Подорожный страж

Глава четвёртая, в которой демон сражается с оркимагом

А утром вновь потянулась дорога, неспешная и размеренная, с привычным уже скрипом колёс, с привычными ухабами и взгорками, насквозь пропахшая терпкими запахами летней тайги.

О бурных событиях минувшей ночи напоминали только синяки на шее да расщепленный стрелами борт повозки. Однако часа через два, когда обоз, поплутав меж скалистых теснин, выкатился на весёлые, праздничные луга, сплошь поросшие васильками и ромашками, Стёпка обнаружил ещё одно напоминание о ночном бое.

Сначала его внимание привлёк некий посторонний звук, примешивающийся к монотонному поскрипыванию колёс. Какое-то поскрёбывание в том углу, где лежала его котомка. Когда звук повторился, Стёпка решил, что это безобразничает мышь, учуявшая что-то вкусное и прогрызающая котомку в надежде добраться до бесплатного угощения.

Он склонился над котомкой и рывком приподнял её, ожидая увидеть маленького испуганного грызуна… Но там была не мышь, совсем даже не мышь. Там было такое, что он непроизвольно швырнул котомку на место, чтобы поскорее закрыть то… это… непонятно что такое.

— Блин! — сказал он. — Не может быть!

Он опять приподнял котомку — уже осторожнее! — и увидел то же, что и в первый раз. Чешуйчатое тёмно-зелёное тело, длинная шея, ещё более длинный подрагивающий хвост, аккуратно сложенные на спине изумрудные крылья. Головы не видно: она спрятана под крылом, зато очень хорошо видны лапы, почти такие же, как у ящериц, но крупнее. И оно… размером с небольшую кошку и всё опутано ремешками. Забилось в угол повозки, притаилось, только задняя лапа неловко скребёт по доске. Этот звук и привлёк Стёпкино внимание.

— Кого нашёл, Стеслав? — оглянулся пасечник. Прищурился, протянул без удивления. — А-а-а, дракон. Выкинь его в кусты. Ночью, верно, угодил, когда Брежень гномлина сшиб. А дракон, глянь-ко где притаился. Он не подраненый?

— Да, вроде, не похоже.

— Ну тогда выкинь его, выкинь. Да не бойся, он не кусается.

— Дракон?! — не веря, переспросил Стёпка. — Это дракон?

— Ясно-понятно, дракон, — кивнул тролль. — Лошадка гномлинская. Али ты не знал? Неужто у вас драконы иные?

— Да у нас их вообще нет, — сказал Стёпка, жадно разглядывая дракончика. — В сказках только… А я думал, что все драконы большие, а он какой-то совсем крохотный.

— Этот-то ещё большой, — возразил тролль. — Его, видать, гномлины демоникой да молоком откармливали. А дикие драконы — те гораздо мельче.

Вот так сюрприз! Ну и ну! Стёпкино разочарование не поддавалось никакому описанию. Он-то мечтал увидеть настоящих драконов. Огромных, страшных, огнедышащих, на которых можно летать, с которыми не каждый рыцарь отважится сразиться. Могучих повелителей неба, величественных и гордых, внушающих священный трепет… А они… А тут… Вот они здесь какие. Лошадки гномлинские. А он тогда решил, что гномлины на нетопырях научились летать.

Дракончик беспомощно трепыхнулся, и стало видно, что его держит. Бедняга зацепился упряжью за расщеплённую стрелой доску, запутался в ремнях, и освободиться сам не мог.

С некоторой опаской склонившись над дракончиком, Стёпка осторожно потрогал его спину. Дракончик был тёплый и приятно упругий. То, что казалось чешуёй, на самом деле было скорее короткими перьями. Он погладил дракончика уже смелее, и зверёк притих, ощутив знакомое прикосновение человеческой руки. Тогда Стёпка подхватил его под мягкое брюшко и выдернул застрявший ремешок из щели. Дракончик был не тяжелее кошки. Он покорно лежал в ладонях, свесив хвост и все четыре лапы, и косился на Стёпку ясным изумрудным глазом. Узкие ремешки плотно охватывали его плоскую голову, шею и грудь, а на спине было укреплено небольшое кожаное седло с высокой спинкой и множеством свободно свисающих ремней. Очевидно, этими ремнями гномлины-пилоты привязывали себя, чтобы не свалиться с дракона во время полёта. В крошечном стремени висел стоптанный гномлинский сапог с отворотами. Сбитый Бреженем гномлин то ли выпал во время боя, то ли удрал позже, пожертвовав ради спасения одним сапогом и собственным драконом.

Дракончик укоризненно взглянул на Стёпку и вдруг обмяк, бессильно уронив голову. Бедная измученная лошадка. Чудо, что осталась жива, что не задохнулась ночью под котомкой. Стёпка сел поудобнее, упёрся ногами в борт и принялся освобождать страдальца от упряжи. Провозившись минут десять, он распутал, развязал, а где и просто разрезал ножом ненужные уже ремни и выбросил их вместе с сапогом из повозки. Освобождённый дракончик трудно дышал и разевал пасть, высовывая алый раздвоенный язычок.

И Стёпка стал за ним ухаживать.

Сначала он предложил ему воды, и дракончик жадно вылакал примерно половину туеска, умудрившись не расплескать ни капли. Потом он съел здоровенный кусок мяса, горсти две сушеной черники, от сыра отказался, соль лизнул, мёд не захотел, а с хлебной коркой расправился быстро и ловко. Он оживал прямо на глазах, хрумкал и чавкал, как заправский свин, раздулся под конец так, что на него страшно было смотреть, и уснул на Стёпкиных коленях.

Стёпка сначала страшно испугался, что перекормил его и что теперь бедняга от обжорства наверняка погибнет, но дракончик дышал ровно и лишь иногда вздрагивал во сне, как это порой делают собаки.

Стёпка осторожно расправил его крыло. Оно было очень красивое, изумрудное с голубым переливом и выглядело, как нормальное птичье крыло, узкое, с упругими перьями в три ряда и — на Стёпкин взгляд — не слишком большое. Так что непонятно было, как дракончик с такими крыльями умудряется не только летать, но ещё и возить на себе вооружённого седока.

Ну что ж… Какими бы драконы не оказались, он их всё-таки увидел. И даже потрогал, и даже покормил с руки. Сбылась мечта, пусть и не совсем так, как ожидалось. Есть, наверное, где-нибудь в иных мирах огромные драконы, но в те миры ещё попасть надо. И кто сказал, что большие драконы — это здорово? Они ведь и наброситься могут и проглотить за милую душу. А сколько они жрут, не говоря уже обо всё остальном! Нет уж, пусть лучше будут такие, маленькие, тёплые и не страшные.

По одну сторону дороги тянулись поросшие цветами и травами поляны, по другую — вздымался тёмными елями дремучий лес. Пять повозок катились одна за другой по накатанной дороге, двумя управляли гоблины, тремя — тролли. Настоящие, обыкновенные, приятные в общении гоблины и тролли. В лесу таились разбойники, вредные колдуны и злобные гномлины с самострелами. На коленях спал объевшийся сыром и хлебом дракон. На груди висел подорожный страж — могущественный оберег, способный защитить хозяина от любого — Стёпка очень надеялся, что от любого! — врага. Жизнь была прекрасна, жизнь была просто великолепна. Стёпке казалось, что у него за спиной тоже выросли радужные крылья. О злосчастном Ванесе он самым бесстыдным образом забыл. Мечты сбываются, господа рогатые милорды, и когда это происходит и когда ты это вдруг понимаешь всем своим существом, можно запросто умереть от восторга.

