Под защитой твоей нежности

Ольга Гусейнова Под защитой твоей нежности

Глава 1

Густые изумрудные заросли джунглей подбираются к самому берегу Жапуры, левому притоку великой Амазонки, нависают над темной водой, позволяя кривлякам обезьянам, держась за ветви, пить прямо из стремительного потока. В нескольких метрах от пологого спуска к воде укрылось небольшое селение. С первого взгляда можно и не заметить среди густой растительности крепкие, надежные домики на сваях, с двускатными крышами.

Но тот, кому надо, — нашел!

Крыши из пальмовых листьев и соломы полыхают, выбрасывая вверх снопы искр и дым. Среди горящих домов и по поляне, где раньше собиралась маленькая стая, мечутся мои родные и близкие, объятые пламенем словно факелы. Крики умирающих от невыносимой боли, от горя потери родных, ярости и последний прощальный вой сквозь гудение разъяренного огня врываются в мою голову, заглушают мысли, погружают в хаос.

Селение плотным кольцом окружают жуткие люди, вооруженные огнеметами. Все и всех без разбору поливают огнем… Все и всех! Я уже потеряла родных, всех до единого, как бы не защищали женщин и детей своими телами мужчины, не пытались вырваться за устроенный пришельцами вал огня. Старейший волк стаи, наш вожак Амадео, которому, по словам отца, не меньше трехсот лет… догорает недалеко от меня, и я особенно остро ощущаю запах паленой шерсти. Не знаю, удалось ли еще кому-то спастись, но здесь, где всегда царила забота, любовь и счастье, — ничего не осталось. Только смерть, огонь и… пепел. Поднявшийся ветер щедро кидает его в лицо убийцам, покрывая их серой пеленой. И я, застывшая от ужаса, оцепеневшая и практически потерявшая рассудок, способность думать и действовать.

Я была не в силах двинуться, ужас и немыслимость случившегося настолько завладели моим существом, что даже огонь, пожиравший мой дом в этот предрассветный, самый темный час, не мог вынудить пошевелиться. Так и стояла у спуска к воде, куда меня принес, пытаясь спасти, бросить в реку, вожак стаи. Хотел, но не успел спасти двенадцатилетнюю девочку, несмышленого волчонка, еще даже не прошедшую первый оборот. Оставил на миг, чтобы увести от ребенка убийц, и погиб.

Вместо рассвета над джунглями разгоралось зарево пожара; и на его фоне, словно из огня, появился он — Лука Рамуш де Саллес — монстр во плоти. Высокий, крепко сложенный мужчина с темными, посеребренными сединой волосами и ледяными бездушными глазами. В белой рубашке и штанах, заправленных в сапоги, он неторопливо, по-хозяйски шел по пепелищу, с презрением и злостью разглядывая останки моих близких, родных и любимых, все ближе и ближе подходя ко мне.

Пламя за его спиной полыхает все ярче, играет жуткими бликами на смуглом лице с тонкими резкими чертами. Он склоняется ко мне, я отчетливо вижу, как играют языки пламени в его жутких глазах, словно огонь вырывается из преисподней. Неожиданно я слышу:

— Ну здравствуй малышка, мы пришли за тобой…

Я с огромным трудом и отчаянным криком вырвалась из давнего кошмара, мучившего меня последние четыре года, опутывавшего крепкой липкой паутиной. Четыре года… именно столько прошло с момента, когда отряд наемников под предводительством сеньора Луки Рамуша де Саллеса отравил воду вокруг нашего селения и, ворвавшись в мой дом, сжег его вместе со всеми жителями, ослабленными и потому беззащитными. Нас поливали смертью из огнемета, убивали без оглядки на пол и возраст. Четыре года назад я осталась круглой сиротой, потеряла всех, кого любила, — родных и близких. Но оказалось, еще страшнее — остаться жить среди убийц моей семьи и стаи.

Судорожно дыша, будто до сих пор легкие горят от жара и гари, я отбросила в сторону промокшее от пота одеяло и заполошно огляделась — не покидало ощущение, что все еще стою посреди родного поселка в окружении огня и трупов и жду, когда сожгут и меня. В спальню просочился багряный рассвет, похожий на отсвет пожара, будто возвращая меня в прошлое. Не давая сознанию вырваться из него, освободиться.

Сердце колотилось как бешеное, в ушах звенели крики умирающих и прощальный волчий вой. И именно в этот момент резко открылась дверь и на пороге остановился тот самый монстр из кошмаров — Лука Рамуш де Саллес. Как и тогда, четыре года назад, в белой рубашке и штанах, только босиком.

— Паола, малышка, что случилось? Почему ты кричишь?

Мое сознание словно раздвоилось, грудь загорелась, кровь бешено пульсировала в висках, затем тело прошила боль и скрутило судорогой — а дальше я скатилась с кровати. Меня практически выворачивало наизнанку. Это случился мой первый оборот, поздний, и сейчас — как смертельный приговор! Но изменить или остановить его, невозможно.

Стоило боли отступить, а мне — ощутить, что сознание волчицы превалирует над личностью человека, я подняла глаза на дона Саллеса. И вместе с моей мохнатой половинкой словно в бездну рухнула. Голубые, всегда с ненавистным теплом и заботой глядевшие на меня глаза сеньора Луки потемнели от дикой, непередаваемой смеси ярости, потрясения и злобы.

— Проклятое отродье, дитя дьявола! — прошипел он глухо и яростно, сметая все сомнения о моей дальнейшей судьбе. — Значит, Паола все-таки давно умерла, да?

В иной ситуации было бы смешно, что солидный мужчина обращается к сжавшемуся от ужаса волчонку, всерьез ожидая от него ответа. Но мне весело точно не было, я рефлекторно замотала лохматой головой, полностью отрицая его предположение. Но это лишь подстегнуло все сокрушающую ярость и злобу дона.

Как и в первый раз, ко второй волне боли подготовиться я не успела. На мое бедное мохнатое тело обрушился шквал ударов — кулаками, ногами и всем, что попадалось под руку моему опекуну. Вымещая на мне ненависть, крушение своих надежд и планов, он будто потерял разум — методично убивал и глухо выплескивал проклятия, себя тоже клял за недосмотр.

Четыре года назад сеньор Лука Рамуш де Саллес, вернее, дон, — хозяин обширных земель вдоль Жапуры и удачливый торговец оружием — ждал в гости семью своего младшего брата, проживавшего в Европе. Сам сеньор был бездетным вдовцом, буквально за год до этого похоронившим любимую жену, тяжело и долго болевшую. Пятидесятилетний барон де Саллес возлагал большие надежды на семейного брата, подумывая в будущем передать свое наследие и бизнес кровному родичу. Увы, по дороге в поместье на родню и приставленную к ней охрану напали неизвестные. На месте преступления обнаружили растерзанные животными тела. Только восьмилетняя Паола, племянница Саллеса, исчезла, подарив надежду убитому горем дону, что еще не все потеряно.

Дон Лука Рамуш де Саллес знает о своих землях многое, и о жутком племени, способном превращаться в волков, тоже слышал. Мой народ боялись все жители в округе, хотя столкновений не случалось ни разу. Нас не трогали, мы обходили людей стороной. Но убийство семьи дон простить оборотням не мог, а многочисленные следы на телах погибших говорили сами за себя. Местные шептались, что оборотня ничем не убить, кроме огня. Но разве переносной огнемет — проблема для торговца оружием? Нет! Вот так, вооружив немалый отряд своих людей, Лука Рамуш де Саллес, потерявший близких и с разбитыми мечтами, пришел в мой дом.

Паолу он видел лишь маленькой на фотографиях, поэтому, заметив у обрыва меня — хрупкую девочку в рубашке, грязную и потерянную, обознался и принял за свою чудом уцелевшую племянницу. Мы и правда довольно похожи оказались, это я выяснила позже, по фотографиям. Оборотни или веры, как мы сами себя называем, до первого оборота растут медленнее, чем люди, поэтому в двенадцать лет я выглядела на восемь. Слабая, маленькая и беззащитная малышка… которая, пережив ужас потери семьи, попав в лапы «доброго дядюшки», целый год училась жить заново, правда, уже как человек. Пыталась скрыть свои инстинкты, особенности и способности, а главное — вторую сущность. В других обстоятельствах я бы прошла первый оборот раньше, лет в двенадцать-четырнадцать, но страх загнал мою волчицу глубоко внутрь. И страх вытащил ее наружу спустя четыре года, когда мне исполнилось шестнадцать.

Наконец дон Саллес выдохся, вяло пнул меня под ребра и устало сел на край кровати, по-прежнему с ненавистью разглядывая меня — побитую, окровавленную, маленькую волчицу, щенка совсем, как сказали бы в моей стае. Я забилась в угол и оттуда с отчаянием и ужасом следила за человеком, который еще вчера с нескрываемым восторгом и высокомерием хвастался приближенным и друзьям тем, что его тринадцатилетняя любимая племянница всего за четыре года экстерном завершила среднее образование в одной из ближайших частных школ. И обещал, что совсем скоро я стану студенткой Католического университета в Кампинасе — заведении, где в свое время учились мои «родители». Несмотря на торговлю оружием, убийства и другие темные дела, дон Саллес был ярым католиком, не пропускал ни одной мессы и щедро жертвовал на нужды храмов.

«Дядя» тяжело смотрел на меня — порождение дьявола, как он называл оборотней, а раньше я была любимой «племянницей» этого богатейшего землевладельца и широко известного в очень узких кругах торговца оружием. Даже сквозь ослепляющую боль и ужас я прочитала чувства, которые наконец отразились на его искаженном злостью лице. Если кто-то узнает о «постыдном» происхождении сеньориты Паолы де Саллес, главной наследницы и будущей матери слишком желанного доном Лукой внука и преемника, то предугадать дальнейшие события невозможно. А ведь мой опекун уже подумывал выдать меня замуж лет в шестнадцать за нужного кандидата, чтобы получить того самого внука побыстрее. Благо о моем истинном возрасте он не в курсе.

Мы безмолвно сидели в лучах занимающегося рассвета: он — на моей кровати, а я — сжавшись в углу, всем телом ощущая как очень медленно, но все-таки заживают мои раны, срастаются — слава Луне! — переломы.

— Будь ты проклята… псина! — выплюнул дон Лука, неожиданно резко подавшись ко мне торсом, опираясь широкими ладонями о колени. — Будь ты проклята…

Его резкое движение вызвало мой очередной оборот, только в обратную сторону. Моя трусишка волчица испугалась и отступила, а вместо нее в углу сжалась я в человеческой ипостаси — обнаженная девочка, на вид лет двенадцати. Будучи нормальным семейным человеком и истовым верующим, дон Саллес, увидев меня голой, с ненавистью и отвращением швырнул мне лежавший на кресле халат. Пришлось быстро, превозмогая боль, одеться.

— Где моя племянница? Она жива? — с нескрываемой угрозой спросил он.

— Я не знаю, что с ней. Наша стая… мои родные не убивали вашего брата и его семью. И никогда не встречали! А вы моих — да! Убили! — шепнула я сипло от пережитой боли, душевной и физической, от ненависти, терзавшей меня несколько лет, от безысходности и отчаянной надежды непонятно на что.

Новая минута тяжелого, мучительного молчания и раздумий, затем мой «дядюшка» встал и под оглушающий стук моего сердца, колотившегося, кажется, уже в горле, сгреб меня за воротник и поволок в коридор, а оттуда по ступеням вниз. Поместье еще спало, но, наверное, в течение ближайшего часа, на кухню придут поварихи, сменится охрана, а пока, в редеющих сумерках рассвета, меня тащили по земле в храм, стоящий рядом с основным зданием поместья. Совсем скоро усилиями верного пса дона Саллеса, сеньора Мартинеса, мне на шею нацепили «украшение» — кожаный ошейник с толстым серебряным крестом, прикрепленным к тонкому колечку в центре. Таким образом мой опекун перекрыл путь нечистой силе, которая якобы должна исходить от меня. Полагаю, мне сильно повезло, что ширина ошейника не позволяла серебру касаться моей кожи.

Вернулись мы уже в кабинет дона Саллеса. Буквально отшвырнув меня от себя, он устало и тяжело рухнул в свое любимое кресло у камина и, злобно сверкая глазами, таращился на меня, двигая желваками и явно размышляя. А я, упав на пол, замерла, поджав грязные ноги и кутаясь в халат словно в защитный кокон. Неужели спаслась? Хотел бы убить — убил. Значит, мои догадки верны, и я ему жизненно нужна! И это я четко осознала, когда дон, передернувшись, откинулся на спинку кресла — немного расслабился.

Землевладельцу дону Саллесу необходимы наследники. Без них соседи будут стараться поживиться чужими землями и золотом. Быть может — и извести, как уже стало понятно, когда четыре года назад убили семью его брата. Ведь если не мы, оборотни, то кто и для чего?

Бизнесмену дону Саллесу нужна и другая моя особенность. Пару лет назад он заметил, что я чуяла ложь. Чуяла фактически: испытывающие страх разоблачения люди дурно пахнут, а чуткий волчий нос это отчетливо ощущает. Но опекун счел, что это сильная интуиция или божий дар. А торговцу оружием и хозяину отрядов наемников очень нужен этакий ходячий детектор лжи. За последний год я даже несколько раз присутствовала на важных деловых встречах, проверяя партнеров дядюшки на «правдивость». И польза от меня была очевидна: ему стало проще работать, больше того, упрочилось его положение и репутация. Лишиться всего этого из-за смены «личности» племянницы? Видимо, он не готов.

— Теперь слушай меня внимательно… Паола. Это светлое имя я вынужден позволить тебе оставить, как и твои покои, наряды и статус племянницы, но на большее не рассчитывай. Откроешь без спроса рот, накажу так, что вечность помнить будешь! Шагнешь без разрешения — вырву ноги, все равно отрастут, как я понимаю. Теперь ты — моя личная псина, слушаешься — только меня, нарушишь приказ — убью без сомнений. Поняла?

В ответ я лишь судорожно кивнула. Молчаливое согласие помогло «дядюшке» наконец обрести утраченное спокойствие, может, отчасти, но для меня это — спасение.

— Иди к себе, выйдешь по моему зову! — зло махнул рукой Саллес и, не глядя на мое спешное бегство, потер виски словно от головной боли.

Глава 2

Десять лет спустя

«…злобные горгульи неумолимо настигали, их кошмарные, оскаленные в ненависти и жажде убийства морды заставляли неистово колотиться сердечко юной Принцессы Марисии, но она не сдавалась. Еще крепче схватилась за розовую, развевающуюся на ветру гриву своего Пегаса Алехандро и отчаянно молила его ускориться.

Прекрасная пара: наездница и ее нереально красивый и умный крылатый конь, стрелой пронзавший пушистые облака, уносились прочь от коварных преследователей. Казалось, еще мгновение — и спасение близко, но вдруг сверху, будто из ниоткуда, на них упал огромный Горгул и проревел:

— Ха-ха-ха, тебе не уйти, Принцесса! Твое королевство мы разрушили, родных уничтожили, осталась только ты. И никто не придет тебе на помощь. Никто! Мы сильнее всех, нас все боятся…

Принцесса знала об этом, но верила словам родных, что придет время, она встретит своего защитника, верного и любящего Волка. Он появится в самый страшный час и спасет свою пару, свою половинку. А пока злобный Горгул кинулся на Алехандро и начал драть его прекрасные розовые крылья. Марисия не удержалась, скатилась со спины пегаса и с криком полетела к земле.

Она почти смирилась со смертью, но в самый последний момент ее спас Он — огромный черный Волк, который мощными сильными лапами успел ее поймать и укрыл своим мохнатым телом от опасности. Волк, ее волк, защитник и пара, возлюбленный до скончания жизни:

— Ты наконец пришел за мной! — счастливо шепнула Марисия.

— Ну здравствуй, моя лапушка! — услышала она его мягкий, нежный голос и утонула в прекрасных и добрых зеленых глазах…»

Резкий, противный, опостылевший за многие годы запах страха заставил меня вернуться в кошмарную реальность из красивой сказки, в которой я спасала свой разум от творившегося в поместье дона и во всей округе беспредела. Не сосчитать, сколько этих самых сказок я придумала за годы плена, сколько иных судеб и историй «прожила» благодаря своему воображению.

Моргнув, я сфокусировала взгляд на очередном «посетителе» Кровавого Дона, как называют сеньора Луку Рамуша де Саллеса в последние годы за соответствующую репутацию и методы ведения бизнеса. Метрах в трех от стола, под присмотром пары охранников, фактически конвоиров, уже с полчаса маялся толстый, обильно потеющий коротышка со смуглым широкоскулым лицом, маленькими черными, постоянно бегающими глазками и одетый в стиле американских гангстеров сороковых годов. Если в начале разговора с доном он чувствовал себя свободно и даже позволял себе глуповатые шутки, то спустя всего полчаса завонял страхом. Меня затошнило от перспективы — я буквально вынуждена его сдать. Не от жалости, нет, — этот мерзкий человечишка, убийца и торговец живым товаром, «хорошо» за рекомендовался за время работы с моим хозяином, — а потому что знаю о последствиях и не могу отстраниться, не думать, не делать.

Вонь усилилась, когда коротышка нечаянно поймал мой взгляд — смирившегося с неизбежным и отчаявшегося что-то исправить человека. Потом с ужасом уловил, как моя ладонь быстро сжала и отпустила плечо сидящего передо мной в кресле дона Саллеса. Опасения этого обреченного деляги оказались не беспочвенными, потому что прозвучал вопрос дона Луки:

— Мануэль, ответь мне, ты продавал Гардинесу товар в обход меня?

— Нет, что вы, дон Лука, да я никогда и… — Кислый, тошнотворный запах лжи вновь заставил сжаться мою ладонь.

— И как часто ты обманывал меня, Мануэль? Сколько сделок провел без согласования со мной? Сколько украл у меня? — оборвал лепет проворовавшегося ничтожества дон Лука и обманчиво спокойно откинулся на спинку кресла, с демонстративной ленцой погладил мягкие подлокотники, сверкнув внушительными перстнями на пальцах.

Мысленно я содрогнулась: эти холеные мужские пальцы частенько из таких вот расслабленных превращались в стальные захваты, которые с легкостью причиняли мне боль, ломали, душили, выдирали волосы.

— Только один раз, всего один раз, один раз… — зачастил обманщик и предатель Мануэль, трясущимися руками вытирая пот со лба. — Я все отдам дон, в двойном размере! Простите меня, я все отдам, все отдам…

Я ни о чем не думала, когда снова сжимала «дядино» плечо, живые детекторы лжи не болтают, не чувствуют, не думают о последствиях, они делают работу молча. Этому меня тоже отлично научили, вдолбили до тех самых рефлексов, захочешь не забудешь!

Дон Лука больше не удостоил взглядом и словом зарвавшегося жулика, раздраженно махнул охране — приказал увести. Какой, казалось бы, простой жест, но не для того, кому таким образом вынесен приговор. Вот так, безмолвно, всего лишь махнув рукой и тем самым обрывая нить жизни.

Мануэль попытался вскочить, но подручные дона, заломив ему руки за спину, буквально пополам согнули. Толстяк тормозил, слезно и крикливо молил дона о прощении. Через минуту, уже в дверях, осознав, что прощения не будет, он с лютой ненавистью проорал, глядя на меня:

— Будь ты проклята, демоново отродье! Это ты, ты виновата…

Еще минуту раздавались вопли Мануэля, поливавшего меня ненавистью и проклятьями, но на моем лице вряд ли дрогнул хоть один мускул. Только внутри все сжалось, замерзло, каждая жилка словно дрожала в напряжении и отчаянии. За десять лет «собачей» жизни я привыкла хранить свои эмоции и мысли глубоко, очень глубоко внутри, чтобы никто и ни при каких обстоятельствах ничего не распознал. Только мертвенная бледность лица да глаза порой выдавали раздирающие мои внутренности боль, тоску, одиночество и вечно терзающий страх. Поэтому глаза я чаще всего прикрывала, прячась за веером длинных пушистых ресниц. Окружающим же казалось, что я бесчувственная ледяная статуя или кукла.

В кабинет дона заглянул верный пес и правая рука сеньор Мартинес:

— Мануэля убираем или?..

— К Рафу его, пусть точно выяснит, скольких сделок мы лишились и с кем конкретно он работал за моей спиной, — недовольно проворчал хозяин кабинета, поместья и моей жизни.

Выслушав приказ, Мартинес исчез. Этого крупного, седовласого, пожилого, но вполне крепкого мужчину я боюсь, быть может, больше, чем дона Луку. Он ничем не пахнет, кроме парфюма, и, кажется, не испытывает чувств в принципе, словно мертвец. Убивает так же хладнокровно, как ест, пьет и присматривает за мной. Я больше чем уверена: меня тоже убьет без сожалений, если дон прикажет.

Обернувшись ко мне, «вершитель правосудия» несколько секунд сверлил меня злым, раздраженным взглядом, затем его глаза потухли, он устало обмяк в кресле, словно сдулся — нервишки тоже сдают. Да, со дня гибели моей стаи и семьи прошло тринадцать лет, за это время дон Саллес основательно постарел, утратил поджарую фигуру и растолстел. Тем не менее, этот шестидесятитрехлетний мужчина привлекал многих женщин: власть и огромные деньги делали свое дело. А я…

Я боюсь его до дрожи в коленях, ненавижу — еще сильнее и мечтаю отомстить. Хоть как-нибудь, хоть когда-нибудь увидеть его смерть. Дожить до нее… если повезет.

— Себастьян, прикажи накрыть обед здесь, я проголодался, — распорядился дон, отвернувшись от меня к сыну, замершему в кресле у окна.

Да-да, сыну. В тот роковой день моего первого оборота, когда выяснилось, что я не племянница дона Луки, моя жизнь и его изменились. Хозяину больше незачем было думать о моих чувствах, будущем, обучении, приобщении к вере, приличных манерах юной сеньориты — будущей матери, жены и наследницы. С того момента меня начали использовать по «прямому назначению», как выразился несостоявшийся дядюшка. Я стала проклинаемым «своими» и чужими исчадием темных сил, благодаря которому он за эти годы «невероятным» образом упрочил свое положение, расширил сферу деятельности и влияния, приобрел репутацию страшного и видящего всех насквозь человека — Кровавого Дона — могущественного и смертельно опасного!

Благодаря моим способностям и своим возможностям, первым делом дон Лука нашел убийц семьи брата, узнал и судьбу маленькой бедняжки Паолы. Оказалось, ее убили в тот же день, что и родителей. Дон жестоко покарал всех виновных в этом преступлении. Со временем он подмял под себя ближайших соседей и теперь огромный регион полностью подчиняется дону Луке Рамушу де Саллесу. В доме, где есть деньги, должен быть только один кассир, вот и он стал здешним королем, точнее — серым кардиналом, который вершит судьбы, абсолютно неподсуден и имеет длинные руки.

