.

Уоллес посмотрел на нее.

Священник подошел к гробу и склонил голову.

Перед смертью Уоллес ощутил боль в руке, жжение в груди и яростные позывы тошноты. На какую-то секунду он почти убедил себя, что это последствия чили, съеденного предыдущим вечером. Но потом он оказался вдруг на полу своего кабинета, на персидском ковре, на который потратил кучу денег. Он лежал на нем, пытался вдохнуть и слушал, как в коридоре журчит фонтан.

– Чертово чили, – удалось выговорить ему, и это были последние его слова. А потом он стоял над своим телом, и ему казалось, что он находится сразу в двух местах: смотрит на потолок и в то же самое время вниз, на себя. Очень скоро эта двойственность исчезла, и он остался с широко разинутым ртом, и единственным звуком, выходившим из его горла, было тихое шипение, будто сдувался воздушный шарик.

И это было хорошо, потому что он всего лишь упал в обморок! Вот и все. Это всего лишь изжога и потребность поспать на полу. Такое рано или поздно может случиться с каждым. В последнее время он слишком много работал. Что не могло не сказаться на его самочувствии.

Придя к такому мнению, он перестал очень уж расстраиваться из-за того, что на нем спортивный костюм, шлепанцы и старая футболка, в то время как он находится в церкви на собственных похоронах. Вообще-то он не любил «Роллинг Стоунз». И понятия не имел, откуда у него взялась эта майка.

Священник прочистил горло и посмотрел на немногочисленных собравшихся. Он начал:

– Библия учит нас, что…

– О, ради всего святого, – пробормотал Уоллес.

Незнакомка поперхнулась.

Уоллес дернул головой.

Священник продолжал бубнить.

Женщина приложила руку ко рту, словно пыталась проглотить смешок. Уоллес рассердился. Если она находит его смерть чем-то забавным, то какого черта явилась сюда?

А может…

Нет, этого не может быть, верно?

Он стал разглядывать ее, пытаясь понять, кто же все-таки она такая.

Что, если она была его клиенткой?

Что, если он, занимаясь ее делом, получил далеко не лучший результат?

Может, это был коллективный иск? И ей досталось меньше денег, чем она надеялась? Начиная работать с новым клиентом, он всегда обещал добиться справедливости и огромной денежной компенсации. Его имя произносили шепотом и с большим почтением в освященных традициями судебных залах. Он был безжалостной акулой, и каждый, кто вставал у него на пути, оказывался поверженным на лопатки, так и не поняв, что, собственно, произошло.

Но, может, все обстояло еще круче.

Может, их первоначальные отношения, обычные для адвоката и клиентки, переросли во что-то интимное? Может, она запала на него, очарованная его дорогими костюмами и способностью заворожить всех в зале суда. И сказала себе, что Уоллес Прайс будет ее и ничьим больше. Она преследовала его, стояла ночью под его окнами, смотрела, как он спит (то обстоятельство, что его квартира находилась на пятнадцатом этаже, не развеяло это видение; он знал, что она взобралась по стене дома к его балкону). И когда он был на работе, она проникла в его квартиру и, приникнув к его подушке, вдыхала его запах и мечтала о том дне, когда станет миссис Уоллес Прайс. А затем, возможно, он невзначай отверг ее, и любовь, которую она испытывала к нему, обернулась черной ненавистью.

Вот как-то так.

Это все объясняло. Ведь прецедент уже был, верно? Патрисия Райан тоже, видимо, была одержима им, судя по ее достойной порицания реакции на увольнение. Вероятно, они были в сговоре, и когда Уоллес сделал то, что сделал, они… что? Объединились, чтобы… Подождите. О'кей. Что-то тут не сходится, но все же.

– …А теперь я хочу дать всем, кто хочет сказать несколько слов о нашем дорогом Уоллесе, такую возможность, – безмятежно улыбнулся священник. И когда никто не вызвался сделать это, его улыбка слегка померкла. – Ну хоть кто-нибудь.

Партнеры опустили головы.

Наоми вздохнула.

Очевидно, они были сломлены горем и не могли найти нужных слов, чтобы обрисовать достойно прожитую жизнь. И Уоллес не винил их в этом. Ну как можно в двух словах дать представление о том, чем он был? Успешный, умный, трудяга, почти трудоголик и много чего еще. Разумеется, они не спешили высказаться.