Стёпка переживал минуты абсолютного счастья, минуты, которые случаются крайне редко, и, случившись, запоминаются на всю жизнь, и воспоминания о них помогают потом человеку перенести любые неприятности и беды, помогают поверить в то, что жизнь прожита не зря и в ней что-то важное и настоящее всё же было.

Дорога раздвоилась. И четыре первые повозки поехали прямо, а дядько Неусвистайло повернул коней налево.

На обочине стоял Смакла, взъерошенный и хмурый. Он забросил мешок, вскарабкался следом сам, взглянул на Стёпку исподлобья и сразу отвернулся.

— Заедем к знакомцу моему на хутор, — пояснил пасечник, шевельнув вожжами. — Тут недалече… Он мне ножей заказывал прикупить, да вощины, да по мелочи… Ненадолго заглянем. К вечеру своих догнать поспеем, ежели, конечно, не помешает кто.

— А кто? — сразу же спросил Стёпка.

— Да кабы знать, — усмехнулся пасечник. — В тайге всяко бывает.

Стёпка провожал взглядом исчезающие за холмом повозки. Хорошо бы и вправду своих к вечеру догнать. Вместе ехать веселее, да и сжился он уже со спутниками, привык к ним, они ему просто нравились. Особенно весёлый Брежень.

Верес правил последней повозкой. Он оглянулся, подмигнул. Стёпка в ответ помахал рукой, стараясь не разбудить дракончика.

Всё. Разъехались.

Смакла поёрзал, устраиваясь на сене, вздохнул, шмыгнул носом, хотел, видно, что-то сказать, но промолчал. Длинный порез на его шее был густо смазан чем-то тёмно-коричневым.

— Нога не болит? — спросил Стёпка.

— Знамо, болит, — буркнул Смакла. — Мало не до кости рассадил. Так и свербит без продыху.

— Перевязать тогда надо.

Гоблин отмахнулся:

— Мне дядько Верес живицей замазал. Скоро, говорит, зарастёт. На шее-то, глянь, затянуло.

— А глаза? — вкрадчиво поинтересовался Стёпка.

— Чево глаза?

— Глаза, говорю, не жжёт?

Смакла надулся ещё сильнее и отвечать не стал.

— А у меня, смотри, кто есть, — похвастался Стёпка.

Смакла нехотя, без интереса покосился в его сторону, но когда Стёпка расправил изумрудное крыло, так подпрыгнул, что чуть не вывалился из повозки:

— Дракон?!

— Знамо, дракон, — важно сказал Стёпка. — Видишь, какой большой!

— Где ты его… Ты словил его, да?

Смакла был повержен. Он был раздавлен, он был убит. Он стоял на коленях, жадно смотрел на дракончика, хотел потрогать его и не решался.

— Да он живой ли? — испугался вдруг гоблин. — Глянь, не дышит вовсе!

— Да живой, живой. Наелся и уснул.

— Дозволь мне чуток его погладить, — попросил Смакла так жалобно, что Стёпка, даже если бы и был против, не смог бы устоять.

— Да гладь сколько влезет. Он всё равно спит.

Гоблин трепетно провёл ладошкой по драконьей спинке, пропустил меж пальцев шёлковый хвост. Чумазое лицо преобразилось, осветясь изнутри невыразимым никакими словами блаженством.

— Мяконький, — прошептал он. — Глянь, лапой дрыгает, ровно псина малая.

Позже Стёпка узнал, что издали этих дракончиков видели, наверное, все, а держать в руках приходилось считанным единицам, да и то в основном либо мёртвых, либо случайно подраненных на охоте. Не давались гномлинские крылатые лошадки людям, а иметь такого дракончика считалось среди весской, гоблинской и вурдалачьей ребятни неслыханной удачей, потому что по всеобщему мальчишескому убеждению дракончики приносили своему хозяину не только счастье, но и немалое богатство, потому как умели чуять припрятанное золото даже сквозь камни. А младший слуга, между прочим, вообще впервые видел дракончика так близко и впервые до него дотрагивался.

— Он ночью в повозку упал и ремнями зацепился, — объяснил Стёпка. — Под котомкой сидел, а я его даже и не заметил сначала. Потом слышу: скребётся кто-то. Поднял котомку — а там он! Голодный был! А воды сколько вылакал, я думал — лопнет!

Смакла сиял ярче новенького кедрика. И о ноге распоротой забыл и страшный оркландский оберег его больше не пугал. Дракончик заслонил всё. Тролль поглядывал на мальчишек через плечо и хмыкал в усы. Пчёлы поначалу недовольно кружились над спящим зверьком, потом успокоились и перестали обращать внимание на нового пассажира.

Дракончик проснулся и опять захотел пить. И Смакла, млея от восторга, напоил его из туеска. Выяснилось, что дракончики умеют не только шипеть, но и мелодично прищёлкивать, особенно отоспавшиеся и утолившие жажду дракончики, которым осторожно почёсывают брюшко. Мальчишки были всецело поглощены новой забавой. Дракончик нежился на Стёпкиных коленях, прижмуриваясь и подёргивая хвостом.

— Привязать его надобно, — озаботился вдруг Смакла.

— Думаешь, улетит?

— Знамо, улетит. К хозяину своённому. Покличут его гномлины, и поминай как звали.

— Ну и пусть летит, — легкомысленно сказал ничего не знающий о драконах Стёпка.

Смакла даже в лице переменился:

— Да ты откудова?.. Да он тебе неужто не надобен? Ты его разве не хочешь себе оставить?

— Зачем он мне? — пожал плечами Стёпка. — Что я с ним делать буду? Он там у нас с тоски помрёт. Да и не смогу я его с собой забрать, наверное. Это ж надо ещё заклинание специальное знать.

— Отдай его мне, — голос у гоблина сделался хриплый. — Или продай. Я тебе за него чево хошь… всё, чего тока захошь!

— Забирай его просто так, если он тебе нужен.

— Нужен, — торопливо сказал Смакла. — Ой, как нужен.

— А ты его мучить не будешь? — спросил Стёпка и по донельзя удивлённому лицу младшего слуги тут же понял, что не будет.

— Забирай, — сказал он ещё раз.

И едва он это произнёс, как дракончик сорвался с его колен и взмыл в воздух. Он не бил тяжело крыльями, как взлетающая птица, он просто распахнул их во всю ширь и невесомой пушинкой унёсся в вышину, словно надутый гелием воздушный шарик.

Смакла потерянно охнул, потянулся вслед за ним, привстал… Но куда там! Гоблины летать не умеют. А дракончик пару секунд повисел над ними, ловя крыльями ветер, потом кувыркнулся через голову, взмыл повыше и, заложив крутой вираж, скрылся за верхушками елей.