Ко мне, его «племяннице», следовавшей за ним тенью, быстро привыкли. Сначала тоненькая бледная девочка-подросток вызывала у деловых партнеров, подручных и наемников недоумение — местные женщины традиционно не у дел, вне политики. Вопрос: «Зачем здесь это забитое дитя?» отчетливо возникал на их лицах, но не слетал с языка. Со временем меня начали бояться и ненавидеть даже больше, чем дона Саллеса, ведь именно моя сжатая рука на его плече даровала кому-то жизнь или лишала ее.

Сначала деловые партнеры, а теперь и жители поместья и окружающих земель, даже наемники на службе у дона — все сторонятся меня, проклинают в спину. Мало кто знает о суровой и неприглядной действительности — дрессировке, которой меня подверг «дядюшка», добиваясь той самой «рефлекторности» реакций на ложь. Когда за попытку скрыть правду меня и мою волчицу ломали до кровавых пузырей. Ломали физически и морально, уничтожая чувства, насаждая покорность и смирение.

Спасение своего разума я нашла в сказках, которые сама же и сочиняла десятками, отстраняясь от кошмаров и ужасов реальности. В любой тяжелой ситуации мысленно пряталась в воображаемой сказке — там, где побеждает добро, любовь и справедливость, где можно встретить единорогов и пегасов, где живут принцессы, где в самый страшный момент на помощь приходит Он — предназначенный мне судьбой Волк. Ведь в детстве родители часто говорили, что у каждого вера есть пара, которая одна и навсегда. И я верила: где-то есть и моя, надо только дождаться, Он придет и спасет. Я ждала и верила! Вопреки…

Последние годы я жила затворницей; из своих покоев выходила только в сопровождении Мартинеса на ежевечерние прогулки в сад и в кабинет к дону Луке или в поездку с ним по делам. За десять лет «дядя» смирился с моей двуипостасной сущностью, даже выгуливал мою волчицу на поводке в саду, теша свое эго и наслаждаясь вседозволенностью. Еще бы, дрессированный оборотень, где это видано!

Отношение ко мне менялось с ростом власти и влияния Кровавого Дона. Ценил меня как основу своего благосостояния. Поэтому по-хозяйски, как весьма важную и ценную вещь, берег. В моих покоях красиво и уютно; одежда — по последнему слову моды, ведь я числюсь его племянницей; кормят всем, что душе угодно, я привыкла к изысканной и вкусной кухне.

В качестве развлечений, чтобы «вещь не перегорела», мне позволено смотреть сериалы, читать книги и покупать их в неограниченных количествах на личное усмотрение. С учетом того, сколько всего я узнавала на деловых встречах и переговорах хозяина, какие знания и специфическую информацию получала, угрозы от книг для его влияния на меня, он не видел. Дон в курсе моего пристрастия, по его же словам, к сказкам с картинками. При покупках поверх научной и учебной литературы всегда лежали фантазийные и фантастические истории, вызывавшие у него снисходительные усмешки. Зато мое самообразование оставалось маленьким секретом. Может, и не оставалось, но никого не настораживало.

Три мои отчаянные и провальные попытки побега тоже каждый раз меняли его отношение ко мне. Иногда мне казалось, что душа истаивает в плену, без природы, без доброты и заботы, без общения. Без веры в чудеса и хорошее. Поэтому я раз за разом долго готовилась, усыпляла бдительность тюремщиков, собирала силы, информацию, ловила удобный момент и - умирая от страха, сбегала.

Первый побег удался в семнадцать лет. Ровно три дня в джунглях я будто летала, голова кружилась от свободы, счастья и запахов леса. Я попалась там, где погибла моя семья и стая, а ведь догадывалась, что рискую, но не справилась с навязчивым, непобедимым желанием попрощаться и еще раз увидеть родной дом. Даже если это уже давно поглощенные джунглями сгоревшие остовы. Там меня и поймали.

Второй раз случился пять лет назад. Сеньор Саллес совершенно случайно выяснил, что у него есть бастард. «Ошибка молодости» пришлась весьма кстати и оказалась выгодным долгосрочным вложением. И пусть двадцативосьмилетний Себастьян, сын прислуги и дона, не отличался умом и сообразительностью, был не образован и бесхарактерен, но для «разведения» внуков подходил идеально. Поразительно, но неистово веровавший и одновременно ненавидевшей мою инаковость дон Лука неожиданно решил: его внуки достойны вечной жизни и недоступных человеку супер способностей веров, поэтому, если скрестить сына с оборотнем, великий дон получит самого лучшего преемника. Мои отчаянные попытки донести до него, что это в принципе невозможно, ведь мы разные виды, а потомство рождается только у истинной, или идеально подходящей пары, — не удались. В итоге я чуть не изувечила Себастьяна, когда он пришел ко мне «скрещиваться», а затем сбежала.

Даже когда меня поймали, я билась за свою женскую честь как сумасшедшая. Мало того, что стала свидетельницей убийства стаи и родных людьми, меня еще и нещадно били. Я категорически не переносила любых прикосновений. Ни о каком сексе и желании к особям противоположного пола речи быть не могло. Я их в страшном сне не видела. Даже о прекрасном принце из сказки, моем личном Волке, который когда-нибудь придет и спасет, мечтала чисто платонически. Дальше «и понес ее на руках в счастливое будущее» мои мечты и желания не продвигались.

Убивать меня за яростное сопротивление и обещание загрызть любого «скрещивателя» не стали, тем более я пригрозила лишить себя жизни. Выгода от оборотня, чувствующего ложь, перевесила грандиозные мечты дона Луки. Сына он быстро женил на юной сеньорите из хорошего небогатого рода и уже даже несказанно радовался внуку и будущему преемнику — Луке младшему. Буквально носил его на руках и всячески баловал. Меня же готовился передать по «наследству». Я обязана служить семье Саллес вечность.

В корне изменила ко мне отношение семьи Саллес моя выходка год назад, которую сложно назвать попыткой побега, а вот попыткой мести за родных — да. Тогда к дону привели ничем не примечательного, небритого и зловещего вида мужчину. Сперва я подумала, это обычный наемник, который за деньги сделает что угодно, или мелкий торгаш оружием или наркотой. Но в ходе разговора до меня неожиданно дошло, что он не тот, за кого себя выдает. Именно это решил проверить и Кровавый дон, напрямую задав ему вопрос: является ли он законником под прикрытием и на кого работает? Вот тогда я ценой неимоверных усилий сдержала вбитые в меня рефлексы, потому что была готова, ждала и дождалась. Мужчина напряженно сверлил меня цепким взглядом, казалось, уже даже просчитывал, как выбираться из провала, но я, глядя прямо ему в глаза, даже не дернулась, не сжала плечо дона Саллеса. Заставила его поверить в ложь законника и тем самым подставила Кровавого дона. Отдала в лапы правосудия…

Радовалась недолго, через неделю устроенная законниками заварушка и осада прекратились, а меня проучили так, что я эту неделю провалялась в подвале, сращивая кости. Большая месть обернулась для дона лишь досадными неприятностями.

С того времени в качестве наказания и заодно для устрашения других меня держат на цепи, которую крепят замком к кольцу, вбитому в стену позади хозяйского кресла в кабинете. Не каждый сразу замечал, что «племянница» прикована к стене, но для пущего эффекта «дядюшка» изредка дергал за цепь или наматывал ее на кулак. Даже самые стойкие или упертые предатели, лжецы и представители закона под прикрытием, пару раз такие снова попадались, ломались, увидев меня на цепи. Просто осознавали, какой зверь сидит перед ними, что даже «родную кровь» не пожалел, и делали выводы.

И вот сегодня мне исполнилось двадцать пять лет, тринадцать из которых я в плену у людей под чужим именем. Паола. Сытая, хорошо одетая, ухоженная и выдрессированная, доведенная до кромешного отчаяния и полной безнадежности. Замерзающая от одиночества среди множества народа…

Стеклянная створка книжного стеллажа отразила красивую юную девушку. Черные густые волосы блестящими кольцами спускаются на округлые плечи, спину, высокую полную грудь. Бледная, нежная, словно прозрачная кожа, почти не знавшая яркого солнца, правильный овал лица, темные дуги бровей подчеркивают большие медово-янтарные глаза с золотыми крапинками, полные, четко очерченные губы всегда плотно сжаты. Сегодня на мне темная водолазка и темно-серый костюм: жакет с расклешенной юбкой ниже колен и черные туфли на низком каблуке.

В свои, «волчьи», двадцать пять, в отличие от человеческих, я еще формируюсь и пока скорее худышка, но наверняка унаследовала мамину фигуру «песочные часы» и ее неповторимую пластику. При первой встрече незнакомые со мной мужчины невольно обращают на меня внимание, оборачиваются с горящими вожделением глазами, сыплют комплиментами. После второй — отводят напряженный взгляд и стараются меньше говорить.

Прислуга сноровисто накрыла стол у окна на три персоны и покинула кабинет. Дона боятся все, кроме внука. Даже сын заметно опасается, чувствуя себя рядом с отцом ущербным и неполноценным, слушается словно хозяйский пес и старательно выполняет команды. Жаль Себастьяна, он совсем не соответствует этому дому, своему отцу и положению. Да и сам по себе добродушный и слабохарактерный. Им помыкает даже его тихоня-женушка.

Дон встал и неторопливо направился к столу, словно забыл обо мне, прикованной цепью к стене. Остановился посреди комнаты, оглянулся, криво ухмыльнулся и, вытащив заветный ключик от замка, подкинул на ладони. К его раздражению, не поймал — артрит мучит последнюю пару лет.

Приказать сыну поднять ключ с пола дон не успел, во дворе раздался шум множества моторов, мощный порыв ветра ударил в окна, поднял занавеси высоко над полом и швырнул ткань на стол, прямо в тарелки. По хмурому лицу дона я поняла, что встреча не запланирована, а значит незваных гостей ждет неласковый прием. Он успел вернуться в свое кресло, словно трон занял, когда в кабинет ворвался Мартинес:

— Там чужаки, я никого из них не узнал. Вооружены и…

Взволнованный и впервые на моей памяти с нотками страха голос помощника оборвала резко распахнувшаяся дверь. Она громко ударила о стену, а мы все дружно вздрогнули от непривычного в этих стенах грохота. Мартинес загнанным зверем отступал спиной назад, не отводя взгляда от явившихся незнакомцев. Себастьян вцепился в угол книжного шкафа, словно думал спрятаться за ним. Дон Саллес напряженно следил за гостями, выпрямив спину и положив ладони на подлокотники. Мне известно, под столешницей у него закреплен пистолет для непредвиденных случаев.

Почему-то именно я, замершая, словно памятник одиночеству в паре шагов от хозяина, привлекла внимание незнакомцев. Пятеро мужчин, одетых по последнему слову деловой моды, выглядели не бизнесменами — а хищниками! Крупные, я бы сказала, матерые, с печатью пресыщенности на лицах. Мое внимание особенно зацепил идущий впереди русоволосый сероглазый красавец. Я даже по телевизору не видела настолько ярких представителей мужского пола. Подтянутый, высокий, с продолговатым лицом и глубоко посажеными, чуть раскосыми глазами, в которых отразилось хмурое небо. Даже трехдневная щетина придала ему не неряшливости, а сексуальности и аристократизма.

В груди разлилась боль — я невольно задержала дыхание. Глубоко вдохнув, чуть не захлебнулась воздухом, потому что каждый рецептор сообщил о долгожданной встрече. Я ощущала и не могла надышаться ароматом волков. Нет, оборотней!

Все во мне натянутой струной дрожало от напряжения, нетерпения и еще сотни непонятных эмоций. Широко распахнув глаза, я всей сутью потянулась к этому незнакомцу, жадно вдыхая его запах, с каждым вдохом осознавая, что явился не просто сильный, а суперсильный вер. Альфа среди альф. Даже у вожака моей погибшей стаи Амадео, трехсотлетнего вера, не было настолько сокрушающего волю и призывающего к покорности аромата.

Неужели это Он? Мой Волк? Тот, который тысячи раз спасал меня в моих сказках, о встрече с которым мечтала годами. Надеялась и верила, что когда-нибудь он придет и спасет меня. Накажет убийц моих родных. И подарит светлое будущее, доброе и…

— Кассандра?! — хриплый, невероятно чувственный и слегка растерянный голос неожиданно прошелся по моим нервам наждачкой.

— Сеньоры, потрудитесь объясниться за вторжение, — спокойно, но недружелюбно потребовал дон Саллес, все еще мня себя хозяином положения.

— Твой новый хозяин, мессир Фабиус де Лавернье, — представил зацепившего меня незнакомца один из его спутников, почти незаметно и слишком стремительно оказавшийся рядом с Себастьяном. Потом со злой усмешкой уточнил, посмотрев на дона Луку: — Слышал о таком, человек?

Мы с доном опешили, ведь оба слышали тревожные новости, что теневой рынок Бразилии подминает под себя группировка, про которую бродят жуткие слухи. Сборище убийц, садистов и насильников, во главе с настоящим маньяком. Неизвестно откуда взявшимся год назад Фабиусом де Лавернье, которого подручные называют мессиром.

— Чего вы хотите? — хрипло уточнил дон Лука.

Но мессира де Лавернье не заинтересовал Кровавый Дон, все его внимание сосредоточилось на мне. Мы встретились взглядами — медово-золотым и серым — и словно пытались пробраться друг другу в голову. Я, наверное, смотрела почти с детским восторгом: вот же он, мой спаситель Волк, передо мной! Но в душу начал закрадываться иррациональный страх, потому что хмурое небо в глазах напротив темнело, чудилось в нем что-то безумное, нездоровое, злое. Нет, больное!

Он двинулся ко мне, совсем не заботясь о замершем у стола Мартинесе, способном ударить в спину.

— Кассандра, родная моя… Я думал тебя сожгли! — прохрипел милорд, застыв рядом и коснувшись моей щеки.

— Мессир? — напряженно напомнил о себе спутник Фабиуса, не понимая, что происходит.

Но сам мессир смотрел лишь на меня, словно не верил своим глазам и, пытаясь убедиться, касался кончиками пальцев моей щеки, ласкал скулу, трогал локон у виска. Не оборачиваясь, он глухо приказал:

— Людей убрать! — Затем нахмурился и глухо то ли упрекнул, то ли пожаловался: — Кассандра… живая… еще красивее, чем прежде, такая теплая, нежная, юная… Больше тысячи лет я прожил один, без тебя. Без любви и тепла. А ведь когда-то ты обещала, что мы будем вечность вместе, что ты только моя, что, захватив Совет, мы станем непобедимыми, самыми сильными. А потом бросила меня, оставила одного на тысячу лет одиночества.

Моя радость уступила место страху и непониманию: этот мужчина передо мной, вер, не просто матерый, он — бессмертный и явно принял меня за другую. Папа говорил, оборотень, проживший больше тысячи лет практически неуязвим. Даже перед огнем. Только если голову оторвать, но кто же позволит лишить себя головы?!

— Меня зовут Мариза, — впервые за тринадцать лет я решилась произнести свое настоящее имя. — Я не…

И обернулась на слишком характерный звук. Дальше я во все глаза смотрела на истекающих кровью, мертвых Мартинеса, Себастьяна, свалившегося кулем у окна, и моего мучителя дона Луку, рухнувшего под стол, сложившись пополам. Таращилась на его труп и почему-то не испытывала удовлетворения, а ведь убийца моей семьи мертв. Еще и Себастьяна стало жалко до слез, он же безобидный как дворняга. Саллеса не жаль, нет, но, оказалось, что я совсем не готова к его смерти. Вот так, сразу, походя, прямо у меня под ногами… И облегчения нет, совсем нет чувства радости и свободы от мучителя. Нет мысли, что родные отомщены. Как же так? Ведь я столько лет мечтала увидеть смерть и мучения Кровавого Дона, но исполнившаяся мечта не избавила от боли и страха.

— Моя Кассандра, моя волчица, моя идеальная пара… — шептал словно загипнотизированный Фабиус, игнорируя мои слова и происходящее вокруг.

Он вынудил меня повернуть голову к нему, приласкал мою щеку, коснулся губ, его глаза горели совершенно нездоровым желанием и похотью, но в этот момент его пальцы спустились к моей шее, к ошейнику и цепи, которой я была прикована к стене.

Сначала вер не поверил себе, намотал цепь на кулак, дернул, я вскрикнула от боли в горле, приподнимаясь на цыпочки, ошейник жестко душил меня. А потом вер сорвался — дернул цепь вверх и прорычал мне в лицо:

— Ты не Кассандра, моя пара никогда не позволит посадить себя на цепь. Поставить на колени! Она сильная! Умная! Ты украла ее тело! Ты не пахнешь как она!

— Отпустите, меня, пожалуйста… — задыхаясь, прохныкала-прохрипела я.

Оборотень явно был не в себе, сыпал обвинения:

— Снова на цепи? Как тогда с Морруа? Как ты могла позволить себя поймать? Бросила меня одного, променяла на него и костер…

— Мессир, — вновь подал голос, напряженно смотревший на нас вместе с тремя другими вер; похоже, я не ошиблась, Фабиус — их вожак, глава.

— Поджигайте здесь! Все! — вдруг успокоился мой очередной мучитель, неожиданно выпуская из захвата цепь, оттолкнув меня так, что я упала на колени.

— А самка? — осторожно уточнил другой спутник.

Мессир резко и угрожающе обернулся к нему, показав, что судьбу «самки» решает здесь только он. И судя по буквально затапливающему меня с головой страху и отторжению, Фабиус — не мой Волк. И оборотни — не равно спасение, как я думала тринадцать лет плена.

— Я все сказал! — прозвучал короткий приказ Фабиуса, затем он смерил меня, сжавшуюся на полу, нечитаемым взглядом, задержался на цепи и молча покинул комнату.

Остальные тоже посмотрели меня, с явной досадой поморщились и последовали за вожаком. Один вер задержался у двери, проследив за людьми-наемниками, заливавшими пол бензином. Вскоре пламя вспыхнуло так высоко и мощно, что я, отпрянув к стене, завизжала от ужаса. Я вновь попала в огненный ад, как тогда, на берегу Жапуры. Когда пожар охватил все вокруг. Только теперь у моих ног не вожак стаи догорает, а ждет пламени труп его убийцы — дона Саллеса.

Пожар разгорелся с неимоверной скоростью, по дыму и треску я догадалась, что горит не только кабинет, а весь дом. Со двора доносились крики, рев моторов, а сильный ветер только усугублял положение. Я металась, пыталась освободиться, но ключ дон выронил у окна, так далеко мне не достать. С радостным визгом я заметила нож для писем, позолоченный, в красивой подставке. Носком туфли смогла дотянуться до нее и подтолкнуть ближе к себе.

Но уже через пару минут я орала от ужаса и безысходности: нож годился лишь для того, чтобы острым концом убиться. Лезвие не годилось перерезать широкий ошейник из толстой крепкой кожи. Я в отчаянии долбила им стену, пытаясь подточить скобу, удерживающую цепь. А огонь подбирался все ближе. Там, где поливали бензином, уже начал проваливаться пол, последние дни стояла удушливая жара, а вентиляторы под потолком только гоняли воздух, «разогревая» пожар.

Я била скобу ножом, царапала когтями до крови, пыталась разорвать ошейник и рыдала от отчаянья. В какой-то момент вспомнила про пистолет. Поскуливая и подвывая, с трудом дотянулась до него кончиками когтей и вытащила. Затем, отклонив голову, приставила дуло к замку ошейника, иначе он меня задушит при обороте. От грохота выстрела я оглохла, меня чем-то чиркнуло по скуле и уху, остро запахло кровью, но оковы спали. Дом уже во всю пылал, единственный оставшийся выход — окно. Я скинула туфли, одежду и, обернувшись, в пару прыжков перемахнула дыры в полу и огонь, жадно лизнувший мои лапы.

Я приземлилась на четыре лапы, кувыркнулась несколько раз по газону и вместе с подпаленной шкурой ощутила свободу и — ударивший в морду вместе с ветром голос, от которого у моей волчицы дыбом встала шерсть на загривке:

— Ну здравствуй, Кассандра, моя сильная, славная волчица. Ты все-таки вернулась ко мне из огня!

Глава 3

Моя волчица дрожала от страха, паники и отвращения, как и моя измученная душа в ней. Я пыталась отпрыгнуть, ускользнуть, сбросить тушу огромного зверя, но силы были не равны. Что может молоденькая самка против матерого самца? Что может юный оборотень против бессмертного вера, давным-давно спятившего и от того еще более опасного и безжалостного?!

Огромный серый волк неизменно оставлял на моей шкуре множество укусов, рваных ран и даже брачных меток. Вот и сегодня силы утекали вместе с волей к сопротивлению и желанием жить, а страшная кровавая игра никак не заканчивалась. Волк, перемазанный в моей крови, гонял меня по просторным, шикарно обставленным покоям как кот мышь.

Наконец зверь навалился на меня всей массой, дыхание сперло, в шею впились здоровенные клыки. Поджав хвост и зажмурившись, я терпела, пока волк терся об меня, раня когтями и зубами, — бесполезно, но неистово, словно от этого что-то изменится и проснется у него внутри. Я умоляла Луну, чтобы его челюсти сомкнулись на моей шее и — дернули назад, вырывая горло, забирая жизнь, но мессир Фабиус де Лавернье никогда и никому не делал одолжений или даже таких специфических подарков. Как быстрая смерть, о которой я мечтала.

Теперь дрожали оба: я — от ужаса, отвращения и слабости, он — от напряжения и ярости, ведь за десять лет владения ему не удалось овладеть мной. Мучительно долгих десять лет, когда каждый день, стоило ему вернуться в свое логово-поместье, становился похож как две капли воды на предыдущий.

Сегодня, как и прежде, зверь, так и не сумевший вызвать у себя сексуальное возбуждение, наконец-то выпустил меня из своих когтей и, мгновенно сменив ипостась, развалился рядом. Здоровенный голый мужчина, весь в моей крови и буквально захлебывающийся очередным натиском безумия и разочарования, недовольно прорычал:

— Кесс, сегодня ты совсем не стараешься мне понравиться. От тебя плохо пахнет, Кесси, твой запах отбивает все желание. — Моих ответов ему не требовалось, это я довольно быстро уяснила, ведь и голоса у нас с «Кесси» отличаются.

