Продолжаю о друзьях. Ближний круг.
Еще один мой хороший друг ищет работу. Вообще, он большая умница, когда-то был довольно преуспевающим финансистом, но потом случилась какая-то неудачная любовь, с ней совпал кризис 1998 года; банк, где он работал, разорился; он пытался уйти из семьи, но там что-то не заладилось, вернулся, стал потихоньку пить и как-то постепенно-постепенно оказался за бортом. Но он, повторяю, человек весьма и весьма неглупый и большой книгочей. У него бывают такие смешные и неожиданные наблюдения - дай Бог многим. Например, как-то он мне позвонил и говорит, как будто продолжая прерванный разговор: слушай, странный человек этот Тургенев. - Кто? - Тургенев. Ты заметил, что в его романах герои всегда очень тепло одеты, не по сезону? - То есть? - говорю. - Ну, как же. Я тут взял перечитать “Накануне”, у него там летом человек одет в летнее пальто, а под ним сюртук. И, помнишь, Базаров куда-то пошел в июне, а ему говорят: “ты шапку надень”. Это почему, ты как думаешь? Главный либерал и западник России ходит летом по родине в пальто?
Понимаете, конечно, возможно в 186… каком-то году просто лето было очень холодное, но такое заметить… Я ему, конечно, сказал про холодное лето, но в душе даже приятно стало, что такой человек - мой друг. Приятно - и грустно, что такой умница, и вот, обыкновенная история - пьянка, без работы, и как-то это все очень по-русски, мне кажется. Горе от ума.
Так вот, он ищет работу, а у них дурная подстанция или что-то с модемом, и я изредка отправляю его резюме по всяким адресам.
И тут он мне звонит на День Военно-морского флота, я уж не знаю, случайно так получилось или он нарочно пошутил, и говорит: старик, вот хорошая работа, но mail не указан, я посоветоваться. И читает: В плавучий ресторан “Малибу”, стоящий на вечном приколе на Н-ском водохранилище, требуется матрос. Работа день через день, двухразовое горячее питание за счет заведения, квартальная премия, форма. - Какая форма? - Какая-какая, матросская, с бескозыркой. Я хочу позвонить, только вот ехать далеко, но ничего, если форму надену, на трассе, может быть, иногда будут подвозить на халяву. Ты не хочешь?
И я представил себе, как мы с ним в форме с этими ленточками, стоим на шоссе и голосуем… А потом поднимаем якорь, поднимаем андреевский флаг и выходим на ресторане “Малибу” в открытое море прямо с посетителями, столиками, бля..ми и завсегдатаями. То есть что я, в Н-ское водохранилище… И принимаем неравный бой, который длится три дня. Заголовки в газетах.
В общем, врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает! То есть, что я, наш гордый “Малибу” - не сдается врагу.
Были тут в одном клубе. Симпатичный такой сарайчик-подвальчик на Покровке. Какие-то музыканты милые. Один негр, настоящий, из Экваториальной Африки, второй толстый и лысый (бритый) вообще вблизи похож на бизнесмена, а издали на скинхеда, а не на музыканта - очень здорово прыгал, как мячик. И девка классная - то ли она с кем-то из музыкантов, то ли специально приглашенная на подтанцовку, мы не поняли - но очень классная. Так колбасилась у сцены - просто хотелось тоже начать скакать рядом. Нас туда пригласили, это вообще не наша компания, я там знаю одну девочку - политическую журналистку и ее мужа и еще одну пару видел один раз. А так никого…
Ну а раз есть политическая журналистка, то, естественно, произошел следующий разговор.
Их журнал год назад выселяли из их давнего помещения, которое они занимают чуть ли не с 1950-х годов. Об этом даже по ТВ было. Причем, участвовал ОМОН. Обычная сейчас история - “спор хозяйствующих субъектов”, к тому же они, как интеллигентные люди, не то приватизацию вовремя не оформили, не то еще что-то, а новый владелец решил устроить в здании не то кино, не то казино.
Ну и когда там все уже очень накалилось (часть их сотрудников в решающий момент забаррикадировалась в редакции и отказалась выходить) и какой-то милицейский полковник уже грозно сказал в мегафон: “сейчас я с вами по-другому поговорю!”, вдруг, говорит муж моей знакомой (он тоже присутствовал), подъезжает маленькая машинка Renault, оттуда выходит парень такой позитивный, в белой рубахе навыпуск и с двумя девахами длинноногими и, не очень обращая внимание на тусу автоматчиков и общую атмосферу скандала, подходит к дверям. И его, что самое интересное, пропускают. - Все думали, говорит политическая журналистка, что это, наверное, новый хозяин здания приехал конфликт разбирать. А парень подходит к дверям и громко так спрашивает у народа, повторяю, не особо реагируя на бушующие вокруг страсти: тут вроде раньше обменник был?..
И, знаете, всех присутствующих после этой реплики как-то отпустило. Даже смех раздался. Ну, ему, конечно, объяснили, что “обменника” нет и что вообще происходит, он как-то растерянно улыбнулся и уехал. И еще заржал там, в машине.
Теперь простите мне это идиотическое глубокомыслие, но… Может, так вообще надо? Не замечать. По-буддийски. Заржать где-то. Где-то плюнуть. Не безразлично (по-овечьи), а не замечать. Как знаменитые буддийские обезьяны.
Но - с другой стороны: их ведь из их помещения выгоняли. Какой тут буддизм?!
Ни фига себе! Правда, выгнали не в этот раз, а в следующий, через несколько месяцев, зимой. И тогда все прошло как-то даже буднично, хотя моей знакомой тихо сказали: девушка, если будете сильно выступать, можете споткнуться на лестнице. Скользко же.
Но парень в Renault тут ведь ни при чем?