– Встаньте, – пробормотал он, глядя на людей перед ним. – Встаньте и скажите обо мне что-нибудь хорошее. Сейчас же. Приказываю вам.

Тут встала Наоми, и у него перехватило дыхание.

– Сработало! – пылко прошептал он. – Да. Да.

Священник кивнул и посторонился, давая ей место на возвышении. Наоми довольно долго смотрела на тело Уоллеса, и он увидел, что ее лицо перекосилось, словно она вот-вот заплачет. Наконец-то.

Наконец кто-то готов был выразить хоть какие эмоции. Он гадал, бросится ли она на гроб, требуя ответа на вопрос, почему, почему, почему жизнь так несправедлива, и, Уоллес, я всегда любила тебя, даже когда спала с садовником. Ну ты знаешь, тем самым, который не надевал рубашку во время работы, солнце сияло на его широких плечах, пот стекал по его точеным брюшным мускулам, словно он был чертовой греческой статуей, и ты тоже притворялся, что не смотришь на него, но мы оба знали, что это ложь, потому что нам с тобой нравились одни и те же мужчины.

Она не заплакала.

А просто чихнула.

– Простите, – сказала она, вытирая нос. – Долго сдерживалась.

Уоллес вжался в скамью. Этот казус плохо сказался на нем.

Она встала рядом со священником. И начала:

– Уоллес Прайс был… определенно жив. А теперь уже нет. И, хоть убей, я не могу сказать, что это ужасно. Он не был хорошим человеком.

– О, Господи, – пробормотал священник.

Наоми проигнорировала его бормотание.

– Он был упрямым, легкомысленным и думал только о себе. Я могла выйти замуж за Билла Николсона, но вместо этого взяла билет на «Экспресс Уоллеса Прайса», направлявшийся в сторону пропущенных обедов, забытых дней рождения и годовщин и отвратительной привычки оставлять остриженные ногти на полу ванной. Ну почему он так поступал? Ведь мусорка стояла прямо рядом. Почему ты не мог выбросить эти отвратительные обрезки?

– Ужасно, – сказал Мур.

– Точно так, – согласился Хернандес.

– Разве трудно было сделать это? – вопросил Уортингтон.

– Подождите, – громко обратился к ним Уоллес. – Вы ведете себя неправильно. Вам положено горевать и, утирая слезы, вещать о том, чего во мне вам теперь не хватает. Ну какие же это похороны?

Но Наоми не слушала. Да и была ли она способна услышать его?

– Узнав о его смерти, я несколько дней пыталась вспомнить какой-нибудь эпизод из нашей жизни, который не вызвал бы у меня сожаления, или апатии, или жгучей ярости – будто я стою на поверхности Солнца. У меня ушло на это немало времени, но все же я вспомнила нечто хорошее. Однажды, когда я болела, Уоллес принес мне чашку бульона. Я поблагодарила его. А потом он ушел на работу. И я не видела его целую неделю.

– Да что же это такое? – возмутился Уоллес. – Ты издеваешься надо мной?

Выражение лица Наоми посуровело.

– Знаю, когда кто-нибудь умирает, мы должны вести себя соответственно, но я здесь для того, чтобы сказать вам: все это чушь собачья. Простите, святой отец.

Священник кивнул:

– Все в порядке, дитя мое. Выскажите все, что у вас на душе. Господь не…

– Сказать, что он больше думал о работе, чем о создании семьи, – значит ничего не сказать. Я отметила в его рабочем календаре дни своей овуляции. И знаете, что он сделал? Прислал мне открытку: ПОЗДРАВЛЯЮ С ПОЛУЧЕНИЕМ ДИПЛОМА.

– Все не можешь забыть, да? – громко спросил Уоллес. – Как там твоя терапия, Наоми? Похоже, тебе стоит потребовать деньги назад.

– Вот черт! – буркнула сидящая на скамье женщина.

Уоллес взглянул на нее.

– Хотите что-нибудь добавить? Знаю, я хорошая добыча, но вы не имели права убивать меня только потому, что я не любил вас.

Остается только вообразить, какой звук он издал, когда женщина посмотрела прямо на него и к тому же довольно громко сказала:

– Не-а. Ты не мой тип, а убивать нехорошо, разве не знаешь?

