Под сводами моста

Вдоль ограды станции Гранд Роуд вырос целый лес лавчонок, сооруженных из бамбуковых шестов, обломков досок и обрывков парусины. Здесь продавались американские лезвия, японские чашки, английское мыло, французские духи и индийская нищета. Здесь с вас могли запросить втридорога и, наоборот, продать за анну вещь, стоящую рупию.

Торговец фруктами предлагал вниманию покупателей иранские финики, ливанский инжир, кандагарский виноград, австралийские яблоки. В иранском ресторане посетителям подавали американские конфеты, канадское варенье, английские сигареты, голландское сгущенное молоко.

На книжных лотках преобладали американские книги и журналы. Обычно на обложке такой книги или журнала была изображена полуголая красавица, которая по мере развития сюжета окончательно раздевалась. К этому по существу и сводилось все содержание книги.

Между рядами расхаживали торговцы, продающие всякую мелочь. Каждый из них держал перед собой перевернутый вверх раскрытый зонт, в котором были разложены заграничные носовые платки, губная помада, бюстгальтеры. Торговцы криками зазывали к себе покупателей.

Все, что здесь продавалось, было заграничное. Товаров отечественного производства здесь нельзя было встретить, а если случайно и попадалась индийская вещь, то ее тут же переправляли на черный рынок. Все индийские капиталисты изготовляют свои товары исключительно для черного рынка. Поэтому и в мануфактурных лавках вы найдете любую материю, только не индийскую. Там есть и японский креп, и английский ситец, и бельгийская кисея, но индийской материи вы не достанете там ни за какие деньги. На базаре Гранд Роуд свободно продаются только две индийских вещи — бетель и цветы. Да и то лишь потому, что они являются творением природы, а не продукцией фабрик индийских капиталистов. Не то и они бы были уже на черном рынке. Да, есть еще одна вещь индийского производства, которая продается на этом базаре. Это индийские лезвия. Но о них следует сказать, что они вдвое дороже лезвий «жилет» и годятся скорей для бритья лошадей, нежели для своего прямого назначения.

Есть здесь еще одна лавка, торгующая редкой мурабадской посудой, но эта посуда так дорога, что ни один честный человек купить ее не может. Разве что американским туристам она по карману. К лавке с мурабадской посудой прилепилась лавчонка цветочника Садашива. Сразу же от нее начинается арка моста Гранд Роуд. По одну сторону моста раскинулся большой оживленный базар, по другую квартал парсов[1] — торговцев овощами и фруктами. В квартале парсов царит мертвая тишина. И кажется, что каждый дом в этом квартале навеки умолк и стоит, затаив дыхание, покрытый немой белизной известки. Вдоль обочин тротуаров, словно престарелые пенсионеры, дремлют покрытые пылью автомобили. В темных углах лестниц ютятся тощие бездомные собаки. В верхних этажах домов бледнолицые, тонкорукие женщины поливают цветы, подвешенные в горшках на балконах. Увядающие цветы, увядающие женщины, спящие собаки, прелый запах гниющих овощей делают тишину на улицах еще более гнетущей. По одну сторону моста — оживленный шум, по другую — немая тишина, а посередине узкие, темные своды моста, под которыми, казалось, шум и безмолвие заключили союз, протянув друг другу руки. Когда человек, пройдя под сводами моста, попадает в квартал парсов, он на минуту останавливается, не в силах побороть изумления. Ему кажется, что он из бурной, бьющей ключом жизни попал на кладбище. Человек же, идущий с обратной стороны, испытывает невольное ощущение, что он после поисков могилы попал на веселый, шумный праздник. А между этих двух миров раскинулся мост, хранящий на своей спине перепутавшиеся следы бесчисленных ног.

День и ночь по мосту проносятся сотни автомобилей, автобусов, трамваев, повозок. Через каждые десять минут к станции Гранд Роуд с грохотом подкатывает поезд. Словно от землетрясения, дрожат древние кирпичные своды моста и сверху сыплется земля. Но поезд проходит, и снова наступает тишина, которую нарушают лишь крики продавца цветов Садашива:

— Купите цветы! Прекрасные розы для подарка!

