Подготовка к современной войне

Часть 3. Внутренние источники военной опасности

Существуют факторы военной опасности, которые можно назвать внутренними. К ним относятся: нестабильность экономических, социально–политических, национально–этнических, религиозных и некоторых других процессов, происходящих в ряде регионов России и других странах СНГ; она уже нашла выражение в многочисленных эксцессах, урегулирование которых требует энергичных действий от политического руководства; наличие сил крайней националистической ориентации, сторонников абсолютизации суверенитета, террористических групп и формирований. Эти явления уже привели к ряду вооруженных конфликтов на территории государств входивших в СССР, в которых применяется военная сила в больших масштабах; наличие организованной преступности и ее рост в отдельных регионах и стране в целом. В зависимости от действия тех или иных факторов в складывающейся обстановке военная опасность может быть: глобальной, т.е. исходящей от стран, обладающих стратегическим ядерным оружием; региональной — исходящей от сопредельных государств, обладающих массовыми армиями; локальной — исходящей от субъектов РФ и СНГ в связи с возможным обострением между ними противоречий на экономической, территориальной, религиозной и иной основе. В интересах безопасности России необходимо своевременно определять характер военной опасности, ее источники, вероятность перерастания в военную угрозу и т.д.

Выводы.

1. Военно–политическая обстановка в мире характеризуется прежде всего тем, что «холодная война» завершилась поражением в ней стран социалистического лагеря во главе с СССР со всеми вытекающими из этого последствиями.

2. Основной угрозой для России в настоящее время является не глобальная ядерная или обычная война, а военные конфликты различного масштаба, возникающие на развалинах бывшего СССР. Однако угрозы со стороны традиционных «вероятных противников» бывшего СССР также нельзя считать ликвидированными.

В ноябре 1993 г. Совет безопасности Российской Федерации одобрил «Основные положения военной доктрины РФ». В «Основных положениях» обозначены следующие существующие и потенциальные источники угроз военной безопасности России: территориальные притязания со стороны иностранных государств к России и ее союзникам; существующие и потенциальные очаги локальных войн и вооруженных конфликтов в непосредственной близости от границ России; возможность применения оружия массового поражения, находящегося на вооружении ряда государств; распространение оружия массового поражения, средств его доставки и технологий производства в сочетании с усилиями отдельных государств, организаций и террористических групп реализовать свои военные и политические устремления; возможность подрыва стратегической стабильности в результате нарушения международных договоренностей в области ограничения и сокращения вооружений, количественного и качественного наращивания вооружений другими государствами; попытки вмешательства во внутренние дела России, дестабилизации внутриполитической обстановки в стране; подавление прав, свобод и законных интересов граждан России в иностранных государствах; расширение военных блоков и союзов в ущерб интересам военной безопасности России; международный терроризм.

В «Основных положениях» перечислены следующие факторы, способствующие перерастанию военной опасности в непосредственную военную угрозу: наращивание сил у границ России до пределов, нарушающих сложившееся соотношение сил; нападения на объекты и сооружения на границе России и границах ee союзников, развязывание пограничных конфликтов и вооруженных провокаций; подготовка на территории других государств вооруженных формирований Д и групп, предназначенных для переброски на территорию России и ее союзников; действия других государств, препятствующие функционированию систем обеспечения Стратегических ядерных сил (СЯС) России; ввод иностранных войск на территорию сопредельных с Россией государств, если это не связано с мерами по восстановлению или поддержанию мира в соответствии с решениями Совета безопасности ООН или региональных органов коллективной безопасности при согласии России.

Переводя данные положения на язык конкретных задач Вооруженных Сил России следует выделить три основные задачи.

а) Вооруженные Силы РФ должны обладать способностью эффективно сдерживать угрозу ядерного нападения на Россию и страны СНГ, подписавшие договор о коллективной безопасности.

При этом речь может идти именно и только о сдерживании, так как отечественная военная мысль признает невозможность победы в мировом ядерном конфликте на стратегическом уровне.

б) Вооруженные Силы РФ должны быть нацелены на сдерживание угрозы крупномасштабного военного нападения на Россию и страны СНГ с применением обычных видов вооружений со стороны иностранных государств или коалиций государств и отражение военной агрессии извне, имеющей ограниченные цели. При этом сдерживание угрозы может быть как неядерным, так и ядерным.

в) Вооруженные Силы РФ должны обладать способностью к ведению локальных войн и проведению миротворческих операций в пределах б. СССР учитывая, что бывший Советский Союз является зоной жизненно важных интересов России, где проживают 25 миллионов этнических русских. С учетом, с одной стороны, практики 1990–96 гг. и, с другой стороны, реальных экономических и военных возможностей государства следует выдвинуть требование в части ведения локальных войн в пределах бывшего СССР: Вооруженные Силы РФ должны быть в состоянии одновременно участвовать в одном–двух локальных конфликтах малой и средней интенсивности и в двух–трех миротворческих операциях.

В «Основных положениях» прямо не называются вероятные военные противники России. Отсутствует упоминание о них и в концепции, одобренной Советом безопасности РФ в мае 1997 г. Между тем, на уровне высшего военного руководства страны существует понимание того факта, что таковыми являются прежде всего США и их союзники по военному союзу НАТО, а также некоторые страны Азии.

В частности, Пакистан, который в тесном взаимодействии с США реализует политику военного давления на Россию и СНГ на среднеазиатском направлении. При непосредственном участии спецслужб Пакистана и США было сформировано и вооружено фундаменталистское движение «Талибан», одной из целей которого является установление контроля над частью территории Афганистана, по которой планируется проложение трассы магистрального трубопровода Кушка–Герат–Кандагар–Квета–Карачи, что, по замыслу, должно позволить экспортировать нефтегазовые ресурсы Центральной Азии в обход России.

Потенциальным противником России можно считать и Японию, являющуюся союзницей США и имеющую территориальные претензии к России. Сегодня Япония не располагает достаточной военной силой для развязывания агрессии против России с целью захвата островов Южно–Курильской гряды. Однако она обладает необходимым потенциалом для быстрого наращивания своих вооруженных сил.

При планировании развития Вооруженные Силы РФ факт соседства России со столь большим и быстро развивающимся государством как КНР также нельзя игнорировать. В тоже время военная политика РФ в китайском направлении должна формироваться с крайней осторожностью, имея, в числе прочего, ввиду тот факт, что США, рассматривая Китай в качестве своего вероятного противника, проявляют заинтересованность в создании ситуации военной конфронтации между КНР и Россией.

Аналогично очевидна заинтересованность США в военной конфронтации между РФ и Ираном — еще одним противником Америки. При этом в качестве аргумента в пользу подобной конфронтации навязывается тезис о существовании т.н. «исламской угрозы» странам СНГ. Однако при внимательном рассмотрении данной проблемы становится очевидным, что экстремистские движения СНГ, действующие под псевдоисламскими лозунгами, опираются, как правило, не на Иран, а на прозападные режимы в мусульманском мире — Турцию, Пакистан и Саудовскую Аравию.

В свете сказанного, по крайней мере в обозримой перспективе, нецелесообразно рассматривать Китай и Иран в качестве источников опасности для России ввиду отсутствия объективных причин для конфронтации между РФ и этими странами. Более того, в этих странах, а также в Индии следует видеть стратегических партнеров Российской Федерации в части взаимовыгодного военно–технического сотрудничества и скоординированного противодействия линии США на глобальное доминирование в мире в ущерб интересам других государств.

В целом, на сегодняшний день и в обозримой перспективе главным потенциальным источником опасности для России будут являться Соединенные Штаты Америки и блок НАТО.

США располагают крупным ракетно–ядерным потенциалом, который, в случае его задействования, в состоянии уничтожить Россию как государство. Он создавался с целью ядерного шантажа СССР и был ориентирован главным образом на нанесение первого ядерного удара. В настоящее время ориентация на первый удар не только не исчезает, но, наоборот, усиливается. В первую очередь это связано с линией властей США на ревизию договора по ПРО 1972 г., создание тем самым предпосылок для разработки к 2003 г. и последующего развертывания стратегической системы ПРО.

В части решения ВС РФ задачи ядерного сдерживания США на стратегическом уровне основную роль играют СЯС и обеспечивающие их боевое функционирование системы. Без СЯС Россия не сможет существовать как независимое целостное государство. Необходимо признать задачу поддержания СЯС обладающей высшим приоритетом и подлежащей финансированию в необходимом объеме. Тем более, что реальные затраты на вооружение и военную технику (ВиВТ) и содержание СЯС составляют 10–15% от суммарных затрат на Вооруженные Силды РФ, а доля РВСН — основного компонента СЯС — не превышает 6–8% от суммарных затрат. При этом их численность составляет не более 9% от общей численности Вооруженных Сил. На сегодняшний день видятся три главные проблемы, стоящие перед СЯС:

а) Деградация СЯС. В первую очередь это касается морской компоненты СЯС–МСЯС. С 1990 по 1996 год в строй не был введен ни один новый ракетный подводный крейсер стратегического назначения (РПК СН). В 1996 г. был заложен РПКД СН нового поколения «Юрий Долгорукий», который планируется спустить на воду, в 2002 г., начиная с которого руководство ВМФ планирует вводить в строй по одному РПК СН такого класса ежегодно. Если же, по причине недостаточного финансирования, эта программа выполнена не будет, то через 7–8 лет в составе, МСЯС останется не более 8 боеготовых РПК СН проектов 941 и 667 БДРМ с 136 баллистическими ракетами подводных лодок (БРПЛ), оснащенными в сумме примерно 700 боевыми блоками (ББ). Это более чем на 1000 ББ меньше, чем предусмотрено соглашениями СНВ–1 и СНВ–2. В свете же динамики исчерпания гарантийных ресурсов эксплуатации средств МСЯС, отсутствие финансирования угрожает их полным исчезновением через 15 лет. Наряду с этим особое беспокойство вызывают положение дел в части (ССБУ) СЯС, в особенности МСЯС, состояние базы обслуживания и ремонта РПК СН, низкая интенсивность эксплуатации средств МСЯС в режиме боевого патрулирования, постоянно снижающаяся боевая устойчивость РПК в условиях все большей активизации средств противолодочной обороны (ПЛО) вероятного противника.

б) Отсутствие ясности относительно качественных параметров и количественных рамок, в которых планируется развивать СЯС. В декабре 1994 г. вступил в силу договор СНВ–1. Подписан, но не ратифицирован, договор СНВ–2. В части МСЯС и авиационной компоненты СЯС (АСЯС) наличие неопределенности относительно судьбы этого договора не оказывает влияния на перспективы их развития. СНВ–2 разрешает иметь на вооружении МСЯС после 2003 г. 1750 ББ. В реальности количество ББ в составе МСЯС на период после 2003 г. не будет превышать 1000–1100 единиц. На вооружении АСЯС, которые традиционно играли в отечественной ядерной триаде незначительную роль, в случае реализации договоренности о приобретении дополнительных ТБ на Украине, будут находиться несколько десятков ТБ с примерно 500–600 КР, в т.ч. 15–20 современных ТБ Ту–160. При этом производство дополнительных ТБ дорого и поэтому, в нынешней экономической ситуации, невозможно.

Иная ситуация складывается в части РВСН. Согласно СНВ–2, предусматривающему ликвидацию МБР с разделяющимися головными частями (РГЧ), РВСН в 2003 г. имеют право располагать 1000–1200 моноблочными МБР. В Минобороне считают, что в составе РВСН таких ракет должно быть не менее 800 единиц.

Сегодня на вооружении имеется менее 400 мобильных моноблоков «Тополь», которые в течение ближайших нескольких лет, ввиду исчерпания гарантийных ресурсов эксплуатации, и, придется заменить на МБР «Тополь–М». Договор также оставляет России 105 МБР с РГЧ УР–100Н УТТХ, подлежащих «разгрузке» до 1 ББ, и позволяет разместить 90 моноблоков «Тополь–М» в переоборудованных шахтных пусковых установках (ШПУ) «тяжелых» МБР Р–36М УТТХ. Чтобы выдержать квоту СНВ–2 на число моноблоков, либо хотя бы удовлетворить требования Минобороны в этой части, необходимо до 2003 г. дополнительно сформировать от 5 до 12 дивизий мобильных МБР с 225–540 ракетами «Тополь–М». Другой возможный выход — развернуть дополнительные моноблоки в ШПУ нового заложения. Анализ показывает, что даже в случае приоритетного финансирования РВСН сделать это в столь сжатые сроки невозможно.

Заметим, что США предполагают перейти от СНВ–1 к СНВ–2 по иному пути. Ликвидации подлежат лишь 50 ракет MX, 4 ПРК «Огайо» и 28 ТБ с КР. В основном же сокращения планируется реализовать путем «разгрузки» ракет, снятия с них части боезапаса для складирования в специальных хранилищах. В любой момент этот боезапас, уничтожать который США категорически отказываются, можно будет оперативно возвратить на ракеты. В результате, с учетом «потенциала быстрой догрузки» сторон, США будут превосходить Россию по количеству ББ на 2500 единиц, а с учетом бомбардировщиков Б–1Б, крылатых ракет морского базирования и авиационных средств НАТО в Европе, приобретающих, в свете планируемого расширения блока на Восток, качество стратегических вооружений, — в три раза.

Следует отметить, что вариант развития СЯС до 2009 г. в рамках договора СНВ–1 представляется наиболее рациональным. С одной стороны, он дает возможность обеспечить стратегический паритет с США на протяжении всего периода времени, когда планируется проведение полномасштабной военной реформы. С другой стороны, в течении ближайших 6–7 лет, когда ситуация в стране будет характеризоваться тяжелым экономическим кризисом, данный вариант потребует меньших, в сравнении с другими возможными вариантами развития СЯС финансовых затрат.

в) Несовершенство структуры управления СЯС. В настоящее время в Минобороне РФ значительной поддержкой пользуется идея в рамках мероприятий по совершенствованию СЯС сформировать Стратегические силы сдерживания (ССС) РФ, организационно их оформить, создав на базе той управленческой структуры, которая имеется в РВСН, единую замкнутую систему оперативного управления и единое командование всей группировкой СЯС, включая обеспечивающие системы. Основные причины, диктующие необходимость подобного шага — повышенные требования к боеготовности СЯС, экономия средств, исключение параллелизма. В состав ССС предлагается передать РВСН, Военно–космические силы, перевести в их функциональное подчинение Систему предупреждения о ракетном нападении (СПРН). Систему контроля космического пространства (СККП). Систему ПРО г. Москвы, а также соответствующую полигонную сеть. МСЯС, функционально оставив в составе ВМФ, и АСЯС, функционально оставив в составе ВВС, также предлагается передать в единое оперативное управление ССС.

Вероятным представляется также внесение изменений в систему принятия решения о нанесении ракетно–ядерного удара. На сегодняшний день имеется трое держателей т.н. «ядерного чемодана» — мобильных пультов спецсистемы конференц–связи «Казбек»: президент, министр обороны и начальник Генштаба ВС РФ. Задачей системы является доведение до указанных лиц информации СПРН и системы контроля ядерных взрывов о начале ракетно–ядерного нападения на Россию. Такая информация переводит систему в боевой режим, после чего обладатели мобальных пультов принимают решение об ответно–встречном или ответном ударе. «Казбек» по каналам ССБУ СЯС доводит приказ о пуске до пусковых установок баллистических ракет одновременно снимая блокировки с ББ. Насколько известно, сегодня прямой приказ о нанесении ракетно–ядерного удара исходит от министра обороны (с санкции президента).

Возглавляемый США блок НАТО не только не распущен, но уже принято решение о его расширении на Восток. Имеются заверения политиков Запада о том, что НАТО больше не рассматривает Россию в качестве противника. Но сам факт s существования альянса демонстрирует, что Россия по–прежнему считается на Западе вероятным противником. Инфраструктура блока, несмотря на проходящие сокращения войск и вооружений в рамках договора об обычных вооружениях в Европе (ОВСЕ), по–прежнему ориентирована на действие в восточном направлении. Сохранение основы военной инфраструктуры дает возможность быстрого наращивания войск в случае принятия соответствующего решения.