Уоллес чуть не свалился со скамьи, а Наоми тем временем продолжала оговаривать его в доме Господнем, словно странная женщина не раскрывала рта. Он схватился за спинку, так что его ногти вонзились в дерево, и посмотрел на женщину выпученными от изумления глазами.

Она улыбнулась и изогнула брови.

Уоллес попытался вновь обрести способность говорить.

– Ты… вы видите меня?

Она кивнула, повернувшись на скамье и положив локоть на спинку.

– Вижу.

Он задрожал, так крепко вцепившись в скамью, что испугался, что ногти у него потрескаются.

– Как. Что. Я не… Что?

– Знаю, ты в смятении, Уоллес, и, возможно…

– Я не говорил вам, как меня зовут! – почти выкрикнул он, безуспешно стараясь прогнать дрожь из своего голоса.

Она фыркнула:

– Возле алтаря висит табличка с твоей фотографией и именем.

– Это не… – Что? Чем именно «это» не являлось? Он выпрямился. Ноги не вполне слушались его. – К черту табличку. Что вообще здесь происходит?

Женщина улыбнулась:

– Ты помер.

Он расхохотался. Да, он видел свое тело в гробу, но это совершенно ничего не значило. Это какая-то ошибка. Он перестал смеяться, поняв, что женщина не собирается присоединиться к нему.

– Что? – безжизненно повторил он.

– Ты мертв, Уоллес. – Она наморщила лоб. – Держись. А я попытаюсь вспомнить, в чем там было дело. Это мой, можно сказать, дебют, и я немного нервничаю. – Ее лицо просветлело. – Ах да! Сердечный приступ.

И тут он понял, что происходящее не имеет никакого отношения к действительности. Сердечный приступ? Чепуха на постном масле. Он никогда не курил, ел только здоровую пищу и делал зарядку, если вспоминал о ней. Во время его последнего визита к доктору тот сказал, что, хотя давление у него слегка повышенное, все остальное, похоже, в полном порядке. Он не мог умереть от сердечного приступа. Не мог, и все тут. Так он ей и сказал.

– Угууууу, – медленно протянула она, словно он был идиотом. – Ненавижу сообщать неприятные новости, чувак, но так оно и было.

– Нет, – покачал он головой. – Я бы знал, если… Я бы почувствовал… – Почувствовал что? Боль в руке? Трепыхание в груди? То, как он судорожно и безрезультатно пытался глотнуть воздуха?

Она пожала плечами.

– Ну, что-то вроде этого. – Она встала со скамьи и направилась к нему. Он вздрогнул. Она оказалась ниже ростом, чем ему это представлялось, ее макушка, вероятно, едва доходила ему до подбородка. Он попытался как можно дальше отстраниться от нее, но у него это плохо получилось.

Наоми тем временем вещала о путешествии на Поконос, которое они, оказывается, совершили («Он не отрывался от телефона. А это был наш медовый месяц!»). Незнакомка же села на одну с ним скамью на некотором расстоянии от него. Она была даже моложе, чем он поначалу подумал – ей было лет двадцать пять, – и это осложняло дело. Цвет лица у нее был чуть темнее, чем у него, на губах играла тень улыбки, обнажающей мелкие зубы. Побарабанив пальцами по спинке скамьи, она снова посмотрела на него.

– Уоллес Прайс. Меня зовут Мэй Ин, но ты можешь называть меня просто Мэй, как месяц, только немного иначе пишется и произносится. Я здесь для того, чтобы отвести тебя домой.

Он ошарашенно воззрился на нее.

– Хм. Вот уж не думала, что мои слова лишат тебя дара речи. Но начать надо с этого.

– Я никуда с тобой не поеду, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – Я тебя не знаю.

– Надеюсь, так оно и есть. Было бы очень странно, если бы знал. – Она над чем-то поразмышляла. – По крайней мере, страннее. – Она кивнула в направлении алтаря. – Хороший гроб, кстати говоря. Вроде как не из дешевых.

Он ощетинился:

– Конечно. Только самое лучшее для…

– О, тут не может быть никаких сомнений. И все же. Довольно стремно смотреть на собственное тело в нем, верно? Хотя выглядит оно весьма и весьма прилично. Немного худощаво, на мой взгляд, но о вкусах не спорят.

