Поднебесник

Я, наверное, все-таки не поэт.

На чужом берегу

Увидал когда-то далекий свет,

А сказать о нем не могу.

Потому, наверное, сыт и цел,

Что сидел, судьбу не дразня.

Потому и цел —

Своего не спел.

Так, тихонечко насвистел

То, что пели и до меня.

Да, поймет лишь тот, кто ходил в поход,

Кто лежал в горячем бреду,

Кому жажда в пустыне рвала рот,

Кто тонул, цепляясь за острый лед,

Кто с оружием ждал беду,

Что большое счастье — мышей возня,

И у ног ворчанье кота,

Что прекрасна скучная серость дня

И ночей моих пустота.

И поймет, и сможет сказать о том,

Что таким вот обычным днем

Так хорош обычный уютный дом,

И так здорово в нем,

Никакой беде себя не даря,

Никому ничем не грозя,

Просто жить, писать, карандаш грызя,

Рвать листочки календаря.

Железной рукой отшвырнул он солдат,

Безумно красивый и ловкий.

Порвал и отбросил куда-то назад

Свои кандалы и веревки.

«Пусть прахом рассыпятся наши дома

И высохнут быстрые воды.

И рухнет на землю кромешная тьма

В обломках небесного свода.

Пусть плоть палача прожигает слеза,

А судьи себя пусть засудят.

Пусть некому будет закрыть вам глаза

И глаз у вас больше не будет.

Пусть солнце взорвется кровавым огнем,

Ошметками черного света.

И пусть растворится, расплавится в нем

Безумная ваша планета».

Он это сказал и качнулась земля,

И дрогнули времени веки.

Хрусталь зазвенел во дворце короля,

Сломался костыль у калеки,

Фонтана разбилась тугая струя,

И с неба обрушились птицы,

Все рухнули ниц,

И площади каменная чешуя

Упавших хлестнула по лицам.

Терзался трепещущий солнечный свет

И в жар превращалась прохлада…

Взглянул на людей он

И выдохнул: «Нет!

Не надо. Такого не надо.

Живите! Пусть ужас исчезнет из глаз.

Купайтесь в рассветах туманных.

Пусть солнце играет и пляшет для вас

В сияющих брызгах фонтанных».

Молчал полминуты, стирая с лица

Росинки холодного пота.

А после упругой походкой борца

Пошел к эшафоту.

«Живите, как можете! Мне все равно,

И я ни о чем не жалею».

С размаху со стуком вонзился в бревно

Топор, не почувствовав шеи.

— Вы знаете, кум, а у нас чудеса

Такие творились, что страшно.

Сорвало у всех кораблей паруса,

Часы поломались на башне.

Затмение было вчера, ураган,

Зато все сегодня в порядке.

— А кто был казнен?

— Да какой-то цыган

За кражу бараньей лопатки.

Ветер в трубе смеется.

Что-то камин чадит.

Дьявол всегда найдется.

Дьявол всегда не спит.

Как это временами

Воздух бывает тих…

Трется в камине пламя

Около ног твоих.

А за окном сумерки

Лунный закрыли глаз.

В эти минуты, может,

Думает кто о нас?

Вечер играет в прятки.

Это его пора.

Зимние ночи шатки.

Неповторимо шатки

Звездные вечера.

Это начало ночи.

Что ж ты? Такой барыш!

Ты не торговец, впрочем,

Ты не продешевишь.

Что ж ты? Иди скорее.

Книга. Глоток вина.

Многое ты умеешь.

Но велика цена…

В туловище буржуйки

Сухо трещит паркет.

Самые черные тени

Красятся в красный цвет.

Отогреваешь руки.

Смотришь в красную щель.

Это с прошлым разлука.

Огненная метель.

Все, наконец, свершилось.

Точно, как ты хотел.

К черту все развалилось,

Только ты не у дел.

Прошлое — вот оно рядом.

Будто бесформенный ком.

Липы старого сада

Скоро станут теплом.

«Ни серебра, ни злата.

Все дорогое — в прах.

Это твоя мне плата —

Ненависть, боль и страх?»

Полки в огне сгорели.

Стало теплее на миг.

Полки тебя согрели.

Очередь книг.

Скоро опять повиснет

Красный фонарь зари.

Красною сыпью взбрызнет

Красные патрули.

«Ты подружился с ложью

Первым. Что ж тебе дать?

Душу продать можно.

Было бы что продавать.

Все, что тебе осталось —

Верить в красную тьму.

Сделка не состоялась».

«Как же, я не пойму?»

Липнет красной коростой

К стенам неяркий свет.

«Душу продать просто.

