Подарок судьбы

4

С подарками, уложенными в картонную коробку, Эндрю подъехал к дому Мей, гадая, как она отнесется к произошедшему. Она никогда не встречалась с его родственниками, даже на свой собственный манер избегала их. Он не знал почему и не собирался теперь доискиваться причин. В этом не было смысла. Они просто воспитывают вместе ребенка — вот и все. Но ему не нравилась эта пустота внутри, порожденная тем, что целый кусок действительности ускользал от него. Не желая поддаваться этому чувству, Эндрю заглянул в коробку, стоявшую на сиденье рядом.

Все подарки были обернуты в веселенькую бумагу и перевязаны разноцветными лентами, и все были адресованы малышу Макги. Надпись на одном из свертков была сделана бабушкой Эндрю, и он не сомневался в том, какой подарок могла преподнести бабуля. На других он узнал почерк матери и отца. Но кроме подарков он получил в отчем доме душевную поддержку. Мать права: следует довольствоваться тем, что имеешь. Его это не радовало, но ничего другого не оставалось. Он либо играет по этим правилам, либо выходит из игры. Интересно, как долго он сможет продержаться в этом неопределенном, подвешенном состоянии, не потеряв рассудка?..

Зажав коробку под мышкой, Эндрю осторожно открыл дверь, надеясь, что и мать, и ребенок мирно спят. Его желание исполнилось наполовину. Когда он вошел, в квартире царила полная тишина. Затем в коридоре появилась Мей с таким бледным лицом, что ее глаза казались почти черными.

— Привет, — сказала она голосом столь же натянутым, как и ее улыбка.

Эндрю взглянул на нее и нахмурился.

— Ты должна быть в постели.

Она опять попыталась улыбнуться и сделала неопределенный жест рукой.

— Я… ну… Я не знала, взял ли ты ключи.

Бросив ключи на столик, Эндрю постарался придать лицу бесстрастное выражение. Ее бодрствование не имело никакого отношения к ключам; оно было связано с тем, что Мей не знала, вернется ли он обратно. Подняв голову, он без всякого выражения посмотрел на нее.

— Я не собираюсь бросать тебя и нашего сына, пока вы нуждаетесь во мне, — ровным голосом произнес он. — Я не такой мерзавец, как ты думаешь.

Стиснув руки, она опустила взгляд. Эндрю понял, что удар угодил в цель, и почувствовал себя тем самым мерзавцем, каковым, по его словам, не являлся.

Зная, что этот разговор ни к чему хорошему не приведет, он проскользнул мимо нее в гостиную и намного мягче сказал:

— Пойдем. Моя мама прислала кое-что для нашего маленького чудовища.

Эндрю поставил коробку на пол перед диваном, а затем пошел в кухню, чтобы взять пиво, поскольку понимал, что вряд ли «головастик» предоставит ему другую такую возможность в течение ночи.

Вернувшись в гостиную, он увидел, как Мей пританцовывает вокруг коробки. Услышав его шаги, она немедленно уселась на диван. То, что он застал ее за чем-то, совсем не вяжущимся с образом чопорного бухгалтера, немного подняло ему настроение, и Эндрю, проходя мимо, легонько хлопнул Мей по спине.

— Попалась!

Он не мог сдержать улыбки, заметив, что Мей покраснела. Так, значит, мисс Поллард, как и всех, одолевает любопытство при виде подарков… Эндрю устроился поудобнее на другом конце мягкого, уютного дивана и посмотрел на нее с нескрываемым весельем.

— Тебе не обязательно ждать, Мей. Можешь открыть коробку сейчас.

Она быстро взглянула на него и скорчила виноватую гримасу.

— Но ведь они от твоих родственников.

Эндрю кивнул.

— От моих.

Мей взглянула на коробку.

— А что там?

Ему удалось не улыбнуться.

— Думаю, тебе придется их распаковать, чтобы узнать это.

Теребя край своей майки, она неуверенно пожала плечами.

— Может, ты их откроешь?

— Ну, нет. Папы наблюдают. Мамы открывают.

Мей на мгновение задумалась, словно сомневаясь в истинности этого правила для родителей, и Эндрю впервые за все время их знакомства удалось представить ее себе ребенком. Его сердце почему-то болезненно сжалось.

