Подкаменная Тунгуска

ГЛАВА 8.0 РАЗГОВОРЫ ЗА ПОЛИТИКУ ПОД ВОДОЧКУ

— Фёкла, бери собачек и ехай к батюшке Мафусаилу! Вот тебе записка к нему от нашего дорогого гостя и деньги за твоё крещение. Как только он тебя покрестит — сразу домой! Никаких гостеваний у родни в чумах. Вшей мне только не хватало.

Тунгуска вся подобралась, как кошка, и стрельнула в их сторону звероватыми глазками-щёлочками. Но на плоском лице не отразилось никакого чувства, словно это была маска неподвижного манекена в историческом музее, изображающего беспощадного воина-мстителя из карательных отрядов Чингисхана.

— Хозяйна! Мне на дальнюю заимку потом надо — олешков посмотреть.

— Знаю твои увёртки!

— В прошлый раз рысь вокруг топталася. И росомахи бродили.

— Ладно, сгоняй и туда, а на обратно пути подстрели мне пару беляков. Зайчатинки чтой-то захотелось. Ну чо, по маленькой для аппетиту перед завтраком, док?

На этот раз гость охотно согласился безо всяких увёрток и отговорок. Тунгуска ушла ещё затемно, наготовив мужикам еды на день. Солнце под конец осени на Етагыре чуть-чуть выглядывает из-за гор только после десяти утра. Поэтому и завтракали при слабеньком электрическом свете, ветряк еле крутился в затишье. А если включить ещё телевизор и компьютер, то электроника съедала почти всю электроэнергию аккумуляторов.

Гость начинал капризничать, как выздоравливающий ребёнок. После долгого и переизбыточного угощения с утра уже изрядно пьяный, он потребовал себе на обед миску лапши с медвежатиной и лосиную серьгу, это такой деликатес на любителя — мягкий нарост снизу на шее у лося:

— Хочу таёжной экзотики!

— Лёва, — панибратски положил Ерофеич ему руку на плечо. — Тебе же недавно язву вылечили. Нужно кушать что-нибудь лёгкое, и вообще есть понемногу, но часто.

— А я буду есть помногу, но часто!

— И не выпивать с утра лишку.

— Буду не выпивать, а пить запоем, назло всем врагам, а особенно назло врагу рода человеческого.

— Ты его этим только обрадуешь, а сам загнёшься, Лёвыч. У тебя вон руки со вчерашнего страху от подземелья до сих пор дрожат. Так-то ты весны не дотянешь. И на кой тогда тебе твои валютные миллионы?

— Спиритус — это дух по латыни! Питие — русский оберег от нечистой силы. Православного ни один чёрт не возьмёт. А я русский?

— Да русский ты, русский, Шманец.

— Тогда я буду пить, потому как питие — веселие Руси есть! Клин клином вышибают. Минус на минус даёт плюс! Русские спаслись только православием и водкой.

— Ага, я хоть ни чуточку не православный, а кержак-кержаком беспоповский, только я, получается, при тебе за бугром буду не телохранителем, а нянькой. Стану тебя в инвалидной коляске катать и памперсы тебе менять.

— Ничего ты не понимаешь, мужик. После сильного нервного потрясения нужна интенсивная терапия седативными медпрепаратами.

— Какими так-то аппаратами?

— Успокоительными лекарствами. Алкоголь снимает стресс.

— Хэх-ты, потрясение у него! Испугался обычного шахтного сполоха.

— Я видел в подземелье рогатого Етагыра с одним глазом, говорю тебе. Тебе достаточно такого объяснения для твоей убогой фантазии, мужик? Ну и отстань навсегда от меня с этой шахтой!

— Это, Лёва, так светящийся в темноте газ из-под земли вырывается, а ничуть не Етагыр в блеске адского пламени.

— Тогда меняем тему разговора и навсегда забудем о моём вчерашнем психическом заскоке в шахте.

