Подонок

Глава пятая

Мне давно не было так страшно. Четыре недели! Четыре недели на темном чердаке, практически на привязи. И если бы это был конец… Самое страшное то, что я совершенно не уверена, что отец вообще будет заниматься моими поисками.

Хотя это во мне говорит паника. Со смерти мамы мы почти не общаемся, но ни в деньгах, ни в просьбах папа не отказывает. Особой любви с его стороны, конечно, нет, вряд ли его волнует, жива ли я, здорова ли. Иногда мне кажется, что такие, как он, вообще не способны любить. Ни жен, ни детей. Мы все как средство достижения целей: жена – чтобы создать образ семьянина, ребенок – чтобы сыграть на материнском инстинкте избирателей. Красивые слова в газетах для голосов, красивые фото в сети для рейтинга.

Настоящая любовь продается плохо. По крайней мере, в бизнесе и политике.

Я не уверена, что в битве гордости и ненависти к Тихомирову и отцовским долгом победит второй. И если отец решит любой ценой добить давнего соперника – станет ли дочь приемлемой жертвой? Полагаю, да.

Но все же меня отпустят. Тихомиров не похож на конченого подонка, а значит, нужно пережить четыре недели. До меня вдруг доходит: свой двадцать третий день рождения я встречу здесь, на чердаке дома у моря. Да, шарики повесить негде, да и торт мне вряд ли привезут.

Можно ли сойти с ума от скуки? А от мыслей и воспоминаний? Я плохо помню то время, когда меня таскали давать показания. Зато помню кое-что другое и очень хорошо.

Красный фломастер закончился, но где-то есть красная гуашь. Я роюсь в ящике стола, чтобы найти волшебный бутылек с краской, как в комнату вдруг заходит папа. Это странное событие, обычно его в это время никогда нет дома, но даже если и есть, то моя комната – последнее место, куда он зайдет.

– Лиана, – он садится на постель. – Мне надо с тобой поговорить.

– О чем? – живо интересуюсь я.

– Мне нужна твоя помощь в одном важном и секретном деле. Ты умеешь хранить тайны?

Тайна? С папой? В важном деле? Я не могу ответить иначе, любопытство уже бурлит в крови.

Конечно, я киваю и слушаю с интересом. Тем более, что задание – прямо как в любимых книжках про девочку-детектива. Поздно вечером, под присмотром папы, попросить плохого парня меня подвезти и угостить его жвачкой.

– В жвачке спрятан маленький жучок. Мы послушаем его разговоры и отдадим милиции. Хорошо?

– Он сделал что-то плохое?

– Да, малышка, – улыбается папа. – Он украл очень много денег у нас с мамой.

Когда мы выходим в гостиную, мама бросает на нас сердитый взгляд. У нее поджаты губы, как всегда, когда она злится. Похоже, маме не нравится, что у нас с папой секрет. Но я еще не понимаю, почему.

Я трясу головой, прогоняя невеселые воспоминания. Можно бесконечно задавать себе вопросы. Мог ли ребенок понять, что его толкают на оговор? Мог ли распознать в словах отца ложь, да и была ли она там – по крайней мере, в части про воровство? А самое главное, если бы эта наивная дурочка, которая бездумно обрадовалась секрету с папой, вдруг поняла, на что ее толкают – смогла бы она отказаться?

Пожалуй, если бы была чуть хитрее табуретки – да. На счастье папы и на беду Андрея я оказалась неплохой юной лгуньей.

Я проваливаюсь в сон, но от безделья и постоянного напряжения он какой-то нездоровый. Впервые в жизни мне снится не картинка, не воспоминание и не кошмар, а… ощущение. Мягкий и нежный массаж ступней: в темноте я не могу рассмотреть человека, который рядом со мной, но чувства такие яркие, что я буквально растекаюсь лужицей. Это самое приятное из всего, что случалось со мной за всю жизнь! Я не уверена, но думаю, что это – круче чем секс. К сожалению, с первыми лучами солнца приятное наваждение исчезает.

Мое единственное развлечение: окно. Не могу сказать точно, надеюсь ли увидеть в нем Андрея, но думаю, что скорее да, чем нет. Похоже, он ежедневно выходит на пробежку и зарядку, а еще игнорирует и ветер, и утреннюю прохладу. Ну и меня: на этот раз он не смотрит в окно чердака, просто молча заканчивает упражнения и уходит.

Где же он был? Ощущение, что Тихомиров не скрывался от закона, а качался и отдыхал все десять лет, как какая-нибудь кинозвезда. Вряд ли он расскажет, как провел это время.

