Подсолнушек

Счастливая облигация

Маленькая пестрая облигация, которую бабушка считала нестоящей бумажкой, произвела в доме большой переполох: на нее выпал крупный выигрыш.

Поздравить бабушку пришла соседка, Юлькина мать, — вздорная, крикливая женщина.

— Голубушка, Егоровна, — сказала она, — за эти деньги вы можете купить и швейную машину, и новую кровать, и все, чего захочете!

Юлькина мать всегда кричала, как радио, а сейчас говорила шепотом, что тоже было редким явлением, как и бабушкин выигрыш. Она заискивающе смотрела на бабушку и ходила за ней на цыпочках.

Кончилось тем, что Юлькина мать пошла к соседям, а бабушка достала из сундука новую шерстяную юбку, в какой ходила в церковь, стала одеваться.

— Слава тебе, господи! — облегченно вздохнула она. — Себе куплю машинку, внуку — велосипед, а Петруше… пусть сам выберет…

Петрушей бабушка называла Фединого дядю. Жил он на Кубани, что-то там делал, изредка писал. Писем бабушка не показывала. Ей их читала Юлькина мать.

Бабушка в новой юбке отправилась на почту — вызвать дядю Петрушу телеграммой, а Федя остался дома.

С этого часа Федя лишился покоя. Ему даже снились велосипед и бабушкина швейная машина: велосипед он крутил ногами, а колесо на бабушкиной машинке — руками.

…Федя сидел на порожке, смотрел на покосившийся забор. Забор как бы раздумывал, в какую сторону рухнуть: то ли на улицу, то ли во двор на грядки.

Федя давно приметил, как из кустов за ним наблюдает Юлька. Не шелохнется, не моргнет глазом, так замаскировалась, что не скажешь, Юлька это или что другое. Платье на ней желтое, голова рыжая, и Феде кажется, будто вырос еще один подсолнух.

Юльке палец в рот не клади — оттяпает. Ее тонкий нос, зеленые кошачьи глаза, подбородок, похожий на согнутый локоть, не внушают Феде доверия. Все бы ей вынюхивать, выпытывать, а затем — выбалтывать перед соседями.

Юлька подходит к забору, нерешительно останавливается. По всему видно: хочет затеять разговор. Но Федя не расположен к беседе. Он отворачивается, смотрит на шелковицу. Смотреть на дерево интереснее, чем на Юльку. С дерева он недавно совершил невольный полет и чуть не свернул шею. Встревоженная бабушка говорила: «Носит тебя нелегкая, куда не следует. Вот бог тебя и наказал!»

Федя отлично понимал, что бог тут ни при чем: обломилась сухая ветка на дереве, вот и все. Но он не стал спорить.

Со слов бабушки выходит, будто все сотворил бог. И Солнце, и Землю, и Луну, и людей, и у него хватило времени, чтобы сбросить Федю с шелковицы на землю?..

Мимо проехала водовозка. Колеса на ней разболтанные, виляют из стороны в сторону, как пьяные. Наверно, потому, что их выдумал такими бог, они отчаянно взвизгивают: «Пить хотим, пить хотим».

Не успела водовозка доехать до речки, как в переулке появилось еще какое-то «божье творение», не похожее ни на Юльку, ни на водовозку. Шло оно сутулясь, опустив глаза в землю. Казалось, будто однажды, проходя в низкую дверь, оно забыло наклониться, стукнулось о перекладину лбом и с той поры не может поднять головы и разогнуть спину. Одето оно было в длинный до земли балахон и черную фетровую шляпу. Размахивая широченными рукавами, балахон просунулся в калитку, остановился возле мальчика.

«Поп!» — удивился Федя.

Священник, отдуваясь, поставил на землю чемодан, выпрямил спину. От этого стал выше и шире в плечах. Он достал из кармана голубой клетчатый платок, стал вытирать лицо.

Большой покатый лоб, широкий нос и зачесанные назад длинные, как конская грива, волосы, казалось, были знакомы Феде. Впрочем, он мог ошибиться. Такие волосы и нос у Николы-чудотворца, который висит на стене в бабушкиной спальне. «Но то — икона, а тут живой поп!» — рассуждал Федя.

Священник сложил платок, наклонился и неожиданно спросил:

— Где твои брови? Моль съела?