То, как она распаковывала первый сверток, было поучительным зрелищем само по себе. Когда он подарил ей на день рождения серьги с жемчугом, Мей разворачивала бумагу точно так же медленно, осторожно, стараясь не порвать. Тогда он подумал, что это проявление непомерной аккуратности, но теперь понял, что ошибался. Эта осторожность была вызвана желанием потянуть время, продлить — момент, насладиться каждой секундой предвкушения. Она распутала все узлы на ленте, затем вынула открытку и, прочтя ее, бросила на Эндрю полный удивления взгляд.

— Это от твоего отца.

Поглощенный своими наблюдениями, Эндрю рассеянно спросил:

— Вот как?

Так же бережно она раскрыла коробку. И, издав восхищенный возглас, показала ему детскую удочку.

Эндрю усмехнулся. Ему бы следовало догадаться.

— Отец помешан на рыбной ловле и норовит увлечь этим своих внуков. О, это большое дело, когда дед отправляется на рыбалку!

У Мей было удивительное выражение лица. Словно ее сыну только что преподнесли целый мир.

— Как это чудесно!

— Мы так не считаем, — хмыкнул Эндрю. — И стараемся держаться подальше от всего этого. Впрочем, внуки довольны.

Другим подарком оказалась детская серебряная чашка Эндрю, до блеска начищенная. Записка, адресованная малышу, гласила, что он должен взять чашку с собой, когда впервые придет в гости, и бабушка отдаст ее, чтобы выгравировали дату рождения и имя. Мей долго не могла оторвать взгляда от чашки, вертя ее так и эдак, гладя полированную поверхность. На какое-то мгновение показалось, что она вот-вот заплачет. Но Мей наконец отложила ее в сторону и взяла следующий сверток.

Этот подарок был от бабули Эндрю — детское одеяльце ручной работы. Состоящее из множества разноцветных, с удивительным вкусом подобранных лоскутков, оно напоминало шедевр конструктивистской живописи. Вот и его сын приобщился к давней семейной традиции.

— О, Эндрю, — прошептала Мей. — Оно прекрасно. И все это сделано руками!

— От моей бабушки. Она дарит такие всем своим внукам и правнукам. Мое до сих пор хранится где-то на чердаке.

Поглаживая одеяльце, Мей взглянула на него, в ее глазах светилось благоговение.

— Но оно и правда удивительное.

Положив ноги на кофейный столик, он ответил:

— Да, особенно если принять во внимание, что бабуле скоро семьдесят восемь.

— Одеяло слишком красивое, чтобы им пользоваться.

Эндрю сделал глоток и поставил бутылку на грудь. Все перед глазами расплывалось: пиво в сочетании с недосыпанием сделали свое дело.

— Ты с ума сошла. Она ждет не дождется, чтобы увидеть, как ребенок спит под ним и ест на нем. — Он расслабленно улыбнулся. — Это же бабулино одеяльце.

— А, — понимающе протянула Мей, в глазах которой засветилась улыбка. — Тогда конечно.

Так же осторожно она вынула очередной подарок. Развернув бумагу и достав большую плоскую подарочную коробку, она подняла крышку, внутри лежал альбом в атласном переплете.

Прежде чем прикоснуться к нему, Мей вытерла пальцы о брюки, а затем бережно открыла. Эндрю придвинулся ближе. Она пролистнула пустые линованные страницы, но он, остановив ее, перевернул несколько листов обратно.

Там было генеалогическое древо, и Кристин Макги сделала надписи на всех ветвях прекрасным викторианским почерком. Эндрю, приподняв тонкий, как луковая пленочка, разделитель страниц, открыл другую сторону разворота.

— А здесь место для твоей семьи.

Мей несколько мгновений смотрела на пустую таблицу, над которой было написано «Мама». Затем, ничего не говоря, с непроницаемым лицом закрыла альбом.

— Завтра же напишу записки с благодарностями. — С натянутой улыбкой она закрыла крышку коробки. — Твои родственники очень заботливы.