— Э-эх, упустили, — с невыносимой горечью протянул Смакла. — Р-растяпа ты, Стеслав. Говорил тебе, привяжи.

— Пусть летит, — великодушно не обиделся на растяпу Стёпка. — Ему на воле лучше будет. Он, может быть, к гномлинам и не захочет возвращаться. А ты бы его на цепь посадил.

— Я бы его жалел, — сказал гоблин. — Я бы с ним…

Дракончик вдруг выметнулся из леса и стал носится кругами над повозкой. Мальчишки задрали головы. Дракончик летал изящно и весело, он словно танцевал в васильковой синеве июньского неба, пронзительно посвёркивая на солнце ласковым лазурным переливом. Смотреть на него было одно удовольствие. Глядя на его задорный полёт, хотелось кричать и петь, хотелось расправить крылья и взмыть в вышину так же легко и беспечно, и вертется там, и ловить ветер, и падать, и взмывать…

— Не улетает, — прошептал гоблин. — А ну как он тебя, Стеслав, хозяином признал. Они, говорят, за ласку шибко привязчивые.

И дракончик, будто услышав эти слова, упал с высоты прямо на Стёпкины колени. Острые коготки небольно впились в кожу сквозь джинсы, мордочка игриво боднула ладонь. Стёпка не особенно удивился: дракончик-то ведь не дикий какой-нибудь был, а прирученный и к человеку — к гномлину! — с детства привычный.

У Смаклы же глаза распахнулись на пол-лица:

— Отдай его мне, Стеслав!

— Да он к тебе не пойдёт, — решил подразнить вредного гоблина Стёпка. — Ты его привязать хочешь, а ему простор нужен, он на воле летать любит… Да бери, бери, шучу я. Орешков ему дай или хлеба, он так быстрее к тебе привыкнет.

Смакла обеими руками подхватил дракончика, почесал ему спинку, сам едва не мурлыкая от удовольствия. Потом выудил из мешка горбушку хлеба.

Совсем недавно Стёпка чувствовал себя счастливейшим человеком на свете — теперь то же самое мог сказать о себе и гоблин.

Бучилов хутор был окружён высоким бревенчатым частоколом, из-за которого виднелась только крытая тёсом двускатная замшелая крыша. С одной стороны к хутору вплотную подступала берёзовая роща, с другой — бугрилось выкорчёванными пнями обширное поле.

Кони почти упёрлись мордами в закрытые ворота и остановились. Всё, приехали. Смакла бережно придержал трепыхнувшегося дракончика. Дядько Неусвистайло грузно спрыгнул на землю, и земля под его большим телом ощутимо вздрогнула.

— Хозяин!

Но никто не отозвался на звучный голос, даже собаки не залаяли. Тишина стояла над хутором, спокойная, безмятежная, далёкая от забот и тревог шумного мира. Не стучали топоры, не звенели ребячьи голоса, не мычала ни одна животина. Впрочем, кто его знает, этого Бучилу, может, у него ни детей, ни собак, ни скотины, и живёт он одиноким бирюком, которому никто не нужен и все чужие.

Пчёлы, заранее улетевшие на разведку, вернулись, загудели над головой тролля. Стёпка всерьёз верил, что они докладывают пасечнику обстановку. Слишком уж осмысленно они себя вели. Дядько Неусвистайло постоял, поморщил лоб, что-то для себя решил и по-хозяйски распахнул тяжёлые створки ворот. Умные кони без понуканий потянули повозку во двор.

Стёпка смотрел по сторонам без особого интереса. Он был уверен, что они здесь надолго не задержатся. Ну, часа, может, на два-три. Потому что этот хутор вообще в его планы не вписывался. Ему к элль-фингам нужно было добираться, Ванеса из беды выручать.

Посреди широкого просторного двора стоял приземистый бревенчатый дом, сработанный основательно и без затей из толстенных, почерневший от времени брёвен. Такие дома и сто лет простоять могут и двести, если их, конечно, враги не сожгут. И все остальное тоже было справное: и амбары, и сенник, и клети для скота, и даже вон там в углу, кажется, банька. Сразу видно, что здесь живут работящие, хозяйственные люди. Или гоблины. Или вурдалаки. Но не тролли — это ясно. У троллей дом был бы раза в два выше и шире.

Пасечник привязал коней к вбитой в столб кованой скобе, оглянулся на мальчишек.

— Выбирайтесь, панове. Погуляйте, осмотритесь, ноги разомните. Хозяев всё едино ждать придётся.

— А где они? — спросил Стёпка.

— Да вскорости, думаю, объявятся. В поле работают или в тайгу подались борти проверить, — пояснил тролль, снимая с повозки объёмистый мешок с чем-то побрякивающим. — Им ведомо, что я нынче заехать должен. Мы когда ещё сговаривались.

Смакла играл с дракончиком, вылезать не спешил. Хуторов он за свою недолгую жизнь навидался предостаточно и осматриваться ему совершенно не хотелось. Вот кабы этот хутор преподнёс ему в полное владение какой-нибудь сговорчивый демон!..

Стёпка был демон, но он был несговорчивый. Он выбрался из повозки и попрыгал, разминая ноги. И лишь сейчас ему пришло в голову, что вовсе не обязательно было всю дорогу маяться в кроссовках, можно было и босиком посидеть, только ноги зря натрудил.

На стене сарая висели ремни, хомуты, какие-то верёвки, серпы и цепи; стояли под навесом косы и деревянные вилы; в пустом корыте беззаботно чирикали воробьи. На невысоком срубе колодца кренилась деревянная бадейка. Пахло сеном и навозом. Нормальные, обычные и совсем не волшебные запахи. Совсем не волшебные! Закроешь глаза — и кажется, что ты не в Таёжном улусе, а у дедушки на участке. И сейчас из будки с громким бестолковым лаем выскочит лохматый Джек, а дедушка выйдет на крыльцо и скажет: «Кто к нам пришёл!»

Стёпка подошёл к колодцу и заглянул в его сырую тёмную глубину. До воды было далеко, она едва угадывалась где-то там, внизу. И Стёпке вдруг захотелось крикнуть в этот колодец что-нибудь громкое и глупое. Но он вовремя опомнился и не стал кричать. Во-первых, неудобно перед троллем, а во-вторых, привиделась ему ни с того ни с сего отзывающаяся на его крик и вылезающая из глубины некая отвратная мерзость. Жуткая, с выпученными бельмастыми глазами, бородавчатая и покрытая тиной… Нет, лучше не кричать.

Дракончик сбежал от Смаклы и, шуганув по пути воробьёв, уселся на край бадейки, хотел, видимо, напиться. Однако что-то ему не понравилось, он рассерженно зашипел и метнулся назад, в повозку. Бадейка упала на траву, вода из неё выплеснулась.

— Стеслав, ежели тебе не в тягость, отвори амбар, — попросил тролль, взваливая на плечо мешок. — Вон тот, возле которого старый охлупень брошен.

Охлупень — это, наверное, здоровенное бревно, на толстом конце которого очень похоже вырезана лосиная голова. Такие брёвна ещё на крышах устанавливают, на самом верху. Стёпка оглянулся: так и есть, на крыше новое бревно, потемнеть даже не успело, и лосиная голова с рогами, а у этого, на земле, рога обломаны.