А я, пожалуй, победительница в номинации "Самая унылая девушка десятилетия": закончила школу, мама погибла, пьяной влетев в столб, из-за чего я завалила экзамены и папе пришлось платить за мою учебу. А когда меня выпустили из универа с дипломом, вдруг поняла, что не умею и не хочу работать по специальности. И нет ни единой мысли, как и зачем вообще жить дальше.

Ну и вот я здесь. Хороший жизненный урок вышел: если повезет, и я окажусь дома, то сразу же возьму себя в руки и начну двигаться хоть куда-то. Хочется прокричать: я поняла, как все работает, верните меня назад!

Но такая роскошь мне недоступна.

Андрей приходит примерно через час. Светлые волосы влажные, а рубашка чистая и свежая. В руках у него рубашка для меня и тюбик с мазью.

– Доброе утро, – говорю я. – А можно мне поесть?

– Тебя же тошнит от яиц.

– От голода меня тошнит сильнее.

Он бросает мазь на кровать.

– Как нога?

– Лучше. Хотя еще болит.

– Мажь.

Мы оба понимаем, что его слова о недоверии ко мне растворились в темноте, разбились о прикосновения и тепло разогреваемой между ладонью и лодыжкой мази. Разбились с таким треском, что всю ночь эти прикосновения мне потом снились. Интересно, а он запомнил? Хотя бы краешком мысли вернулся к той паре минут?

Я думаю совершенно не о том.

– Можно спросить? – и говорю тоже, но удержаться не могу.

– Спроси.

– Как ты сбежал?

– Друг помог.

– А почему не вернулся, когда закрыли дело?

– Не было смысла.

– А сейчас есть?

– Как видишь. – Он с усмешкой окидывает взглядом чердак.

– Я могу попросить книгу?

– Нет.

– Почему?!

– Я тебе что, магазин на диване? Это не санаторий.

– За четыре недели я свихнусь! Зачем тебе поехавшая крышей девушка на чердаке?

– Да мне плевать на состояние твоей крыши.

– Но так же нельзя…

– Назови хоть одну причину, почему.

– Ты обещал не мучить.

– Физически, – напоминает Андрей.

Я лихорадочно ищу аргументы, но понимаю, что ему действительно нет резона меня развлекать.

– У меня нет причин, – наконец сдаюсь. – Мне просто очень грустно здесь одной. Если нельзя книгу, то хотя бы… я не знаю, листочек и ручку? Или карандаши?

– Посмотрим.

Теперь я буду ждать его приходов и надеяться. Хочется верить, что Андрей не такая уж сволочь, какой хочет казаться.

– Закончила?

Я втираю последнюю каплю мази и к собственному стыду чувствую разочарование! Так, как у него, не выходит. Горячо, осторожно и в то же время уверенно. Я всегда ненавидела, когда касались лица или ступней, но вчера готова была полцарства отдать за массаж! А сейчас у меня и на сотую долю не получилось повторить того эффекта.

Кажется, крыша у меня едет раньше, чем ожидается.

Потом Андрей приносит завтрак. Ну что ж, это не яичница, это два вареных яйца с зеленым горошком. Вот и зачем было врать, что холодильник навернулся и никакой еды больше нет? Меня бы устроила банка горошка. Мужчины! Для них трава – вообще не еда, а ее украшение.

Впрочем, вареные яйца я съедаю с куда большим удовольствием, чем жареные. По крайней мере, пока они горячие. Потом долго сижу с кофе у окошка, смотрю на море и по какой-то причине ощущаю легкое веселье. Наверное, нервное. Но все равно я радуюсь, что безумный страх перед неизвестностью позади. А еще будто ощущаю перемены.

Довольно странно ждать от жизни чего-то светлого, сидя на чердаке вдали от цивилизации, наедине с единственным человеком в мире, которого интересует моя судьба. Правда, немного не в том ключе, в котором мне бы хотелось.

Я отстраненно думаю, что на курсах потеряют, и я пропущу кучу книг, которые потом придется перечитать. Клиенты уйдут к другим, а ведь до лета осталось всего ничего, самое хлебное время! Работа – одна из немногих вещей, которые мне нравились. Хоть я и понимала, что невозможно всю жизнь расслабленно трудиться по часу-два в день.

Сейчас свободного времени хоть отбавляй, но использовать его не выходит.

А кофе, кстати, очень даже неплох. Интересно, Тихомиров сам его варит?..