После принятия в состав альянса Польши, Венгрии и Чехии количественные показатели основных видов вооружения наземных войск НАТО возрастут: по артиллерии на 18%, бронемашинам — на 22%, по танкам — на 24%. В распоряжение НАТО поступит аэродромная сеть, включающая 280 аэродромов, что создаст реальную возможность нанесения авиаудара по объектам в России до рубежа Курск–Брянск–Смоленск, развитая сеть автомобильных (более 280 тысяч км), железных (более 44 тысяч км) дорог, трубопроводов (более 5200 км), более 550 складов боеприпасов и вооружений, горюче–смазочных материалов (ГСМ) и других материально–технических средств, 33 военных полигона. Объединенная система ПВО НАТО в Европе получит более 120 дополнительных стационарных зенитных ракетных комплексов (ЗРК), ВМС НАТО возрастут по боевым кораблям на 17%, по патрульной морской авиации — на 60%..

Тем не менее на сегодняшний день потенциал обычных сил НАТО в Европе недостаточен для проведения крупномасштабной наступательной операции против России, аналогичной традиционным для XX века вторжениям с Запада: гитлеровской агрессии 1941 г. и кайзеровского нападения 1914 г. В то же время, опыт операций в Персидском заливе в 1991 г. и в б. Югославии в 1995–96 гг., демонстрирует, что НАТО обладает достаточным потенциалом для проведения военных операций с ограниченными целями на периферии постсоветского пространства. В XIX–XX веках западные агрессии против России, построенные аналогичным образом, имели место в период Крымской войны в середине XIX века и ходе иностранной военной интервенции во время Гражданской войны 1917–19 22 гг. Причем в обоих случаях агрессоры вели боевые действия одновременно на нескольких фронтах. В частности, в период Крымской войны, несмотря на то, что главным театром военных действий (ТВД) были Крым и акватория Черного моря, нападения на Вооруженные Силы России имели место также в Закавказье (со стороны Турции), на Северном Кавказе (силами западной и турецкой агентуры из числа местных горцев во главе с Шамилем), в Балтийском и Северном морях и на Камчатке (силами ВМС Великобритании).

В историческом контексте интересно, что при крупномасштабных вторжениях в Россию с Запада ведущую роль в агрессиях играла Германия, тогда как при нападениях на периферию Российского государства лидирующая роль принадлежала англо–саксонским силам. Принимая во внимание тот факт, что и сегодня ведущую военную роль в НАТО играет не Германия, а США, тактика, заключающаяся в нападении на постсоветскую периферию одновременно с нескольких сухопутных и морских направлений представляется наиболее вероятной.

В этом плане, как показывает анализ, наибольшую опасность представляют шесть возможных направлений агрессии: три главных и три вспомогательных. Во–первых, в связи с решением властей Норвегии распространить военную деятельность НАТО на север страны, — Северное направление: операция НАТО против баз Северного флота РФ на Кольском полуострове. Во–вторых, в связи с обсуждаемыми планами создания Балтийского корпуса США, Северо–Западное направление: военная интервенция НАТО в случае конфликта России с Прибалтикой. B–третьих, в свете призывов предоставить странам Каспийского бассейна гарантии безопасности США и НАТО, аналогичные тем, которые были даны в свое время странам Персидского залива, — Южное направление (Кавказ и Черное море). Здесь ключевая роль отводится члену НАТО Турции и Шестому флоту ВМС в США. В–четвертых, — Северо–Восточное направление: воздушная, морская и десантная операции США против Чукотки, Камчатки, острова Врангеля и сил Тихооокеанского флота РФ. В–пятых, — Юго–Восточное направление: совместная операция сил США и Японии против Курильских островов, Сахалина и Приморья. В шестых, — Центральноазиатское направление: крупномасштабное вторжение сил таджикской оппозиции и афганских группировок в пределы СНГ при военной поддержке США и Пакистана.

Ввиду существования у США и НАТО достаточного потенциала обычных сил и вооружений для одновременного проведения нескольких военных операций с ограниченными целями на периферии постсоветского пространства необходимо обеспечить сдерживание вероятного противника от подобных акций. В настоящее время функции по сдерживанию агрессии на первых трех наиболее важных направлениях возлагаются:

Северное направление — базы ВМФ на Кольском п–ве: на войска ЛенВо и силы Северного флота — ССФ.

Северо–Западное направление — Прибалтийский регион: на войска ЛенВО, Калининградского особого района и силы Балтфлота.

Южное направление — Кавказско–Каспийский регион: на войска СКВО, базы ВС РФ в Армении, Грузии, Аджарии и Абхазии и силы Каспийской флотилии и Черноморского флота — ЧФ.

Анализ показывает, что имеющийся сдерживающий потенциал ВС РФ на данных направлениях явно недостаточен для предотвращения агрессивных действий вероятного противника. Укрепление же его путем существенного наращивания на долгосрочной основе количества войск и вооружений Сухопутных войск, ВМФ, ВВС и ПВО в зонах вероятных конфликтов в нынешней ситуации является экономически нереализуемым мероприятием.

а) В составе Сухопутных войск (СВ) реально насчитывается примерно 450 тысяч солдат и офицеров (приблизительно 30% от реальной численности Вооруженных Сил). В их состав входят 4 рода ВС (Ракетные войска и артиллерия, ПВО СВ, авиация СВ и войска связи); (Имеется решение о переводе в СВ Воздушно–десантных войск); 8 военных округов (ДВО, Заб.Во, Сиб.Во, Ур.Во, При.Во, СКВО, МВО и Лен.ВО); 11–я общевойсковая армия (Калининградский особый район); оперативная группа войск в Приднестровье; 201–я мед в Таджикистане; миротворческий контингент в Абхазии; 4 военные академии; 18 военных училищ; 7 суворовских училищ; 1 артиллерийский кадетский корпус. На сегодняшний день имеются две относительно крупные группировки СВ. Одна из них была развернута в период обострения советскокитайских отношений на Дальнем Востоке. В последние годы она подверглась деградации в несколько меньшей степени, чем другие группировки СВ и насчитывает около 140 тысяч военнослужащих.

Еще одна группировка в последние годы была развернута в СКВО.

В течении ближайших нескольких лет в СВ можно ожидать создания боеготового ядра из 12 полностью развернутых дивизий, которые в части рядового и сержантского состава были бы укомплектованы призывниками и занимались бы боевой подготовкой. Еще 10–15 дивизий, равномерно распределенные по военным округам, являлись бы кадрированными (укомплектованность — 30%) и служили бы базой для постоянной подготовки мобилизационного резерва. Одновременно подготовку моб.резерва следовало бы проводить в Пограничных войсках (численность — 210 тысяч человек) и во Внутренних войсках (ВВ) МВД, которые, насчитывая более 300 тысяч личного состава, располагают 29 дивизиями и 15 бригадами в 9 округах.

Остальные соединения СВ после соответствующей инвентаризации очевидно будут переведены на штат отдельных баз хранения ВиВТ со своей структурой управления центрального подчинения. В дополнение к данной группировке СВ возможно формирование 2 развернутых армейских комплекта сил и средств и один фронтовой. В части управленческих структур есть предложение (с расчетом устойчивости и сохранения звеньев) иметь 4–5 корпусных, 3–4 армейских и 2–3 фронтовых. В свете расширений функций Генштаба возможно упразднение Главкомата СВ. В этом случае Генштаб возьмет на себя функции управления территориальными объединениями, включая военные округа, а также округа ВВ МВД и Погранвойск.

б) Наиболее дорогостоящим видом Вооруженных Сил является ВМФ, на котором, включая МСЯС, сегодня служат 270 тысяч личного состава. В течение нескольких последних лет флот подвергся значительной деградации. Так, во времена СССР состав ВМФ ежегодно пополнялся 6 атомными подводными лодками (АПЛ) и 5 крупными кораблями. В настоящее же время в строй вводится лишь по одной АПЛ из числа тех, что были заложены в рамках советской кораблестроительной программы. При этом сроки их сооружения увеличились вдвое–втрое по сравнению с 80–ми годами. Существующий финансовый голод, недостаточное обеспечение флота материальными ресурсами, топливом и судоремонтом ведет к разрушению сложных современных технологических циклов, уходу квалифицированных специалистов, угрожает исчезновением в ближайшем будущем судостроительной промышленности.

При ожидаемом уровне финансирования флота в начале XXI века Россия сможет располагать не более 25 относительно современными многоцелевыми АПЛ, примерно 10 дизельными подводными лодками, одним авианесущим крейсером, тремя ракетными крейсерами, не более, чем 10 эсминцами УРО, таким же количеством фрегатов УРО, примерно 30 тральщиками и 30 ракетными катерами. В настоящее время в целях максимально возможного сохранения боевых единиц флота от преждевременного износа предлагается перевести значительную их часть в резерв с последующей консервацией. В первую очередь речь идет о ракетно–артиллерийских и авианесущих кораблях, способных в последующем применяться в качестве средств огневой поддержки, и десантных вертолетоносцев.

В структурном отношении предполагается оставить по одной активно действующей эскадре или флотилии в составе Северного, Тихоокеанского, Балтийского флотов и ЧФ. Ожидается, что суммарный потенциал сил общего назначения ВМФ России будет как минимум втрое меньше необходимого для обороны страны. ВМФ РФ сравняется с ВМС таких стран, как Франция или Великобритания. Через 4–5 лет Россия будет уступать по морской мощи на Балтике, где было утрачено 5 из 7 Д военно–морских баз, ФРГ в 4 раза, на Дальнем Востоке — Японии более чем в 3 o раза. Критическая ситуация создастся на Черном море. Если в советское время основной задачей ЧФ в случае военного конфликта был прорыв через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море и ведение там боевых действий против Шестого флота ВМС США, то сегодня речь может вестись лишь о блокировании во взаимодействии с ВВС РФ проливов с целью недопущения проникновения в черноморскую акваторию авианесущих судов, а также надводных кораблей и АПЛ с крылатыми ракетами морского базирования вероятного противника. Однако реализация и этой цели представляется проблематичной, так как скоро ЧФ будет вдвое–втрое уступать ВМС Турции.

в) В части ВВС, где сегодня служат 145 тысяч личного состава, особое внимание предполагается сосредоточить на сохранении летного состава в физическом профессиональном плане.

Планируется выйти на показатель годового налета в 100 часов. Вероятно для этого потребуется переформирование строевых частей и соединений ВВС с целью концентрации ресурсов в меньшем числе авиаподразделений. Что позволит отрабатывать в них задачи в полном объеме. Возможно придется? довести количество экипажей на одну боевую машину с 1.5 до 3, что опять–таки позволит сформировать небольшое число боеспособных структурных единиц.

При этом высвобождающаяся авиатехника могла бы быть направлена либо на консервацию, либо на списание, либо на продажу.

Следует отметить, что в настоящее время система ПВО страны уже в значительной степени разрушена. Космическая группировка СПРН функционирует в усеченном составе и практически не модернизируется. Наземный эшелон СПРН после распада СССР не представляет собой замкнутой системы. Такие меры, как дооборудование в интересах СПРН двух радиолокационных станций (РЛС) системы ПРО г. Москвы и развертывание дополнительных модульных РЛС, что позволило бы оперативно прикрыть образовавшиеся «дыры» в наземном эшелоне, ввиду отсутствия финансирования не осуществляются. В части противосамолетной обороны более или менее эффективная система ПВО пока еще функционирует в Московском округе ПВО и на северном стратегическом направлении. Однако ввиду недостаточного объема поставок в Войска ПВО современных вооружений и военной техники, боевая эффективность здесь неизбежно будет снижаться. Что касается остальных регионов России и СНГ и других стратегических направлений, то там эффективность ПВО находится на критически низком уровне уже сегодня. В результате создается ситуация, когда средства воздушного нападения вероятного противника способны обеспечить свое господство в воздухе на большинстве периферийных ТВД, изолировать их от Москвы путем уничтожения коммуникаций и инфраструктуры.

г) Ввиду очевидного превосходства вероятного противника над отечественными силами СВ, ВМФ, ВВС и ПВО в области обычных вооружений единственным в нынешних условиях способом сдерживания США и НАТО от развязывания агрессии против России на периферии постсоветского пространства является опора на упреждающее применение ядерного оружия. В первую очередь речь идет о превентивном ударе средствами СЯС по таким объектам НАТО, как средства ПВО, аэродромы, военно–морские базы, элементы инфраструктуры, транспортные узлы, а также черноморские и балтийские проливы, которые необходимо эффективно заблокировать. При этом нанесение ограниченного ядерного удара СЯС должно иметь целью деэскалацию вооруженного конфликта и предотвращение его перерастания в широкомасштабную войну против РФ и ее союзников.

Наряду со средствами СЯС эффективным является акцент на тактическое ядерное сдерживание угрозы неядерного нападения сил НАТО. Такой подход, предусматривающий наличие на вооружении Ракетных войск СВ и фронтовой авиации ВВС ядерных средств поражения, также реализуется при меньших затратах средств, чем в случае следования принципу неядерного сдерживания угрозы неядерного нападения.

Для сдерживания противника от проведения военных операций из состава Ракетных войск СВ и фронтовой авиации ВВС целесообразно было бы выделить несколько ракетных и авиационных комплексов (РК и АК), которые, оставаясь в составе Ракетных войск СВ и ВВС и дислоцируясь в мирное время в глубине территории РФ, в угрожаемый период могли бы быть передислоцированы в район возможного конфликта и нацелены на особо важные объекты на территории противника. При этом РК и АК, в частности тактические ракетные комплексы типа «Ока», боевые самолеты типа МиГ–29, Су–27 и Ту–22М–3, были бы оснащены ядерным оружием. С целью убедительной демонстрации вероятному противнику решимости России воспрепятствовать продвижению НАТО на территорию бывшего СССР, в первую очередь в Прибалтику и Закавказье, часть тактических ядерных средств могла бы на постоянной основе быть выдвинута к границам, в частности на российско–норвежскую границу, на базы ВС РФ в Армении, Грузии, Аджарии и Абхазии, в Калининградский особый район и в Белоруссию.

В целом, нынешняя слабость России диктует необходимость опоры на ядерное оружие. Сегодня единственно возможный путь сдерживания НАТО — это ядерное сдерживание. Одновременно, в случае изменения характера отношений между РФ и КНР, данный подход мог бы быть применен на Дальнем Востоке и в Центральной Азии.

В то же время принятие политического решения на нанесение первого ядерного удара по силам НАТО, даже в целях деэскалации военного конфликта, на практике явилось бы трудным шагом. В этой связи в качестве промежуточного шага на пути деэскалации могло бы стать решение на применение против агрессора менее разрушительного чем ядерное биохимического оружия. В настоящее время в России имеется 40 тысяч тонн химических вооружений, сконцентрированных на 7 объектах в центральной части страны. В соответствии с принятым Госдумой РФ законом «Об уничтожении химического оружия» оно подлежит уничтожению. Закон, в частности, подтверждает курс РФ на реализацию обязательств, вытекающих из подписанной Россией, но не ратифицированной ни ей, ни США Конвенции о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия и о его уничтожении. Годовому бюджету страны закон обойдется в суммы 93–129 млрд.рублей ежегодно.

Между тем на реализацию обязательств России, вытекающих из положений Конвенции, требуется, согласно оценкам, 25–30 трлн.руб. Очевидно, что этих средств в бюджете РФ нет и не предвидится. Маловероятно также, что они будут выделены РФ правительством США. В силу сказанного вне зависимости от благих намерений тех или иных политиков в российских арсеналах в обозримой перспективе будет сохраняться химическое оружие, на поддержание которого в безопасном состоянии тоже требуются немалые средства, но все же примерно на порядок меньшие, чем на его уничтожение.