Похоже, доцент Шмонс окончательно смирился с панибратским обращением своего холопа. Такое и в старину нередко случалось, когда кто-то из расторопных дворовых мужиков в открытую издевался над беспомощным паном и даже давал ему тумаков, если тот сильно раскочевряжется. Хозяин с расслабленной волей и ловкий слуга в этом случаем как бы меняются ролями, когда остаются с глазу на глаз.

Ерофеич без прислужницы целый день носился по избе и пристройкам для скота за хозяйскими нуждами, по-бабьи хлопотал у печи, а пьяненький Шмонс дремал перед маленьким телевизором с китайскими программами безо всяких субтитров. Фёкла вернулась из церкви ближе к полуночи.

— Покрестилась? Покажь крестик.

Нательный крест был из чистого золота и на золотой же цепочке.

— Поносила? Теперь сымай!

— Чего уж так безбожно! — возмутился даже Шмонс, которому вообще-то все обиды тунгуски были безразличны.

— Сымай, кому сказал! Нечего ихнюю дикарскую породу золотом баловать. Я ей деревянный вырежу на простой верёвочке.

— Так твой крест нательный из дерева же ещё нужно в церкви освятить, мужик.

— И так сойдёт. А теперь будём спать! Фёкла, отведи нашего пьяного хозяина к себе в постель.

Крохотная женщинка положила руку здоровенного Шмонса себе не плечи и потянула его к полатям за ситцевой занавеской. Тот полез к ней целоваться слюнявыми губами:

— Новоокрещённая ты моя язычница! Теперь между нами в постели нет греха.

— Есть грех — нас не венчали, — неожиданно ответила молчаливая тунгуска.

— Откуда ты знаешь?

— Поп сказал.

— Ну, если и есть грешок, то совсем ма-а-аленкий. Отмолим потом. Церковь поставим в Китае.

На следующий день Шмонс проснулся ближе к полудню, когда из-за гор выглянул краешек солнца. В жарко натопленной избе никого не было.

— Эх, башка трещит! Полечиться бы.

Он побродил в обрезанных валенках по пустой избе, похлопывая по животу и даже насвистывая что-то от хорошего расположения духа. Затем вдруг примолк и испуганно огляделся по сторонам, ища на стенах иконы. Икон не нашел, а просто неуклюже и торопливо перекрестился и пробормотал: «Иисусе Христе, сыне Божий! Милостив буди мне грешному».

Успокоившись, подошел к шкафу с застеклёнными дверцам и нашёл флакончик с какими-то корешками. Вытащил стеклянную пробку, понюхал, попробовал на язык и выхлестал содержимое в два глотка, а корешки выплюнул на пол.

— Эх, вот и полегчает!

Сначала он на самом деле почувствовал лёгкость во всём теле. Казалось, мог взлететь, взмахнув руками. На душе стало покойно и радостно, ушли все страхи и опасения за судьбу своих спрятанных под землёй миллионов.

— Неужто колдовское зелье у тунгусской ведьмы так действует?

Но тут кровь хлынула носом на нательную рубашку и даже на пол. Стало всё понятно:

— Отрава!!! Спасите!

Хлопнула дверь. В избу вошел Ерофеич в коротком полушубке с охапкой спутанных сетей в красных от мороза руках.

— Лёва, с ума сошёл! Это же настойка женьшеня.

Он бросил ворох подмерзших сетей на пол и кинулся к Шмонсу. Достал ещё один флакончик и налил в стакан.

— Выпей-ка успокоительного горного пиончика, а то сердце от натуги не выдержит.

— Так женьшень же целебный, говорят!

— Если капельками пить.

Шмонс выпил и этот стакан и почувствовал, что его развезло, как после долгого застолья. Ерофеич вытащил квадратный штоф с таежным бальзамом из шкафа.

— Вот я для тебя ставлю литровую бутыль на полке у печки. Тунгуска её будет пополнять. Пей скоко хошь, если горло захочется промочить. А в шкапчик скляной не лазий. Там лекарственные снадобья.

