Подвиг, 1972 г., том 5

НОРМАН ЛЬЮИС И ЕГО КНИГИ

Норман Льюис является одним из представителей прогрессивной английской литературы, обличающей колониализм, выступающей в защиту народов, борющихся за свою свободу и независимость.

Во всех жанрах его произведений четко прослеживается линия разоблачения колониальной политики империализма. Писатель-гуманист выступает как романист, публицист, этнограф и антрополог.

Первое произведение Нормана Льюиса «Пески и море Аравии» было опубликовано в 1938 году. Вслед за ним, в 1949 году вышла документальная повесть «Самара», в которой автор описывает зверства французских карателей в послевоенном Алжире. Симпатии Нормана Льюиса целиком на стороне алжирцев, и читатель вместе с автором видят обреченность политики французских колонизаторов в Алжире.

Через год Норман Льюис заканчивает работу над книгой «В лабиринте», а в 1951 году появляется новое произведение — «Видимый дракон», в котором автор выступает историком и этнографом стран и народов Индокитая. В 1952 году читатели Европы знакомятся с «Золотой землей» — произведением о жизни народов Бирмы.

В 1953 году опубликован первый роман Нормана Льюиса «Одинокий странник». Действие романа развертывается в начале 50-х годов в Индокитае. На фоне личной трагедии управляющего английской факторией Крейна писатель показывает крах английской колониальной политики в Азии. Гротеск и ирония, используемые автором при изображении Крейна и американца Конфельта, способствуют проявлению уродливых черт англо-американских колонизаторов в Индокитае. Недостатком романа является некоторая схематичность в изображении вьетнамских коммунистов.

Выходом в свет книги «День лисицы» (1955 г.), в которой Норман Льюис с большим знанием дела показывает подоплеку социальных конфликтов в Испании, писатель создает ряд работ по этой стране. В остром социально-психологическом романе писателю удалось показать непримиримость испанского народа к фашистской диктатуре и его решимость вести борьбу против франкистского режима.

В 60-е годы писатель обращает внимание на Латинскую Америку. Книга «Вулканы над нами», разоблачающая политику американского империализма в странах Латинской Америки, написана после контрреволюционного переворота в Гватемале 1954 года и содержит документальные данные. Опираясь на документы, Норман Льюис показывает, что под ширмой цивилизации и прогресса, которые якобы несут в эти страны представители «Юнайтед стейтс фрут компании», скрывается жестокая эксплуатация местного населения. Представитель «кофейной» компании Элиот выведен в произведении любителем пропагандистской фразеологии, демагогом и сторонником западной цивилизации. С упоением он предается рассуждениям о том, какие блага принесла компания местному населению. На фоне этих побасенок читатель видит изнанку культурно-просветительской миссии Элиота: расправы над беззащитными индейцами, которые не воспринимают западные образцы культуры. И читатель проникается глубоким уважением к гордому и свободолюбивому народу маленькой «банановой страны», который ведет мужественную борьбу за свою свободу.

В 1959 году Норман Льюис в очерках «Под разными небесами» вновь возвращается в Испанию и Африку. Он собрал путевые заметки, обобщил их единой темой — жизнь простого народа, о быте и нравах которого он говорит с такой теплотой.

Книга «Зримая темнота» (1960 г.) разоблачает грязную войну; французских колонизаторов в Алжире. В рассказе английского инженера Лейверса читатель видит, что «патриотизм» французских колонизаторов и «гуманизм» американских империалистов служат прикрытием политики захвата природных богатств Алжира.

В 1964 году писатель выступает в жанре социально-исторического исследования с книгой «Почитаемое общество», в которой разоблачаются связи сицилийской мафии с международным империализмом и фашизмом. Автор раскрывает историю мафии и показывает борьбу сицилийцев против этой организации.

Вершиной творчества Нормана Льюиса считается повести «Охота в Лагартере», которая была опубликована в 1966 году. Читатель мог убедиться, как на фоне реальных событий борьбы кубинского народа за свою свободу и независимость писатель показывает трагедию английского журналиста Фейна, выполняющего особое задание американской разведывательной службы. Норман Льюис беспощадно разоблачает планы империалистов порабощения кубинского народа и подчеркивает бесперспективность политики неоколонизаторов в отношении Кубы и других стран Латинской Америки.

Творчество Нормана Льюиса привлекает внимание литературоведов и широкого круга читателей. С Норманом Льюисом мы знакомы по статьям о нем и его работам, опубликованным в литературных и общественно-политических журналах. Читателя «Подвига» первыми знакомятся с одним из наиболее значительных произведений этого писателя — «Охота в Лагартере» («Малая война по заказу» в оригинале).

После победы кубинской революции в январе 1959 года определенные круги в США начали готовить план «Операция Куба», который заключался в создании контрреволюционных групп внутри страны, в захвате плацдарма, который позволит ввести американские войска на Кубу и задушить кубинскую революцию. Во время разгрома в апреле 1961 года наемников в бухте Кочинос (Плайя Хирон) официальные документы разгромленной 2506-й бригады, документы, взятые на борту затонувших и поврежденных кораблей, перехваченные радиограммы переговоров командования американских войск со штабом бригады 2506-й показания пленных и т. д. неопровержимо разоблачают планы американских империалистов в отношении острова Свободы.

Уже в начале 1959 года американская печать, реакционная печать Кубы и Латинской Америки объявили поход против кубинской революции. В этих яростных нападках на Кубу реакционные журналисты пытались убедить мировое общественное мнение в том, что во имя лживого лозунга «Свобода и демократия» необходимо подготовить вторжение на Кубу. Внутри страны кампания лжи и клеветы против революции была предназначена для того, чтобы деморализовать кубинский народ и поднять дух отдельных групп буржуазии, которым удалось проникнуть в торговлю и гражданскую администрацию органов революционной власти.

В области внешней торговли американские империалисты и их пособники провели целый ряд экономических диверсий: например, введение квоты на продажу сахара, разрыв контрактов на поставки нефти, отказ перерабатывать советскую нефть, запрещение продавать сырье, машины и запасные части и даже запрет на ввоз медикаментов.

Наряду с этим ЦРУ начало развертывать на Кубе разведывательные сети, забрасывать на Кубу группы шпионов и диверсантов и организовывать контрреволюционные банды, которые действовали в горах Эскамброй, получая оружие, боеприпасы и снаряжение с самолетов, которые пролетали над Кубой.

Американская база Гуантанамо превратилась в очаг агрессии и провокаций против Кубинской Республики. С первых месяцев 1960 года на базе постепенно сосредоточиваются войска и корабли, возводятся оборонительные сооружения.

Что касается кубинских рабочих на базе Гуантанамо, то их увольняли, вызывали на допросы и под конвоем отправляли за ворота базы только за симпатии к кубинской революции.

Развернулась бешеная кампания лжи и клеветы против кубинской революции в Организации американских государств, которая по указке из Вашингтона стала проводить политику изоляции Кубы.

3 января 1961 года правительство США разрывает дипломатические отношения с Кубой, создавая тем самым политические условия признания в любой момент контрреволюционного правительства.

Вслед за этим дипломатическим актом со стороны правительства США все латиноамериканские страны (за исключением Мексики) порвали с Кубой дипломатические отношения.

Еще в марте 1960 года президент США Эйзенхауэр дал указание руководству ЦРУ о подготовке формирований из кубинских эмигрантов для нападения на Кубу.

Несколько позже первый секретарь американского посольства в Гватемале и руководитель американской разведки в Гватемале Роберт Кендэл Девис встретился с Роберто Алехосом, братом гватемальского посла в США, крупным землевладельцем и советником президента Мигеля Идигораса Фуэнтеса, и имел с ним беседу о базах подготовки кубинских эмигрантов в Гватемале для нападения на Кубу.

После встречи с Роберто Алехосом президент Идигорас дал указание о создании учебных центров на территории Гватемалы. Алехос предложил для этой цели свое поместье Эльветия площадью 20,2 квадратных километра. На землях поместья была создана база Тракс.

Кроме этого, Алехос предложил использовать в качестве полигона плантацию сахарного тростника Сан-Хосе-де-Буэнависта, между городами Реталюлеу и Гватемала.

Несколько позже по указанию президента Сомосы на территории Никарагуа отроится авиабаза Хени Велли в Кабесас.

В июле строится посадочная площадка в Раталюлеу для приема самолетов С-46, С-64 и В-26, которые должны были использоваться против Кубы. Эта посадочная площадка была построена американской фирмой «Томпсон Корнуэл» — в августе 1960 года. Стоимость строительства составила 1200 тысяч долларов.

Подготовкой агрессии против Кубы непосредственно занимались руководитель ЦРУ Ален Даллес и его заместитель Ричарда Мерсин Бисселл.

ЦРУ провело работу по объединению разрозненных контрреволюционных организаций и создало Революционный демократический фронт под руководством Кубинского революционного совета в составе Миро Кардона, Тони де-Варона, Антонио Массо, Мануэля Рая, Хуста Каррильо и Карлоса Эвия. Работу по объединению контрреволюционеров проводил Франк Бендер, который считался представителем ЦРУ в контрреволюционной организации.

Началась вербовка наемников. Основные вербовочные пункты располагались в городах: Нью-Йорк, Майами, а также в Панаме, Гватемале и Венесуэле. Кубинских эмигрантов приглашали в вербовочные пункты и предлагали 225 долларов, а также надбавки в размере 50 процентов на первого сына и по 25 процентов на остальных членов семьи за участие в агрессии против кубинской революции.

Наемников самолетом перебрасывали с авиабазы Оналока в Гватемалу или на остров Узеппан, где они проходили всевозможные проверки и тесты с использованием детектора лжи. 26 наемников изучали на острове Узеппан радиосвязь, а все остальные 22 июня были переброшены в форт Гулик (зона Панамского канала) для прохождения восьминедельного курса партизанской войны. В этой группе также проходили подготовку братья Хосе и Роберто Перес Сан-Роман, Хосе Барона, Уго Суэйро, которые были назначены командирами подразделений. 22 августа эта группа была переброшена на базу Траке в Гватемалу, где уже. находились 160 наемников.

В ноябре 1960 года прогрессивные элементы гватемальской армии под руководством Цесара Леона, Турспоса Лимы и Иона Сосы восстали против президента Идигораса и захватили порт Барриос. Идигорас по разрешению американцев использовал кубинских наемников в составе 100 человек под командованием Хосе Переса Сан-Романа.

После этого в конце ноября начинает формироваться бригада 2506-я, названная по номеру в честь кубинского наемника, который во время учений на базе Тракс упал в пропасть.

В марте 1961 года на базу Тракс прибыл наемник Висенте Леон, назначенный начальником разведки, с группой в составе 53 человек. К этой группе позже присоединились еще 9 наемников. Личный состав группы был специально отобран для выполнения задачи под наименованием «Операция 40», которая заключалась в уничтожении руководителей кубинской революции, захвате архивов службы безопасности, банков и других учреждений. После установления «нового порядка» группа «Операция 40» должна была преобразоваться в разведывательную службу.

Авиация наемников имела 16 бомбардировщиков В-26 и несколько самолетов «Каталина», а также несколько транспортных самолетов С-46 и С-54. В составе авиации наемников проходили подготовку 150 человек, включая летчиков, авиамехаников и радистов.

В целях дезинформации подразделение наемников получило наименование «бригада», хотя оно было немного больше батальона. Всего бригада 2506-я имела: 1500 человек, 5 танков М-41, 10 бронетранспортеров с пулеметами 12,7-мм, 4 миномета 106,7-мм, 15 минометов 81-мм, 8 безоткатных орудия 75-мм, 15 безоткатных орудия 57-мм, 3 пулемета 12,7-мм, большое количество гранатометов 88,9-мм, пулеметов 7,62-мм, винтовок М-1 и автоматов М-3, а также радиостанций PRC-10 и телефонных аппаратов.

Для высадки бригады 2506-й американское командование выбрало несколько районов на южном побережье Кубы. В числе районов предполагаемой высадки указывались Тринидад и Сапата в провинции Лас-Вильяс, а также остров Пинас, план высадки на который позже был отклонен из-за большого количества войск на острове и сильных оборонительных сооружений. Был также отклонен план высадки в районе Тринидад, несмотря на порт Касильда и непосредственную близость к горам Эскамбрай, где действовали банды, организованные ЦРУ. Таким образом, в качестве предполагаемого района высадки остались болота Сапата. После выбора места высадки разрабатывается план «Операции Плутон». Замысел «Операции Плутон» был рассмотрен и утвержден комитетом начальников штабов США.

В «Операции Плутон» делалась ставка на выступление контрреволюционеров внутри страны. Так, 13 марта 1961 года на северной побережье провинции Гавана был высажен отряд в составе Рафаэля Диаса Ансона, Умберто Сори Марина и других руководителей контрреволюционных организаций, которые раньше были вывезены в США, где прошли специальную подготовку по организации контрреволюционных выступлений с задачей начать волну убийств из-за угла, актов саботажа. Группа доставила большие запасы боеприпасов, оружия, взрывчатых веществ. Первым шагом этой группы на Кубе было установление связей с руководителями контрреволюционного подполья. В середине марта 1961 года было проведено совещание главарей контрреволюционных банд. На этом совещании было объявлено о назначении Рафаэля Диаса Ансона главным руководителем Революционного демократического фронта и о назначении Умберто Сори Марина военным руководителем указанного фронта. На совещании были приняты решения об объединении контрреволюционных групп в одну организацию. Бывший руководитель Революционного демократического фронта Бове Кастильо работал во указанию ЦРУ над планом провокационного нападения на базу Гуантанамо.

Почти все участники этого совещания были арестованы, а планы, карты и схемы попали в руки кубинской службы безопасности. Военный план ЦРУ заключался в покушениях на руководителей кубинской революции, взрывах складов, магазинов, промышленных предприятий, мостов и т. д. Выполнение плана должно было начаться 24 марта с нарастающим числом актов по мере приближения сроков высадки десанта на Кубе.

За несколько дней до высадки бригады 2506-й агент ЦРУ прибыл на Кубу с канадским паспортом, встретился с предателем Дуанеем Пересом Аламо, который в то время был капитаном кубинской армии и военным руководителем контрреволюционных сил в провинции Камагуэй, и имел с ним беседу о вооруженном выступлении в этой провинции, которое должно было состояться по условному сигналу. ЦРУ считало, что с 24 марта на Кубе будет создаваться благоприятная для высадки десанта обстановка. Но действия кубинской службы безопасности предотвратили выступления контрреволюционных банд и многие акты саботажа. Однако ЦРУ не знало об изменении в расстановке внутренних сил и отдало приказ о начале второго этапа «Операции Плутон», который заключался в проведении серии воздушных налетов на кубинские аэродромы и высадке десанта в составе 160 наемников на южном побережье провинции Орьенте в 50–60 километрах от базы Гуантанамо. Эта высадка и действия авиации должны были отвлечь внимание от истинного района высадки основных сил бригады 2506-й.

Однако планы ЦРУ были сорваны. Бомбардировщики наемников наносили удары по пустым аэродромам, так как все боевые самолеты были рассредоточены в стороне от авиабаз и после налетов авиации наемников были готовы к выполнению боевых задач. Десантные отряды наемников, которые должны были высаживаться 15 или 16 апреля, не нашли места высадки 15 апреля, а 16 апреля обнаружили в районе высадки подразделения революционных вооруженных сил. Высадка этих отрядов должна была проводиться в районе Касильди при поддержке американских кораблей только 19 апреля. Намеченная высадка десанта была отменена президентом США, так как в это время вопросу заключался в спасении остатков бригады 2506-й, а не о высадке нового десанта.

15 апреля ЦРУ подготовило пропагандистский трюк, который, по мнению составителей плана «Операции Плутон», был рассчитан на мировое общественное мнение. По плану ЦРУ бомбардировщик В-26 с летчиком, переодетым в форму кубинских ВВС, должен был прибыть из Кабесас (Никарагуа) в Майами, где его ожидали представители эмиграционных властей штата Флорида, которые подготовили сцену допроса летчика «кубинских ВВС». На допросе «перебежчик» должен был показать, что его самолет с двумя другими самолетами бомбардировали три кубинские авиабазы.

Однако эта тщательно подготовленная провокация была сорвана, так как наряду с тремя самолетами с летчиками «перебежчиками» оказались два поврежденных огнем ПВО Кубы бомбардировщика В-26, которые совершили вынужденные посадки на аэродромах. Летчики этих самолетов также рассказали, что они перебежчики и что они участвовали в бомбардировке кубинских баз. Таким образом, появление сообщения о пяти перебежчиках серьезно осложнило дело, и президент США Кеннеди запретил налеты, назначенные на 17 апреля.

Кроме того, американские корабли, среди которых отмечался эсминец ДД-844 «Перри», проводили учения у северного побережья острова Пинар-дель-Рио. Указанные корабли находились на расстоянии в 12 километров от берега в течение 16–18 апреля, и катера с кораблей имитировали высадку десанта в районе Баракоа, а 15 апреля ночью осуществляли взрывы, пуск дымовых и осветительных ракет в районах Кабаньяс и Онда.