***

Мне хочется расхерачить половину посуды и приходится сдерживаться. Ярость бурлит внутри, к этому состоянию я привык, но сейчас злюсь на себя. Чувствую себя херовым актером в дешевом спектакле.

В голове все было легко и просто. Подогреваемая злостью фантазия неслась как поток бурной горной реки. Я почти наяву видел, как привожу Сергееву сюда, как наслаждаюсь ее страхом, как плачу за все, что она и ее семья сделали с моей. В этой иллюзии Сергеева была беспринципной дрянью, не способной на человеческие эмоции.

Я даже не подумал о том, что маленькие девочки способны вырастать в юных девушек. И что монстр, нарисованный годами ненависти, может оказаться не таким отвратительным, как я себе придумал.

Вот она, на чердаке, запертая от всего мира. Мсти – не хочу! Только врать себе нет смысла, вместо наглой лживой сучки там испуганная девчонка. Может, она тысячу раз стерва, миллион раз порочная сучка, но сейчас она смотрит так, что выворачивает наизнанку.

И еще она спит с моим сыном. Эта мысль окончательно сносит крышу, и я бросаю чашку в стену. Легче не становится, мрачно смотрю, как по светлому кафелю стекают кофейные капли, а во рту горький привкус не то обиды, не то обреченности.

Правда в том, что в игре, что я начал, сам уже проиграл. И можно напугать Сергееву еще сильнее, можно сколько угодно строить из себя маньяка из дурацкого триллера, но чем чаще я захожу в ее комнату, чем чаще готовлю для нее еду и чем больше разговариваю, тем меньше у меня шансов найти в себе силы, чтобы причинить ей хоть какую-то боль.

Ее отец – другое дело. Только мысль о том, что эта мразь на стенку полезет от понимания, что его дочь со мной, заставляет меня вставать по утрам и неизменно запирать дверь чердака на ключ.

Только вот полезет ли? Насколько такие, как Сергеев, вообще способны любить своих детей?

Усилием воли я заставляю себя отвлечься от невеслых мыслей. Нужно купить продуктов, потому что яйца и мне, признаться, жутко надоели. Поэтому я собираюсь в ближайший ПГТ, в котором есть приличный супермаркет. Невольно в голове всплывает вопрос Сергеевой, что будет, если я не вернусь.

Я могу погибнуть в ДТП по дороге, какой-нибудь наркоман может проломить мне череп в переулке у магазина, на худой конец даже у здоровых мужиков, бывает, просто останавливается сердце. И тогда девчонка останется одна, в глуши, на закрытой территории, куда нет ходу посторонним.

Когда Крестовский забьет тревогу? Успеет ли она дотянуть?

Черт, в голову лезет всякая дрянь. Конечно, он забьет тревогу быстро, даже два дня молчания тревожат старого друга. Он знает, что у меня есть этот дом, не знает только для чего я попросил его купить. Но примчится, если я не отзвонюсь, быстро.

Как ни крути, бояться Сергеевой тупо нечего. Но она пока об этом не знает.

В супермаркете я снова злюсь на непрерывную борьбу внутри. Часть меня требует аскетичного образа жизни. Уж по крайней мере нет смысла баловать деликатесами пленницу. А другая просто сметает с полок все, что кажется хоть немного привлекательным.

Дорогущая в не сезон черешня, киви, бананы, небольшая банка с мексиканской клубникой по цене крыла от самолета. Мясо, полуфабрикаты, овощи и крупы. Я не слишком хорошо готовлю, поэтому стараюсь выбирать что-то простое, с инструкцией на обороте. Может, замороженные наггетсы и блинчики и не совсем вписываются в рацион обеспеченной девушки, следящей за собой, но с этим ей придется смириться.

Все время, что я брожу между полок и скидываю в тележку продукты, что-то грызет душу, будто я забыл выключить утюг или закрыть дверь. Эта мысль вызывает странный иррациональный ужас. Мне не хочется даже представлять, что станет с девчонкой, если я проявлю подобную беспечность. К счастью, утюга у меня в доме просто-напросто нет, а на всех остальных приборах умные датчики, управляющиеся со смартфона.

Потом доходит: она просила книгу.

И вот я стою посреди супермаркета и не понимаю, почему мне до ужаса хочется подняться на второй этаж торгового, в книжный, и эту книгу ей выбрать.

Злюсь на себя и, конечно, не иду ни в какой книжный. Но в отдел с канцелярией и журналами все же заворачиваю. Плевать на развлечения Сергеевой, но если она начнет сходить с ума от безделья, то будет доставать меня.