— Колдовские зелья там, знаю я твою тунгусскую ведьму!

— Лёвыч, выпей ещё вдогонку бальзамчика и расслабься. Полегчает, уж поверь мне.

Гость выпил бальзама и поморщился. Он тогда ещё не выказывал признаков душевного расстройства, но спросил как-то странновато:

— А до скита, где покрестили дикую тунгуску, далеко добираться?

— Для тебя — далеко. Ты тяжёлый. Собачки нарты в гору не тянут. Нужно рядом с ними пробежаться. А ты на ногу не скорый. И вообще на кой тебе захотелось попа, Лёва?

— Исповедоваться и причаститься.

— Помирать собрался, что ли?

— Перед смертью соборуют, а не причащают. Причастие мне нужно для духовной защиты от соблазнов нечистого. Защиту духовную поставить.

— Сиди дома, Лёва. Здоровее будешь.

— Я тебе приказываю, мужик! — хлопнул Шмонс по столу кулаком. — Отвези меня в церковь. Я твой хозяин, а ты мой раб!

— Приказывать будешь, как совсем оздоровишься и протрезвеешь, а пока я тебе и дядька, и нянька, и исповедник, потому как ты ещё как той дитёнок неразумный, понял? Сам же говорил, что тебе отсюда и носа нельзя казать. И никто тебя здесь не должен видеть.

Гость обиженно засопел и принялся расхаживать по горнице в валенках с обрезанными голенищами, бормоча себе под нос и дергано жестикулируя. Потом утихомирился и подошёл к Ерофеичу, отводя от него глаза, словно гостя одолевало что-то постыдное, о чём он не смел сказать громко.

— Слышь ты, мужик, если я лишен возможности исповедоваться, то дай мне хотя бы выговориться.

— Помолчи уж лучше, Лёва, а то опять свихнёшься, как тогда в шахте.

— Нет, мне нужно высказаться о сокровенном… Меня распирает изнутри красноречие и подстрекает ораторский зуд. Я доцент. Лекции читал. Мне нужна публика.

— Почешись, и зуд пройдёт.

— Буду говорить и говорить тебе назло. Нуждаюсь в лечении словом — вербальная терапия это называется, а то совсем свихнусь и сам с собой разговаривать начну.

— Ну и толкай свои речуги хоть до полуночи, пока сон не сморит, а я сяду сети распутывать. Я терпеливый на болтливых дураков.

Ерофеич уселся на низенькую скамеечку и принялся распутывать сети — занятие, от которого нормальный человек может взбеситься и порубить их топором. Но у Ерофеича терпения хватало. Шмонс выпрямился, потянулся было к вороту по привычке поправлять галстук перед выступлением. Но он был лишь в нижнем белье и стеганой безрукавке. Откашлялся и начал свою первую лекцию:

— Хочу сделать заявление во всеуслышание: я никогда не стану ни президентом, ни царём, ни ханом, ни каганом!

— А тебя никто не приглашает на царство.

— Ни диктатором, ни императором, потому что мы — мудаки! Мы — мудозвоны! Мы сами себе создаём опасности и трудности. Не желаю править людишками, которые своими руками себе роют могилу!

— Эт-то в точку попал.

— Живём в многоэтажках, всегда готовых превратиться в смертельную ловушку при любых техногенных катастрофах… Мы — беспечные идиоты! Наш транспорт слишком опасный. Этот молох вместе с алкоголем, наркотиками, инфекциями, раком и сердечными заболеваниями ежегодно пожирает больше людей, чем погибло на третьей мировой войне под ядерными бомбами и химическим оружием. А мы всё продолжаем приносить ему в жертву сотни тысяч людских жизней.

— Я слушаю, слушаю, только, прости, Шманец, смотреть на тебя не могу — глаз от работы нельзя отвесть. Мне надо запутанную сетку распустить, а то я ещё более того напортачу, если работать не глядя.