13 и 14 апреля корабли с наемниками вышли в море из порта Кабесас и отправились равными маршрутами с тем, чтобы в Д-1 собраться в районе Z, в 70 километрах от южного побережья провинции Лас-Вильяс.

Высадке десанта в районе Хирон оказали упорное сопротивление подразделения кубинского батальона 339-го, которые находились в районе предполагаемой высадки.

Бригада 2506-я должна была высадиться в трех пунктах: Плайя Ларга, Плайя Хирон и Калета Редоида, которые в американских планах условно назывались «Красный берег», «Голубой берег» и «Зеленый берег». Высадка десанта началась в 1 час 30 минут 17 апреля 1961 года. Действия кубинской авиация были такими успешными, что 17 апреля считается днем авиации кубинских революционных вооруженных сил.

Успешные действия частей регулярной армия и отрядов милиции привели к разгрому бригады 2506-й, в результате которого было захвачено в плен 1197 наемников.

Таким образом, были сорваны планы американских империалистов удушить кубинскую революцию. Плайя Хирон остается символом первого крупного поражения американского империализма в Латинской Америке.

1

Точно в восемь часов сигнальная ракета взвилась в небо, оставив след, и бесшумно взорвалась вдали каскадом медленно гаснущих искр.

— Ну, — сказал Верона, — я думаю, что это начало.

Пик и Верона стояли в лодке, за ними у румпеля на корточках сидел кубинец. Ночь поглощала бронзовый закат, и по фосфоресцирующему океану побежала дорожка от восходившей на небосклон луны. В нескольких ярдах от них, уткнувшись друг в друга, стояли, слившись в одном силуэте, три баркаса. В ночном воздухе четко различались запахи: холодный морской запах гниющих ракушек, гуано и характерный запах металла и нефти. Из баркасов люди пересаживались в надувные лодки.

Впервые в жизни Пик выполнял задание, которое вроде проходило без помех. Операция была спланирована лично мистером Берри, заместителем директора специальных операций ЦРУ, известного среди рядовых сотрудников под именем Филипп. Пик относился к операции равнодушно, так как знал Берри, который любил замыслы с размахом, а этого не было в операции.

Надувные лодки в лунном смысле, серебрившем поверхность океана, двигаясь кильватерным строем к берегу. Кубинский берег лежал приблизительно в миле от них, как туманно-темный слой между небом и океаном. Пик был поражен бесшумной работой лодочных моторов. След выхлопных газов ложился за ними, словно вата, на поверхности воды. Кто-тол на берегу спугнул гнездящихся птиц, и их было слышно в прибрежных зарослях. Птичий гомон только подчеркивал тишину ночи. Пик жестом приказал кубинцу заводить мотор, и они осторожно последовали за лодками курсом на косу, наблюдая за темнеющим вдали берегом. Далеко к западу розовые сполохи на небе обозначали город — очевидно, Матансас. Лодки уже были далеко. Пик не мог определить их местонахождение, они сливались с приливной волной. Шум их моторов поглощался рокотом прибоя, шелестом гальки.

— Сколько нам придется ждать?

— Пять минут.

— Я уже не в силах ждать, — сказал Верона.

— Через пять минут они будут на берегу, и мы все можем отправиться спать.

— У тебя есть что-нибудь с собой?

Пик вынул плоскую бутылку с виски и протянул её Вероне, напряженно всматриваясь в даль, в мерцающую пустоту. Сколько миль кубинского берега просматривается отсюда? Наверняка десять. И насколько пустынно-безлюдным должен быть этот район? На аэрофотоснимках можно было видеть только несколько хижин среди болот с мангровыми зарослями. Зажигают ли люди здесь хотя бы огни?

— Ты слышал что-нибудь?

— Нет.

— Я что-то услышал.

— Птицы на острове, — ответил Пик.

— Я слышал что-то вроде выстрела. Это, должно быть, был выстрел.

— Где?

— Вон там.

Они оба вслушались в тишину. Пик напряг зрение, вглядываясь в иллюзорное сочетание красок берега, океана, неба и лунного света, напоминающего искусственный снег в теплой ночи.

— Это могли быть охотники за крокодилами в болотах, — сказал Верона, — на них охотятся ночью. Ночь лучшее время для охоты на крокодилов. Ночью они выходят на берег. За хорошую кожу сейчас можно получить сто долларов.

— Очевидно, это охотники.

— В такую ночь выстрел можно услышать за три-четыре мили. Над водой хорошо слышно.

— Это выстрел охотника, — сказал Пик.

Вдруг весь берег вспыхнул огнями прожекторов.

— Боже мой, — запричитал Верона. — Боже мой.

Прожекторы перестали ощупывать поверхность моря, быстро сойдясь в одной точке, и только один все еще блуждал где-то вдали, но и он присоединился к остальным.

— Боже мой, боже мой! — сказал Верона.

Сейчас, как и следовало ожидать, весь берег замерцал вспышками выстрелов. Пулеметные очереди полоснули по воде. Звуки выстрелов чередовались, как показалось Пику, с тишиной. «Экономят боеприпасы, — подумал он. — Они ведут только прицельный огонь». Трассирующие пули прорезали темноту ночи, сошлись на пересечении лучей прожектора и растворились во мраке.

Белый, в туманной оправе глаз покачнулся и наполнил весь мир ослепительным светом. Пик подал знак кубинцу заводить мотор, и в это время лодку бросило вперед, затем резко развернуло, сбив с ног Пика и Верону. Падая, Пик ударился и почувствовал боль в локте. Неповрежденной рукой он схватился за планшир и встал на колени. Они чертовски медленно двигались вперед в сверкающей зыби океана, словно в ярко освещенном тоннеле, которому не было конца. Он обернулся назад, и ослепительный свет ударил по глазам, затем снова вперед в тоннель света, где вдали маячил силуэт баркаса. Позади сквозь стрекотание двигателя с новой силой послышались выстрелы.

Сдвоенные молотки стучали и стучали где-то по крыше в небе. Что-то заскрежетало. И что-то, напоминающее яркий верхний плавник, мгновенно раскрылось на поверхности, закрылось, снова раскрылось, приближаясь все ближе и ближе к ним. «Орудийный огонь», — догадался Пик. Он подумал о том, сможет ли плыть со сломанной рукой. Он вспомнил об акулах.

Лодку снова рвануло, и он упал на дно. Со стоном поднялся на ноги. Боль в локте давала о себе знать. Они изменили направление, но лучи прожекторов безошибочно следовали за ними. Теперь ужо слева от них встала тень острова, словно темная стена. Луч прожектора высветил море рядом с лодкой, ушел в сторону, бросил их в темноту. Кубинец заглушил мотор. Они подошли вплотную к баркасу, где их ждали люди.

— Их расстреляли в упор, — сказал Пик, крепко сжимая локоть, когда его втаскивали на баркас. Он старался, чтобы в его голосе звучал ужас, которого от него ждали. Но голос прозвучал фальшиво, и Пик замолчал. Он был плохим актером. Внизу, в лодке, Верона бился в истерике.

Причитания Вероны послужили началом общей историки, особенно среди пуэрториканцев, которые заныли, как профессиональные плакальщики. Пик наблюдал за ними о любопытством, но спокойно. Он не верил и искренность горя. Помимо этого, его практически больше ничего не трогало, и он был лишен чувства сострадания. «Смотреть на вещи трезво» было его его девизом.

Лейтенант, под командой которого находились баркасы пожаловался на случай, граничащий с мятежом. Один из диверсантов потребовал, чтобы ему разрешили отправиться на берег самостоятельно на одном из баркасов, чтобы самому расправиться с кубинской армией. И этот герой действительно хотел отправиться на остров. Пик расценивал такие действия, как желание нацарапать свое имя на стене в сортире.

У него за спиной Верона, приглушенно плача, спросил:

— Ты собираешься оставить этих бедных парней здесь, чтобы их расстреляли, словно собак?

— Уже поздно. Все кончено. Уже ничего не сделаешь.

Раздавшийся отдаленный свист, а за ним звук, словно кто-то быстро вел палкой по гофрированному металлическому забору, и снова тишина вызвали новый приступ истерии на баркасе.

— Поздно, — сказал Пик, — все кончено.

— Я поплыву, говорю тебе, разреши мне их подобрать.

— Нет, если только ты не хочешь добраться до них вплавь. Баркас стоит правительству две тысячи долларов. Все в порядке, — обратился Пик к лейтенанту, — можно отправляться.

— Мы идем обратно в Кейз?

— Нет, сразу домой. Мы больше сюда не вернемся.

Через два дня Пика вызвали к шефу, который прибыл в Майами для проведения операции и остановился в мотеле «Семи-ноль». Мистер Берри полагался целиком на Пика, которого он считал надежным. Это слово имело для мистера Берри особое значение.

Было довольно странно, что Берри, который ухитрялся обычно выглядеть подавленным, на этот раз выглядел менее печальным, чем обычно. Пик даже сказал бы, что шеф делает все возможное, чтобы скрыть нечто вроде возбуждения. Берри напоминал Пику птицу и одновременно с этим упрямое, непроницаемое животное, может быть, броненосца.

— Ну, — сказал Берри, — кажется, мы снова напортачили. — И он криво улыбнулся.

— И на этот раз, я думаю, сэр, что по-крупному.

— Ты сделал все, что мог, все, что мог на этот раз. Ну а как рука?

— Пустяк. Небольшая царапина. Она уже меня не беспокоит

— Весь замысел был неверным от начала до конца. Все, что мы делаем, так это бьем лбом все о ту же каменную стену, к каждый раз все сильнее.

— Я был против этой операции с самого начала, — сказал Пик.

— Нет, действительно ты не скрывал это. Твоя точка зрения совпадает с моей. Подход к решению вопроса был неправильным,

— Насколько я понимаю, беда заключается в том, что мы довольствовались работой втемную. Мы целиком полагаемся на устаревшую информацию, полученную от гусанос. Мы не знаем о сегодняшнем положении в стране.

— К сожалению, ничего нового мы оттуда не можем получить, — сказал Берри. — Мы высаживаем на Кубу людей я надежде, что кубинцы тысячами будут переходить на нашу сторону. Но что происходит в действительности? Почему за нашими людьми охотятся, как за дикими животными, до тех пор, пока от голода они не сдаются на милость победителя? И что происходит с ними потом?

— Я думаю, — сказал Берри, — что ты абсолютно прав. Мы лишены жизненно важной информации. В этом-то и причина наших неудач. Мы расходуем агентов быстрее, чем вербуем. Я только что прочитал обескураживающее донесение. Два года назад, после того как мы внедрили агента, можно было рассчитывать, что он будет работать в среднем три месяца. Шесть месяцев назад такой агент существовал десять дней. А сейчас сколько времени, по-твоему, может продержаться агент? Двадцать четыре часа? Твои предположения верны, как и мои. Мы просто не знаем. Сегодня у нас нет ни одного работающего агента. На Кубе мы лишились в общей сложности 122 наших людей.

— Давай разберемся в этом. Мы имеем дело с новым в организации службы безопасности. Наши самолеты каждый день летают над островом. Летчики предполагают, что они в состоянии обнаружить с высоты пяти тысяч футов бильярдный шар. А что нам говорят аэрофотоснимки? Ничего. Мы имеем дело с мастерами маскировки.

— Что мы собираемся в этом случае предпринять? — спросил Пик,

— Я рад, что могу, по крайней мере, сообщить тебе добрые новости. Наконец нашему департаменту развяжут руки.

— Что это значит?

— Это значит, что нам будет дано право решать проблему так, как мы хотим. И без какого-либо вмешательства. — Кривая улыбка Берри сошла с его лица.

Пик задумался над тем, что же привело к провалу операцию. Не был ли проведен в жизнь вариант, по которому Берри, выглядевший сейчас таким самодовольным, передал детали операции через агента-двойника кубинцам, так как Пик знал, что шеф лжет, говоря об отсутствии на Кубе действующих агентов. Он встречал человека, которого несколько раз забрасывали в Гавану. ЦРУ могло иногда вступить в сговор с министерством юстиции, чтобы нужного человека не сажали за решетку, а передавали для использования управлению. Пик вспомнил одного парня неприятной внешности, с язвами на ладонях, который что-то сделал с ребенком, а потом был шантажирован и завербован. Он также видел дело одного человеке который мог быть использован в случае необходимости как агент-двойник. Профессионально безразличный к вопросам морали и имеющий иммунитет к неприязни и привязанности, Пик почувствовал, что с трудом переносит Берри.

— На этот раз, — сказал Берри, — мы будем действовать иначе.

— Массированное вторжение?

— Пять тысяч человек с надлежащей поддержкой с моря в прикрытием с воздуха, — голос Берри стал сиплым от волнения. Он всегда мечтал стать генералом, мечтал снять трубку телефона и отдать приказ, который изменил бы ход истории. Впервые в жизни он мог стать им и был взволнован.

— Какое прикрытие с воздуха? — спросил Пик. — Реактивная авиация?

— Да, почти наверняка реактивная. Они сейчас обрабатывают президента в Вашингтоне, чтобы получить его согласие. В противном случае это будут «Тандерболты» и Б-26.

Пик позволял себе в последний раз скептически улыбнуться и заметил:

— Рухлядь.

Жесткие, угрожающие складки легли у рта Берри.

— Может быть, но они сделали свое дело в Гватемале. Сегодня же мы будем иметь их в десять раз больше. Будем имел столько, сколько захотим.

— Но будут ли они настаивать на этом в Государственна департаменте, — пробормотал Пик, — осмелятся ли?

— О, я думаю, что да. Вопрос уже практически решен. Неясно лишь одно. Где мы будем высаживаться?

— Имеет ли это значение, если будут высажены пять тысяч человек при поддержке авиации?

— Это не имеет значения для меня, Пик. Не считай меня чиновником из Пентагона. Я не верю в слова «естественные потерн». Я не собираюсь бросить на произвол судьбы ни одно человека. Взгляни на карту.

Берри развернул карту Кубы и пригласил Пика к столу. Пик подошел к столу и стал рассматривать карту через плечо шефа.

— Что бы ты сказал? — спросил Всрри.

— Где бы высадиться на острове? Почти на любом участке северного побережья. Мы имеем семьсот миль отличного берега для высадки. Идеально высадиться милях в шестидесяти от Гаваны, двадцати, если можно. И быстро закончить дело. Я бы ударил по Санта-Крус или Кабаньяс. Где-нибудь в атом районе.

— Точно так же говорят и они, — заметил Берри, и Пик почувствовал, что сказал так, как этого хотел шеф. — Точно так же говорят и они, — повторил Берри, — и ошибаются. Ошибся и ты.

— В последнем я уверен, — сказал Пик. — Я не претендую на титул стратега. В этих вопросах я полный профан.

— Никто от тебя не требует быть стратегом. Твоя точка зрения была бы правильной, если бы ты располагал фактами. Но у тебя нет возможности их знать. Не так ли?

— Это действительно так.

— Что мы можем сделать? Использовать фактор внезапности и неожиданности. Противник ждет нас с севера. Мы же, естественно, ударим по нему с юга.

— Почему вы думаете, что они ждут нападения с севера?

— Воздушная разведка. Высадка должна быть произведена на южном берегу, в таком месте, о котором они не предполагают. Например, вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту.

— Лагартера, — сказал Берри, — что означает «крокодилово болото». То, о чем я говорил. Несколько сот квадратных миль вонючего болота. Его не будут оборонять.

— Это дает возможность предположить, что там нельзя будет также и наступать, — Пик возразил почти что про себя, но Берри услышал.

— Традиционно, нет. Но мы же не думаем о традиционном пентагоновском решении. Не так ли? Там должна быть дорога, выходящая к автостраде. Все, что мы должны сделать, так это создать плацдарм и захватить оба конца дороги. Мы не подергаемся контратаке, так как они не смогут атаковать нас через болото. Как только мы проложим посадочную площадку и получим прикрытие с воздуха, наши бронесилы двинутся по дороге, перерезав страну пополам за двенадцать часов. — Он замолчал, ожидая одобрения со стороны Пика.

И Пик в восхищения закивал головой.

— А теперь спроси меня, в чем загвоздка? — потребовал Берри.

— А что, она должна быть?

— Да.

— Я уверен, что вы изучили всесторонне вопрос, — сказал Пик.

— Спасибо. Это, конечно, так, но том не менее сучок-то есть. Обычный. Отсутствие свежей информации.

— О болоте? — спросил Пик.

— Это может показаться странным, но именно о болоте. За последние месяцы, когда мы обратили внимание на этот район, здесь происходит что-то непонятное. Прямо у побережья создана сеть дорог. Зачем? Конечно, этому можно найти абсолютно понятное объяснение. Например, они хотят развивать рыболовство на этом участке побережья. Я должен сказать, что этом районе не обнаружено заметных признаков оборонительных сооружений.

— Конечно, дороги — это то, что необходимо, с нашей точки зрения, — заметил Пик.