Но у тебя ее нет».

Люди шагали. Топали кони.

Ноги. Копыта. Ноги.

Пьяный идальго на грязной попоне

Спал возле дороги.

Так и не ставший Дон-Кихотом.

Так и проживший мимо.

Понявший: жизнь глупа до блевоты

И неисправима.

Пьяный и страшный (тень Ланселота,

Вздумавшая напиться).

Мимо шли убивать кого-то

Или мириться.

Сердце больное, печень и почки —

Как это все не ново!

Ищущий правду у винной бочки

Или ларька пивного.

Сладкие вина нехотя пивший,

Болью чужой страдавший.

Так никого не защитивший,

Так меча не поднявший.

Пьяный идальго спит у дороги,

Спит на грязном бетоне.

Мимо шагают наши ноги

В едкой бензиновой вони.

Ни слов, ни красок нет в природе, —

Ни сил, ни воли у меня.

Встает рассвет, и происходит

Бездарное убийство дня.

Уныло, плоско все и серо,

Река банальности течет

И бытия едина мера —

Сухой, неправильный расчет.

Вот так. Ничто не интересно.

Бежать не можешь, значит стой.

Смеяться можно только честно,

А плакать — искренней слезой.

Был он с утра Наполеоном.

Сплюнув горькое слово,

Смотрел, как вскипает с пушечным громом

Белый дым Ватерлоо.

После быком единорогим

Звездным ненастьем

Вез он куда-то по пыльной дороге

Возок со счастьем.

Мчался по сельве потным мустангом,

Нырял в пучины,

И танцевали старое танго его морщины.

После над кем-то страшно смеялся,

Может быть, плакал,

После — солнечным вихрем ворвался

В облачные заплаты.

Принял лекарство. Мир его сжался

До стен больничной палаты.

Яркой лампы неоновый свет.

Это сон? Это явь? Это бред?

Укрепись, Галилей, укрепись.

И вода — холодеет рука —

Мерно капает с потолка.

Отрекись, Галилей! Отрекись.

Пять шагов — и железная дверь.

Сколько ждать остается теперь?

Телекамеры мертвый взгляд

Прожигает до самых пят.

Мысли в клочья разорвались.

Отреклись… От всего отреклись.

На допросе был обер-фискал

И в глазах его смерти оскал,

А в улыбке приятной — рот,

Вот такой, Галилей, оборот.

Вот такой, Галилей, пассаж.

Не поможет тебе кураж.

«Нам идеи ваши близки»

(Словно обручем сжало виски).

«В них, бесспорно, какой-то резон»

(Это бред? Это явь? Это сон?)

«Предположим, вы правы. И что?

Подождите годочков сто.

Мир не примет подобных идей».

Отрекись! Отрекись, Галилей.

«Это прошлое — дыба, тиски,

Глупо гениев рвать на куски,

Мы найдем с вами общий язык,

Нам ведь нужен ответ, не крик,

В нашем мире — покой, тишина,

Много света, воды, травы…

Тут внезапно являетесь вы:

— Ах, пожалуйста, будьте добры,

Загляните в иные миры!

Это — смута, мятеж, война.

Что вы тянете, Галилей?

Посмотрите на этих людей!

Инфузорий людских водоем,

Каждый думает о своем,

Никому из них дела нет

Ни до вас, ни до ваших планет!

Пожалей хоть семью и друзей,

Отрекись, отрекись, Галилей!

Подпишите вот этот листок,

Но прошу вас, не надо опять

К вашим венам перо примерять.

Подпишите — и кончится плен.

Не придется прокалывать вен».

Снова щелкнул дверной замок…

Одиночка. Опять тишина,

Снова слева и справа стена,

Здесь всегда замогильный покой.

Только лучше ли тем, за стеной?

(Льет неоновый свет плафон)

Там за каждым углом микрофон.

Путь с магнитных дорожек ведет

Для кого-то на эшафот.

Расписаться… «Ты прав, Галилей!

Путь свободен! На волю скорей!

Притворись — и мгновенно, поверь,

Распахнется тюремная дверь».

Разве я отрекался? Нет.

Это сон? Это явь? Это бред…

Пророку к горлу прижали нож.

— Не будь пророком в своей стране!

Пророк бессмертен? Какая ложь!

Бессмертным жизнь дорога вдвойне.

Он ясно видел: идет гроза

И слышал пожаров гул.

Но вкрадчивый шепот:

— Закрой глаза

И сделай вид, что уснул!

Безумно порою наш мир жесток.

В том нет твоей вины.

Тебе ли идти против нас, пророк?

Тебе ли против войны?