На территории постсоветского пространства главным противником России являются силы агрессивного национализма, действующие при поддержке со стороны Запада и имеющие собственные вооруженные формирования: армия, полиция и военизированные формирования Прибалтики и националистические и сепаратистские незаконные вооруженные формирования (НВФ), существующие на территории РФ и ряда стран СНГ. События первой половины 90–х годов показали, что основные причины, вызывающие конфликты с прямым или косвенным участием Вооруженные Силы РФ на территории бывшего СССР следующие: межнациональная рознь, геноцид национальных меньшинств. Примерами таких конфликтов, где прямо или косвенно были задействованы ВС РФ (СССР), могут служить Приднестровье в 1992 г. Пригородный район Северной Осетии в конце 1992 г., Южная Осетия в 1991–92 гг., Абхазия в 1992–93 гг., Нагорный Карабах в 1991–93 гг.

Представляется, что в обозримой перспективе межнациональные конфликты будут вызываться действием двух основных факторов.

Во–первых тем, что в результате событий 1991 г. русский народ оказался разделенным народом. В силу этого объективная тенденция на его национальное воссоединение будет набирать силу. Во–вторых, во всех странах бывшего СССР за исключением Белоруссии и, может быть, Украины, осуществляется дискриминация национальных меньшинств. Наиболее отчетливо такая практика проявляется в Прибалтике, где, при поощрении институтов Запада, в частности Совета Европы, ущемление прав человека по национальному признаку возведено в ранг официальной политики. Прибалтика представляется наиболее взрывоопасным регионом с точки зрения возможности появления новых очагов конфликтов с участием ВС РФ.

Гипотетически существует вероятность возникновения внутренних конфликтов с национальной или конфессиональной составляющей также и в других республиках бывшего СССР, например в Казахстане и на Украине. Так, на Украине имеются НВФ националистической организации УНА–УНСО, в Крыму действуют финансируемые Турцией отряды боевиков — «аскеров» Меджлиса крымско–татарского народа. США и ФРГ активно инспирируют политическую и военную конфронтацию между Украиной и Россией. В этих условиях задачей РФ является скорее стать стратегическим партнером Украины. Во всяком случае ее нельзя рассматривать в качестве потенциального противника, тем более, что многие острые проблемы так или иначе нашли свое решение. Попытки националистических сил вооруженным путем захватить или, наоборот, удержать власть в той или иной республике бывшего СССР. Примеры — Таджикистан в 1992–96 гг., Литва в январе 1991 г., Грузия зимой 1991–92 гг. и в конце 1993 г., Азербайджан в январе 1990 г. и летом 1993 г., Чечня в 1994–96 гг.

Выдвижение территориальных претензий к РФ, попытки незаконного захвата принадлежащих РФ ресурсов морей или внутренних водоемов. Пока прямого участия России в подобных вооруженных конфликтах удавалось избежать. Однако они не исключены, в частности, в связи с линией режима в Баку на узурпацию части акватории Каспия, являющегося внутренним водоемом, собственность на ресурсы которого принадлежит всем прилегающим к нему странам на равных основаниях. Известны также притязания этнократических режимов в Таллинне и Риге на часть территории Северо–Запада РФ.

Стремление некоторых сил в бывшего СССР, в первую очередь в Прибалтике, интегрироваться в состав военного блока НАТО.

а) Основные функции в части ведения локальных войн в пределах бывшего СССР целесообразно возложить на специальные части Мобильные силы ВС РФ. Не будучи предназначенными для участия в длительном военном конфликте, эти I части на кратковременной основе могли бы привлекаться для сдерживания и отражения агрессии извне против РФ и стран СНГ с применением обычных видов вооружений. Они предназначались бы и для проведения миротворческих операций под эгидой СНГ, а также ООН и других международных организаций. Мобильные силы численность до 50 тысяч личного состава, в т.ч. до 45–48 тысяч в ВДВ, целесообразно сформировать на базе ВДВ с привлечением подразделений морской пехоты.

При этом функционально морская пехота оставалась бы в составе ВМФ и передавалась бы под оперативное управление командования Мобильных сил лишь на время проведения спецопераций. Наиболее важной задачей станет обеспечение Мобильных сил средствами военно–транспортной авиации (ВТА), которые, функционально находясь в составе ВВС и оперативно подчиняясь Главкому ВВС, должны выполнять заявки, выдаваемые Мобильными силами. Потребность в самолетах ВТА, предназначенных для перевозки личного состава и военной техники, включая тяжелую, оценивается на уровне приблизительно ста единиц. Из имеющихся сегодня на вооружении средств ВТА значительная часть не функционирует. Сегодня средства ВТА в состоянии одновременно поднять в воздух лишь одну дивизию ВДВ.

Поэтому очевидно потребуется, в случае необходимости, мобилизация средств гражданской авиации для транспортировки подразделений Мобильных сил, что должно быть обеспечено ввиду особой важности решаемых ими задач.

Опыт чеченской войны показывает, что возможная в будущем типовая спецоперация с участием Мобильных сил по освобождению от националистов крупного региона бывшего СССР, должна быть основана на следующих принципах. Назначается командующий операцией, который должен получить соответствующим образом оформленный приказ. Определяются сроки и время проведения операции. Устанавливается жесткое единоначалие, оперативное управление всеми привлекаемыми силами вне зависимости от ведомственного подчинения и принадлежности сосредотачивается в одних руках. На первом этапе привлекаемыми силами авиации, Спецназа ГРУ и спецгрупп ФСБ и СВР наносятся удары с целью уничтожения или захвата наиболее важных объектов противника и ликвидации его военно–политического руководства. Затем Мобильные Силы при поддержке армейской и фронтовой авиации и сил ВМФ осуществляют разгром и уничтожение группировок противника и обеспечивают овладение его территорией. Вслед идут подразделения Сухопутных войск и ВВ МВД, по возможности, имеющие опыт ведения боевых действий. Они берут под контроль особо важные объекты, проводят «зачистку» местности. В дальнейшем при содействии милиции, формируемой из пророссийски настроенного местного населения, они обеспечивают контроль территории, фильтрацию националистов и депортацию некоторых категорий граждан из отдельных местностей. Особо следует подчеркнуть, что до окончания спецоперации местные властные структуры необходимы лишь в той мере, в которой они полезны для поддержания военного контроля территории.

б) Важнейшая роль в локальных «конфликтах на территории бывшего СССР, равно как при решении всех других основных задач Вооруженных Сил, возлагается на средства информационного обеспечения, боевого управления, связи, радиоэлектронной борьбы, защиту систем управления от воздействия противника. Особенно велика роль военной разведки. В этой связи решение вопросов развития и повышения эффективности деятельности ГРУ и приданных ему подразделений и структур необходимо рассматривать в качестве обладающих наивысшим приоритетом.

Еще одно важное направление — ведение информационно–психологической войны, включая проведение на регулярной основе активных мероприятий в отечественных и зарубежных СМИ в интересах поддержки позиции России и действий ее силовых структур в военных конфликтах. В то же время в условиях, когда абсолютное большинство российских и западных СМИ находятся под контролем главного военного противника России и его агентуры влияния внутри страны, следует понимать, что возможности использования СМИ в национальных интересах весьма ограничены.

Практика многих конфликтов в бывшего СССР показала, что наибольшие успехи были достигнуты в тех случаях, когда Вооруженные Силы РФ в боевых действиях прямого участия не принимали, а решение задач политики, отвечающей национальным интересам России, достигалось путем проведения т.н. «тайных операций», использованием сил пророссийских вооруженных формирований, состоявших из местных жителей и приезжих добровольцев. При этом подобные формирования организовывались, финансировались, вооружались и направлялись при участии тех или иных российских структур, которые также брали на себя решение вопросов создания политического «прикрытия», подготовки военных кадров и откомандирования в регионы боевых действий групп специалистов по применению нелегальных средств вооруженной борьбы. В тоже время в тех случаях, когда Вооруженные Силы были прямо вовлечены в боевые действия, в особенности на территориях, где большинство местного населения было настроено по отношению к России враждебно, как, например, в Чечне, результаты конфликтов были негативными, в первую очередь ввиду засилия агентуры влияния в высших эшелонах исполнительной власти РФ и центральных СМИ, которая эффективно блокировала усилия силовых структур по достижению военной победы.

В целом, специфика нынешней ситуации в стране, когда военные противники России обладают мощными рычагами воздействия на политику ее руководства, состоит в том, что проведение «тайных операций» на территории бывшего СССР остается единственным эффективным способом реализации национальных интересов РФ. Это обусловлено тем, что осуществление «тайной операции», равно как проведение активного мероприятия в СМИ, во многих случаях возможно без санкции тех государственных руководителей, которые находятся под той или иной формой контроля внешних сил. Оно требует решения отдельных должностных лиц, действующих в условиях крайней необходимости.

В то же время очевидно, что подобная практика допустима лишь в условиях нынешней крайне специфической ситуации в стране. При ее изменении, удалении агентуры иностранного влияния из важнейших государственных институтов и СМИ, принятие несанкционированных решений такого плана должно быть исключено.

4. Важным моментом обеспечения военной безопасности страны является совершенствование структуры управления Вооруженные Сил РФ и другими силовыми структурами. В этой связи представляется, что линия на придание министру обороны статуса гражданского лица с вытекающим из нее перераспределением функций и полномочий между Минобороны и Генштабом, является примером некритичного копирования иностранного опыта, не отвечает отечественным традициям и способна привести лишь к дезорганизации управления Вооруженными Силами.

Наоборот, другой аспект планируемой реорганизации управления силовыми структурами, предусматривающий, в частности, подчинение Генштабу ВВ МВД и Погранвойск, выглядит рациональной мерой. Однако при ее реализации следует быть готовым к возникновению межведомственных конфликтов.

Конфликты также возможны при слиянии видов и родов Вооруженных Сил, упразднении главкоматов. Необходимо переосмысление и некоторых принципов распределения функциональных обязанностей между силовыми структурами. Сегодня в этой части доминирует подход, согласно которому:

— вооруженные силы предназначаются для обороны государства и его союзников от внешней агрессии;

— органы внутренних дел и безопасности действуют в интересах поддержания законности и правопорядка внутри страны;

— внешняя разведка осуществляет присущие ее специфике операции, ориентированные во вне государства;

— погранвойска обеспечивают охрану внешних границ государства и охрану границ союзных государств.

В то же время, как показала война в Чечне, на Вооруженные Силы должна быть, в частности, возложена функция обеспечения сохранения территориальной целостности государства. Иначе тенденция превращения МВД во вторую, параллельную армию и далее будет проявляться.

Современные достижения в информатизации вооруженных сил позволили уже в настоящее время создать «информационное» оружие, эффективность которого не уступает обычным средствам поражения. Уже сегодня поражение информационного ресурса государства и его вооруженных сил возможно не только путем применения оружия, но и с помощью средств специального программного воздействия, представляющих особую опасность в силу того, что их использование будет носить обезличенный и неявный характер. Они легко максируются под меры защиты и не связаны с объявлением войны, развязыванием военных действий с применением традиционных средств вооруженной борьбы. Это значительно увеличивает вероятность ведения так называемой «скрытой» войны, в которой характер вооруженной борьбы сторон не является очевидным.

Вероятность ведения «скрытой» войны повышает значение фактора внезапности в борьбе за военное и научно–техническое превосходство. По оценке военных специалистов, результаты целенаправленного вмешательства в автоматизированные системы предупреждения о ракетно–ядерном нападении, управления стратегическими силами и другие информационно–управленческие системы, сопряженные с государственными органами по принятию решений, могут иметь катастрофический характер и быть сопоставимыми по ущербу с последствиями применения ядерного оружия. Поэтому заслуживает особого внимания специфика и оценка информационного ресурса как объекта вооруженной борьбы.

Все большую роль в современной войне будут играть информационно–емкие военно–космические средства разведки, предупреждения о ракетно–ядерном нападении, навигации, связи, наведения высокоточного оружия. Их дальнейшее развитие в плане превращения в эффективные средства вооруженной борьбы в космосе и из космоса и применения по объектам и группировка на поверхности земли и океана может оказать существенное влияние на характер военных действий. В связи с этим вооруженная борьба в будущем все больше будет перемещаться в космическую область, в которой информация играет едва ли не решающую роль.

Массированное применение сторонами разнообразных информационных систем и средств расширило классические области вооруженной борьбы. В настоящее время многие ученые и военные специалисты считают, что объектом вооруженной борьбы может стать циркулирующая в различных военных электронных системах информация. Боевые действия в локальных конфликтах последних лет подтверждают, что завоевание радиоэлектронного превосходства и удержание его в процессе боевых действий играют решающую роль в достижении успеха в современном бою.

Высокая эффективность информационной борьбы стимулирует интенсивный поиск разработки новых радиоэлектронных устройств, аппаратов и приборов, а также поиск новых приемов и способов ведения этой борьбы.

Соревнование в создании средств помехового воздействия на управляемые и самонаводящиеся средства огневого поражения противника и защиты своего подобного орудия от помех противника является непременным условием эффективного применения всех видов боевых средств в «информационной» войне.

Появление разнообразных информационных датчиков, забрасываемых передатчиков помех, дистанционных пилотируемых летательных аппаратов разведки и радиоэлектронной борьбы, а также средств специального программного воздействия позволит осуществлять динамичный маневр средствами информационного воздействия.

Все это вызывает совершенствование стратегических и тактических приемов всех видов ВС и родов войск. Например, существенно меняется тактика танковых подразделений с появлением ПТУР и РУК.

От расположения и возможностей радиоэлектронной разведки и РЭБ противника теперь существенно зависят выбор профиля и маршрута полета, построение боевого порядка, маневр, способы нанесения ударов. Некоторые военные специалисты считают, что воздушный бой — это «приборный» бой, так как бортовые информационные системы позволяют осуществлять бомбометание и пуск ракет с любого ракурса, атаковать с первого захода, одновременно решая несколько боевых задач. Необходимы изменения в тактике войск ПВО.

Новые возможности в развитии информатизации вооруженных сил открыла компьютеризация. Однако информатизация, основанная на широком применении компьютерных связей, уязвима.

Стратегические, оперативные и тактические потребности борьбы с информационным ресурсом породили новый класс информационного оружия — ракеты и бомбы различных классов, наводимые на источники излучений, самые различные средства радиоэлектронной борьбы.

Таким образом, информатизация стала одним из важнейших факторов повышения боевой мощи вооруженных сил на новом «неядерном» витке их развития и совершенствования. Она обусловила существенный пересмотр военно–политических, стратегических и оперативно–тактических взглядов на содержание и характер вооруженной борьбы в современных условиях. Высокая эффективность и значимость информатизации привела к тому, что в вооруженной борьбе появилась новая область военного искусства область информационной борьбы, которая стала одной из основных составных частей боевых действий, определяющих во многом общий исход противоборства сторон.

В информационной борьбе можно выделить два ярко выраженных направления: наступательное, предусматривающее разрушение или искажение информационного ресурса противоборствующей стороны, и оборонительное, назначение которого — обеспечить защиту собственного информационного ресурса от информационного воздействия противника. Потенциальные возможности информационной борьбы оцениваются относительным снижением потерь войск на 50–60%.

Военное искусство всегда рассматривало устойчивое и надежное управление как одно из решающих условий достижения успеха военных действий. Поэтому в число основных требований, предъявляемых к системам управления войсками, входит их способность функционировать в условиях резкого увеличения потока информации при одновременном уменьшении времени на ее передачу, обработку и использование, а также радиоэлектронного противодействия противника. Реализация указанных требований обеспечивается наличием в составе систем управления средств автоматизации и помехозащищенной аппаратуры связи, функционирующих в рамках АСУ почти в реальном масштабе времени.

В обобщенном виде информационная безопасность это способность государства, общества, организации, личности, технической и информационной системы или конструкции обеспечить необходимые информационные ресурсы для поддержания их устойчивого функционирования в любых сложных условиях существования и развития, а также их способность противодействовать возникающим опасностям и угрозам по отношению к информационным ресурсам, техническим источникам потребной информации, компьютерным и другим различным сетям передачи и обмена информации между техническими устройствами и реальными потребителями.