Стоило Фабиусу протянуть заляпанную в крови руку и потрепать по носу и ушам мою трясущуюся волчицу — она будто окаменела от ужаса, покорно ожидая следующей части одного и того же «представления», участниками которого мы с ней являемся последние десять лет.

— Ты украла ее лицо, ее тело и волосы, — сначала со злобным предвкушением, а потом с нарастающей яростью обвинял Фабиус, впиваясь сильными крепкими пальцами в мою шкуру, затем начал выкручивать уши, вынуждая скулить от боли. — Где ее запах? Верни мне его!

С первых дней я боялась, что Фабиус де Лавернье убьет меня, ведь я слишком похожа на его давно погибшую пару, но при этом не пахну, как она, боюсь его, говорю не так. Он возбуждался, мучая меня, но при этом не мог взять как мужчина берет женщину. Не способен! Каждая неудача буквально взрывала его разум, лишала рассудочности и спокойствия. Усугубляла безумие!

Сначала вспышки его ярости пугали меня до мушек перед глазами. Но ко всему привыкаешь, так и этот однообразный кошмар, когда он меня сначала «соблазнял», а потом, угрожая и мучая, требовал вернуть ему Кэсс, стал отчасти привычен. Хотя со временем становилось все сложнее возвращаться в эту реальность из придуманной. Иногда меня от «розовых единорогов» отрывали палкой, боль быстро возвращала ясность мысли.

Наконец приступ ярости прошел и Фабиус разжал захват. Под больным, невероятно тяжелым взглядом альфы всех веров я отползла подальше и, забившись в угол, сжалась в комок. На гладком мраморном полу песочного цвета осталась багровая дорожка моей крови.

Десять лет назад сгоревшее поместье дона Саллеса вскоре восстановили, превратив его в нечто похожее на греческую виллу с огромными арочными окнами и проходами, просторными комнатами с низкими диванами и множеством бассейнов. Мессир предпочитает открытые пространства, не любит лестницы и двери, не испытывает неудобств и зимой, ведь оборотни легко переносят холод. К тому же у нас слишком благодатный и теплый край, снег лишь высоко в горах.

Прижавшись к стене, я затравленно следила за мужчиной, грациозным зверем направившемся к бассейну, который в этих покоях вместо ванны. Смыв кровь, он надел легкие домашние штаны и, развалившись на диване, пристально уставился на меня. Роскошное мускулистое тело, красивое лицо, абсолютная уверенность в себе и окружающая его аура силы служит самой мощной приманкой для женщин. Человеческих! Вот они и летят к альфа-самцу как мотыльки на свет и так же быстро сгорают.

Женщины веры, в отличие от людей, ощущают угнетающую, тяжелую ауру альфы. Больше того, волчицы сразу чувствуют безумие самца и стараются не попадаться ему на пути. В клане Лавернье, если я точно посчитала, не более четырех самок и все со своими парами.

Я помню, как было в родном клане: уважение, забота, трепетное внимание будущим матерям и хранительницам очага. А здесь мужчины тщательно прячут от других своих женщин, никуда не выпускают без сопровождения. Вечные драки за волчиц; и если слабый волк проигрывал, то его самке приходилось нелегко.

Двое веров, сразу отметив жестокое обращение главы со мной, попытались меня присвоить, точнее — изнасиловать. Но обломились на стадии поползновения. Я даже напугаться не успела — а самонадеянных выскочек жестоко и демонстративно убили. В назидание другим. Фабиус де Лавернье всем дал понять, что ни с кем свою игрушку делить не будет. С того момента я неприкасаемая, меня может мучить только один. Очередной хозяин.

Неожиданно в хозяйские покои вошла девушка, юная, красивая нарядная, восторженно поедающая глазами де Лавернье. А я обмерла, определив по запаху, что это прелестное наивное создание — не оборотень. Меня охватил страх уже не за себя, пропащую, а за девчонку. На землях клана Лавернье проживают люди, и они знают о нашей второй сущности. И о бессмертии, и о запредельном возрасте нового дона тоже. Многие годы жесткого, авторитарного правления Саллеса, когда каждый подчинялся и докладывал о чужаках хозяину земель, вековые суеверия о власти темных сил, инстинктивный страх, удаленность от центра страны — все это поспособствовало существованию целого региона, подчиненного оборотням, куда не смеют сунуться законники. Тайны оборотней не выходят за его границы.

Девушка как на крыльях подлетела к дивану и юркнула под руку к Бессмертному Мессиру. Всем свои видом показывая, что она безмерно счастлива находиться подле него, красивого, властного, сильного. А меня, жалкую, сжавшуюся в углу, смерила взглядом победительницы, в котором я неожиданно заметила и ревность, и заворковала с Фабиусом.

— Смотри Кесси! — глухо окликнул он, поглаживая щеку и шею девушки. — Смотри, что ты наделала, бросив меня одного. Больше тысячи лет в одиночестве! Это ты виновата, любимая. Только ты…

Вдруг Фабиус чиркнул когтем по скуле девушки, она вскрикнула от боли, и уже с обидой и недоумением, пока, посмотрела на своего кумира. Но он не обратил на нее внимания — ждал моей реакции. Зашкаливающие эмоции и предчувствие беды вытолкнуло вперед мою человеческую ипостась. Обернувшись, я дрожала от ужаса и, обняв себя руками, отчаянно, хрипло молила:

— Прости меня, пожалуйста, прости. Не надо ее трогать, отпусти, она же ребенок, не понимает ничего.

Девчонка, услышав меня, надменно фыркнула и еще крепче прижалась к слишком притягательному для нее оборотню. Я захлебывалась слезами, глядя в потемневшие, безумные глаза Фабиуса, и как заведенная умоляла, чувствуя, что и сама теряю связь с реальностью. Так и шептала:

— Прости… Прости…

— Верни мне Кесси! — заорал он, вскочив сам и дернув на себя девчонку, которая, наконец, ощутила опасность, удушливыми волнами накрывающую пространство. — Верни мне мою пару! Ее запах! Голос! Чувство жизни! Секс! Верни-и-и…

Резкое движение — и девушка сломанной окровавленной куклой упала на пол замертво. А я, широко распахнув глаза, смотрела на лужу крови под ней. Она мертва?

Фабиус, стремительно приблизившись ко мне, тисками вцепился за плечи и тряс словно погремушку, орал мне в лицо:

— Это ты, ты во всем виновата! Верни мне Кесси, слышишь, верни!

Моя голова беспомощно моталась из стороны в сторону, а я, зажмурившись, сама почти на грани рассудка, как заведенная, шептала одно и тоже:

— Я не могу, я ничего не могу. Не умею, не знаю… не могу…

Фабиус тряс меня и шипел:

— Это ты виновата! Украла ее лицо, ее запах, ее тело. Украла мою жизнь, мою любовь. Но ты все вернешь, слышишь, Кесси, ты все мне вернешь.

В себя я пришла привязанной, словно собака, к вбитому посреди двора колышку, обнаженной, под палящим солнцем. Вокруг замер десяток оборотней, кто-то смотрел с грустью, кто-то — с досадой, но большинство — с абсолютным равнодушием. Они тоже привыкли, что мессир, только так к нему обращаются в клане, со своей игрушкой не церемонится, но при этом никому не позволит в ее сторону косо посмотреть, не говоря уж пальцем коснуться.

Фабиус присел рядом со мной на корточки и с безумной улыбкой вновь предложил:

— Верни мне Кесси.

— Я не могу, — просипела отчаянно, сжимаясь в затравленный, измученный комок.

Удар, хлесткий и сильный, от которого я завалилась на бок, сопровождаемый яростным ревом:

— Не смей открывать рот, пока не вернешь ее голос. Поняла?

Сил хватило только кивнуть, а он продолжал измываться:

— Тебе не помешает как следует загореть! Это у Кесси кожа нежная и белая как фарфор, тебе такую иметь не положено. Не заслужила!

Отойдя на пару шагов, он резко обернулся и снова вкрадчиво спросил:

— Вернешь мне Кесси?

Ухо и скула гудели от удара; я молча глотала слезы и кивала. Вера в моего спасателя Волка, который придет в самый страшный момент, — умерла. Я ошибалась. И родные ошибались. Их ведь никто и ничто не спасло, так почему кто-то должен спасать меня? Без имени! Без голоса! Без…

Раньше я считала, что люди — воплощение зла, теперь понимаю, что людям до веров далеко.

Глава 4

Меня окружали сотни запахов: сухой земли, затхлого матраса, что служит мне постелью последний год, куриного помета от недалеко расположенного птичника, стойкий аромат разнотравья и деревьев, которые плотной стеной окружают огромное поместье. Шастающие кругом день и ночь оборотни клана де Лавернье воспринимаются обонянием озлобленными псинами, напрочь пропитавшимися страхом рядом с безумным хозяином. Потеряли они достоинство и истинную силу веров.

Жарко! Душно! Нестерпимо хочется пить, но лежащая рядом миска пуста: воды и еды мне не принесли, ведь хозяин, услышав новость про обретение заклятым врагом истинной пары, тотчас улетел из поместья на вертолете. И забыл про меня. А без его приказа меня ни для кого не существует.

Горло пересохло, живот сводит от голода, но даже попросить воды я не в силах. Да и говорить я, кажется, разучилась за последние пять лет. С того памятного дня, когда меня привязали к столбу посреди двора, стоило мне открыть рот, его тут же затыкали кулаком или ревом. Хозяин не может слышать мой голос, ведь он совсем не похож на голос его Кэсс. Вот и я теперь другая — сильно загоревшая, исхудавшая, с впавшими щеками и глазами, свалявшимися волосами, вечно избитая и покусанная. «Любимая» игрушка для битья у зверя.

Почему-то всплыл в памяти кусочек услышанного разговора де Лавернье с подручным:

«… — Мессир, наши источники сообщили, что Морруа обрел истинную. Представляете, совсем юную и слабую полукровку, ее украли прямо из-под носа у родного клана.

— Собирай отряд, вылетаем сейчас же. Я тысячу лет ждал этого проклятого события, чтобы отомстить. Забрать у него то, что он забрал у меня: женщину и власть. И прикажи Димитросу, пусть подорвут, к псам, замок Морруа. Если повезет, выйдет впечатляющий могильный холм, а нет — лично глотку вырву этому щенку…»

Кажется, я слышала это вчера, когда меня приволокли от мессира в уже обжитой сарай и оставили, как обычно, приходить в себя. За пятнадцать лет рядом с де Лавернье я, наверное, десятки тысяч раз слышала это имя — Тьерри Морруа. Судя по злобным обмолвкам мучителя, второй по силе вер на Земле, убийца Кассандры де Лавернье, истинной пары моего хозяина. Враг, лютый и беспощадный! Если он такой же, как Фабиус, мне страшно за этот мир.

Приоткрыв глаза, посмотрела на измученную руку, краснота от ожогов еще не прошла, в этот раз меня неделю держали под палящим солнцем, а облегчение приходило только с наступлением сумерек. Но мессир почти добился своего: теперь я вряд ли похожа на его драгоценную Кэсс, поэтому и издевался все более жестоко — внешний вид «любимой» больше не останавливал, не спасал меня от побоев. Как же я ошибалась, считая адом жизнь с людьми, ведь они просто не способны на звериную жестокость Фабиуса де Лавернье!

Первые двенадцать лет жизни в родной стае научили меня любить и дали познать, что такое счастье и родительская любовь. Я искренне верила, что сказки и чудеса существуют.

За тринадцать лет в доме дона Саллеса я познакомилась с жестоким миром людей, войной, торговлей живым товаром и совестью, но и к многому приобщилась: модным трендам, разным языкам и культурам, мировой литературе и наукам, значительно расширив кругозор и получив достойное «племянницы» дона образование. То, чего так рьяно избегал наш вожак Амадео, старательно ограничивая свою стаю от людей и их влияния, сеньор Лука буквально вынудил меня впитать в себя как губка.

Последние пятнадцать лет в плену у мессира Фабиуса де Лавернье полностью перечеркнули прежнюю жизнь. Исковеркали, уничтожили веру в чудеса, убили душу, растерзали мою личность в клочья, отняв последнее, что было: достоинство, веру в будущее и свободу.

Я обреченно обвела взглядом крохотный сарайчик, служащий мне пристанищем последний год. Теперь я даже подвала не достойна — жалкая подделка великолепной Кэсс. На кое-как сбитых из досок стенах я царапала черточки — зачем-то считала прожитые дни, месяцы и годы… Наверное, это единственное, что я делала в любом состоянии. Чтобы помнить хоть что-то о себе, не забыть полностью самое себя. Пару дней назад мне исполнилось сорок лет, двадцать восемь из которых живу в аду.

Как же нестерпимо хочется пить, даже облизнуть пересохшие губы нечем, в рот словно песка насыпали. Но я не смею и пикнуть о муках, лучше полежать в тени, отдохнуть всеми забытой. Сейчас, пока хозяина нет, я словно в раю: почти без страха, паники и дрожи, без запаха его безумия, а значит, еще немножко в безопасности. Можно забыться и вздремнуть…

В длительной неподвижной позе затекло тело, болит каждая клеточка, раны в этот раз зарастают ужасно медленно. Кожа в засохшей крови зудит, чешется, но сил даже пальцем шевельнуть нет. Я медленно, но верно умираю, уже не только душой, но и физически. А страха перед смертью нет. Скорее, я ее жду, нет, почти жажду. Только волчица пока сопротивляется, удерживает мою душу, свою человеческую половинку, на этом свете, царапается, тоскливо воет у меня внутри. Она еще надеется на что-то, на свою истинную пару, а я потеряла веру в чудо окончательно. Все, хватит, Он не придет, Его не существует. А значит нет больше смысла бороться, как и сил, чтобы выживать и терпеть.

Сквозь многочисленные и довольно широкие щели в стенах сарая я наблюдала за происходящим в поместье. Вот кто-то рыкнул рядом, заставив меня рефлекторно сжаться в ожидании удара и боли, но оказалось, что это всего лишь дворовый пес отогнал кур от своей миски.

От шумной птичье-собачьей потасовки меня отвлек шум винтов вертолета, на который начали собираться обитатели поместья. Моя душа тоскливо сжалась, вдоль позвоночника, несмотря на духоту, прошелся холодный сквозняк: как жаль, мой отдых быстро закончился — хозяин вернулся.

Скоро на просторной площадке в ожидании мессира собралось большинство веров и часть наемников-людей. Все задрали головы, наблюдая за приближением незнакомого вертолета. Таких я здесь еще не видела — слишком необычный, черный, напоминающий хищника, крокодила. Наконец он завис над собравшимися, но приземляться не спешил, заставляя встречающих нервничать и напрягаться. Дальше началась жуть. Самый высокий вер нелепо взмахнул руками, падая на землю, а его голова разлетелась как перезрелый арбуз. Следом за ним трупы людей и веров быстро усеивали вертолетную площадку, в них стреляли прицельно, не тратя пули зря, словно не хотели попасть в кого-то случайно. Началась паника и беготня, а вертолет резко пошел на посадку.

Затаив дыхание, я следила за происходящим сквозь широкие щели, не в силах ни спрятаться от надвигающегося кошмара, ни пошевелиться. Так и лежала на земле в серых, грязных лохмотьях до колен, когда-то бывших ночной рубашкой.

Вертолет еще не коснулся земли, когда из него выпрыгнуло несколько фигур в черном. Ловко закинув за спину автоматы, они совершенно неожиданно для меня обнажили мечи, похожие на катаны. Дальше любой, кого настигали эти жуткие черные фигуры, падал наземь, лишившись головы. В этой суматохе мало кто заметил, что из джунглей поместье окружили больше десятка таких же грозных фигур. Они призраками появлялись словно из ниоткуда и вели либо прицельный огонь поверху, устраняя охрану на вышках и крыше, либо рубили головы катанами тем, кто оказывался у них на пути.

Обезумевшие от страха оборотни де Лавернье пустили в ход гранаты. Прогремело сразу несколько взрывов, которые не смогли перекрыть яростный звериный рев. А я, наконец, осознала, что нападающие тоже веры. Слишком нечеловеческая пластика, скорость, прыгучесть, легкость движений, а еще — беспощадная свирепость и безжалостность. Пришлые хищники совались везде, по-звериному водили головами по сторонам, непрерывно вынюхивая, выискивая кого-то. Великолепный хозяйский дом подвергся штурму первым. Мне показалось, что они кого-то ищут. Главу клана, кого же еще?!

Взрывы и жара породили пламя, пересохшая земля, деревянные строения для хозяйственных нужд, накрытые сухими пальмовыми листьями, стремительно разгорались. Дым словно живой потек над землей, медленно, но неудержимо застилая обзор, пряча смерть и хаос. Глядя на снопы искр, я больше не испытывала страха — от судьбы не убежишь, а она давно предрекла мне смерть в пламени. Было горько, но с привкусом облегчения — мои муки подходят к концу вместе с бессмысленной жизнью.

Снова затаить дыхание заставил шагнувший из дыма в мою сторону один из призраков — высокий, отлично развитый, вооруженный до зубов жгучий брюнет. Он выглядел как космический пришелец, сильный и уверенный в себе, двигался с пластикой большого зверя, держа в руках катану и пистолет, а попутно явно вынюхивая что-то. Хотя как что-то можно найти в таком плотном дыму? Неожиданно вер замер напротив моего сарая, я смогла рассмотреть его лицо и буквально задохнулась от испуга: он похож на демонов, какими их частенько изображают суеверные бразильцы. Короткие черные волосы, смуглая кожа с заметной щетиной, четкие дуги бровей подчеркивают жуткие черные глаза, которые сейчас будто самой тьмой пылают. Твердый овал подбородка, чуть впалые щеки. Узкие губы сжаты в хмурую, тонкую, недовольную линию, как если бы «демон» куда-то спешил и не хотел опоздать…

Мои легкие загорелись без воздуха, я не дыша рассматривала пришельца и, судорожно вдохнув, закашлялась глядя, как он резко замер возле моего сарая, принюхался, а потом, вздрогнув будто от удара, сбил замок и пнул ногой дверь. Я только дернулась от грохота и попыталась сжаться, свернуться в клубочек, чтобы защититься от очередной боли. Затравленно уставилась на замершего в дверном проеме мужчину, жадно вдыхавшего и побледневшего, разглядывая меня. Я словно кожей, обожженной солнцем и истерзанной когтями, чувствовала, как его взгляд касается моей изношенной рваной рубахи, истощенного тела со следами побоев и в запекшейся крови, грязных волос… Черные глаза напротив расширялись, зрачки заполняли радужку абсолютной тьмой.

Я в ужасе смотрела на пришельца, а он потряс меня до глубины души:

— Ну здравствуй, моя Лапушка…

Как оказалось, еще не умершей души, потому что его тихий, глухой, хриплый от непонятного волнения и бесконечно мягкий голос проник глубоко-глубоко, в самую суть. Так, как давным-давно, когда сказки еще жили в моей душе, говорил Он — мой Волк.

Мужчина медленно, будто опасаясь спугнуть, опустился передо мной на колени. Потянулся к моему лицу рукой, большой, сильной и почему-то дрожащей, — я это ощутила, когда его пальцы невесомо коснулись ссадины на моей скуле и аккуратно убрали прядь волос за ухо.

— Все хорошо, родная, теперь все будет хорошо. Ты только потерпи еще немного, — прохрипел он.

Я молчала, невольно прислушиваясь в себе: чем же так приятно пахнет этот чужак и почему вдруг затаилась моя волчица? Больше не скулит и не ворочается в груди, а замерла, внимая этому мужскому голосу, скрипучему, явно взволнованному. Мужчина осторожно, будто я вот-вот рассыплюсь, поднял меня на руки, прижал к мощной, разгоряченной боем груди. Уткнувшись в нее, я наконец-то глубоко вздохнула. От странного незнакомца пахло чем-то ярким, терпким и в тоже время сладким, чем-то из детства. Кажется, так пахло домом и свободой, и еще — заботой. Так необыкновенно пахло, что я непроизвольно взмолилась:

— Пить!..

Мужчина сорвался с места, унося меня прочь из сарая, а может и из ада. Но стоило нам вынырнуть из дыма, как оказалось: я вновь ошиблась! Незнакомец направился прямиком в хозяйский дом, а там, напугав меня до дрожи, в хозяйские покои — ту самую пыточную, где де Лавернье устраивал «забавы» с моим участием. Я испуганного пискнула, оказавшись по грудь в прохладной воде, все еще на руках незнакомца, в роскошном бассейне, где мой мучитель потом смывал с себя кровь своих жертв.

Мужчина резко открыл кран и помог мне дотянуться до упругой, божественно холодной струйки воды, чтобы жадно, давясь и захлебываясь, напиться вдоволь. Дальше, не выпуская меня из рук, снял с себя обувь и черный верх и остался в штанах. Потянул мою пижаму вверх, чтобы снять, но я судорожно сжала подол в кулаках. Удивительно, но он меня за неподчинение не ударил, не наказал, а оставил в покое:

— Не бойся Лапушка, все хорошо. Я только помогу тебе, нам надо раны промыть и ожоги обезболить.

Размеренные и уверенные движения его зловеще мускулистых рук пугали до дрожи, но он аккуратно распутал волосы и промыл ароматным мылом, позволив мне насладиться давно недоступной роскошью — тонким запахом натурального парфюма, веры другим не пользуются, и живительной водой. Легонечко прошелся пеной по моему телу, вновь заставляя деревенеть от страха. И все время глухо проговаривал, что будет или уже делал. И обещал, что все будет хорошо. Его голос успокаивал, а запах, наоборот, будоражил.

Затем он вытащил меня из воды и осторожно завернул в огромное полотенце, посадил на диван. Да-да, на тот самый диван, где всегда восседал де Лаверьне. Где не раз мучил и убивал других, требуя у меня вернуть ему Кэсс. Я не верила в чужую заботу, точнее, не могла позволить себе довериться, но почему-то тело размякло само по себе, расслабилось, когда крепкие руки бережно промокали мои волосы другим полотенцем.

А дальше все стремительно поменялось, потому что мужчина… этот огромный оборотень наклонился ко мне и потянулся носом и ртом к моей шее. Я среагировала рефлекторно: уйти от опасных клыков, защитить шею, жизнь, не дать вырвать глотку, спастись. Вместо нежных объятий я попала в фиксирующий захват и — потерялась в своем ужасе, нахлынувшей панике. Я пыталась защититься, вырваться — выпустив когти, извивалась как змея. Но мне не удалось. Понадобилось время, чтобы осознать — ничего не происходит. Заполошно дыша, я замерла и распахнула глаза.