Секунды текли и теплела сталь,

И глох его пульс живой.

И видел пророк, что грядущего даль

Подернулась пеленой.

И он офицеру согласно кивнул,

Коробку достал папирос.

Солдат пылинку с него стряхнул,

Другой огонек поднес.

— Ты прав, бессмертный, десятки раз,

И счастье теперь с тобой:

Тот, кто не с нами, тот против нас,

И с нами герой любой.

Он молча курил

И молчали все,

Был вечер весенне юн,

И лунный шар трепетал в росе

Сотней крошечных лун.

А после пепел стряхнул на грудь,

И будто взлететь хотел,

Рванулся с криком: «Спасайтесь, лю…»,

Но большего не успел.

Негромкий выстрел. Короткий стон.

Пророк бессмертен? Бессмертных нет.

Пришли все беды, что видел он,

И в них растаял пророка след.

Меня взяла в объятья тишина

И отступил куда-то сабель звон.

Какое счастье, может, это сон?

А может, правда, кончилась война?

Не надо меч усталый доставать.

Не надо перед боем пить вино.

Врагов своих не надо убивать

И смерть друзей увидеть не дано.

Не поднимают кони серый прах,

Не багровеет кровью белый флаг.

Все позади — и злость, и боль, и страх.

И красное безумие атак.

Прильнет земля к ружейному стволу,

А на руку мне сядет стрекоза.

Друг из-под сердца выдернет стрелу

И навсегда закроет мне глаза.

Стоял ли с мушкетом в ночном карауле,

Вдыхая тумана влагу?

Сидел ли всю ночь на скрипучем стуле,

Марая пером бумагу?

Был ли шальным и немного странным?

Дрался? Писал сонеты?

Мечтал о звании капитана

Или венке поэта?

Прекрасных дам целовал руки,

Кашлял в зимнюю стужу,

Плевал в прокисшую Сену от скуки

Или в грязную лужу?

Без цели жил или высшею целью,

Землею жил или небом.

Ушел в атаку под Ла-Рошелью

Иль в магазин за хлебом,

Окрасил камни багряной брагой

Недавно? Очень давно?

Машиною сбит, заколот ли шпагой —

Не все ли равно?

Техника была несовершенной,

Но не отступает Роберт Скотт.

Он идет к удаче несомненной,

Полюс впереди — и путь вперед.

О себе не очень беспокоясь,

Отвергая критику невежд,

Видел он земли огромный полюс,

Полюс посредине всех надежд.

Резь в глазах, не спрятаться от ветра,

И на долгожданной широте

Всех от жизни сотни километров

Отделили в снежной слепоте.

Шел к победе Скотт, не сомневаясь,

И расчеты были все верны,

Но в полярной выси, издеваясь,

Колыхался флаг чужой страны.

Давит флаг чужой, как тяжкий камень,

Вой пурги и минус пятьдесят.

Все. Под меховыми сапогами

Нет пути вперед.

И нет назад.

Все. В руинах чужая страна.

Ждет корабль и прибой белогрив.

Вот и кончилась эта война.

Почему я остался жив?

Наконец-то пахнуло весной

И над этой землей опаленной.

Возвратятся теперь домой

Поредевшие легионы.

Время радости. Время встреч.

Время, душу мою не рви!

Оружейник, купи-ка меч,

Закаленный в чужой крови.

Где добыча? А я не бандит.

Было мало средь нас подлецов.

Если хочешь — купи мой щит,

Переживший троих бойцов!

Нет, улыбочку скользкую спрячь…

Твой червонец не очень-то нужен мне.

Как похоже смеются палач,

Мародер и торговец оружием.

Для чего и зачем я живу?

И чего мы от жизни ждем?

Снится город мне наяву,

Заливаемый лунным дождем.

На окраине южной дом.

Не увидеть мне этого дома.

Без руки, с обожженным лицом —

Ни к чему возвращаться такому.

И не пугали, и не били,

И не сулили чудеса,

А предложили: «или-или»

И дали думать полчаса.

Все было буднично и просто.

За черной дверью желтый свет,

Чекист, уставший от допросов,

И в грязных пятнах табурет.

В решетки черные квадраты

Врисован месяц голубой.

Такая вот сегодня плата

За право быть самим собой.

И ты попросишь папиросу.

Коробку спичек теребя,

Чекист, уставший от допросов,

Угрюмо глянет на тебя.

Все в прошлом. Ничего словами

Не изменить.

Из черных дул рванется пламя

И оборвется нить.

Месяц, грязный иуда,

Что ж ты скрылся? Свети!

Все равно нам отсюда

Никуда не уйти.