Главными целями обеспечения информационной безопасности являются:

— формирование информационного пространства, обеспечивающего безопасную жизнь и здоровье отдельного человека, семьи, коллектива, этноса, общества, мирового сообщества от проявления различного рода факторов риска независимо от природы их происхождения;

— оптимизация взаимоотношений различных цивилизаций, создание единого безопасного информационного сообщества в России, в мире;

— просвещение общества в области информационной безопасности; забота о наличии достаточных и защищенных информационных ресурсов и информационных потоков России для поддержания ее жизнедеятельности и жизнеспособности, устойчивого функционирования и развития;

— поддержание постоянной готовности к адекватным мерам в информационном противоборстве, кем бы оно не было навязано.

Для достижения поставленных целей необходимо решить следующие первоочередные задачи: осуществить прогнозирование возможных негативных информационных воздействий на отдельного человека, коллектив, общество, государства, мировое сообщество; выявить причинно–следственную связь факторов риска и последствий их реализации для населения; осуществить прогнозирование основных направлений развития информатизации общества с точки зрения обеспечения его безопасности; определить соотношения информационного воздействия информатизации и безопасности личности, семьи, этноса общества, государства, мирового сообщества; выработать меры противодействия информационным опасностям и угрозам, негативным информационным воздействиям на индивидуальное и общественное сознание, психику людей; физическая безопасность и нормальное функционирование объектов информационного ресурса; ограничение доступа к информации, составляющей государственную, военную, технологическую или коммерческую тайну.

Многие вызовы для современной России связаны с глобализацией.

Так называют все более сложный комплекс трансграничных взаимодействий между физическими лицами, предприятиями, институтами и рынками для решения многообразных задач, с которыми государства не могут успешно справиться только собственными силами. Термин «глобализация» относительно новый.

Но процессы, им обозначаемые, возникли не вчера.

«Если рассматривать глобализацию в чисто географическом аспекте, говорит Генеральный секретарь ООН Кофи А.Аннан, то практически ничего нового в этом процессе нет. Взаимосвязанная человеческая деятельность в масштабах всего мира осуществлялась на протяжении столетий».

Предтечи глобализации можно уследить в формировании мировых колониальных империй. Много позже говорилось об интернационализации экономической и всей общественной жизни вообще. Совсем недавно у нас декларировалось становление общечеловеческих ценностей и пропагандировалось строительство общеевропейского дома. Пока не стало ясно, что все в нем имеют и благоустраивают свои национальные квартиры, а для России не предусмотрена даже «боковушка».

Ни колонизация, ни интернационализация, ни все другие формы интеграции человечества теперь мы знаем в исторической перспективе не стали тем, к чему стремились их «вдохновители и организаторы». Жизнь внесла серьезные коррективы, определив характер и последствия этих процессов. Уже и поэтому, думается, неконструктивно было бы рассматривать глобализацию как жестко детерминированный процесс, формы и результаты которого должны быть познаны и приняты как рок.

По крайней мере, сегодня остается открытым вопрос о конечной судьбе государства. Есть немало тех, кто утверждает, что оно отмирает. Правда, оставляя в стороне вопрос о политической организации будущего безгосударственного человечества.

И отмахиваясь как от досадной мелочи от того, что параллельно с глобализацией, устраняющей экономическую разобщенность территорий, развертывается процесс фрагментации, выражающейся и в новом витке государственного строительства.

Вот и Стокгольмский институт стратегических исследований констатирует, что возникающий режим безопасности характеризуется одновременно глобализацией и фрагментацией.

По прогнозам американских ученых, в течение ближайших 1520 лет на земном шаре в результате территориального передела образуются более 100 новых государств. Согласно тем же расчетам, должна распасться и Россия . Это один вызов России.

Другой связан с тем, что в процессе глобализации утверждается новое разделение труда между территориями (независимо от того, сохранится ли их государственная определенность и оформленность), закрепление за ними определенных функций в мировом хозяйстве.

Есть основания говорить о том, что России в нем может выпасть доля сырьевого придатка и кладбища вредных отходов. «Ее (глобализации) преимущества и риски распределяются неравномерно, и рост и достаток, которые она несет одним, компенсируются все большей уязвимостью и маргинализацией других», говорит Кофи А.Аннан. Не относится ли к этому ряду бегство капиталов, поток которых из России составляет порядка 20 млрд. долл. в год, что, кстати сказать, определяет крайне низкую долю накоплений в ВВП примерно в 1,5 раза меньше, чем в развитых странах. Еще один вызов заключается в том, что «технические достижения и открытые границы, которые позволяют коммерческим фирмам налаживать производство товаров и оказание услуг на транснациональном уровне, открывают возможность выхода на международный уровень и перед террористическими организациями, преступными синдикатами, торговцами наркотиками и лицами, участвующими в «отмывании» денег».

События в Чечне показали, что наше государство не имеет эффективной стратегии и средств для ответа на этот вызов. Глобализация это данность. Включение в нее имеет безальтернативный характер.

Здесь действует правило, которое можно сформулировать так: история ведет тех, кто считается с объективным ходом вещей, остальных тащит. Но это вовсе не значит, что безальтернативна сама глобализация. Еще совсем не факт, что она должна развертываться по модели, безразличной к интересам и судьбе России. Россия имеет достаточный потенциал, позволяющий определять события, а не тащиться за ними. Ее стратегия должна ориентироваться на оптимальные для России направления, формы, темпы включения в процессы глобализации.

Предположим, глобализация магистральный путь, вдоль которого сосредоточены все блага, необходимые для нашего существования. Сойти с этого пути обречь себя на гибель. Но, находясь на нем, мы должны сами позаботиться о том, чтобы несущий нас транспорт (гоголевскую Русь–тройку) не понесло в кювет, чтоб он благополучно обошел встречающиеся препятствия, чтоб не оказался подмятым или затертым другими. Здесь возникает еще один вызов, ответ на который предстоит определить. Речь о диалектике либерализма, консерватизма, социализма.

Думается, совершенно необоснованно преданы забвению некогда гонимые идеи конвергенции. В этой связи представляется важным солидаризироваться со словами В.Путина о том, что «достижение необходимой динамики роста проблема не только экономическая.

Это проблема также политическая и, не побоюсь этого слова, в определенном смысле идеологическая. Точнее, идейная, духовная, нравственная». Суть проблемы становится ясной, если учесть существующие в нашем обществе и политической элите противоречивые идеи о возможности и пределах вмешательства государства в экономическую жизнь страны. В свое время В.Путин говорил: «Мы находимся на этапе, когда даже самая верная экономическая и социальная политика дает сбои при проведении ее в жизнь из–за слабости государственной власти, органов управления. Ключ к возрождению и подъему России находится сегодня в государственно–политической сфере. Россия нуждается в сильной государственной власти и должна иметь ее».

Кстати сказать, нет единства позиций и в обществе. Всероссийский опрос, проведенный ВЦИОМ в апреле 2000 г., показал, что 79% выступают за усиление государственного контроля над экономикой, 72% за национализацию ключевых отраслей экономики, 64% положительно относятся к поддержке частного предпринимательства.

Отправной точкой для выработки стратегии должно быть признание того, что Россия великая держава и другой быть просто не может. Важно иметь в виду, что вопрос о величии страны невозможно решать сугубо логическими методами. Это «не Верхняя Вольта с атомной бомбой».

Четвертый вызов как раз и заключается в том, что в мире (и в стране) есть немало охотников, заинтересованных в том, чтобы на геополитическом пространстве хартленда не было бы единого, целостного, а следовательно, мощного социального организма.

Но им противостоит значительно больше тех, кому «за державу обидно» и для кого «жила бы страна родная и нету других забот» не пустые слова для ерничанья. К сожалению, сложилось так, что таких людей судьба развела по разные стороны в 1991 и 1993 гг. Но они могут и должны преодолеть раскол, возрождение величия России того стоит.

Еще один вызов связан с тем, что объективно необходимая глобализация осуществляется под определяющим влиянием экономически доминирующего Запада, США и приобретает характер вестернизации, американизации стран и народов.

Для нашей страны это актуализирует извечный спор западников и славянофилов. С той однако существенной разницей, что в те годы у идейных антагонистов была общая платформа, сердце болело об одном укреплении России. Сегодняшние же западники–мондиалисты, с удивительной настойчивостью охаивают все российское и русское как заведомо отсталое и ущербное. Они, говоря словами А.И.Герцена, всякую разницу нашу тщатся представить недостатком. В конечном счете, все вызовы так или иначе заставляют говорить о безопасности страны и народа.

Безопасность, по словам Хемингуэя, это когда знаешь, как увернуться от опасности. Более развернутое определение может звучать так: безопасность это состояние, когда нации не приходится жертвовать своими интересами из–за боязни оказаться втянутой в войну, и когда она в состоянии защитить их военным путем, если войны избежать не удалось. Обеспечение так понимаемой безопасности предполагает заботу о поддержании на должном уровне военной мощи страны.

Недавно В.Путин повторил формулу Александра III: «У России есть два союзника армия и флот». Правда, Александр III подчеркивал: только два союзника.

Между тем, признание катастрофического состояния оборонного комплекса стало проходной фразой для всех, кто говорит о военной сфере, будь то «партия власти» или оппозиция, политики или военачальники, эксперты или журналисты. Шестилетнее военное «реформирование» ничего хорошего стране и обществу, государству и армии не принесло.

Так не следует ли признать либо порочность самой установки с помощью реформы привести военную организацию в состояние, соответствующее требованиям дня; либо принципиальные ошибки в определении концепции, направлений и приоритетов военного строительства; либо, наконец, демагогическое использование идеи реформы в спекулятивных целях, ничего общего не имеющих с заботой о военной безопасности страны? Есть все основания утверждать, что идея и лозунг «даешь военную реформу», родившиеся в советское время, потеряли всякий смысл с распадом СССР.

Механически перенесенные на новую российскую действительность, они дезориентируют политическое и военное руководство, гражданское общество и армейские круги относительно актуальных проблем военного строительства России, путей и способов их решения.

Стране и армии нужны не сомнительные эксперименты с отрицательным результатом, называемые военной реформой, а четко сформулированная легитимная, то есть понятая и поддерживаемая гражданской и военной общественностью и законная, то есть соответствующая нормам международного права и Конституции страны и закрепленная специальным государственно–правовым актом программа военного строительства.

«Терроризм» — один из наиболее впечатляющих мифов, которыми одержимо массовое сознание. Реальное политическое значение терроризма ничтожно, но как символ, как захватывающий образ, как психологический ход он приобрел удивительную значимость в современном мире. Попробуем в самых общих чертах определить терроризм и выделить его основные разновидности.

Терроризм — это сознательное использование нелегитимного насилия (чаще всего с заведомой ориентацией на зрелищный, драматический эффект) со стороны какой–то миноритарной группы, стремящейся тем самым достичь определенных целей, заведомо недостижимых легитимным способом.

Из этого определения вытекает, что насилие, осуществляемое террористами, находится в прямой связи с ограничением социально–политических средств для достижения цели. Поэтому причинные цепи, ведущие к терроризму, имеют самое непосредственное отношение к конкретной юридической и социально–политической базе, на которой основано общество.

Террор, используемый в ситуации полномасштабного военного конфликта, несколько выпадает из такого определения, так как в данном случае о строгой легитимности вообще не может идти речи.

Кроме того еще одна категория террора выносится здесь за скобки — террор со стороны государства. Но и в этих двух случаях применение насилия со стороны карательных органов или военных формирований обуславливается недостаточностью и неэффективностью более конвенциональных средств для достижения политических целей или поддержания определенного установленного порядка. Правда, в данном случае группы, осуществляющие террор, не являются миноритарными.

«Только альтернативный опыт политических битв может запустить такие механизмы, которые окончательно разрушат буржуазную идеологию и психическую структуру индивидуалистического образца.»

Но все же понятие «терроризма» в наиболее общем значении прикладывается скорее к точечным террористическим акциям, осуществленным политическими, этничес–кими или религиозными меньшинствами, и именно это значение мы попытаемся рассмотреть. Терроризм может иметь несколько разновидностей в зависимости от того, какое именно меньшинство, является субъектом террористического акта. Выделим следующие категории:

1) Идеологический терроризм.

Ульрика Майнхоф (1934 — 1976). Один из руководителей и основной теоретик Фракции Красной Армии, получила образование в области философии и социологии. До организации в 1970 г. бегства из тюрьмы Андреаса Баядера и перехода к подпольному существованию сотрудничала в леворадикальном журнале «Konkret». В 1974 за соучастие в убийстве была приговорена к 8 годам тюрьмы, в 1976 покончила с собой. Символ предельного идеализма и тотальной верности Революции. Ради своих убеждений отказалась от двух детей.

Он осуществляется со стороны представителей миноритарных политических идеологии, которые оказываются по тем или иным причинам исключенными из рамок официальной или легитимной политики. Естественно, эти миноритарные идеологии варьируются от общества к обществу, и то, что в одной стране является подпольным и маргинальным, в другой может свободно существовать в парламентском выражении или даже находиться у власти.

Однако не все идеологии, поставленные вне закона, теоретически могут привести к террору в том случае, если у них не останется никакого иного выхода для влияния на социально–политическую реальность.

Только те идеологии чреваты террором, в основании которых лежит фундаментальная и догматизированная концепция относительно сущностный и абсолютной нелегитимности того строя, внутри которого пребывают представители альтернативной политической силы. Таким образом, к количественному аспекту (миноритарность) добавляется качественный, состоящий в радикальном отказе от признания легитимности существующего строя и в логическом оправдании преступания его нормативов.

Однако осуществление насилия предполагает преодоление довольно глубинных психологических норм, свойственных большинству людей, а значит для идеологии, признающей и оправдывающей террор, необходима особая антропологическая доктрина, релятивизирующая общее человеческое качество в тех случаях, когда речь заходит о «пособниках Системы». Это очень существенный момент. В любом терроризме (и это, на наш взгляд, упускает из вида большинство исследователей данного явления) с необходимостью наличествует элементы расизма, хотя этот расизм является подчас не биологическим, но антропологическим, классовым, духовным, гносеологическим и т.д. Речь идет о манихейском понимании социальной реальности, где два лагеря — власть и революция — рассматриваются как два противоположных онтологических типа, имеющих качественно различную природу. Революционеры–террористы оправдывают свое насилие над представителями Системы (активными или пассивными) приблизительно так же, как маздеисты, зороастрийцы или манихейцы рассматривали в свое время необходимость уничтожения существ, находящихся под покровительством Аримана, отца тьмы.

Примеры такого терроризма: русские народники, французские анархисты, германские консерваторы, большевики, фашисты, теракты неофашистов в Италии в конце 70–х, Красные Бригады и Фракция Красной Армии в ФРГ и т.д.

2) Этнический терроризм.

Это разновидность терроризма, субъектом которого является не идеологическая, а национальная, этническая община. В данном случае речь идет о миноритарной этнической группе, включенной в состав мажоритарной группы, отказывающей меньшинству в определенных правах — чаще всего в праве на этно–политическое самоопределение.

В данном случае линия водораздела проходит по этническому признаку, и Система приравнивается к политической структуре мажоритарной нации. Здесь случае этнические меньшинства рассматривают терроризм как единственный путь заявить о своих требованиях в условиях, когда полноправное политическое участие в определении своей судьбы иным путем невозможно. Мы снова сталкиваемся с определенным манихейством и «расизмом», так как теракт осуществляется в отношении представителей демонизированной мажоритарной нации, вынесенных за скобки отчаянного этнического самоутверждения. В некоторых случаях этно–терроризм может иметь расовый характер, т.е. быть тождественным прямому биологическому расизму (на сей раз без кавычек).