— Мы — мудаки в квадрате! Ездим на машинах, изобретенных триста лет назад. Летаем на самолётах разработки трёхсотлетней давности. Тонем на кораблях и разбиваемся на поездах ещё большей древности. Запускаем спутники на всё тех же старинных жидкотопливных ракетоносителях, что были спроектированы триста лет назад. А почему? Потому что мы — недоумки! Даже не замечаем, что физика у нас под запретом, химия лепит бытовую синтетику и искусственную пищу, а не делает прорывных открытий. Математика стала задрипанной прислужницей компьютерных технологий, а не фундаментальной наукой.

— Наука мне вообще до одного места, прости, Шманец.

— Мы — мудаки в бесконечной степени, если Цитадель Цивилизации, старая Европа, полторы тыщи лет пыталась физически уничтожить русских, а теперь белое население Европы, Америки, Австралии едва дотягивает до двухсот миллионов, а чистых русаков в мире — более пятисот миллионов. Вот уж эффективная демографическая война на уничтожение, что называется! А всё потому что мы — феноменальные придурки и даже не хотим замечать этого!

— Я согласный, — стереотипно отвечал Ерофеич. — Нам на Етагыре и без грамоты неплохо живётся. Мы тут сами себе хозяйва, над нами нет властей да учителей. Живём народной премудростью. Питаемся с природы, лечимся без медицины травкам, какие Фёкла собирает.

— Здраво мыслишь, мужик! В тебе глаголет мудрость природная, за сотни веков накопленная. Может, и капелька русской крови в тебе позволяет так мудро мыслить.

— Капелька русской крови течёт и в жилах Фёклы. Ну какая тунгусская девка прошла мимо лап русского охотника?

Укатили последние деньки осени. На Етагыр опустилась зима с её сплошными сумерками днём и непроглядной теменью в ночи. Солнце показывалось из-за гор всего на полчаса. Остальное время, условно говоря, до пяти часов пополудни «смеркалось», как и до полудня «рассветало». А если над озером с горячим ключами поднимался влажный туман, то солнце вообще не заглядывало в окошки избы. Темнота и полутьма угнетали так, что хотелось пригнуться и ходить на полусогнутых, словно над тобой нависла неподъёмная тяжесть.

Ерофеич хлопотал по рыбацким делам. Тунгуска носилась, как бурундук по пням и кочкам. Кормила скотину, доила корову и оленух, охотилась в тайге, шастала на оленях или собаках на рынок за припасами. Раньше срока отелилась корова, зато у оленух одна важенка оказалась яловой, хотя до сих пор почему-то доилась, ну, просто диво-дивное.

А доцент Шмонс день за днём в зимнем полумраке всё излагал премудрости и изрекал пророчества. «Лекции» начинались одинаково — Шмонс воздевал свою белую холёную руку перед воображаемой многочисленной аудиторией и громогласно провозглашал:

— Вслушайтесь в отдалённый шум грядущего бедствия!

Фёклу привычно не замечали, как будто прислужницы и не было вовсе. Она иногда вострила ушки на проповедях Шмонса, но её можно было не принимать в расчёт. Мало просто слушать — важно слышать и понимать. А что поймёт пенёк с глазами? Для неё речь учёного человека — «белый шум», как говорят связисты, да и только. Как и музыка Баха и Генделя для любителя блатного шансона — просто бессвязный набор звуков.

За пару недель гость выговорился и как бы успокоился. Наверное, вербальная терапия помогла. У него перестали трястись руки и дёргаться щека. Но лицо всё ещё время от времени искажала гримаса, а могучие плечи передёргивала судорога. Но после долгого и изматывающего обеда или ужина с беспрестанной выпивкой и обильными закусками, он постепенно набирался таёжной настоечки до такого состояния, что переставал трястись и дёргаться. Отрадно, отмечал это Ерофеич. Есть надежда, что Шмонс не свихнётся до лета.