— Нечаянно спалил порохом, — сказал Федя.

— Угу! Стало быть, озорник? На том свете будешь гореть в геенне огненной!

Священник стал подыматься по ступенькам.

— Принеси мой чемодан! — приказал он Феде.

Когда Федя принес чемодан, бабушка говорила священнику:

— Приехали? А мы вас ждем!

Священник пропустил слова бабушки мимо ушей. Он повернулся в угол, к Николе-чудотворцу, стал читать молитву.

— На тя, господи, уповахом. Ныне и присно и во веки веков…

— Аминь! — закончила бабушка, целуя священнику руку.

Священник благословил бабушку:

— Во имя отца и сына и святого духа! Теперь, мамаша, позвольте вас облобызать.

Нет, Федя не ослышался. Поп назвал бабушку «мамаша».

У Феди задрожали колени. Он даже не мог себе представить, чтобы у священника и вдруг могла оказаться мать! Словно издалека он слышал голос бабушки:

— Феденька, дядя Петя приехал. Поцелуй ему ручку!

У Феденьки и так голова шла кругом, а после бабушкиных слов и вовсе завертелась колесом. Ему почудилось, будто он снова падает с дерева. Ничего не ответив и не замечая протянутой для поцелуя дядиной руки, Федя в смятении выбежал из комнаты.

В саду у него было укромное местечко. Он пошел туда. Федя не слыхал чьей-то вкрадчивой поступи. Он обернулся, когда перед ним внезапно выросла Юлька.

Федя вздрогнул: «Уже пронюхала. Теперь растреплется всем соседям».

— Чего тебе? — недобро спросил он.

— А так, — ответила Юлька. — Очень просто, проведать тебя пришла.

Она повела носиком, словно к чему-то принюхивалась и уставилась на Федю кошачьимим глазами.

— К вам поп приехал, — доложила она.

— Тебе какое дело? — сказал Федя. — Как тресну по башке!

Угроза на Юльку не произвела впечатления. Потоптавшись на месте, она ласково продолжала:

— Я знаю, зачем он приехал…

— Зачем?

— Мамка сказывала, он тебя крестил, да не докрестил, теперича докрещивать будет…

…Пять лет назад, когда Федя был маленький, но уже кое-что понимал, бабушка, по настоянию дяди, решила его тайно окрестить.

— Нехристями живут турки, арабы и другие язычники, — говорил дядя, — их господь заранее обрек на вечные мучения — кипеть в адском смоляном котле.

Бабушка очень боялась адского смоляного котла.

— И внучек мой будет кипеть? — спросила она.

— Обязательно!..

Все же крещение не состоялось. Мальчик был болен, лежал в больнице.

Сам Федя успел все забыть, но Юлька… На то она была и Юлька, чтобы растравлять старые раны.

— Я тебя не обманываю, — вкрадчиво продолжала она. — Поп тебя окрестит, как пить дать!

— Пусть только попробует, — сказал Федя.

— И пробовать нечего. Очень просто. Он тебя в купель окунать не будет. Уснешь, сонного покропит водицей — и готов, раб божий!

Переговорить Юльку было делом нелегким. Впрочем, этого не требовалось. Она так же внезапно исчезла, как и появилась.

Вечером, прежде чем войти в дом, Федя решил хорошенько все обследовать. Он подошел к дереву, с которого недавно свалился, вспомнил злопамятного бабушкиного бога. Минуту стоял в нерешительности, потом махнул рукой:

— На дворе темно, никто ничего не увидит!

Перехитрив таким образом бога, Федя вскарабкался на старую шелковицу и устроился на суке. Теперь он все видел как на ладони.

Бабушка и дядя сидели за самоваром. Здесь же стоял пузатый графинчик, в котором бабушка хранила настойку «от ревматизма».

Как-то, когда никого не было дома, Федя глотнул из графинчика и чуть не задохнулся. Лежа после этого на сундуке, он видел, как потолок стал крениться, потом все завертелось, закружилось. Феде казалось, что он летит в бездонную пропасть.

Теперь бабушка лечила от ревматизма дядю Петю.

— Кушайте, пожалуйста, — говорила она. — Это всякую немочь из нутря выгоняет.