Луна, лучше бы я этого не видела! Щека вера оказалась рассеченной… моими когтями. И хотя рваные полосы на коже буквально на глазах заживают, на лице, шее и широком плече осталась кровь. Я завороженно смотрела, как под его смуглой гладкой кожей перекатываются стальные мускулы. Невероятно сильный, будто каменный мужчина, способный просто свернуть мне голову как цыпленку, пикнуть не успею, но при этом взгляд его выражал скорее душевную муку, боль и сочувствие.

Он вновь дрожащими пальцами мягко, успокаивая, коснулся моей щеки:

— Все хорошо, не бойся, малышка, все будет хорошо. Как тебя зовут?

И… вытер мои слезы. О Луна! У меня впервые за двадцать восемь лет спросили имя. Мое имя! Но за последние пять лет я разучилась говорить, ведь раскрывать рот опасно, за «не такой» голос могли изувечить. И все же я рискнула — шепнула, чтобы не выдать тональность и звучание:

— Мариза…

— А меня Жак.

Он пристально смотрел на меня черными, полыхающими самой тьмой глазами. В них можно запросто утонуть, как в омуте. Я чувствовала, что он чего-то ждет от меня, но чего именно? Я осторожно кивнула, давая понять, что услышала его имя.

— Ты моя… Мариза, моя пара. Я пришел за тобой. И никому больше не отдам.

Его слова колокольным звоном звучали у меня в голове, даже зажмурилась, пытаясь приглушить этот нестерпимый звук. Я так долго, так бесконечно долго ждала этих слов. Спасения в них! Что успела разувериться и потерять надежду когда-нибудь услышать. И вот так неожиданно услышала. Даже не сразу поняла, что мотаю головой, не веря своим ушам, скулю от безысходности, ведь у меня явно галлюцинации. Наверное, я просто умерла или умираю и все это мне видится. Сказка, это очередная сказка, просто фантазия, которую нарушил вдруг раздавшийся незнакомый голос:

— Жак, эти выродки говорят, что она была игрушкой для битья у Фабиуса…

— Вон! — рыкнул Жак так яростно, что я заледенела.

— Жакру, ты слепой? Видишь, он с парой своей… — выдернул за дверь опешившего на пороге гиганта другой «призрак», я только его руку и увидела, мелькнувшую в проеме.

Жак был в ярости, но в следующий момент словно сдулся, заметив мои, наверняка сумасшедшие, испуганные глаза.

— Не бойся меня, слышишь, только не бойся. Я никогда не сделаю тебе больно, — его хриплый голос на последнем слове дрогнул.

Жак осторожно, словно фарфоровую куклу, взял меня на руки и куда-то понес. Увидев сразу пять незнакомых оборотней вместе с огромным Жакру, я инстинктивно прижалась к Жаку. Даже самой себе напоминая жалкий дрожащий комок. Но никто из веров не сказал ни слова, только плавно отступили от нас к стене и смотрели с сочувствием и — стыдом. Словно им стыдно за то, во что я превратилась.

Жак принес меня на кухню, где оказалось множество приготовленных блюд, посадил к себе на колени и принялся кормить с ложечки, как ребенка. И тихонько при этом о чем-то нашептывал. А я слушала лишь тембр его голоса, ощущала его горячее сильное тело, непривычно заботливые руки и уже забытый вкус хорошей еды. Все казалось мне нереальным, по-прежнему сказочным, зыбким, как сладкий сон, о котором уже и не помнишь поутру. Как я уснула на коленях, пригревшись и наевшись, даже не заметила.

Глава 5

Проснуться меня «уговорил» запах еды, мяса и горячего хлеба, почти забытый, будоражащий, вкусный… М-м-м… И пусть голова была словно в тумане и глаза не хотели открываться, но желудок среагировал тоскливым урчанием. Продрав глаза, я недоуменно обвела взглядом просторную, светлую комнату, обставленную красиво и со вкусом. Спальня… немыслимая роскошь для меня в последние годы. Подо мной большая и мягкая кровать, сверху я накрыта легким одеялом в милых розовых цветочках. В ногах лежит похожее покрывало.

Светлый пол и стены, плетеные кресла с пышными цветными подушками, на полу несколько горшков с цветущими растениями. Слева радует взгляд стеклянная стена с раздвижными дверями, белый тюль колышется на теплом ветру и словно приглашает выйти наружу. Справа белеют высокие узкие многочисленные створки длинного шкафа. Напротив две двери, одна из которых приоткрыта и позволяет увидеть ванную комнату, куда мне тут же захотелось так, словно я минимум сутки в отключке пролежала.

Откинув одеяло, я со все возрастающим удивлением увидела на себе мужскую белую майку с круглым вырезом и без рукавов. Большого размера, потому что прикрывает меня почти до колен и свободно болтается. Вернее, мягко, я бы сказала, ласково скользит по моему исхудавшему телу, обрисовывая все еще немаленькую грудь и округлые, пусть и костлявые бедра.

Когда и кто на меня ее надел? И как долго я здесь… не знаю где?

На цыпочках, стараясь не шуметь и не выдать, что проснулась, но слегка покачиваясь от слабости и со сна, я прокралась в туалет. Заодно умылась и напилась, а то в горле пересохло. Мышкой скользнув обратно в комнату, я с колотящимся сердцем отодвинула краешек занавеси и выглянула. На увитую ползучими растениями террасу, которая, наверное, огибает весь дом, стоящий среди пальмовой рощи, и спускается к бассейну. Но поразило другое: метрах в ста пятидесяти от дома узкую полоску желтого песка лижет вода. Море? Океан?

Значит, я покинула проклятые берега Жапуры? Новость на миг оглушила… Я замерла, глядя на мерно накатывающие лазурные волны. А в голове замелькали картинки недавних событий: застывший в небе черный вертолет, выпрыгивающие из него черные хищники, которые направо и налево катанами рубят головы наемникам де Лавернье и… Жак…

— Кхм, ты проснулась? — услышала я глухой, тихий голос.

Содрогнувшись всем телом, я кинулась в угол, в голове билась, как обычно в такие моменты, только одна мысль: защитить спину, пусть хоть ненадолго, но отодвинуть неминуемую боль.

Притулившись в углу, стиснув руками прижатые к груди колени, я затравленно уставилась на… Него. Жака, как он себя назвал. В прошлый раз он был в черном, зловещий и обвешанный оружием, заляпанный кровью и окутанный дымом пожара — жуткий демон, ворвавшийся в мир людей. А сейчас на нем белая свободная рубашка, наполовину расстегнутая и не скрывающая отлично развитую и слегка волосатую загорелую грудь, светлые легкие брюки и все. Мужчина на отдыхе. Босой и почти домашний, если так можно назвать лютого хищника, по сути, зверя.

Я была не в силах отвести от него глаз, хотя за пятнадцать лет второй хозяин научил, что смотреть в глаза мужчине нельзя ни в коем случае. Это вызов, дальше последует наказание и боль. Но невзирая на вбитые в меня запреты: не смотри, молчи, не сопротивляйся, я уже нарушила два. Сначала поранила Жака когтями до крови, а сейчас пялюсь на него исподлобья.

Вер замер у двери и тоже рассматривал меня. Весь в белом, но при этом странно «темный». Смуглая кожа. Черные короткие волосы, влажные и зачесанные назад, высокий умный лоб с четкой морщинкой над левой бровью, явно часто приподнимает ее, выражая эмоции. По-настоящему необычные, жуткие глаза, настолько черные, что даже зрачка не разглядеть; казалось, они затягивают внутрь, поглощают свет. Темные от пробивающейся щетины щеки и упрямый подбородок, сжатые в тонкую напряженную линию губы и выдающийся прямой нос.

Жак сжал кулаки, и я невольно вспомнила, как эти же руки рубили чужие головы направо и налево окровавленной катаной, а потом мягко и осторожно мыли мою голову, смазывали целебной мазью ожоги на руках и ногах, кормили меня с ложечки, словно малышку… Жак странно дрогнул, будто его ударили, и я не сразу поняла почему.

— Не плачь, Лапушка, теперь все будет только хорошо. Я клянусь тебе! — хрипло, старательно не повышая голоса, сказал он.

Вот оно что. Оказывается по моим щекам ползут слезы — всего-то и стоило вспомнить проявленную заботу.

— Здесь ванная, хочешь в туалет или в душ? — мягко спросил Жак, без резких движений, словно с диким зверем рядом, сделал пару шагов к двери в ванную.

Я рискнула мотнуть головой, но ему и этого оказалось достаточно, чтобы продолжить говорить:

— Ты проспала больше суток, сейчас мы в Сан-Паулу, на побережье. Этот дом и земля вокруг принадлежат моему клану, тебя здесь никто не тронет, ты в абсолютной безопасности. И без моего разрешения сюда никто не войдет.

Сутки, значит… Хотя неудивительно, в туалет недавно хотелось неимоверно. Если мне не изменяет память и мозги еще работают, вчера он сказал, что принадлежит мне. Что он мой Волк, моя пара. Из дальнего уголка памяти робко всплыло давно забытое понятие истинной пары, о чем с благоговением говорили в маленькой родной стае, но это воспоминание заслонило совершенно другое. Слишком часто де Лавернье выплевывал мне в лицо: «Моя пара, я твой волк», а потом следовали издевательства и мучения, от раза к разу изощреннее.

Жак постоял несколько мгновений, заставляя мое сердце громко стучать. Мне показалось, он испытывает боль и в некоем замешательстве, не знает, как поступить и озадачен моим наверняка затравленным взглядом. А меня пугает неопределенность. Жак направился ко мне, вдруг остановился, когда остался всего один шаг, замер, затем сгреб с кровати одеяло и плавно, медленно положил его на пол рядом со мной. Я чуть не пискнула от страха, когда он одной рукой, осторожно обхватив меня за плечи, приподнял, а второй — подстелил под меня одеяло и сказал:

— Прости, но ты не в том состоянии сейчас, чтобы сидеть на холодном полу голой… — слово «попой» или что-то в этом духе он говорить не стал.

Стоило огромному веру убрать руки, я содрогнулась от облегчения. Не переношу прикосновений, никаких. Мой «собеседник» продолжал удивлять: устроив меня с удобствами в выбранном мной углу, сел рядышком. Его здоровенные голые ступни почти касаются моих, расставленные в стороны ноги — будто ловушка, а руки ладонями верх — как предложение о перемирии или искренности.

Меня тихонечко трясло от него: сидит слишком близко, слишком опасно и все в нем слишком. Даже запах, густеющий, пряный, кружащий голову, невольно зовущий мою притихшую от страха волчицу высунуться из логова, пусть даже на полусогнутых лапах, поджав хвост и дрожа, словно битая дворовая шавка. Я уперлась взглядом в широкую мужскую грудь, поднять голову выше — значит оголить шею, а это смертельно опасно, как бы любопытно мне не было.

Краем глаза заметила, как нервно дернулся кадык на сильной шее Жака, перед тем как он пообещал:

— Я никогда не ударю… не сделаю тебе больно и никому другому не позволю. Пока ты не веришь, но я терпеливый и готов долго и упорно это повторять и доказывать. Было бы замечательно, если бы ты сама рассказала что-нибудь о себе…

Я молчала, сжавшись в напряженный до предела комок. Оба моих прежних хозяина не интересовались моими желаниями, мнением или душевными потребностями, каждый только требовал и уничтожал по-своему. Только дон Саллес рвал душу, заставляя отправлять других на смерть за ложь, а мессир де Лавернье разрушал мою личность. Рвал в клочья, превращая меня в дрожащую забитую зверюшку. Теперь у меня третий хозяин… и угадать, каким будет он, невозможно.

Ответа от меня Жак не дождался, продолжил говорить сам:

— Пока ты спала, мы выяснили у оставшихся в живых старожилов некоторые подробности. Ты из небольшой стаи, что была уничтожена предыдущим хозяином тех земель, мстившим за гибель своей семьи. Но до них дошли слухи, что потом нашли настоящих убийц. Тебя еще маленькой девочкой заставили служить дону Саллесу — убийце твоей семьи. Все верно?

Я едва заметно кивнула, по-прежнему не поднимая глаз и глядя, как двигается кадык на шее Жака. Дальше его голос стал более низким, чуть рокочущим от гнева. Он злится на меня?

— Затем земли и поместье достались де Лавернье. Люди сказали, что он поджег дом Саллеса вместе с тобой, но в последний момент ты выпрыгнула из окна. Все верно?

Я опять кивнула, а внутренности уже свело от кошмарной неизвестности: зачем он обо всем этом говорит? И главное, что со мной сделает?

— Я никогда не видел пару Фабиуса, но жители говорили, что он буквально помешался на тебе, утверждая, что ты копия его избранной. Что ты — Кассандра де Лавернье…

Ужас накатил удушливой мутной волной. Я сжалась и, прикрывшись руками, скулила и хрипела, мотая головой:

— Я не Кэсс, я не Кэсс…

— Тш-ш-ш… — взволнованно зашептал Жак, мягко касаясь моей макушки.

Несколько минут мы сидели молча: я — ожидая, что его рука ударит, а он — гладил и гладил меня по голове зачем-то. Удивительно, но спустя какое-то время я все же успокоилась и совершенно неожиданно начала наслаждаться этой простой лаской.

Еще более неожиданно Жак хрипло попросил:

— Скажи мне, как тебя зовут, твое полное имя? — Я потрясенно молчала — впервые услышала, чтобы настолько сильный вер просил, а он доброжелательно предложил, изумив еще больше: — Давай попробуем начать новую жизнь с того, что ты вернешь себе имя, которое принадлежит с рождения?

Через вбитый обеими хозяевами страх просочилась жажда жизни. Я прошептала:

— Мариза Сарраш.

Большая мужская ладонь монотонно гладила мою голову, будто дикого зверя успокаивала. Приручала.

— Мариза, как звали вожака твоей погибшей стаи? Сколько ему было?

— Амадео Сарраш. Триста двадцать лет.

— Умничка моя, возможно, со временем мы узнаем историю твоей стаи. Может кто-то из родных остался жив, мы найдем их. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Я вскинула голову, настолько ошарашена была его обещанием. Неужели он и правда поможет, найдет кого-то из родственников? Пусть совсем дальних, но как заманчиво вернуть ощущение семьи, причастности к чему-то светлому, родному и счастливому.

Черные глаза смотрели на меня с удивительной нежностью и теплом — невероятно, ведь эти самые глаза похожи на черные бездны, и сам вер выглядит пугающим! Слишком силен в нем зверь, вон, смотрит на меня человеческими глазами, следит. Но внутри у меня уже что-то дрогнуло, недоверчивое и, наверное, глупое: как можно поверить, что кто-то сделает для меня настолько чудесное?

— Сколько тебе лет, Мариза? — очередной вопрос, заданный приглушенным голосом, но как же приятно слышать свое имя из уст этого вера.

— Сорок исполнилось, — шепнула я.

— И двадцать восемь из них, по словам… старожилов, ты провела в плену? — вер немного склонил голову набок и отвел к стеклянной стене взгляд, мне на миг показалось, что он полыхнул чем-то страшным, черным, яростным.

Я снова напряженно кивнула, а Жак, не повернув ко мне лицо, дернул плечом, следом по его щеке прошла судорога и словно меховая дорожка пробежала — похоже, борется со своим зверем за право быть главным. С минуту у него ушло на борьбу и восстановление спокойствия, дальше он продолжил «приручать» меня, точнее, размеренно поглаживать мою лохматую макушку.

— Я напомню, меня зовут Жак Фонтьен Морруа. Земли моего клана расположены во Франции. — Заметив, как испуганно распахнулись мои глаза при слове «Морруа», он чуть нахмурился, прежде чем продолжил. — Похоже, ты слышала про нас от Лавернье?

Я кивнула, скорее инстинктивно, но для Жака это движение послужило сигналом к продолжению «разговора»:

— Я правая рука главы клана Тьерри Морруа, который, к тому же, возглавляет Европейский совет. Война Морруа и Лавернье началась больше тысячи лет назад. Отец Тьерри возглавлял тогда совет, а Фабиус и его пара Кассандра решили занять это место хитростью. Они убили родителей Тьерри, а его самого, тогда еще двенадцатилетнего мальчишку, пытали, но ему удалось сбежать. Позже он отомстил: убил Кассандру, сжег ее на костре, как она сама сожгла его мать. Но Фабиус скрылся. С тех пор, вот уже целую эпоху длинной в тысячу лет, Морруа охотятся на Лавернье.

Я с непреодолимым и крайне рискованным любопытством рассматривала своего невероятного собеседника и гадала: сколько же ему лет? Показалось, что Жак прочитал мои мысли, потому что мягко улыбнулся и спросил:

— Полагаю, тебе интересно сколько мне лет? Восемьсот сорок три. Я в два раза младше Лавернье и на треть — Тьерри, но поверь, по силе лишь немногим уступаю своему главе. И ни в чем — этому безумцу Фабиусу! Поэтому прошу: не бойся меня и попробуй поверить, что я никому не дам тебя в обиду. Никому не позволю даже прикоснуться, не то что бы причинить боль. Ты — моя пара. Только представь, как долго я ждал тебя… как долго искал по миру…

В какой-то момент, слушая Жака, под его завораживающее поглаживание, я расслабилась. Нет, не села свободно, а просто перестала ощущать себя до предела сжатой пружиной. Еще и с удивлением осознала, что положила подбородок на колени. Это чтобы гладить меня было сподручнее? И, замерев, вслушивалась в глухой, спокойный, без зловещей вкрадчивости мужской голос, словно слушала сказку. В нее так сложно поверить, но как же хочется попасть в эту сказку, даже если, как обычно, обманусь.

Я мгновенно напряглась, когда Жак неожиданно встал и протянул ко мне руки со словами:

— Ты голодная, скоро и обед пропустишь, поэтому продолжим разговаривать за столом, если ты не против.

Я зажмурилась от страха, невольно ожидая самого худшего, но мужчина просто поднял меня на руки, легко, словно я ничего не весила, и понес из комнаты. Жаль, я только почувствовала себя в ней спокойно.

Дом оказался большим, одноэтажным — никаких лестниц. Мы миновали несколько приоткрытых дверей в пустующие комнаты, перед тем как меня принесли в столовую, совмещенную с кухней. На столе уже красовалось множество тарелок с пышными булочками, джемом, фруктами, сыром, мясом, маслом, радуя глаз и обоняние. Рот тут же заполнился слюной. Посадив меня за стол, Жак под моим ошеломленным взглядом занялся омлетом. Своим поведением он нарушал все мои представления о мужчинах:

— Мариза, в твоем состоянии лучше начать полноценное питание с самых легких, но сытных блюд.

Мое имя прозвучало как лакомство, которое Жак готовил. К слову, омлет он приготовил быстро, ловко разложил на две тарелки и зачем-то поставил обе передо мной. А потом было очередное испытание для нервов — Жак посадил меня к себе на колени, оцепеневшую, напуганную, но ожидающую продолжения чудес. Странно, после пятнадцати кошмарных лет я не верила в чудеса, но, кажется, все-таки столкнулась с ними. И всей душой тянулась к чужой заботе, теплу, нежности.

Меня кормили… снова. Взять еду или вилку сама не рискнула, вдруг запрещено, вдруг решит, что вилка в моих руках — это угроза и накажет, ударит. Поэтому молча открывала рот и ела хорошую, чудесно пахнувшую пищу. Я наслаждалась покоем, тишиной и забытыми вкусами омлета, фруктов и свежего хлеба. Словно попала в рай! Рай, где в огромной чужой майке, опять же каким-то чудом не спадавшей с меня, без белья и уверенности, что чудо продлится, впервые за долгие годы чувствовала радость и покой! Где мужчина шептал с щемящей нежностью, если я не ошиблась, приняв за нее это чувство:

— Вот и умничка, моя хорошая. Ты очень худенькая, бледненькая, надо кушать. Побольше полезного и вкусного. Скоро тебе привезут одежду, самую лучшую, что можно найти в здешних магазинах. Как восстановишься, мы поедем куда захочешь. Сделаем все, что пожелаешь. Веришь?

Очередной вопрос неловко повис между нами. Я смотрела на свои руки, сжатые в кулаки на коленях, и отмечала, что да, по сравнению с крупным Жаком действительно маленькая и тощая, да еще в желтеющих синяках на воспаленной коже. Волчья регенерация работает крайне медленно.

— Знаешь, два месяца назад и Тьерри встретил свою пару. Ему тысяча двести лет, а он только сейчас ее нашел. Представляешь? Мы совершенно нечаянно столкнулись с ней у лифта в отеле, а затем она сбежала. Тоже испугалась. Мы целых два месяца искали по всему континенту таинственную незнакомку. Милана из России, слышала про такую страну? — В этот раз я слегка кивнула, и Жак с воодушевлением продолжил: — К тому же, она полукровка!

Я в шоке уставилась на собеседника и кормильца. Полукровка? Разве такие бывают? Жак довольно усмехнулся, ловко сунул мне в рот дольку апельсина и ответил на невысказанный вопрос:

— Да, полукровки у нашего вида — редкость. Милана всего двадцать третья из известных нам потомков людей и оборотней. И все они наделены необычными способностями. У каждого свой дар. К примеру, Милана чувствует пары веров. И сюда, в Бразилию, за тобой меня послала именно она. К сожалению, из-за желания обладать чужим даром за полукровками охотятся. Многие из них погибли в большой грызне.

Рассказ звучал настолько нереально, сказочно и фантастично, что я, судорожно сглотнув, недоверчиво помотала головой. И смотрела, открыто смотрела Жаку в глаза. Черные-пречерные. И сама в них тонула, тонула… Но я видела в них… тепло и нежность?..

Господи, молю тебя: «Пусть бы я не ошиблась!»

— Да-да, прилетим домой, я вас с ней познакомлю. Милана тоже как маленький котенок всех и всего боится. И, кстати, она прожила двадцать пять лет, не зная, что наполовину вер. С ней случилось настоящее приключение. Мы ее похитили из-под носа дружественного клана, она там пряталась от Тьерри. Но сейчас вполне себе довольна!

Черные глаза улыбались, даже морщинки-лучики разбежались, таким раскрепощенным и радостным выглядел Жак, пока делился со мной историей. Я никак не могла поверить: неужели полукровки существуют? Да еще и обладают какими-то невероятными способностями. Ой, еще и сбегают от своей пары, которую я мечтала встретить двадцать восемь лет и даже успела потерять надежду.

— Мариза, ты хочешь поехать со мной во Францию? В Европу?

Как же непривычно и в тоже время приятно слышать свое имя, не в мыслях, пытаясь не забыть, а от Него. Только поэтому, испытывая невыразимую благодарность за это чудо, я снова рискнула открыть рот:

— Да.