Эндрю прищурился. Кто-то словно повернул выключатель. Только что она была возбуждена и тронута подарками, а в следующее мгновение потеряла к ним всякий интерес, будто они не стоили и бумаги, в которую были завернуты. Мгновенно, даже не моргнув глазом, снова превратилась в прежнюю Снежную королеву. В Эндрю с новой силой вспыхнула злость. Намеренно проигнорировав ее замечание, он допил пиво и откинул голову на подушку, ругая себя за то, что опять позволил себе забыться и снова получил по носу.

В комнате повисло гнетущее молчание, словно заряженное электрическим током. Казалось, достаточно искры, чтобы произошел взрыв. До боли стиснув зубы, Эндрю закрыл глаза. Через несколько мгновений он почувствовал, как Мей встала с дивана.

— Для сведения: я покормила его прямо перед твоим приходом, — произнесла она бесцветным голосом.

Эндрю не удостоил ее ответом. Он подождал, пока не закрылась дверь в спальню, затем встал и, выйдя на балкон, долго смотрел в темноту. Проклятье, почему он все спускает ей с рук? И почему все время переступает черту, которую переступать никак не следует? Ему совсем не нравились испытываемые им чувства, он просто презирал себя за постоянно тлеющую внутри злобу. Любой ценой, но он должен с этим покончить. Ему так долго не выдержать.

Он продолжал предаваться мрачным мыслям, когда Алекс захныкал. Эндрю принес его из детской, и они провели несколько часов, блуждая по квартире. К двум часам ночи решение было принято. Нет, он не бросит Мей наедине со всем этим бедламом, по крайней мере, до тех пор, пока малыш не начнет спать по ночам. Но если уж им суждено жить наполовину вместе, следует ограничить время своего пребывания здесь.

Ночь выдалась тяжелой во всех отношениях. Алекс капризничал больше обычного. А в семь утра позвонил Витторио, сообщивший, что возникли серьезные затруднения и требуется его присутствие. К тому времени, когда Эндрю все уладил, у него уже не оставалось сил ехать к Мей. Поэтому он направился к себе. Отключив телефон, он растянулся на постели и проспал мертвым сном добрых шесть часов.

Когда Эндрю проснулся, в голове прояснилось достаточно для того, чтобы думать. И одно стало совершенно очевидным. Он должен сохранять дистанцию между собой и Мей. Когда Эндрю встал, у него уже созрел план. Он продолжит ночные дежурства — в это время Алекс находится на пике своих скандальных возможностей. И теперь, когда Мей начала сцеживать молоко, можно попытаться предложить ему бутылочку, чтобы мама могла побольше поспать. Но едва ребенок задремлет после утреннего кормления, Эндрю исчезнет. Несколько часов он будет проводить на работе, а потом отсыпаться у себя — до времени очередного дежурства. Может быть, так ему удастся хотя бы отчасти восстановить душевное равновесие. А может быть, и нет. Но что-то должно кардинально измениться. Иначе он просто сдохнет.

План работал целых четыре дня. Эндрю сказал Мей, что на работе страшная запарка и ему придется проводить там больше времени. Что было отчасти правдой. Контролируя и ограничивая свое общение с мисс Мей Поллард, Эндрю уже не чувствовал себя подвешенным над пропастью. Но его по-прежнему одолевала смертельная усталость. На работе скопилось столько дел, что теперь ему приходилось спать даже меньше, чем тогда, когда он жил у Мей. Возможно, это было и к лучшему. Хроническая усталость делала его абсолютно бесчувственным. А бесчувственность — неплохая вещь. Если бы не чувство вины, которое росло в нем, он мог бы сказать, что наконец-то держит ситуацию под контролем.

Но грозовое предупреждение, прозвучавшее по радио на пятый день, положило всему конец. Хотя она всегда пыталась скрыть это, по прошлому лету Эндрю знал, что Мей ужасно боится грозы. А тут еще и чувство вины в недвусмысленных выражениях твердило ему, что он совсем забросил Мей.

Тяжелые, зловещего вида тучи, которые уже давно собирались над горами, наконец перевалили через вершины, и темная масса приближалась, подгоняемая жутким ветром. Эндрю видел, как между тучами сверкают молнии. Становилось все темнее и темнее. Гроза обещала быть грандиозной.