Мост выглядит очень старым. Сверху его еще иногда ремонтируют, потому что по нему проходит трамвайная линия, но никто никогда не видел, чтобы его ремонтировали снизу. Местами штукатурка отвалилась, а там, где еще держится, так отполировалась от бесчисленного прикосновения к ней рук и плеч, что в нее теперь можно смотреться, как в зеркало. В местах, где штукатурка обвалилась, виднеются черные кирпичи, бывшие когда то красными. Жена Садашива Парвати вбила между ними гвозди и протянула веревку для сушки белья. Выше она прибила цветную картинку, изображающую бога Вишну. Вишну лежит в океане на кольцах свернувшейся змеи, а у него из пупка в виде цветка лотоса поднимается богиня Лакшми.[2]

Каждое утро Парвати, едва открыв глаза, устремляет свои взоры на эту картинку. Потому что людям, которым не дано видеть самое богиню, приходится довольствоваться созерцанием ее изображения. Затем, взяв бронзовый кувшин, Парвати отправляется за водой в бунгало мастера Рустам а. Для этого ей приходится перелезть через изгородь, которой обнесена территория моста. Вокруг бунгало разбит крохотный садик, для поливки которого проведен кран. Кран находился в полном владении Рахму, старого садовника мастера Рустама. Садик был огорожен крепкой изгородью, особенно тщательно со стороны моста. Одну из планок старый Рахму отломал и вынимал ее. когда требовалось. Рано утром он уже стоял у пролома и, получив с приходящих по две анны за кувшин, пропускал их к крану. Ограда садика подходила вплотную к железнодорожному полотну. Поэтому, если человеку требовалось пройти туда за нуждой, ему тоже приходилось проходить через этот садик. Ведь людям, ночующим на улице, некуда идти за этим делом, кроме как на полотно железной дороги. Если пойти на станцию, то нужно купить перонный билет за две анны да еще одну анну дать подметальщику. Таким образом, это удовольствие обойдется в три анны. А когда и на еду трех анн не наберешь, откуда же взять три анны на такое дело? Да к тому же еще неизвестно, как долго тебе осталось жить. Что такое твоя жизнь? Это уходящая вдаль линия рельс с нечистотами по сторонам. Еще хорошо, если в таких случаях старый Рахму пропускает через свой садик задаром, не берет за это ни пайсы. Стоит только крикнуть:

— Рахму, мне нужно пройти к Бирле!

Рахму понимающе улыбается и, тряся своей седой бородой, подходит к изгороди, вынимает сломанную планку и пропускает тебя на полотно.

Много людей живет под сводами моста. Да почему бы им и не жить там? Где еще в Бомбее можно найти более удобное и надежное место? Гладкий цементный пол, крепкие толстые стены, кровля, ежедневно выдерживающая на себе тысячи тонн груза. Найдете ли вы хоть один такой прочный дом? А сколько еще в Бомбее таких мест — арок, мостов, темных уголков в больших зданиях или просто каменных скамеек в городских парках и садах, где ночует половина населения Бомбея, не платя за это ни пайсы.

Люди, живущие под мостом Гранд Роуд, тоже ничего за это не платят. Некоторые бывают здесь только днем, другие, наоборот, только ночью. Есть и такие, что проводят здесь целые сутки. Например, слепой и хромой нищий. Скорчившись на своей подстилке из лохмотьев, он только наполовину помещается под мостом. Этот нищий всегда просит одну анну. Люди, приезжающие в Бомбей, удивляются, почему это бомбейские нищие не просят, например, пайсу или две, а меньше одной анны и брать не хотят. В Бомбее уважающий себя нищий меньше двух анн не берет. Он прямо говорит: «Иди, уважаемый, я тебя прощаю!» И это не потому, что нищим здесь хорошо живется, а потому, что дешевле, чем за две анны, хлеба не купишь. Так что по существу вопрос о двух аннах сводится к вопросу о хлебе. Однако наряду с хлебом человеку нужна еще и похлебка — значит, следует прибавить еще одну анну. А вода, как известно, тоже нужна каждому, будь он даже нищий. Без воды человек не может прожить.

Если слепой нищий почти все время проводит под мостом, то торговец игрушками приходит сюда только на ночь. Торговец игрушками спит как раз напротив нищего у противоположной стены моста. Он тоже только наполовину помещается под мостом. Вообще то места для него бы хватило, но ведь ему нужно еще оберегать корзину с игрушками. В этой корзине вся его жизнь. Она — его труд, его богатство, его настоящее, его будущее. В ней — усталость его ног, его надтреснутый голос, отрада его сердца. Каждый день с этой корзиной он отправляется бродить по городу, а потом выходит к морю и, опустившись на песок, глубоко задумывается:

«Куда девались те дети, которые так весело играли, копаясь в песке?» Его игрушки осиротели.

Оторвавшись от своих грустных размышлений, он снова начинает кричать:

— Купите игрушки!