Ерофеич всё-таки свозил его к раскольникам. Самого Ерофеича кержаки не жаловали, даже на порог не пускали, но Шмонса приветили с радостью и предложили остаться на недельку в святой пУстыни.

После возвращения из скита Шмонс, исповедавшись и причастившись святых даров, быстро забыл про праведное житие. Пили много и часто, застольничали долго, поэтому никто из обитателей зимовья не заметил, что наступило мирское новолетие — пришёл Новый год, Закончился Великий пост и наступило Рождество. О церковном календаре никто не вспомнил.

У чалдонов и тунгусов был свой календарь с зарубками на столбе. По этим зарубками они отмечали, насколько увеличивается или уменьшается световой день, когда случается солнцеворот и равноденствие. Этот деревянный столп на самом видном месте ставили на Севере испокон веков. Потом церковники его стали называть «идол Ярилы», когда уже окончательно забылось древнерусское язычество и вся чертовщина, связанная с ней. И слава Богу!

Ерофеич терпеливо выслушивал бредни Шмонса. Лучше не спорить с порченным человеком, а то только хуже ему сделаешь. Это тебе любая бабка-шептуха скажет. Иногда Шмонс говорил без пафоса:

— Я очень красив, обаятелен, богат и сам себе хозяин. А если горе-правители толкают мир в бездну, то на всё воля Божья.

Сказал и истово перекрестился.

— Нам с тобой, Лёва, вся их политика до одного места. Мы сами по себе умнее всех. Только вот скажи, как Цитадель Цивилизации зарождение маосталинистов проморгала?

— Европа в телевизор глядела и любовались тихим угасанием русских раздробленных земель. Всем казалось, что наконец сбылась тысячелетняя мечта об «окончательном решении русского вопроса». И тут вдруг в Ниеншанце вскакивает на бронетранспортёр заучка-очкарик Толик Цой, ростом полтора метра с кепкой, и провозглашает победу народной революции на Русской земле во главе с партией «Друзья народа». Председатель Русревкома Конрад Иванович Лоренц, только что вернувшийся из эмиграции в Гамбурге, объявляет о поголовной мобилизации под музыку Прокофьева со словами: «Вставайте, люди русские!» Непобедимый маршал Народно-освободительной армии Руси Худайберген Османов буквально за полгода зачистил всю европейскую часть бывшей Великой России от областных князьков и атаманов, прихватил заодно север Финляндии и Норвегии, Белостокское воеводства в Польше и целиком все устье Дуная. А всё потому, что русские в курных избах, снова стали плодиться и размножаться, как тараканы.

— Откуда взялись эти все эти вождаки?

— Мужик, любая революция их мечет, как лягушка икру. Полководцы с мировым именем, как первоклашки, пялились на планшеты с картой военных действий и наотрез отказывались верить в военный гений тридцатипятилетнего Анатолия Цоя, главковерха Худайбергена Османова и коллективный разум Русвоенсовета. Все люди доброй воли негодовали на бессилие Запада. Оцепенели перед загадкой русской души.

— Чо дрожать-то? Русские на них же не попёрли.

— Успокоились на Западе только тогда, когда в никому не известной аризонской малотиражке местная журналистка Джой Стилсон догадалась, что русские побеждают не своим умом и силой, а с помощью суперновейших технологий, которые им предоставили во временное распоряжение таинственные инопланетяне. Иначе просто быть не могло. Такая отмазка для Запада была понятна и приятна. Столицей новой Руси маосталинисты объявили уральский Екатеринбург, бывший славный Ельцинград, символ некогда свободной России.

— И вправду был великий человек!.

— Правда в том, мужик, что победило русское предательство. Неблагодарный народ забыл, что великий Ельцин даровал ему свободу. Маосталинисты вообще сдурели с географией и топонимикой. Чубайск теперь Нижний Новгород, Запутинск — Ростов-на-Дону, славный город Гайдар — Сталинград, это вообще непредставимо! У русских нет ни малейшего пиетета к сильным мира сего!