— Эти дороги — дар божий, если там поблизости нет за маскированных батарей. Меня смущает одна вещь. Видишь озеро? За последние два месяца ряд странных сооружений появился как раз на самой его середине. Мы сделали тысячу фотоснимков, но они ничего нам не говорят. Взгляни-ка на них.

Он подал Пику несколько скрученных глянцевых фотоснимков. Тот сделал вид, что изучает их. Фотоснимки ему ничего не говорили. Что-либо туманно-техническое или «научное» вызывало у него небольшое, но неприятное чувство комплекса неполноценности. Пик считал себя в принципе художником.

— Каждый так называемый эксперт в ЦРУ изучал их, не нашлось ни одного, кто смог обоснованно объяснить их на значение. Они напоминают свайные постройки на Борнео. Мы даже консультировались с антропологом из Национального музея. По его мнению, они идентичны постройкам на иллюстрациях книги одного исследователя, который жил среди индейце Флориды сто лет назад. Я полагаю, что антрополог не в своем уме. Тысячи шансов против одного, что в них нет ничего угрожающего, но мы не можем начать операцию прежде, чем узнаем, что там происходит.

— Это означает поехать и посмотреть, — заметил Пик.

— Взглянуть на постройки и новые дороги на побережье. Это я и хотел сказать. Нам нужен надежный человек.

— Как мы зашлем его?

— Конечно, не старым методом. Мы постараемся найти новый путь. Мы не можем больше высаживать десант. Это следует признать. А что, если получить приглашение посетить Кубу? — сказал Берри.

— Это что-то новое, — заметил Ник. Он думал о том, какую еще фантастически безумную идею Берри предложит ему.

— Кубинцы приглашают в страну сторонников мира, профсоюзных деятелей, даже танцоров.

— Да, но красных, — возразил Пик.

— Нам нужно найти такого. Есть журналист из канадской газеты. Но с ним бесполезно говорить об этом. Мы пытались. Наша задача — найти такого человека, которому они поверят и в то же время мы должны его хорошо знать. Кого-либо из коммунистического мира, согласного сотрудничать с нами. Вопрос в том, существует ли такой человек?

— Сколько мы будем платить? — спросил Пик.

— Максимально.

— Он существует.

— Когда у меня родилась эта идея, я подумал о тебе, — сказал Берри.

— Я сделаю, что смогу.

— Используй все свои европейские связи. Я знаю, что если кто-нибудь может найти нужного человека для этого дела, так это ты.

— Это вопрос времени. Я найду кандидата.

— Брось все свои дела. Это важнее всего.

— И убедить его, — добавил Пик.

— Предлагай ему что хочешь. Я даю тебе право.

— Как скоро он вам нужен?

— Ты знаешь, что времени мало.

— Это займет месяц.

— Хорошо. Один месяц. Найди человека. Это все, что я прошу. Только найди его.

2

Чарльз Фейн не встречался с Лоуренсом Пиком двадцать лет.

Сейчас этот псевдоамериканец для Фейна ничего не значил. Он смотрел на него без злобы, хотя их первое знакомство состоялось при довольно неприятных обстоятельствах.

— Возьмем быка за рога, — начал Пик. — Я хотел бы знать: согласишься ли ты за приличную плату выполнить одну работу?

— Работаешь на старую фирму?

— На старую фирму? Что-то в этом роде.

— Если это связано с разведкой, то скажу прямо, что у меня нет ни желания, ни опыта.

— Опыт здесь не нужен,

— Тогда расскажи подробное.

— Ты должен получить приглашение в одну страну в качестве почетного гостя. Там тебе придется смотреть в оба глаза, а когда вернешься — рассказать обо всем, что видел. Только и всего. Оплата будет довольно высокая.

Подошел официант к их столику.

— Простите за беспокойство. Входной билет стоит десять шиллингов и шесть пенсов. Шоу начнется несколько позже, но девочки будут на сцене через несколько минут. Могу ли я вам предложить чего-нибудь выпить?

Пик заказал два виски по шесть шиллингов и шесть пенсов и попросил молодого человека не спешить.

— Мы вас не будем беспокоить, — сказал кельнер. — Девочки выступают в двух-трех местах, и представление не затянется.

Вначале они были одни в подвальном помещении с сырыми зелеными стенами и красным потолком. Вошли два человека в светлых, хорошо отглаженных костюмах. Вошли и сели отдельно. Фейн был уверен, что они из Родезии.

— Почему выбор пал на меня? — спросил Фейн. — Чем я могу быть полезен?

— У тебя хорошие, в своем роде уникальные данные. Ты признан как левый писатель, в то время как я знаю, что ты далек от левых.

— Я понял.

— С твоей репутацией будет нетрудно получить приглашение в эту страну. Можно было бы найти довольно много людей, которые лучше, чем ты, подходили бы на эту роль. Но никто не обладает таким бесценным качеством. Это дает тебе право просить все, что ты хочешь. Я откровенен, как и должно быть между старыми друзьями.

Фейн был не только удивлен, но и взволнован. Пик определенно был для него загадкой. Он внезапно появился в Италии в 1944 году, выдавая себя за фронтовика, напичканный жаргоном и всем, что можно было получить в результате интенсивного натаскивания на курсах. Его выдавало незнание некоторых деталей, безусловно известных любому фронтовику. Вскоре Фейн, собрав мозаику фактов, касающихся Пика, понял, что тот собирает информацию по его прежней фашистской деятельности. «Но зачем?» — спрашивал себя Фейн. Во всяком случае, оргвыводов сделано не было, и он продолжал оставаться в разведке.

— Я растерял связи, — сказал Фейн, — все, что я мог получить в разведке, едва ли может пригодиться тебе. Я все забыл. В течение последних двадцати лет я был журналистом-поденщиком.

— И писателем, — добавил Пик. — Насколько мне известно, в Фольк уид Вельт, Чисттельник и Венгерском книжном издательстве мировой литературы вышло немало твоих книг. Ты должен был сколотить приличное состояние за эти годы.

— В неконвертируемой валюте.

— Как тебе пришло в голову писать такие книги?

— Чисто случайно. Я редактировал каирскую газету, выходящую на английском языке, во время суэцкого кризиса. И мне показалось, что можно написать книгу, смотря на вещи с новой точки зрения, с учетом спроса.

— Я читал ее.

— Это был единственный способ опубликовать книгу. Грандиозное упражнение в притворстве. В Англии было продано шестьсот экземпляров и один миллион в странах за «железным занавесом».

Пик поганенько засмеялся дребезжащим носовым смехом. Смех Пика всегда раздражал Фейна.

— Чудесно, потрясающе, великолепно! Фейн, опасный фашист, чуть было не назначенный в спецотдел разведки, сейчас выступает в роли борца за свободу для угнетенных народов. Кстати, что мы беспокоимся? С точки зрения наших друзей, ты человек, который имеет сотню заранее подготовленных алиби. Между прочим, ты все еще фашист?

— Скажи мне, что ты имеешь в виду, говоря «фашист», и я отвечу тебе.

— Я имею в виду твои высказывания о том, что войну следует окончить, когда Германия вторглась в Россию. Ты придерживаешься этих взглядов и сейчас?

— Безусловно, и я полагаю, что ты их тоже разделяешь. Я должен думать, как думает любой интеллигент. Европа, мы знаем, была бы спасена.

— Знаешь ли ты, что я разрабатывал тебя в службе безопасности? — сказал Пик.

— Это было ясно как дважды два.

— Я представил донесение в выгодном для тебя свете. У тебя были оригинальные идеи, и ты их не скрывал, но я не видел в том угрозы для безопасности.

— Я тебе благодарен за это.

Официант подошел, неся на подносе два стакана с виски. Пик расплатился с ним, вынув банкнот из портмоне крокодиловой кожи. Погладив портмоне, сунул его в карман.

Старуха с лицом, покрытым румянами, как маской, вскарабкалась на эстраду, плюхнулась на стул у пианино и забарабанила по клавишам. Три полнотелые дамы в униформе школы бурлеска вышли на эстраду. Зал стал наполняться мужчинами со спокойными набожными лицами. Они занимали места тихо, как перед причастием. Фейна неприятно отвлекала обстановка, а Пик был спокоен и сосредоточен.

— Я хотел бы, чтобы во внимание было принято мое материальное положение. На какой срок я буду оторван от работы?

— Недель на шесть. Может быть, два месяца. В стране тебе придется находиться около месяца, но некоторое время займет подготовка к выезду.

— Я заказал обзоры по книгам для различных газет. Может быть, мне удастся уговорить их предоставить краткосрочный неоплаченный отпуск.

— Твое материальное положение будет принято во внимания. Наши друзья, безусловно, не заинтересованы в том, чтобы твои финансовые дела страдали. Я полагаю, что тебе будут платим тысячу фунтов в неделю. Этого будет вполне достаточно, чтобы существовать безбедно, пока не подыщешь себе работу.

— Это уйма денег, — признался Фейн.

— Ты имеешь право на эту сумму.

— В чем будет заключаться моя работа?

— Как я сказал, ты посетишь по приглашению одну страну. Ты будешь жить в лучшем отеле, тебе покажут все, что тебя интересует. Ты будешь почетным гостем как известный, по их мнению, литератор. Ты должен будешь рассказать обо всем что там видел, по возвращении.

— Оборонительные сооружения и так далее?

— Отчасти.

— Насколько я понимаю, мне не придется связываться с кем-либо, не надо будет знать пароли, код и прочую ерунду?

— Безусловно. Ты не будешь рисковать. Ты знаешь, так же как и я, что такую работу журналисты выполняют всегда.

— Я хотел бы быть абсолютно уверенным.

— Разве ты не был в команде сто первой, которая занималась похищением генерала Бартолини? Ты же добровольно принимал участие в этой операции.

— То была Швейцария.

— Мне всегда было свойственно любопытство. Укол делал ты.

— Нет, фельдшер.

— Операция была проведена образцово. Кстати, во мне снова заговорил профессиональный интерес. Ты не знаешь, что твой друг фельдшер использовал для укола?

— Не имею ни малейшего понятия. Что-то весьма примитивное, насколько я могу судить. Если хочешь, я могу описать реакцию пациента после укола. Он стал плаксивым, его пронесло.

— Этого для нас мало. Однако, возвращаясь к теме нашего разговора, я хотел бы, чтобы ты не недооценивал своих возможностей.

— Я не знаю. Я знаю свои пределы. Швейцария — тихая страна. А сейчас речь идет о стране с «железным занавесом».

— Не совсем.

— Тогда что же это за страна?

— Что за страна?

Внимание Пика было отвлечено представлением. На эстраде стало шумно. Комичный учитель с фальшивым носом и рыжими бакенбардами березовой веткой гонял здоровых, уже полураздетых в процессе стриптиза школьниц. Именно этот эпизод и нравился Пику. Он хотел получить максимальное удовольствие, прежде чем перейти к делу.

— Я не очень уверен в том, что мне следует говорить тебе, что это за страна. Это Куба.

— Там чертовски жарко.

— Да, говорят.

— Но я не знаю испанского.

— Тебе и не надо его знать.

— И когда мне надо выезжать туда?

— Как только ты будешь готов.

— Я должен еще раз все взвесить. Надо надумать.

— Конечно.

— Ты сказал, месяца через два?

— Наверно, так.

Восемь тысяч, думал Фейн. Это был открывшийся сезам, золотой ключик, паспорт в новую жизнь, свобода, написанная в небе громадными буквами. Эта баснословная сумма может быть последним шансом в его сорок четыре года. Он может аминировать от смерти при жизни, в которой он пребывал, разорвать цепи рутины, сковывающие его все эти годы, это яркий свет, маяк. Думая над тем, что ему предлагают, пытаясь понять, что это может значить, Фейн почувствовал, что его мучит жажда.

Во рту его пересохло. Еще один шанс на жизнь, возрождение к жизни.

— Идея заманчивая, — сказал он, облизав губы.

Пик наблюдал за ним, полузакрыв один глаз, словно смотрел в микроскоп. Он напомнил Фейну гадюку.

— Я знал, что ты заинтересуешься этим.

Через неделю Пик позвонил Фейну.

— Алло, Чарльз, — сказал он. — Есть ли новости? Еще не обдумал?

— Да, я обдумал.

— И мне кажется, что ты принимаешь предложение?

— Я думаю, что да, — сказал Фейн. — Я хотел бы обговорить с тобой один или два пункта.

— Отлично. Когда я могу видеть тебя?

— В любое время. Сейчас, если хочешь.

— Хорошо. Я сейчас же беру такси и еду.

— Давай начнем с того, чем ты занимался сразу же после я школы. Что ты тогда делал? — спросил Пик.

— Работал в гараже, заправлял автомашины.

— После окончания школы с отличием?

— Можно было пойти клерком в местный банк и получать два фунта пять шиллингов в неделю с ежегодной прибавкой пять шиллингов в неделю. Ты, наверное, помнишь, что в тридцать седьмом было не густо с работой. Если у тебя нет связей по школе, — сказал Фейн.

— Очевидно, у тебя возникло недовольство жизнью?

— Вероятно.

— Странно, что интеллигент твоего типа не пришел к коммунизму, — сказал Пик.

— Я не верил в массы.

— Некоторым образом, — сказал Пик, — я начал лучше, чем ты. Как продукт доктора Барнардо, я начал с начала. Несколько подбадривает, когда все делаешь с самого начала. Ты, вероятно, попал между двумя стульями.

— Меня беспокоит одна вещь, — сказал Пик. — Годы тысяча девятьсот тридцать девятый — тысяча девятьсот сорок пятый. Как ты думаешь заполнить их?

— Я не совсем тебя понимаю.

— Кстати, ты получишь для заполнения анкету. Я видел одну из них. Они спрашивают все, вплоть до размера твоей обуви. И мы не без основания подозреваем, что они проверяют эти данные. Что ты скажешь на это?

— Что, если просто признать факты?

— Тогда тебе не разрешат въезд в страну. Неужели ты полагаешь, что они действительно пригласят тебя на Кубу, в коммунистическую страну, если ты признаешь, что ты пошел добровольно в испанскую армию генерала Франко?

— Я не понимаю, почему бы им не разрешить. Прошло много времени, и я мог бы перевоспитаться.

— Мой дорогой Чарльз, ты просто не имеешь ни малейшего представления о характере людей, с которыми ты будешь заниматься. Мы намерены искать человека с таким же именем и фамилией, биография которого за эти шесть лет может быть соответствующим образом использована. Кстати, что заставило тебя вступить в партию под вымышленным именем?

— Мой отец. Он устроил бы мне скандал, если бы узнал это.

— Однако, к сожалению, ты под своим собственным именем пошел в армию Франко.

— К тому времени я уже никому не подчинялся. В любом случае я был доволен самим собой. Я хотел, чтобы все знали это.

— Что ты защищал нашу западную цивилизацию от большевиков, — сказал Пик.

— Я не защищал, а сражался за нее. Защищают статическое общество, так называемую демократию, если тебе угодно, сражаются за динамическое общество.

— Извини меня, — сказал Пик.

«Неужели он действительно такой? — удивился про себя Пик.

— Кроме испанского эпизода, мне не совсем приятен твой послужной список во время войны. Я намерен подключить тебя к чему-нибудь безобидному, вроде учебно-воспитательной службы.

— Ради бога!

— Слово «разведка» неприятно воздействует на слух иностранца. Не будет никакого вреда в том, что мы отбросим все, что их может беспокоить.

— Ты знаешь лучше это дело.

— Мы намерены послать тебя в Канаду, — сказал Пик. — В газету «Новая граница» в Торонто, которой руководит группа чудаков. Они выступают за кубинцев. Наша организация только что купила эту газету. Конечно, это было сделано через подставных лиц, так что редакция не знает, кто новые владельцы газеты. Им сказали, что политика редакции должна быть прежней. Ты знаешь политику этого типа. Свободу всем, даже неграм. Ты будешь работать в газете, и все будет устроено так, что тебя пригласят на Кубу. Там в прошлом месяце был их человек. Ты пробудешь в Канаде две или три недели, пока заявление и документы пройдут все инстанции.

— Небольшое дело. Когда мне начнут платить?

— Сразу же. Как только мы придем к соглашению. Я подхожу к этому вопросу. Ты будешь получать тысячу фунтов в неделю как я уже тебе говорил. Кстати, мы не советуем тебе связывать твое имя с этими денежными расчетами. Лучше не открывать счета к банке в Швейцарии, а платить тебе непосредственно. Ты можешь назначить доверенных, которые откроют счет на их общее имя. Это очень просто устраивается.

— Как прикажете.

— Б Канаде с тобой свяжется наш представитель и даст тебе последние указания, но пока я считаю, что ты должен изучать вот это, — сказал Пик и передал ему пакет. — Две книги по опознаванию танков на немецком языке: «Справочник по танкам» и «Вооружение и тайное оружие Советов». Особую ценность представляет вторая книга. Я хочу, чтобы ты был в состоянии определить любую советскую бронированную машину с первого взгляда. Я надеюсь, что ты понимаешь по-немецки.