Гулкий выстрел на шорох.

Эхо падает вниз.

— Зря вы тратите порох

На шныряющих крыс.

Нам осталось немного.

Очень скоро рассвет.

Князь, вы верите в бога?

— Вы же знаете, нет.

— Что ж, собьем с азиатов

Их восточную спесь.

Душ по десять на брата —

Да останется здесь.

Их костры догорают,

Будто волчьи глаза.

Их шпики подползают,

Как степная гюрза.

Кто-то крикнет: «Не надо!»

Кто-то молча умрет.

И последним зарядом —

В окровавленный рот.

Разрушаются вехи.

Остаются поля.

И тела, и доспехи

Растворила земля.

Воевали, любили,

Оставляли свой след.

— Князь, зачем же мы жили?

Вы не знаете?

— Нет…

Осень поздняя, темень звездная, ясен месяц, чиста река.

Бьет, стучится рука опричника

В скит отшельника-старика.

— Я оставлю свое оружие,

Песью голову и метлу.

И отдам свое тело стуже я

На холодном твоем полу.

Жил когда-то — не ведал сраму я,

Мог смеяться и мог любить…

Дали в руки цареву грамоту.

Научили стрелять и бить.

Не хватает мне самой малости,

Очень-очень тебя прошу,

Отвори ты мне дверь по жалости,

А не то себя порешу.

И не нужно твоей мне святости,

Даже рая не нужно мне.

Я хочу, как последней радости,

Помереть у тебя во сне.

Ветер в омуте искупается,

Ветви ивы качнет сухой.

И не всякое искупается,

И не всякому есть покой.

— Разошелся Ванька. Да тихо ты!

Докричишься ты, видит бог!

Ты же сам по царевой прихоти

Старика отвозил в острог.

Знать, хлебнул ты хмельного варева.

Старичка-то давно уж нет.

Плачет осень листьями старыми,

Засыпая телеги след.

Злой туман над пустыми пашнями

И полушка за жизнь цена.

Стали люди такими страшными

В эти страшные времена.

Ну какой тебя, парень, бес толкнул?

Что стучишь? Кулак расшибешь.

Да хоть в омут теперь, все без толку,

Ничего назад не вернешь.

В клочья души да судьбы порваны,

Жалят путников змеи дорог

И над кем-то кружатся вороны.

И кого-то ведут в острог.

Голубой волной, серебром седин

Заливает землю луна.

На коленях стоит человек. Один.

И вокруг него тишина.

Может, ветра был резкий порыв,

Или просто дан старт слишком рано,

Но убрали с примятой травы

То, что было вчера дельтапланом.

И в архив кинопленка с полетом ушла,

А в утиль — перебитый обломок крыла.

Что ж, остались и небо, и горы.

Многим жизни отпущено больше чем век,

Но зачем, почему же ушел человек,

Что летал без винта и мотора?

В нашем мире, порою жестоком,

Все бывает — и люди летают.

Отчего же мы их имена узнаем,

Когда сами они исчезают?

Небо над секретным полигоном

Пламенем заполнилось опять.

Дрогнула земля с тяжелым стоном.

Все в порядке. Можно начинать.

Вспыхнул солнцем бешено блестящим

Первый термоядерный удар.

Будущее стало настоящим.

Провалилось прошлое в кошмар.

Все терзалось, рушилось, пылало,

Лопались асфальта пузыри.

Исчезали в реве огненного вала

Проблески нечеткие зари.

И под глыбой вспученной бетона

Всем известный человек лежал

Обещал он мир у микрофона.

Слово дал. И слова не сдержал.

Все, кто мог бы жить,

Давно сгорели.

Реки испарились. Мир — дотла.

А ракеты в небо все летели.

Техника людей пережила.

— Бегство для слабых.

Для сильных борьба.

А для таких, как я,

Разве заглушит войны труба

Пение соловья?

— Сильным покой, слабым покой.

А для таких, как ты,

Деньги и слава при власти любой,

Женщины и цветы.

Сильный убит. Слабый убит.

Авиабомбы вой.

Возле воронки философ лежит

С оторванной головой.

— Так получилось, что врал прицел,

Летчик нажал педаль.

Честное слово, никто не хотел.

Нам очень жаль.

В том, что случилось,

Кто виноват?

А виноватых нет.

Мирно дымится обугленный сад

В розовом свете ракет.

Такое бывает в столетие раз,

Когда над пустыней сверкает блиц,

И в треске грома волна дождя

Блестит оперением райских птиц.

Сплошной волною по бурдюкам

И по верблюжьим колючкам сухим,

По сто лет не знавшим дождя пескам,

Смывая с пустыни серый грим.