На Жака мое еле-еле слышное «да» произвело сокрушительный эффект, он дрогнул, а потом прижал меня к своей груди, зарылся носом в мои волосы и щекотно выдохнул в макушку:

— Спасибо, родная. Ты не пожалеешь, клянусь!

Затем быстро разрезал булочку и щедро намазал ее маслом, сверху еще и джемом украсил. Опять поднес к моим губам, пришлось есть. Дальше Жак рассказывал о себе и своем клане, не забывая следить, чтобы я ела и пила. Оказалось, клан Морруа проживает в настоящем средневековом замке, точнее семья главы Тьерри, а другие члены клана — на обширных землях в собственных домах. И лес там тоже есть. Морруа — богатейший и крупнейший клан среди веров. У них имеются свои предприятия, отели, суда и банки. И теперь я член этой большой и сплоченной семьи.

Я молча жевала и слушала сказку, поверить невозможно и моргнуть страшно. Вдруг это сон, моргнешь — и развеется. А вокруг привычный кошмар и… Фабиус. Наверное, только поэтому я решилась выплеснуть придушенным всхлипом то, от чего холодело все внутри:

— Я всего лишь жалкая подделка его погибшей Кассандры. Я неправильно пахну, у меня не ее голос, не ее характер. Плохая копия Кэсс. Хозяин не позволит мне быть с тобой. Найдет и убьет. Всех.

Черные глаза прерванного на полуслове Жака вспыхнули потусторонним пламенем, напугав меня. Сейчас откажется, против правды не попрешь… Но он мягко обнял большой широкой ладонью мое лицо и, заглянув мне в глаза, опроверг:

— Он обезумел, потеряв свою пару. Для него она — идеал. Ты — моя пара. Для меня именно ты — идеал. Твой голос, твой запах, твое лицо — все это для меня, понимаешь? — Я сглотнула, смачивая внезапно пересохшее горло, и до рези в глазах всматривалась в лицо Жака, пытаясь понять и поверить. — Я клянусь, что Фабиуса ты больше никогда не увидишь. Я клянусь, что никогда больше он не доберется до тебя. Я клянусь, что убью любого, кто попробует тебя обидеть. Поэтому просто живи. Для себя! И для меня! Ты вновь научишься радоваться жизни, я постараюсь. Клянусь!

Еще когда я жила у Саллеса, то нередко смотрела сериалы по телевизору. Так вот, там женщины всегда рыдали на груди своего благородного защитника. Я же смогла лишь расслабить напряженно сведенные плечи и опереться одним боком о его грудь. На большее была не способна — ненавидела прикосновения и боялась их до дрожи, ведь много лет они несли только боль.

К концу обеда у Жака зазвонил телефон, заставив меня вздрогнуть от резкого звука. Оказалось, привезли покупки. Чудеса продолжались! Жак предложил мне немного отдохнуть и спросил, хочу ли я разобрать одежду сама или вместе с ним. Спросил! Меня! Моего мнения! Я выбрала одиночество, и совсем неожиданно он спокойно принял мое решение.

Я целый час раскладывала и развешивала вещи в шкафу. Дрожащими пальцами, осторожно, чтобы не испортить, касалась приятной на ощупь, милых расцветок верхней одежды, тонкого ажурного белья, мягких кожаных туфель и босоножек, и множества разных женских мелочей. Последние пять лет у меня практически ничего не было, та пижама, в которой меня нашел Жак, служила мне несколько месяцев. Разобрав пакеты, оставшееся время, выделенное мне для отдыха, я потратила, чтобы не спеша принять душ, наслаждаясь водой и тонким нежным ароматом геля, а потом просто сидела на краешке кровати, упивалась покоем и тишиной.

— Почему ты не переоделась? — чуть нахмурился Жак, зайдя в спальню, предварительно постучавшись и увидев меня в той же майке.

Опустив глаза, я нервно сжала руки в кулаки и шепнула:

— Ты не сказал, что мне можно что-то надеть… из этого.

Жак опустился напротив меня на колени, сел на пятки. Обхватил большими теплыми ладонями мои сжатые кулаки и, неожиданно наклонившись, начал покрывать их осторожными поцелуями. Это было так необычно и непредсказуемо, так остро ощущалось его горячее дыхание на моей коже, что я даже дышать перестала. Замерла и, закусив губу, таращилась на черноволосую макушку склонившегося над моими коленями мужчины.

Наконец, он поднял лицо и глухо, с ощутимой грустью попросил:

— Прости, не подумал. Все эти вещи твои. Носи, меняй, как тебе заблагорассудится, да хоть выкини. Тебе не надо спрашивать у меня, надевай что хочется и как хочется. Как только ты немного придешь в себя и восстановишься, мы купим еще много других, каких захочешь. Согласна?

— Да, — хрипло шепнула я.

Я сплю! Потому что это сон, долгий и прекрасный; обещания, поцелуи, стоящий передо мной на коленях оборотень, от которого альфой разит так, что дыхание у волчицы перехватывало — всего этого просто не может быть. Жак, словно подслушал мои мысли, встал и его движение, его ладонь, которая вынудила и меня встать, дали понять, что во сне все так остро не ощущается. Открыв створки шкафа, Жак бережно поставил меня перед собой, затем словно одеялом окутал со всех сторон, заставив окаменеть. Вновь его дыхание остро чувствуется, шевелит волосы у меня на макушке, а поросшие волосками предплечья скользят по моей чувствительной коже, заставляя взбудораженных мурашек носиться по всему телу.

— Солнце уже не опасное, поэтому предлагаю погулять по берегу, согласна?

Сейчас я вновь смогла лишь кивнуть, сосредоточившись на слишком тесном соприкосновении наших тел.

— Тогда выбери наряд для прогулки и одевайся. Может, ноги захочешь помочить в океане.

Поцелуй, осторожный и короткий, в висок, затем меня выпустили из захвата. И снова я одна в комнате, сердце колотится, ладони вспотели от волнения и непривычного «общения». А передо мной на выбор столько красивых нарядов! Когда-то давно я читала сказку про Золушку и именно в этот момент совершенно неожиданно всколыхнулась фантазия: ну прямо, как настоящая героиня той истории, готовлюсь к своему первому балу. Пусть на берегу и наедине с мужчиной, но как во всамделишной сказке. Луна, как же давно меня не посещало воображение, я почти забыла про свои сказки.

Вытерев одинокую слезу, слезу радости, бесшумно ступая вдоль шкафа и затаив дыхание, я выбирала! Себе! Наряд! Желтый сарафан на бретелях, с широкой юбкой до голени. И легкие светлые шлепанцы. Свои буйные кудри я заплела в длинную косу. Когда Жак зашел за мной, я стояла у шкафа, чуть расставив руки, боясь помять новую красивую вещь.

А дальше, дальше я все же уверилась, что попала в сказку. И где-то в другой реальности, иначе как объяснить, что на берегу мы кормили чаек, бросая им что-то из захваченной из дома корзины. Стайка птиц носились вокруг нас и громко кричала, требуя еще и еще. Некоторые настолько наглели, что слегка щипали клювами и коготками цеплялись за вытянутые к ним ладони. Но это было настолько здорово и весело, что царапины не имели значения.

После мы бродили вдоль берега, на мелководье. Жак ни разу меня не поторопил, даже когда я с полчаса просто стояла и смотрела на горизонт, наслаждаясь шумом прибоя и ощущая, как белые барашки волн омывают мои ноги.

На закате Жак разжег костер в каменном костровище на границе сада и песчаной косы. Видимо, он заранее поставил там пару плетеных кресел с подушками и круглый столик. На ужин мы ели таявшую во рту рыбу, пожаренную на костре, пили белое вино, я впервые попробовала этот напиток, и молча наблюдали за погружавшимся в черный океан красным солнечным шаром.

В наш сказочный вечер жестокая реальность ворвалась с неожиданным звонком телефона. Жак нахмурился, увидев номер, и сразу ответил. Его короткое «Слушаю», а дальше мой отличный волчий слух позволил услышать важный разговор. В замке Морруа был взрыв, есть пострадавшие — люди; все веры живы, но сам факт. Глава клана Тьерри Морруа и его пара Милана улетели в Альпы, чтобы обезопасить ее, хрупкую полукровку. Покушение организовал Фабиус де Лавернье и за ним ведется полномасштабная охота. С территории, подконтрольной Европейскому совету кланов, его живым не выпустят. Современные технологии и исторически тесные связи веров больше не позволят безумцу шляться по миру безнаказанным.

С каждой следующей новостью я содрогалась в душе, только в конце удивилась, когда собеседник Жака посоветовал усилить охрану «твоей Маризы», а он рыкнул: «Я сам знаю!» Завершился разговор смехом невидимого собеседника. Какой ужас, такой кошмар, ведь зверь Фабиус на свободе, а они смеются, весело так, беззаботно. Неужели ни капельки ни боятся мессира?

Похоже, последнее я спросила вслух, потому что Жак встал и пересадил меня к себе на колени. А потом снисходительно, но не обидно хмыкнув, ответил:

— Мессиром мы зовем Тьерри Морруа. По закону права, уважения и силы. Фабиус, как обычно, незаконно присвоил себе этот титул. Тьерри - самый сильный и мудрый вер на земле. А Лавернье — одержимый; стоит ему где-то засветиться, выползти из норы в приличном месте, его травят как бешенного пса. И вокруг себя он собрал самых слабых и больных разумом. Как ты слышала, единственное, на что он решился, — ударить исподтишка, в спину. Подкупил строительного подрядчика и подорвал часть замка. Не рискнул вызвать Тьерри на бой. Не бойся, Лапушка, все будет хорошо. Наши спецы его ведут, долго он не проживет.

Я кивнула, принимая его слова к сведению. Озвучивать свои мысли без страха и вслух я пока не научилась. Но кивнуть же можно?

— Посидим еще или в дом вернемся? — уточнил Жак, а я затрепетала от простого вопроса.

Снова выбор и только за мной. Но я опять кивнула, открыть рот пока трудно. И мы остались сидеть в одном кресле у весело, уютно потрескивающего костерка, глядя на бескрайний океан и звезды. Как в детстве… Ветер трепал волосы и подол платья. Сначала я сидела с прямой спиной, но Жак, чуть надавив, вынудил меня опереться ему на грудь. И пусть сначала было страшно, пришлось усилием воли заставить себя расслабиться, зато потом я пригрелась в его руках и не заметила, как уснула под шум прибоя.

Глава 6

Впервые за много лет я проснулась не резко, как от удара или окрика и с заполошно стучащим от страха сердцем, а медленно, неторопливо открыв глаза. Выспалась. Моргнула пару раз, и вот, когда отметила, что еще раннее утро — в окна заглядывает рассвет — проснулись и все мои страхи. Я нервно глянула вниз, на тяжелую мужскую руку на моем обнаженном бедре. Убедилась, что на мне привычная белая майка, мягкая и очень приятная для кожи и с зачастившим сердцем, не оборачиваясь, дюйм за дюймом, чтобы не разбудить Жака, выбралась из-под его руки и сползла на пол. Прижав ладонь к груди, выглянула поверх кровати, чтобы осмотреть мужчину, с которым мне так хорошо спалось.

Жак тоже спокойно спал на боку. Нет, не притворялся, выглядел совершенно расслабленным, чем я и воспользовалась, чтобы вдоволь и безнаказанно прогуляться взглядом по его большой сильной фигуре. Тем более, на нем только легкие бежевые шорты. Веры клана Лавернье никогда не заморачивались скромностью или приличиями, частенько ходили по двору и в чем мать родила. И сам бывший хозяин мучил меня голым или в домашних штанах, но никогда не волновал «физически», наоборот, его обнаженное тело вызывало отвращение и страх, тем более, после нескончаемых издевательств. А сегодня и сейчас, затаив дыхание, я впервые в жизни любовалась мужчиной, физически совершенным и мужественным.

Он не был идеальным, хищные, даже зловещие черты его лица и во сне не сгладились, выступившая синева щетины только усугубила эту жесткость, резкость. Иссиня-черные короткие волосы контрастируют с белизной подушки, как и загорелая кожа. Плечи бугрятся мускулами. Я почти неосознанно, поддавшись необъяснимому порыву, осмелилась протянуть руку и кончиками пальцев коснулась предплечья огромного вера, точнее, черных волосков на коже. Невольно улыбнулась, ощутив его тело. Но смелость быстро сменилась привычным страхом и я прекратила вольности.

Ну и что мне дальше делать? Посидев на полу еще минут пять, я решилась на вопиющее нарушение прежних правил, вколоченных в меня де Лавернье, — собралась без спроса выйти. Видимо, под впечатлением от вчерашнего, невероятного и самого сказочного в моей жизни дня подумала, что за своеволие, если и накажут, но не убьют.

Приоткрыв дверь на террасу, я выскользнула в сад, прошла мимо бассейна и направилась на берег. Теплый ветер трепал майку и длинные волосы. Меня словно магнитом притягивал бескрайний океан с полоской розовеющего неба, от которого было невозможно оторвать взгляд. Остывший за ночь песок приятно освежал босые ноги. Я минутку сомневалась, можно ли сесть, ведь тем самым могу испортить ажурные, очень милые трусики. Но раз уж и так рискнула прийти сюда без спроса, поэтому села и, обняв руками колени, любовалась рассветом, наслаждаясь шумом набегающих волн и покоем. Как же давно, наверное, с прошлой жизни я не ощущала в душе покой!

По берегу деловито ходили чайки, что-то клевали, поглядывая на меня, а я вспоминала, как мы с Жаком вчера кормили этих красивых, но довольно наглых птиц. Мысли сами собой закрутились вокруг этого вера. Признать его своим не хватало смелости и веры в чудеса, ее во мне давно выжгли серебром. Но надежда не зря умирает последней, а раз я еще жива, то живет и она. Жак… грозное имя, страшный демон, рубивший головы себе подобным. И в то же время был мягким и заботливым со мной, как самые прекрасные веры на свете — мои родители.

Воспитанная в католической вере доном Саллесом, я представляла свою будущую пару совершенно иначе, неким ангелоподобным блондином с зелеными глазами и, сейчас понимаю, с насколько наивными, не от мира сего, идеалами и устремлениями. Поэтому, впервые увидев Фабиуса, жестоко обманулась. А вот, на первый взгляд, демоноподобный Жак, наоборот, оказался другим, гораздо лучше, чем в моих мечтах, реальнее, но светлее и сильнее. Настоящий герой!

Еще недавно моей заветной мечтой был просто побег или, на худой конец, смерть, а сейчас во мне возрождается жажда жизни, ведь солнце каждое утро продирается сквозь тьму и освещает мир. Наверное, поэтому меня потряс сегодняшний рассвет. А побег…Стоит честно признаться самой себе: меня сломали, и дух, и тело, даже представить страшно, что будет за пределами этого дома. Этого берега. Без Жака. Меня пугает все без исключений: люди, оборотни, даже незнакомые звуки. Куда идти, если за каждым углом может встретиться очередной де Лавернье — чудовище в ангельском обличье?

Вода манила и я, встав, забралась по голени в воду, наблюдая за ласкающими ноги белыми барашками. Жаль, плавать не умею…

От размышлений меня отвлек запах, чужой, мускусный, тяжелый, заставил нутро сжаться от страха; волоски встали дыбом на затылке. Оборотни! Я резко обернулась и замерла, затравленно глядя на медленно приближающихся ко мне двух здоровенных веров. Они следили за мной в странном напряжении, как если бы боялись спугнуть добычу, один качал головой и подзывал к себе жестом… Выйти из воды? И все это, не проронив ни слова, только шум прибоя. Я тоненько заныла, в панике оглядываясь. Водой не уйти, я не умею плавать, к дому не прорваться, обступают с двух сторон, на полпути догонят, скрутят и…

Когда паника окончательно накрыла меня с головой, из дома выбежал Жак. Видно, соображала я плохо, зато сработал инстинкт волчицы. Миг — и она, выскочив из человеческих тряпок, рванула к своему волку. Еще миг — и я осознаю, что трусь головой о ноги Жака, поскуливая и прижимаясь к нему трясущимся волчьим телом, прячусь как последняя забитая шавка за хозяина. Стыда не было и в помине, меня охватил ужас — вдруг эти чужаки-веры от де Лавернье… пришли за мной…

Жак яростно рыкнул на незнакомцев, и один из них неожиданно пояснил:

— Жак, она сидела, а потом резко зашла в воду. Мы побоялись, что… может утонуть, мало ли чего, вдруг волной смоет, решили подстраховаться.

— Позвали бы меня! — зло рявкнул Жак, одновременно подхватывая мою мохнатую тушку.

Поднял, прижал к себе. Задние лапы моей трясущейся волчицы оказались у него на поясе, передние — на широких плечах, а вот морда уткнулась во вкусно пахнущую, крепкую шею. Какое безрассудное доверие: открыть собственное горло, особенно когда руки заняты!

— Ты трое суток без сна, хотели без шума только попросить выйти из воды, не более. Кто ж думал, что так… напугаем, — еще более неожиданно, виновато пробасил второй вер.

Оба кивнули и шустро удалились. Жак повернулся со мной на руках, словно давая возможность убедиться, что «плохие дяденьки» ушли.

— Лапушка, это наши соклановцы, не бойся их, они охраняют периметр. И не прикоснутся к тебе. Прости, разоспался что-то, не почуял, что ты проснулась и гулять пошла.

Слушая тщательно контролируемый, ровный голос моего заступника, скрывающий его бушующие эмоции, я пыталась осознать, нет, скорее переварить немыслимое — он не наказал меня за самоволие, а извинился… за то, что проспал мое пробуждение. Я даже успокоилась, дрожать точно перестала, но Жак не выпустил меня из рук, хотя веры крупнее обычных волков, и несмотря на худобу и юный возраст, моя волчица весит немало.

— Ты хотела поплавать, Мариза? — ласково спросил Жак, потершись виском о мою морду, лежащую у него на плече.

Это было так неожиданно, так нежно, так… что внутри у меня разлилось приятное тепло. Пришлось кивнуть и по-волчьи тявкнуть «да», хотя плавать я точно не собиралась, — хотелось сделать ему приятное в ответ. И тут Жак заставил меня напрячься — со мной на руках направился прямиком в воду. Хочет кинуть в воду поплавать?

Сжав на нем лапы, я ждала какой-нибудь неприятности, если не гадости. Но, зайдя в воду по грудь, Жак крепко держал меня одной рукой, а второй — поглаживал мою наполовину промокшую тушку. Осторожно, будто играя, чуть покачиваясь на волнах. Мне кажется, он был доволен жизнью и нашим совместным «плаванием», больше похожим на купание ребенка. Вдыхая его терпкий, смешанный с солью аромат, я забылась, расслабилась, отдалась на волю волчицы. Природу не обманешь, звери чуют друг друга на совершенно ином уровне, чем люди. Без фальши и предрассудков. Вот и я-человек боялась неизвестности, а моя животная половинка ощущала покой и полностью доверилась своему волку, что заметно «выглядывал» сквозь черные, такие необычные глаза Жака.

С рук он спустил меня у самого берега, видимо, чтобы напоследок «помочила лапы» самостоятельно. Не успела я попрыгать и порадоваться, как высокая волна накрыла меня с головой и перевернула вверх тормашками. От неожиданности я чуть не захлебнулась. Но «чуть» не случилось, потому что в следующее мгновение Жак выдернул меня из воды и взволнованно пообещал:

— Не бойся, родная, что бы не случилось, я рядом и помогу! Всегда и во всем.

Осторожно опустил меня на песок и, пока я отфыркивалась и отряхивалась от воды, — снял с себя мокрые шорты… Я чуть не подавилась, наблюдая за ним. Мне показалось, что Жак испытывал удовлетворение от того, с каким ошеломлением я таращилась на него, полностью обнаженного. На мужской, заметно напряженный, большой «ствол», покачивающийся из стороны в сторону, особенно.

— Побегаем немного? А, Мариза? — предложил он с едва уловимой усмешкой, необидной, игривой.

Миг — и рядом не обнаженный мужчина, а мощный, матерый волчище больше меня раза в три. Стал в паре шагов, похоже, чтобы не давить «харизмой», не пугать до икоты. Затем черный зверь трусцой побежал вперед, предлагая самой решить: с ним я или нет. По-настоящему мне довелось побегать в волчьей ипостаси лишь однажды, когда сбежала от Кровавого дона впервые. В следующее мгновение я бросилась за своим Волком не раздумывая. Он, кося на меня глазом, убеждаясь, что не отстаю и не задыхаюсь, бежал быстрее, позволяя ветру сушить мех и свистеть в ушах. Перед глазами мелькал его хвост, мощные лапы оставляли следы на песке, в какой-то момент я ощутила себя будто в стае, как в детстве. Когда впереди бежит вожак, мне спокойно и свободно до того, что кажется будто лечу на крыльях, душа и сердце тоже летят, поют…

Огромный черный волк неожиданно остановился, задрал голову и — завыл, издал боевой победный клич в сторону восходящего солнца. Я поддалась этому волшебному порыву, чувству стайности, причастности к чему-то большему и родному. А может и не я, а моя волчица вторила своему волку — исторгла из глотки непривычный, непозволительный недавно звук. Тоненький, сиплый, робкий, этот вой был еще и сладким, и освободительным как ливень после засухи, он словно очищал грудь от скопившихся кошмаров.

Волчица резко замолчала, испугавшись своего порыва, но волк подошел ко мне вплотную и, медленно склонившись, прислонился лбом к моему лбу, слегка потерся, успокаивая, ободряя, поощряя. А потом и вовсе смутил — лизнул раз-другой, затем и всю волчью мордочку облизал. Завороженная, охваченная незнакомыми, но такими приятными ощущениями волчица опасалась шелохнуться, чтобы не испортить момента. Да мы с ней просто не знали, как себя дальше вести, и оттого замялись и ждали подсказок: что дальше?

Наш Волк решил, что ласки достаточно и повернул обратно, к дому, но, услышав мой облегченный выдох, обернулся с грустной, понимающей «усмешкой» на жутковатой звериной морде.

Вернувшись в спальню, Жак предложил мне смыть соль и песок и переодеться к завтраку. Судя по подробным «инструкциям», он понял, что без разрешения я не трону, не сделаю, не позволю себе ничего «лишнего». Но даже стоять в душе под упругими струями теплой воды, ощущать, как стекает ароматная пена с тела, как касается кожи мягкое полотенце, впитывая влагу. Или даже как скользит расческа по длинным волосам, или мягко струится ткань вчерашнего желтого сарафана — это все непередаваемое удовольствие для стосковавшейся по обычным радостям жизни женщины. Я не торопилась, мне же разрешили, значит можно в полной мере наслаждаться тем, чего меня лишили на целых пятнадцать лет. Я вспоминала, каково это — быть ухоженной, красивой и чистенькой.