Первые капли зашлепали по ветровому стеклу, когда Эндрю втискивал машину на свободное место перед домом, а когда вбежал в вестибюль, огромный, во все небо, зигзаг молнии прорезал темное небо. Однако только секунды через четыре вдали прокатился раскат грома.

В вестибюле несколько человек ожидали лифта, поэтому, перескакивая через две ступеньки, он устремился вверх по лестнице. Даже воздух на лестничной клетке, казалось, был заряжен приближающейся грозой.

Квартира тонула во мраке, усугубляемой гнетущей тишиной. На мгновение Эндрю решил, что и мать, и ребенок спят, но тут же услышал хныканье, доносившееся из детской. Бросив пиджак на спинку подвернувшегося под руку стула, он пересек гостиную.

Когда он вышел в коридор, знакомые звуки усилились. Эндрю задержался перед приоткрытой дверью в детскую и увидел Мей. Его сердце перевернулось. Она меняла подгузник сыну, а тот вопил вовсю, суча ручками и ножками.

Но не сын приковал его внимание, а Мей. Она выглядела совершенной развалиной — опухшие глаза, отечное лицо, — и даже в сумерках было видно, что она долго плакала. У него засосало под ложечкой. Что-то случилось. И что-то плохое. Тут Мей принялась утешать сына, и по ее лицу опять заструились слезы. И были в ее тоне и в торопливых, лихорадочных словах такие вымученность и опустошенность, что это заставило Эндрю молча замереть в полутьме.

— Тише, солнышко. Тише. Мама старается как может. Знаю, ты думаешь, я бросила тебя одного, но я просто задремала и не слышала. Я никогда не оставлю тебя, ни за что. Я буду заботиться о тебе, пока ты не станешь таким же большим, как папа. Хорошие мамы никогда не бросают своих деток.

Положив малыша на одну руку, Мей внезапно другой закрыла лицо, ее тело содрогнулось от рыданий. Именно в это мгновение в мозгу Эндрю что-то щелкнуло, и все части головоломки сложились в одну ужасающую картину. Он понял. Он окончательно все понял: Мей была сиротой.

Боже, он давно должен был об этом догадаться. Но не догадался. Потому что был так поглощен своей ущемленной мужской гордостью, что не видел дальше собственного носа. Эндрю зажмурился и скривился от отвращения к себе. Боже, как он был слеп!

Внезапно другая догадка осенила его. Если он так страдал от уязвленной гордости, то что же говорить о мисс Мей Поллард, для которой гордость служила защитными доспехами? Она, возможно, и выжила-то только благодаря гордости. Если Мей обнаружит, что он стал свидетелем этой сцены, то почувствует себя крайне униженной. А он вовсе не хотел заставлять ее испытывать чувство стыда.

Подталкиваемый этой единственной мыслью, он повернул обратно, бесшумно миновал коридор, забрал свой пиджак и столь же бесшумно вышел из квартиры.

Эндрю шел под дождем, опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, так стыдясь себя самого, что не мог бы оторвать взгляд от мокрого тротуара, даже если бы это очень потребовалось. Все лежало на поверхности — ему только надо было открыть глаза и увидеть.

Ее маниакальная аккуратность. Неукоснительное следование суровым принципам, которые она установила для себя. Да, мисс Мей Поллард подавала всевозможные сигналы. И сиротство все объясняло. Ее боязнь влюбиться в него. Разрыв их отношений. Нежелание говорить о своей семье. Даже стремление к тому, чтобы сын знал своего отца, чтобы Алекс носил фамилию Макги. Даже то, почему она оттолкнула от себя детский альбом. Дело не в альбоме, а в пустой страничке, на которой должно было разместиться генеалогическое древо матери. Каждое новое откровение, посещавшее его, звучало обвинением, заставляло Эндрю морщиться, словно от невыносимой боли. Каким же он был толстокожим болваном! Неудивительно, что Мей порвала с ним.

Пришло время наконец-то проснуться и действовать. Потому что одно было для Эндрю сейчас очевидно: он ни за что не оставит эту женщину. Только не теперь. Не после того как собраны все части головоломки. Не после того как он увидел ее, совершенно разбитую, опустошенную, в детской. Он так хотел утешить Мей, что почти физически ощущал ее в своих объятиях, но сначала нужно было заслужить это право. И может быть — только может быть, — это станет их вторым шансом.