Сидели с женой и ее подругой в открытом кафе на Мясницкой, летом, в субботу и разговаривали. А рядом, в арке, один известный клуб. И оттуда доносилась какая-то очень ритмичная музыка, входили и выходили женщины в открытой летней одежде и вообще атмосфера была наэлектризована. И в кафе тоже было достаточно оживленно. Все друг на друга смотрели, девушки сидели парами, сновали с заказами официантки в коротких юбках, носились летние запахи и так далее. И мы сидели, болтали, жена была такая красивая, в новой очень красивой белой кофточке (а кто подарил? я подарил!) и подруга жены - тоже недавно приехала из-за границы, из Испании, у нее там сестра вышла замуж за пакистанца - и тоже сидела вся такая оживленная. И она мне кажется, это я вам по секрету скажу - она мне симпатизирует. (Что также бодрит.) Но это я говорю просто так, платонически, ничего больше, мы эти дела уже не раз проходили, больше не надо. Потом оказываешься виноват перед всеми, девушки помирятся и сообща тобой так закусят, что спасибо большое, но просто было приятно. И из арки за время, пока мы там сидели, пару-тройку раз выходили пары и было видно, что люди только что познакомились и им все внове и не терпится, у девушек при этом становится такой вид и такая походка… хм-хм… танцующая, скажем так. И эти пары выходили на улицу, мужчина поднимал руку, останавливалась машина, он галантно придерживал дверцу, пока садилась дама, потом садился сам, и они уезжали. И вы не могли удержаться, чтобы слегка не домыслить, что там дальше.
И вот, когда очередная пара, она с короткой стрижкой и в белой короткой юбке, и в майке, очень подчеркивающей грудь, и он - коренастый или даже стройный, бережно и целенаправленно приобняв ее за талию, шли к стоянке такси - я подумал: надо написать такую картину, жаль, я не художник, но я запишу сюжет и пусть кто-нибудь напишет, мне не жалко, только чтобы название было - как у этой главы. “Молодой человек только что познакомился с девушкой и сейчас ведет ее к стоянке такси”.
Это должно быть большое, многофигурное полотно, почти панно, во всю стену, как у Глазунова или Репина, со множеством узнаваемых персонажей и типажей, они (девушка и юноша) - идут, а по бокам - Петр I, Ленин, Сталин, декабристы, Павел I, плачущий Ельцин, Путин, немного попсово, спекулятивно, с задним планом, улицей, столиками, домами, огнями и мчащимися машинами, вечереющим небом, облаками, иронично и чуть задумчиво, что, мол, что-то в этом есть, какой-то подтекст и контекст. Москва 2000-х. Публике должно понравиться, я уверен.
Попала в руки одна книжка. Жорж Батай и Колетт Пенье. Пара, известная своими садомазохистскими наклонностями и похождениями, но в данном случае дело не в этом.
Оказывается, эта Пенье, до того как полюбить Батая, сильно интересовалась коммунизмом (видно, есть что-то общее), да так сильно, что даже побывала в 1930-х годах в СССР, где некоторое время близко общалась с Борисом Пильняком. Правда, Батай впоследствии обозвал его “отвратительным субъектом”, что лично в нас пробудило чувство национальной гордости. Знаете, чтобы сам Батай такое о ком-то написал, - это надо уметь.
А еще мы подумали: вот тебе и на, вот это новость. А я все думаю, странный у Пильняка какой-то слог. Нервный какой-то. И тут же передача по ТВ: “Борис Пильняк”. (У него юбилей. Хотя ничего странного, это по Юнгу - принцип синхронистичности. Многие события повторяются несколько раз.) И читают его: “Посмотрите вокруг. Россия сейчас как сказка. Сказки творит народ. Революция началась как сказка. Разве не сказочен голод, разве не сказочна смерть? Разве не сказочно умирают города, уходя в XVII век, и не сказочно возрождаются заводы? Посмотрите, кругом - сказка…”
Красиво написано, елки-палки. Но - в 1919 году.
Я себе представляю, что должен был испытывать нормальный человек, читая такое в том же 1919, 1920 и т.д. году. Бунин, по-моему, писал в “Окаянных днях”, что испытывает постоянное чувство бессильной ярости. (Я не Бунин, но осенью 2004 года испытываю примерно то же самое, хотя Пильняков вокруг нынешних комиссаров, слава Богу, что-то не видно.) Но дело не в этом.
Вот, я раньше все думал, как же так, такие вроде бы талантливые люди, как тот же Пильняк, Бабель, Горький, Блок и еще многие, могли радоваться разрушению и писать о революции, что, мол, ура! Сказка… Хороша “сказка”! А вот прочитал, что он с будущей девушкой Батая общался, и сразу стало все понятно. Вопросов, как говорится, не имею.
Больше читайте, господа. Читайте больше - и будете многое понимать! (Если хотите, конечно…) Вот интересно было бы что-то узнать про нынешних.
Какие у них увлечения?
Зашел тут в новое кафе на Мясницкой. Взял кофе, журнал, улыбнулся симпатичной девушке с короткой стрижкой, что сидела на балконе. У них кафе сделано, как дворик на юге - внизу столики, а по стенкам что-то вроде широких балконов, и там тоже столики и книжные полки. Для парочек и зашедших почитать. Впрочем, девушка оказалась не одна, а с мужчиной. Ну, жаль, думаю.
Сижу, смотрю журнал, пишу что-то на бумажку, и вдруг с “балкона” падает вилка. Упала - и ни гугу, как будто так и надо, никто даже не выглянул. Я еще почему-то подумал, что это со столика той девушки. Ничего себе, думаю, “привет” передали, от хороших женщин вилки не падают… Мужик с хаэром и бородой, “хипарь” такой 1970-х годов, Алеша Попович, у них целая компания за соседним столиком с ноутбуком сидели, говорит: это в вас, наверное, метились. Я говорю: а может, в вас… Может, там вообще чечены засели и теперь вилками кидаются.