— Читаю со словарем, — сказал Фейн.

— Остальные изданы Пентагоном и описывают радиолокационные станции. Они также имеют значение, если даже не более важное. Да, вот еще одна книжечка об опознавании самолетов.

— Так много?

— Я думаю, что да. В любом случае ты получил домашнее задание на неделю или на две. Как скоро ты можешь выехать, если потребуется?

— Послезавтра, — сказал Фейн.

— Я боюсь, что потребуется больше времени, чтобы все увязать. День или два потребуется на подыскание соответствующего человека с биографией для прикрытия неприятного периода твоей жизни. Я предлагаю тебе закончить все приготовления и ждать до тех пор, пока мы все не закончим.

Пик пожал Фейну руку и уже в дверях сказал:

— Хорошо бы захватить твою знаменитую книгу по экземпляру на каждом языке. Они тебе бы пригодились. Захвати с собой также переписку за последнее время с твоими издателями. С коммунистами, конечно.

— У меня горы этих писем, — сказал Фейн. — Также почта почитателей, если она представляет какой-нибудь интерес.

— Возьми все это с собой, — сказал Пик. — В виде вещи, которую можно положить в чемодан. Оставляй его открытым, когда ты будешь на Кубе. Кто-нибудь проявит к этому специальный интерес.

Фейи проводил гостя и спустился с ним вниз. Ничего не было сказано, и Пик насвистывал мотив из «Вест-сайдской истории».

3

На другой день Фейн вылетел в Торонто, а в 9 часов утра следующего дня он уже представился редактору газеты «Новая граница», которая располагалась в старом районе нижнего города, восточнее Новой улицы. Редакция газеты занимала все этажи полуразвалившегося четырехэтажного здания.

Фейн, недолюбливавший американцев, увидел типичного представителя Нового Света, удивительно напоминавшего черепаху. Это был Паппи Сауерби. Крючковатый нос и небольшие, плотно сжатые челюсти придавали его лицу выражение насмешливой суровости.

Его высокий крякающий голос напоминал крики диснеевской утки. Как полагалось всем старомодным редакторам газет из кинофильмов, Паппи работал без пиджака, с засученными рукавами рубашки, с зеленым защитным козырьком над глазами. Его кабинет был образцом аскетизма в здании, которое в общем выглядело довольно комфортабельным.

— Добро пожаловать в Торонто и в нашу газету, — прокрякал Паппи и протянул Фейну огромную сухую руку. — Мне кажется, что в первую очередь вас необходимо представить остальным членам нашего семейства.

Паппи повел Фейна по зданию редакции. Он много раз жал руки веренице серьезных, улыбающихся людей, которые, казалось, не имели фамилий. Фейн почувствовал атмосферу доброжелательности, взаимопонимания и сплоченности. Его представили девушке, с которой он будет работать. Лицо девушки напоминало героев Данте Габриеля Розетти, который был помощником Данило Дольчи в Сицилии. Позже Фейн заметил, что все сотрудники одновременно прервали работу на десять минут, чтобы выпить обычную редакционную пинту молока.

Затем Паппи рассказал Фейну о Фридландере, которого он должен был заменить.

— Он был не только крупным журналистом, но и хорошим человеком. Он был добрым, чистым, добросовестным и честным человеком. Он был лучшим работником нашей газеты… Мне хотелось, чтобы вы просмотрели его дела и ознакомились за несколько дней с характером материала, который он готовил для газеты. Это поможет вам составить представление о том, что нам нужно. Я думаю, что вы сможете выполнить эту работу не хуже Фридландера, так как я с большим удовольствием прочитал вашу книгу «Знамена свободы». Считаю, что эта книга написана пером настоящего писателя.

Позже Фейну преподнесли неприятный сюрприз. Оказалось, что безупречный Фрпдллндер умер на улице города две недели тому назад,

— Умер? Я не знал. Конечно, я слышал о нем.

— Вероятно, не было бы необходимости приглашать вас в нашу газету, если бы Фридландер не ушел от нас таким странным образом.

— Где и как это случилось? — спросил Фейн и почувствовал себя довольно неловко. Совпадения бывают, но такое совпадение казалось ему чрезвычайно загадочным и редким.

— Он умер здесь, в Торонто. На железнодорожной станции он ожидал поезда. Выпил чашечку кофе, вышел из буфета, упал на землю и скончался.

— Две недели тому назад, — сказал Фейн.

— Точнее пятнадцать дней тому назад. Никто не мог сравниться с ним в профессиональном мастерстве. Насколько я помню, он никогда не болел. Вот это я просто не могу понять.

Паппи нашел Фейну чистую комнату в гостинице, в которой не подавали спиртных напитков, но в которой на каждом столе в ресторане лежали изящно оформленные меню для протестантов, католиков и евреев. В воскресенье девушка с лицом героев Розетти, которую, кстати, звали Эйми, пригласила его в униатскую церковь на службу. После службы собравшихся угостили русским чаем и пригласили на беседу о неоколониализме в Латинской Америке. Фейн делал отдельные заметки и увидел, что его серьезность производит хорошее впечатление.

Через несколько дней встал вопрос о подготовке документов для Фейна.

— Как вы знаете, мы готовы начать новую серию статей о Кубе, как только вы будете там, — сказал Паппи Сауерби, — а потому мы готовим на вас документы, которые мы направим в страну. Дело в том, что после нашей заявки на Фридландера, кубинцы, как я случайно узнал, значительно усложнили процедуру. Анкеты, которые лежат у нас, уже устарели на два года. Я считаю, что было бы неплохо, кроме заполнения анкеты, послать все данные о вас, которые могут потребоваться при подаче документов.

Я вас прошу написать на нескольких листах все, что, по вашему мнению, может заинтересовать этих людей. Сведения должны быть обширными, и не имеет значения, насколько обычными и незначительными они могут казаться вам. Лучше подготовить список с перечислением таких данных, как школы, где вы учились, и различные учреждения, в которых вы работали. Необходимо указать языки, на которых вы говорите, и страны, где вы побывали и когда. Не спрашивайте меня, почему и зачем. Кстати, эти сведения указывались и в старых анкетах. Они больше всего интересуются военной службой. Опишите по возможности со всеми подробностями, с перечислением наименований полков, командиров, если вы помните. Конечно, если вы проходили службу в армии.

— Должен заметить, что я не служил в армии, — сказал Фейн.

— А во время войны?

— Даже во время войны. Вначале я получил отсрочку по работе, а затем я стал пожарником.

— Понятно. Однако, что бы вы ни делали, чем бы вы ни занимались, все должно быть описано. Не знаю, что происходит с этими людьми сейчас.

— Меня беспокоит одно обстоятельство, — сказал Фейн. — Не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Если необходимо указать все адреса — а я думаю, что их будут проверять, — то дом, в котором я жил во время службы пожарником в Бристоле, уже давно не существует. Нет и улицы, я имею в виду Глочестер Террас. Во время бомбардировок немецкой авиации она была стерта с лица земли, а затем ее уже не восстановили. Сейчас там стоянка автомашин.

— Это не имеет значения. Напишите адрес и укажите, что дом уже не существует. Вы же ничего другого не сможете сделать.

— Я полагаю, что наши друзья заинтересуются моей журналистской деятельностью, — сказал Фейн. — В любом случае я сохранил несколько газетных вырезок времен суэцкого кризиса, когда я работал в газете «Кайро геральд». Если вы считаете, что их можно послать и они принесут пользу, то я могу оставить их вам.

Перед отъездом из Англии Фейн просмотрел старую папку и подобрал три дежурные статьи, выжидательного характера, которые он написал перед нападением англичан и французов, когда он сделал ставку на выживание газеты, а вместе с тем и на сохранение работы. Он с некоторым стыдом вспоминал этот эпизод как время, когда трусость, которую он объяснял себе как зрелое отношение к компромиссу, впервые стала чертой его характера.

— Что-нибудь вроде этого. Это то, что нам нужно. И книга. Кстати, на сколько языков она переведена?

— На семь, если считать арабский, на котором она вот-вот должна появиться. Мне сказали, что ее перевели на арабский для Египта и Северной Африки.

— Прекрасно, — сказал Паппи. — Это произведет хорошее впечатление на наших кубинских друзей.

— Я надеюсь, что это поможет им принять положительное решение. Я уже соскучился по настоящей работе.

— Конечно, вы устали ждать. Что вы делаете в редакции в настоящее время?

— Я все еще занимаюсь делом Фридландера. Производит сильное впечатление.

— Я знал, что его работа понравится вам. Он был человеком, питающим симпатию к Кубе и кубинскому народу. Если американские политики прислушались бы к его советам, то не было бы проблем, существующих в настоящее время.

Прошли еще три недели его пребывания в Торонто, и он начал по-иному относиться к окружающему.

Фейн стал привыкать к Канаде. Все его коллеги любили отдыхать за городом, и каждый конец недели он отправлялся с ними на автомашинах в глубь первобытных и чарующих лесов и полей Канады. Они нанимали лошадей и катались на них, взбирались на холмы, купались в холодных реках, находили голубые озера, ловили форель и жарили ее на кострах. Кто-нибудь всегда брал с собой гитару, и они сидели в сумерках медленно угасавшего дня позднего лета среди порхающих ночных мотыльков и светлячков, и слушали задушевные песни страны за Оранджевилем.

Такая жизнь нравилась Фейну. Он ел больше, пил меньше и прекрасно спал. Он сбросил лишний вес и вместе с этим помолодел. В новом психологическом климате исчезли его обычные заботы и напряжение. Восстановилась работоспособность мозга, и он почувствовал прилив творческих сил. Впервые за последние двадцать лет он начал писать поэму.

Когда Фейн думал о Кубе, то он испытывал чувство раскаяния, виновности и почти страха. Он устал от размышлений о судьбе Фридландера. Однажды он заговорил с Эйми об этом.

— А как Фридландер относился к жизни на Кубе?

— Я не думаю, что она ему нравилась.

— Он туда ездил несколько раз? — спросил Фейн.

— Он приобрел репутацию человека, знающего страну, но он всегда чувствовал себя лучше здесь, а не на Кубе. После некоторого раздумья она дополнила: — У меня создалось впечатление, что он был чем-то озабочен после последней поездки. Может быть, состоянием здоровья. Мы все думали, что он собирался подать в отставку.

— Это было месяц тому назад или несколько позже?

— Около этого, — сказала она. — И затем он внезапно умер на улице.

— Он был озабочен? — спросил Фейи. — Он что-то обдумывал?

— Я полагала, что да.

— Может быть, он устал от Кубы?

— Если судить по тому, что он рассказывал нам, то он, вероятно, устал.

— Я просмотрел некоторые из его очерков, —- сказал Фейн. — Они оставляют тяжелое впечатление.

— Вы тоже без особого удовольствия говорите о вашей поездке, — сказала Эйми.

— Я согласен с вами.

— Тогда почему вы собираетесь поехать туда?

— Я обещал. Ничего уже нельзя сделать.

Этим же утром Фейн получил письмо от сестры, из которого он узнал, что курочка снесла три яичка, что означало, что на счет его доверенных лиц уже положены три тысячи фунтов стерлингов.

Был еще один конверт, адрес на котором был выведен таким каллиграфическим почерком, что создавалось впечатление, что его написал профессиональный летописец. Фейн небрежно раскрыл конверт с каким-то скрытым предчувствием, что его содержание разочарует его. В конверте была старая почтовая открытка 1905 года с изображением на переднем плане короля Эдуарда в морской форме, сходящего в сопровождении свиты на берег в Кувесе. На обратной стороне открытки было написано: «Наконец вы отправляетесь! Желаю отличного отдыха. Я свяжусь с вами. Лоуренс».

На следующий день, когда Фейн почти был готов вернуть деньги и отказаться от работы, Паппи Сауерби вызвал его к себе в кабинет, чтобы поздравить его и сообщить ему, что заявление с просьбой о въезде в страну одобрено кубинским правительством и что отдел печати министерства иностранных дел Кубы выслал официальное приглашение.

Вначале Фейн почувствовал себя человеком, которому осталось жить только шесть месяцев. Затем он начал строить свои планы.

Паппи предложил ему самому заниматься вопросами поездки, и Фейи узнал, что в Гавану через Мексику вылетает всего один самолет в неделю. Рейс был записав на пятницу. В его распоряжении было полных четыре дня, чтобы заложить основы того, что ему казалось после кубинского эпизода многообещающим будущим.

Фейн, никогда не воспринимавший с энтузиазмом свою поездку на Кубу, был глубоко подавлен тем, что рассказал об этой стране Фридландер в пятидесяти или более оставленных им отчетах. Материалы показывали, что Фрпдландер был профессиональным левым.

После прочтения этого отчета Фейн заключил с собой торжественный пакт. Если уже поздно повернуть назад, то он поедет на Кубу, останется там на самое короткое время, будет вне опасности насколько это возможно, отдаст своим работодателям все, что он сможет за их деньги, а затем бросит все и вернется в Канаду. Сейчас он составил план остаться в Канаде и провести здесь остаток своей жизни. Это была чистая и простая страна, о которой он всегда мечтал.

Он выбрал Канаду после последней поездки в глубь страны с его молодыми друзьями по редакции, когда они исследовали окрестности Хантсвила и открыли небольшое озеро. Они провели чудесный вечер в лесу. Они ловили рыбу, исследовали прибрежные пещеры и просто лежали у воды и наблюдали, как орланы бросались в воду за форелью, поднимая тучи брызг над темной поверхностью. Кто-то построил бревенчатый дом в этом чудесном уголке североамериканского рая, может быть, еще до прихода сюда белого человека. Там был водопад и ручей с форелью. С этого места открывался вид во всех направлениях на горы и леса. У озера виднелось серебро белого пляжа с крутым обрывом и пристанью. В объявлении было указано, что бревенчатый дом продается вместе с парусной лодкой длиной четыре метра сорок сантиметров и участком площадью тридцать два акра. В понедельник Фейн нанял такси и поехал в контору агента по продаже недвижимого имущества в Торонто. Хозяин запросил большую цену — восемнадцать тысяч долларов, но агент сказал, что положение участка является уникальным, и Фейн согласился с ним. Он оставил в залог тысячу долларов и был готов оплатить покупку через месяц. Он никогда в своей жизни не хотел чего-нибудь так, как этот дом.

Фейн подсчитал, что после уплаты восемнадцати тысяч долларов у него останется довольно приличная сумма после выполнения задания на Кубе, чтобы прожить, по крайней мере, год без необходимости работать. Там он будет проводить дни наедине с природой и писать поэмы, а когда деньги кончатся, то на питание он будет зарабатывать еженедельной статьей для газет в Торонто или Оттаве. Только человек, который избавился от двадцатилетнего каторжного труда, может понять, как оценить то, что нашел Фейн: этот трепетный и долгожданный мир канадских лесов.

На следующий день Фейн оставил последнюю соломинку несбыточной надежды. Пик сказал ему, что в Канаде с ним свяжутся для последнего инструктажа. До отлета в Гавану осталось менее двадцати часов, а инструктажа не было. Поздно вечером во вторник он понял, что недооценил своих хозяев. Его пригласили в кабинет Паппи Сауерби для беседы с новым администратором газеты Эдвардом де Хавиландом; поглядев на него, Фейн сразу все понял.

Де Хавиланд был так похож на агента разведывательной службы, что, встречая его на улице, можно сразу сказать: вот идет матерый шпион. Он всем привлекал к себе внимание.

— Все это проще пареной репы, — сказал де Хавиланд, когда они ехали в машине, — уважаемый Фридландер, упокой господь его душу, изучил все экономические и политические стороны кубинской революции, а сейчас газета посылает вас для проведения небольшого социологического исследования населения… Как кубинцы проводят время на улицах, где они отдыхают и так далее. Это дает вам предлог для поездки на побережье.

Высадка на Кубу уже спланирована на картах. Наши люди считают, что настало время нанести удар коммунистам в этом районе, и мы посылаем вас изучить берег в районе Лагартеры, который может стать идеальным местом для высадки, а может быть, и нет.

Фейн взял карту в руки.

— Я не намерен оставлять вам эту карту, — сказал де Хавиланд. — У вас не должно быть карт. Посмотрите и верните ее мне. Обратите внимание на небольшой участок шоссе от Матансас до Сьенфуэгос. Но на карте нет новой дороги, которую кубинцы построили через болото от города Ла-Вака до побережья. И мы хотим знать, для чего построена эта дорога.

— Она показана на карте пунктиром?

— Да, эта самая. Во время съемки карты там была тропинка или проселочная дорога. Сейчас эта дорога имеет твердое покрытие. Говорят, что кубинцы собираются строить рыболовный порт. С одной стороны, там, где дорога выходит на берег, построено несколько зданий, предназначенных, вероятно, для рыбаков. С другой стороны, там нет мола, и знающие эту местность люди говорят, что ввиду господства ветров этот район будет плохим местом для порта. На побережье имеется несколько небольших, бесцельно построенных дорог, которые ни с чем не связаны. Сейчас я вам покажу несколько последних аэрофотоснимков. Обратите внимание на красные стрелки,

Фейн взял пачку крупноформатных глянцевых фотоснимков, На них он увидел темное море, серое и почти без характерных признаков болото и белую, точно по линейке проведенную дорогу. На самом берегу находились строения бледновато-серого цвета, похожие на продолговатые фигуры, которыми показывают состав армии на схемах сражений в учебниках истории.