Он опять рассердился:

– Должен сказать, мне вполне подходит мое худощавое… Нет. Я не позволю запудрить мне мозги! Требую, чтобы ты объяснила, что происходит.

– О'кей, – спокойно согласилась она. – Я так и сделаю. Понимаю, это может оказаться трудным для понимания, но у тебя отказало сердце и ты умер. Было произведено вскрытие, и оказалось, что у тебя была непроходимость коронарных артерий. Могу показать тебе Y-образный разрез, если желаешь, хотя и не советую смотреть на такое. Он довольно устрашающ. Тебе известно, что иногда при вскрытии вынутые органы помещают обратно в пакете с опилками? – с воодушевлением поведала она. – О, и я твой Жнец – пришла сюда, чтобы отвести тебя куда следует. – А затем, словно происходящее и без того не было донельзя странным, сделала джазовые ручки: – Та-да.

– Жнец, – ошарашенно повторил он. – А кто это… такой?

– Это я, – ответила она, придвигаясь к нему. – Твоя смерть. Умерший не сразу способен разобраться, что к чему. Ему трудно понять, что происходит, и он пугается.

– Я не пугаюсь! – Это была ложь. Ему было страшно, как никогда в жизни.

– О’кей, – кивнула она. – Значит, ты не боишься. Это хорошо. Но это самое настоящее испытание для кого бы то ни было. Совершающему переход требуется помощь. И тут на сцене появляюсь я. Я здесь для того, чтобы этот переход был осуществлен как можно более гладко. – Она немного помолчала. И продолжила: – Вот как обстоят дела. Кажется, я ничего не забыла. Мне пришлось очень много чего выучить, чтобы получить эту работу, и я могла упустить те или иные детали, но суть я передала верно.

Он смотрел на нее с широко открытым ртом. И едва слышал вопли Наоми, обзывающей его эгоистичным ублюдком без малейших признаков рефлексии.

– Переход.

Мэй снова кивнула.

Ему не нравилось это слово.

– Переход куда?

Она улыбнулась:

– Всему свое время, чувак. – Она подняла руку, обратив к нему ладонь. Затем соединила кончики большого и среднего пальцев и щелкнула ими.

Нежаркое весеннее солнце светило ему в лицо.

Он сделал шаг назад, споткнулся и дико огляделся.

Кладбище. Они были на кладбище.

– Прошу прощения, – сказала Мэй, появившись рядом. – Я еще не наловчилась. – Она нахмурилась: – Ведь я в этом деле новичок.

– Что происходит?! – визгливо завопил он.

– Тебя хоронят, – ободрила его она. – Не паникуй. Тебе захочется посмотреть на эту процедуру. И это зрелище развеет все оставшиеся у тебя сомнения. – Она схватила его за руку и потащила за собой. Он зацепился ногой за другую свою ногу, но ему удалось удержаться в вертикальном положении. Шлепанцы хлопали по пяткам, пока он старался не отстать. Они петляли между надгробиями под уличный шум; нетерпеливые водители такси громко сигналили и выкрикивали ругательства в открытые окна. Он попытался высвободиться из хватки Мэй, но та держала его крепко. Она была сильнее, чем казалась.

– Вот мы и пришли, – наконец сказала она, останавливаясь. – Как раз вовремя.

Он посмотрел поверх ее плеча. Здесь была Наоми, а также партнеры, все они стояли вокруг свежевырытой прямоугольной ямы. Дорогой гроб опускали в землю. Никто не плакал. Уортингтон часто посматривал на часы и театрально вздыхал. Наоми трепалась по телефону. Больше всего Уоллеса потрясло отсутствие могильного камня.

– Где табличка? На ней должно быть мое имя. Дата рождения. Вдохновенные слова о том, что я жил на полную катушку.

– А что, это правда? – спросила Мэй. Было непохоже, что она подсмеивается над ним, просто ей было интересно.

Он вырвал руку из ее руки и вызывающе сложил руки на груди.

– Да.

– Супер. А могильные камни устанавливают не сразу. Их надо выточить и все такое. Это долгое дело. Не волнуйся по этому поводу. Посмотри. Началось. Помаши себе на прощание!

Он не стал махать.

А Мэй помахала, покачав пальцами влево-вправо.

– Как мы здесь очутились? – недоумевал он. – Мы же только что были в церкви.