Дождь, дождь по солончакам,

Всего живого на свете вождь,

Дождь по винтовкам, по рюкзакам,

Во фляги пустые стучится дождь.

Жаль, никому о дожде на расскажем мы.

А впрочем, никто не поверил бы нам.

Стекает дождь по обезображенным

Жаждой и смертью телам.

Я куда-то зачем-то спешу.

Забываю про то и про это.

И какие-то мысли гашу,

Как о руку себе сигарету.

Вдруг такое всплывает в душе,

Что становится холодно, жутко.

Отхожу — и не верю уже:

Может, это — ошибка и шутка?

Открывает в безумье полет

Мне мои незнакомые лица.

Знаю: вновь этот ужас придет

И не верю, что он повторится.

А жизнь все короче и уже,

А время бежит все скорей,

И плавает зимняя стужа

В зеленом огне фонарей.

И нету меж мыслями связки,

И ночь по углам темна,

И есть только черные краски

За черным квадратом окна.

С черных гор стекает тишина.

Можно пить с ладони тишину.

— Ты забыл про полную луну?

— Нет! Сияет полная луна.

Можно лечь в жемчужную росу,

Раствориться в синей глубине,

В этом заколдованном лесу,

В этой зачарованной стране.

И, вдыхая ночи чистоту,

Впитывая белый лунный свет,

Может, ты случайно встретишь ту,

Без которой смысла в жизни нет?

Как вы бесконечно далеки

В этой неземной почти любви.

Ты коснись, коснись ее руки,

Позови ее ты, позови…

— Я не знал вас раньше никогда.

И без вас я больше не могу.

Упадет горячая звезда,

Прочертив блестящую дугу.

Ты проснешься, смята простыня.

На часах — безжалостное пять.

Грохот наступающего дня

Все равно ничем не удержать.

«Снится же такая ерунда!»

Вспыхнет в ванной матовый плафон.

Потечет холодная вода,

Разгоняя странный этот сон.

Вновь зима сугробы намела.

Белый дождь искрится на лету.

Ты уйдешь. В серьезные дела?

В хлопоты?

В работу?

В пустоту?

Помнит котенком себя неуклюжим.

Помнит — смеялись над ней немножко,

Как обходила, фыркая, лужи,

Пить молоко привыкала из плошки,

Как у нее подрастали котята.

Вместе лакали из старой посуды,

Как их потом уносили куда-то

Разные люди, добрые люди.

Много ли счастья? А больше не надо.

Тропка вела от калитки до дома,

Мимо деревьев старого сада…

Все так огромно, все так знакомо.

Стройка пришла, грохоча сапогами.

Запах мазута пришел и бетона.

Стали деревья рубить топорами.

Те умирали с тяжелым стоном.

Сада не стало. Дома не стало.

Снегом остался пустырь занесенный.

Ветер холодный играет в завалах,

Воет тоскою новорожденной.

Замок здесь встанет многоквартирный.

В темень ночную засветят окошки.

Будет народ здесь вздорный и мирный.

Есть кому дело до старой кошки?

— Киса, пойдем-ка со мной поскорее!

Что же поделать, грустно немножко.

Будешь мурлыкать у батареи.

Будешь лакать молоко из плошки.

Нет, не пойдет ни к кому другому.

Будет бродить по холодным обломкам.

Кот никогда не изменит дому,

Дому, в котором играл котенком.

Интересно, может ли червяк видеть звезды?

Может, наверное.

Но для него это не имеет значения.

Ведь и до звезды, и до ближайшей березы

Пути вся жизнь и еще множество лет.

Наши мысли, будто черви,

Распластаны по поверхности огромного шара.

Бесконечность движения радует.

Интересно, сколько раз уже

Они проползли над тем местом,

С которого начали путь?

Никто не знает, что происходит.

Грань бытия близка.

И за нею нет

Ничего.

И это уже никого не пугает.

Бояться нет сил.

Терзается плоть, ранясь осколками

Разбившегося мира.

Исчезает все: то, что где-то

И то, что рядом.

Способно ли осознавать себя то,

Что гибнет?

Гибнет культура.

Культура микробов

Из лопнувшей почему-то пробирки.

Ненавижу прожитую осень,

Осень в перекличке журавлей,

Что в речную окунула во синь

Отраженье голых тополей.

Эту воду, ставшую свинцовой,

Инея сырую седину,

Этот ветер, ветер бестолковый,

Объявивший зонтикам войну.

Этот запах свежести и прели,

И косую мелочность дождей,

То, что засыпает до апреля,

На прощанье радуя людей.