— Нас беспокоят главным образом, — сказал де Хавиланд, — не дороги, которые ни с чем не связаны, а озеро, указанное синей стрелкой.

Озеро было представлено на снимке в виде почти точно очерченного черного круга.

Де Хавиланд порылся в фотоснимках и взял один из них.

— На этом снимке то же самое озеро снято тридцатидюймовым телеобъективом. Обратите внимание на странные строения, выступающие из воды. Всего семнадцать. Над разгадкой этой тайны бились все дешифровальщики Пентагона. Мы снимали их на черно-белой, цветной пленках, а также с помощью инфракрасной аппаратуры ночью. Мы знаем их размеры с точностью до дюйма. Мы знаем материал, из которого они сделаны, но мы не знаем их предназначения. Вы когда-нибудь видели подобное?

Фейн покачал головой. Эти таинственные сооружения походили на клетки курятника.

— Семнадцать деревянных строений на сваях высотой до полутора метров от воды, а вся высота до конька крыши составляет семь метров. Ничего подобного нигде не было и нет. Например, уникальным является способ возведения этих сооружений без применения металла. Кстати, мы посылали самолет, который пролетал в сотне футов от них, и использовали довольно хитроумные устройства, чтобы выяснить их назначение. Следует принять во внимание то обстоятельство, что это забытая богом дыра, где в радиусе тридцати миль ничего нет, кроме москитов и крокодилов. Мы просто должны знать, что это такое.

— Насколько я понимаю, моя задача — отправиться туда и узнать. И это все, что нужно сделать?

— Конечно, нет. Нас интересует все, что происходит в этом районе, и мы надеемся, что вы поможете нам в этом. Я вам передам сотню вопросов, но вы не ограничивайтесь ими. Все что происходит в Лагартере, имеет для нас значение.

— Кому я должен передать собранные данные?

— Я подхожу к этому вопросу. Проще кода, которым вы могли бы передать интересующие нас вопросы при отправлении телеграмм в газету ничего не придумаешь.

— В соглашении этого не было. Извините, но должая вас разочаровать.

— Нет же никакого риска, — сказал да Хавяланд визгливым голосом надоедливого просителя. — Самые последние коды не могут быть раскрыты. Если вы хотите, то я могу показать вам, как пользоваться таким, и вы убедитесь в его надежности,

— Извините, нет.

— Я уверяю вас, что меня беспокоит только фактор времени. Нужно ковать железо, пока оно горячо.

— Пик дал мне понять, что не будет вопроса о кодах или о чем-либо подобном.

— Понятно. И что же вы намерены тогда делать?

— Выехать из страны для передачи информации, как было обусловлено в соглашении.

Наконец де Хавиланд сдался. Очевидно, было подготовлено иное решение.

— Самолет прибывает из Гаваны в Мехико примерно в четыре. Скажем, в любое время от двух тридцати до четырех тридцати в зависимости от опозданий и задержки. Там перестали уважать точность. В любом случае как только вы прилетаете в Мехико, зайдите в контору «Эль-Порбенир» на улице Такуба. Там спросите Виктора Моралеса. Он позаботится о вас.

Фейн кивнул головой в знак согласия.

— Еще одно обстоятельство. Необходимо вылететь третьего. Все привязано к этому рейсу. Понятно?

— Отлично, — сказал Фейн. — Я встречу Виктора Моралеса в Мехико третьего.

— Скажите ему, что вы от Филиппа, — сказал де Хавиланд. — Вас будут ждать в любом случае, но скажите, что вы от Филиппа.

Фейн подумал, что можно еще отказаться. Но это последний шанс на успех. Сначала Куба, а затем свобода и возрождение. Если отказаться, то наступит катастрофа, он будет окончательно сломлен и опустошен. Ворота прежней жизни захлопнутся за ним, а когда они закроются, то сразу же погаснет последняя искорка надежды.

Он стал агентом Филиппа. Иного выхода у него не было.

На рассвете следующего дня Фейн поднялся на борт самолета «боинг-707». Полет до Мехико, включая пересадку в Нью-Йорке, продолжался семь часов. Пассажиров было мало, поэтому он смог еще раз внимательно изучить инструкции, которые ему вручил перед расставанием де Хавиланд. Они были просты, и при условии свободного передвижения по стране Фейн надеялся выполнить без особого труда задание хозяев: «Дорога из Ла-Вака в Лагартеру. Глубина воды в болотах и рисовых полях во всех пунктах? Система патрулирования подвижными радиолокационными подразделениями? Тип используемых подразделений? Ла-Вака: на аэрофотоснимках не выявлено признаков казарм и расположения войск. Не располагаются ли воинские подразделения на постое в крестьянских домах? Нет ли замаскированных танков и бронетранспортеров? Залив Лагартера: назначение строений на берегу и в озере в одной миле на северо-восток от берега? Состав песка (то есть наличие ила и т. д.) и глубина во время прилива на расстоянии 3, 6 и 12 метров от берега. Острова Бланкас у побережья: нет ли там укреплений? Возможность оборудования посадочной площадки в данном районе. Плавающие машины любых марок в районе Лагартеры? Радиолокационные патрульные суда?»

Инструкция состояла из пяти страниц с плотно напечатанными вопросами подобного характера. Фейн три раза внимательно прочитал все это, а затем, когда до Мехико оставалось полчаса полетного времени, он взял все бумаги и аэрофотоснимки, пошел в туалет и сжег их там.

В Мехико он присоединился к толпе суматошных пассажиров, покорно ожидавших в очередях прохождения различных проверок перед посадкой в самолет, вылетающий на Кубу.

В самолете, которым оказалась старая «Британия», он сел рядом с японцем. Стюардесса раздавала аляповато отпечатанные журналы, полные расплывающихся серийных снимков солдат на учениях. Фейн обрадовался, когда на одном из снимков он сумел опознать советскую радиолокационную станцию на автомашине. Он вздремнул, а когда проснулся, то самолет слегка встряхнуло при снижении, а до Гаваны оставалось только пятнадцать минут полетного времени. Под ним затейливой стремительной росписью на ослепительно сверкающем море протянулась береговая линия Кубы. Сзади грядами возвышенностей поднималась суша с блестящей, почти горящей зеленью лесов. Фейн никогда раньше не видел подобной зелени. Крытые тростником домики на чистых полях с рядами пальм, которые походили на огромные вееры из перьев. «Великолепный ландшафт, — подумал Фейн. — Все это никак не вяжется с кровавыми картинами Фридландера. Как странно, что коммунисты, люди, не знающие радостей отдыха, живут в таком чудесном зеленом раю спокойствия».

Здания аэропорта вызвали удивление и восторг. Здесь не было привычного шума и гомона других аэропортов. Вместе с пассажирами Фейна провели по сверкающим чистотой коридорам в комнаты, где молчаливые и вежливые служащие проверили ого. Врач в белом халате пристально и молча рассматривал его лицо в поисках какой-то болезни, а добродушный негр, похожий на проповедника, поставил штамп в паспорте и поднял два пальца, как бы благословляя. В одной из комнат привлекательная женщина средних лет приветствовала его по-английски.

— Мистер Фейн, добро пожаловать на Кубу, сэр. Правительство предоставляет вам номер в гостинице «Либертад». Пожалуйста, покажите эту карточку администратору гостиницы.

Затем подошла другая, почти такая же симпатичная с каким-то списком. Обе женщины дружелюбно начали спорить по-испански. После этого вторая женщина удалилась.

— Эта сеньора из института журналистики также встречает иностранных гостей, — сказала первая женщина. — Однако я объяснила ей, что вы включены в наш список. Вы говорите по-испански, мистер Фейн?

— Только несколько слов.

— Понятно. Сейчас мы отправим вас на такси в гостиницу, а завтра министр предоставит в ваше распоряжение машину и переводчика. Завтра утром вам необходимо поехать в пресс-центр для иностранных журналистов. Он находится… Вот вам адрес. Они сделают все, чтобы ваше пребывание в стране было успешным.

Она быстро написала что-то на карточке и подала Фейну.

— Завтра покажите эту карточку шоферу такси, и он отвезет вас туда.

Она отвела Фейна в зал таможни и там оставила его.

Остальные формальности закончились через несколько минут. Фейн ожидал строгий досмотр багажа. Он был почти разочарован, когда таможенные чиновники неразборчиво что-то написали мелом на его обоих чемоданах и даже не попросили открыть их. Затем он обменял сто американских долларов на кубинские песо в банке аэропорта. Везде вежливость, и все на своем месте.

Никто не смотрел на Фейна подозрительно, как на возможного врага, пробиравшегося в страну.

Через пять минут он уже сидел в такси на пути в Гавану. Внезапно опустился теплый тропический полумрак, Фейи снял пиджак и галстук и расстегнул ворот рубашки. За окнами такси он видел нежные тени тропической ночи: тонкие стволы деревьев, пышные ветви, заслонявшие освещенные окна домов, группы мужчин в белых рубашках непринужденно разговаривавших на перекрестке. Черные тучи затяну ли зеленую синеву неба. Капли теплого дождя упали на стекла машины и попали внутрь, обрызгав его щеку. На далеком прекрасном, сказочном фоне из-за низких деревьев виднелось искрящееся сверкание Гаваны.

Теперь улицы наполнились светом. Они ехали по центральному проспекту с газонами и деревьями с блестящей листвой, сквозь ветви которых сверкали слова «Патрия»… «Муэрте»… «Патрия», что означало «Родина или Смерть». Женщина-регулировщица пропустила их на улицу, которая оказалась крутой и сверкающей огнями, как лестница Иакова. Улица была заполнена потоком пешеходов, а автомашины, не управляемые огнями светофоров, пробирались сквозь толпу крадучись, как коты-разбойники. На вершине лестницы он увидел огромные голубые буквы: «Отель Либертад». Машина въехала на площадку и остановилась перед стеклянными дверьми, протянувшимися на сотню футов.

Шофер такси внес чемоданы Фейна в гостиницу. Прибывшие выстраивались в два ряда вдоль длинного прилавка, за которым прелестные девушки в ярко-зеленой форме бойко говорили на всех иностранных языках и подавали связки ключей:

— Гутен абенд — Добрый вечер, Буона сера — Добрый вечер, мистер Фейн. Мы приготовили для вас превосходную комнату на двадцать восьмом этаже. Заполните, пожалуйста, бланк. Носильщик сразу же доставит ваш багаж, сэр. Вам письмо.

Это самая большая комната гостиницы из всех, в которых раньше бывал Фейн. Номер походил на пещеру из полированного дерева и стекла. Широкое окно охватывало созвездие огней ночного города и сложную геометрию улиц. Примерно в миле от гостиницы, как штора, опускалось темное море. Тонкий луч прожектора прорезал темноту воды и коснулся силуэтов рыболовных судов, направляющихся в гавань. В этот момент впервые Фейн подумал, что он далеко в глубоком тылу противника, среди толпы людей, которые верят во что-то такое далекое от его понимания, что он считает их жителями иной планеты. В какое-то мгновение он почувствовал себя в ловушке.

Фейн вспомнил о конверте, который девушка дала ему и который лежал в кармане пиджака. Он вскрыл его и вынул потускневшую и пожелтевшую открытку. Фейн перевернул открытку и увидел знакомый почерк. «Братский привет и сердечные пожелания успешного выполнения вашей миссии. От группы Бурваша, международной организации мира. Секретарь Л. Пик.»

Он проснулся рано, большую комнату испещрили солнечные зайчики. С полным возвращением сознания он почувствовал легкую тошноту и, чтобы преодолеть это ощущение быстро встал с кровати, открыл окно я вышел на балкон. Днем Гавана была белым сверкающим городом с резко очерченной границей, с суровыми и опрятными видами. Море охватывалось широкой дугой суши. Ветер гнал волны желтой воды на берег. Далее, на горизонте, то здесь, то там виднелись следы шторма. Справа виднелся светло-желтый замок, построенный на конце узкой полоски суши. Улицы полны приглушенных утренник шумов.

Фейн заказал по телефону кофе и булочки и был приятно удивлен, когда через три минуты то и другое принесла горничная. Он включил радио и во время завтрака рассеянно слушал мягкую ритмичную танцевальную музыку.

Зазвонил телефон.

— Мистер Фейн, вас ждут в вестибюле.

От страха сжалось сердце, но внезапное нервное напряжение быстро прошло.

— Я буду через пять минут, — почти спокойно проговорил он.

Ожидавший его был одет в полувоенную форму. С уважением он проводил Фейна к «кадиллаку» и, открыв заднюю дверку, пропустил его в машину, а затем сам сел впереди, рядом с шофером.

Машина проехала десяток кварталов по центру города и остановилась перед зданием со стеклянным фасадом, на котором большими буквами по-испански было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Это был пресс-центр для иностранных журналистов. Молодые девушки с винтовками на ремне охраняли двери здания. Фейн показал свои документы, и его послали на третий этаж, где его принял в небольшом тесном кабинете лысеющий молодой человек с невыразительным желтым лицом, который представился как товарищ Мола. Мола хорошо говорил по-английски, с ярко выраженным американским акцентом.

— Рады видеть вас у нас на Кубе, мистер Фейн. Мы успешно поддерживали дружеские отношения с покойным коллегой, мистером Фридландером. Я новый человек в министерстве, но мой предшественник рассказывал о нем. Моя обязанность помочь вам.

Мола порылся в кармане, вынул синюю карточку и подал ее Фейну.

— Прежде всего, ваше удостоверение. Это важный документ, так что, пожалуйста, нигде не оставляйте его. В случае потерн немедленно сообщите нам в министерство. Я записал номер телефона. При выезде из страны вы должны сдать его. Необходимо приложить к нему фотографию.

— Подойдет ли обычная паспортная фотокарточка? — спросил Фейн. — Я захватил с собой такую фотографию.

— Конечно. С вашим удостоверением разрешается посещать любую часть страны, какую вы пожелаете, за исключением отдельных военных районов, для посещения которых необходимо получить специальное разрешение. Вы можете фотографировать все, что хотите.

— К сожалению, я не захватил с собой фотоаппарат, — сказал Фейн.

— В этом случае вы можете взять у нас напрокат. Мы сделали все, чтобы ваша поездка была успешной.

— Фотоаппарат, конечно, нужен.

— Я позабочусь об этом, — сказал Мола и что-то записал в блокноте. — Теперь к вопросу о литературе. Я не знаю, будет ли обычный комплект, который мы- готовим для наших гостей, полезен вам. Однако здесь вы всегда найдете все наши последние публикации.

Он подвинул через стол объемистый пакет.

Фейн взял наугад первую книжку из пачки. Счастливый рабочий приветливо махал ему рукой с трактора на обложке. Он положил книжку обратно.

— Жаль, что не приехали позавчера. Фидель на площади Революции обратился к собравшимся с речью по случаю годовщины победы в Сьерра-Маэстре. Он говорил пять с половиной часов. Это бы действительно вам понравилось.

— Мне действительно не повезло, — сказал Фейн.

— Я полагаю, что вы хотели бы попасть на торжество. Но не огорчайтесь. Речь переводят на английский, и я позабочусь о том, чтобы вы получили перевод завтра утром.

— Благодарю вас. Вы очень добры.

— Что вас особенно интересует? — спросил Мола. — Пожалуйста, поймите меня правильно. Мы не предлагаем вам программу. Мы просто хотели бы вам помочь.

— Я намерен подготовить серию очерков о благосостоянии и культурной жизни кубинского народа. Мой предшественник проделал довольно хорошую работу в экономической и политической сферах, но наш редактор считает, что мы ничего не знаем, о среднем человеке, не знаем, как кубинцы отдыхают и развлекаются. Мы считаем, что настало время развенчать миф о том, что вся жизнь в любой социалистической стране заключается в работе.

— Я полностью согласен с вами.

— Давайте посмотрим правде в глаза, — сказал Фейн. — Девять читателей из десяти не хотят читать статьи, как кубинцы работают, но они хотят знать, как кубинцы отдыхают и развлекаются.

— К сожалению, это правда. Я считаю, что наша пропаганда, — сказал Мола, — недооценивает значение отдыха я нашей национальной жизни. Помогите нам исправить это положение. Наш министр сохранил хорошие впечатления об успехах вашей газеты в прошлом, в деле объективного изложения кубинской точки зрения мировому общественному мнению. Мы надеемся, что ваши очерки и статьи будут такими же благожелательными, как материалы мистера Фридландера. В действительности мы рассматриваем это как вопросы первостепенного значения. Министр просил меня подчеркнуть, что он лично сделает все возможное в его силах, чтобы обеспечить вашу работу.

— Благодарю вас.