Дядя выпил сразу две стопки, крякнул и стал закусывать вяленым рыбцом.

Все складывалось не так, как хотелось бы Феде: с дядей ничего страшного не происходило. Он пил и становился все веселее.

Бабушка тоже выпила и стала болтлива, как Юлька.

— Себе куплю швейную машинку, внуку — велосипед, а тебе, Петруша, — «волгу»!

— Угу! — кивнул Петруша. — Мне «волгу»!

От такой несправедливости даже ветка под Федей дрогнула:

«Ему Волгу, а мне велосипед, и не накажет ее за это бог?»

Бабушка налила из графина. Федя застыл в ожидании. Он был уверен, что после пятой стопки дядя непременно свалится со стула и умрет, а «волга» достанется ему, Феде.

Но дядя сидел за столом, как ни в чем не бывало. Он только немного отяжелел и размяк.

Вот он взял стопку, откашлялся и запел:

Забыв осторожность, Федя хотел усесться на дереве поудобнее, но в этот момент ветки зашумели, дядя повернул голову и увидел племянника.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Дядя молчал. Но Феде казалось, что губы у него шевелятся и просят бога, чтобы опять подломился сук. Федя не стал ждать этого, проворно соскользнул на землю.

— У-у… нехристь! — сердито сказал дядя. — Сгинь! Исчезни, аки дым!

Он захлопнул створки окна и задернул занавеску.

Бабушка всполошилась. Думая, что это случилось от неумеренного потребления настойки, она поспешно убрала графин со стола.

Занавес был задернут неплотно. Сквозь щель Федя продолжал свои наблюдения.

Он не слышал, о чем шел разговор, но, судя по всему, разговор был серьезный. Дядя горячо что-то доказывал и жестикулировал. Время от времени он наклонялся к старухе, что-то шептал на ухо. В конце концов ему удалось ее уговорить.

Потом Федя увидел (он не мог ошибиться: именно видел своими глазами), как бабушка достала из сундука облигацию и отдала дяде. Нижняя челюсть у него отвисла и дрожала. Казалось, она сейчас отвалится и шлепнется на пол, как кусок отсыревшей глины.

У Феди защемило сердце: не видать теперь ни машины, ни велосипеда!

…Спать Федя не мог. В голову лезла всякая чепуха. То ему чудилось, будто дядя укладывает чемодан, стараясь улизнуть незамеченным, то слышал похрустывание облигации, то будто дядя крадется к изголовью, хочет окрестить его сонного.

Мигает огонек лампадки, и Феде кажется, будто зажегся красный светофор.

Федя изо всех сил таращит глаза на соседнюю дверь и на угол печки, где висит на гвозде дядина шляпа.

Наконец он услыхал, как пропел петух, пропел чуть слышно, хриплым голосом.

Мимо дома прогнали на речку колхозное стадо.

Проснулся дядя и стал укладывать свой чемодан.

Через полчаса, напившись чаю, он зашагал с бабушкой к калитке.

Федя тоже вышел на крыльцо.

Возле ворот священник стал доставать из кармана клетчатый носовой платок и обронил какую-то бумажку. На нее никто не взглянул.

Если бы Федя был внимательнее, он бы увидел в подсолнухах Юльку.

Как только за священником закрылась калитка, Юлька была тут как тут. Она подняла с земли бумажку, зажала в кулаке.

Федя очутился рядом.

— Отдай. Это наше! — сказал он.

— Коли ваше, возьми, — неожиданно миролюбиво ответила Юлька и подала Феде бабушкину облигацию.

Вся злость, которая скопилась у Феди против Юльки, мгновенно испарилась. Юлька зло рассмеялась:

— Может, догонишь дядю, отдашь?

— Нет, — сердито крикнул Федя. — Не отдам!

— Крестил тебя поп? — глумливо спросила Юлька.

— Нет!

— Дай честное пионерское! — потребовала Юлька.

— Честное… пионерское!

Федя впервые видел Юлькино лицо так близко. Глаза у нее были не зеленые, а светло-голубые, с длиннющими огненно-рыжими ресницами. Ресницы дрогнули, Юлька тряхнула кудрями и доверительно сообщила:

— Я ведь тоже из-за тебя не спала. Думала, поп тебя окрестит сонного…