Потом он смотрит, что я что-то пишу, и говорит: вы что, из треугольника Толстой - Достоевский? Замыкающая вершина? Я говорю: Боже упаси. Это просто деловая запись. В ежедневнике - на завтра. Он: а ну тогда, стало быть, Солженицын, те, которые двести лет вместе, и вы. Я посмотрел: вроде, незлобно говорит и глаза смеются. Сейчас всякое бывает. Я говорю: нет, что вы, какие двести лет. Мой прадед в Ростов-на-Дону из Польши переехал только в 1860-х годах. Он был обувщик и держал небольшую обувную фабрику. Хотя с Александром Исаевичем я часто мысленно корреспондируюсь. Шлю ему, так сказать, сообщения на пейджер. - И что, отвечает? - говорит хипарь. - Как вам сказать, бывает. Видите ли, может, это он мне написал: уже двести лет вместе, чего, мол, мы будем спорить…
Мужик смеется: а, ну тогда вы, говорит, может быть, из треугольника Дэвид Бекхем и Майкл Оуэн. Третий на воротах. Как Ринат Дасаев, так? - Точно, говорю, как вы угадали. Я - запасной голкипер. Выхожу на поле в сложных ситуациях.
А они что-то там за своим столом работают. И едят, и работают, какие-то картинки на ноутбуке гоняют, мне издали показалось что-то предвыборное, плакаты какие-то. Пиарщики то есть, а может, реклама. Я посидел, что надо из книжки выписал, глотнул пару раз водочки и говорю: - А что вы думаете, я серьезно, все время хочу Солженицыну написать. Вот смотрите, какая есть история…
И рассказываю:
Лет пять назад мы с дочерью жили в Воронежской области, почти в заповеднике, снимали там у одних людей дом в деревне. Жили-жили, и знаете, не я, бывшая жена заметила: что-то, говорит, к хозяевам теща не заходит. Странно… Что значит женский взгляд. Я бы никогда внимания не обратил. Все о высоком ведь. “Вместе” двести лет или “раздельно”… И, кстати, что значит “двести лет”, когда к Владимиру Святому от хазар делегаты приходили в 1007 году! За иудейство агитировать. А “приходили от хазар” - это ведь как-то очень общо. Конкретно, откуда? Из-под Астрахани. Так что, какие же “двести лет”?!. Хотя, с другой стороны, знаете, пусть лучше двести. Ответственности меньше.
И в этих мыслях не до мелочей, сами понимаете. Приходит теща - не приходит… А она жива, теща-то? Жена говорит: жива, Тамара ее все время вспоминает: мама-мама. Но как-то напряженно. И представляете, постепенно жена выяснила, в чем дело. Оказалось, наш хозяин тещу… пятнадцать лет назад… того. Представляете?! А еще говорят - тот же Солженицын, что весь разврат в городе.
- Трахнул тещу, что ли? Вполне себе представляю, - говорит мужик спокойно. - Обычное дело. И вы Александра Исаевича из-за такой ерунды хотели беспокоить? Стыдно.
Я как-то даже смешался.
- А что, - говорю, - вы считаете, не стоит внимания? Кровосмешение все же-с. Не помню, что он ответил, - что-то забавное. Что-то типа мы же вместе, так что, мол, какие тут могут быть церемонии. Что значит “стоило” или “не стоило”? Свои люди. И, потом, - говорит, - все равно, в том, что ваш хозяин тещу трахнул, виноваты эти, которые “вместе”. Они же во всем виноваты.
Я так растерялся, даже на шутку не обратил внимания и говорю: ну, ясно, что эти. Но почему же “обычное”? Дело-то? Была еще повесть такая когда-то, “Обычное дело”. Помните? - Ну как почему обычное… Вы, говорит, почитайте Библию. Там чего только нет. И Лия, и Рахиль. За милую душу. А Сим, Хам и Иафет, они вообще имели всё, что движется. А повесть помню плохо, хотя и читал. Только дело там было не обычное, а привычное, по-моему. Согласитесь, есть некоторая разница.
И я как-то вдруг расслабился (действительно, а что такого особенного, все это условности; бывает между родственниками, не надо сразу кричать о разрушении традиций) и говорю, сводя все к шутке: ну, знаете, во времена Потопа это было просто необходимо. Демографическая яма. Потом Восток, полигамия… Там любой уважающий себя человек по несколько женщин имел. И имеет, что характерно. Царь Соломон, арабские шейхи… Слыхали, в Ингушетии многоженство разрешили?
Посмеялись. Потом немного помолчали, и я спросил, кивая на комп: а вы чем тут занимаетесь? Он говорит: да так, ничем, в общем. Это хобби. Раньше я был членом партии “Либеральная Россия” и издал “Черную книгу коммунизма”, знаете такую? Ленин, Сталин, то да се. - Слышал, говорю. Были такие. - А про партию нашу, говорит, слышали? - Нет, Боже упаси. - Ну, понятно. Опять помолчали. Я говорю: сколько набрали-то на выборах? Он так спокойно: ноль-семь процента. Я говорю: то-то же. Черная книга. Еще чего-то хотите? Чаю, может, или водки?
А там еще неподалеку, в уголке, очень симпатичная девушка сидела. Темненькая, почти мулаточка, совсем молоденькая, вся книжками обложилась, и она немножко слушала наш разговор и улыбалась так, поглядывая в нашу сторону. Шутим же. И я посмотрел, что она читает. На столе Карл Густав Юнг (! - неплохое чтение для молодой женщины), а в руках - не видно что. Психологичка, наверное. Я говорю: бросьте, Николай (его так звали), вот смысл и вот проценты. - И показываю на мулаточку. - А “Либеральная Россия”, “Черная книга” - это как-то грустно. Издавайте хоть голубую, все равно люди за “медведей” проголосуют. Правильно говорю, девушка?
Она улыбнулась: извините, я не слышала, что вы сейчас сказали.
Что ж, политкорректность прежде всего. Ей зачем ввязываться? Пока она повзрослеет, тут будет все ok. (Надо надеяться.) Тогда я говорю: и не надо. Ерунду обсуждаем…
Вот, - сказал этот Коля, - сразу видно, что вы только двести лет вместе. Что значит “не надо”?! Вы женаты? Я киваю. Он говорит: и я женат. Его друг за столом смеется: дважды. У него две жены. Как у мусульман. Я говорю: а… Мы это уже проходили, спасибо. У меня на одну-то душевных сил еле хватает. Его друг говорит: а вы чередуйте. День у одной, перерыв… День у другой, перерыв. С перерывами будет ничего. До этого почему-то мало кто догадывается.
