Лариса Моисеева, урожденная мужчина позвонила в дверь. Сейчас откроют и она вручит Ему букет цветов. Он, конечно, сначала не заметит. А когда заметит... Сердце сладко затрепетало.
За дверью послышались шаги, щелкнул пудовый замок фирмы "Zapizdutsen und Der Pizdekliaus" и дверь из мореного дуба распахнулась. На пороге стоял Он - высокий, красивый, улыбающийся.
- Это тебе, - Лариса протянула букет Филиппу и смутилась.
Некоторое время он смотрел на нее не узнавая. Еще бы! Узнать ее было непросто: белое платье вместо всегдашних джинсов, густо напудренное лицо, глаза... Впрочем, глаза всегда были подведены.
- Господи, Боря, ты ли это?
- Я, - смутилась Лариса. - Только я теперь не Боря. Сбылась моя мечта.
- Какая мечта? Да ты проходи, проходи. Жены нет дома. Я сейчас чайник поставлю, штаны сниму...
- Филипп, ты не понял! Я стала женщиной!
- Поздравляю. Только, по-моему, это случилось с тобой еще в юности, когда ты еще не брился. С тех пор тебе в любви не везет, если не считать меня. - Последняя фраза была сказана Филиппом, конечно, в шутку. Уж Ларка-то знала количество его любовных связей! Это жене он может мозги крутить...
- Ты ничего не понял, дурашка! Мне сделали операцию.
- Ах черт! Так вот где ты пропадал!
- "Пропадала", - мягко поправила Лариса.
Видно было, что Филипп потрясен этой информацией. Некоторое время, пока он ставил чайник и дрожащими от волнения руками щелкал золотой зажигалкой над плитой фирмы "Zaebition and gowno", в воздухе висело некоторое напряжение.
- Ну что скажешь? - наконец не выдержала Лариса.
- А что сказать? Я даже... Я думал, ты что-то под платье натолкал, ваты что ли. А это... это сиськи? Это настоящие сиськи у тебя теперь?
- Ага. Хочешь потрогать?
- Нет-нет! - испугался Филипп. - Вот это да! Боря, как же ты решился?
- "Решилась", - снова мягко поправила Лариса. - И не зови меня Борей. Бори больше нет. Есть Лариса. Я уже и паспорт поменяла. Я так давно об этом мечтала, так давно!
- За это надо выпить, - Филиппа наконец посетила первая дельная мысль.
- Ну, конечно, глупый... Наливай, ептыть.
Разлили.
Выпили.
Разлили.
Выпили.
- Ну что? Еще по одной?
- Давай, а чего...
Разлили.
Выпили.
- Ну, вдогонку что ли?
- Скрупулезно подмечено...
Разлили.
Выпили.
- А борода не растет? - наконец отошел от новостей Филипп, проявив живой интерес к диковинке.
- Пока растет, но я сейчас сижу на женских гормонах. Потом расти перестанет. Начнут увеличиваться бедра. Не отличишь. А сейчас приходится два раза в день бриться и сильно пудриться.
- А сиськи у тебя из чего?
- Сделали. Сейчас это не проблема.
- А... А это... Неужели отрезали?
- Отрезали.
- И то, и другое?
- Напрочь... Сделали наоборот.
Помолчали.
- Уму непостижимо. И что теперь?
- А что? Жить буду. Танцевать.
- Публика пойдет на какую-то Ларису?
- На какую-то не пойдет... дай огурчик... на какую-то не пойдет. А на бывшего Бориса с сиськами - валом повалит.
- Вообще, да, - согласился Филипп. - Они же быдло.
- Быдло, - согласилась Лариса. - Тупое быдло. Но мы с него живем. И давай поэтому поуважительнее о собственных бабках.
- Бабки - это святое.
- Самое святое, что у нас есть. Они и отличают нас от того быдла.
- Ты какие бабки особенно любишь?
- Я-то? Баксы люблю. Новенькие стодолларовые особенно удались. Наши тоже люблю, сотенные купюры. Но уж больно они мелки, неудобно расплачиваться. Марки эти... Ну, немецкие. Еще кредитки люблю, если на них много лежит. А ты?
- Ну у нас с тобой, в общем, вкусы сходятся. Наверное потому и мы вместе сошлись. Я слышал, схожие люди сходятся.
- А я слышала, схожие расходятся, а сходятся расхожие. Они дополняют друг друга.
- До чего дополняют?
- До единого целого.
- Хе-хе-хе... До гермафродита что ли?
- В смысле, в любви мы всегда ищем половинку.
- А я всегда искал целой любви. Кому нужны половинки, четвертинки некондиция?
- Да нет, я не в том смысле. Легенда есть такая. Древняя.