Новый день с Жаком оказался еще более сказочным, чем вчерашний. Раннее утро с забегом по пляжу. Потом он попросил меня помочь с завтраком, затем — с обедом и ужином. Признаться, учил резать овощи и хлеб, жарить мясо. Как ни печально и горько и в какой-то степени стыдно это осознавать, я оказалась вообще не приспособленной к самостоятельной жизни, даже элементарные кухонные навыки, как открыть холодильник и нарезать мясо и салат, были бы для меня проблемой. Благо учиться этим премудростям под руководством своего Волка было занимательно и весело.

Я забывала про свои кошмары при виде ножа в мужских руках, ведь, в отличие от де Лавернье, Жак ловко управлялся с ним, нарезая соломкой овощи для салата, а не угрожая мне. Он тонкими пластинками резал мясо, которое потом жарил и сразу выкладывал на тарелки, а не полосовал мою кожу. И доверил мне порезать ароматный хлеб и свежие фрукты и измельчить пряную зелень. Все это сопровождалось пояснениями, предложениями попробовать, понюхать, сравнить, потом меня частенько кормили с рук, превращая прием пищи в забавную игру.

Было страшно ошибиться, поверить, а потом лишиться этих моментов. В отличие от Жака, я не хохотала на весь дом, а только улыбалась уголками губ, робко и неуверенно, а главное — молчала, внимая ему, послушно следуя указаниям. Но целый день радужных ощущений и удовольствий — не забыть!

Еще мы посмотрели несколько комедий, познакомили меня с попкорном, а уже вечером, после страшного фильма про катастрофу планетарного масштаба, Жак неожиданно улегся на диван, положив голову мне на колени, и попросил помассировать ее.

Мне кажется, он дремал под мои мерные, осторожные и ласковые движения. Я зарывалась пятерней в его волосы, жаль, короткие, и наслаждалась их шелковистостью. И самими прикосновениями, которые не вызывали отчуждения и отвращения, не казались неправильными и грязными. Голова Жака на моих коленях, под моей рукой, каждое ощущение его близости были такими необычными, непривычными, но правильными и необходимыми.

Жак мерно дышал, а я смотрела на выступающий кадык на крепкой мужской шее и поражалась, что этот вер мне настолько доверяет. Саму жизнь! Внутри все вибрировало от эмоций, чувств и ощущений — так много нового случилось! Я не хотела отрывать ладонь от его головы, чтобы не разорвать связь. В какой-то момент мне нестерпимо захотелось не только зарываться в его волосы, а коснуться лица. И я решилась! Трепетно, осторожно прошлась по лбу и бровям, погладила скулы и щеки, ощущая подушечками пробивающуюся щетину. Расхрабрилась и коснулась манивших меня тонких губ, погладила их, ощущая теплое дыхание своего Волка.

Потом совсем осмелела. Мои пальцы спустились к шее, потрогали кадык, ямочку между ключиц. Добрались до волос на груди вера, ощутили их шелковистость на мощном мужском теле, от которого шло приятное тепло. Я вздрогнула, когда Жак перехватил мою ладонь, а он поднес ее к своим губам и, поцеловав каждый палец, бережно прижал к груди.

Чуть погодя Жак отнес меня в спальню на руках. Надев после душа новенькую ночную рубашку, я посетовала, что полюбившаяся мне майка, скорее всего принадлежавшая моему Волку, осталась на пляже. Будет жаль, если утонет. Только я забралась в кровать, дверь открылась — пришел Волк. В пижамных штанах… Мое сердце испуганно затрепыхалось, в голове завертелась куча страшных предположений: зачем он пришел?..

— Прости, я понимаю, что пугаю тебя, но придется тебе привыкать ко мне в своей постели. Пары всегда спят вместе. Хорошо? — ответив на мой невысказанный вопрос, Жак лег рядом и взял меня за руку.

И пусть я сомневалась в этом утверждении, не была готова «спать вместе», молча привычно покорно кивнула.

Удивительно, но заснула я быстро и со спокойным сердцем, и с мыслью, ошеломляющей в своей рискованности и бесстрашии: «Лучше вновь ошибиться и умереть, чем быть бессловесной и вечно дрожащей тварью. Так почему бы мне не поверить только одному — своему Волку?! Паре! Которого слишком долго ждала и встретила наконец. Жуткому, сильному, мудрому и в тоже время заботливому и нежному. Моему!» И впервые уверенный, согласный отклик волчицы вторил этой мысли: чувства зверя никогда не лгут, в чем за десятки лет плена я убедилась много-много раз.

Глава 7

На роскошном ковре с мягким высоким ворсом, зеленой полянкой раскинувшемся посреди просторной и светлой гостиной, оказалось очень удобно и комфортно сидеть. А еще с интересом сродни детскому и таким же удовольствием распаковывать целых три коробки, которые час назад мне принес Жак. Сегодня шестой день с момента нашей встречи и каждый из них был лучше предыдущего, ярче, неожиданней, добрее.

Сказка становилась все более реальней и осязаемой, ведь мой Волк не расставался со мной дольше, чем на несколько минут и постоянно касался, поглаживал, целовал руки, объяснял, показывал, рассказывал. И, что не менее важно и ценно, привлекал к самым необычным для меня занятиям. Учил готовить и начал с самого простого, на его взгляд, блюда — омлета. Как оказалось, готовить для себя, по своему личному вкусу — это сплошное удовольствие. К тому же — еще и капелька уверенности на будущее, что я стану вполне самостоятельной женщиной, способной о себе позаботиться. Ведь раньше готовила прислуга, я даже не представляла, как пользоваться плитой и сковородкой или как вскипятить воду.

За двадцать восемь лет плена в моих знаниях о жизни, быте и даже происходящем в мире образовалась огромная дыра. А за последние пятнадцать — я, наверное, безнадежно отстала от жизни и теперь на многое смотрю как туземец на цветные бусики и зеркальце, с восторгом и жадным, но весьма опасливым, напряженным любопытством.

Жак будто бы нащупал скрытую в моей душе щель в окружающий мир, которая с каждым открытием становилась шире, сквозь которую на свободу лезли природное любопытство и жажда жизни. Кошка, которую кусает змея, боится веревки, так говорили на моей родине. Но несмотря на дикий, мучительный страх совершить ошибку, за которую накажут, я маленькими шажками шла вперед, раз уж пообещала себе довериться своему Волку. Потому что, если не он, моя пара, — тогда больше некому верить! Да и незачем!

Поэтому я старательно, порой неимоверной силой воли, переступаю через свои страхи и учусь жить заново. Вот и сейчас, спиной, особенно плечом и бедром ощущаю прижимающееся ко мне мужское тело, его тепло и терпкий аромат, от которого с восторгом скулит у меня внутри волчица. И как ни странно ощущать это еще и кожей, — несокрушимую силу и надежность моего вера. Меня по-прежнему пугают чужие запахи и резкие звуки, трепещет душа и громко стучит сердце в присутствии мускулистого Жака, но, благодаря стремлению каждого оборотня найти себе пару, я, еще и с одобрения моей волчицы, привыкаю к нему. Она буквально заставляет меня доверять именно ему, только ему.

Когда на второй день Жак, готовивший ужин, сунул мне в руки нож и попросил нарезать овощи для салата, я с минуту тряслась, уговаривая себя, что это не коварная игра, не проверка на вшивость, что за ошибку не ударят по пальцам или не полоснут по горлу. А мой Волк тем временем отправил рыбу в духовку запекаться и стоял спиной ко мне, посматривая на телевизор и помешивая на плите восхитительно пахший лимоном и зеленью соус. Конечно же, он чувствовал мой страх, видел мое состояние, но дал время собраться и выполнить, в общем-то, простую, а для меня — сложнейшую задачу.

С того дня и повелось: под руководством «кормильца» мы вместе готовим. Я сперва и подумать не могла, насколько объединяет кухня, насколько крепкую веревочку доверия между нами «ножи и вилки» протягивают…

— Жмешь на эту кнопку и ноутбук включается, — отвлек меня от приятных мыслей Жак. — Подожди, ему надо время, чтобы загрузиться…

Внушительная ладонь лежала поверх моей руки, передвигая ее в нужные места и управляя. А сам Жак все плотнее словно обволакивал меня, нависая, но уже, кажется, не сильно «давил» своей фигурой и сущностью на психику. Очень медленно, но я действительно привыкала ощущать его всегда и везде рядом, близко-близко. И при этом не сжиматься в каменный, испуганный комок.

— Для чего он нужен? Этот… ноу…

— Ноутбук — это переносной компьютер, ты знаешь, что это такое?

Я виновато качнула головой, но Жак не дал мне расстроиться от осознания собственной ограниченности, спокойно пояснял, нажимая на кнопки с буквами:

— Вот тут специфический электронный блокнот для записей, плюсом идет телевизор, здесь возможность общения с кем угодно, и неважно, где этот «кто-то» живет…

Жак показывал кучу цветных картинок, новостных каналов и даже фильмов. Я восторженно и шокировано смотрела на монитор этого замечательного устройства, казавшегося мне волшебным, и боялась дотронуться, вдруг сломаю! Рядом дожидались своего часа еще два не менее занятных аппарата: мобильный телефон, или смартфон, и айпод, или, как пояснил Жак, электронный музыкальный проигрыватель. Он даже на него тысячи музыкальных произведений разных жанров и направлений «закачал» и теперь я в курсе этого «новомодного» слова для «туземки», которая пятнадцать лет даже телевизор не видела, а последний год обходилась лишь старой пижамой.

А Жак продолжил демонстрировать мне возможности фантастического девайса, как он его назвал, поясняя каждое свое действие. Спустя час я «набрела» на захватывающе интересный документальный фильм про исследователей морских глубин и, затаив дыхание, любовалась потрясающими воображение видами подводного мира. Они были такими красивыми и невероятными, что я вскоре поймала себя на том, что невольно улыбаюсь, глядя на экран. А ведь даже и не помню, когда последний раз улыбалась так широко и не задумываясь о последствиях.

Я обернулась к Жаку, наверное, подсознательно хотела разделить с ним радость и замерла, поймав его пристальный взгляд. Он наблюдал, казалось, всем телом нависал надо мной, а я, чуть приподняв голову оказалась в самой беззащитной позе, с открытым горлом. Мы замерли глаза в глаза, его теплое дыхание касалось моего лица, а взгляд, темный, жадный, какой-то буквально голодный, едва ли не осязаемо ласкал меня. Тонкие губы поджались, кадык дернулся, будто Жак сглотнул. Я услышала звук треснувшей ткани, краем глаза заметила, что волчьи когти, выросшие на его пальцах, прорвали толстый ковер в паре сантиметров от моего колена. Видно, вер до судорог в пальцах хотел дотронуться до меня, но не позволил себе, и с помощью когтей сдерживается.

Пусть я так и осталась девственной, живя с де Лавернье, но невинной я быть давно перестала, научилась распознавать каждый оттенок темных мужских желаний. И сейчас отчетливо осознала, что Жак до дрожи хочет меня как женщину, даже его аромат стал гораздо ярче, гуще, «похотливее», жаркой волной мужского желания накрыв меня, с головой выдав своего хозяина. И все же мой Волк не двинулся, так и сидел, замерев, олицетворяя мужское терпение и силу воли. А я боролась со своими страхами, неумолимо грозившими утопить меня, захлестнуть паникой. Разве за шесть дней забудешь о десятилетиях пыток, тысячах ран и «брачных меток», из которых потом хлестала кровь и долго заживала шкура.

Но! Но я пообещала себе последний раз довериться судьбе, поверить в существование истинной пары, не зря же о них родные говорили. Я же когда-то видела и чувствовала счастье, нежность и любовь.

Жак медленно поднял руку, коснулся моей щеки и погладил, мягко, осторожно, с грустной нежностью, — наверняка распознал в моих распахнутых глазах мучивший меня ужас перед любой близостью. И я решилась на ответный шаг, ну хотя бы в качестве попытки извиниться за свои страхи. Отчаянно уткнулась лицом в его шею и прижалась к нему, даже на колени к нему забралась.

— Лапушка ты моя, родная, любимая! — хрипло шепнул Жак, обнимая меня слишком крепко, даже чуточку больно, но почему-то страх отступил.

Больше того, почуяв «рыкливую» вибрацию в груди Жака, моя волчица радостно встрепенулась и наверняка бы распустила хвост и словно щенок суетливо елозила, пытаясь придвинуться теснее к этому благотворному «источнику». Внутри меня разлилось звериное спокойствие и тепло, которое и мне помогло расслабиться.

Но покой разорвал в клочья резкий звук телефонной трели. Под моим напряженным взглядом Жак ответил на звонок, выслушал собеседника, который неожиданно говорил с ним на неизвестном мне языке, а потом, отложив телефон в сторону, обхватил мое лицо обеими ладонями. Заглянул мне в глаза, улыбнулся и, неожиданно наклонившись, коснулся моих губ нежным поцелуем. Всего на несколько мгновений, затем горячо лизнул мои губы — и все. Я ни испугаться не успела ни проникнуться.

Жак пересадил меня со своих колен на ковер и, придвинув мне ноутбук, улыбнулся:

— Развлекайся, Мариза, а я займусь нашим обедом.

— Можно мне с тобой? — робко, едва слышно попросила я, удивив и себя, и Жака.

Но еще более удивительно — так это легкая тень сожаления, скользнувшая по лицу моего Волка, хотя мне и показаться могло, и впервые полученный отказ:

— Нет, милая, обед я лучше сам в этот раз приготовлю. А ты посиди здесь пожалуйста, поработай с техникой и не выходи из дома.

Дождавшись моего согласного кивка, он ушел. А я еще с минуту смотрела на дверь, надеясь, что он вот-вот передумает и вернется за мной. Мой большой Волк в свободных штанах и легкой рубашке, как он сам выразился, домашней одежде. Я много лет стремилась к одиночеству, которое означало отдых и относительный покой, а сегодня впервые ощутила тоскливое, разъедающее нутро беспокойство, оставшись одна. Без Волка. Слишком быстро я привыкаю к его присутствию, прикосновениям, заботе и защите. А оказавшись в одиночестве, напоминаю выброшенную на берег рыбу — задыхаюсь от страха.

Минут десять я старательно изучала возможности ноутбука, но тревога нарастала, отвлекая и сводя потихоньку с ума от беспокойства. А потом порыв ветра в окно принес жуткий запах. Чужака! Причем, оборотня! Не раздумывая, я ринулась на кухню, но, к своему ужасу, не обнаружила там Жака. И на кухне он не был после ухода, все было так, как мы оставили после завтрака.

Виллу охраняют веры из клана Морруа, я ощущала их запахи, когда менялся ветер или они передавали нам заказанные Жаком покупки. Сейчас же я явственно ощущаю чужие запахи, сразу несколько. За шесть дней хорошего ухода, питания, прогулок и пробежек вдоль берега, купания в океане и спокойной жизни мое самочувствие заметно улучшилось, восстановились способности вера. Помимо того, что исчезли все следы побоев, вернулись острое обоняние и слух.

За пределами дома что-то явно происходит, из-за отлива стих шум океана, и я различила рычание и странные приглушенные звуки… хлопки… будто оружие с глушителем «работает», как когда-то говорили торговцы оружием из окружения дона Саллеса. Паника накрыла с головой, я кинулась туда, где чувствовала себя в безопасности. В спальню! И пусть это не самое хорошее решение, ведь туда ведут стеклянные двери с террасы и никому преградой не станут. Но именно в спальне явственней всего ощущается запах Жака, именно там я обрела свою «новую» жизнь, приняла и поверила в нее.

Я чуть не споткнулась, потому что в окно увидела вера, которого Жак называл Жакру, настоящего гиганта. Он зловещей тенью возник будто из ниоткуда за спиной незнакомца, прятавшегося за деревом и державшего на прицеле бассейн. Даже на таком расстоянии я расслышала хруст позвонков, следом характерно обмякла голова чужака. Жакру увидел меня, поморщился, но, натянув зубастую улыбку, совершенно неожиданно помахал мне свободной рукой, приветствуя, мол все в порядке. Второй — он подхватил «ношу», закинул себе на плечо и чуть ли не насвистывая, унес прочь.

Дальше мой ошарашенный взгляд привлек бассейн, точнее дернувшийся цветок принцессы — роскошный трехметровый куст с яркими фиолетовыми цветами. Мгновение — и вот уже у его корней кто-то сучит ногами в армейских ботинках, словно… задыхается. Очередной «хруст» — и ботинки замерли, а потом и вовсе резко исчезли, кто-то невидимый уволок их хозяина. А вместо чужих ног по краю площадки бассейна прошел босоногий Жак с обнаженным торсом. Как матерый и смертельно опасный зверь на охоте, крадучись, принюхиваясь и высматривая добычу. То, что «ноги» его рук дело, я не сомневалась.

«На нас напали! — мысль острой иглой прошила сердце, сбивая ритм, заставляя меня леденеть от ужаса. — Это пришли за мной? Мессир желает вернуть свою игрушку?» Колени ослабли, задрожала каждая клеточка моего тела, мышцы будто в кисель превратились. Обмякнув, я опустилась на пол, а потом на четвереньках заползла в угол, где впервые слушала историю Жака. На берегу появился еще один вер, в волчьем облике, большой, жуткий, с вздыбленной холкой, с приоткрытой оскаленной пастью. Он рыкнул Жаку и завыл, приподняв морду, словно отмену тревоги объявил, потому что спина у моего Волка расслабилась, он тягуче медленно повел плечами, снимая напряжение. И наконец обернулся ко мне лицом, точнее — к дому.

Сжавшись в комок, обняв руками колени, я через окно и колышущийся тюль наблюдала за Жаком. Какой же он большой, моя пара! С широким разворотом плеч, сильными руками, великолепным торсом, смуглой, загорелой кожей, мускулистой грудью с коричневыми горошинками сосков, покрытой черной курчавящейся порослью, дорожкой сбегающей вниз и прячущейся за низко сидящим поясом штанов. Жак не носит нижнего белья, это я выяснила, когда мы первый раз купались в океане, видимо, предпочитает «свободу» и легкие широкие штаны, не стесняющие движений. И как мой Волк выглядит без штанов я тоже знаю: слишком мужественно, даже пугающе с этим почти постоянно немного напряженным, а порой и сильно напряженным «стволом», увитым венками.

Жак обнажался легко и без стеснения, и я волей-неволей привыкала к его телу, рассматривала, но никогда не требовал, не просил, не намекал потрогать его интимным образом. Ни разу! Хотя я видела, насколько желанна ему и насколько ему трудно сдерживать свои желания в узде.

Пока я любовалась своим Волком, он осматривал территорию и, судя по звукам, слушал доклады охраны о ситуации вокруг виллы. Затем он прошел на террасу, мне кажется, ведомый моим запахом. Увидел меня, трусливо забившуюся в угол, шумно выдохнул и опустился на колени рядом.

— Мариза, лапушка моя, не бойся, все закончилось. Я же обещал тебе, что никто и никогда больше не прикоснется к тебе. Ты только моя! Родная и любимая. Слышишь? — он говорил тихонько, ласково, будто с затравленным зверьком.

Мой рваный вдох-выдох — и я распрямившейся пружиной кинулась к нему, в его объятия, под его надежную и нежную защиту. Я с трудом сдерживала рыдания, судорожные всхлипы смешивались с облегчением, ведь вот он — здесь, со мной. Его сильные руки ласково гладят меня по волосам и спине, прижимая к обнаженной, разгоряченной схваткой груди.

— Это жалкая, к тому же безумная попытка уцелевших наемников де Лавернье заслужить его прощение за потерю поместья и тебя. Их больше нет, никого, мы всех зачистили. Скоро и самого его не будет, я тебе обещаю.

— Я так испугалась за тебя и за себя, — просипела я, впервые не отвечая на вопрос, а выплескивая слова по собственному желанию.

Только сейчас, снова ощутив дыхание смерти, пусть и чужой, я осознала, что без него — как неживая; Жак — мое сердце, потому что мое собственное давно умерло.

Мы стояли на коленях в объятиях друг друга. Я прижималась лицом к груди своего Волка, задыхаясь от накала эмоций, упивалась его запахом, только сейчас осознав, как много он значит для меня. Он больше не давил и не пугал своими внушительными размерами, наоборот, будто прятал, заслонял от опасностей мира. Задрав голову, я смотрела в лицо Жаку и любовалась глубокой чернотой глаз, согревающей меня. Проникалась непоколебимой уверенностью, что отражалась в них, обещала мне защиту и спокойствие. Наслаждалась нежностью, которая окутывала меня мягким пледом, проникала в каждую клеточку. И сама загоралась от желания, полыхавшего в глазах моего Волка, которое разжигало у меня внутри пока еще непонятное и неизвестное пламя, рождая томление внизу живота и тянущую пустоту.

Мы замерли, глядя глаза в глаза друг другу. Под моими ладонями гулко и все быстрее колотилось сердце Жака, а его ладони крепко держали мои плечи, словно он опасался, что я сбегу. Сложно сказать, что нас толкнуло, сначала мы потянулись, чтобы коснуться лбами, еще ближе заглянуть в глаза друг другу и встретиться губами…

Мягкий, нежный и успокаивающий поцелуй Жака изменился — постепенно становился более глубоким и страстным. Вкус, запах, близость разгоряченных тел будоражили мои чувства, сперва скованные страхом из-за нападения треклятых подельников Фабиуса, а потом, оголенные колоссальным облегчением, как будто оживали. Совсем скоро наши поцелуи превратились в горячий поток страсти, который накрыл меня с головой. Секунда — и жалобно пискнувшее платье двумя тряпками упало на пол, видимо, вместе с бельем. Потому что я всей кожей ощутила полную свободу и прохладу простыней на кровати. А в следующее мгновение меня захватил в плен своих рук и губ Жак — ласкал шею, грудь, живот, бедра, везде… Сердце колотилось уже где-то в горле, страха не было — то ли Жак не давал ему власти, не давал ему шанса своим жаром и напором, то ли парный инстинкт наконец-то проснулся. Мой Волк не позволял мне отодвинуться, задуматься о происходящем.

Я пыталась оттолкнуть Жака, когда его язык прошелся от моего пупка до развилки между бедер, ошеломленно замерла, когда его рот накрыл меня в самом интимном месте. Дальше все происходило словно в сладком, чувственном тумане, мои ощущения и удовольствие затмили страхи и вбитые религиозным воспитанием «приличия», непереносимость близости прошла под страстным напором Жака. Он не дал мне ни шанса на сопротивление!