Когда Эндрю повернул назад, дождь уже закончился, и, подходя к дому Мей, он обнаружил, что даже успел немного обсохнуть. Только вот в ботинках хлюпало, и ему пришлось оставить их за дверью квартиры.

Мей сидела на диване и кормила ребенка. Она была похожа на привидение — бледная, с тенями под глазами, — и в ней чувствовалась глубокая удрученность. Однако ей удалось выдавить слабую улыбку при виде него.

— Ты похож на утопленную крысу.

Эндрю криво улыбнулся.

— Я и чувствую себя как утопленная крыса, попавшая сюда прямо из мусорного ведра.

Он повесил влажный пиджак на стул, затем отправился в детскую и переоделся в спортивный костюм, который там оставил. Возвращаясь в гостиную, Эндрю остановился в дверях, пристально глядя на Мей. Интересно, как она изложит свою историю, когда придется — а он в этом нисколько не сомневался — рассказать ее сыну. И еще попытался представить, что должен чувствовать ребенок, когда мать бросает его. Или каково это — расти, зная, что ты один в целом свете.

Обругав себя за то, что опять наблюдает исподтишка, Эндрю вошел в комнату и устроился на противоположном диване. Положив ноги на кофейный столик, он задал вопрос, который Мей наверняка ожидала услышать.

— Как прошел день?

Малыш заснул, и она вымученно улыбнулась Эндрю.

— Не лучшим образом.

Мей действительно выглядела ужасно. Не говоря уж о бледности и темных кругах вокруг глаз, ее волосы тоже являли плачевный вид. На ней опять была его майка с мокрыми пятнами на груди, а шаровары словно кто-то жевал. Но никогда раньше Мей не казалась ему столь желанной.

Стиснув руки, Эндрю выдавил еще одну кривую улыбку.

— Давай посмотрим правде в глаза. Этот ребенок послан нам как испытание.

Опустив взгляд на спящего сына, Мей нежно погладила его по черным волосикам.

— Он хороший мальчик. Просто нуждается в более опытной маме.

Эндрю словно ударили в самое сердце, он почувствовал такую боль в груди, что даже поморщился. Ему понадобились все силы, чтобы взять себя в руки. Не отрывая от нее взгляда, он проговорил хрипловатым тихим голосом:

— Нет. У него уже есть лучшая в мире мама.

Мей в глубоком изумлении уставилась на Эндрю. И ее глаза тут же наполнились слезами. Она опустила их, сделав вид, что поправляет завязки на ползунках. Эндрю похвалил себя за то, что сел как можно дальше от нее. Когда он заговорил, его взгляд был застывшим, а тон — отстраненным:

— Тебе нелегко пришлось со мной когда-то, и ты отменно меня наказала. Но это старая история. Я хочу, чтобы ты знала: в том, что касается родительских обязанностей… — он посмотрел ей прямо в глаза, — ты великолепная мать, Мей. — Эндрю заставил себя улыбнуться. — Я до смерти люблю этого парня и не разлучусь с ним даже за миллион баксов. Но давай будем честны: он ужасный ребенок и задает нам обоим жару. И если мы в скором времени не добьемся возможности спокойно спать ночью, я подкину его доктору Стаббсу на пару дней.

Мей изо всех сил старалась выдавить улыбку. Пыталась ответить. Но слезы все прибывали, и во взгляде была написана такая потерянность, что Эндрю встал и подошел к ней. Усевшись рядом, он обхватил ее плечи и прижал голову Мей к своему плечу. Голосом, хриплым от эмоций, он проговорил в ее волосы:

— Даю тебе десять минут на то, чтобы хорошенько выплакаться, а потом мы поговорим. — Он потерся подбородком о ее висок. — И ты расскажешь мне, какие еще самоуничижительные мысли роятся в твоей хорошенькой головке, ладно?

По сдерживаемым рыданиям и влаге на своей шее Эндрю понял, что она поступила именно так, как он предписал. Эндрю закрыл глаза и с трудом сглотнул. Боже, как он хочет заключить ее в объятия, погладить по волосам и делать еще кучу всяких вещей! Но Эндрю заставил себя не думать об этом. Не следует усложнять ситуацию, привнося свои чувства — чувства из мира мужчин.