Но никто их у него не покупает. Игрушечный старик с белыми щеками, зеленая лягушка, маленький трескучий барабан, свисток, поющий птицей, выглядывают из корзинки и с возрастающей тревогой смотрят по сторонам. «Почему этот мир день ото дня становится мрачней? Что происходит с ним? Как долго мы томимся в этой корзинке! Возьмите нас, освободите нас из тюрьмы». Однако такой случай им представляется редко. Игрушки покупают мало. Каждый день уставший продавец игрушек возвращается к ночи под мост и, поставив корзину с игрушками в головах, засыпает тяжелым, неспокойным сном. Корзина занимает много места, и потому сам кукольник только наполовину укладывается под мостом. Те ноги, которые целый день без устали шагают по улицам, ночью зябнут от сырости.

Неподалеку от кукольника спит Азам, а рядом с ним его мать Биби. Последние тридцать лет Биби проработала на текстильной фабрике Раджгира. Седина посеребрила ее голову, а время наложило свой отпечаток в виде тонкой сетки морщинок вокруг глаз. Когда то это лицо было румяным и свежим, а огромные глаза, подведенные каджалом,[3] сияли такой любовью и радостью, что муж, возвращаясь вечером с поля усталый, обняв жену, забывал обо всех горестях и печалях. Постепенно здоровье ее мужа стало заметно ухудшаться. Изнурительный труд в поле и плохое питание подорвали его здоровье. А к тому же был еще и помещик, на которого нужно было отрабатывать бегар,[4] получая за это лишь побои и оскорбления. Но хуже всего, когда помещик покушается на честь семьи — она навсегда лишается чести. И вот, чтобы спасти свою честь, муж Биби забрал жену и, навсегда покинув родную деревню, переехал в Канпур. Сначала они жили в соломенной хижине, потом построили себе домик из бамбуковых шестов и старой мешковины. А потом муж Биби устроился на кожевенный завод. Потекла тяжелая и безрадостная жизнь, напоминавшая собой сморщенную, пересушенную кожу. Биби перестала подводить глаза каджалом, и на лбу у нее появились первые морщинки. Вскоре муж Биби заболел и умер. Она забрала своего сына и, переехав в Бомбей, поступила работать на текстильную фабрику Раджгира. Работая наравне с мужчинами, она получала жалование вдвое меньше. Но Биби не теряла мужества. Она только плотней сжимала губы и стойко переносила все превратности судьбы. Она работала день и ночь, берегла каждую копейку и все таки смогла отдать сына в школу и доучить его до конца. И в тот день, когда Азам сдал последний экзамен и его имя было напечатано в газетах первым по списку, мать была на вершине блаженства. Она гладила газетный лист дрожащими пальцами с такой нежностью, словно это была не обыкновенная газета, а мягчайший и драгоценнейший из шелков. В этот день после тридцати лет беспросветной нужды и лишений солнечный луч впервые озарил ее жизнь. И она нежилась, согретая его теплыми, благодатными лучами. Теперь ее сыну не придется испытать того, что перенесли они с мужем, — думала она. Теперь ее сын будет носить дорогую одежду, кожаные ботинки, он будет жить в роскошном доме, залитом электрическим светом. Он приведет своей матери невестку, прекрасную, как луна. Она застенчиво войдет в дом, поднимет покрывало с лица и упадет к ногам своей свекрови. Нежно и мелодично зазвенят ее браслеты, словно прекрасная мелодия песни гор.

Но этому не суждено было случиться. После окончания школы Азам не нашел работы. Закатилось солнце, разлетелись, как дым, ее прекрасные мечты о доме и красавице невестке. Три года Азам был без работы, и за эти три года она состарилась на тридцать лет. Лицо ее сморщилось и обрюзгло, и, глядя на нее, казалось, что тот волосок, на котором еще держится ее жизнь, вот вот оборвется и она полетит в пропасть, в объятия смерти.

Садашив и Парвати спали в той части моста, к которому прилегала их лавчонка, иными словами справа от слепого нищего. Они находились в лучшем положении по сравнению с остальными обитателями моста. Однако за аренду лавки им приходилось платить муниципалитету. И если торговец малабарской посудой оставался все таки хоть с небольшой, но прибылью, то Садашиву едва удавалось сводить концы с концами. Кроме арендной платы, существовало другое затруднение — дороговизна цветов. Цветы дорожали день ото дня. Конечно, иногда удавалось договориться с дядюшкой Рахму и купить цветы подешевле в садике мастера Рустама. В такие дни Садашив бывал с прибылью. Поэтому справедливости ради следует сказать, что жизнь еще иногда улыбалась ему.

Парвати была веселой, работящей женщиной. Она смеялась так весело и заразительно, что казалось, вместе с ней смеются ее жемчужное кольцо, продетое в нос, и тонкая золотая цепочка, подпрыгивающая на ее груди поверх лиловой кофточки с короткими рукавами.