Вместе с болью ко мне вернулась ясность мысли, а Жака мой стон заставил замереть на несколько томительных мгновений. Он был явно потрясен, узнав, что я невинна — черные глаза полыхнули чем-то запредельно жутким, но, кажется, не менее жутко довольным. Мой мужчина что-то пробормотал, дал мне привыкнуть и расслабиться и продолжил, наверное, чересчур медленно и осторожно, но мне было настолько хорошо в его объятиях, что я вскоре подавалась ему навстречу. Жак удерживал одной рукой себя на весу, второй обхватил ладонью мое лицо и смотрел мне в глаза, следил… смотрел так, словно я последний глоток воды в его жизни.

В книгах и сериалах никогда не рассказывали о том, что бывает во время близости в подробностях. Только о счастье быть рядом с любимым. И сейчас, ощущая в себе плоть Жака, я не отрывала взгляд от его глаз. Нас словно спаяли в одно целое, правильное и совершенное, и от места единения по всему моему телу разливался жар и что-то тягуче горячее, напряженное, которое хотело найти выход.

Черные глаза напротив расплывались, я задыхалась от усиливающихся ощущений и все полнее раскрывалась, стремясь быть ближе к своему мужчине. А потом во мне словно снова распрямилась пружина, только уже не доверия к его рукам и объятиям, к силе и власти надо мной, а внутренняя, тело будто обрело крылья, что-то плеснуло жаром и растеклось, даря полет и чувство небывалого удовлетворения и неги, чистейшего удовольствия. Краем сознания я зацепилась за гортанный всхлип и поняла, что это мой собственный крик освобождения, того самого оргазма. Следом зарычал и мой Волк, дождавшийся чувственного взрыва пары и позволивший себе получить удовольствие. Правда огромные его клыки, которые неожиданно впились между моей шеей с плечом, опять вызвали у меня крик боли.

Зализывая больное место, Жак покаянно шептал:

— Прости, лапушка, прости, любимая, за боль, но без этой метки я бы сходил с ума, медленно, но неизбежно. Без метки я бы никогда, ни за что не выпустил тебя из дома. Иначе просто убил бы любого, кто подошел ближе, чем следует.

Я дрожала, но впервые не от страха, а от удовольствия, испытанного с мужчиной, Жаком. Он прижимал меня спиной к своей груди, покрывал поцелуями щеку и висок, зализывал ранку от укуса. Но опять же, мне не было страшно. Я словно парила на крыльях в уютных объятиях Жака. Даже душа наконец-то не рвалась на части и будто бы согласилась полетать вместе с телом.

— Ты не спросил меня в этот раз, — с легким сердцем вспомнила я.

Жак чмокнул меня в ухо. От души, смешно, чуть не оглушил. Повернул меня лицом к себе и поцеловал в губы, нежно и благодарно. А потом совершенно спокойно признался:

— Поверь мне, пожалуйста, мы с тобой сейчас не шаг друг к другу сделали, а буквально бездну преодолели. Мариза, лапушка, девочка моя нежная, я могу только представить, что тебе довелось пережить за свою короткую жизнь, но точно знаю: если бы оставил нашу близость на твое усмотрение и «готовность», то ждать пришлось бы еще очень-очень-очень много. Подобные психологические травмы остаются надолго, бывает — на всю жизнь, а я хочу сделать тебя счастливой. И свободной от боли. Я хочу, чтобы ты жила для себя, для меня, наслаждалась каждым днем своей жизни. Я заметил, что ты воспринимала меня не как желанного мужчину, а как безопасную территорию. И боялся, что в будущем ты станешь воспринимать меня как наставника или доброго дядюшку. Если не отца. Поэтому просто воспользовался обстоятельствами и твоей… растерянностью. Понимаю, звучит мерзко и неприглядно, но другого выхода из нашей ситуации я не нашел. Либо долго и мучительно, либо разом и нахрапом. Единственное, о чем не подумал, это о твоей нетронутости.

Нетронутости… это слово оказалось последней трещиной, разрушившей многолетнюю стену моего молчания. Я ткнулась лбом в грудь Жака, спряталась там от всего мира и, захлебываясь, выплескивала весь ужас прожитых лет: как погибала моя стая и родные, про мой первый оборот и ошейник, работу детектором лжи у Кровавого дона, встречу с Фабиусом. Даже о том, как пряталась в сказках и как обманулась ангельской внешностью мессира. Я опустошала душу до последнего, ничего не оставляя себе, до капельки выплескивая чашу страдания.

Но вот что удивительно: я лежала голиком в объятиях самого сильного и самого заботливого на свете мужчины, лишившись невинности, по собственному желанию морально вывернутая наизнанку и охрипшая — но заснула с чувством, словно стала девственно чистым листом. Ну и пусть, зато отныне только от меня зависит, какая новая сказка на нем оживет!

Глава 8

Нега, жар, томление разливались по всему телу, заполняя каждую клеточку, горяча кровь. Кошмар, что недавно мучил меня, словно проигравший неудачник отступил, спрятался где-то в глубине сознания под напором необычных ощущений. Сквозь сон я чувствовала, как что-то влажное и горячее касается моей груди, мягко, но в тоже время жадно обволакивает, массирует. Рот невольно приоткрылся, издав хриплый стон удовольствия и жажды продолжения. Требовательный жар скапливался внизу живота, там терзала пустота, странно знакомая, кажется я совсем недавно такую ощущала, но объятия сна не давали вспомнить когда и где. Приятный влажный жар спускался вниз, лаская живот, бедра, которые сами по себе раскрылись, подпуская его к самому чувствительному местечку.

Сон, тягуче сладкий, поглощающий, кружащий голову необычными ощущениями. Сквозь вязкий туман мелькнула мысль, что такой чувствительной я никогда не была, чтобы все воспринималось настолько остро, на грани. Жар проник во все тело, что-то тяжелое, немного шершавое мягко и сладко ласкало грудь, внизу буквально обжигало ощущениями, но хотелось еще больше, глубже, резче. Я распалялась все сильнее, словно сквозь туман слыша собственное хриплое дыхание, глухие, нет, почти умоляющие стоны и бесстыдно приподнимала бедра. Забылась в ощущениях, вздернула подбородок в безумном возбуждении самого волнующего сна. Подспудно, где-то на краешке сознания металась волчица, жаждая подставить свое горло своему волку… нет открывая путь к нашей шее его клыкам и скоро на ней словно клеймо, одно за другим отпечатывались следы его поцелуев и легких укусов.

«Проснулась» я от резкого звука треснувшей простыни… под моими когтями. Замерла, шумно дыша, ошеломленно уставилась на темную мужскую макушку у меня между ног. Сознание заволокло острое, буквально сметающее все на своем пути освобождение — и тишину нарушил мой стон, довольный, гортанный, длинный…

Жак отстранился и с жадным, сродни плотоядному вниманием следил за моим лицом, вытянулся вдоль меня и, взяв за подбородок, заставил смотреть на него. А потом хрипло, с твердой решимостью поклялся:

— Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы твое тело помнило только мое, чтобы его покрывали только мои метки. Чтобы даже во сне ты не могла забыть только меня, мои руки и губы, хотела меня, думала, жаждала. Я сделаю все, чтобы твой разум, тело и душа стали моими.

Ноздри Жака трепетали — вновь и вновь втягивали аромат моей страсти. Волк был такой родной и чудесным образом волнующий, заставляющий сердце в груди сжиматься от радости и чувственного томления. В сумраке ночных полутеней, глядя на посеребренные лунным светом очертания наших тел, я замерла, потрясенная соитием, переходящей все границы близостью, ломающей все мои защитные стены, предрассудки и страхи.

И Жак, огромный, нависающий, неистовый в своих желаниях и обещаниях. Я видела, он из последних сил старался сдержаться, быть мягким, не пугающим. На руках бугрились вены, на шее билась венка, выдававшая его бешеное напряжение. Жак не торопился получить собственное удовольствие, похоже, он больше, чем для себя, жаждал именно для меня самых восторженных ощущений, той нежности и любви, от которых захватывает дух. Счастья и удовольствия, излечивающих душу от боли прошлого. Страсти, стирающей грусть и печаль. Мой личный психотерапевт! Эта мысль заставила нервно хихикнуть.

Жак легонько коснулся пальцами моего лба, скользнул к щеке и губам, убрал за ухо непослушную прядку волос, словно разглаживал напряженные черты, не давая хмуриться. Судя по пульсирующей на шее жилке, сердце моего оборотня билось все быстрее, ноздри трепетали все яростнее. Он придвинулся ближе, заключая меня в кольцо нежных объятий. Жар его дыхания скользнул по моим плечам, очертил контур груди и согрел напряженные вершинки. Желание взметнулось чуть приглушенными искрами, пробуждая жадную потребность брать, не задумываясь о возврате. Ради следующего глотка страстной эйфории, что подобно пузырькам игристого вина наполняла мою кровь восторгом.

Я впервые чувствовала такое доверие, была готова принять все, что он предложит, спрятаться в его руках от всего мира, стать с ним единым целым. И Жак продолжил: вскружил голову поцелуями, ласкал языком самые потаенные уголки моего тела, от чего я готова была рухнуть в бездну абсолютного наслаждения. Но не одна! Я взмолилась, впиваясь руками в волосы своего оборотня, стараясь притянуть его выше. Тело желало объединения, жаркого и тесного, неукротимого и первозданного слияния. Чувств, ощущений и беспамятства страсти!

Пятками упираясь в матрас, я кричала от счастья, встречая каждое движение своего оборотня. Царапала его плечи, силясь приглушить ставшее невыносимым томление. То, что некогда пряталось в душе, скрытое даже от самой себя, прорвалось наружу. Страсть, желание, похоть, наверное…

Последний толчок словно взорвал мое тело, превратив в миллионы неподвластных частичек, пульсирующих восторгом. Радостью! Упоением! Наслаждением! И, конечно, нежностью… томительной и непостижимой, что ласковой соленой волной пришла на смену сметающей реальность страсти.

Я смотрела на склонившегося надо мной Жака, так же как и я еще содрогавшегося от волны новых живительных ощущений, плотских, жизненных… Он держал меня в объятия, опершись локтями на матрас и, кажется, не собирался выпускать. Вновь скользил легкими поцелуями по моему лицу и вискам, потом зарылся носом в макушку и жадно, глубоко и размеренно дышал, пытаясь успокоиться. Я благодарно потерлась носом и щекой о его влажную грудь, впитывая его аромат, согреваясь его жаром, наслаждаясь им.

Ощутив, что я обмякла под ним, расслабилась, Жак с плутоватой, довольной улыбкой спросил:

— Я разбудил тебя, любимая?

Взглянув в окно на царственно прекрасную полную луну, я улыбнулась самому совершенному в мире мужчине и честно призналась:

— Это самое прекрасное пробуждение в моей жизни!

— Готов радовать тебя днями и ночами, — еще шире улыбнулся Жак.

А меня как на зло охватили сомнения:

— Тебе не надоест со мной?..

Лоб Жака разрезала хмурая морщинка, он лег рядом, не выпуская меня из рук, и уверенно, даже строго разнес мои сомнения в пух и прах:

— Ошибаешься, Мариза! При всей нашей темпераментной натуре у оборотня только одна пара! Ты у меня одна! До конца моих дней теперь только ты и есть в моей жизни. Пройдет совсем немного времени и ты, к сожалению, поймешь: я не идеален, со сложным характером. Но уверен: примешь как данность, что мою жажду к тебе в любом ее проявлении, сексуальном, душевном, тактильном, да самом разном ничем не перебить, не уменьшить, не заглушить. С годами я буду наоборот — еще сильнее тебя хотеть и любить.

— Как Фабиус свою Кэсс? — сипло спросила я. — И тысячу лет спустя?

Жак поморщился, наклонился и потерся виском о мой, будто хотел еще сильнее пометить своим запахом. А потом жестко ответил:

— Он больной ублюдок, был таким и остался! Но в одном ты права: я и через тысячу лет буду любить тебя, как никого другого.

Любить… он говорил об этом вчера и сегодня. Слово резало слух, ошеломляло и пугало одновременно. И вот как спросить: действительно ли Жак так быстро меня полюбил? Как понять: то ли это чувство, которое медленно разгорается во мне, еще неуверенно и робко, но такое ласковое, греющее душу или наоборот кидающее в холод, если Жак хмурится?

Дальше уже, кажется, привычно уютную тишину нашего уединения нарушил звонок. Жак поцеловал меня и, не заморачиваясь с одеждой, вышел из спальни за телефоном. Вернулся через минуту взбудораженный, с полыхающими торжествующей тьмой глазами, напряженный, будто зверь перед прыжком. Я испуганно села, подтянув колени к груди вместе с покрывалом. Волосы упали на лицо, рассыпались по плечам, словно спрятали меня. Жак окинул меня еще более «зверским», голодным взглядом и скользнул на кровать. Забрал из моих рук покрывало и, взяв за запястья, пересадил к себе на колени, обнаженную и беззащитную. Обнял крепко и сообщил:

— Два часа назад Фабиус с группой наемников напал на Тьерри и Милану в горах, — ужаснувшись, я вздрогнула, хорошо, что Жак сразу успокоил, — они живы, с ними все в порядке. Главное — наш мессир Морруа лично убил Фабиуса де Лавернье, обезглавил, наконец-то закончил тысячелетнюю охоту на этого мерзавца. Больше тебе ничего не угрожает, родная.

— Неужели это правда? — новость была настолько ошеломляющей, что я даже не знала, как на нее реагировать. Трясла головой как будто сбрасывала наваждение и сжимала спину Жака, чтобы вернуть себе ощущение реальности.

— Абсолютная, — с мрачным удовлетворением ответил Жак. — Нас ждут дома, лапушка. Летим?

События раскручивались стремительно, а я к ним совершенно не готова. Грелась в объятиях сильного мужчины — моей поддержки и опоры — пока наконец не отважилась заглянуть в его полночные глаза и неуверенно кивнуть.

Мой Волк набрал кого-то на телефоне и коротко приказал:

— Подготовьте самолет, мы летим домой.

Я впервые в жизни собирала чемоданы, при этом получая удовольствие от такого, в сущности, обычного, житейского занятия. Бережно укладывала аккуратными стопками красивую новую одежду — словно свои богатства собирала. После душа надела удобный для долгого перелета наряд и плотно поела. Жак четко следил за моим питанием, прямо как наседка опекал.

В прихожей я несколько секунд радовалась своему отражению: привлекательная, стильная, молодая женщина с копной густых, черных, вьющихся крупными блестящими кольцами волос до талии. Золотисто-карие глаза горят в предвкушении путешествия и новых впечатлений; идеально чистая кожа с ровным загаром. Полные, чувственные губы сжаты в неуверенности: улыбнуться или нет? Белая свободная туника и легкие прямые брючки подчеркивают мою очень женственную фигуру с высокой полной грудью, тонкой талией и изящным изгибом бедер. Мягкие, удобные босоножки завершают образ, скажем, симпатичной путешественницы, наконец-то переставшей выглядеть больной, беззащитной и уязвимой до крайности. Пожалуй, лучше и правильнее будет сказать, трогательной девушки.

В аэропорту я бывала не раз, хоть и давно. Вот и сейчас наш кортеж из нескольких черных солидных автомобилей подкатил прямо к трапу бизнес-джета, а дальше я, вцепившись в руку Жака, на подгибающихся, дрожащих ногах пыталась отойти от машины. Вокруг спокойно ждали нас сразу несколько огромных веров, от вида которых меня бросило в дрожь. Секунда-другая — и Жак ловко поднял меня на руки, прижал к себе и, что-то ласково нашептывая на ухо, взбежал по короткому трапу на борт. Пока взлетали, я дышала через раз, настолько густой и сильный запах альфа-самцов висел в салоне. Несмотря на то, что Жак держал меня за руку и представлял своих спутников, которые вели себя вполне прилично, даже скромно отводили глаза, я с трудом контролировала себя от страха.

Ощущая мое состояние, Жак нервничал и хмурился, не на меня, что удивительно, а на своих веров. Затем и вовсе начал злобно порыкивать, когда кто-то из них начинал переговариваться или ворчать. Опустив глаза на свой напряженно сжатый кулак, я на любые попытки Жака обратиться ко мне, лишь кивала или отрицательно качала головой. Страшно было, до ужаса. Наконец Жак не выдержал и сначала пересадил меня к себе на колени, отчего я невольно облегченно всхлипнула, а через час и вовсе унес в соседнее помещение — спальню с кроватью и диваном. Сам разул меня, скинул свои мокасины и, растянувшись рядом на кровати, обнял и предложил:

— Поспи, лапушка, так время быстрее пролетит. Не заметишь, как мы пересечем океан и будем дома.

— Прости, мне так стыдно, я…

— Тш-ш, любимая. Это наша с Тьерри вина, мы слишком долго искали Фабиуса, — хриплый голос Жака звучал покаянно, искренне, он не преувеличивал, не пытался отвлечь меня от самобичевания, а говорил о том, что терзало его.

— Зато ты нашел меня! — шепнула я, повернулась к нему и решилась коснуться кончиками пальцев его лица.

Затем, ощутив его горячее дыхание, обвела глаза и скулы, погладила немного колючий подбородок, тонкие губы. Мои чувства разгорались все сильнее, как костер, куда бросали сухие поленья. Так тепло в груди стало, не передать словами.

— Но как же поздно, Мариза, слишком много горя тебе пришлось пережить из-за моего промедления.

Я прижалась щекой к мужской ладони и, не отрывая взгляда от его, темного и тяжелого, поделилась:

— Меня назвали в честь бабушек, Марии и Луизы, соединили части их имен. Так вот, обе верили, что у каждого своя судьба. И ее не изменить. Мама говорила, что перед моим рождением Луизе приснился страшный сон, она увидела, что будет девочка-волчица и что-то ее сильно напугало в этом сне. Тогда они с Марией, второй моей бабушкой, буквально вынудили шамана стаи провести обряд защиты будущего младенца. Знаешь, мне кажется, тот обряд имел силу, ведь из всей стаи выжить удалось лишь мне, хотя надеюсь, что спасся кто-нибудь еще. Я часто бывала на краю гибели и все-таки выживала…

Жак сжал меня в объятиях, настолько сильные эмоции им овладели. Потом, когда чуть-чуть справился, хрипло поделился:

— На землях Морруа есть древнейший алтарь, капище, скрытое от всех. Тьерри говорил, там еще во времена его детства проводили обряды старые шаманы. Возносили молитвы Луне, общались с духами предков, молили о встрече с истинной. Так вот, я обещаю, придет время, мы сходим туда и вместе поблагодарим духов твоей семьи за тебя.

— И выживших начнем искать? — сипло от волнения напомнила я.

Жак улыбнулся с нежностью:

— Я уже начал, любимая. Поисковая группа работает, как будет что-то известно, нам доложат.

От счастья даже дыхание перехватило, я хватала ртом воздух и задыхалась от восторга. Вцепилась в рубашку на груди Жака и радостно смотрела на него, не в состоянии выразить всю глубину своих чувств и благодарности. Сил хватило только пискнуть сквозь слезы:

— Спасибо!

— Главное — живи и будь счастливой, — глухо отозвался Жак и добавил над моей макушкой. — Для меня!

***

В старинный особняк в центре Парижа, расположенный в глубине небольшого сада, Жак внес меня на руках. Сперва мы проехали в узкую и тенистую арку — и вуаля: кто бы мог подумать, что за оградой и живой зеленой стеной скрывается симпатичный, ухоженный, четырехэтажный дом с маленьким фонтаном перед главным входом. Под ногами поскрипывал затейливый паркет, от десятков бра в стиле девятнадцатого века лился мягкий приглушенный свет, на светлых стенах картины в тяжелых рамах. Приветливая, немногочисленная и практически незримая прислуга, словно призраки. И все равно страшновато, ну хоть все вокруг уже не пугало до дрожи. Жак почти не выпускал меня из своих крепких оберегающих объятий с самого прилета. Только у него на груди мой уголок покоя и радости, где можно спрятаться от любопытных и часто сочувствующих взглядов веров и людей.

Встречал нас на длинном черном лимузине жутковатый вер по имени Поль — дальний родственник и близкий друг. На него Жак не смотрел как на врага и соперника, позволил подойти близко, но все равно рыкнул. На меня этот высокий, крепкий брюнет с ледяными, словно пустыми глазами сначала оказал впечатление не ахти какое: бездушный, бесчувственный… Но в машине я неожиданно поймала его теплый, грустный, сочувствующий взгляд, который он сразу же отвел, словно ему стало неловко от своих же чувств. А может не хотел испытывать терпение взведенного до предела Жака, явно нервничавшего, ощущая мое напряжение и дрожь.

Мы прилетели ночью, но в самолете выспались, плюс разница во времени повлияла и волнение от стольких перемен. В общем, к обеду я ощущала себя подобно зверю в клетке. Наверное, поэтому Жак предложил прогуляться по Парижу. Пешком! Подобные прогулки для меня внове, можно сказать, тоже впервые, поэтому решилась выйти «в люди», на переполненные прохожими улицы. Мои самые сильные страхи развеял необычный случай.

Только мы вышли из-под арки на улицу — и за углом увидели нищего, которому в коробку для сбора денег проходивший мимо паренек кинул пару конфет — по сути, поделился тем, что было. Но неблагодарный нищий недовольно разорался на всю улицу и запустил пареньку в спину этими конфетами под моим ошарашенным взглядом.

Жак усмехнулся и, кивнув на бродягу, объяснил:

— Видишь, он на нижней социальной ступени общества, но ничего не боится. А этот мальчишка отдал последнее жалком отбросу. Таких выродков, как Лавернье и Кровавый дон, хватает, конечно, но в мире много хороших людей и оборотней. Только посмотри вокруг.

Этот наглядный пример черной неблагодарности, оставшейся безнаказанной, щедрость души и совет Жака помогли мне расправить плечи и вздохнуть чуть более уверенно.

Мы гуляли несколько часов, Жак чувствовал себя как рыба в воде и рассказывал о достопримечательностях столицы Франции, приводил самые невероятные факты из истории их создания и «жизни», ведь многое он видел собственными глазами. Обедали мы в кафе, сидя за круглыми столиком прямо на тротуаре, на виду у прохожих. Сначала было дико находиться среди суетливого, хаотичного движения прохожих и туристов, под сотнями любопытных взглядов, буквально ощущать, как люди невольно задевают тебя. Хотя Жак посадил меня так, чтобы оградить от случайных касаний, лишь парочка смешных кобельков на поводках обнюхала мои ноги и, поджав хвосты, быстро отбежала.