До амбара он не дошёл: миновал сенник — и споткнулся на ровном месте. Увидел такое, что в тот же миг забыл, куда и зачем направлялся. Из-за невысокой полуразобранной поленницы виднелся бело-рыжый собачий хвост, бессильно лежащий в большой луже крови. И кровь, похоже, была совсем свежая.

— Дядько Неусвистайло, — испуганно позвал Стёпка. — Смотри, что здесь!

Тролль подошёл, глянул за поленницу и попятился.

— Сигай в повозку, Стеслав. Неладно здесь. Пса мечом зарубили. То-то я подивился, что голоса он не подал. Неужто, думаю, Бучила его с собой со двора свёл. И скотины не слыхать, ровно повымерла вся.

Стёпка боком-боком двинулся вслед за троллем, стараясь не отставать и косясь в сторону дома. Не лежат ли там в лужах крови зарубленные хозяева? И где сейчас убийцы? Уехали или притаились за дверью и наблюдают, держа мечи наготове? Тишина, представлявшаяся сначала безмятежной, теперь казалась пугающей, мрачной, недоброй. От такой тишины мурашки по хребту бегут и душа, робко поджав хвост, уползает в пятки.

Створки ворот пронзительно заскрипели и сами собой захлопнулись. Или кто-то захлопнул их с той стороны. Массивный брус туго впечатался в кованые запоры.

У Стёпки в животе всё так и обмерло. Вот оно — страшное! Началось! Нам теперь отсюда не выбраться!

Смакла пригнулся, испуганно зыркая по сторонам чёрными глазами. Дракончик уже не шипел — свистел на пределе слышимости, и всё на колодец оглядывался. И Стёпка тоже на колодец смотрел, ему казалось, что именно оттуда исходит угроза. Тролль лихорадочно дёргал затянувшиеся крепким узлом и не желающие развязываться вожжи. Сразу сделалось неуютно и зябко. Что-то нехорошее сгустилось вокруг повозки, что-то липкое и пугающее. Даже солнце в небе мутной дымкой подёрнулось.

Дядько Неусвистайло вдруг переменился в лице; Стёпка заметил метнувшийся взгляд Смаклы, испугался ещё больше и посмотрел через плечо на дом.

На невысоком крыльце стоял одетый во всё изящно-чёрное мужчина лет сорока или около того, с волевым чисто выбритым лицом, на котором резко выделялись пронзительные глаза и острый, слегка свёрнутый влево подбородок. Тёмные волосы были стянуты в две длинные косички. На чёрном кафтане непривычного покроя посверкивала серебром богатая перевязь меча. Весичи таких перевязей, кажется, не носили. Незнакомец стоял, широко расставив ноги в чёрных сапогах до колен, и неторопливо вытирал руки белым кружевным платочком. Он пристально смотрел на демона и чем-то напоминал строгого доктора из стоматологического кабинета, у которого Стёпка в апреле лечил заболевший зуб. И под его оценивающим взглядом Стёпка почувствовал себя так же неуютно, как и в кресле врача перед неминуемым удалением зуба. «А сейчас, мальчик, я сделаю тебе больно. И не вздумай дёргаться или кричать. Всё равно не поможет».

Этот внезапно появившийся чужак в чёрном излучал такую непробиваемую уверенность в своих силах, такую почти видимую магическую мощь, что Стёпка даже забыл на какое-то время про стража — вышибло начисто из головы, что у самого висит на груди не самый слабый оберег. Там, на крыльце, стоял недобрый маг, злой маг, очень-очень плохой маг. Вражеский колдун, вокруг которого даже воздух, казалось, был насыщен до предела смертоносными заклинаниями. Что ему тролль, что ему мальчишка-демон? Двинет разок мизинцем — и Васей звали!

Умудрённый долгой и нелёгкой жизнью тролль тоже очень хорошо это понимал. Возможно, он уже раньше где-то встречался с такими же вот чёрными дядями. Поэтому он стоял молча и смотрел в сторону, не желая или не решаясь встречаться взглядом с незнакомцем.

Потом чёрный заговорил. Голос у него был звучный и острый, словно неровно обрезанный лист железа.

— Убирайся, тро-олле! — сказал маг. Говорил он с отчётливым акцентом, слегка удваивая некоторые гласные. — Демона, будь добр, оставь мне-е. Я хочу поговорить с ним. О мно-огом.

Дядько Неусвистайло упрямо дёрнул рыжей головой и промолчал.

— Уезжа-ай, — уверенно повторил маг. — И забудь о демоне навсегда-а. Он тебе, поверь, не ну-ужен.

— Давненько не видали оркимагов за Лишаихой, — глухо проговорил тролль в сторону. — Что, никак пора приспела?

Маг отбросил скомканный платок и криво ухмыльнулся:

— Уезжа-ай, и у тебя всё будет хорошо-о. Тебя не тро-онут. Ни сейчас ни по-осле. Слово оркима-ага.

— Нет, — сказал пасечник просто и веско. — Стеслав, лезь в повозку. Мы уезжаем.

— Ты выбрал, тро-олле, — проскрипел чёрный, однако вопреки Стёпкиным ожиданиям с места не двинулся. Даже за меч не взялся.

Стёпка забрался в повозку — у него получилось это лишь с третьего раза, так свело от ужаса спину, — и сел, крепко вцепившись в борт. Взывать к стражу он не пытался, будто заранее знал, что это сейчас бесполезно. Смакла затравленным котёнком притаился в уголке. Дракончик куда-то пропал. На душе было препогано. Хотелось закрыть крепко глаза и очутиться сразу где-нибудь далеко-далеко отсюда, там, где нет чёрных магов и никто не говорит с противным акцентом, как будто он здесь самый главный.

Маг стоял на крыльце. Спокойно стоял и смотрел этак с сожалением. И поверилось на полсекунды, что он позволит им уехать, что он вовсе не злой, что всё обойдётся и кончится хорошо.

Тролль потянул коней, разворачивая повозку к воротам. А ведь их еще открыть надо, подумал Стёпка и понял вдруг с оглушающей отчётливостью, что ничего не получится. Не позволит им этот чёрный вот так вот просто взять и уехать. Смешно было даже надеяться на такое. Не для того он сюда заявился, не для того поджидал. А ведь точно — поджидал! Знал гад, что демон на хутор обязательно заглянет. Сам демон об этом ещё не знал, а он уже знал. Пронюхал, явился заранее, пса зарубил, с хозяевами неизвестно что сотворил… Отрок нездешний ему, гаду, тоже зачем-то понадобился.