- Нет-нет, - говорю, - все равно не надо. Чувство вины замучает. Не принята полигамия у нас, что поделаешь.
А сам смотрю на эту смугляночку, как она отнесется к моим словам. Женщины, хоть в семнадцать, хоть в тридцать семь, такие тексты обычно очень хорошо воспринимают. Думают: правильный мужчина… И она, естественно, заулыбалась мне. Так, с интересом заулыбалась: я же “правильный”… А мне, хоть я и чистую правду сказал, про душевные силы-то, мне это приятно. Чисто теоретически. Коля говорит: то есть вы в Россию не верите, жене не изменяете, от либеральных идей отвернулись… Эх вы. А еще “вместе”. Я говорю: ну, двести лет - не срок. И как-то неожиданно зло это сказал, причем для себя больше всех неожиданно. Выпил, что ли. Даже неловко стало. Этот Коля посмотрел так, внимательно, но ничего не сказал. - Понятно, говорит. Я говорю: да ладно, не слушайте. Что-то я, наверное, устал. Вместе - не вместе, двести - не двести. Важно не количество. В каком “месте”, еще надо разобраться. (Вот опять, зачем?) Его друзья захохотали, и смугляночка тоже засмеялась. А он опять головой покачал. - Да… - говорит. Потом улыбнулся смугляночке: девушка, подсаживайтесь к нам, что через стол разговаривать, не стесняйтесь. И я вижу, что если сейчас чуть понастойчивее попросить, - она подсядет, сто процентов. Но он почему-то нажимать не стал, поколебался немного - и не стал. Видимо, какие-то дела еще были. А может, про двух жен вспомнил. Ну а мне что, мне домой уже было пора.
Я говорю: ладно, пойду. Пожали друг другу руки: было приятно познакомиться. Он говорит: постойте. А тут ваших книг нет случайно? Книг нет, говорю, а журналы есть. Вон стоит. Он говорит: о, какой номер? Я сказал. Он подошел к полкам, взял журнал, полистал. Говорит: это забавно? (Так и сказал, наш человек.) Я говорю: в общем, да. Народ смеется. Он попросил подписать, что я, должен вам сказать, и сделал не без удовольствия. Еще и посмотрел, смотрит ли смугляночка. Она глаза опустила, но я понял, что видела.
Обменялись с этим Колей телефонами, хотя, конечно, никто никому потом не позвонил. Он свой еще на карточке казино какого-то написал. Говорит: так не забудете, а визитка пропадет. Я говорю: вы что, играете? Он говорит: бывает. - Выигрываете? - Случается. - Ну-ну, думаю. - Неплохой букет. Две жены, игрок, вместе - не вместе, либеральная Россия. Потому народ их и не любит - за релятивизм.
И, уходя, даже не знаю, зачем (наверное, требовалась финальная реплика), я спросил у девушки, что она читает. Просто, чтобы что-то ей сказать вместо “до свидания”. Она говорит: зачем вам? - Интересно, говорю. Она тогда приподняла книгу, и знаете, что там было написано? Большими буквами: “В ЧЕМ СМЫСЛ ЖИЗНИ”. Нет, честное слово. Коля с друзьями загалдели: что за книга, кто автор? А я немного прих.ел, признаться. Шуточки.
Хотя что такого? Таких книг миллион каждый год выходит. Но то ли я тогда был уже пьян, то ли в общем контексте нашей беседы все так выстроилось - на меня конкретно это “в чем смысл жизни” произвело впечатление.
И, кстати, не на меня одного. Когда днем позже по телефону я рассказывал одному знакомому про этот случай, он тоже вроде впечатлился. (Или сделал вид, у него не поймешь.) Я, ободренный его вниманием, говорю: ну, я оглянулся, крылышек за спиной у нее вроде не было. А он говорит, подумав: а хвоста? Я засмеялся: да ну тебя. А потом подумал (шутливо, разумеется): а вообще… смугленькая, кудряшки…
Надо было незаметно заглянуть под стол, для порядку. Жаль, что не догадался.
Австрийская писательница Эльфрида Елинек в 2004 году получила Нобелевскую премию. И по ее книге еще сделали фильм - довольно известный, кстати. Называется “Пианистка”. Фильм - говно, хоть и взял приз в Каннах, но я прочел книгу и был впечатлен: хорошо написано, сильно, у нас дамы так не пишут, пожалуй. В конце главная героиня, зрелая женщина, влюбившаяся в молоденького парня, растерянно наблюдает издали, как он весело общается со своими сверстниками и сверстницами, думает что-то такое о жестокости жизни и от бессилия, несильно ткнув себя ножиком в руку (страсти-мордасти), медленно идет по весенним улицам родного среднеевропейского города. Короче, барон фон Захер-Мазох велел передавать всем привет.
(Сюжет я излагаю приблизительно, чтобы не уклоняться от темы в детали.)
А у меня тут в запасе давно была сцена, которую я как-то видел по ТВ, сейчас это любят показывать: как в Африке львы охотятся на антилоп. Речь шла про гну - их, из-за большого поголовья, зоологи часто называют “солдатами саванны”. И в этой передаче сначала все было как положено: стадо сначала мирно пасется, львы крадутся в высокой траве, потом (когда уже поздно) антилопы настораживаются, потом бегут, львицы выбирают жертву, вот погнались за ней, догнали, повалили, еt cetera - все подробно, как сейчас это любят.