Но этот обед подарил массу впечатлений, которые потом долго укладывались внутри, осознавались, принимались разумом. Быть частью толпы и одновременно быть вне ее, наблюдать, неуверенно улыбаться в ответ на широкие улыбки туристов, которые, как и я, таращились на все и всех подряд и щедро делились восторгом от Парижа, города, который Хемингуэй назвал праздником, который всегда с тобой.

Пару раз я ошеломленно наблюдала за наглыми парнями, которые, как усмехнулся Жак, «втюхивали нам всякую дребедень»: магниты, брелки и кучу всякой всячины. Скоро мои карманы были забиты этой ерундой, но почему-то приятно грели ладошку, стоило дотронуться до них и потом благодарно посмотреть на моего Волка, мягко, как-то таинственно ласково улыбавшегося.

На одной из туристических улочек мой взгляд сам собой прилип к витрине большого детского магазина. Там было столько игрушек! Особенно мне понравился большой единорог, светло-зеленый, с розовым рогом. Я даже не сразу поняла, зачем Жак остановился, а потом повел меня в этот магазин. Спустя полчаса мы вышли оттуда с тем самым плюшевым единорогом и пакетом, доверху наполненным нарядными тетрадками, блокнотами с переливающимися обложками, цветными ручками, украшенными перьями и игрушками.

Присев затем на стул в уличном кафе, наслаждаясь отдыхом и кофе с пирожным, я гладила мягкую зеленую ногу волшебного зверя, и совершенно неожиданно мне пришла в голову новая сказка. Наверное, самая-самая волшебная из придуманных мной историй. Я достала тетрадь, толстую малиновую ручку и начала записывать…

Только ощутив легший мне на плечи пиджак, я вернулась в реальность. Жак сидел рядом, положив руку на спинку моего стула и выглядел довольным. Мое поведение его не обидело и не раздражало. Словно большой пес рядом с любимой хозяйкой, он щурил свои невозможно, удивительно черные глазищи, наблюдая за окружающим миром, держа все под контролем, оберегая меня.

Внутри что-то дрогнуло и словно раскололось на мелкие кусочки, грудь буквально затопило обжигающей волной. Мой герой… мой, пара, волк, любимый… Солнце играло в его черных волосах, ласково касалось смуглой щеки и мне тоже до зуда в пальцах захотелось его коснуться. Я решилась удовлетворить это желание, «забыв» о прохожих, нашей охране, что сидела неподалеку, о своих страхах и робости. Подняла руку и положила на щеку Жака. Я наслаждалась ее теплом, легкой шершавостью от щетины, его запахом и исходящей от него сокрушительной силы. Силы, не пугающей, как раньше, — а оберегающей, защищающей от всего плохого на свете, приносящей счастье.

— Что-то хочешь? — заботливо спросил Жак, накрывая мои пальцы ладонью, продлевая и мое, и свое удовольствие.

Сначала я мотнула головой, но потом выдохнула тот жар, что пылал внутри, в сущности, откровение:

— Я люблю тебя, Жак!

Он, не моргая, смотрел на меня с полминуты, потом, сглотнув, неуверенно улыбнулся и хрипло поинтересовался:

— Ты в тетради мои достоинства описывала целый час? Если — да, я тогда совсем загоржусь!

Возможно, кто-то другой бы расстроился, а может и обиделся подобному ответу, но я видела, насколько растерялся мой Волк. Он пытался скрыть удивление, но был слишком ошеломлен наверняка неожиданным признанием, вот и ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать. Поэтому, обняв его, прижалась щекой к его плечу, затем подняла лицо и, уже совсем робко заглянув ему в глаза, шепнула:

— В тебе так много достоинств, что для них не хватит всех этих тетрадей.

Жак обхватил широкой теплой ладонью мое лицо и по-прежнему хрипло переспросил:

— Значит мне не послышалось, ты правда меня любишь?

— Ага! — На моих щеках от жара смущения, наверное, яичницу уже жарить можно.

— А я тебя… до самой смерти! — выдохнул он.

Облизнув пересохшие губы под потяжелевшим взглядом Жака, я улыбнулась чуть свободнее и озорнее:

— Как в сказках? И жили они долго и счастливо и умерли в один день?

Жак усмехнулся, наклонился и, целуя меня в лоб и виски, поглаживая пальцами мои скулы, шепнул:

— Только так! Любимая!

Глава 9

Теплый ветерок треплет волосы, яркое полуденное солнце слепит глаза, заставляя меня жмуриться будто довольную кошку. Как же приятно сидеть на лавочке и наблюдать за жизнью детской площадки! В этом разноцветом мирке очаровательных малышей, пластмассовых ведерок, совочков, машинок, в окружении деревьев я чувствую себя спокойно. Хотя нет-нет, да кручу головой по сторонам и оборачиваюсь, чтобы увидеть, как в сотне метров позади, возле старинного серого замка Морруа, беседует десяток мужчин.

Но меня интересует лишь один из них — Жак. Сегодня он впервые отошел от меня так далеко, испытывая свою и мою выдержку, но так, чтобы я была в пределах его видимости. И мне спокойнее, и ему. Рядом с моим Волком, возвышаясь над ним на целую голову, стоит Тьерри Морруа. Они все утро и часть дня обсуждают со строителями и специалистами-консультантами ремонт стены, пострадавшей во время взрыва. К досаде владельцев и жителей поместья, в ней образовалась трещина.

Тьерри Морруа… истинный мессир, да, Жак прав, Фабиус де Лавернье совсем не тянул на этот титул, безумец нагло присвоил это гордое и ответственное звание. По-другому и не скажешь. Глава клана и Европейского совета при первой встрече, неделю назад, потряс меня до последней жилочки. Увидев его, ощутив сокрушительную силу ауры и мощи внутреннего зверя, я дрожала как осиновый лист. Даже не осознавая, поскуливала от ужаса. Кошмары прошлого оказались столь сильны, что я почти не соображала, что со мной творится. Жак, взбудораженный моим состоянием, под влиянием своего волка, рвавшегося на защиту пары, готов был сам кинуться на любого.

Как это не удивительно, но положение спас мессир — проигнорировал злобный и ревнивый рык Жака, спокойно шагнул ко мне, легонько приобнял за плечи, отвлекая меня от пары и прижал к своей мощной, широкой груди. Потом пару минут размеренно гладил меня по волосам, тепло, по-отечески ласково и покровительственно. Волк урчал внутри хозяина, делился со мной силой, спокойствием и уверенностью, пока мое тело само по себе расслабилось, волчица признала вожака стаи. Того, кто всегда впереди, ведет и защищает слабых. Первым встречает грудью любую опасность, заслонит от угрозы и, если надо будет, умрет за своих. Как мой прежний вожак Амадео, который погиб в огне, пытаясь спасти ребенка.

День появления в моей жизни Жака и встречу с мессиром Тьерри, первую, но очень многое изменившую, я не забуду никогда. Именно эти два вера позволили мне, наконец, ощутить себя дома, в безопасности, поверить окончательно, что моя личная сказка не выдумка, а реальность. Помогли расслабиться.

И Милана Морруа, пара Тьерри, — хрупкая тоненькая брюнетка с удивительными серыми умными глазами, похожая на фарфоровую статуэтку. Полукровка с необычным даром находить пары. Сопоставить их вместе с мессиром было сложно, слишком эфемерная она и громадный и основательный он. Как сказочная феечка и великан. Но противоположности притягиваются, как со смехом поделилась со мной Милана, поймав мой озадаченный, любопытный взгляд.

Луна, как же мне повезло встретить на своем жизненном пути эту чудесную женщину, деятельную, острую на язык, но при этом светлую и добрую! Младше меня на пятнадцать лет, она, тем не менее, отнеслась ко мне как старшая сестра и ненавязчиво опекает. Мне так легко и приятно следовать за ней, слушать ее рассказы о России, ее семье и приключениях.

За неделю с нашего прилета во Францию мы вчетвером побывали в самых потрясающих местах. Жак пригласил нас в кукольный театр Гиньоль в Париже, и только когда мы расселись на обитых красным бархатом креслах под любопытными взглядами многочисленных зрителей, большей частью детского возраста, Жак сообщил, что смотреть мы будем «Кота в сапогах», детскую постановку. Мы с Миланой были в восторге, а вот громадина Тьерри, хоть и виду не показывал, злился, ведь их с Жаком вскоре пересадили, чтобы не заслоняли широкими спинами ребятишкам сцену. Я было приуныла и испугалась, а вот Милана с трудом удерживала смех, поглядывая на свою пару и Жака, скрипящих клыками на заднем ряду. И неожиданно мне тоже стало легко и весело, а потом игра увлекла полностью.

На следующий день мы ходили по знаменитым торговым улицам Парижа, по кафешкам и любовались достопримечательностями. Милана задалась целью скупить мне все, что только можно, но при этом постоянно спрашивала мое мнение. Спустя пять часов беспрерывного шопинга Тьерри раздраженно обратился к Полю, одному из четырех родственников Морруа, — голубоглазому, черноволосому и похожему на ледяную флегматичную глыбу:

— Потри ему щеку.

И кивнул на Жака. Пока я думала зачем, меня опередил не менее озадаченный Поль:

— Зачем?

— Вдруг наклейка отвалится, — буркнул Тьерри.

— Какая? — покосились на него Жак с Полем.

— С улыбкой, а то пятый час улыбается, — ехидно отозвался Тьерри.

Мы с Миланой, у которой в глазах плясали смешинки, понятливо переглянулись: предел мужскому терпению подошел к концу, пора заканчивать с покупками. Тем не менее, хмурый вид главы меня не напугал, более того — умилил. Почему-то мессир стал восприниматься как любимый дядюшка. Даже Жак не рычал на Тьерри, когда тот иногда ласково трепал меня по плечу или макушке, и я улыбалась ему в ответ. Единственного из Морруа не считал соперником и подпускал ко мне на расстояние вытянутой руки. И Милана не ревновала пару ко мне, сама часто меня обнимала или касалась. Мне казалось, они оба задались целью доказать, что не всегда и не все прикосновения несут боль. И у них получилось: с каждым днем мне все легче удавалось не вздрагивать при приближении своих и посторонних. Или не впадать в панику, если Жак отходил от меня на пару шагов.

Вчера мы ездили с детьми клана в Диснейленд, хотя количество взрослых, сопровождавших и охранявших «детский сад» зашкаливало все разумные пределы. Подумав об этом сказочном месте, «Диснейленде», я с благодарностью коснулась толстого, розового, с украшенной блестками и феечками обложкой блокнота, к тому же с ручкой на веревочке. Такого яркого и нарядного, такого волшебного и манящего, что в свободное время записала туда одну из своих сказок, только концовку осталось придумать.

Единственная девочка на площадке с радостным визгом скатилась с горки, и я тут же вспомнила, как мы с Миланой дружно вопили на крутых виражах Американских горок, да и другие аттракционы, особенно захватывавшие дух, даже передернулась. Но, полетав в воображении, я пустилась сочинять. Забыв обо всем на свете, строчила пришедшее в голову завершение сказки.

— Что вы пишете? — спросил меня мальчик лет четырех, облокотившись о скамейку рядом с моей ногой и заглядывая в блокнот.

— Волшебную историю о маленьком динозаврике, который очень хотел научиться летать, поэтому смог превратиться в настоящего дракона с крылышками! — улыбнулась я хорошенькому малышу. — Почему ты не играешь со всеми?

Мальчик грустно понурился, потер коленку, просвечивающую сквозь разодранную штанину и пояснил:

— Элиан забрал мою машину, мадам, мы подрались, я упал, — он печально вздохнул и, опустив глаза, признался, — няня сказала мне сидеть на скамейке, пока нога не заживет.

Отложив блокнот, я беседовала с наказанным малышом и поглядывала на площадку. Милана обсуждала с парочкой волчиц и мамочек из людей — такие здесь тоже есть, ведь люди служат оборотням Морруа целыми поколениями, — что еще можно придумать для досуга детей клана.

— Не переживай, ты сильный, все быстро заживет, — шепнула я ему с улыбкой.

— Так скучно просто сидеть. Мадам, может вы мне эту вашу историю прочитаете? — мальчик сел на скамейку и придвинулся ко мне вплотную, просительно заглядывая в глаза. — Я очень люблю сказки.

И такое искреннее и горячее желание было в его глазах, что я поддалась порыву. Открыв первую страничку блокнота, тихонечко начала читать и увлеклась настолько, что забыла об окружающих. И о времени.

Я старалась. На разные голоса оживляла персонажи, грустила и радовалась вместе с ними… и в реальность вернулась со словом «конец». Следом раздался многоголосый детский хор:

— Еще! Еще хочу!

Ошарашенно оглянулась — и щеки обожгли смущение и стыд. Вся детвора с мамами, нянями и даже Милана окружили меня плотным кольцом и с восторгом смотрели.

— Мариза, ты сама придумала эту сказку?! — спросила Милана.

— У вас другие сказки есть, мадам? — с надеждой спросила незнакомка с малышкой на руках. — Такие я бы с радостью детям перед сном читала.

Мне было неловко от столь большого внимания, немного страшно и неудобно, что о моей любви к сказкам стало всем известно. Поэтому я смущенно прошептала:

— Есть, но я как-нибудь потом расскажу, если можно.

Милана с полуслова поняла меня, и мы ушли с площадки. А на следующее утро, сразу после завтрака, в замок прибежал тот самый мальчишка, да не один, а с друзьями. И буквально потребовал выполнить обещание — рассказать новую сказку. Оказалось, на детской площадке меня уже ждала группа слушателей. Я чуть не расплакалась, когда сразу несколько ребятишек подарили мне свои рисунки с героями вчерашней истории. Доверие и признание моих маленьких друзей придало мне уверенности, поэтому новую историю я выбрала подлиннее и читала громче.

И в этот раз по окончании истории рядом оказался еще и Жак, который с невыразимой нежностью смотрел на меня, любуясь, наслаждаясь моим голосом, лицом и просто тем, что я рядом. Дети и родители быстро разошлись, а мы с ним пошли гулять. Наверное, именно сегодня, сейчас я осознала, нет, скорее до самого донышка души прочувствовала, как сильно люблю своего Волка. Своего большого, черного, мохнатого и самого заботливого Волка в мире. Лучшего мужчину на Земле!

Спустя неделю, за семейным завтраком в гостиной, временно используемой в качестве столовой, пока ту не отремонтируют после покушения, Тьерри и Жак под хитрым и сияющим восторгом взглядом Миланы рассуждали о том, что хорошо бы издавать мои сказки, причем с красивыми и яркими иллюстрациями.

— Можно будет включить в книгу и рисунки детей нашего клана? Они такие милые и добрые… — робко спросила я и затаила дыхание в ожидании ответа.

— Тебе можно все, любимая. Абсолютно все! — широко улыбнулся Жак, довольный, что их с главой и, конечно, Миланой идея пришлась мне по душе.

И я, сидя в кругу большой и дружной семьи, рядом с самым жизненно необходимым мужчиной, при взгляде на которого поет от счастья сердце и душа, просто не хотела говорить. Не потому что боялась или стеснялась, ну не было таких слов, чтобы описать все, что я испытывала. Всю глубину любви, восхищения, нужды в Жаке, невыразимую нежность к нему. А еще — огромную благодарность к Тьерри и Милане, всем членам моей новой семьи, стаи, клана! Ведь так легко творить самые красивые и добрые сказки, когда вокруг столько замечательных веров и людей, друзей и близких.

Эпилог

2 года спустя

Просторная и светлая игровая — моя самая любимая комната во всем замке. Диваны и кресла, пуфики и столики, разноцветные коврики, десятки разбросанных мишек, лошадок и кукол. Тут даже бассейн с шариками и маленькая пластмассовая оранжево-зеленая горка есть, по которой сейчас карабкаются с разных сторон годовалые девочки-двойняшки Лиссиана и Елена — дочери Тьерри и Миланы. Сама мама двойни сидит на полу и походит на выжатый лимон: ее девочки — настоящие мелкие ураганчики, деятельные и неугомонные.

Единственное время, когда мадемуазель Морруа молчаливо внимают, пока слушают сказки. Я пишу их именно для этих очаровательных «ангелочков», и еще они издаются с объемными яркими картинками. Но сказки мы читали час назад, пока кормили малышек завтраком, а сейчас они носятся по комнате — сегодня слишком не прогулочная погода.

По стеклу барабанит сильный дождь, небо хмурится, но у меня на душе яркое солнце и бабочки порхают. Ведь сегодня утром я выяснила, что беременна. Милана обернулась, смерила меня, замершую на диване, прислушавшись к своим ощущениям, все-все понимающей веселой улыбкой и хихикнула:

— Мариза, ты выглядишь так, будто инопланетяне готовятся к высадке на нашем заднем дворе.

Уже, наверное, в десятый раз расправив пышную зеленую юбку на коленях, я взволнованно призналась:

— Интересно, что скажет Жак, услышав про эту новость?

— Помрет от счастья! — иронично усмехнулась Милана, закатив глаза. — Восемьсот лет ждать наследников — тут кто хочешь от счастья в больницу загремит. Вспомни Тьерри, после моей новости он даже из бокала хлебнуть коньяка не смог, на полпути разлил из дрожащих рук.

Вздохнув, я попыталась вступиться за вожака:

— Для мессира Тьерри мы все его дети, он как истинный отец за всех переживает и появление своих воспринял с должной ответственностью и волнением…

— О, да-а-а!.. — расхохоталась Милана, а потом, насмешливо качая головой, сказала: — Мариза, прими как данность, Тьерри волнуют только его близкие, семья и родные. Любому другому он без сомнений глотку перегрызет. Ты для него родная, ведь Жак не только лучший друг, но и кровный, хоть и дальний родич. Ты входишь в ближний круг его интересов и заботы, поэтому для него как дочь. Не строй иллюзий в отношении характеров наших мужчин. Волки… они и во Франции волки.

— Только я трусливый кролик, да? — хихикнула я.

— Не кролик, а зайка, — поправила Милана и хитренько протянула, — такая стройная, сексапильная, умопомрачительная, к тому же ласковая и пугливая. Просто убойный вариант для любого двуногого хищника. Поэтому они вон — сами как кролики пасутся вокруг замка и детской площадки, лишь бы полюбоваться на тебя.

— Жак так злится на них, — уныло вздохнула я. — Но я же не…

Милана многозначительно подняла палец вверх:

— Он без ума от тебя, готов есть с рук, и новость, что скоро станет папочкой не только осчастливит его, а еще и успокоит.

Наше молчание прервало резкое, громкое «бу», раздавшееся из-за спинки кресла у двери. Малышки весело завизжали, а подруга подскочила, схватившись за сердце. Жак подхватил малышню под мышки, покружил под их счастливые вопли и возмущенный рев испуганной мамочки и вскоре осторожно поставил на ковер.

Мой муж, виновато улыбнувшись Милане, извинился за дурачество, сел рядом со мной на диван и сразу же пересадил меня к себе на колени. Я словно лиана оплела шею любимого, прижалась всем телом и, положив голову ему на плечо, счастливо выдохнула. Неважно, сколько пройдет времени, для меня Жак — воздух, которым я дышу.

— Зато ты не испугалась, лапушка!

Я ощутила макушкой улыбку Жака и его горячее дыхание и, заглянув ему в глаза, весело призналась:

— Потому что за пару мгновений до твоего «бу» почуяла твой запах!

— Эх, вот ничего от тебя не скроешь, — шутливо расстроился Жак.

Как-то уж слишком мягко и бережно держал он меня в объятиях, да еще и рукой едва ощутимо поглаживал мой живот. В его черных, с расширенными зрачками глазах, полыхало столько эмоций, что не передать словами: любовь, нежность, счастье…

— Ты… ты уже знаешь, да, что я жду ребенка? — неуверенно и робко спросила я.

— Мы, мы ждем, Мариза! — хрипло поправил он. — Да, твой запах изменился, и другие изменения есть.

— И ты…

— Нет никого более счастливого, чем я! — Жак обхватил мое лицо большой ладонью, погладил щеку, заботливо заправил прядку за ухо.

— Тьерри! — хихикнула Милана, плюхнувшись к нам на диван. —Своего отцовства он ждал гораздо дольше.

Жак с кривой всезнающей ухмылкой парировал:

— Не в сроках ожидания измеряется счастье.

— Ну да, ну да, это вы лучше с Тьерри выясняйте, кто сильнее, умнее, счастливее и самый крутой и продвинутый папочка, — не осталась в долгу Милана и весело добавила: — Мне страшно представить время, когда все Морруа обретут свои половинки. Да вы охрипнете и похудеете, доказывая, кто больше любит и лучше воспитывает.

Жак сразу насторожился:

— У тебя есть предположения, кто из наших следующий на очереди?

— Есть, но их время еще не пришло, к сожалению, — поведала Милана, потерев грудину уже привычным мне жестом, словно успокаивала чужую нужду и свою боль, — но уже близко.

— Помните, мы слышали торжествующий вой Прародителя и его Пары, думаю, это было хорошим знаком, — шепнула я.

— Возможно ты права, Мариза, — согласились оба моих собеседника.

Дальше Милану громким ревом отвлекли малышки — не поделили игрушки.

Полгода назад Жак выполнил одно из обещаний. В компании мессира с Миланой и другими верами из ближнего семейного круга мы в полнолуние посетили потаенное место — первое капище оборотней. Там мы принесли дары духам предков, поблагодарили за счастье обретения друг друга, просили за ушедших за грань родных перед Луной и богами. Потрясающе: перед тем как луна начала бледнеть, покидая небосвод, мы услышали необычный, словно с того света, парный вой волка и его волчицы, благодарный, торжествующий. Так «пели» оборотни в древности, соединяя свои судьбы во время брачного обряда.

Спустя месяц ищейки клана нашли двух выживших веров из моей сожженной стаи, не кровных, но все равно радостно. Им, бывшим тогда мальчишками, удалось выбраться из огненной бойни Кровавого дона незамеченными. Тьерри принял обездоленных и осиротевших оборотней в клан и для меня это стало невероятно счастливым событием.

И вот теперь я беременна — духи явно благоволят нашему клану. Возможно, скоро, как чувствует одаренная полукровка Милана, чудесная и добрейшая женщина на свете, многие одиночки Морруа обретут свои пары. Я буду молиться за них Луне.

Поймав обожающий взгляд Жака, я с наслаждением спряталась у него на груди от всего мира. Ведь это самое любимое и необходимое мне место. Ведь именно здесь я люблю и любима, сгораю от наслаждения, обретаю счастье и покой, здесь я дома!

Конец