— Мы предоставим вам автомашину и переводчика, как это было во время работы мистера Фридландера.

— Я вам премного благодарен за это, — сказал Фейн.

— Но всегда помните, что все это делается только для вашего удобства. Если вы желаете ехать куда-нибудь без сопровождения, то вы можете это сделать в любое время.

— Я понимаю вас.

— А сейчас, — сказал Мола, — я должен представить вашего переводчика.

Он переговорил по внутреннему телефону, и через некоторое время в дверь постучали. В комнату вошла очаровательная девушка.

— Это сеньорита Вест. Мы зовем ее Кларита. Как переводчица сеньорита Вест у нас нарасхват. Многие министерства хотели взять ее, но я рад, что она будет работать с вами.

Они пожали друг другу руки. На сеньорите Вест была необычная голубая форма. Шапочка, похожая на фуражку, была сдвинута чуть-чуть набок. Волосы были немного зачёсаны назад и приоткрывали нежное ушко с маленьким золотым колечком, пропущенным через мочку уха. Какую-то долю секунды она посмотрела на него, слегка улыбнулась и отвернулась.

— Мистер Фейн из газеты «Новая граница», — сказал Мола. — Они наши старые друзья. Я думаю, что вы были знакомы с мистером Фридландером?

— Я хорошо знала мистера Фридландера. Я работала с ним во время его последнего визита. Он был прекрасным человеком.

— Кларита работала в агентстве «Пресса Латина», так что ей кое-что известно о работе журналистов. Кларита, я хочу, чтобы вы помогали мистеру Фейну так, как раньше мистеру Фридландеру. Мистер Фейн рассказал мне о своем намерении написать серию очерков о том, как наш народ отдыхает. Я полагаю, что вы сможете подготовить соответствующую программу работы.

Кларита кивнула головой в знак согласия, и они договорились, что она будет в гостинице с машиной в семь часов утра.

Когда Кларита ушла, Мола рассказал историю ее жизни:

— До революции на Кубе было много иностранных компаний, которые проводили политику неприкрытого грабежа и разбоя. После революции мы выступили против засилья монополистов, и они вынуждены были покинуть страну. Отец Клариты работал инженером в одной из таких фирм. Он женился на кубинке. Родители уехали в Канаду, а Кларита осталась и Помогает нам. Не находите ли вы все это необычным?

— Нисколько, — сказал Фейн. — Можно полагать, что такая женщина будет предана делу народа.

Мола перестал быть для Фейна суровым революционером, а превратился в обыкновенного человека, которому присуще все человеческое. «Все это не так, как я думал», — мысленно пожурил себя Фейн.

— Она образцовый работник. Никогда не жалуется на усталость. Всегда вдохновляет товарищей из бюро переводчиков. Верная революционным идеалам, она вышла замуж за молодого учителя, который добровольно поехал в район, на который постоянно нападали бандиты. Его зверски замучили. Ее ребенок умер от болезни. Эти потери еще крепче связали ее с революцией.

— Так и следовало ожидать, — поддержал Фейн.

— Она образец женщины повой Кубы. Лучше ее никто не сможет показать вам страну.

— Я уверен в этом, — сказал Фейн. — И я надеюсь на ее помощь.

4

Министерство предоставило Фейну хорошо сохранившийся «кадиллак» выпуска 1959 года. Последующие три дня в сопровождении Клариты он осмотрел все, что ему предложили.

На третий день вечером он пригласил Клариту поехать куда-нибудь с ним и был поражен, что она приняла его предложение.

— Скажите куда, — спросил Фейн, — я не знаю местных ночных клубов.

Она выбрала ресторан Мокамба, место полупотушенных огней, позолоты, алой драпировки и легкой стонущей музыки. Косметика, которая, по признанию Клариты, была криком моды черного рынка, совершенно преобразила ее внешность. На ней было плотно облегающее фигуру платье. Такую женственную одежду Фейн видел только на Кубе. Фейн увидел Клариту помолодевшей, очаровательной андалузской красавицей с большими глазами и улыбкой, затаенной в нежных линиях уголков рта.

Ресторан был заполнен молодыми людьми с суровыми, мрачными лицами утомленных игроков из телевизионных детективных многосерийных кинокартин. Разукрашенная, как райская птичка, прошла мимо них сверкающая в золоте и украшениях женщина, которая в сопровождении щегольски разодетого кавалера направилась к танцевальной площадке.

Кларита проводила ее взглядом и сказала:

— Бездельники и тунеядцы. Они торгуют на черном рынке, а здесь тратят свои деньги. Ресторан принадлежит государству, и правительство смотрит на это сквозь пальцы.

— Но ведь это настоящий вертеп, — сказал Фейн.

— Именно поэтому я просила вас привести меня сюда,

— Неужели?

— Я вижу, что вы удивлены.

— И даже очень.

— Почему?

— Мне говорили о вас столько хорошего.

— Но разве это исключает желание повеселиться?

— Нет, конечно, нет. По крайней мере, я так считаю. Однако существуют и другие точки зрения.

— Все это не так. Я просто честно выполняю свои обязанности. Вот и все. Я вам говорю это, потому что я уверена, что вы не фанатик.

— Конечно, нет.

— Но вы левый. Вы, должно быть, очень левый, если вас к нам пригласили. Вы не получили бы так оформленное разрешение, если бы вас не ценили столь высоко. Обычно только руководители коммунистической партии получают такое разрешение.

— Я не коммунист, и даже не считаю себя левым.

— Мне важно одно: вы не фанатик, а это для меня имеет большое значение.

— Я уверяю вас, что я не фанатик.

— Однако вы получили такое разрешение.

— Это скорее относится к газете, которую я представляю. Наша газета считается крайне левой. Я же больше либерал.

Кларита говорила взволнованно. За столиком они выпили бутылку сладкого вина, которая в пересчете на английскую валюту стоила примерно 10 фунтов стерлингов. Он поражался изменению в поведении Клариты, на которую подействовал алкоголь, к которому она не привыкла.

— Все эти люди — контрреволюционеры. Правительство мирится с этим положением. Оно просто не обращает на них внимания.

— А вы случаем не контрреволюционерка? — спросил Фейн, который решил вести себя осторожно.

— Я хочу оставаться нейтральной. Революции разбивают семьи, они восстанавливают отцов против сыновей, а мужей против жен.

— Однако ваш муж отдал жизнь за революцию, не так ли?

— Мой муж хотел быть героем, — сказала Кларита и нехорошо улыбнулась. — Они все такие. Все хотят быть героями. Да, он был героем и убил самого себя. Беда в том, что он должен был распоряжаться героически жизнями других людей, как и своей собственной. Вы, вероятно, знаете, что у нас был ребенок. Мой муж был героем, и мы должны были жить в горах, где не было врачей. Ребенок умер. Вот что случается, когда выходишь замуж за героя. Мои жертвы не забыты. Меня избрали председателем местного СДР. Единогласно.

— Что такое СДР? — спросил Фейн.

— Комитет защиты революции. Такие комитеты создаются в каждом квартале. Я полагаю, что я сама виновата во всем, что случилось. Не надо было притворяться. Я притворялась, что меня интересует политика. Я это делала, чтобы понравиться Карлосу. Сейчас я устала от всего этого и хочу быть просто женщиной. Я хочу домой, к маме.

— Так вы намерены покинуть страну?

— Нет, — сказала она, — я не думаю о выезде, так как это совсем безнадежное дело. Больше всего на свете я хочу домой. Но это исключено, и я пытаюсь не думать об этом.

Она всхлипнула. Затем нашла платок и быстро провела им по глазам, чтобы вытереть слезы.

— Беда в том, что я наполовину кубинка, а наполовину канадка. Канадская половина говорит во мне сильнее, чем кубинская. Это происходит по той причине, что в раннем детстве я жила в Канаде, и мне было хорошо. Я не переношу тропиков. К тому же мой отец болен, и я хочу увидеть его.

Она положила свою руку на его руку.

— Извините меня. Я испортила вам вечер.

— Ничего подобного. Говорите, пожалуйста. Вам от этого будет легче.

— Я день и ночь мечтаю о Канаде. Как я хочу поехать туда!

— Это прекрасная страна.

— И люди там замечательные. Мои живут в Монреале. Я бы не пожалела ничего на свете, абсолютно ничего, только бы мне снова увидеть их.

— Что вам мешает поехать туда?

— Все. Я же председатель комитета защиты революции. Я переводчица. На Кубе переводчиков не хватает.

— Однако по закону вас отпустят, если вы попадите заявление. Вам только нужно подать заявление с просьбой о выезде.

— Я приношу здесь слишком большую пользу. Мне просто не разрешат выехать. Они придумают, как меня задержать.

— Но почему не попытаться?

— Это будет безумным шагом. После этого я стану контрреволюционеркой на подозрении. Мне кто-то должен помочь выехать из страны.

— О какой помощи вы говорите?

— Помощь из-за границы. От организации или кого-нибудь в этом роде. Кто-то с возможностями.

— Организация? — подумал вслух Фейн. В этот момент он был готов всей душой помочь Кларите.

— Я начинаю думать, что вы можете как-то помочь хне. Я понимаю, что глупо и неразумно рассчитывать на это. В самом деле, с какой стати вы будете помогать мне или кому-то, с кем вы знакомы только три дня?

— Я сделаю все, что смогу, — горячо сказал он. — Я сделаю все, что можно сделать. Вы понимаете это, не правда ли? Три дня или три года не имеет никакого значения.

Несколько позже они танцевали, и Кларита прижималась к Фейну.

— Прекрасно, — шептала она. — Я уверена, что все будет хорошо.

Фейн вернулся в гостиницу далеко за полночь. Он заказал разговор с Папци Сауерби на его домашний номер, и был поражен, когда его соединили через несколько минут.

— Она была бы нам полезна, — объяснял Фейн. — Она пару лет работала в агентстве «Пресса Латина». Кроме того, она свободно говорит на двух языках.

— Конечно, конечно. Мы сделаем все, что в наших силах.

— Нужно писать Моле. Мола возглавляет пресс-центр в Гаване.

— Я завтра же отправлю письмо.

Голос Оауербн был усталым и бесстрастным, без обычного трескучего энтузиазма.

— Тогда мы встречаемся третьего, — оказал Фейн.

— Подождите. Завтра вы получите телеграмму. Я срочно вызываю вас в Канаду. Выезжайте немедленно.

— Я вас нс понимаю. Выезжать немедленно? Что-то случилось?

— Фридландер. Довольно неприятное дело развернулось о тех пор, как вы уехали. Я не могу много говорить по телефону. Дело в том, что полиция эксгумировала его тело.

— Эксгумировали? Что же это все означает?

— Его жена пошла к ним и сказала, что его жизни угрожала опасность. Она знала, что он умер не от сердечного приступа. Во всяком случае, они эксгумировали и обнаружили яд.

— Вот так штука!

— Это случилось в день вашего отъезда. Полиция полагает, что кто-то бросил капсулу яда в его кофе.

— Невероятно! — воскликнул Фейн. — И в таком городе, как Торонто! Неправдоподобно!

— Довольно нехорошее дело со всех точек зрения. Некоторые обстоятельства меня просто пугают. Все это заставило меня дослать телеграмму. Вам нужно срочно возвращаться домой.

— Могу ли я чем-нибудь помочь в таком случае?

— Меня беспокоит вопрос вашей безопасности. Ведь с вами может случиться то же, что произошло с Фридландером.

— Что думает де Хавиланд о моем возвращении?

— Мы не могли связаться с ним и узнать его мнение. Он вылетел в Европу в субботу и постоянно переезжает с места на место. Раньше чем через пять-шесть дней мы не в состоянии выяснить это. Всю ответственность я беру на себя.

— Только один самолет вылетает до первого, то есть двадцать седьмого. Я же вылетаю третьего. Мне удалось узнать, что список желающих вылететь двадцать седьмого преогромный.

— Что ты скажешь в отношении Праги или Мадрида? Насколько я знаю, самолеты летают в Чехословакию и Испанию.

— Я могу попытаться, но мне кажется, что и на них нет билетов.

— Ну что ж, постарайся сделать все возможное, чтобы вернуться. Я сейчас начинаю бояться за все дело настолько, что последнюю ночь не сомкнул глаз, думая, что с тобой может там что-нибудь случиться. У меня поджилки дрожат от страха.

Фейн положил телефонную трубку в раздумье. Он знал, что его всегда приобщали к обстоятельствам смерти Фридландера, но он умышленно делал все от него зависящее, чтобы рассеять эти сомнения — убедить себя в том, что нечестной игры не было. Но сейчас все всплыло на поверхность, и надо было смотреть горькой правде в лицо. Фридландер был убит. Он был наверняка убит хозяевами Фейна. Убийство было совершено с такой легкостью и презрением к закону, в тихой обстановке привокзального буфета в Торонто, с таким знанием дела, что Фейн наконец понял ужасную силу людей, которые платят ему деньги.

На следующий день у Фейна не было затруднений при переговорах с кассирами мексиканской и испанской авиакомпаний. Кассиры входили в его положение и выражали сожаление. Но в кассе чехословацкой авиалинии его некстати обнадежили. Все места на самолеты, отлетающие на Прагу, в течение двух дней были проданы, но ожидалось возвращение билетов в час отлета самолета, и Фейн уговорил включить его в список.

— Простите, я хотел бы быть уверенным, что улечу этим рейсом.

Он послал телеграмму Сауерби: «На вылет надежды нет. До 3-го вернуться не могу».

Остальная часть дня была приятной, но бездеятельной. Они провели вдвоем несколько часов на безлюдном пляже. Фейн почувствовал угрызения совести. «Так нельзя, — говорил он сам себе. — Клариту было очень легко склонить к любви, но любовь была тормозом в выполнении задачи. Дело прежде всего. Надо было ехать в Лагартеру. Но как это сделать? Под каким благовидным предлогом можно было бы провести там хотя бы два дня?» Вопрос был решен в тот же вечер благодаря чистой случайности.

Только он вернулся в гостиницу, как раздался телефонный звонок. Звонит некто Виссент Стид, постоянно проживающий в Гаване.

— В пресс-центре мне сказали, что ты здесь. Сможешь ли ты зайти вечером ко мне? Встретишься со старожилами.

Стида послало провидение. Он был местным признанным спортивным авторитетом, и Фейну пришла в голову мысль, что Стид может посодействовать ему поехать на охоту в Лагартеру. Сам Стид не был человеком, общества которого Фейн добивался. Фейн видел неприкрытую наглость и подозревал скрытую жестокость в его характере. Стид был громоздким мужчиной с лицом херувима и голосом старомодного диктора Бн-Би-Си. Он подозревал, что Стид должен быть большим обжорой и был удивлён, когда оказалось, что это не так. Стид был надменным аморалистом. «Я приехал сюда, — сказал он Фейну, — прежде всего за вином и девочками».

…Они сидели в саду дома Стида, наполненном запахом жасмина, жужжанием жуков, потягивая виски со льдом из высоких стаканов. Гостями Стида были начинающие журналисты и молодые дипломаты. Фейн чувствовал, что его разделяла с ними непроходимая пропасть.

— Охота на крокодилов, старина? — спросил, поморщившись, Стид. — Боюсь, что это невозможно. В любом случае ты не можешь назвать это спортом, даже напрягая воображение. Убийством спящих животных, если хочешь. — Он покачал головой. — Когда представляется возможность, я охочусь на животных. Я не уничтожаю их. Я считаю, что существует кодекс чести охотника-спортсмена.

Кое-кто из гостей серьезно закивал головой. Фейн увидел, что идея отстрела крокодилов действительно удивила Стида.

— На кого же вы охотитесь здесь?

— Ни на кого. На Кубе не на кого охотиться.

— Но охота рекламируется. Я видел рекламу на тридцать четвертой улице. Она так и спрашивала: «Почему бы не поехать на уик-энд поохотиться?»

Кто-то зло захихикал.

— Я не думаю, что следует обращать внимание на рекламные объявления. Я повторяю, на Кубе не на кого охотиться. Рыбная ловля или стрельба — это другое дело.

— Ну а стрельба? Где и в кого стреляете?

— Мы стреляем уток. Почти везде. Этот остров — рай для охотника за утками. Здесь столько болот, сколько звезд в небе. И эти болота полны уток, особенно во время перелета.

Фейн подумал, что Стид решил его вопрос.

— Утки, великолепные утки, — сказал Стид. Его детское лицо смягчила улыбка. — Здесь утки везде, — продолжал он, — на Сапате, например, который находится в двух часах езды отсюда, ты можешь увидеть тысячи уток. Чирки, маларды, не говоря уже об уникальной и известной лесной утке.

— Никогда не слышал о ней, — сказал Фейн.

— Замечательная птица, живет в мангровых лесах. Когда болото подсыхает, то она переходит туда. Она летает по ночам. Ты можешь увидеть ее с наступлением темноты, — сказал Стид.

— Их полет не походит на полет обычной утки, — сказал Стид. — Охоту на них нельзя сравнить ни с каким другим видом спорта.

— И Лагартера стоит того, чтобы там поохотиться?