— А питет — это чаво?

— Уважение и почёт. Заговор в среде генералов, генеральных конструкторов, физиков, химиков, генетиков и прочих математиков зрел, как фурункул, полвека и наконец прорвался потоками гноя в русской народно-освободительной революции.

— Они там, чо, всех богатых перерезали, эти революционеры хреновы?

— Даже пальцем не тронули. Просто сменили тип цивилизации.

— Эт-то как понять-то тебя?

— Ну, отменили рабство.

— Так рабство и так было под запретом.

— Ну ты тупой, мужик! Отменили фискально-кредитное рабство. Сменили тип цивилизации с угнетательско-присваивающей на экотворческий.

— Объяснил, называется, — буркнул Ерофеич. — Ты мне растолмачь по-простому.

— Отменили налоги и сборы.

— Такова не быват!

— Много ты знаешь, мужик. В иных типах цивилизаций государства веками обходились без налогов.

— А на какие шиши полицию, к примеру, содержать?

Шмонс разозлился, даже вспотел.

— Без формул и инфографики не объяснишь, а ты… Да пойми ты, мужик, в народе всегда есть притырки, которым хочется возиться в грязной земле на грядках, шкрябать напильником по железкам, строгать деревяшки! Производить, творить, изобретать, а не развлекаться круглыми сутками.

— Ну и чо?

— Все они ушли за маосталинистами.

— Куда?

— Ушли из городов в экопоселения.

— А в городе кто остался?

— Элита, лучшие люди. Банкиры, политики, генералы. Гламурные девочки и мальчики-развлекальчики. И менты.

- А притырки в экопоселениях что делали?

— Строили заводы с безлюдными цехами, невиданные типы жилища. Создавали альтернативную энергетику и производили неведомые прежде продукты питания.

— На отнятые у богатеньких деньги?

— Не дотумкал ты, мужик, до истины. Они пробудили синергию в народных массах. Ошалелый творец на свободной земле готов работать бесплатно.

— Синь-энергию… Это по-китайски?

— Это чисто по-русски, когда притырки-трудоголики готовы работать, лишь бы жизнь у них интересная была и гарантию сытости, здоровья и безопасности для их детей давала. Не только работяги-трудяги. Даже «творюги» согласны на первое время голодать, лишь бы заниматься своим творчеством.

— Был бы я богатым, так лежал бы на диване и в потолок плевал.

— Это слова нормального человека. А для чокнутых дегенератов-трудяг нужно быть свободным хозяином на свободной земле, чтобы вкалывать круглые сутки. У них нет понятия свободной личности без предрассудков, которой дозволено всё. У них так: страна — твой дом, народ — твоя семья, царь — отец родной, а правительство — твои заботливые дядюшки и тётушки. И коню понятно, из народа выплеснулся такой вулкан созидательной энергии, что маосталинисты всего за пять лет преобразили страну.

— На отнятые денюжки?

— Да нет же. Предатели-чекисты выдали маосталинистам все тайные счета в иностранных банках, где хранились деньги и золото, вывезенное из разгромленного ещё двести лет назад Советского Союза. Сам знаешь, за деньги любой капиталист и мать родную продаст. Все сплавы-металлы, материалы-композиты и прочая химия были тайком закуплена на стороне.

— А технологии инопланетян?

— Не было никаких инопланетян. Инсайдеры-предатели в высшем руководстве Евразийской конфедерации…

— В России то ись?

— Да в бывшей России… Эти иуды выложили из тайников госхранилища все заявки на эпохальные изобретения, сделанные аж с 1968 года. В тот год русские и американцы тайно договорились прятать в тёмный ящик все изобретения, которые изменили бы мир.

— А на кой это им?