Ненавижу все, что отцветает,

Свет, который завтра сменит тьма,

То, что людям конченым мешает

Умереть или сойти с ума.

Ни в чем не сомневался никогда.

Чужим не верил мудрецам продажным.

Есть труд — а остальное ерунда.

Есть Родина — а прочее неважно.

Рубил леса и строил города,

Прокладывал дороги и тоннели.

Свои без сожаления года

Отдал одной великой дальней цели.

Кричал, что бог дурак и бога нет,

Плевал в попов, в буржуйке жег иконы.

И осуждал эйнштейновский навет

На истину великого Ньютона.

Сплюнул окурок. Щелкнул курком.

Скомандовал: «Взвод!»

Горло забило тугим комком

Слово «Вперед!»

Что же. Атака — десять минут

Грязной работы.

С той стороны, говорят, его брат

За пулеметом.

— Это ошибка высших сфер —

Брат против брата,

— Что же поделать. И вы офицер.

С вами солдаты.

Строем вперед, под барабан,

Лавой чугунной.

Взять на испуг — хороший план.

Только не умный.

Четко шагать и строй держать.

Снег, будто вата.

Вряд ли сейчас начнут стрелять.

Далековато.

С той стороны и с той стороны —

Правое дело.

С той и с другой — чьи-то сыны.

Страшной не жаль за победу цены?

От напряжения капнет слеза.

Что же, глаза глядят в глаза

Сквозь щель прицела.

Строем шагать, такой приказ,

Ровно и четко!

Ну же… Сейчас можно всех нас

Прямой наводкой.

— Это ошибка высших сфер…

Брат против брата.

В левой руке его револьвер,

В правой граната.

Вбил ему с грохотом в грудь пулемет

Медные гвозди.

И растопили шинели лед

Алые гроздья.

Месть? Фамильная резня?

Поза? Жажда боя?

Вы не поняли меня.

Я ищу покоя…

Миротворец пусть молчит.

Пусть не будет чуда.

Пуля мимо пролетит —

Я стрелять не буду.

Пусть засветится рассвет

Поля на краю.

В лоб швырнет мне пистолет

Дымную струю.

Я беззвучно упаду,

Травы смяв рукой.

В этом страшном году

Отыщу покой…

Снова жуткий бред

Наяву.

Мне покоя нет.

Я живу.

Замер выпавший снег белоснежною пеной

На ветвях опечаленных ив.

Расширяется ночь до размеров вселенной,

Звездной россыпью нас одарив.

Днем все будет не так, день имеет границы.

Он в заботах, в труде и в поту.

Да постигнет лишь тот, кому ночью не спится,

Бесконечность, покой, пустоту.

Наше счастье в кулаках

И в голодном брюхе.

Наше счастье в кабаках

Отдает сивухой.

Наше счастье — лезть из кож

За насущной пищей.

Наше счастье — это нож

В узком голенище.

Наше счастье по лесам

Бродит тенью черной.

Что сойдет за счастье нам —

То всегда позор и срам

Для купцов проворных.

Дождь — за шиворот река.

Серое ненастье.

И смертельная тоска

По иному счастью.

Наше счастье — лай собак,

Грохот карабинов.

Счастье — пули добрый знак,

Пролетевшей мимо.

А споткнувшись на бегу,

Раз нельзя иначе,

Выплюнуть в лицо врагу

Крови вкус горячий.

Ласковое лето.

Синяя гроза.

Смотрят с портрета

Синие глаза.

Может, это шутка?

Сосчитай до ста.

В доме отзвук жуткий

Слова «пустота».

Этот сумрак зыбкий

Незнаком и нов.

Тень твоей улыбки?

Запах старых снов?

Это ты забыла

В белой пыли

«Перевод Бальмонта.

Аннабель Ли».

Жили мы беспечно.

Жили не любя?

Значит, все не вечно,

Если нет тебя.

Все в каком-то страхе.

Все в полумгле.

Пятна на рубахе.

Водка на столе.

И на дне стакана,

Звонкого, как медь,

Притаилось странное

Слово «умереть».

Маленький и ждущий

Робко

Предмет.

Браунинг в коробке

Из-под конфет.

Тучи сеют муку через мелкое сито,

И земля исчезает под белым налетом.

Все лесные тропинки будут завтра укрыты,

Ни пройти, ни проехать по снежным наметам.

Дом — уютный сугроб, упакованный в вату.

Как вкусна на морозе крошка белого хлеба!

Завтра буду сгребать деревянной лопатой

Все, что выпадет ночью из рваного неба.

«Вчера была его очередь воровать.