Развернуть повозку дядько Неусвистайло не успел. Маг повёл слегка головой, и у ворот возникла отливающая тусклым металлом приземистая фигура. Это был непонятно кто. Вроде бы, человек и, вроде бы, рыцарь, но рыцарь, мягко говоря, странный. Несуразный какой-то. Словно орангутанга в средневековые доспехи нарядили: короткие кривые ноги, непомерно длинные руки и внушительная грудная клетка. Доспехи тоже были странные — топорщились во все стороны расщеплёнными пластинами, как будто рыцарь этот обезьяноподобный только что вырвался из жестокой сечи, в которой его долго рубили топорами все кому не лень. Оружия в длинных руках не было никакого и — самое пугающее — отсутствовали прорези для глаз в круглом, плотно посаженном на плечи шлеме. Однако Стёпка мог бы чем угодно поклясться, что этот урод всё прекрасно видит. Вон как головой своей крохотной туда-сюда ворочает, противников оценивает. Имея такого слугу, оркимагу вовсе не обязательно самому бросаться в бой. То-то он так спокоен. Сейчас за него всё сделают, всех победят и скрутят, а ему для этого только и нужно, что головой вовремя дёргать да приказы мысленно отдавать. Хорошо устроился, гад, всё продумал заранее.

Тролль отпустил повод, шагнул к сараю и подхватил увесистую оглоблю.

Рыцарь, даром что был ниже тролля почти в два раза, не испугался (а скорее всего, ему просто нечем было пугаться), слегка присел и вытянул прямо из земли, как из ножен, два широких кривых ятагана.

Шутки кончились, понял Стёпка, сейчас нас будут бить. Он вспомнил о страже и хлопнул себя по груди, вбивая защитника в сердце: «СТРАЖ!» Но страж даже и не ворохнулся в ответ. Значит, точно будут бить и даже убивать. В животе сразу стало неуютно и в горле пересохло. Зря мы на этот хутор завернули, ох, зря!

Эффектно крутнув ятаганами и держа их почему-то наоборот, то есть вогнутой стороной от себя (Стёпка не знал, что у ятаганов режущим краем является именно вогнутый), рыцарь двинулся на тролля. Была в его движениях удивительная при столь несуразной фигуре, почти змеиная грация. Он не шёл, он скользил, перетекая, и мечи в руках — как живые. Впрочем, это ему не помогло. Тролль встретил противника бесхитростным прямым ударом. И не промахнулся. Оглобля загудела, ятаганы бессильно лязгнули, рыцарь, не издав ни звука, покатился по земле.

И тут же откуда-то из-за повозки выскочил ещё один, почти такой же, в измочаленных доспехах, с двумя кривыми мечами, проворный и опасный. Кони испуганно шарахнулись, дёрнули повозку; Стёпка пронзительно жалел, что нет у него в руках автомата. Дать бы по этим уродам хорошей очередью, чтобы вдребезги их…

Сбитый рыцарь легко поднялся на ноги, сокрушительный удар не причинил ему ни малейшего вреда. Вряд ли это были живые люди, нормального человека такой оглоблей приласкаешь — и дух из него вон. А этот даже не закашлялся.

Больше Стёпка ничего увидеть не успел, потому что его самого рывком выдернуло из повозки, швырнуло спиной на землю и поволокло к дому. Это было неприятное и уже знакомое ему ощущение: почти так же его схватило тогда, в комнате, после того, как Ванька проорал Смаклову «забурдынзу». Те же невидимые великанские руки. И ещё почти так же его тащили прошедшей ночью разбойники. Но в этот раз всё было намного хуже.

«СТРАЖ!» — возопил Стёпка, безуспешно пытаясь перевернуться со спины на живот, чтобы уцепиться за что-нибудь, хотя бы и за траву. Однако толку от стража не было ни на грош, он болтался под рубашкой бесполезным грузом и призывов хозяина не слышал.

Стёпку доволокло до крыльца и чувствительно воткнуло затылком в твёрдую ступеньку. Нарочно воткнуло, чтобы он поменьше дёргался и был посговорчивее. Стёпка схватился за голову: больно, блин! Чёрные сапоги неторопливо спустились вниз, и оркимаг взял его за шиворот уже безо всякой магии.

— Не противься, де-емон. Я хочу с тобой поговори-ить, и я с тобой поговорю-у.

У ворот раздался ещё один гулкий удар, и что-то тяжёлое, бренча доспехами и стуча конечностями, покатилось по земле. Дядько Неусвистайло бил без промаха и сдаваться не собирался.

Стёпка тоже дёрнулся, но вырваться не смог.

— Отпустите! Отпустите меня! Не хочу с вами говорить!

— Захо-очешь, — зловеще пообещал оркимаг, взволакивая его на крыльцо.

«Страж!» — пискнул про себя Стёпка и, не дождавшись желанного прилива сверъестественных сил, судорожно ухватился за последнюю ступеньку обеими руками. Он понимал, что оркимаг тянет его в избу не забавы ради. Что-то он там, внутри, страшное приготовил для изловленного демона. И разговаривать с пленником, понятное дело, не о погоде собирается и не о видах на урожай.

— Страж! — возвал Стёпка от отчаяния во весь голос и, вспомнив Стурра, ещё громче крикнул. — Конхобулл! Помоги!!!

— Тебе и это ведомо? Истинное имя зна-аешь? — удивлённо изогнул бровь оркимаг. — Прав был магистр, непростой ты де-емон. А кричать не на-адо. Конхобулл тебе не помо-ожет.

— Почему? — не хотел спрашивать Стёпка, но само вырвалось.

— Не хозяин ты стражу своему-у, — сказал оркимаг довольно. — Не тебе и о помощи проси-ить. Отныне я ему приказывать бу-уду. Разожми ру-уки!

Стёпка сопротивлялся с отчаянием обречённого, но всё равно безнадёжно проигрывал. Оркимаг был старше и сильнее. Магию он уже не использовал, полагая, видимо, что незачем растрачивать ценные заклинания на какого-то дрянного отрока, если можно одолеть его и так.

До двери осталось несколько шагов, хвататься больше было не за что, и Стёпка от отчаяния, от безвыходности, а больше всего от испуга тоже решил обойтись без помощи магии. И обошёлся. Удар ногой снизу вверх был, конечно, нечестный, но зато очень действенный. Чудо что за удар. Лучше даже получилось, чем с Никарием.

Оркимаг отпустил Стёпку и скрючился, зажимая обеими руками пострадавшее место. Его высокомерное и непроницаемое до того лицо побледнело, исказилось в гримасе боли и стало похоже на нормальное человеческое лицо. Только перекошенное. Наверное, его так ещё никогда не били. Ничего, пусть привыкает. Как говорил, папа, всякая неприятность имеет обыкновение когда-нибудь случаться впервые. Вот она с оркимагом и случилась.

Стёпка скатился с крыльца и вскочил на ноги, одёргивая задравшуюся рубашку. Та, не самая главная его половина, что перепугалась до предательской дрожи в коленях и — стыдно признаться — чуть ли не до мокрых штанов, судорожно пыталась завладеть его разумом и вопила изнутри в уши: «Беги! Беги, дурак! Спасайся, пока не поздно!» Стёпка оглянулся. До забора было всего несколько метров, перепрыгнуть через него он железно сумел бы, главное зацепиться за верх… О, каких усилий ему стоило подавить в себе это подлое побуждение, с каким трудом удалось ему не поддаться панике, заставить замолчать этот трусливый внутренний голос! На какой-то миг ему даже показалось, что он сейчас разорвётся пополам, на прежнего робкого семиклассника и нынешнего отважного демона. Но — не разорвался. Устоял. Задавил в себе страх и даже слегка возгордился тем, что не драпанул геройски от врага.