Самые яркие примеры этнотерроризма — баски (ЕТА), сицилийские сепаратисты, ирландцы, курды и в новейший период карабахские армяне и чеченцы.

3) Религиозный терроризм.

Здесь субъектом террора и революции выступает религиозное меньшинство или активный авангард мажоритарной религии, подпавшей под отчуждающее и враждебное влияние марионеточных властей. В данном случае революционный «расизм» имеет теологическую окраску, антропологическое принижение «неверных», представителей иной религии. Особым видом религиозного терроризма является терроризм неортодоксальных религий, сект и т.д. Тут антропологический дуализм может доходить до самых крайних формулировок: члены секты отождествляются, к примеру, с «избранными», «спасенными», а все остальные — с «проклятыми». Оправданность насилия в таком случае становится в глазах сектантов само собой разумеющейся.

Классическими образцами такого подхода является сионистский терроризм в Палестине и современный исламский терроризм. А кроме того некоторые взрывы гомицидального и суицидального сектантства типа «Храма Народов» пастора Джима Джонса.

4) Криминальный терроризм.

Довольно редкое явление, как правило служащее инструментом более общей идеологической цепи. В отличие от простого бандитизма или гомицида криминальный терроризм теоретически должен выдвигать более глобальные требования, нежели банальная нелегитимная нажива. Чаще всего такой терроризм сопровождается требованиями полуполитического характера — например, предоставление средств передвижения для того, чтобы покинуть определенную зону, освобождение заключенных и т.д.

Как и в других случаях терроризма, криминальный террор стремится бросить отчаянный вызов всей социально–политической и юридической системе, а не просто урвать незаконными средствами индивидуальный куш.

Внимательное рассмотрение сущности терроризма показывает, что криминальный террор может быть подлинным лишь в том случае, когда преступная организация имеет характер довольно идеологизированной и структурированной общности, что предполагает наличие в ней элементов, принадлежащих трем вышеперечисленным террористическим группам. Иными словами, криминальный терроризм вероятен в том случае, если преступная группировка имеет выраженный идеологический, этнический или религиозный характер. В таком случае даже чисто материальные требования или цели террористов, выдвигаемые властям, имеют прагматический характер и призваны быть лишь одним звеном в целой цепи подрывных революционных действий.

К разряду такого полукриминального терроризма можно отнести большевистских и анархистских налетчиков и грабителей, этнические мафии США (еврейскую, сицилийскую и китайскую), взятие банков некоторыми левыми экстремистами и т.д.

5) Индивидуальный террор.

Это особое явление, главным отличием которого служит то обстоятельство, что его субъект не общность, а отдельная личность.

Сразу следует сделать различие между терактом, осуществленным единолично, но по соображениям перечисленным в предшествующих пунктах (одиночка–революционер, одиночка — националист, одиночка — религиозный фанатик, одиночка — преступник), и индивидуальным террором как таковым, коренящемся в сугубо личном, субъективном состоянии человека вне зависимости от его идеологической ориентации.

Индивидуальные терроризмом следует считать насилие, осуществляемое индивидуумом по отношению к другим членам общества, как выражение экзистенциального, субъектного протеста, не обоснованного рационально и идеологически личного восстания против общества. Индивидуальный террор чаще всего сопряжен с психической травмой, которая либо предшествует ему, либо происходит в момент теракта. В литературе это довольно объемно описано у Альбера Камю с «Постороннем».

Речь идет о постепенно нарастающем или спонтанном состоянии человека, в котором он глубинно ощущает собственную принципиальную несовместимость с окружающим миром и особенно с окружающим обществом. «Новые левые» и экзистенциалисты назвали бы такое состояние интенсивным переживанием «отчуждения». В этом сугубо индивидуальном опыте человек, как вспышку, переживает абсолютную альтернативность собственного бытия и внешнего мира (т.е. понимает, что «либо мир, либо он»).

Можно сказать, что это острая реакция на социальное состояние, отказывающее человеку в ценности интериорных аспектов существования. В некотором смысле следующий за осознанием такого факта припадок агрессии ч спонтанный (или продуманный) теракт имеют тот же смысл, как и в случае остальных разновидностей терроризма: невозможность легитимными средствами заставить мажоритарный социум считаться с онтологическими параметрами миноритарных общин, вплоть (в нашем последнем случае) до отдельного индивидуума и его персонального бытия.

Показательно, что спонтанный террор, как правило, свойственен климату либерального общества, где общинное противостояние системе часто почти невозможно в силу предельной дезинтеграции органических коллективов, определяющей качество этого общества.

Поэтому индивидуальный и немотивированный терроризм — частый случай в США. Более того, именно такой террор является общим знаменателем других разновидностей терроризма, так как само влечение к этой форме самореализации даже в более идеологизированных и организованных подрывных структурах свидетельствует о специфической конституции личности, склонной к повышенной интровертности, спиритуальности, резко и болезненно ощущающей свою знаковость.

Экзистенциальная драма теракта.

У всякой террористической акции есть два аспекта — рациональный и иррациональный. Рациональность террора заключается в том, что с помощью чрезвычайного насильственного действия, которое настолько выходит за рамки социальных норм, что заставляет людей системы идти на уступки террористам, достигается конкретная политическая или социальная цель: выпуск на свободу других террористов, признание некоторых политических и этнических свобод, подрыв социальной стабильности в обществе, создание кризисного психологического климата, широкая демонстрация существования определенных групп, которые в нормальных условиях строго замалчиваются и т.д.

Опыт показывает, что очень часто эти рациональные цели достигаются, но эффект от них остается очень локальным, как по времени, так и по социальному объему. Застигнутая врасплох система вначале подчиняется террористам (даже если им не идут на уступки); они получают возможность широчайшего информирования общества о себе и своих программах. Но вскоре мгновенный прорыв сводится на нет сложными ходами тех, кто имеет достаточно власти и времени, чтобы исподволь и постепенно исправлять негативные последствия подрывных действий.

На самом деле, терроризм подчас бывает политически весьма эффективен, и это заставляет предположить, что совершенствование системы социального контроля будет только способствовать росту терроризма, как единственного выхода для полновесного выражения радикально альтернативной точки зрения.

Второй аспект террора — иррациональный — заключается в экзистенциальном опыте, который переживает участник теракта. В данном случае искусственно создается уникальная в обществе ситуация, в которой человеческие существа начинают действовать по совершенно иным законам, нежели конвенциональные системы связей, регламентированные социально–политическим строем.

Так как речь идет о возможности (чаще всего немотивированного — символического) гомицида, то драма «террорист — заложник» приобретает особый, глубинный, почти онтологический характер, потому что наиболее поверхностные пласты личности мгновенно смываются перед лицом возможной и объективированной смерти.

При этом сам террорист становится как бы субъектом смерти, провокатором двойственной агрессии: с одной стороны, он вызывает на себя гигантскую карательную мощь системы, которая концентрирует на нем свое уничижительное влияние, с другой — получает мимолетное, но крайне острое осознание абсолютного господства над судьбой заложников.

Это очень сложный комплекс — в нем есть и глубинный мазохизм, граничащий с религиозным мученичеством (перед лицом заведомо более сильной системы), и очевидный садизм (в отношении низведенных до объектного состояния жертв). В целом же опыт террора возвращает участников к некоторым глубинным, базовым уровням существования, о которых в нормальной жизни подавляющее большинство людей даже не подозревает, но которые невидимо и неосознанно влияют на весь строй человеческой жизни. Этим объясняется т.н. «стокгольмский синдром», т.е. добровольное отождествление заложника с террористом и принятие его стороны.

Дело тут не только в защитном механизме психики: жертва действительно может быть благодарна палачу за урок психологии пограничных состояний и глубинной антропологии, что подчас позволяет человеку спонтанно и травматически осознать собственную природу.

Консервативная сущность террора

Интересно рассмотреть феномен терроризма в свете концепции права крупнейшего мыслителя XX века Карпа Шмитта. С точки зрения Шмитта, существуют два основополагающих подхода к праву. Первый свойственен традиционному обществу, где правовые нормы всегда реализуются через персональный аспект власти (королей в древности называли lex animata in terra, «воплощенным законом земли»). Этот персональный аспект — будь то король, феодал, решение 1 ассамблеи полиса и т.д. — всегда предполагал, с одной стороны, руководство базовыми основами права, принятыми в данном обществе, а с другой — уникальность каждого конкретного решения, принимаемого исходя из неповторимого контекста на основе не подлежащих доскональному описанию волевых, духовных и интеллектуальных особенностей властителя и судии. Таким образом, в традиционном обществе право было неразрывно связано с индивидуальной ответственностью, с органической, жизненной и часто непредсказуемой волей власти.

Второй подход появился вместе с Новым Временем, когда гуманистический и просвещенческий идеал заставил искать определения универсального и абсолютного права, теоретически не зависящего от органических и контекстуальных особенностей. Такое право получило свое совершенное воплощение в юридической доктрине Кельзша и в концепции правового государства, где предполагается предельная рационализация правовых нормативов, исключающая всякую спонтанность и волюнтаризм в правовых вопросах. Шмитт подчеркивал, что абсолютизация абстрактного права приведет к «дегуманизации» социально–политической жизни, к переходу от органического, жизненного общества к механической искусственной конструкции, к безличному тоталитаризму абстрактных догм.

В этом смысле террористический акт как социально–психологическая драма представляет собой, безусловно, порыв к традиционному пониманию права, связанного с решением, ответственностью, спонтанностью и непредсказуемостью. Сам Шмитт отказывал в праве на террор кому бы то ни было, кроме государства, которое являлось для него высшей инстанцией, связанной с теологической проблематикой (напомним, что Шмитт был убежденным католиком). По его мнению, только властелин, князь, монарх обладают полномочиями для принятия решения в чрезвычайных обстоятельствах (Ernstfall), выходящих за рамки легитимности (а использование террора является как раз таким случаем).

По мере деперсонализации власти в либеральном обществе и универсализации «номократии», «диктатуры права», происходит переворачивание идеальных отношений, рассматриваемых Шмиттом. Именно власть, государство, князь (в смысле Макиавелли) или «коллективный князь» демократии и советских режимов в нашем мире теряют качество органичности и жизненной спонтанности.

Именно в центре системы царит полный экзистенциальный штиль, который стремится свести к минимуму возможность «чрезвычайных обстоятельств» и заведомо отгородиться от необходимости принятия волевых и ответственных решений. В такой ситуации в сфере государства для сверхлегитимного решения (в шмиттовском понимании) не остается места, и оно все более однозначно смещается в область подрывных, альтернативных, разрушительных структур. Иными словами, потеря государством органического измерения, воплощавшегося в традиционном обществе в персональной сверхнормативной ответственности правителя, лишает государство права на террор и, напротив, наделяет им его противников.

Процесс окончательной «номократизации» современных государств, повсеместное наступление «правовой диктатуры» либерального образца ставит последователей Шмитта в парадоксальную ситуацию: сторонники иерархии, государства, власти, порядка, полагавшие возможность преступания закона в «чрезвычайных обстоятельствах» только на самом верху социальной структуры, вынуждены занимать совершенно противоположную позицию в отношении актуального общества, становясь в один строй с радикально подрывными анархистскими течениями, изначально являвшимися противниками всякой власти и всякого государства.

Такое развитие идей Шмитта и других классиков консерватизма иногда называют парадоксальным сочетанием «анархизм справа». Именно такая цепь умозаключений привела многие послевоенные правые организации к терроризму, особенно усилившемуся в конце 70–х годов.

Феномен «анархизма справа» или «правого терроризма» крайне важен для постижения смысла терроризма вообще. Хотя «правый терроризм» (по качественным и количественным параметрам) уступает «терроризму левому» (Черные Бригады итальянских неофашистов, к примеру, гораздо менее известны и менее радикальны, чем Красные Бригады), именно в правом терроризме логика трансформации правовых концепций, лежащих в основе любого терроризма, выражена предельно ясно и четко. «Анархисты справа» считают традиционное общество единственно легитимным и отказывают в легитимности современному, светскому, либеральному социуму как в его теоретических предпосылках, так и в его актуальном состоянии.

Мажоритарная поддержка либерального строя (мнимая или действительная) никак не убеждает сторонников традиционного общества в правоте этого строя, так как количественный аспект для них принципиально не является решающим. Иными словами, посттрадиционное, современное общество они рассматривают как результат нелегальной узурпации власти.

На определенном этапе сторонники традиционного общества еще считают возможным эволюционным путем повернуть ход социальной истории вспять и осуществить «консервативную революцию» путем реставрации нормальной модели власти, иерархии, государства и т.д. В частности, это было делом жизни самого Карла Шмитта, посчитавшего приход к власти Гитлера в Германии первым шагом на пути к возврату к традиционному обществу. Но по мере обнаружения невозможности эволюции от плохого современного порядка к предшествующему «хорошему порядку», приходит время подлинных «анархистов справа», убежденных, что путь к «хорошему порядку» лежит через анархию, субверсию и хаос.

Через террор. Таким образом, в глазах радикальных традиционалистов в определенном парадоксальном периоде истории восстание и хаос становятся более «традиционными», нежели искаженные и извращенные останки «плохого порядка». В этом движении правых к террору мы видим полный цикл судьбы радикального консерватизма, оканчивающейся в апологии восстания против современного мира. Того самого «восстания», о котором сам Ницше еще совсем недавно писал, что «оно есть добродетель раба». Все сказанное относительно «анархизма справа» или «правого терроризма» имеет отношение и к тем разновидностям террора, в основании которых лежит апелляция к традиционным ценностям.

Сходная логика присуща и религиозному, и этническому терроризму, для которых актуальное понимание права в либеральном обществе не имеет никакого глубинного оправдания и никакой метафизической ценности. Напротив, светская модель «правового государства», игнорирующая примат религии или национальной традиции вообще, в глазах глубинно религиозных и националистически ориентированных групп не имеет никакого основания и тождественна узурпации и неоправданной тирании, в борьбе с которой все средства хороши.

Иными словами, террор современных крайне правых типологически строго совпадает с мотивацией религиозного и этнического террора: все они не просто нигилистически отрицают легитим–ность как таковую, но лишь существующую пегитимность, предлагая вместо нее альтернативное правовое устройство, соответствующее принципам традиционного общества.

Все эти соображения показывают, что несколько выделенных нами разновидностей терроризма имеют «консервативную», «традиционалистскую», «правую» подоплеку, весьма далекую от прямой апологии антиномизма, анархии и нигилизма.

Но как быть с левым терроризмом и индивидуальным террором, а также с криминальным? На первый взгляд, эти разновидности не подпадают под категорию «восстания против современного мира» или под отчаянно экстремальную форму консервативной революции. Рассмотрим это подробнее.

Утренняя–вечерняя звезда

Начнем с левого террора. Известно, что большинство левых партий и движений открещивается от обвинений в терроризме и порицает крайне левые группы, практикующие его. Возможно, что в данном случае речь идет не просто о тактике и прагматическом обелении конформистских парламентских партий, но и о более серьезном противоречии между левым и крайне левым. Дело в том, что левая идеология как таковая, критикуя современный мир, в целом одобряет его структуру и лишь настаивает на его скорейшей эволюции к еще более гуманистической и либеральной стадии.

Этот левый эволюционизм, свойственный более всего социал–демократии, разделяет консенсус относительно большинства глубинных философских предпосылок, на которых основывается современная система. И как бы страстно левые ни желали дальнейших и скорейших изменений в соответствии со своими идеалами, практически никогда им не приходит в голову провести глубокую разделительную черту в человечестве, которая манихейским образом утвердила бы проклятость одних и избранность других. Такие левые категорически отрицают как расизм, так и классовую борьбу, как религиозный фанатизм, так и всплеск индивидуального анархического протеста.

Для таких «обычных» левых террор левых экстремистов (марксистов, троцкистов, анархистов, маоистов и т.д.) представляется совершенно чуждым не только в его зловещей конкретике, но и (самое главное) в его философских предпосылках.