Наконец Мей вытерла лицо о его майку и прерывисто вздохнула.

— Это все из-за того, что он такой маленький, а я не знаю, что мне делать.

Впервые за последние дни на лице Эндрю отразилось искреннее веселье.

— Эй, послушай. Мы получили его маленьким именно потому, что не знаем, как с ним поступить. Только представь, что было бы, если бы он пришел в этот мир шести футов ростом и весом в двести фунтов!

Он почувствовал, как Мей улыбнулась и напряжение, сковывавшее ее тело, отчасти спало.

— Может быть, и так… — Она помедлила, словно собираясь с силами. — Но разве тебя не беспокоит, правильно или неправильно ты поступаешь?

Прядь белокурых волос упала ей на лицо, и Эндрю воспользовался этим, чтобы погладить и остальные. Знакомое возбуждение постепенно охватывало его, и он понял, что следует быть крайне осторожным.

— Да, — спокойно сказал Эндрю. — Меня беспокоят вещи вроде этих проклятых капризов, меня беспокоит, когда его тошнит. Меня будет беспокоить, сделает ли он правильный выбор, когда подрастет, а также, как он переживет период возмужания. — Повинуясь неодолимому желанию, Эндрю опять пригладил ее волосы. — Но я нисколько не сомневаюсь в том, что он вырастет хорошо приспособленным к жизни и уверенным в себе. Потому что знаю: ты дашь ему необходимую эмоциональную поддержку, в которой только может нуждаться ребенок. Я знаю это, Мей!

Она подняла голову и посмотрела на него странным, оценивающим взглядом. А затем, как и в случае с детским альбомом, снова замкнулась в себе. Только на этот раз, осознавая это или нет, захватила с собой частичку его поддержки. Мей выпрямилась и осторожно передала ребенка Эндрю.

— Думаю, мне лучше отправиться спать, — дрогнувшим голосом сказала она. — День выдался тяжелый.

Закрыв глаза, Эндрю прижал к груди головку спящего сына. Похоже, и ночь обещает быть нелегкой.

Просто удивительно, какое воздействие оказала на него эта мимолетная, невиннейшая близость. Его снова охватила целая гамма чувств, и пришлось приложить немало усилий, чтобы не думать о былом, когда они были любовниками. Эти образы до сих пор не поблекли в его воображении.

Но случилось и еще кое-что: многие другие чувства ушли. Вроде постоянно тлевшей злости. И проклятой уязвленной гордости. Однако еще громче зазвучало чувство вины. Ужасное, жгучее чувство, охватывающее его в самые неподходящие моменты. Например, однажды ранним утром, по пути на работу, когда он заметил худенькую, похожую на беспризорника, белокурую девочку, с большими печальными глазами, стоявшую в одиночестве на автобусной остановке. Туфли и юбка были слишком велики ей, а свитер — на два размера меньше. Этот образ врезался в его сознание и преследовал Эндрю, словно дурной сон…

Но через пару дней он понял, что нужно прекратить самоистязание. Да, он был самовлюбленным подонком. Но как бы ни ненавидел себя и как бы ни желал повернуть время вспять, он не способен исправить прошлое. У него есть только настоящее. Как сказала его мать, нужно довольствоваться тем, что есть.

Однако образ худенькой девочки — ей, видимо, было не больше десяти, — стоявшей в полном одиночестве на остановке, сводил его с ума, и бывали моменты, когда он приобретал черты Мей. Тогда его охватывало неодолимое желание — узнать правду.

Такую же потребность он ощущал и сейчас. Его рука с силой сжала раму; Эндрю стоял, с мрачным видом глядя в окно комнаты, отведенной под его временный кабинет. Он пытался объяснить свое желание копаться в прошлом Мей. Нет, ему не нужны были глубоко личные детали. А только факты. Прав он или нет? Раньше он только и делал, что ошибался на ее счет, но теперь нутром чувствовал, что прав…

Эндрю тяжело вздохнув, вернулся к столу и увидел среди вороха чертежей несколько записок с просьбой позвонить матери. В последнее время его донимали родственники. Каждый хотел знать, когда можно будет увидеть его новорожденного сына, а большинство нарушало границы приличий, спрашивая, когда они смогут познакомиться с Мей. Как будто он мог ответить на этот вопрос!