Но вот что меня неприятно удивило именно в этой передаче. Я вдруг обратил внимание на поведение остальных гну. Как только львы кого-то ловят, все стадо немедленно останавливается неподалеку и, с некоторой даже странной печалью, издали молча наблюдает за происходящим. (Нет, не волнуйтесь, тут некрасовских мотивов не будет. Я вообще идейно тяготею скорее к А.К. Толстому - не государственник, но, как говорится, географический детерминист.) Так вот, антилопы. Но ведь у них рога - и еще какие! И копыта! И сами они не маленькие! Да если б они все вместе кинулись - какой вместе, хотя бы вчетвером! От этих львиц мокрое место бы осталось! Но не кинулись, хотя я отчетливо видел, что гну было как-то не по себе. Они стояли и смотрели.
Итого. А что “итого”? Травка зеленеет, солнышко блестит. У них инстинкт - тра-во-яд-ные. И стадом они только бегают, а не сражаются. Таково положение вещей.
А пару, что ли, лет назад была еще сценка по телевизору, весной. Что-то 40, что ли, лет ансамблю “Машина времени”, и по этому поводу концерт на Красной площади. Я так понимаю - жест. Мол, нате. Сэр Пол Маккартни год назад приезжал и давал концерт, и даже Путин с Лужковым сидели в первых рядах и подпевали, динамично покачиваясь. “Yesterday, all my trouble seems so far away, now it looks it`s over him to stay…”. О key. Ну и решили видно, пусть у нас тоже будет свой Сэр Пол. Мы с женой не пошли, так как не имели лишних $150 на билеты, но по ТВ наблюдали, и это было забавно.
Никакого Путина-Лужкова-с-женами уже, естественно, не было, времена постепенно меняются, но кое-какие знакомые личности сидели, а также стояли. Например, Борис Немцов, известный лидер демократических сил. Первый министр иностранных дел Российской Федерации, временно канувший в лету Андрей Козырев с какой-то красивой и очень рослой молодой женщиной, про которую я позднее узнал, что это его жена. (А ранее, сообщил мне мой источник, в демократические годы, она была его секретаршей.) Козырев с женой даже танцевали, а Борис Немцов стоял один, бедный и бледный, как принц Гамлет, а в рядах партера, по которым бегло прошлась камера, среди прочих мне даже показался Михаил Ходорковский, известный узник! Хотя по идее он должен был в это время сидеть в тюрьме, так что, скорее всего, мне привиделось. Но очки вроде были его!.. Знаете, мало ли что… Этаким графом Монте-Кристо. У нас все возможно. И еще были какие-то известные люди из телевизора, имен которых я не помню.
И было всё - сначала подавленность, потом печальность, потом все постепенно раскочегарились, и даже небо над Москвой в конце концерта распогодилось, такую положительную энергию все накопили. А может, это тайно сочувствующий демократам Лужков распылил с самолета какую-то специальную отраву против туч.
Но вот что интересно, я обратил внимание, что при исполнении некоторых старых песен, “Битвы с дураками” например, некоторые известные личности даже плакали или туманно смотрели куда-то вдаль. Помните ли вы слова? “Сегодня самый лучший день/ взовьются флаги над полками! Сегодня самый лучший день/ Сегодня битва с дураками!..” - пел Макаревич. И все, готово: плакал Козырев, каменел лицом Немцов и даже какие-то важные яблочники, гордо подняв головы, смотрели вдаль, за кремлевские стены и Москву-реку, куда-то в тихое Замоскворечье.
Козлы! - неожиданно зло подумал я. Что же теперь слезы-то лить!..
Но, с другой стороны, давайте поразмышляем, что им (нам) теперь делать? “Бороться”? “Когда последний враг упал, / труба победы проиграла. /Я поднял меч и осознал, / насколько нас осталось мало”. Труба проиграла, заметьте.
Хорошо. “Бороться”. Но они боятся, на что-то еще надеются, у них нет душевных сил и прочее. (По-человечески все это так понятно.) А мы? А Россия? Снесут, как гостиницу! Но с другой стороны - “а что?”. Что можно сделать-то? Помните: какие планы у Господа, никому не известно. Может быть, я давно уже об этом думаю, надо теперь действовать как принц Сиддхартха? Сесть на берегу реки и предоставить ей течь. Уж мы-то теперь точно знаем, что все пройдет, все тихо уплывет, все их мундиры, черные “гелендсвагены” с мигалками, гипотетические танки на Тверской и вся х..ня, что они несут по телевизору. Последние двадцать лет нас этому научили. Если их не научили, то это их проблемы. Просуществует ли СССР до 1984 года? В 1984 году этот вопрос звучал бредом.
Скрестить ноги в позе лотоса - и сидеть неподвижно.
p.s. 1 (memory)
Усилим. В 1986 году, зимой, я стоял у окна института, в котором учился, и наблюдал визит “кандидата-в-члены-Политбюро-товарища-Долгих” (remember?) на первую в СССР итальянскую газозаправку “Belluchi” с динозавриком на эмблеме, которая находилась неподалеку от нашего института.
Помню солнечный зимний день, блестящий под солнцем снег и черные “членовозы”, как спички, рассыпанные на снегу. Тогда это казалось незыблемым. И государства жесткая порфира. Где теперь “кандидат-в-члены-Политбюро” и его “членовозы”? Где их бетонное “государство” и это все? Прошлогодний снег, - как сказал Вийон.
p.s. 2 (сноска)
Разбавим. Сочинял эту “memory”, тихо сидя на лавочке на Гоголевском бульваре. Была осень, под ногами шуршали и сильно пахли ярко-желтые кленовые листья. Как Река Жизни у Сиддхартхи, сиди и смотри на нее, эти осенние листья всегда поразительно красивы и переполнены каким-то тихим смыслом.
Что еще раз доказывает верность моего тезиса. “Товарищ” Долгих оказался долгим, но не вечным. А вот листья, которые лежали на Гоголевском бульваре в осень перед его визитом, - вот они вечны, простите за банальность.
Кстати, газозаправка (проезжал там совсем недавно) до сих пор стоит. И народ заправляется. Так что стройте газозаправки, господа! (Если больше ничего не можете.) Стройте. Для благодарного потомства.
p.s. 3 (сноска)
Но на тех, кто плакал на концерте, я все равно злюсь.