Немного хлеба. А может, чуть-чуть муки.

У часовых чуть что — приказ убивать.

Но часовые там — плохие стрелки.

Багровый выстрел кольнул беззвездную тьму.

Потом был снег и ветер январский груб.

А утром люди, привыкшие ко всему,

Нашли припорошенный снегом остывший труп.

Мы были всегда с ним вместе,

Всегда вдвоем.

Но смерть нанесла на лик его серый лак.

И кто-то сказал: «Теперь только так с ворьем!»

И я ответил: «С ворьем теперь только так».

А после его вспоминал без конца, без конца.

Его походку, глаза и вечное «м-да».

Сугроб хранил отпечаток его лица,

И кровь его стала красной корочкой льда.

Никто ради вора не станет долбить мерзлоту.

Его похоронят волки в глухую ночь.

И мне без тебя — и жить-то невмоготу.

И я тебе ничем не смогу помочь.

Вчера была наша очередь воровать.

Ты — мертвый, тебе, наверное, снятся сны.

А я живой, и мне не хочется спать.

Есть только горе, и нету ничьей вины».

— А кто ругался над телом, высокий хам?

— Такой же вор и стражник точно такой.

Сегодня с ружьем на вышку полезет сам,

А завтра ночью сам пойдет за мукой.

— Но я не пойму…

— Ничего, поживешь — поймешь.

Не понимаешь, пока ты одет и сыт.

Ведь если лишь сторожить — то не проживешь.

А если лишь воровать — то будешь убит.

Таков закон. Закон этот очень прост.

Сперва сторожить. Потом тайком воровать.

Когда моя очередь будет идти на пост,

Я постараюсь винтовку свою сломать.

— Ведь это игра!

— Игра. Для взрослых людей.

Не слабых духом. Вроде бы — не калек.

Но только я, увы, плохой лицедей.

И он был тоже порядочный человек.

— Но как же так? Огромный общий амбар…

Ведь это чушь! Больной горячечный бред!

— Ты молодой. Я уже очень стар.

Всех пережил и мне уже много лет.

Нам жизнь дана на краткий безумно миг.

А мы не ведем счета ночей и дней.

Прочли мы с другом множество умных книг.

Но этот мир их всех гораздо сложней.

Идея, может, и впрямь была хороша.

По-моему, вовсе нету плохих идей.

Она не стоит ломаного гроша,

Раз за идею люди казнят людей.

Ты славный парень. Кажется, не дурак.

Ты сможешь сам все правильно разложить.

Не страшно то, что мы умираем так.

А страшно то, что мы так сумели жить.

Вчера был снег, а теперь — весна.

И воздух, как молоко.

И тишина. А значит, война

Ушла уже далеко.

(Рыжее пламя в снежной пыли.

Вперед, быстрей, вашу мать!)

Легкое цело, ногу спасли,

И можно уже вставать.

И будет играть для тебя июль

Солнечным жарким мячом.

На столике белом среди пилюль —

Одна из твоих четырех пуль,

Подаренная врачом.

И болью не рвет уже кишки смех.

И можно ходить, прикасаясь к стене.

И ты сегодня счастливей всех,

Кто не был совсем на войне.

Я буду очень старым скоро,

Время придет седине.

Самому старшему мушкетеру

Лет было меньше, чем мне.

Жизнь коротка так — успеть бы согреться.

Ладно, не душу, хоть руки согреть.

Некогда, некогда все оглядеться,

Не получается вверх посмотреть.

И увидать, как со дна колодца,

Ярких созвездий блестящий сон.

Крикнешь — никто не отзовется.

А промолчишь — и услышишь звон.

Это луна серебром играет,

И, притаившись где-то за ней,

Кто-то со скрипом выбирает

Цепь из твоих ночей и дней.

Плащ и ботфорты тугие по моде.

Стены тюрьмы и красотки альков.

Как-то иначе время проходит

В звоне клинков или даже оков.

В дальнем походе, в военной метели,

В вихре любви, в бахроме эполет

Люди совсем по-другому взрослели

И по-другому смотрели на свет.

Смутная зависть к мукам Икара.

Счастье каких-то странных забав.

Кажется, стал незаметно я старым,

Взрослым не став.

Влюбленным, дуракам и пьяным

Везет особо, говорят,

Обходят их кресты наград,

А вместе с ними боль и раны.

Проходит мимо шум погони,

Отодвигается предел.

Один уснул, второй не понял,

А третий бить не захотел.

Вот так. И каждый уцелел.

Прекрасный праздник душ и тел,

Угар весны в проемах окон,

И воздух пьян.