– Ты очень наблюдательный. Это хорошо, Уоллес. Мы действительно только что были в церкви. Я горжусь тобой. Я намеренно пропустила пару моментов. Нам нужно быстрее идти вперед. – Она состроила гримаску. – Это моя вина. Не пойми меня неправильно, я этого не хотела, но получилось так, что я добралась до тебя с небольшим опозданием. Я впервые работаю самостоятельно и потому немного оплошала. И случайно оказалась в неправильном месте. – Она блаженно улыбнулась. – Ну что, без обид?

– Еще чего, – прорычал он.

– О! Какая досада! Прошу прощения. Обещаю, это не повторится. Я наберусь опыта и все такое. Надеюсь все же, ты выставишь мне десятку в опросной анкете. Это очень много значит для меня.

Он понятия не имел, о чем она толкует. Он почти убедил себя, что она безумна и является плодом его фантазии.

– Прошло три дня!

Она ответила ему ослепительной улыбкой:

– Точно! И это сильно облегчает мне работу. Хьюго будет ужасно доволен мной. Очень хочется рассказать ему обо всем как можно скорее.

– И кто, черт побери, этот…

– Подожди. Это один из самых любимых моих моментов.

Он посмотрел, куда она показывала. Партнеры выстроились в ряд, за ними маячила Наоми. Он смотрел, как они, один за другим, наклоняются, берут пригоршни земли и бросают в могилу. От звуков ударов земли о крышку гроба у Уоллеса задрожали руки. Теперь у могилы стояла Наоми. На ее лице промелькнуло и тут же исчезло какое-то странное выражение. Она покачала головой, бросила землю и развернулась. И он увидел свою бывшую жену в последний раз – она спешила к поджидавшему ее такси, на ее волосах играло солнце.

– Вот все и возвращается к тому, с чего началось, – сказала Мэй. – Полный цикл. Из праха мы созданы, в прах и обратимся. Это очень красиво, если вдуматься.

– Что происходит? – шепотом спросил он.

Мэй коснулась его руки. Ее кожа была прохладной, прикосновение не было неприятным.

– Тебе нужно, чтобы я тебя обняла? Я могу сделать это, если хочешь.

Он отдернул руку:

– Не нужно меня обнимать.

Она кивнула:

– Границы. Понимаю. Уважаю. Обещаю не заключать тебя в объятия без твоего на то согласия.

Однажды, когда Уоллесу было семь лет, родители взяли его на океанское побережье. Он стоял в воде во время прибоя и смотрел, как между пальцами ног просачивается песок. Странное ощущение поднималось по ногам к желудку. Он тонул, а сочетание вихрящегося песка и белой вспененной воды усиливало впечатление. Все это напугало его, и он отказывался с тех пор входить в океан, хотя родители умоляли его об этом.

Именно такое чувство Уоллес Прайс испытывал и сейчас. Может, причиной того стал стук земли о гроб. А может, то, что его фотография красовалась рядом с открытой могилой, а под фотографией стоял погребальный венок. На ней он сдержанно улыбался. Его волосы были идеально уложены и зачесаны направо. Глаза были яркими. Наоми как-то сказала ему, что он напоминает ей пугало из страны Оз. Если бы только у тебя были мозги, посетовала она. Это случилось во время одного из судебных заседаний по поводу их развода, и он расценил ее слова как стремление уязвить его.

Он тяжело сел на землю и опустил пальцы ног в траву. Мэй устроилась рядом, поджав под себя ноги. Она сорвала одуванчик и поднесла к его губам.

– Загадай желание, – сказала она.

Он не стал загадывать желание.

Она вздохнула и дунула на одуванчик сама. Его семена образовали белое облачко, облачко подхватил ветерок, и оно рассеялось вокруг могилы.

– Тебе нелегко с этим свыкнуться, я знаю.

– Правда? – пробормотал он, спрятав лицо в ладони.

– Не по собственному опыту, – признала она. – Но представление имею.

Он посмотрел на нее, прищурив глаза.

– Ты же говорила, что делаешь это в первый раз.

– Так оно и есть. Впервые я работаю в одиночку. Но я прошла обучение и добилась значительных успехов. Кстати, тебе нужно сочувствие? Я это умею. А может, тебе хочется ударить по чему-нибудь, потому что ты зол на весь мир? Я помогу тебе и с этим. Только меня не бей. Можно, например, поколотить стену. – Она пожала плечами. – Или мы можем посидеть здесь и дождаться, когда приедет маленький бульдозер и забросает твое прежнее тело землей, и все будет окончено. Выбирай.