А враг уже слегка оправился от подлого удара.

— Мерзкое созда-ание! — прошипел он через силу. — Ты мне за это ответи-ишь! Я у тебя с живого ко-ожу сниму!

— Поймай сначала, — огрызнулся Стёпка, напрочь забыв о вежливости. Какая уж тут вежливость после такого близкого знакомства! Не на «вы» же теперь этого гада называть. «Ваша милость, вы подлец и негодяй». Чуть в стороне дядько Неусвистало уверенно теснил рыцарей к забору. Вернее, одного рыцаря. Второй валялся у колодца, судорожно дёргая конечностями. Смакла сидел в повозке и не высовывался. Нужно было что-то делать. Нужно было как-то подтверждать свою «безумную отвагу» и каким-то образом побеждать оркимага. И для этого у Стёпки в запасе был всего один способ.

«Страж!»

Ни ответа, ни привета. Способ не работал. Сознавать, что есть магия, способная пересилить магию стража, было весьма неприятно. Стёпка как-то уже привык думать, что обладает небывалым могуществом, и вдруг оказалось, что его могущество очень даже бывалое. Первый же встречный вражеский колдун не оставил от него и следа. Переподчинил могучий амулет походя, даже пальцами при этом не щёлкнул.

«Конхобулл! Я приказываю тебе! Приказываю! Повелеваю! Помоги мне немедленно!» Стёпка даже ногой притопнул: «Спаси меня сию же минуту!»

Ага, щас, разбежался. Чёртовой побрякушке на его приказы и повеления плевать по ветру с высокой колокольни. Ни фига не слышит, хоть во весь голос ори.

«Не хозяин ты стражу своему-у».

Оркимаг то ли сам, то ли с помощью магии преодолел боль, выпрямился, сделал пару осторожных вдохов, а затем с нескрываемым удовольствием потянул из ножен длинный узкий меч. Беседа по душам, как видно, откладывалась. Или вовсе отменялась.

Пришлось Стёпке отступать. Дураку понятно, что против меча он и секунды не продержится. И что в таком случае прикажете делать? Настругает ведь сейчас оркимаг из обидчика мясную окрошку. Вон как глазами сверкает, отомстить хочет наглому отроку. В общем-то, его можно понять: после такого удара едва ли кто захочет оставлять своего противника в живых. Может, сдаваться пора?

— Живым не да-ашься? — криво ухмыльнулся оркимаг, поводя мечом на уровне Стёпкиной шеи. Сверкающий клинок холодил взгляд: такой свистнет — и слетит голова с юных плеч, не успев понять, почему всё так быстро и печально кончилось.

— Не дамся! — выдохнул Стёпка и тут же об этом пожалел. Но очень уж не хотелось признавать поражение. Да и не верилось, что оркимаг всерьёз захочет рубить его мечом. — Вы меня пытать будете!

— Бу-уду! — признался оркимаг, наступая на Стёпку. Его косички ехидно подрагивали в такт шагам. — Обязательно бу-уду. А ведомо ли тебе, подлейший из мерзейших, что мёртвых тоже можно пыта-ать? Что можно пытать не умершее те-ело, а ещё живую, но не успевшую освободиться ду-ушу? У тебя, надеюсь, есть душа, де-емон?

— Есть, — Стёпка пятился, не отводя взгляда от острия меча, которое покачивалось слишком близко, так близко, что пожелай оркимаг, и станет на земле одним глупым демоном меньше. — А у вас?

Оркимаг тихо засмеялся, но веселья в его смехе было не больше, чем бывает воды в пустыне.

— Твоя вечная душа испыта-ает все прелести посмертных мук, говорливый де-емон. Ты проклянёшь сначала миг своего рожде-ения, а затем трижды — миг сме-ерти. И ты поведаешь мне всё-о. Стоящие на грани всегда очень, очень разгово-орчивы.

Он резко шагнул вперёд, занося меч для удара, и Стёпка понял, что вот он — конец, и в животе затвердел ледяной комок и с губ чуть не сорвалось жалобное: «Не надо, дяденька! Я сдаюсь! Я пошутил!»

Но тут за его спиной отчаянно и пронзительно крикнул Смакла:

— Стеслав, вались наземь!

И Стёпка к собственному удивлению сразу послушно шмякнулся на траву да ещё и откатился в сторону, чтобы оркимаг не успел рубануть его по ногам.

За повозкой во весь свой невеликий рост стоял Смакла с тяжёлым деревянным арбалетом в руках. Волосы всклокочены, рубаха выбилась из портов, глаза испуганные, но арбалет направлен точно во вражескую грудь. Стёпка снизу видел, как младший слуга двумя пальцами потянул спусковую скобу. В отличие от Стёпки гоблин ни секунды не колебался и к смерти — своей и чужой — относился всерьёз. Потому что иначе здесь было нельзя.

Дан-н-н-н-г!

Гоблин стрелял метров с трёх, почти в упор. Промахнуться было невозможно. Толстый болт с ребристым стальным наконечником воткнулся в грудь оркимага по самое оперение, пробив перевязь и камзол.

Убитый столь неожиданно, оркимаг качнулся, диким взглядом посмотрел на перепуганного гоблина (Смакла сделал это, он в самом деле выстрелил!), потом на Стёпку, закусил губу — и медленно потянул болт из груди левой рукой. Всё замерло, все звуки в мире погасли; Стёпка и Смакла с ужасом следили за извлекаемым болтом, гадая, упадёт ли маг сразу или всё же успеет вытащить болт до конца.

Болт вышел из тела с лёгким чпоканьем, как тугая пробка из бутылки. На нём не было ни капли крови. В перевязи осталась рваная дыра.

— Ты умрёшь, гоблину-ус… Сразу после де-емона, — пообещал оркимаг, отбрасывая болт далеко в сторону. — Не уходи далеко-о… кха, кха-а!

Из дыры в груди не хлестала кровь, да и сам оркимаг не утратил лёгкости движений. Он, оказывается, вовсе и не собирался умирать. Преодолев боль внешне почти незаметным усилием, он шагнул к Стёпке, и на его лице — вот странно! — появилась довольная усмешка ничуть не похожая на оскал мертвеца. Магу нравилось происходящее, ведь для него это была игра, в которой он, оказывается, ничем не рисковал. А упорное сопротивление жертвы, как известно, делает победу вдвойне сладкой.

В голову надо было стрелять, подумал Стёпка, главное у оркимага — не сердце, а мозг. И тут на помощь мальчишкам пришёл дракончик. Даже не пришёл, а упал с высоты. Он дёрнул врага за косичку и заметался перед его лицом, норовя выцарапать глаза. И на какое-то время оркимагу стало не до демона. Он отступил, прикрывая глаза рукой и отмахиваясь мечом. Дракончик играючи уворачивался. На щеке у мага набухла кровью длинная царапина (ага! всё-таки течёт из него кровь, течёт!), но он отчего-то даже не пытался колдовать. Может быть, считал унизительным для себя применять заклинания против такого мелкого противника.