Обычные левые принадлежат к современному миру и поэтому разделяют его базовые ценности и юридические нормативы. У них нет никакой альтернативной идеологической и философской базы, которая даже теоретически оправдала бы все, что хоть как–то напоминает терроризм. Поэтому между левым экстремизмом и просто левой идеологией существует громадное различие, причем в сфере принципов, а не методов.

Для того, чтобы идти на теракт по идеологическим соображениям, надо предельно пропитаться системой ценностей, альтернативных современной цивилизации. В случае анархистов справа и радикальных традиционалистов это легко понять, так как они обращаются к тому состоянию общества, которое предшествовало современности и фрагментарно могло сохраниться на периферии современного мира. Но какова движущая сила левого террора?

Учитывая глубинную связь террористического акта с базовыми аспектами человеческого существа, с необходимостью в критический момент взять на себя всю тяжесть решения, которая раньше была под силу лишь самодержцам и князьям (опиравшимся к тому же на авторитет и нормы Традиции), совершенно исключено, что люди способны пойти на это исходя из некоторой абстракции, смутного и неконкретного идеала, простой рациональной конструкции.

А значит, левый экстремизм должен иметь определенное измерение, которое с некоторой степенью условности можно назвать «традиционным». Однако, в отличие от правого экстремизма, апеллирующего к прошлому, левый экстремизм обращается к будущему, не к тому строю, который был, а к тому строю который будет. Но будущее в обычном современном понимании представляет собой неопределенность, возможность, несуществование, а значит, оно в силу именно этой неопределенности не может служить надежной базой для радикального отрицания настоящего. Поэтому современный человек принципиально не может пойти ради такой условности на радикальный опыт вызова, брошенного всему.

Единственной возможностью объяснить левый радикализм является его понимание как неортодоксального и спонтанного обращения к Традиции в ее телеологическом, эсхатологическом аспекте. Дело в том, что Традиция рассматривает не только прошлое и настоящее как нечто строго определенное и неизменное, но относится точно так же и к будущему. На этом основаны все учения о Конце Света, которые наличествуют во всех религиях без исключения.

Таким образом, традиционализм помимо консерватизма может выражаться и в эсхатологизме, т.е. в отношении к будущему как к необходимой и предустановленной, уже существующей в духовном мире реальности. И эта эсхатологическая реальность, рассматриваемая чаще всего как восстановление Золотого Века, которое последует за чередой апокалиптических катастроф, настолько же реальна и очевидна для человека Традиции, как и повествование о событиях прошлого или информация о том, что происходит в настоящий момент.

Иными словами, объяснить феномен левого экстремизма можно только разоблачив его эсхатологическую, а следовательно, почти традиционную природу. Хотя при этом, эсхатологический детерминизм левых радикалов и выражается почти всегда на шифрованном, марксистском, внешне «современном» материалистически–экономическом языке.

В конечном счете, левые террористы под тезисом «классовой борьбы» понимают то же манихейское расистское разделение человечества на два лагеря — на детей света и детей тьмы — как и радикальные консерваторы, рассматривающие борьбу против современного мира как сражение со слугами антихриста, с одержимыми нечистым духом. Левый экстремизм, таким образом, смыкается с правым не в силу сходства методов или даже экзистенциальных типов, но на основании того, что оба эти ветви представляют собой современную внешне, но антисовременную внутренне, линию Традиции, кристаллизовавшуюся в двух полюсах — в правой ностальгии по золотому веку и в левом экстатическом предвосхищении его возвращения. И для тех и для других есть только один враг–настоящее, современный мир, который отождествляется с максимальным сгущением полуночного мрака, когда лучи заката погасли, а рассвет еще не наступил. Но символично, что и вечерняя и утренняя звезда в традиции называлась одним именем — Афродита у греков, Люцифер у римлян.

Саеdo ergo sum.

Что касается чисто криминального террора, то в силу его редкости и, по большей части, инструментальности он выходит за рамки философского осмысления. Его исследование отсылает нас к довольно общей и сложной теме — о смысле преступности и о ее социальном, историческом и экономическом значении. Лишь разобрав категории преступности и структуру криминального мира, можно понять, чем криминальный террор отличается от налетов, бандитизма и т.д. Это отдельная тема. Не исключено, что в ходе такого исследования категория «криминальный террор» — т.е. захват заложников в обмен на требование денег и т.д. — вообще потеряет самостоятельное значение, так как часть случаев надо будет отнести к побочным проявлениям других видов терроризма, а другую часть — включить в разряд конвенциональных преступлений, типа рэкета.

Остается лишь разобрать истоки индивидуального террора. Здесь заведомо исключена доктринальная идентификация альтернативной системы ценностей, толкающей человека к радикальному восстанию против базовых социальных норм. Человек, залезающий на башню и начинающий стрельбу по прохожим, чаще всего мотивируется неким глубинным импульсом, не имеющим никакого рационального объяснения. Это — срыв, спонтанная вспышка агрессии, мгновенный головокружительный выход за пределы конвенционального существования с его довольно строгой структурой допустимого и недопустимого. Террор являет собой обращение к совершенно недопустимому, совершенно запрещенному, к невозможному. Именно поэтому он периодически привлекает новых и новых индивидуумов, захватываемых спонтанной и неудержимой волей.

На первый взгляд кажется, что в этом суперанархическом действии точно нет никаких консервативных элементов, поскольку индивидуальный и чисто экзистенциальный теракт вообще не апеллирует ни к прошлому, ни к будущему, а только и исключительно к настоящему. Это, действительно, так и есть. Но стоит присмотреться внимательней к тому, каким именно образом переживает террорист настоящее в ходе самого теракта.

Общая схема мотивации индивидуального террора такова: человек постепенно или внезапно приходит к выводу, что внешний мир, в котором он живет, особенно общество, окружающие люди, сам бытийный вкус его существования представляют собой адскую удушающую массу, подавляющую и фактически отрицающую его внутреннее бытие, его «я». Возникает ощущение, что это «я» находится под пристальным надзором и предназначено к мучительному и страшному умерщвлению. Иными словами, человек начинает осознавать, что внешний мир и общество рассматривают его самого как объект, отказывая его субъективному переживанию в реальности, в субстанциональности, в бытийной серьезности. Таким образом, человек схватывает внешний мир как абсолютное зло. И это зло в данном случае рассматривается именно как нечто абсолютное, хотя и пребывающее в настоящем. О прошлом и о будущем никакого представления индивидуум, стоящий перед вспышкой немотивированного гомицида, не имеет.

Далее возникает страшная грань между суицидом и гомицидом, между убийством себя самого и других людей. Совершенно очевидно, что гомицид здесь не исключает суицид, но сопрягается с ним. Человек колеблется между стремлением только «бежать из ада»(суицид) и «напасть на ад» («чтобы потом его оттуда все же вынесло»), «спровоцировать ад на агрессию» (гомицид как форма суицида). Индивидуальный террор почти всегда сопряжен с осознанной решимостью умереть. Тот, кто становится на этот путь, выбирает самоубийство в его максимальном психологическом и метафизическом объеме, где активное и пассивное отношение ко внешнему миру одинаково проявлены и воплощены.

Индивидуальный террор, поверхностно объясняемый обычно душевным расстройством или маниакальной дисфункцией, основывается, на самом деле, на довольно разумной и обоснованной онтологической реакции. Причем эта реакция также имеет строго консервативное, традиционалистское измерение. Дело в том, что традиционная цивилизация ставит во главу угла Абсолютный Субъект, воплощающийся в социальный реальности двояко — через фигуру Царя, как внешний полюс и через религиозный принцип, через Бога, как внутренний полюс.

Таким образом, индивидуум традиционного общества повсюду сталкивается со следами субъектности, с отпечатками эффективной победы внутреннего над внешним. Он ритуально отождествляет самого себя с царем (что проявляется в обычаях, обрядах, семейном укладе и т.д.), а в религиозном аспекте он через мистерии соприкасается с самим Божеством. Во всех случаях его «я» социально поддерживается во всех измерениях, даже в том случае, если оно ничем не выделяется среди всех остальных.

Конечно, большинство людей по мере перехода к современному миру, основанному на отрицании Традиции, утрачивает субъектность, свойственную человеку Традиции, привыкая к механическому, десубъективизированному обществу, где внутренний мир подменяется индивидуальными фантазмами и фиктивной свободой «потребления». Но подчас, у отдельного человека, так же, как у традиционалистов или религиозных террористов, может спонтанно актуализироваться та личностная структура, которая более свойственна сакральному обществу.

И тогда живая вибрация субъекта приходит к шоковому столкновению с внешним миром, основанным на совсем иных принципах. В большинстве случаев все кончается клиническими казусами «мании величия» или «мании преследования», но иногда иррациональный прорыв не приводит к безвозвратному выходу из строя ментальных механизмов, и человек способен тогда выразить метафизический гнет невыносимой проблематики отчаянным драматическим ритуалом террора.

Значит и в этом случае мы имеем дело с некоторым глубинным консервативным импульсом, представляющим собой след прошлого, глубоко запечатлившегося в самой структуре человеческой психики. В этом смысле можно упомянуть исследования Карла Юнга, доказавшего, что структура бреда, сновидений и шизофренических расстройств полностью воспроизводит древнейшие архаические мифы, лежавшие в основе древних сакральных обществ. В нашем случае мы имеем дело с аналогичной ситуацией, хотя в теракте речь идет о более метафизически чистом явлении, где проблематика ставится в радикальных и онтологических терминах по ту сторону смутных атавистических образов, видений и комплексов, изучаемых «психологией глубин».

Индивидуальный террор выходит за грани психологии. Адекватно исследовать его можно только в полноценной онтологической перспективе, всерьез разбирающей такие понятия как жизнь, смерть, убийство, самоубийство, «я», «не–я», субъект, объект и т.д. Как бы то ни было, индивидуальный террор есть взрыв спонтанного протеста субъектного начала в человеке против социальной реальности, основанной на отказе в легитимном признании этой субъектности.

Причем дело идет не о каком–то частном случае, не об отдельной маргинальной личности, но о самом социальном принципе, отказывающем в серьезности и субстанциональности внутреннего мира любого члена общества — вплоть до его руководителей. Когда к террору прибегают властители, речь идет не о теракте, но о тирании. Кстати, древние давно заметили, что «демократия с неизбежностью оканчивается тиранией», так как отказ от легитимации субъекта в признанной иерархии и монархическом строе чревато нелегитимной реставрацией той же субъектности через самодурство диктатора или тирана.

«Открытое общество» обязательно рождает терроризм»

Наше беглое исследование терроризма и его философских предпосылок ясно показывает, что данное явление имеет некоторое универсальное основание, свойственное всем его разновидностям. В терроризме проявляется пароксистический, экстремальный конфликт прошлого с настоящим, а еще точнее, рудиментов традиционного мировоззрения (спонтанного или осознанного и возведенного в доктрину) с логикой социально–философских нормативов современного мира, выстроенных в прямой противоположности к принципам «традиционного общества».

Впрочем, сама современность изначально рефлектировала саму себя как преодоление, отрицание Традиции, как ее разоблачение и опровержение. И все чудовищные жертвы, которые принесли сторонники «либерализма» и «модернизма», начиная с гильотины Французской революции, свидетельствуют о том, что строители «нового» прекрасно сознавали несовместимость своих проектов с привычными устоями, на которых тысячелетиями основывались сакральные религиозные иерархические социальные модели.

Сегодня триумф либерализма тотален, особенно после распада социалистического мира, который под модернистической риторикой скрывал эсхатологическую и девиантно–традиционалистскую модель. Но окончательная победа либеральной «номократии» наступит лишь тогда, когда ей удастся окончательно избавиться от самых глубинных, самых тайных импульсов, скрытых в человеческой душе, которые снова и снова будут толкать людей как радикальному отчаянному протесту, к террору, поскольку традиционный мир и его принципы в некотором смысле просто неотъемлемы от человека как вида.

С распадом Советского Союза появились новые формы терроризма, не связанные какой–либо политической идеологией и не имеющие массовой базы. Относительно небольшие группы и отдельные люди действуют автономно, составляя, однако, единую международную сеть. Опасность ведения войны асимметричными методами на Западе часто недооценивается.

Можно ли говорить, что спецслужбы в случае с нападением на жизненно важные политические и экономические центры США не справились со своими задачами? Сразу после совершения этих преступлений в Нью–Йорке и Вашингтоне можно было услышать упреки, что американские службы проигнорировали информацию о готовящемся нападении. Немецкие эксперты, напротив, заявили, что предупреждений относительно возможности террористических актов было более чем достаточно.

Однако говоря от терроризме, очень сложно отличать информацию, заслуживающую серьезного отношения, от простых слухов и паникерства. Конкретных сведений о готовящемся ударе по Америке не было. Обвинения, что западные спецслужбы в прошлом недооценивали международный терроризм, в такой их обобщенной постановке не соответствуют действительности. Так, Федеральная разведывательная служба ФРГ БНД уже давно предупреждает о нарастающей дестабилизации обстановки в Средней Азии, об исходящей оттуда угрозе терроризма.

Невидимая сеть

Пока еще нет сколь либо серьезной информации относительно инспираторов кровавых преступлений в США, но представители американских, а со вчерашнего дня и немецких государственных учреждений, возлагают ответственность за них на проживающего в Афганистане исламиста Усаму бен Ладена (Usama bin Laden) или на его окружение. Несмотря на то, что в качестве возможных организаторов нападения упоминались и палестинские экстремистские группировки, в центре внимания остается Средняя Азия.

Регион, в котором распространен религиозный фанатизм, который давно охвачен гражданскими войнами, куда идут неиссякаемым потоком оружие и деньги, вырученные на торговле наркотиками, создает идеальную почву для терроризма. БНД в своей деятельности уделяет главное внимание Средней Азии. Наряду с инфильтрацией соответствующих групп как наиболее эффективной формы разведки также применяется контроль за обменом информацией и телефонными разговорами, используются спутники.

В прошедшее десятилетие спецслужбы стали свидетелями изменений в международном терроризме. Он был вызван распадом Советского Союза, лишившим терроризм важной идеологической и материальной опоры. Традиционные «государства–изгои», такие, как Ливия, Сирия и Иран, как показывают события, проявляют известную сдержанность и потеряли свое значение в роли стран, поддерживающих терроризм. Наряду с государствами, которые можно было бы идентифицировать как пособников терроризма, или крупными организациями, которые «идентифицируют» себя в этом плане перед общественностью сами, появлялось все больше ячеек невидимой сети в виде групп или отдельных личностей, имеющих свои корни на Кавказе, Ближнем Востоке и в Средней Азии.

Группы, действующие по всему миру

Эти группы действуют иначе, чем до сих пор здравствующие фанатики, привязанные к определенному региону. Первые действуют в одинаковой мере и автономно, и согласованно в рамках международных структур. Они, как заметил саркастически один эксперт по вопросам безопасности, представляют собой «неправительственные общественные организации международного терроризма». Несмотря на то, что эти организации эксплуатируют на своей родине существующие там недовольство и настроения, поддержкой широких слоев населения они не пользуются.

Их цели, в отличие от левого террора семидесятых годов и движений освобождения третьего мира, почти не поддаются определению. Ненависть, которую вызывает неприятие мирового господства США, сочетается с религиозным фундаментализмом. При этом, что касается фундаментализма, то его представители считают, что возлагать ответственность за террор надо не на ислам, а на исламизм, который превратил веру в инструмент для достижения политических целей и является лишь разновидностью этой мировой религии.

В полном соответствии с оценками спецслужб, нашедшими страшное подтверждение, появление у терроризма религиозной подкладки привело к тому, что террористы чаще, чем прежде, проявляют готовность к самопожертвованию. Кроме того, если раньше они совершали ограниченные, политически очерченные преступления, то теперь террористы стремятся вызвать своими действиями как можно больше жертв. В отличие от государств, выступающих в качестве покровителей терроризма, или освободительных движений, опирающихся на массовую базу, «свободно мигрирующие по миру террористы» ничем не связаны.