Он посмотрел на нее.

Она кивнула:

– Верно. Я могла выразиться и получше. Прости. Я все еще учусь.

– А что?.. – Он попытался проглотить вставший в горле ком. – Что все-таки происходит?

Она сказала:

– Происходит то, что ты прожил жизнь. Ты делал, что делал, а теперь она закончилась. По крайней мере, часть ее. И когда ты будешь готов уйти отсюда, я отведу тебя к Хьюго. И он все тебе объяснит.

– Уйти, – пробормотал он. – К Хьюго.

Она покачала головой:

– Ну да, в каком-то смысле это так. Потому что он – перевозчик.

– Кто-кто?

– Перевозчик, – повторила она. – Он поможет тебе осуществить переход.

Его мозг лихорадочно работал, не в силах сосредоточиться на чем-либо. Все это было слишком сложно для понимания.

– Но я думал, это ты должна…

– Ах. Я тебе нравлюсь. Мне очень приятно. – Она рассмеялась. – Но я всего лишь Жнец, Уоллес. Моя задача – доставить тебя перевозчику. А он уж сделает все остальное. Сам увидишь. Когда мы окажемся там, все станет просто. Хьюго именно так воздействует на людей. Он все тебе объяснит еще до перехода. Даст ответы на беспокоящие тебя вопросы.

– Переход, – глухо проговорил Уоллес. – Куда?

Мэй наклонила голову:

– Ну, к следующему этапу.

– На небеса? – Он сильно побледнел, его пронзила ужасная мысль. – В ад?

Она пожала плечами:

– Ну конечно.

– Это ничего не объясняет.

Она сказала со смехом:

– Знаю. Но все это так весело. Вот я и веселюсь. А ты?

Нет, ему было не до веселья.

Она не торопила его. Они оставались на том же самом месте, даже когда на небе начали проступать розовые и оранжевые полосы – мартовское солнце медленно клонилось к горизонту. Они по-прежнему сидели там, когда приехал обещанный бульдозер. Им ловко управляла женщина с зажатой в зубах сигаретой, дым она выдыхала через нос. Яма была засыпана быстрее, чем ожидал Уоллес. К тому времени, как женщина закончила с этим, начали появляться первые звезды, в загрязненном небе над городом они казались блеклыми.

Такие вот дела.

От Уоллеса Прайса остались лишь горка земли и тело, годившееся исключительно на корм червям. Это был совершенно опустошающий опыт. Уоллес никак не ожидал, что все будет вот так. Странно, подумал он. Очень и очень странно.

Он взглянул на Мэй.

Она улыбнулась ему.

Он сказал:

– Я… – И не смог сообразить, как закончить фразу.

Она коснулась его руки.

– Да, Уоллес. Все это взаправду.

И – о, чудо из чудес – он поверил ей.

Она сказала:

– Тебе хочется познакомиться с Хьюго?

Нет. Ему не хотелось знакомиться с ним. Хотелось убежать. Хотелось кричать. Хотелось негодующе воздеть кулаки к звездам и прореветь о всеобщей несправедливости. У него были планы. У него были цели. Столь многое оставалось несделанным, а теперь он никогда… он не сможет…

Он вздрогнул, почувствовав, что у него по щеке катится слеза.

– У меня есть выбор?

– В жизни? Всегда.

– А в смерти?

Она пожала плечами:

– Смерть немного более… регламентирована. Но это ради твоей же пользы. Клянусь, – быстро добавила она. – То, что все происходит именно так, не случайно. Хьюго все объяснит. Он очень крутой парень. Сам увидишь.

Но лучше ему не стало.

И все же, когда она встала и протянула ему руку, он секунду-другую смотрел на эту руку, а потом взял ее в свою и позволил помочь ему подняться.

Он обратил лицо к небу. Вдохнул и выдохнул.

Мэй сказала:

– Возможно, ощущение будет странным, потому что в этот раз мы переместимся на большее расстояние. Все закончится раньше, чем ты поймешь это.

И не успел он отреагировать на ее слова, как она снова щелкнула пальцами, и за этим последовал мощный взрыв.