Глядя на этого субъекта со стороны, можно задать ему ряд вопросов.
Например. Вот, в конце ноября 2004 года, он входит в кафе где-то на Кузнецком и усаживается у окна. Кофе, пятьдесят грамм недорогого коньяка, на столе появляются ручка и бумажка, взгляд устремляется за окно - сочиняются какие-то слова.
Как он выглядит в этот момент (одиноко, кокетливо-одиноко, смешно, оптимистично или вообще никак - его просто никто не замечает)? Ведь это важно для художника - иметь перед собой зеркало других. Кому на хер нужны его слова? - как говорится, хорошо бы это знать.
Через час он идет по бывшей улице Пушкина вверх, к площади и Страстному бульвару. Поздно, никого, горят фонари, молча стоят дома по обеим сторонам Дмитровки, от официальных зданий веет страхом и тяжестью. Отодвинем камеру, возьмем дальний план: одинокая фигура, но медленный, прогулочный шаг - поздний прохожий, явно свободной профессии (иначе он бы не шел так поздно прогулочным шагом), он движется в печальном одиночестве… Или все, в общем, неплохо? Дайте подумать. Да нет, смотреть на него как-то не грустно, этого нет. Вот он остановился у больших витрин магазина одежды и рассматривает пуловеры: темно-вишневый или зеленый хаки, крупная вязка, красивый узор, это его стиль, ему бы пошло, зайти в этом свитере в модное кафе, в редакцию иностранного журнала…
Потом ночной киоск “Союзпечати”, газета, обмен двумя словами с женщиной-продавцом, кажется, он спрашивает какой-то журнал, журнала нет, он идет дальше.
Стоят теплые ночи, аномально теплые для этого времени года: декабрь на носу, а плюс, глобальное потепление - можно немного пройтись по городу. Наш герой идет к бульварам, чтобы оттуда поймать такси. У модного клуба народ, дорогие машины, красивые женщины, огни отражаются на черном асфальте. Можно подумать, что дело происходит не в Москве, а в Париже (где же еще?) или в Гонконге. Москву сейчас любят сравнивать с этим городом, остается только ввести британский корпус на пятьдесят лет и поднять “Юнион Джек”. А потом стать “локомотивом экономики”.
Можно пустить где-то по краю приглушенную китайскую музыку, будет красиво. Однако же наш вопрос остался без ответа: его ощущение одиночества - это состояние, или кокетство, или просто советская привычка, приставшая маска?
Если считать, что идущий человек “художник”, то возникает одна неожиданная мысль. Все можно… переделать, переписать. С любого места, хотите - сначала. Ведь жизнь любого “художника” отчасти сводится к чему-то выдуманному. В нашем случае - к тексту. А текст должен находиться во всемирном компьютере или на бумаге. А бумага - в сундуке. А сундук - на дне моря, или его несет большая птица… И автор может делать с этим текстом - что захочет, да? Тогда нет никаких проблем. Нажмите кнопку back-space. Белый лист, несмятая постель. И начинайте сначала, с любого места.
Эта мысль приходит мне однажды вечером, где-то в районе Площади Восстания. (Слышна музыка Марсельезы.)
Итак, время действия - вечер, поздняя осень 2004 года, огни машин и реклам, но общее ощущение как-то не очень - в общем, кисловато - путинская Москва, за кованой решеткой садика, около которого я сейчас стою, еще лет пять назад рос огромный тополь, под которым я однажды долго и страстно целовался с одной девочкой, потом неожиданно вышедшей замуж за мужчину много старше себя. Я переживал - почему? Знакомый психолог сказал: она просто искала отца. И действительно, года через два она вернулась (кто-то плохо сыграл свою роль), и с ней действительно многое можно было переписать, но уже не было желания.
Тополя почему-то уже нет (какие-то идиоты вырубают в Москве высокие деревья), но из-за решетки, редкость для Москвы - доносится чудесный запах прелых листьев от его соседей поменьше… Чуть вперед по той же улице - и будет знаменитый букинистический магазин, где когда-то, еще в советские годы, продавали иностранные книги. Не могу удержаться: мой приятель в 1982 году, как раз перед преддипломной практикой, купил там прижизненного (!) Гольдони, чуть потрепанный серый томик с венецианским львом, не падайте… 1757 года издания, за шесть советских рублей. Честное слово! Это правда, и я сам, чтобы не отставать от приятеля, пару лет спустя купил красную книжку “Poems” Теннисона. Правда, цены в преддверии капитализма уже поползли вверх и издание было не прижизненным, а как раз накануне очередного “нового времени” - 1912 год… “Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь, в толпе народа на мосту, смотрел на три высоких башни, и в поэму облек одну из городских легенд…” Городские легенды. Мифы, легенды, истории, сплетни - правила поведения. Спустя всего семнадцать лет он (и я) стоим на том же месте, у ограды, смотрим на три высоких башни, и пришедшая вслед за романтическим воспоминанием мысль просто поражает. Времени - нет? Все можно… переписать?! А… память?
“Я помню”. Глагол несовершенного вида. Несовершенного или не совершённого. (Или незавершенного?) Он помнит, она помнит, мы помним, вот только они - не помнят ничего.
Это забавное место. Кроме книжного, слева, чуть позади, особняк Берии, теперь посольство небольшой страны, живущей туризмом, говорят, сюда после войны Синяя борода таскал приглянувшихся школьниц. Синяя борода - но ведь он был не один: кто-то ему помогал, шел следом, хватал, тащил в машину, вез, стоял на шухере - почему никого не судили? Многие тихо дожили до нашего времени в “элитных” домах неподалеку.