Детское лицо Стида приняло несколько необычное выражение.

— Лагартера? — спросил Стид. — Хорошо. Великолепно, если тебя туда пустят.

— А почему могут не пустить?

— Не знаю. В Лагартере запретная зона. Хотя это, наверное, тебя не касается. Ты же здесь по приглашению, а это совершенно другой разговор. Во всяком случае, туда следует съездить. Лагартера — лучшее место для охотника.

Когда гости разошлись, Фейн понял, что в их присутствии они не могли разговаривать откровенно. Большинство из иностранной колонии не скрывало своей неприязни к кубинскому правительству, и Фейн понимал, что они считали его, по крайней мере, сочувствующим, если не настоящим красным. Как только они оказались наедине, Стид разоткровенничался.

— Беда в том, что я живу в такой среде, где каждый не может быть самим собой. Я, очевидно, отношусь к левым, как и ты. Но я ничего не говорю об этом. Только так нужно вести себя, если ты хочешь жить в обществе.

— Ты живешь здесь много лет? — спросил Фейн.

— Двадцать пять лет. Я не жалею об этом. Куба — чудесная, восхитительная страна, и, поверь мне, что бы тебе ни говорили и кто бы ни говорил, кубинское правительство знает, что делает. Многие хвалят старый режим, и, конечно, было неплохо, если не вникать в суть дела. Что касается меня, то я люблю заглядывать за кулисы. Я полагаю, что ты придерживаешься такой же точки зрения.

Мулатка с великолепной фигурой и широкой глупой улыбкой вошла, неся стаканы. Стид ущипнул ее сзади и подмигнул Фейну. Говорили, что он платит служанкам в три раза больше обычного и спит с каждой из них. Несмотря на детское выражение лица, в нем было что-то напоминающее Пика — потенциальная опасность.

Неприязнь к Стиду, вызванная первым впечатлением, была усилена несколько необычным обстоятельством. Фейн спросил, как найти ванную комнату, но ошибся дверью.

Он очутился в пустой, узкой, длинной комнате и увидел манекен с восковым лицом, одетый в дешевый, плотно облегающий фигуру костюм. На груди манекена была мишень с несколькими отверстиями. Фейн мгновенно понял назначение этого личного музея восковых фигур, который был непристойным и пугающим. Первоначально пустое выражение лица манекена было изменено нанесением складок у рта, придающими ему преувеличенное выражение боли. Фейну показалось, что лицо манекена карикатурно походило на его собственное.

Фейн почувствовал мгновенно острое и неосознанное отвращение — укол инстинктивного ужаса первобытного человека, который столкнулся с секретом, при помощи которого факир может лишить его жизни. Фейн, пятясь, вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Стид, занятый виски, не заметил этого.

— Я сжился с окружающими, — сказал Стид. — Я люблю их, и они должны любить меня, иначе не разрешили бы мне бизнес, пересылки посылок между Кубой и США. Это, между прочим, строго конфиденциально, и кубинцы не хотят, чтобы об этом писали газеты. У меня несколько самолетов в Дакоте. В неделю два регулярных рейса.

— Разве американцы не пытаются что-либо предпринять в отношении этого?

— Ты можешь сделать, что хочешь, если знаешь как.

Он засмеялся высоким голосом, словно женщина, и сбил громадного черного жука, который упал на стол между стаканами, как уродливая пластмассовая игрушка.

— В старые добрые времена, — продолжал Стид, — как они говорят обычно, этот остров был раем для богатых и адом для бедных. Возьми, к примеру, этот дом. Он когда-то принадлежал сахарному магнату.

— …И здесь они устраивали оргии, — продолжал рассказ Стид, и его маленькие похотливые глаза заблестели. — После бегства миллионера здесь были найдены два-три скелета, закопанные в саду, как раз на том месте, где мы сидим, скелеты женщин. Так было в те дни, старые добрые дни. Девушка соглашалась прийти сюда заработать несколько песо, чтобы прокормить семью, и если дело заходило слишком далеко, то она исчезала, а кто будет искать ее.

Фейн почувствовал, что ему необходимо сказать несколько теплых слов в адрес социалистической Кубы. Он бросил несколько левых идей, и надеялся, что Стид не сразу обнаружит его неискренность.

— Лично я не могу говорить о прошлом, это мой первый приезд сюда. Я должен сказать, что трудно не проникнуться энтузиазмом и надеждой, которыми охвачены кубинцы, особенно молодежь. Стремление к образованию, самосовершенствованию. И я чувствую, что именно молодежь — будущее страны.

— Совершенно верно. Я согласен с тобой. Я испытываю то же самое чувство.

Ночная птица, усевшаяся на уродливую башню виллы-замка поблизости, закричала странно-печальным криком отчаяния.

— Кстати, — сказал Стид, — что касается поездки в Лагартеру, то я не возражал бы присоединиться к тебе. У меня там знакомый егерь. Он даст собаку. Без собаки там делать нечего. Между прочим, он большой знаток собак. У него есть собака отличных кровей, местной породы, чертовски ужасная, но безупречная. Поездка может быть удачной, я отдохну.

— Я скажу об этом товарищам из пресс-центра, — сказал Фейн. — Если мне разрешат, то почему бы нам не поехать вместе.

— Давай постараемся. Я был бы рад поехать с тобой. Может быть, смогу показать пару весьма интересных мест, которые ты не заметишь.

— Ты, очевидно, хорошо знаешь район.

— Знал когда-то хорошо, но не был там уже два года. Там должно быть сейчас лучше, после того как проложили дорогу. Раньше надо было миль пять ехать верхом. Сейчас от Ла-Вака до Верде можно доехать на машине.

— Это озеро у берега?

— Это одно и единственное озеро Лаго Верде — «зеленое озеро». Оно действительно зеленое. Живой, неземной зеленый цвет. Почему — знает один бог! Цвет болот вокруг обычный, как у всех болот. Я думаю, что от высокой радиоактивности воды, хотя, может быть, это и не так. Лаго Верде является лучшим местом для уток. Ты сможешь увидеть их тысячами, если попадем в удачный день. Десятки тысяч. Как повезет.

Фейн осторожно зондировал обстановку.

— Куда ведет дорога?

Стид ответил не колеблясь:

— Дорога, старина, — это такая же затея, как ферма для разведения лягушек или выращивания помидоров без почвы. Говорят, что в других странах строят стратегические дороги. Почему мы не можем построить несколько таких дорог? Никто не ест лягушек, помидоры не растут без удобрений, и дороги не идут в никуда. Но может ли это иметь значение? Кубинцы, как ты сможешь в этом убедиться, любят строить, как дети. Строят они с энтузиазмом.

— И, как все молодые социалистические государства, делают ошибки, — добавил Фейн.

— Ты не должен измерять нашими стандартами, — сказал Стид. — Идея постройки дороги могла быть связана с необходимостью перебрасывать войска в район возможного вторжения на остров. Но они могли проложить дорогу, где шанс на высадку десанта один к миллиону.

— Вроде Лагартеры.

— Это тому блестящий пример. Если будет вторжение, в чем я очень сомневаюсь, оно будет осуществляться с севера. Почему она должны поступать иначе? Почему они должны делать крюк в сотни миль, терять фактор внезапности, потому что, вникни в это, они не могут пройти это расстояние за одну ночь. В то время как от Флориды до места высадки на побережье несколько часов хода. И в любом случае можешь ли ты предполагать вторжение при сегодняшней обстановке?

— Пожалуй, нет. Я думаю, что нет. Два года назад, до того как правительство располагало временем сплотить вокруг себя массы. Но не сейчас… Сейчас поздно.

— Да, я полностью разделяю эти взгляды. Тем временем будем благодарны бесполезной дороге и поедем на охоту с комфортом.

С ним что-то происходило. Но что? В последние минуты Фейн дал волю интуиции, и привкус обмана сгущался и становился темнее. Ложь скрывать нелегко. А потом вспомнил, что он и сам относится к категории лгунов. Прощаясь, Фейн почувствовал отвращение к Стиду.

— Не пропадай. Звони мне, — сказал Стид.

Фейн ответил, что не будет пропадать, зная, что звонить он не будет. Стида, решил он, следует избегать во что бы то ни стало.

На шестой день пребывания на Кубе Фейна вызвали и задали несколько вопросов. Дело в том, что на следующий день после приезда ему надоел шум толпы фешенебельной гостиницы, и он решил укрыться в безобидном заштатном пансионе «Талисия».

Здесь в лабиринте улиц он почувствовал себя вне досягаемости всевидящего ока своих хозяев. Иллюзии рассеялись, когда во время завтрака на подносе ему принесли ненавистную открытку: «Очевидно, Вы решили сменить место жительства. Не могу сказать, что виню Вас в этом. Никогда не выносил адского шума фешенебельных гостиниц. Благословит Вас бог». Постскриптум: «Парни в картине действуют как всегда. Видел их сам только в прошлом году». Парни на открытке были танцоры 90-х годов, которые плясали на лугу.

В тот день Фейн и Кларита были на Пинар-дель-Рио. Обратно возвращались в дождь. Они были счастливы, и Фейн мечтал о ней. В гостинице его ждал вооруженный солдат.

— Вы должны следовать за ним, — сказала девушка-клерк, красивая метиска.

— Спросите его, могу ли я позвонить сначала по телефону, — спросил Фейн. Сейчас самое время позвонить Мола.

Девушка что-то сказала голосом, полным испуга, солдату, а тот отрицательно покачал головой.

— Он говорит, что не можете. Вы должны следовать за ним.

На улице стояла потрепанная американская автомашина. Солдат жестом указал Фейну на заднее сиденье и сел рядом с ним. Фейн обратил внимание на то, что на дверях машины не было внутренних ручек. Три или четыре парня остановились и наблюдали за ним. Он не был напуган. Нервы были спокойны. Он ни в чем не был замешан.

Машина остановилась у бетонного прямоугольного здания в нескольких кварталах от собора. Поток людей в униформе проходил в двери. Водитель вылез из машины и открыл дверцу. Первым вышел солдат и пригласил Фейна пройти. Они поднялись на пятый этаж, где его ждал сотрудник отдела. Фейна интересовало, был ли выписан ордер на его арест. Комната напоминала ему приемную зубного врача в бедном пригороде Лондона. Впечатление усиливалось находящимися людьми, которые сгрудились вокруг низких столов, заваленных старыми журналами. Они напоминали пациентов, ждущих свою очередь. На стене висел самодельно напечатанный плакат: «К свободе можно прийти только через культуру». Фейн понял, что находится в штабе контрразведки.

Так сидел он около получаса, просматривая старые журналы «Богемия». Через каждые несколько минут клерк входил с подносом чашечек черного кофе. «Кубинские контрразведчики. — подумал про себя Фейн, — любят кофе, как англичане чай». Временами молодой часовой, стриженный под ежик, дотрагивался до кого-нибудь шариковой ручкой и уводил того по коридору. Шаги гулко раздавались, затихали, и человек обратно не возвращался. Наконец очередь дошла до Фейна.

Допрос вела полнеющая женщина лет тридцати.

— Я сожалею, что мне пришлось вас вызвать сюда. Я хотела поговорить с вами в гостинице. К сожалению, у нас не хватает сотрудников. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? — спросила Риос.

— Пожалуйста.

— Ваше имя Чарльз. Что означает инициал П.?

— Понсонби.

— Вы родились второго мая 1919 года в Биркинхеде?

— Точно так.

— Вы профессиональный журналист и работаете в «Новой границе»?

— Да.

— Ваше социальное происхождение ?

— Социальное происхождение? Никогда но задумывался об этом.

— Рабочий класс, буржуазия, интеллигенция, — подсказала Риос.

— Нет. Это не подходит. У моего отца был газетный киоск.

— Газетный киоск? — удивленно переспросила Риос.

— Он продавал газеты.

— Понятно. Тогда, очевидно, он был разорившимся мелким буржуа?

— Едва ли. Мой дед был металлистом. Пролетарием-оппортунистом.

— Но сейчас вы интеллигент. Как вы объясняете тот факт, что вышли из своей классовой среды?

— Я презирал все, что было с ней связано, — сказал Фейн. И это было действительно так. — Мне удалось получить стипендию для обучения в начальной школе.

— И после нее университет?

— Нет. У родителей не было средств, чтобы я мог бездельничать. В шестнадцать лет мне пришлось зарабатывать на хлеб.

— Понимаю. А почему вы приехали на Кубу, мистер Фейн?

— Я приехал по приглашению вашего правительства.

Обаятельная девушка с пепельными волосами села за маленький столик спиной к Фейну и начала печатать на машинке. На стене над ее головой висела в рамке картина с изображением убитого человека. Половина лица была закрыта листом календаря. На картине можно было прочитать только одно слово надписи: «Помни».

— Могу ли я просить вас сейчас позвонить товарищу Мола в пресс-центр?

— Если вы желаете говорить с товарищем Мола, я вас свяжу с ним.

Риос сняла трубку и назвала номер. Время тянулось мучительно долго, пока на другом конце провода не ответили, что товарища Мола нет, но он позвонит, как только придет к себе. Риос взяла в руку карандаш и серьезно углубилась в чтение бумаг.

— Вы никогда не были на Кубе?

— Никогда.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Безусловно. Я никогда не был в Америке, Северной и Южной, кроме нескольких последних недель.

— До тех пор, пока вы не посетили Канаду?

— Да.

— Вы были когда-нибудь в Испании, мистер Фейи?

Фейн почувствовал, что у него сжалось сердце. У него было сейчас ощущение, которое он испытал однажды, сидя за рулем, когда машину внезапно занесло на обледеневшей дороге.

— Да, был.

— Когда?

— В прошлом году.

— Но вы не указали этого в анкете для получения виз. В анкете совершенно ясно стоял вопрос с просьбой указать то страны, в которых вы были. Когда при въезде на Кубу проверяли ваш паспорт, то было обнаружено, что вы посещали Испанию.

— Я не придавал этому посещению особого значения, — сказал Фейн с облегчением. — Я провожу двухнедельный отпуск за границей каждый год. Прошлый год я был в Касабланке. Перед этим в Доломитах, а еще годом раньше в Греции. Я просто не учел, что вас интересуют детали о каждом отпуске, проведенном за границей в течение всей моей жизни. В любом случае в анкете не было просто места. Я, должно быть, был во Франции, по крайней мере, двадцать раз. Я провожу уикэнд в Париже раз или два раза каждый год. Было бы просто невозможно вспомнить все даты и страны.

Она сложила губы трубочкой и нахмурилась. Инстинкт и жизненный опыт подсказывали Фейну, что главное еще впереди. Рано или поздно — основной вопрос, который у нее был в запасе и который она выстрелит в него. Он сосредоточил внимание на левой щеке Риос.

— И вы предпочитаете гостиницу «Талисия»?

— И даже очень.

— Несмотря на то, что гостиница «Талисия» — гостиница четвертого разряда.

— Я предпочитаю тишину, покой и отсутствие лифтов.

— Но «Талисия» находится в районе доков, которые работают всю ночь, и этот район действительно очень шумный.

— Как вам сказать… Я нахожу промышленный шум даже успокаивающим. Что я не могу выносить, так это «ча-ча-ча», запущенную на всю мощь по радио в соседнем номере.

— Я понимаю. А сейчас не могли бы вы назвать людей, с которыми вы поддерживаете контакт с того момента как вы приехали на Кубу?

— Вы задали исключительно трудный вопрос. Прежде всего, что вы имеете в виду, говоря «поддерживаете контакт»? Например, я поддерживаю контакт каждый вечер с барменом в гостинице «Талисия». Он говорит немного по-английски, его научили бывшие гости из Америки. Мы говорим о киноактрисах. Я разговариваю со всеми, с кем удается. Это часть моей работы. Если вы имеете в виду официальные контакты, а никого не могу указать, кроме товарища Мола и девушки, которая показывает мне город. Ее фамилия Вест.

— Я имею в виду членов иностранной колонии.

— Иностранная колония? О да. Я могу назвать некоторые фамилии, которые я запомнил. У меня плохая память на фамилии. Очевидно, я не очень внимательно вслушивался, когда меня им представляли. Если бы я знал, что меня спросят об этом, то я бы обратил внимание.

— Вы, конечно, встречали мистера Стида?

— Да, действительно встречал.

— И вы знали его до приезда на Кубу?

— Нет, не знал.

— Вы писали ему или как-то были связаны с ним?

— Я с ним встретился однажды и до этого не знал о его существовании.

«Так вот в чем дело, — сообразил Фейн. — Причиной вызова был Стид. В чем же замешан Стид?»

— Вы не звонили ему, когда приехали в Гавану?

— Он звонил мне и приглашал провести вечер с некоторыми друзьями.

— Но вы утверждаете, что абсолютно не знаете его.

— Я его действительно не знаю. Он узнал о том, что я на Кубе. Мы с ним соотечественники. Это дань вежливости. К тому же, если кто-нибудь приглашает меня провести вечер, я обычно соглашаюсь. Я встречаюсь со всеми, с кем могу. Как я уже сказал, все люди моей профессии делают именно так. Я должен сказать, что меня несколько удивило, что это расценивается на Кубе как подозрительная деятельность.