— Вот ты, мужик, торгуешь нефтью и жируешь с того. Я — произвожу машины на двигателях внутреннего сгорания. Мы оба с тобой в шоколаде. Представил? А тут выскакивает студентик-заучка, который изобретает источник электроэнергии размером с трёхлитровую банку. И на этом источнике с одной зарядки грузовой автомобиль может возить грузы целый месяц. Тот, кто станет производить новые топливные элементы или электромобили, вознесётся до небес со своим богатством, а ты, торгаш нефтью, и я, производитель машины на бензине и дизельном топливе, мы с тобой по миру пойдём с нищенской сумой.

— Не, так нельзя с богатыми! А питет?

— Ай, любой мужи всегда считал себя умнее пана, как там пиетет?.. Не инопланетные технологии, а народные умельцы позволили маосталинистам проложить мегамагистраль от Калининграда и Мурманска до Владивостока всего за пять лет. Маленький отрезок с БАМом они замкнут осенью, вот увидишь. А от Астрахани через Ашхабад до иранского порта Чахбехар они уже провели ответвление с портовым терминалом на конце магистрали. Представляешь, мужик, как этих маосталинистов из-за паршивой мегамагистрали поддержали Китай и Индия? Они открыли им путь для быстрой доставки их товаров в платёжеспособную Европу.

— Представляю. Семь классов закончил… ну, ладно, пусть шесть. Не представляю только, почему русский народ на маосталинистов так озверело пашет?

— Синергетический эффект свободных людей на свободной земле, говорил же тебе. Они работают на себя. Такое бывало в истории не раз. Над ними нет кремлевского начальства, нет областных чиновников. Управление огромной страной полностью компьютеризировано. Нет коррупции, никто не ворует, никто не обирает население. Полиции нет, жандармов нет.

— Такова не быват, Шманец!

Россказни Шмонса вывели Ерофеича из себя. Они со злости оторвал кусок рыболовной сети, который не смог распутать.

— Не верю я тебе! Чтобы хорошо жить, нужно кого-то обездолить и заставить пахать за одну похлёбку. А маосталинисты наверняка ограбили богатых.

— Пальцем не тронули, говорю тебе, мужик. Ты хоть раз видел ментовского генерала?

— Один раз. Издалека. Когда тот садился в машину.

— У генерала четырёхэтажный коттедж с прислугой. На одно отопление уходит все его генеральское денежное содержание. Чтобы жить на широкую ногу, ему нужно воровать. А воровать больше не у кого, крышевать некого, с бандитов тоже не разживёшься — тех пустили в распыл подчистую. И что бедолаге делать? Элитные кварталы и коттеджные посёлки опустели, в городах остались одни бомжи и чёрные мигранты.

— А куда горожане делись?

— Горожане, кто из работяг, остались при крупных промкомбинатах.

— А банкиры, манагеры, торгаши — чаво?

— Таво! Выживают, как придётся. Нет финансового грабежа — нет жизни. Бездельник-горожанин что бомж — сдохнет в городском подвале, но работать не станет.

— Ну на хер мне такая песня, если я золотой мошной потрясти не смогу. Я так жить не согласный. Должно быть так — все в говне, а я — в белом фраке!

— Нам повезло, что умные политики догадались вовремя отдать Восточную Сибирь под протекторат ОПГ, Организации Прогрессивных Государств свободного мира, а то бы мы с тобой, мужик, под русскую дудку плясали и вкалывали бы на стройках пятилетки. Я последним чартерным рейсом дёрнул из Ниеншанца в свободную Сибирь. Сначала в Хантымансийск, потом перебрался в независимое ханство Саха-Якутия.

— И там не усидел?

— Когда маосталинисты наводнили Якутск своими агентами, сахаляры стали спешно перекрещиваться в русских. Я учуял запах жареного и дёрнул к тебе на Етагыр по пути в Китай.

— А олигархи куда глядели? Ведь на таких богатствах сидели.