Впереди фирма “Мелодия”, там, где в советское время делали пластинки - “Битлз”, Давид Тухманов, классика, “Бони М”… Полагалось иметь дома целый ящик и периодически крутить все это на японской вертушке фирмы “Pioneer” цвета металлик… Но дальше, дальше, вперед, к Никитским воротам - освещенная фонарями перспектива улицы: дом Горького, дом красного графа Алексея Толстого, дом Александра Блока… Можно ли что-то забыть? Если погода позволяет, можно посидеть немного в большом сквере, что почти напротив японского особняка Рябушинского, который Сталин подарил Горькому и где Горький потом жил под домашним арестом, как птичка в золотой клетке, поглазеть на мчащиеся за оградой машины, послушать разговоры на соседней скамейке, погладить чью-нибудь собаку. У некоторых из них, смешно, человеческие имена.
Через несколько часов наш герой спускается по новому эскалатору в метро “Площадь Революции”. Большие белые шары ламп медленно движутся навстречу, и в этом есть что-то завораживающее и печальное. На эскалаторе малолюдно, всего несколько человек, а на встречном вообще никого. Лишь небольшая компания молодежи в цветных куртках и шарфах поднимается наверх и громко смеется чему-то. Нужна ли им чья-то память и чьи-то истории? Не знаю. Смотря какие.
На “Площади Революции”, переходя на свою ветку, наш герой часто встречает бродячих музыкантов. Они поселились и на его линии. Опять какие-то студенты, консерватории или Гнесинки, так же, как и те, что в начале, играют классику, причем очень неплохо, но почему-то не итальянцев (времена меняются?), а, кажется, немцев - что-то очень романтическое, может, Шумана, или даже Грига… Песню Сольвейг.
Возле них стоит перевернутая шляпа, и пассажиры бросают туда деньги. Некоторые останавливаются. Хорошая музыка. Как всегда, становится грустно и всех жалко. Где ты, Сольвейг?
Однажды, когда я остановился около них, кто-то, проходя мимо, протянул мне десятку. Она? Я оглядываюсь.
Нет, сейчас не будет ничего страшного. И это не в “переносном смысле”. Ну, почти.
Как-то летним вечером в том году сидели в Камергерском. И пришли артисты, компания молодых ребят - мальчишки, девчонки - подзаработать, обойти публику с кепкой, там это часто. Менты их не трогают, образцово-показательная улица, Европа. Разложились, сели в круг, вытащили барабаны, и вдруг смотрю: у них факелы. А уже темнело.
И дети зажгли эти факелы, барабаны тихонько зазвучали, как африканские тамтамы, и их девушка стала под эту музыку медленно кружиться с горящим факелом в руках. Она была симпатичная, эта девушка, не то чтобы что-то особенное, но такая стильная - совсем молоденькая, почти ребенок, тоненькая, в черном свитере, и в руках - маленький фонарик. Было красиво и немного тревожно. И барабаны передавали: тревога, тревога, тревога… Но никто не проснулся, ха-ха. А потом девочка стала “плеваться огнем”. Это опасная штука - она набирала в рот керосин из принесенной бутылки, а потом с силой выдыхала его и в этот момент подносила факел. Получался фонтан огня. Жена сказала, что надо выдыхать с очень большой силой, а то загорится рот. И девушка, по-видимому, делала все правильно, а вот когда к ней подключился парнишка, он пару раз ошибся, и ему пришлось хлопать себя по лицу, и было видно, что чуб и ресницы немного обгорели. Кто-то даже вскочил, но все обошлось.
Красиво было. Лето, сумерки, Камергерский и эти пляшущие огни.
А мне почему-то вспомнилось вот что.
Жена весной ходила встречаться с подругой и вернулась вся ох.евшая. (Ох уж эти друзья детства!) Я говорю: ты чего?
Сели за чай, налей-ка горячего, не спеши - и она рассказала.
Она эту девочку знает очень давно - они вместе работали в театре, играли Островского, Брехта, Шолом-Алейхема, обсуждали мужиков, дарили друг другу мелкие подарочки на Новый год и день рождения, перезванивались и т.д. - все девчачьи дела. А эта девочка - она, по словам жены, совсем не дура, и у нее кроме театрального - талант к языкам, что у актрис бывает нечасто, согласитесь. Французский, английский, немецкий. Она чуть даже в какой-то французский университет не прошла. Нужно было только сделать первый взнос, пять тысяч баксов, что ли, но в 1999 году для обыкновенного человека это были большие деньги. Не попала. И еще у этой девочки были все время какие-то нелады с мужиками - росла без отца, отсюда нервное отношение к мужчинам.
То у нее был какой-то сумасшедший роман с одним женатым актером из их театра, и актер было даже со страшным скандалом переехал к ней, но потом опять вернулся к прежней жене; видно, роман одно, а жить с двадцатилетней девочкой - совсем другое. Потом в каком-то клубе она подцепила богатого бизнесмена-немца, который сразу повез ее в Германию, даже познакомил с мамой, и его мама подарила ей страшную (она показывала) куклу Гретхен, после чего последовало официальное предложение, но дальше дело почему-то не пошло и бизнесмен, поморочив ей пару лет голову, испарился. Потом еще кто-то был, я уже не помню.
Как мало нужно, чтобы женщина разозлилась. Причем молодая женщина! Два неудачных (хотя что значит “неудачных”?) романа - и все. После немца девочка бросила свой театр и сначала работала на ТВ, потом в каком-то ночном клубе, а после клуба ушла в региональное представительство “ВМW”. Вроде бы немец по старой памяти устроил. И там тоже было одно - два мимолетных увлечения, а потом, к 2000 году, возник майор “спецслужбы”. Какой именно “службы”, жена не поняла. “Спец”. Как сказала знакомая, покупал у них машину “для друга”. Друг, по-видимому, неплохо зарабатывает. А говорят еще, что нашим спецслужбам плохо платят. Или “друг” не там работает?
И их встреча началась с того, что подруга по секрету вынула из сумочки и показала моей жене крошечный значок - их, фирменный, подарок майора. Земной шар и меч. А у меня жена вообще к таким делам как-то не ахти относится. И папа у нее физик, в МГУ работал. Старый диссидент, как все физики. Не увлекает ее эта романтика, рыцари плаща и кинжала. (А я забыл сказать, встреча подруг происходила зимой 2003 года, как раз после событий с “Норд-Остом” - когда чеченцы концертный зал-то захватили, помните? После этого месяц прошел, чуть больше.)