Парвати и Садашив пришли сюда из деревни, расположенной неподалеку от Кольхапура. Там у них были родители, немножечко земли и огромное множество долгов. Приехав в Бомбей, Садашив и Парвати стали работать и постепенно расплатились с долгами. У них был маленький сын Бхима. Он учился в школе, а по вечерам чистил ботинки на улице Гранд Роуд. По воскресеньям он работал целый день и зарабатывал до пяти рупий. Правда, чистыми у него оставалось не больше двух рупий, так как ему приходилось платить полицейскому и другим любителям чужого заработка для того, чтобы ему позволили работать.

Весь день до поздней ночи Садашив просиживал в своей лавке. А Парвати, устроившись на своем месте под мостом, связывала желтые цветы ниткой, плела из них гирлянды и собирала крошечные надушенные букетики, которые обычно покупают влюбленные.

Днем цветы покупают мало. Но к вечеру покупатели появляются, так как базар, находящийся по соседству, спит днем и бодрствует ночью. Душа коммерсанта всегда требует веселья, музыки и цветов. Легкие сандалии поднимают по темным лестницам грузные тела дельцов и сбрасывают свой груз в объятия подушек. И вот тогда из жирных пупков в виде цветка лотоса появляется богиня Лакшми. И не одна богиня, а сотни тысяч богинь поднимаются, позванивая золотом черного рынка. И обитатель темных сводов моста Садашив думает: «Почему богиня Лакшми не жалует своим посещением тех, кто трудится день и ночь? Им остается только горечь и обида, а Лакшми приходит совсем к другим».

Но, не найдя ответа на свой вопрос, он закрывает глаза и засыпает. А у него в ногах, положив под голову узлы, засыпают его жена и маленький сын Бхима. Мальчик засыпает с мыслью о том, что у него нет учебника по географии и что ему завтра надо будет встать пораньше, чтобы успеть до школы почистить несколько пар ботинок на станции Чёрч Гейт. На эти деньги он и купит себе книжку по географии.

Между двумя рядами спящих людей остается узкий проход. Здесь на своей веревочной кровати спал Химат Рао, инвалид второй мировой войны. Лицо его высохло и сморщилось, как пергамент, глаза глубоко запали. Вместо кисти на левой руке у него был железный крючок, правая нога по колено была отрезана. Он ходил на костылях и пугал людей своим крючком. Медали, которые позванивали у него на груди, помогли ему завести дружбу с полицейским. Химат Рао не работал, все, что ему было положено сделать, он сделал на войне. Он получал тридцать рупий пенсии, а также, пользуясь своим положением ветерана войны, собирал при содействии полицейского плату за ночлег с обитателей моста. Ни один закон не давал ему права на это, однако все платили, запуганные его угрозами. Да и полицейский ведь был на его стороне. Многие подозревали, что они делят собранные деньги пополам. Но подозрение оставалось подозрением, а деньги все же приходилось платить. А то, чего доброго, Химат Рао пожалуется полицейскому, а тот в свою очередь сообщит в полицию, и тогда всех прогонят с этого места. Куда тогда идти, под каким мостом искать убежища? К тому же кто может поручиться, что под другим мостом не будет другого Химат Рао, не будет другого полицейского, не будет кого нибудь другого, кто силой и угрозами будет вымогать плату за ночлег? Поэтому Садашив с женой покорно платили по четыре рупии, все остальные по две, а слепой нищий только одну. Но он ведь был всего лишь нищий, и не было бы особого греха, если бы он платил только пол рупии.

Прежде Химат Рао не был плохим человеком, да в сущности он и теперь неплохой. Но что поделаешь? Разве может человек существовать на тридцать рупий в месяц? Да к тому же теперь он и работать не может. Поэтому ему ничего больше не оставалось делать, как пускать в ход угрозы, чтобы хоть как то сводить концы с концами.