Более того, все ответные удары по инспираторам, а именно удары военного характера, приходятся в пустоту, поскольку у инспираторов нет четкой инфраструктуры.

От Кавказа до Средней Азии

Во второй чеченской войне 1 500 боевиков полевого командира иорданца Хаттаба составляли ядро сил мятежников, насчитывающих, примерно, в общей сложности 3 500 человек. Иностранные наемники пришли на Кавказ, а учебные лагеря были передислоцированы в Афганистан. Там проходят подготовку также и узбекские исламисты. С помощью спутников удалось, например, установить такие центры подготовки на востоке Афганистана, вблизи границы с Пакистаном. Частью они размещаются в капитальных строениях, частью в палатках, которые постоянно меняют место своего расположения. Некоторые из лагерей предназначены для подготовки террористов, в других идет подготовка боевиков.

В связи с ростом числа этнических конфликтов партизанская война и терроризм во все больше мере, чем прежде, переплетаются между собой. Война в Афганистане, затем вооруженные конфликты на территории распадающейся советской империи оставили после себя в огромном количестве нужный человеческий материал. Будь то моджахеды или ветераны конфликтов в Абхазии или Осетии, часто они уже годами не делают ничего иного, кроме как воюют.

Прозвучавшая позавчера в Москве скрытая радость, по поводу того, что она оказалась права, так, по крайней мере, считает сама Москва, называя уже не первый год повстанцев откровенными террористами, неуместна. Варварские действия России в Чечне способствовали тому, что борьба за независимость, в которой первоначально отсутствовали религиозные мотивы, приобрела интернациональный и исламистский акценты.

В Таджикистане, где, как и в Афганистане рухнул государственный строй, и в Пакистане у исламистских боевиков есть тыловые базы, они рассматривают эти страны как место, где они могут всегда скрыться. Многие из групп исламистов сами по себе плохо вооружены и относительно слабы, однако в целом они представляют собой резерв фанатично настроенных и опытных боевиков.

Несмотря на то, что организации действуют автономно, они находятся между собой в контакте. Электронный контроль свидетельствует об интенсивном телефонном обмене и обмене данными. Можно предполагать, что связь между кавказскими республиками, Саудовской Аравией и Средней Азией осуществляется также и через Баку.

Существуют ли ячейки в Европе?

Усама бен Ладен, которго поддерживает Афганистан, является самым известным представителем «нового терроризма» даже по той причине, что он иначе, чем большинство его единомышленников, заявлял о себе перед общественностью Благодаря обширным легальным деловым отношениям, он располагает необходимыми финансовыми ресурсами, он недвусмысленно сформулировал свою антиамериканскую позицию. Кажется, что Бен Ладену в любом отношении очень подходит ярлык террориста, но, по мнению немецких служб безопасности, его группировка лишь одна из многих других. Ячейки, которые называют «не объединенные моджахеды», действуют на свой страх и риск. Предположительно они смогли обосноваться и в США, и в Европе. Свидетельством тому служит арест во Франкфурте моджахеда, который, как утверждается, готовил террористический акт, который должен был быть осуществлен на рождественской ярмарке в Страсбурге.

Ведение войны асимметричными методами

С 11 сентября 2001 г. фактически начался отсчет нового века и тысячелетия. Террористические удары, нанесенные в этот день по высотным зданиям в Нью–Йорке и по Пентагону в Вашингтоне, зарегистрировали начало новых в военном искусстве асимметричных войн, которых до сих пор не существовало. Как показал этот день, они ведутся не вооруженными силами и не оружием в привычном его понимании. Традиционный терроризм, который всегда имел, в основном, очаговый, локальный характер и с которым самостоятельно вели и ведут длительную, как правило, контактную борьбу некоторые страны, мгновенно нанес межконтинентальный апокалиптический удар стратегического масштаба Соединенным Штатам Америки — развитому, благополучному и самому сильному в военном отношении государству на нашей планете, нанес террористическим способом, без применения как оружия массового поражения, так и обычного оружия.

Речь идет не просто о террористическом акте стратегического масштаба, это фактически совершенно новый тип асимметричной войны, освоенной международным терроризмом. Война, в ходе которой применены невоенные формы насилия, всколыхнула весь мир и привела мировое сообщество в особое состояние, воздействовав психологически, экологически, экономически, а затем и биологически. Война могла быть осуществлена международным терроризмом только при использовании больших финансовых средств.

Эта война отличается от классических типов войн всех предыдущих поколений своей тактикой:

— нанесено несколько сосредоточенных по времени и месту невоенных ударов (фактически своеобразной операции), получен внезапный ошеломляющий результат с неприемлемым для жертвы ущербом;

— отсутствуют политические цели;

— применены и продолжают применяться новые, неожиданные средства и формы насилия.

В данном случае вместо политических целей асимметричной войны явно просматривается ненависть к политическому режиму Соединенных Штатов Америки, к их лидерам. Не думается, что это относится лишь к нынешней администрации Белого Дома, скорее всего, здесь реализована накопленная ненависть ко всему государственному и политическому строю США за многие годы.

Но кто запланировал, организовал и так искусно осуществил этот акт?

Здесь в догадках появляются самые немыслимые варианты. Нельзя исключить, что этим актом, возможно, кто–то пытался решить какие–то внутренние проблемы самих США или внешние проблемы, к которым они причастны. Возможно, таким образом реализована накопленная злоба лидеров мировой наркомафии, с которой достаточно успешно ведут длительную борьбу США. Наркобизнес вполне реально мог стать финансовой базой этой войны. А может быть здесь повязаны стратегические планы нефтяных магнатов, которые заинтересованы в уменьшении конкуренции на нефтяных рынках и хотя бы в течение даже короткого времени заработать сверхприбыли. Не случайно обнаруженные в тот же день, 11 сентября, важные улики, связанные с этими террористическими актами, были явно «направлены» против некоторых стран экспортеров нефти.

Думается, что непровозглашение политических целей этой асимметричной войны, скрытность тех, кто взял на себя ответственность за ее проведение, явно подталкивает США к тривиальному выбору главного виновника. Им «назначен» Усама бен Ладен, а заодно и укрывающие его в Афганистане талибы. Называются и некоторые другие «страны–изгои» из нефтяного арабского мира, которых также надо наказать, скорее, за прошлые грехи. Да, действительно, считается, что бен Ладен виноват во многих прошлых террористических деяниях, в том числе и против России, и его следует наказать, но надо все же найти истинных заказчиков, организаторов и руководителей, осуществивших стратегический удар в этой асимметричной войне. Здесь может оказаться, что одного бен Ладена, постоянно находящегося в последние годы на территории Афганистана, и даже его денег, было явно недостаточно для организации и проведения такой войны.

Международный терроризм существует столько, сколько существует человечество, и он не имеет ни границ, ни национальной принадлежности. За его стратегическим террористическим актом, скорее всего, могут стоять отдельные страны, серьезные международные организации с очень большими деньгами. Здесь нельзя было обойтись без крупных военных и гражданских специалистов, экономистов, психологов, микробиологов и многих других причастных, которые могут остаться не обнаруженными и не наказанными.

Вызывает справедливое недоумение и то, что подготовку и осуществление такой войны буквально прозевали достаточно мощные спецслужбы США и других стран. Это сразу наводит на мысль, что продолжающаяся асимметричная война будет идти по правилам, навязанным международным терроризмом, и она сохранится не только в самих США, Афганистане, но перекинется и в другие страны. Следует ожидать новых, совершенно невоенных средств и форм проведение агрессии.

Во всяком случае, непонятно почему США так долго (21 день) готовились к ответным действиям, но выбрали алгоритм слишком упрощенного варианта решения борьбы с международным терроризмом. При таком «афганском» варианте решения явно видно, что США просто растерялись и не знали, что необходимо предпринять, как действовать. Дальше откладывать ответный удар было просто нельзя, иначе американский налогоплательщик мог понять это как слабость. Вместе с тем решение наказать кого попало, а точнее, бен Ладена и афганских талибов оставило не выясненной истинную причину начавшейся и продолжающейся асимметричной войны, а может это выяснение вообще ненужно?

Что касается новых, неожиданных асимметричных средств и форм насилия в совершенном акте, то они свидетельствуют о серьезной предварительной их разработке. Ядерное оружие и его компоненты при всей «привлекательности» и масштабности возможного воздействия остаются пока недоступными для террористических организаций. Вот они и разработали совершенно новые формы террористического искусства ведения асимметричной войны, сумели отладить весь сложный механизм подготовки и реализации этих форм, выбрав в качестве объекта стратегического террористического удара важнейшие национальные символы США. Видимо, те результаты, на которые рассчитывал международный терроризм в этой асимметричной войне, в основном достигнуты. Во всяком случае эффект от террористического акта был ошеломляющим, а понесенные людские потери просто огромны и составляют примерно половину тех, которые официально обнародовал Советский Союз после 10 лет военных действий в Афганистане.

США привыкли жить беспечно и не предполагали, что когда–либо могут стать объектом поражения, тем более таким неожиданным способом. Все усилия своей дипломатии, внешней политики и военной безопасности они направляли исключительно на парирование любых симметричных ядерных возможностей стран, отнесенных к потенциальным противникам по нанесению ими бесконтактным способом неприемлемого ущерба их экономике и населению. Обычного оружия США никогда не опасались на своей территории, а для обеспечения ядерной безопасности пошли на серьезные сокращения стратегических ядерных вооружений и создают национальную противоракетную оборону.

Однако асимметричная война, начавшаяся против США неизвестно кем, явно застала врасплох руководство страны. В первые часы после асимметричного удара президент Буш был вынужден почему–то прятаться от собственного народа и СМИ, что не осталось незамеченным. Война была разработана и осуществлена таким образом, что все мировые СМИ в прямой трансляции демонстрировали успехи международного терроризма и фактически рекламировали их на весь мир.

Совершенно непонятно кем, почему и каким образом была блокирована противовоздушная оборона Североамериканского континента NORAD. Во всяком случае, она не реагировала на пассажирский самолет «Боинг», вылетевший утром из Бостона, который в течение часа многократно менял направления, коридоры, эшелоны полета, нарушал жесткие требования чрезвычайно интенсивного воздушного движения, а затем был точно наведен на одну из башен — небоскребов Нью–Йорка. Подобное произошло и с другим пассажирским самолетом, который через 18 мин. врезался во второй небоскреб. Каким–то образом была заблокирована и объектовая ПВО Пентагона, в который врезался третий пассажирский самолет.

Асимметричная война продолжает наносить по территории США биологические удары, и уже вызвала множество справедливых вопросов не только в этой стране. Что теперь делать, от кого еще обороняться, от кого защищаться, каким образом, где, когда? Безусловно, каких–то косвенных «виновников» уже обнаружили, показательно накажут, но нельзя вовсе исключить продолжения подобной войны не только против США, но и против других стран, причем, совершенно новыми средствами и формами исполнения. Во всяком случае, надо исходить из того, что терроризм давно стал реальностью времени, он рассредоточен по всему миру и вынашивает преступные планы новых асимметричных войн, которые могут привести не только к большим разрушениям, но и к глобальным техногенным катаклизмам. Сейчас с терроризмом нет адекватной борьбы, а значит, нет гарантии исключения возможности нанесения подобных ударов по хранилищам ядерных отходов и отработанного ядерного топлива атомных электростанций, химических предприятий, которые практически во всех странах мира не имеют надежной защиты. Также невозможно исключить применения химических и биологических средств с целью массового отравления населения через заражение водохранилищ, коммуникаций питьевого водоснабжения, водопользования, систем кондиционирования и вентиляции воздуха и т.п.

Главной задачей каждого государства становится собственная национальная безопасность, защита своей территории и своего населения прежде всего от невоенных форм и способов террористических воздействий различного масштаба. Эта задача ранее никогда не ставилась, и для ее решения нет сил и средств даже у экономически благополучных государствах. Поэтому не только США, но и другие суверенные государства должны незамедлительно провести серьезные исследования по всей совокупности возможных асимметричных опасностей и угроз, разработать конкретные меры по их парированию в случае реализации.

Для противоборства с терроризмом в навязанной им асимметричной войне необходимы соответствующие асимметричные силы и средства. На примере асимметричной войны в США видно, что силами и средствами, предназначенными для противоборства в контактных и бесконтактных войнах с применением обычного или высокоточного оружия противостоять асимметричным действиям терроризма невозможно и неэффективно. До сих пор неизвестно, кто организовал и осуществил удары с помощью захваченных террористами самолетов гражданской авиации. Можно долго наносить бесконтактные высокоточные удары по пещерам, подземным сооружениям, складам, отдельным видам и родам оружия каких–то стран, причастных к террористическим акциям, но после неизбежно потребуется контактным способом, живыми людьми осуществлять «зачистку» территории противника. А это, особенно в условиях горных театров мусульманских стран, неизбежно вызовет неприемлемые потери высаженных туда аэромобильных сил.

Вполне очевидно, что для эффективного противоборства с терроризмом в асимметричных войнах в некоторых странах потребуется в короткие сроки создать «гражданский вид вооруженных сил» — силы и средства гражданской защиты государства от любых возможных террористических актов, а заодно и чрезвычайных ситуаций природного и искусственного происхождения. Этот «вид» вооруженных сил должен иметь: надежную автоматизированную систему управления, свою разветвленную в стране и за рубежом специальную финансовую разведку, контртеррористические силы и средства, силы и средства спасения людей и материальных ценностей. Думается, что этому «гражданскому виду» вооруженных сил должны подчиняться все службы паспортного и таможенного контроля, а в мирное время силы и средства ПВО страны и другие службы.

Только недальновидные «специалисты», очевидно имеющие отношение к нынешним программам ПРО США, продолжают упорно заявлять, что никакие проблемы и катаклизмы не повлияют на ее создание. Нельзя исключить, что это все же может быть пересмотрено. Когда все, касающееся «гражданского вида» вооруженных сил, будет рассчитано, а тем более создано и реализовано, то может оказаться, что вызывающая сейчас много споров ПРО Соединенным Штатам Америки действительно не нужна. Да и стоимость гражданской обороны страны может быть настолько большой, что на все остальные проекты даже у такой богатой страны может не оказаться финансовых средств. Вполне вероятно, что США и другие страны будут вынуждены пересмотреть свои политические приоритеты и отношение к целому ряду мировых проблем.

Важными становятся и совместные, в том числе и под эгидой ООН, действия государств по борьбе с силами и средствами международного терроризма. Здесь непочатый край организационных возможностей международно–правового, технологического, информационного, финансового, военного, гражданского и других видов, форм и способов межгосударственного взаимодействия. Необходимо отбросить политические стереотипы и начать эффективную совместную борьбу с международным терроризмом, продемонстрировавшим умение разрабатывать, организовывать и вести асимметричные войны.

Угроза ядерного терроризма

Начнём с определений. Как говорил Декарт: «Мы избегнем половины разногласий, если сойдёмся в определениях». Будем понимать под ядерным терроризмом совокупность намерений и действий отдельных лиц либо групп лиц по созданию либо приобретению иным образом работоспособного ядерного взрывного устройства (ЯВУ) с последующим его применением или угрозой применения для достижения декларируемых ими политических, социальных и иных целей.

Из этого определения вытекает важнейшее следствие: государство при реализации этих целей выводится за скобки, оно, в самом благоприятном для террористов случае, их не замечает (или старается не замечать), а в худшем — преследует с большей или меньшей настойчивостью и последовательностью. Это имеет, помимо очевидных социальных и политических, немаловажные технические последствия. Вопрос о ядерном терроризме, когда государство само начинает играть роль террориста, также не лишен права на постановку, но это — проблема скорее для политолога, чем для физика.

Главное, без чего ЯВУ не создать — расщепляющийся материал, вещество, в достаточно компактном объёме которого можно при определённых условиях вызвать взрывную цепную реакцию деления. Да и инициировать взрывную термоядерную реакцию без делительного запала никто ещё не научился.