Эндрю без энтузиазма порылся в накопившихся документах и понял, что работать сегодня больше не сможет. На часах было семь минут пятого. Моментально приняв решение, он снял пиджак со спинки стула. Пропади все пропадом!

Он поехал к себе, принял душ, переоделся и заскочил в супермаркет за продуктами. В начале шестого он был у дома Мей. В квартире стояла мертвая тишина. Осторожно закрыв за собой дверь, он прошел в кухню и поставил пакеты с продуктами на стойку, стараясь делать все бесшумно.

Так же бесшумно он пошел взглянуть на мать и ребенка. Оба оказались в спальне, над которой словно пронесся сокрушительный ураган. Однако не беспорядок привлек его внимание, а двое, свернувшиеся на постели. Мей заснула на боку, заботливо обхватив малыша. Несмотря на судорогу в горле, он не смог сдержать улыбки. Алекс лежал на спине, с руками у головы и открытым ртом. И на этот раз мирно посапывал. По-прежнему улыбаясь, Эндрю посмотрел на Мей, и улыбка сползла с его лица: в который раз перед глазами встала девочка с автобусной остановки. Он должен узнать правду!

Решив, что с него достаточно, Эндрю закрыл дверь и, пройдя по коридору на цыпочках, прикрыл и другую. Что ему нужно — так это перестать думать и сделать что-нибудь полезное для разнообразия.

К половине восьмого он прибрался в гостиной и начал готовить обед. Эндрю резал на кухне овощи для салата, когда услышал позади тихий звук. С ножом в руке, он повернулся. Мей стояла в проеме двери, длинные волосы спутались, на щеке был виден отпечаток одеяла. Она слегка дрожала, обхватив себя руками за плечи и широко раскрыв глаза.

— Ты навел порядок, — хрипловатым со сна голосом проговорила она.

Эндрю не ухмыльнулся, хотя и очень хотел.

— Да.

— Не нужно было этого делать.

Он посмотрел на нее долгим многозначительным взглядом, а затем продолжил резать грибы.

— Пришлось. Если бы я этого не сделал, явились бы из Управления здравоохранения и вышвырнули нас отсюда.

Послышалось что-то похожее на фырканье, а затем звук передвигаемого стула. Когда Эндрю обернулся, Мей сидела у стола, но так, словно спина ее не держала, уронив голову на сложенные руки. С закрытыми глазами она проговорила:

— Голыми руками им нас не взять.

Усмехнувшись, Эндрю положил грибы поверх нарезанных овощей.

— Круто сказано для зомби.

Мей подняла голову и заставила себя открыть глаза.

— Я голодна как волк.

Он полил салат соусом и отставил миску.

— Что ж, тебе повезло. Сегодня у нас то же, что и вчера: бифштексы, печеный картофель и салат. Я хотел сварить немого брокколи, но она — из списка запрещенных для ребенка продуктов.

— У меня такое впечатление, будто ему все не впрок, — криво улыбнулась Мей.

Хорошенько все обдумав, Эндрю отвернулся к стойке и постарался выразиться как можно тактичнее:

— Бифштексы будут готовы только через несколько минут. Так что, если хочешь, можешь принять душ, пока я здесь и присматриваю за нашим Смерчем. Пользуйся возможностью.

По тому, как она снова с закрытыми глазами полулежала на столе, было ясно, что у Мей едва хватает сил дышать, не говоря уж о том, чтобы пойти в ванную. Но душ непременно ей поможет. Эндрю отлично знал, как заставить ее двигаться. Сдерживая улыбку, он посмотрел на Мей и постарался, чтобы его дерзость прозвучала как можно искреннее.

— Может, тебя отнести?

Прошло всего мгновение, и ее глаза распахнулись, голова вздернулась. Сохраняя на лице намеренно игривое выражение, Эндрю вопросительно приподнял брови.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы ее как ветром сдуло. Но всего удивительнее оказалось то, что крикливое дитя этим вечером решило пойти навстречу родителям. Алекс проснулся в тот момент, когда Мей выходила из душа. Первым делом она покормила его, затем усадила в автомобильное сиденье, стоявшее на стуле.