До начала второй мировой войны Химат Рао был красивым молодым человеком. У него была невеста по имени Аджана — самая красивая девушка в деревне, которая его горячо любила. Как только началась война, Химат Рао ушел в армию, не успев жениться на красавице Аджане. И это было его самой большой ошибкой. Разве кто нибудь слышал, чтобы красивые девушки дожидались кого нибудь? Если даже они сами этого захотят, то родители никогда им не позволят. Так случилось и с Аджаной. В то время когда Химат Рао лежал раненый в госпитале, с повязкой на глазах, его Аджану просватали за другого, а когда ему отрезали ногу и к руке приделали железный крючок, его любимая уже готовилась к свадьбе. Когда же Химат Рао, нацепив па грудь медали, появился в родной деревне, ему сказали, что его Аджана вышла замуж и муж увез ее с собою в Бомбей. С тех пор раджпут Химат Рао, сжигаемый жаждой мести, разыскивает свою неверную невесту по всему Бомбею. За это время он свел дружбу с полицейскими, познакомился со всеми жуликами, бандитами и ворами, которые знают наперечет, что имеется в любой бомбейской квартире, но на след Аджаны так и не напал. Отчаявшись, он превратился в беженца, нашедшего себе пристанище под сводами моста. Целыми днями он просиживал на своем месте и лишь раз в месяц выходил за пенсией. В остальное время он болтал и сплетничал. Он знал до мельчайших деталей историю каждого сражения, он был на всех участках фронта и повсюду проявлял чудеса храбрости. Каждый вечер он принимался рассказывать новый рассказ, который хоть и отличался от предыдущего, но по существу являлся все тем же рассказом, героем которого всегда неизменно оказывался сам Химат Рао. В конце рассказа он представал перед слушателями в ярком сиянии славы, под свет которого они засыпали.

Семейное благополучие Садашива раздражало Химат Рао. Он часто придирался к нему по мелочам и затевал ссору. Однажды он чуть не убил Садашиву, если бы вовремя не подоспел полицейский. В другой раз он сильно толкнул их маленького сына. Но когда разъяренная, как тигрица, Парвати, страшно сверкая глазами, прибежала на помощь сыну, Химат Рао в страхе отступил.

Несмотря на большое количество обитателей, под мостом еще оставалось одно свободное место. Но в мире пустота всегда заполняется. На этом месте спали поочередно двое вновь прибывших. Днем здесь спала Рама, девушка из Бенгалии. По ночам она куда то уходила и день ото дня становилась все слабее и слабее. Ночью на этом месте спал Рам Сингх, беженец из Пенджаба, откуда он бежал во время пенджабской резни. У него ничего не было, кроме изорванной одежды, надетой на нем. Правда, у него была еще флейта, на которой он не очень хорошо играл, но все же его изредка приглашали то в кино, то на какую нибудь вечеринку. В большинстве случаев к нему обращались те, кто прежде не слыхал его игры. В другой раз его уже не приглашали. И не потому, что он так уж плохо играл, а потому, что во время игры так увлекался, что расходился с оркестром. Оркестр играл сам по себе, а он — сам по себе. Этот его недостаток и вынуждал его ютиться под темными сводами моста, в то время как другие флейтисты имели свой дом, а некоторые даже и коляску. Однако Рам Сингх не терял надежды. Он был твердо уверен, что рано или поздно с помощью своей флейты он добьется высокого положения и женится на своей Балу с улицы Монтгомери 244, которой поклялся в любви.

Однако появление Рам Сингха под мостом сопровождалось небольшим инцидентом. Обитатели моста считали, что раз уж Химат Рао взимает с них плату за ночлег, то он не допустит, чтобы здесь ночевал посторонний. И вот однажды вечером, когда у моста очутился уставший Рам Сингх и, увидав свободное место, на котором днем спала Рама, уже собирался было улечься на нем, его остановил окрик Химат Рао:

— Ты кто такой?

— А ты кто? — спросил Рам Сингх.

— Я солдат.

— А я пенджабец.

— Ты здесь спать не будешь!

— Как это не буду? Обязательно буду!

— Попробуй только лечь, я перерву твою глотку этим крючком!

— А я оторву тебе последнюю ногу!

Они стояли друг против друга, в любую минуту готовые подраться. Но в это время показался полицейский, совершавший обход.

— Зачем драться, Химат Рао, — сказал он примирительно. — Почему бы ему здесь не остаться? Он, бедняга, беженец. Ведь правда, ты будешь платить за ночлег? — спросил он Рам Сингха и добавил, обращаясь к Химат Рао: — Получи с господина за ночлег. Что вы на это скажете, господин?

— Вот подлецы, — сказал Рам Сингх. — Никогда не слыхал, чтобы люди платили за право переночевать на голой земле! У нас в Пенджабе даже собака не станет спать в таком месте. Но что поделаешь, такие наступили времена! Придется, видно, платить. Только не сейчас, а когда деньги будут. Сколько же с меня причитается?

— Две рупии в месяц.

— Ну что ж, — сказал Рам Сингх, осмотревшись по сторонам, — место, кажется, неплохое. К тому же приближается сезон дождей. Буду платить две рупии.

Сказав это, Рам Сингх растянулся на земле и, подложив футляр флейты под голову, уснул.