- А-а. Тогда ладно. Древние, они много мудрости знали. Ты вот Библию читал?
- Видела. Мне Юдашкин показывал в каком-то фильме. Там мужик на ней клялся в суде.
- Серость! А я сам читал. У племянницы моей есть детская Библия в комиксах. Так я тебе скажу - это мудрость веков. Вторые смыслы, понимаешь, разное такое... Там все зашифровано. Что было, что будет. Кто был, не забудет...
- А ты Апокалипсис читал?
- Это про что?
- Про конец света.
- Не-а, я фильм смотрел. Там еще мертвецы такие на всех нападали. Из могил вылезли - и вперед. А наши - от них драпака.
- Наши - это русские что ли?
- Да какие мы с тобой русские! "Наши", в смысле, живые! Фильм-то американский. Поэтому живые там были американцы.
- А мертвые?
- Ну, не знаю. Ты уж прям... чего от меня хочешь? Чтобы я титры читал?
- А по фильму не ясно?
- Ну что у них, по твоему, должно быть на лбу что ль написано, чей он мертвец?! Они полусгнившие и так все были. И вообще... Слышал, говорят - "у преступника нет национальности"? Так вот я считаю, что у мертвеца тоже нет национальности.
- Мудро. А я тебе скажу, что у женщины тоже нет национальности!
- Мудро. Да у человека вообще нет... не должно быть национальности!
- Умно, умно... Нет национальности - нет национальных предрассудков. Вот ты, например, какие знаешь национальные предрассудки?
- Ну у китайцев, например, это... они червей едят.
- Зачем?
- Да ни за чем! Обычай такой. Это у них запросто, вместо "здравствуй". Не здоровкаются по человечьи, а начинают червей глотать.
- Фу, гадость какая! А еще чего едят? Говно едят?
- Говно мы с тобой едим сейчас.
- А у тебя поприличнее закусь есть?
- Тебе что, устриц что ли захотел? Потом, блин, греха не оберешься, хуже Церетели. Вон Третьяков один раз поел устриц, так до сих пор ему этих устриц вспоминают, ептыть.
- Да, нехорошо получилось.
- Еще бы хорошо! Вон Алла уже даже не может больше икру есть. Не могу, говорит, икру больше есть, когда народ голодает. И не ест больше.
- Больше чего?
- Больше полбанки. Даже чуть меньше.
Лариса вздохнула:
- Сильная воля у женщины. Все-таки она у тебя великая женщина.
- Да, немалая. Но не у меня! Она у народа великая!
- У быдла что ли?
- Я их не отличаю. Просто, когда публика хорошая, тогда - "народ". А когда плохая - "быдло".
- А мы с тобой "народ"?
- Когда хорошие - народ. А когда нажремся и пойдем на паркет блевать, тогда "артисты".
- Точно... Расскажи мне о своем творчестве, Филиппушка. Какие, например, у тебя творческие планы?
- Ну что тебе сказать о моем творчестве? Я иногда ночами не сплю. Творю!
- Много натворил?
- Да до хера уже. А у тебя какое творчество?
- У меня тоже оно есть. Что я, хуже тебя что ли? И я иногда... и у меня бывает бессонница. И еще я запорами страдаю. А ты страдаешь запорами?
- Нет. Запоры у меня случаются, но я от этого не страдаю. Я страдаю, когда понос. Стоишь на сцене, а у тебя понос, представляешь?
- Беда. Капусты поменьше кушай. Кушай мясо. Я вчера ела в ночном клубе дичь. Целого лебедя. Аж усралась потом.
- Кстати, насчет "усралась", - вдруг вспомнил Филипп. - Несколько часов и минут тому назад Алле звонил Лебедь.
- Так я ж его съела...
- Дурак. Генерал Лебедь!.. Так, Моисееву больше не наливать, - Филипп убрал бутылку водки на другой конец стола.
- А зачем такой большой начальник звонил Алле?
- Думаю, это дело государственной важности. Аллы не было дома, но он обещал перезвонить. Я думаю, скоро война.
- Лишь бы не было войны, - машинально откликнулась Лариса и привычно положила руку на колено Филиппа. - Филипп, давай любить друг друга, как прежде - я снизу, а ты сверху.
Филипп убрал ее руку со своего колена и впервые наконец назвал женщиной.
- Нет, мать, исключено. Теперь это исключено. Ты хотела стать женщиной. Тебе это удалось. Но мне так не интересно. Мне жены хватает. За глаза, причем. О чем ты думала, когда шла на операцию?
Такой удар Лариса выдержать не могла. Она зарыдала и выбежала из квартиры когда-то любимого ею человека, крикнув на прощание:
- Гондон проклятый!!!