Мей совершенно преобразилась. В одежде, которая была ей почти впору, с мокрыми волосами, собранными в узел на затылке, она выглядела пусть не окончательно отдохнувшей, но посвежевшей. Эффект превзошел все ожидания.

Она склонилась над ребенком и нежно пригладила его темные волосики.

— Какой он славный, когда не капризничает!

Эндрю поставил бифштексы на стол и бросил на Алекса скептический взгляд.

— Ты уверена, что это наш сын? Я не узнаю его, когда он не морщит физиономию.

Она снова ласково провела рукой по головке ребенка.

— Папа смеется над тобой, Алекс. Так что постарайся устроить ему сегодня прогулку на всю ночь, ладно?

Не удостоив ее ответом, Эндрю просто шлепнул ей на тарелку бифштекс и распорядился:

— Съешь-ка это. Может, у нас осталось не больше пару минут до того, как он подаст голос.

— О Боже, как вкусно пахнет! — воскликнула Мей, втянув в себя воздух.

Она придвинула стул и села. Эндрю положил на тарелку печеный картофель и пристально посмотрел на Мей. Может, она ослепла? Ведь он накрыл на стол совсем не так, как привыкла делать она. Кое-как поставил тарелки и серебряные приборы, а бумажные салфетки положил стопкой посредине. Былая Мей Поллард обязательно бы все поправила за его спиной. Но эта, новая, вела себя так, словно ничего не заметила. Не переставила тарелки, не положила вилку и нож параллельно друг другу, не сделала ни единого замечания по поводу салфеток. Просто набросилась на еду так, словно не видела ее неделю.

Откусив кусочек бифштекса, Мей снова закрыла глаза, явно наслаждаясь.

— Ничего вкуснее в жизни не ела!

Эндрю поднял бокал с лимонадом.

— Лицемеришь, Поллард. То же самое ты говорила о бифштексе два вечера назад.

Она озорно взглянула на него.

— Просто стараюсь по мере сил поддерживать тебя на пути к совершенству, Макги.

Поставив локти на стол, Эндрю положил подбородок на сцепленные руки и посмотрел на нее. Он не помнил, чтобы Мей когда-нибудь прежде поддразнивала его. О да, она обладала тонким чувством юмора, но это было нечто иное.

— Я припомню это, мамочка! Тебе за все воздастся.

Она усмехнулась и полила маслом картофель.

— А вот и нет! Твое мужское эго нуждается в поддержке.

Быстро отведя взгляд так, чтобы она не могла видеть выражения его глаз, Эндрю взял вилку и нож. Она чертовски точно это подметила! И он обнаружил, что ему снова до смерти хочется узнать историю ее жизни.

Алекс принялся громко сосать кулачок, и Мей, наклонившись, дала ему соску, которую наконец, от полного отчаяния, купил Эндрю. Когда она заговорила, в ее голосе не было и тени насмешки, только материнские забота и нежность:

— Как считаешь, он преодолеет эту привычку до школы?

Эндрю задумчиво посмотрел на нее. Единственный способ что-нибудь выяснить — это попытаться вытянуть из нее сведения. И замечание о школе было поводом не лучше и не хуже других.

— А где ты ходила в школу, Мей? — небрежно спросил он.

Повисло тяжелое молчание, и Эндрю уже не надеялся услышать ответа, когда, не глядя на него, она холодно произнесла:

— В Хелене.

Для начала неплохо. Он подождал, пока Мей покончит со своим бифштексом, и попытался расширить границы завоеваний.

— А твоя семья все еще живет там?

Она словно окаменела, затем отрывисто бросила:

— Нет. — И, внезапно повернувшись к сыну, звенящим голосом воскликнула: — Боже, тебе пора менять подгузник, Алекс!

Она подхватила малыша и выскочила из кухни. Отодвинув тарелку, Эндрю принялся вертеть в руках высокий бокал. Ладно, одно он выяснил: ему ничего не вытянуть из нее. Во всяком случае, сейчас.

Злясь на себя за непомерную тупость, он поднял бокал и осушил его. Ничего удивительного, что Мей порвала с ним.