Стёпка не знал, на что решиться. Вообще не знал, что делать. Выбор у него был невелик: либо позорно бежать, либо геройски помереть. Бежать было стыдно, умирать было страшно. Победить оркимага невозможно, это ясно. Стрелы его не берут, а под рукой больше ничего подходящего нет. От отчаяния Стёпка ещё раз попробовал пробудить стража: «Отзовись!» И вбил его себе в грудь кулаком так, что больно стало. Страж молчал. «Я приказываю тебе, отзовись!» Тишина. «Я твой хозяин! Ты должен защищать меня! Помоги, я повелеваю тебе!» Страж не пробуждался. «Именем тарабарского короля! Отзовись, предатель!»

«Не страж ты хозяину своему-у».

«Просыпайся, гад! Равняйсь, смирно! Слушай мою команду! Я — твой хозяин! Другого нет и быть не может! Понятно тебе, чёртова медяшка, или повторить!» От злости на предательское бездействие стража (прав был Смакла, оркландским оказался оберег-то) у Степана даже в глазах потемнело.

И тут непонятно почему — свершилось!

Время на сотую долю секунды застыло, мир перед глазами дёрнулся, пошёл мелкой рябью, словно помехи в телевизоре… и Степан вдруг обнаружил себя стоящим у повозки с увесистыми деревянными вилами в руках. В голове было ясно до звона, в груди полыхал холодный огонь, а страж наоборот стремительно нагревался. Страх ушёл, сил и умения было хоть отбавляй, даже волосы от напряжения вздыбились и искры с них так и сыпались во все стороны. Хотелось крушить и повергать. Хотелось вколотить оркимага в землю по самые косички и верилось, что сделать это будет не так уж и трудно. Ну, держись, гад!

Дядько Неусвистайло у ворот уже в который раз сбивал с ног рыцарей, одного за другим, но те — неутомимые и неугомонные — вновь и вновь поднимались и вновь и вновь бросались на тролля. От изрубленной ятаганами оглобли осталась едва ли половина.

Смакла трясущимися руками тщетно пытался взвести тугой арбалет. Дракончик выдохся и, увернувшись от меча в последний раз, взмыл повыше: я, мол, своё дело сделал, теперь ваш черёд.

Увидев в руках мальчишки грозные вилы, оркимаг изогнул бровь и приглашающе повёл мечом. Прошу вас, милорд, начинайте первым. И Стёпка начал. Ткнул вилами, но не в полную силу, а как бы на пробу. Тут же выяснилось, что оружие у него несколько не соответствует ситуации. Оркимагу хватило одного удара, после которого в Стёпкиных руках остался бесполезный короткий черенок. Можно было даже эти вилы и не хватать.

Оркимаг усмехнулся. Неприятно так, будто оскалился. Стёпка швырнул в его усмешку обрубком. Меч легко перехватил деревяшку и отбросил её в сторону. А потом ударил Стёпку по ногам. Видимо, когда собираются пытать душу, не обязательно оставлять в неприкосновенности тело.

Страшно представить, что стало бы со Стёпкой, не пробуди он вовремя стража! Валялся бы уже на траве безногим истекающим кровью обрубком и орал бы, орал… Кошмарное видение ещё стояло у него перед глазами, а сам он, подчиняясь стражу, с упоительной лёгкостью уклонился от смертоносного удара. А потом ещё от одного, и ещё…

Оркимаг сразу почуял неладное. Мальчишка уворачивался слишком легко! Уворачивался красиво, умело, непринуждённо. И — что самое неприятное — без страха. Демон перестал бояться мага. Это было плохо. Для мага, естественно, не для демона.

Стёпка потихоньку отступал, уводя врага подальше от повозки. Он не боялся меча, он наверняка знал, что может остаться целым и невредимым даже и вовсе не сходя с места. Но за повозкой прятался беззащитный гоблин, которого оркимаг мог зарубить походя, между делом, за то, что стрелял куда не следует, за то, что осмелился, ничтожный, поднять руку на благородного господина.

Маг если и свирепел, то не подавал вида. Правда, он уже держал меч двумя руками и наносил удары без затей — просто бил и бил сверху вниз и слева направо, надеясь в конце концов подловить мальчишку на какой-нибудь оплошности и развалить его либо вдоль, либо поперёк, либо наискось. И, судя по всему, оркимаг напрягал все свои как физические, так и магические силы. Вполне, впрочем, безуспешно. Меч уже искромсал воздух на тысячу кусочков, а на Стёпке и единой царапины ещё не было.

Он уворачивался. Он пропускал свистящий клинок в считанных сантиметрах от своего тела, не делая при этом ни одного лишнего движения. И это получалось у него так, словно бы он всю предыдущую жизнь только тем и занимался, что уворачивался на поединках от стремительных мечей. И он чувствовал себя по-настоящему неуязвимым. И непобедимым.

Меч взлетал и падал, рубил и колол, и свистел свирепо и звенел в бессильной злобе; и в центре этого стального урагана стоял, слегка пританцовывая, Стёпка. И ничего ему не делалось.

Смакла, опустив арбалет, смотрел на необычный поединок в оба глаза и не мог оторваться.

Стёпка видел, что маг постепенно теряет силы. Сам же он усталости не ощущал ни в малейшей степени. Он мог бы закончить всю эту режуще-рубящую суету одним ударом или даже ещё одним обидным пинком, но медлил, растягивая удовольствие. Ему хотелось, чтобы самонадеянный оркимаг сам осознал неизбежность своего поражения. Ему хотелось увидеть на этом высокомерном холёном лице растерянность и даже страх. Ему хотелось сделать этого чёрного гада красиво и эффектно. В другое время и в другой ситуации подобные мысли ему бы и в голову не пришли, но СЕЙЧАС и ЗДЕСЬ они представлялись ему единственно правильными.

Оркимаг рубил словно одержимый. До него уже дошло, что вряд ли он одолеет демона, но признавать своё поражение он, тем не менее, не желал. Гордость, видимо, не позволяла. Мечом он, надо сказать, владел превосходно и, будь на Стёпкином месте обычный воин, лежать бы ему уже давно бездыханным и безголовым. Кроме того маг то и дело пускал в ход всевозможные обессиливающие заклинания, но страж был начеку, и заклинания расходовались впустую, постепенно ослабляя самого оркимага.

У ворот тоже яростно рубились. Рыцари в четыре ятагана кромсали остатки оглобли. Сил у них ничуть не убавилось, усталости они, похоже, не знали, а дядько Неусвистайло, кажется, начал понемногу сдавать. Вот он чертыхнулся, и Стёпка понял, что представление пора заканчивать. Не хватало ещё, чтобы безглазые уроды поранили тролля.

Как именно заканчивать, он придумать не успел. За него всё решил страж. Подчиняясь безмолвному приказу, Стёпка шагнул вперёд и встретил обрушивающийся на его голову меч раскрытой ладонью, сам вдруг до ужаса испугавшись того, что делает. Ай-яй-яй! Он даже зажмурился, чтобы не видеть ужасных и непоправимых последствий… Острейший клинок впечатался в ладонь, мощный удар резкой болью отозвался в плече… тем всё и кончилось.