И что-то жена сказала, что, мол, где же они, бля, были, все эти крутые монахи в капюшонах - такой ужас проспали! А подруга сначала - то да сё, мол, как они могут предотвратить, даже американцы тоже… и что-то в этом роде, а потом вдруг - я уже не помню, сказала жена, как к этому подошли, высказалась в том смысле, что это было надо.
Я, говорит жена, сильно ох.ела сначала, так как не поняла: как это, кому… надо? Потом разозлилась, аж руки задрожали - и, главное, непонятно, что с ней делать: это же старая подруга все же, по морде-то с ходу не дашь, - и говорю: как это “надо”? А люди?! А та говорит, что, мол, из-за каких-то баранов большую политику не меняют. Это не точная цитата, но за слово “бараны” жена ручалась, я специально переспросил. - Тут, говорит жена, так стыдно, я заревела. Сижу в кафе, вокруг свет, какие-то столики, народ веселый, а у меня слезы текут. Люди стали оглядываться. И, главное, хочется ей по физиономии заехать, а почему-то не поднимается рука - ложная интеллигентность мешает, что ли. Люди стали оглядываться, и эта О. испугалась: - Ты что, говорит, - даже вроде ей как-то стыдно стало, - не бери в голову, мы же с тобой сто лет знакомы, что из-за какой-то ерунды так реагировать и ссориться, это же политика. - Какая политика? - говорит жена. - Да ладно, не бери в голову. Ну ты даешь.
И они потом вроде как-то еще поговорили про театр, про старых знакомых, про этого актера, который от нее к жене вернулся, и моя жена потом спросила: слушай, а зачем же они, эти твои монахи в капюшонах, зачем они так делают?! И был потрясающий ответ: они нормальные люди, но им тоже жить надо. - Как… “жить”? А та не поняла, или поняла и не может уже сдержаться, и говорит: ну, всего же хочется, понимаешь? Всего.… Мой друг прошел Афганистан, до сих пор по ночам кричит и закуривает в кулаке, чтобы огонек издали было не видно, а поимел хер с маслом за свои подвиги. Почему какие-то жирные коты на “мерсах” раскатывают?! А он? Ему тоже нужен “мерс”!.. - Но при чем же тут террористы и заложники? - А при том.
Как потом сказал один общий знакомый, которому мы в возмущении рассказали этот случай, - выдала служебную информацию. А может быть, добавлю от себя, набрехала с три короба. Надо же ей как-то себя развлекать. А сейчас вся шпионская романтика в моде. Через день по ТВ показывают.
Еще по пятьдесят? На посошок. Тут опять же по телевизору недавно - забавный испанский фильм “Нет вестей от Бога”. Суть в том, что Бог (от лица Которого выступают Фанни Ардан и Виктория Абриль) и темные силы (от них - Пенелопа Крус) ведут борьбу за душу некоего второразрядного боксера (актер-исполнитель мне неизвестен). Много чего намешано, часто весьма забавно и, кстати, поднимается вопрос “зачем?”. (Зачем ведут борьбу - то есть). И Фанни, занимающая, по-видимому, в Светлой иерархии более высокую ступень, чем Абриль, напоминает ей притчу, рассказанную Паскалем о том, что если бы ноздри Клеопатры были шире (или уже? - я забыл), возможно, мировая история была бы другой.
И якобы от этого полуопустившегося боксера зависят более серьезные события в мире. По цепочке причин и следствий. Мне, а propos, кажется, что данный пример неудачен и либо сценарист, либо редактор у режиссера Августина Диаса плохо знали материал. Ведь в притче Паскаля речь все же идет о Клеопатре, то есть персоне vip. Я бы предложил другой персонаж, точнее - из Вильгельма Готфрида Лейбница. Мы же романтики, как и немцы, зачем нам это французское “рацио” и их вечный кухонный эротизм? Не надо, только голову заморочат. Как обычно, сошлюсь на прежние времена.
Году в 1985-м - как обычно, зайдя в книжный на Новом Арбате, я купил первый том философских сочинений упомянутого Лейбница. Жалею, кстати, что не купил остального, но тогда я только что закончил технический вуз, работал в так называемом НИИ, и к математике меня как-то не очень тянуло, это сейчас она кажется мне экзотикой (как известно, г-н Лейбниц считается одним из столпов современной математики). Первый же том я купил потому, что, перелистывая книгу у прилавка, наткнулся на небольшую, в пару страниц, работу, где остроумно утверждалось, что муха, жужжащая около уха монарха, может значить для мировой политики больше, чем советы гофмаршала.
Господин Лейбниц знал, о чем говорил, проведя долгие и плодотворные годы на службе у одного из немецких князей в Ганновере. Наверное, ему хорошо работалось в Ганновере. Небольшая страна, тихий приморский город, королевская, то есть герцогская, библиотека, черепичные крыши. Интересно, были ли тогда уличные кафе? Парки точно были. Впрочем, несколько лет он провел в Майнце, южная Германия. Тоже неплохо.
Я это к чему. Может быть, наши (и мои) мысли и чувства тоже что-то значат? Хотя бы немного, сегодня, сейчас. Или это только Будда плакал о тех червячках, что выворачивает из земли борона при вспашке? Ну-ну, не надо самоуничижения. Надо будет лучше посмотреть, где именно и когда написана цитируемая мной работа.
А еще было смешно, как Крус и Абриль, две классные тетки, грабили магазин. В благих целях, разумеется, в борьбе за заблудшие души. Размахивая револьверами, в масках, с выстрелами, кровью, матюгами, со всеми делами. И, в зависимости от обстоятельств, становились то человеками, то ангелами. Такие случаи описывались. То у них текла кровь, то они смотрели на покупателей, обливаясь слезами.
Душа боксера была спасена. Забавный фильм.
И неплохая водка, кстати.
ЎHоla!