Таких расщепляющихся материалов в рамках нашего рассмотрения два — уран–235 и плутоний–239, оба — оружейной чистоты (>90% и >94% соответственно по основному материалу). Из этого вытекают три следствия.

Первое: наработка минимально необходимых для создания хотя бы одного ЯВУ количеств расщепляющегося материала силами самих ядерных террористов (отдельных лиц или тайных организаций) с «нуля» или даже с использованием ранних промежуточных технологических продуктов — это фантастика.

Второе: все сообщения о кражах и пропажах иных материалов, кроме указанных выше двух, не имеют ни малейшего отношения к проблеме ядерного терроризма. Разумеется, в похищении или утере естественного или слабообогащённого урана, радиоизотопный продукции (радиостронция, радиоцезия, радиокобальта и др.) ничего хорошего нет, но обретение всего этого добра ни на миллиметр не приблизит террористов к созданию ЯВУ. А проблему радиационного терроризма автор в данной статье не рассматривает.

И третье следствие: ядерная энергетика как таковая, за крайне незначительным исключением, интереса для ядерных террористов не представляет. Из низкообогащённого (до 5% урана–235) свежего ядерного топлива создать ЯВУ принципиально невозможно, а из реакторного плутония, содержащегося в облучённом топливе, возможно, но эта возможность имеет чисто умозрительный характер.

Впрочем, отметим, что в физической основе производства энергии на АЭС и наработки оружейного плутония лежит одна та же установка — ядерный реактор — и рождаемые в нём интенсивные нейтронные потоки.

Энергетические ядерные реакторы с графитовым или тяжеловодным замедлителем допускают перегрузку топлива «на ходу» без снятия реактора с мощности (типа российского РБМК и канадского CANDU).

Реакторы такого типа имеют две особенности, благоприятствующие, по крайней мере, в принципе, наработке оружейного плутония.

Во–первых, они используют в качестве топлива уран низкого обогащения (тяжеловодные CANDU — вообще естественный уран), а эффективность накопления плутония в облучённом уране находится в сильной обратной зависимости от степени обогащения.

Во–вторых, они открывают принципиальную возможность тайной реализации оптимального времени облучения урана для наработки оружейного плутония — около месяца, в то время как типичные для ядерной энергетики времена облучения (годы) сильно «портят» оружейный плутоний, превращая его в реакторный.

Впрочем, таких реакторов в мировой ядерной энергетике немного по мощности лишь несколько процентов. Её основу составляют другие реакторы — корпусные легководяные (типа российских ВВЭР). Перегрузить топливо «на ходу» в них нельзя, а высокое, в сравнении с тяжеловодными и графитовыми, обогащение топлива по урану–235 делает его малопригодным для наработки оружейного плутония. Но на них (как, впрочем, и на всех других ядерных реакторах) нельзя полностью исключить вероятность весьма экзотической кражи — экзотической в том смысле, что её предметом является не материальный объект (оружейный плутоний), а поток реакторных нейтронов.

Представим себе, что какому–нибудь криминальному Кулибину удалось обеспечить возможность тайного облучения объектов в активной зоне любого реактора (например, установкой дополнительного канала или нештатным использованием каналов системы управления и защиты). Тогда часть нейтронов реактора можно направить на «неправое дело» — облучение блочков из естественного урана в режиме, оптимальном для накопления и последующего выделения оружейного плутония.

Развитие событий по такому варианту не запрещено законами физики и технически не выходит за рамки возможного. Впрочем, рецепты его предотвращения также известны — прежде всего постановка под международный контроль и инспекции МАГАТЭ.

На практике, впрочем, плутоний–239 — материал чисто «бомбовый». Почти нигде, кроме ядерных боеприпасов, он не применяется, степень его вовлечения в мирные ядерные топливные циклы в настоящее время весьма ограничена. Вопросов, где его искать, не возникает, но террористам от этого ничуть не легче, учитывая, как организована охрана складов, арсеналов и перевозок.

Ситуация с ураном–235 оружейной чистоты несколько иная. С одной стороны, его, кроме как на специализированных промышленных комплексах, получить нельзя даже в принципе. Не помогут ни «кража нейтронов», ни другие ухищрения. Однако высокообогащённый уран–235 является также топливом для некоторых типов ядерных установок — исследовательских и транспортных реакторов (в первую очередь реакторов АПЛ). Поэтому наш анализ не может быть полным без рассмотрения гипотетической ситуации, когда злоумышленники каким–либо способом разживутся некоторым количеством материалов, достаточным для изготовления примитивного (но работоспособного!) ЯВУ, или им удастся «украсть нейтроны».

Главные проблемы поджидают террористов на этапе конструирования и изготовления собственно ЯВУ. Принцип действия ЯВУ в наши дни общеизвестен. Кстати, именно это обстоятельство часто педалируется в качестве главного обоснования реальности угрозы ядерного терроризма. Но именно принцип. Дьявол, как известно, сидит в деталях, и этих его убежищ в конструкциях реальных, а не книжно–абстрактных, ЯВУ сколько угодно.

В основе действия ЯВУ деления, как уже упоминалось, лежит понятие критической массы — определённой совокупности массы, плотности и конструктивного оформления расщепляющегося материала, при превышении некоторых нейтронно–физических параметров которой цепная реакция на вторичных нейтронах деления приобретает лавинообразный, взрывной характер. Такое состояние называется надкритическим, следствием его намеренного достижения в ЯВУ в необходимый момент и является ядерный взрыв.

Критическая масса может быть достигнута либо увеличением массы расщепляющегося материала при неизменной плотности, либо увеличением плотности при неизменной массе. Первый путь реализуется в зарядах пушечного (ствольного) типа. В них одна подкритическая масса направляется в другую такую же, как снаряд (отсюда и название), после чего состояние образовавшейся системы становится надкритическим. Так была устроена, например, бомба, сброшенная на Хиросиму.

Второй путь лежит в основе действия имплозионных зарядов. В них надкритичность достигается при взрыве заряда из химического вещества, особым образом размещённого вокруг подкритической сферы из расщепляющегося материала. Под действием ударной волны этого взрыва, направленной к центру системы (слово «имплозия» означает «взрыв внутрь»), расщепляющийся материал равномерно и очень быстро обжимается, что вызывает скачкообразное повышение его плотности и переход в надкритическое состояние с последующим ядерным взрывом.

Имплозионный принцип был использован, например, в бомбе, сброшенной на Нагасаки, и в первом советском ЯВУ. Для нашего рассмотрения очень существенен тот факт, что для использования в пушечной схеме плутоний–239 штатной оружейной кондиции непригоден. Существенно меньшая, в сравнении с имплозионной, скорость формирования критической массы, свойственная этой схеме, приводит к тому, что, из–за наличия в нём заметного количества плутония–240, испускающего нейтроны вследствие спонтанного деления, цепная реакция начинается чересчур рано. Поэтому силы гидродинамического разлёта разрушают заряд ещё до её распространения по всему объёму расщепляющегося материала, и вместо полноценного взрыва получается маломощный «хлопок».

Урановое ЯВУ пушечного типа по конструкции и технологии сборки гораздо проще. Но для него потребуется весьма значительное количество урана–235 — не менее 40 — 45 кг в пересчёте на чистый материал.

На практике, впрочем, уран–235 почти не применяется в современном ядерном оружии — уже слишком очевидны преимущества плутониевых ЯВУ перед урановыми. Да и имплозионная схема сама по себе (кстати, она «всеядна» и допускает применение как урана, так и плутония) в сравнении с пушечной намного более совершенна. К числу главных её достоинств принадлежит возможность существенно уменьшить количество расщепляющегося материала — ведь величина критической массы обратно пропорциональна квадрату его плотности. Например, для урана–235 обогащением 93,5 % критическая масса (без отражателя) равна 30 кг при нормальной (естественной) плотности, 7,5 кг — при удвоенной и 3,3 кг — при утроенной.

А если сжимать дальше? Не открывается ли здесь возможность, хотя бы принципиальная, собрать ЯВУ на основе лишь нескольких граммов плутония? Их–то раздобыть несравненно проще, чем 6–8 кг плутония–239 для снаряжения «нормального» имплозионного ЯВУ. А расчётное взрывное энерговыделение при полном делении всего 1 г плутония–239 эквивалентно (по порядку величины) 10 т тротила! Первую «подножку» здесь ставит химия. Расчёты показывают, что добиться таких степеней сжатия с помощью химических ВВ невозможно из энергетических соображений.

А если применить сжатие излучением? Именно на нём основано современное термоядерное (водородное) оружие. Но в термоядерных ЯВУ источником излучения является делительное инициирующее устройство на основе плутония, количество которого мы собрались уменьшать.

В принципе, огромные степени и скорости сжатия достаточно малых масс вещества можно обеспечить излучением мощного лазера причём чем меньше масса, тем выше достигаемая степень сжатия.

По оценке члена–корреспондента РАН Л. П. Феоктистова, для осуществления взрывной цепной реакции потребуется не менее 10 г плутония при мощности лазеров обжатия в десятки мегаджоулей. Таких лазеров в мире ещё нет, а если бы и были в обозримой перспективе, то террористам вместе с малогабаритным ЯВУ придётся захватить «на дело» как минимум грузовик с лазерной аппаратурой плюс передвижную электростанцию приличной мощности.

Итак, у имплозионной схемы перед пушечной все преимущества, кроме одного, но решающего — имплозионная схема несравненно сложнее в практической реализации. Надо точно определить состав, количество и размеры обжимающих линз из химического ВВ, надо гарантировать идеальную синхронизацию их подрыва, надо в строго определённый момент обеспечить включение инициирующего нейтронного источника…Стоит не выполнить хотя бы одно из этих условий (а есть и другие), как ЯВУ попросту не сработает.

Как видим, процедура проектирования и изготовления практически любого ЯВУ имеет много коварных «подводных камней».

Но вот обсуждать не следует, поскольку сама по себе секретность технологий создания ЯВУ и их конкретных конструкций является сейчас одним из главных препятствий, стоящих перед ядерными террористами. И специалистам, пишущим на «ядерные» темы, нельзя переступать ту грань, за которой образовательный или информационный материал может превратиться в пособие для начинающих, а тем более — «продвинутых» террористов.

Информационный терроризм и борьба с ним

Информационный терроризм осуществляется в области, охватывающей политические, философские, правовые, эстетические, религиозные и другие взгляды и идеи, то есть в духовной сфере, там, где ведется борьба идей.

Информационный терроризм — это, прежде всего, форма негативного воздействия на личность, общество и государство всеми видами информации. Его цель — ослабление и расшатывание конституционного строя. Он может осуществляться разнообразными силами и средствами — от агентуры иностранных спецслужб до внутренних и зарубежных СМИ.

Не следует смешивать информационный терроризм с терроризмом в сфере использования информационных систем (по американской терминологии — «кибертерроризмом»).

Какие же особенности приобретают акции информационного терроризма в чрезвычайных ситуациях и вооруженных конфликтах? Прежде всего, в указанных условиях значительно повышается подрывная роль иностранных СМИ. Они, оправдывая агрессивные шаги государственного руководства и военного командования, будут выступать в качестве основного рупора шантажа и угроз в адрес своих противников, прежде всего личного состава вооруженных сил и мирных граждан противоборствующей стороны.

Достаточно вспомнить, как устрашалось СМИ США и других западных стран население Вьетнама, Сомали, стран Персидского залива, Югославии, Афганистана перед вторжением их войск на территорию или в воздушное пространство этих государств.

Интересен такой факт. С целью оказания психологического прессинга и устрашения населения и армии Демократической Республики Вьетнам в 1969 г. США разбросали над территорией этой страны около 50 тыс. транзисторных радиоприемников с ограниченным количеством рабочих частот для ведения подрывной пропаганды.

А в октябре—ноябре 2001 г. СМИ США и их союзников по НАТО в своих передачах по радио и телевидению, а также в печатных изданиях открыто угрожали руководству Афганистана и всем лицам, его поддерживающим, в применении самых жестких мер по подавлению их сопротивления.

Подобного рода действия нельзя рассматривать иначе, как агрессивное вторжение в информационное пространство других стран с далеко идущими последствиями.

В рассматриваемых условиях акции информационного терроризма существенно дополняют силы и средства военного командования иностранных государств, развернутые в районе боевых действий. Это прежде всего подразделения и части психологических операций (информационной войны), которые располагают средствами радио, телевизионной, печатной и звуковой пропаганды. К примеру, армия США имеет в своем составе батальоны общей и непосредственной поддержки для ведения информационной войны, бундесвер — отдельные роты психологических операций и т.д.

Подобного рода информационную экспансию иностранных государств можно в определенной степени предотвратить или ослабить лишь объединенными усилиями всех институтов государства, где важное место должно принадлежать правоохранительным органам. В частности, эти органы, используя имеющиеся в их распоряжении силы и средства и предоставленные им права, должны своевременно выявлять, предупреждать и пресекать подрывные устремления иностранных спецслужб, организаций и СМИ.

Эффект, как показывает практика, может дать предупреждение отдельных лиц, распространяющих слухи провокационного характера, в которых просматриваются прямая угроза стране и явная антиконституционная направленность.

В вооруженных конфликтах и во время войны определенными возможностями по совершенствованию акций информационного терроризма располагают подразделения специального назначения иностранных государств. Они могут осуществлять эти акции через агентуру, а также путем использования портативных средств размножения печатных материалов и ведения пропагандистских радиопередач в УКВ, а иногда и в КВ–диапазонах.

Поэтому перед правоохранительными органами в данном случае возникает сложная задача — исключить (ослабить) психологическое влияние подобного рода сил противника и содействовать укреплению морально–психологического состояния войск и населения.

Широкий размах в условиях проведении контртеррористических операций приобретают акции информационного терроризма, совершаемые незаконными вооруженными формированиями (НВФ). Они через агентуру, СМИ, радио, а иногда и телевидение способны вести активную пропагандистскую работу против личного состава российских войск, правоохранительных органов и местного населения.

Опыт первой чеченской компании (1994—1996 гг.) показал, что НВФ, руководимые Дудаевым, сумели упредить федеральные пропагандистские органы и быстро развернули акции информационного терроризма (запугивание людей, разжигание межнациональной розни и т.д.).

В этом, как ни странно, им способствовали некоторые федеральные органы печати и каналы телевидения.

К примеру, в это время телекомпания НТВ практически ежедневно вела провокационные передачи, обвиняя российские войска в мародерстве, насилии, сеяла в них неуверенность в победе над боевиками, угрожала неминуемой расплатой за содеянное.

Эти и другие факты показывают, что правоохранительные органы должны в подобной обстановке осуществлять безотлагательные меры по выявлению, предупреждению и пресечению акций информационного терроризма со стороны НВФ, используя различные силы, средства и способы. Особенно эффективны в этом отношении контртеррористические операции, когда на основе проверенных данных наносятся прицельные удары не только по агентуре НВФ, но и их пропагандистским органам.

Таким образом, в настоящее время, а также в чрезвычайных ситуациях и вооруженных конфликтах особую актуальность приобретает борьба правоохранительных органов с акциями информационного терроризма.

Вооруженные силы государства, как известно, существуют не сами по себе. Они являются инструментом для реализации его внешней и в определенной степени внутренней политики. Основным гарантом защиты тех национальных интересов, которые связаны с обеспечением самого существования и возможности прогрессивного развития государства и общества. Именно это обстоятельство является ключевым при комплексном подходе к определению долгосрочных задач, основных направлений реформирования и строительства Вооруженных Сил России и развития их системы вооружения.

Вместе с тем у средств вооруженной борьбы есть и свои, «собственные» закономерности научно–технического и технологического развития. С одной стороны, они обусловливаются общими закономерностями научно–технического прогресса, характеризующегося трансформацией индустриально–базовой экономики развитых стран мира в информационно–базовую. С другой — высокой стоимостью современных военных исследований и разработок.