Оркимаг радостно вскрикнул. Он, бедняга, полагал, что увидит сейчас падающую на землю отрубленную кисть и демона, жалко трясущего кровоточащим обрубком. Но вместо этого увидел свои опустевшие непостижимым образом руки.

Стёпка подбросил отобранный меч и перехватил его за влажную от пота рукоять. Затем медленно поднял глаза и уставился тяжёлым давящим взглядом в покрытую густой испариной переносицу врага. Маг нервно дёрнул щекой, шевельнул губами. Меч сделал робкую попытку высвободиться — и передумал. Переменчивая старуха-судьба повернулась к оркимагу равнодушной сутулой спиной. Даже собственный меч ему уже не подчинялся. И вообще он был ничтожен, этот показавшийся сначала очень могущественным маг из Оркланда. Жалок он был и слаб. И ещё эти дурацкие косички.

Стёпка мог пронзить его насквозь в любом месте, мог отрубить ему руки или голову… А мог и просто отпустить с позором на все четыре стороны. Но ему не хотелось отпускать, ему хотелось крови.

И он ударил, без замаха, наискосок и с оттяжкой, чтобы развалить гада от плеча до пояса.

«Отличный удар, милорды, не правда ли!»

Меч прошёл сквозь тело оркимага, не встретив ни малейшего сопротивления, словно оркимаг был призраком или миражом. Стёпка рубанул ещё раз, уже снизу вверх, и с тем же результатом, и лишь тогда сообразил, что оркимага здесь больше нет, что его враг исчез, скрылся, сбежал с поля проигранного боя, оставив для отвода глаз своё бесплотное, медленно растворяющееся в воздухе изображение. Он всё-таки был не самым слабым чародеем. Не удалось его убить. А как хотелось!

Перемещение потребовало, видимо, мгновенного напряжения всех сил, потому что лицо у расползающегося в воздухе миража было неестественно перекошено, а глаза так и вовсе выскочили из орбит.

Стёпка махнул несколько раз мечом, как веером, разгоняя мерзкое видение, и образ оркимага развеялся словно дым: руки, причудливо извиваясь, уплыли в стороны, ноги скрутились в мутную спираль, тело сделалось прозрачным и зыбким. И одни только выпученные покрасневшие глаза продолжали упрямо и злобно таращиться на Стёпку.

Тот сплюнул — сами развеются! — кровожадно осмотрелся, подмигнул Смакле и поспешил на помощь троллю.

Схватка у ворот с точки зрения безглазого врага близилась к победному концу. Рыцари прижали пасечника к забору и, пользуясь тем, что от оглобли практически ничего не осталось, готовились покончить с упрямым троллем.

Бить в спину не хотелось. Стёпка рывком развернул ближайшего вояку на себя и от души — и от стража! — врезал рукоятью прямо промеж отсутствующих глаз. Ему показалось, что он ударил не по стальному шлему, а по деревянному… по чему-то деревянному. Звук получился такой глухой, словно бревно ударил. Рыцарь, тем не менее, послушно опрокинулся на спину, и Стёпка деловито пригвоздил его мечом к земле. Меч пронзил доспехи легко, но на этот раз миражом и не пахло. Настоящий был рыцарь, твёрдый и колючий. И умер сразу — даже не дёрнулся.

Второй боком скакнул к Степану, но выпущенная Смаклой стрела в буквальном смысле намертво прибила его к забору. Урод бессильно скрежетнул ятаганом и вдруг осыпался вниз: руки, ноги, совершенно пустой шлем. На стреле осталась висеть нагрудная пластина удивительно похожая на самую обыкновенную деревянную крышку от кадушки.

Стёпка посмотрел на поверженного урода, с трудом выдернул из его груди меч… И тут у него в голове как будто что-то выключилось. Мир потерял пронзительную четкость, страж притворился безобидным медальоном, и Стёпка опять стал самим собой.

Меч в руке ощутимо потяжелел, и странно было вспоминать, как легко он только что управлялся с ним одной рукой, рубил и колол… А поверженный рыцарь тоже был уже не рыцарь. Лежали на траве раскиданные, ничем не скреплённые деревяшки; какие-то поленья, доски, щепки, берёзовые чурбачки. Откатившаяся в сторону голова в шлеме оказалась пнём с торчащими во все стороны обрубками корней. И не было в этом шлеме ни головы, ни мозгов — одна трухлявая древесина. Сбежал побеждённый колдун, ушла и жизнь из порождённых его магией деревянных воинов. Вот почему с ними так непросто было совладать: они не чувствовали боли, не знали страха, не ведали усталости. Пока их поддерживала магия, они были почти неуязвимы. Деревянные солдаты, дуболомы, блин, нежить магическая.

Дядько Неусвистайло отбросил огрызок оглобли, вытер взмокшее красное лицо рукавом. На его рубахе расплывались тёмные пятна пота.

— Умотали они меня, — сказал он устало. — Вовремя ты, Стеслав, оркимага спровадил. Этих-то… и железной оглоблей, поди, не угомонишь.

— А что они такое? — спросил Стёпка, носком сапога переворачивая превратившийся в безобидную дощечку ятаган.

— НеморОки они. Нежить, кровью жертв невинных вскормленная, — тролль пригладил всклокоченную бороду и помрачнел.

К ним подошёл Смакла. С арбалетом он уже не расставался, так и волочил за собой тяжеленное оружие.

— Оркимаг-то — колдун не из последних, — заметил он, раскачивая глубоко воткнувшуюся в забор стрелу. — Немороков из поленьев да из досок сколдовал. Что под руками ближе лежало. И убёг ловко — из-под самого меча ушёл. Эх и жаль, что ты его, Стеслав, не обезглавил. Мига единого не хватило.

— Счастье наше, что Стеслав обезоружить его изловчился, — сказал тролль. — Ты меч этот береги, чует моё сердце, сгодится он нам ещё. И ты, гобль, самострел с собой забирай. И стрелами запасись, они не простые у него, стрелы-то. В сенях пошарь, там у Бучилы полный короб стоял.

— А хозяин за то не осерчает? — посмотрел на него снизу вверх Смакла.

— Хозяин? — мрачно переспросил тролль. — Хозяин, сдаётся мне, панове, ни на кого боле не осерчает.

Стёпка покосился на побледневшего гоблина и на душе у него сделалось так нехорошо, что хоть волком вой. Восторженный запал славной битвы улетучился, побеждённые враги обернулись глупыми деревяшками, меч оказался тяжёлой и неудобной железякой, а тут ещё и это… Он опасливо оглянулся на избу и понял, что зайти туда его сейчас никакая сила не заставит. Потому что оркимаг вряд ли пощадил хозяина, если, конечно, застал его на хуторе. Руки он ещё нехорошо так платочком вытирал. «…кровью жертв невинных вскормленная». «Пусть будет так, что он его не застал! — взмолился Стёпка про себя. — Пусть он только пса мечом!..»

Они стояли и втроём смотрели на избу. И тяжело молчали, думая об одном и том же. И вдруг до них донёсся приглушённый крик.

В избе был кто-то живой!

Неусвистайло ринулся к дому. Стёпка за ним.

Смакла не побежал. Он не спеша зарядил самострел и навёл его на дверь. Мало ли кто там стонет. А ну как ещё один оркимаг.