У губ твоих любимой локон

Или стакан.

И ты в тот день остался дома,

Смеялся, пел.

С другими было по-другому.

Но ты-то цел.

Тошнило страхом всех пилотов.

Циклон ревел,

Отбросил ты тиски расчета

И полетел.

Твой самолет был перегружен.

Ночной полет.

«Такой дурак. Ну почему же

Ему везет?»

У края пропасти туманной,

В стране обид

Влюбленных, дураков и пьяных

Судьба хранит.

Влюбляйся, смейся, пей и ешь,

Безумным будь и окрыленным.

А жизнь другим закроет брешь —

Неглупым, трезвым, не влюбленным.

За окном сопливая слякоть.

Ничего нельзя изменить.

Дня сырого серую мякоть

Начинает вечер чернить.

Постепенно приходит «поздно».

Ночь ложится в ущелья глаз.

Зажигаются в небе звезды.

Зажигаются не для нас.

Может, впрочем, это и лучше —

Что от нас они далеки,

Что меж нами и ними — тучи,

Пыльный хлам чердаков, потолки…

Вот-вот облака прольются дождем.

Погода к лучшему переменится.

Сидим мы рядом с туземным вождем.

Едим жаркое из черной пленницы.

Душно. Скорей бы дождь пошел.

К сердцам дикарей дорога открыта.

Жаркое из женщины хорошо,

Ноу меня что-то нет аппетита.

В глазах дикарей хмельной угар,

А лица — черные, как кошмарики,

Они мне золото и рабов

Дадут за медь и стеклянные шарики.

Да только вождь вовсе не глуп,

Ему не повесишь лапшу на уши.

Монеты пробует он на зуб,

И делает вид, что к шарам равнодушен.

Голос вождя пищит, как комар,

Он грабит меня, черномазый бездельник!

Всего два самородка за шар

Или четыре жалких пленника.

Тверда цена и тверда рука.

— Послушай, вождь, ты многого хочешь.

Зачем? Ведь жизнь так коротка,

И с каждым часом на час короче.

— Мы будем спорить так целую ночь.

Или друг другом будем убиты.

— Давай в придачу младшую дочь

И будем на этом с тобою квиты.

Да знаю, знаю, что ты отец,

Что я для нее чужой мужчина.

Я дам тебе порох еще, свинец

И пять отличных ножей перочинных.

Спасибо, жарким я уже сыт.

Ну что, сойдемся с тобой на этом?

Молчит вождь и вожделенно глядит

На рукоять моего пистолета.

— Прости, наверное, я дурак,

Но не пойдет она с нелюбимым.

Каналья воинам делает знак.

А я стреляю. Кажется мимо…

— Поверь, бледнолицый, мне очень жаль.

Ты был неглупым и не был трусом.

А нам так нужны порох и сталь,

Ну и, конечно, стеклянные бусы.

Шумит по крышам тропический дождь.

Немного грустно, но дело сделано.

Сидит одиноко туземный вождь,

А перед ним жаркое из белого.

Он не вызвал снежную лавину,

Выстрела предательский удар.

Просто головой уткнулся в льдину

И навек альпийский свет покинул

Самый лучший в мире сенбернар.

Кто-то ждал не помощи — укуса,

Впопыхах хватая пистолет.

Люди, люди, не судите труса.

Смысла нет. И Барри больше нет.

Он любил людей не по-собачьи.

Он не по-собачьи их спасал

Смерть его лавинами оплачет

Сен-Бернара горный перевал

Там, внизу, в равнинах наших сонных

На людей натаскано зверье.

Здесь же не один тобой спасенный

Прославлял рождение твое.

Солнце спать идет в чертог из ваты,

В голубой сияющий ледник.

Край его лизнет карниз щербатый,

Как лицо хозяину когда-то

Сенбернара розовый язык.

Меркнет свет впереди.

Нету веры ни в ком.

Вместо сердца в груди

Бьется страха липкий ком.

Лишь безумие право.

Снов твоих кошмарных гладь.

Что же делать? Для чего

Дальше жить и умирать?

Раз в холодной пустоте,

Нареченной глубиной,

Разбрелись куда-то те,

Что когда-то были мной.

В тишине глухой тюрьмы

Ночь и тень на самом дне.

Только сны тебе верны,

И, наверно, лишь во сне.

«Все вернется. Верь судьбе.

Подобрав к решетке ключ,

Весь израненный к тебе

Проберется лунный луч.

Сквозь терновник — лунный луч.

Помни: тропами судьбы

Страхи жалкие влача,

Сам уставший от борьбы,

Мир притих и ждет врача».