— Российские олигархи всегда были для западных банкиров навроде младших приказчиков в керосиновых лавчонках. Хозяева мира их разве что на конюшне не секли, но ободрать до последней нитки могли как не фиг на фиг. Сам знаешь, что прислуга из горящего панского дома первой разбегается, а панское добро не спасает. Вот и бежал твои олигархи самыми первыми, а потом президенты, премьеры и министры всех пятидесяти четырёх построссийских республик.

— Каких таких ещё республик?

— Либерально-демократических… До прихода к власти маосталинистов вся бывшая Россия была Евразийской конфедерацией из 54 оккупационных зон, которые назывались либерально-демократическими республиками. Ни, типа как Казакия, Поволжье, Ингерманландия, Карелия, Саамия, Кола, Зыряния и прочая мелочь пузатая. Кто-то из западных политтехнологов посчитал, что процесс дерусификации уже закончен. И эти учёные, в говне мочённые, обосновали экономическую выгоду перехода русских на самоуправление, но при условии сохранения русской национальной традиции — крепостного права и монархии без конституции. Пусть власти сами оплачивают свои карательные органы и местную администрацию.

— Ха, они оплотют!

— Ну и рванула национально-освободительная революция.

— А где были жандармы, госбезопасность?

— Половина чекистов тайно перешла на сторону маосталинистов. Остальных — в распыл без суда и следствия.

— А с ментами как?

— Ментов не трогали. Сами разбежались.

— А западная разведка, борьба с международными террористами?

— Там вообще была возня малышни в песочнице. Русские разработали совершенно новые способы передачи информации на расстояние. Невиданное программное обеспечение для своих компьютеров. Безо всяких ракет ослепили все спутники-разведчики. Теперь только русские владеют ближним космосом, как когда-то Англия правила всеми морями на Земле. Ну, вдолбил я тебе истину?

— Не вдолбил… На Западе самая сильная армия в мире.

— Расскажи это своей тунгуске… Россия — это же загадка с хитрыми заморочками. Либерально-демократические власти и западные спецслужбы с самого начала махнули рукой на русские наукограды в тайге, а скрытые маосталинисты из высшей администрации подпитывали учёных украденными у международных банков деньгами. А из наукоградов, как чёрт из табакерки, выпрыгнули переломные открытия и закрывающие технологии. Русские изменили мир.

— Подозрительно как-то. Чо-то не поверю, чтоб маосталинистам из-за границы не помогали.

— Помогали. Толик Цой, их лидер, снюхался с Северной Кореей. Северокорейские руководители быстро и жёстко привели в порядок систему управления от Чукотки, Камчатки, Сахалина до Владивостока с молчаливого одобрения Китая. Русские рванули вперёд в науке и технике, а наполовину мусульманская Западная Европа из производителя превратится в потребителя, а сами западноевропейцы — в классических феллахов, целый день покуривающих кальян в кофейне.

— Да пошло всё оно прахом! — взорвался вспотевший от негодования Ерофеич, отшвырнул табуретку и стал топтать и рвать рыболовные сети, матерно ругаясь. — Чо-то хреновато мне от твоих словов, Шманец. Всю душу обгадил… А ты чо застыла как статуя в парке? — шумнул Ерофеич на тунгуску. — Неча тут те дурака порченного слухать. Всё равно себе в голову ничо не втемяшишь. Мало работы по хозяйству? Накрывай на стол.

Прислужница с вызовом, похожим на бабский каприз, глянула на обоих мужиков из бойниц-амбразур своих узких глаз и смачно харкнула на пол, подражая Шмонсу.

— Ты мне своевольничать кончай! Давно плоской мордой о стенку не стукалась? Вот я космы твои на кулак намотаю!

— Так дальневосточные азиаты выражают свою собственную активную жизненную позицию, мужик.

— Вот возьму собачью сворку на десять постромков и такую позицию ей покажу, что шкура на ней слезет до мяса!