— Прошу вас понять нас правильно. Это не подозрительная деятельность, мистер Фейн. Мы знаем, что журналист должен собирать информацию. И мы уважаем его права. Если же мы иногда вынуждены задавать вопросы, то только потому, что были времена в прошлом, когда журналисты злоупотребляли нашим гостеприимством и были на самом деле шпионами. Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что ваша деятельность вне подозрений. — Она улыбнулась неубедительно. Ее толстая верхняя губа вдруг стала тонкой, чем-то напоминающей восточную саблю. — Мы в этом нисколько не сомневаемся. Но вполне вероятно, не зная того, вы вступили в контакт с лицами, которых мы обязаны рассматривать как подозрительных.

— Если это так, то я вас могу искренне заверить, что я действовал в полном неведении. Наконец, на Кубе я менее недели. Я никого не знаю. Я уверен, что вы согласитесь со мной в том, что у меня возникает вполне естественное желание отдохнуть, проведя час или два в обществе людей, говорящих на английском языке. Вполне вероятно, что в таком случае человек может стать орудием империализма, у меня не было оснований предполагать, что я им являюсь.

— Мистер Фейн, вы действительно с симпатией относитесь к социалистическому режиму?

— С исключительной симпатией. Я полагаю, что это может полностью подтвердить сообщение в газету, которое я послал вчера. Вы, очевидно, с ним знакомы.

— В таком случае я уверена, что вы поможете нам в расследовании. Не могли бы вы рассказать мне о содержания беседы с мистером Стидом в тот вечер? Можете быть уверены, что все это останется между нами.

— Кроме всего прочего, мы говорили о погоде.

Она снова сложила губы трубочкой, лицо выражало крайнее недовольство.

— Вы с друзьями, мистер Фейн, всегда говорите о погоде?

— Нет, не всегда, но довольно часто. Погода — тема для разговора у англичан. В тот вечер у Стида было несколько англичан. Если в компании появляется незнакомец, то он начинает говорить о таких вещах, как погода.

Риос холодно улыбнулась.

— Вы говорили только о погоде и ни о чем больше?

— О крикете.

— Крикете? Вы имеете в виду кузнечиков?

— Нет, крикет — игру.

— Ах, игру.

— Точнее соревнования. Я повторяю, что англичане имели перевес в силах.

— Простите, мистер Фейн, но я вас не понимаю. Вы являетесь гостем кубинского народа, вы высказываетесь с симпатией о нашем режиме, и вы не хотите сказать мне правду. Очевидно, вы не хотите поставить кого-то под удар.

— Нет, я хотел бы вас убедить в том, что тот вечер не мог быть более безобидным в любом плане. Гости просто сидели и болтали, что обычно и делается на таких встречах.

— А мистер Стид? Он тоже говорил о погоде и крикете?

— Насколько я помню, то, что говорило большинство из гостей, было слишком тривиальным, чтобы запомнить. В целом мы, англичане, проявляли незначительный интерес к событиям дня и проблемам культуры. Стид, в частности, говорил об утках. Он ими очень интересуется. На Кубе водятся утки, которые летают по ночам, и он рассказывал мне об этом.

— Очень любопытно, — сказала Риос, — очень любопытно.

— Я полагаю, что это действительно кажется странным для тех, кто не помешался на утках.

— Да, это действительно кажется странным, мистер Фейн, и я не скрою, что я разочарована вашим ответом.

— Мне очень неприятно, но с какой бы симпатией я ни относился к делу кубинского народа, я полагаю, вы не захотите, чтобы я занимался фальсификацией.

— В таком случае я не буду задерживать вас. Прошу извинения за причиненное вам беспокойство. Шофер отвезет вас в гостиницу.

Фейн решил использовать создавшуюся обстановку в своих интересах.

— Не могли бы вы отвезти меня в пресс-центр?

— Куда вы захотите.

Телефонный звонок застал его в дверях. Это был Мола.

— Что случилось? — спросил Мола взволнованно.

— Произошла небольшая ошибка. Меня задержали в контрразведке для дачи показаний. Вы просили звонить в случае, если возникнут затруднения. Благодарю за звонок, но все выяснилось само собой.

— Вы звоните из контрразведки, не так ли?

— Я собираюсь отсюда уходить. Если вам удобно, то я к вам заеду.

— Конечно. Подождите меня на первом этаже у входа. Я буду через пять минут.

Они сразу же поехали в министерство, где их принял вице-министр Рикардо Баеза, который был взволнован произошедшим так же, как и Мола. Когда Мола закончил свой рассказ о случившемся, Баеза взял Фейна за руку и просил не принимать близко к сердцу инцидент.

— Вице-министр, — переводил Мола слова Баезы, который не говорил по-английски, — высоко оценивает ваш личный вклад и вклад газеты в борьбу кубинского народа. Он сожалеет, что министра нет, чтобы принести извинение. Но его немедленно проинформируют о случившемся, как только он вернется в Гавану. Он определенно потребует объяснений от начальника службы безопасности.

Когда они прощались, вице-министр крепко обнял Фейна и проводил его до лифта.

Мола и своем кабинете пытался смягчить унижение, которому подвергся Фейн.

— Для меня происшедшее особенно неприятно. Это случилось, несмотря на то, что вас встречают на высшем уровне. Ошибка Риос не может найти оправдания. Или она плохой работник, или она просто не знала указаний. Если так, то ее ожидают неприятности.

— Мне было бы неприятно, если у нее будут осложнения из-за меня.

— Вы считаетесь наиболее почетным гостем. И к вам следует так и относиться. Вице-министр обеспокоен, а министр будет очень раздражен, когда узнает о случившемся.

— Если вы считаете, что обязаны наказать виновных для предотвращения подобных случаев, — это ваше дело. Но повторяю, что мое самолюбие не пострадало. Я не собираюсь терять сон только потому, что было задано несколько вопросов.

Мола пожал Фейну руку.

— Вы благородный человек. Я не знаю, могу ли я надеяться, что этот неприятный эпизод не попадет на страницы вашей газеты?

— У меня нет ни малейшего намерения упоминать о нем.

— Огромное спасибо. Вы меня успокоили.

Фейн почувствовал, что сейчас самое время обратиться к Мола с просьбой.

— Товарищ Мола, я разговаривал с Кларитой. Оказывается, она очень хотела бы навестить родителей, которые живут в Канаде и пробыть там около месяца. Вы полагаете, что-либо можно сделать?

— В каком смысле?

— Ну, например, будут ли у нее затруднения в получении разрешения на выезд?

— Я не вижу причины возникновения такого затруднения. Граждане Кубы имеют право ехать туда, куда они хотят. Все, что требуется, так это получить въездную визу. Правда существуют определенные трудности.

— Я узнал, что затруднений не будет. Канадская миссия выдаст визу в тот же день

— И, конечно, встанет вопрос об оплате проезда в иностранной валюте.

— Мы уладим и этот вопрос. Это сделает газета. Ей подыщут какую-нибудь работу в редакции, пока она будет находиться в Канаде, и оплатят дорогу в оба конца.

— Тогда вовсе нет проблем. Как вы догадываетесь, нам будет не хватать Клариты, но я полагаю, что отсутствовать она будет недолго.

— Месяц. Может быть, два. Между прочим, не могли бы вы помочь в получении разрешения на выезд?

— Уверяю вас, в этом нет необходимости. Разрешение будет дано немедленно. Однако я был бы рад подать заявление от имени Клариты. Если вы можете попросить ее оставить мне паспорт. Я сделаю все необходимое без промедления.

— Это очень любезно с вашей стороны.

— Ну что вы, мистер Фейн. Я был бы рад выполнить более серьезную вашу просьбу. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

— Спасибо, нет. Я думаю, что пока нет. Все идет хорошо.

Фейн встал, протянул для прощания руку и остановился в раздумье.

— Да, вот что. Один пустяк. Я хотел бы провести несколько дней на охоте. Мне говорили, что лучшее место для охоты на уток — Лагартера. Это так?

— Простите. Вы обратились не по адресу. Я никогда не был там. У меня аллергия от болот. Но я могу, если хотите, навести справки.

— Не надо, прошу вас, не беспокойтесь. Я просто думал, что вы охотник. Вероятно, надо просто выбрать момент и поехать сразу туда. Я полагаю, что нет каких-либо возражений?

Товарищ Мола был удивлен.

— Конечно, нет. А почему они должны быть?

— Не знаю. Закрытые зоны и так далее. Меня не привлекает возможность попасть в руки Риос.

Мола печально развел руками.

В тот вечер Фейн бежал от ярких огней центральной части города. Он прошел десяток кварталов до первой и малолюдной улицы старого города и забрел в бар.

Фейн, задумчиво потягивая ароматный старый ром, был удивлен, когда к нему подсел новозеландец Крис Моссон, которого он встретил в доме Стида. Крис Моссон представлялся как экономический советник костариканской миссии. В разговоре, между прочим, Фейн упомянул имя Клариты, Моссон многозначительно ухмыльнулся.

— Привлекательная девочка, не правда ли?

— Чрезвычайно. И великолепный переводчик.

— Нам, коммерческой мелкой сошке, иногда выпадало счастье работать с ней, прежде чем они стали ее направлять на работу с журналистами и дипломатами. Что, она, как и прежде, хочет побывать в Канаде?

— Не могу сказать. Она мне не доверяет.

— Она всегда присматривалась к тем, кто мог ее взять в Канаду. Старик Фридландер рассказывал о ее желании поехать в Канаду.

— Я представляю, что это ему не понравилось, — сказал Фейн, потеряв интерес к разговору.

— А если бы ему понравилось, то его жена ему показала бы. Она была очень властной женщиной.

У Фейна остался неприятный осадок от разговора с Крисом Моссоном и на следующий день, когда они с Кларитой поехали в Лагартеру. Фейн вначале молчал, терзаемый сомнением. «Что я, молодой? — спрашивал он себя. — Нет. Богатый, остроумный, привлекательный? Нет и тысячу раз нет! Тогда в чем же дело?» И снова он приходил к выводу, что она готова полюбить любого мужчину, который помог бы ей посетить Канаду.

Он старался отбросить эти сомнения. Он находился в таком состоянии, при котором человек не имеет права сомневаться и обязан создавать баррикады, какими бы призрачными они ни были. Он был уже неспособен представить свое будущее без Клариты. Вскоре все сомнения рассеялись.

Деревня Ла-Вака была их первым объектом. Де Хавиланд проявил к ней особый интерес, и Фейн понял почему. Ла-Вака располагалась на стыке автострады и новой дороги, проходящей через болото по направлению к побережью. Она была построена на невысоком холме посреди болот, которые подходили к ней с трех сторон, и дома, построенные на сваях, возвышались над болотом. Фейну стало ясно, что любая группа вторжения должна была в первую очередь захватить высоту, на которой располагалась деревня.

Де Хавиланд хотел знать, существуют ли в Ла-Ваке расквартированные войска и замаскированная техника. И ответом на оба вопроса было категоричное «нет».

Когда они въезжали в Ла-Ваку, дождь прошел, но вдали еще были слышны раскаты грома. По главной улице неслись мутные потоки дождевой воды. Взрослого населения не было видно, только на веранде в качалке сидели три старика и какой-то пастух с боевым петухом под мышкой ехал на тощей лошади. Они зашли в бар, разбудили спящего за стойкой бармена, и Кларита спросила его, где поблизости расположена воинская часть, так как Фейн хотел взглянуть на карту района, прежде чем углубиться в поисках уток в болота. В радиусе семи миль, как оказалось, воинских частей не было.

Произошел неприятный случай. В Ла-Ваке им должны были достать собаку, а когда они выходили из бара, к ним подошел кубинец, таща на самодельной веревке собаку, страшнее которой Фейн не встречал.

— Он говорит, что без собаки охота на уток в болотах невозможна. Ее надо взять в лодку. Иначе вы не сможете достать убитую утку из тростника.

Собака натянула веревку и астматично завыла. Фейн поморщился.

— Мы не возьмем это чудовище с собой. Мы обойдемся без собаки, а если надо, то и без лодки.

Кларита перевела слова Фейна кубинцу, и тот потащил собаку в сторону, что-то бормоча и качая головой. Фейн и Кларита направились к машине, но раздавшиеся крики и вопли остановили их. Еще не видя, что произошло, Фейн понял, что собака оборвала веревку. Он увидел, как она перемахнула через улицу, сбила с ног ребёнка и схватила его за ягодицу.

Никто не тронулся с места. Фейн бросился к собаке и ударом ноги отбросил ее в сторону, но она снова бросилась к ребенку. Вспоминая, что надо делать в таких случаях, Фейн схватил собаку за оба уха и потянул что было сил. Одно из них, измочаленное в драках, оборвалось, словно тряпка, и Фейн, потеряв равновесие, упал. В этот момент собака, выпустив ребенка, бросилась, раскрыв пасть, на Фейна. Он вытянул вперед руки, прикрывая лицо и горло. Вскочил, вновь ударил ее ногой и, потеряв равновесие, упал, а собака вцепилась ему в плечо. В это время к ним подбежал хозяин собаки с камнем в руке, и Фейн услышал треск проломленного черепа животного.

Фейн почувствовал слабость, словно больной после долгой болезни. Он оперся на плечо Клариты, которая обняла его рукой и повела, поддерживая, Фейна, как медсестра ведет больного.

— Подожди, ты испачкаешься. Дай я почищусь.

Они вернулись в тот же самый бар, и Фейн протер раны ромом, так как не было хирургического спирта. На плече у него было несколько ссадин и большая царапина на руке. Кларита перевязала плечо и руку. Она была предельно нежна и готова расплакаться. Шофер принес из машины чемодан Фейна, и он сменил рубашку.

— Чудовище. Признаюсь, что мне стало не по себе, когда она бросилась на меня.

Кларита вынула носовой платок и приложила его к глазам.

— Только подумать, если бы не ты, то собака разорвала бы ребенка на части.

Дорога в Лагартеру казалась белой твердой линией, проходящей через буро-зеленое болото. От Ла-Вака до Лагартеры было около двадцати миль. Фейн сидел с зажатым между коленями охотничьим ружьем двенадцатого калибра, которое дал ему Мола. Он просил шофера ехать медленно, проводя мысленно топографическую рекогносцировку местности. Де Хавиланд хотел получить подробную информацию о глубине болота, и Фейи мог судить об этом достаточно точно, судя по ребятишкам, занятым ловлей лягушек и тритонов в болоте вдоль дороги. Вода доходила им до колен. Болото напоминало лес с прогалинами чистой воды и густыми зарослями. Там, где на болото наступали джунгли и деревья росли прямо в воде, углежоги построили свои хибарки. Ребята и углежоги были единственными людьми, которых они видели вблизи от дороги. Не было ни укреплений, ни надолб, танков, артиллерийских орудий, автомобильных радиолокационных станций, каких-либо лодок, которые можно было бы считать военными плавучими средствами. Все, что мог заметить Фейн, проезжая по дороге, носило исключительно мирный характер.

Фейн начал сомневаться в том, что сможет сообщить существенного де Хавиланду, так как только они увидели берег и ряды небольших деревянных строений, дымка тайны, окружающая Лагартеру, рассеялась. У конца дороги, которая воткнулась в дюны белого песка, два плотника прибивали деревянный щит, рекламирующий туристам Лагартеру, переименованную в Райское Лидо, гарантирующую массу спортивных удовольствий. На пляже и в море были видны отдыхающие. Блондинка скользила по водной глади на лыжах. На переднем плане молодые люди атлетического телосложения делали акробатические упражнения. Небольшие деревянные сооружения были пляжными коттеджами. Каноэ с подвесным мотором, первая лодка будущего флота отдыхающих в Райском Лидо, доставила их к озеру Верде, и строения, возвышающиеся над водой, сооружения, так озадачившие де Хавиланда из Пентагона, оказались сооружениями, не имеющими никакого военного значения. Это были коттеджи для новобрачных, празднующих свой медовый месяц. Коттеджи были построены с педантичным чудачеством, воспроизводя озерные постройки некоторых карибских индейцев, обнаруженных здесь впервые испанскими завоевателями.

Они нашли ресторан с баром под названием «Сибоней», где приятно поразили бармена — они были первыми посетителями. И здесь снова проявился веселый праздничный романтизм в виде телефонной будки, сделанной в форме китайского храма. На будке висело объявление, что телефон еще не включен.

Бармен проводил Клариту и Фейна в приготовленные для них комнаты. Через минуту они уже были готовы идти на пляж, и Кларита выразила беспокойство:

— Дорогой, твое плечо. Такие кровоподтеки, не говоря уже о следах от зубов.

— Я очень восприимчив к синякам. Во всяком случае, нечему удивляться. У собачищи были челюсти крокодила. Еще минута, и она откусила бы мне плечо.

— Не была ли она бешеной?

Фейн рассмеялся.

— Но, может быть, тебе не следовало идти в воду с таким плечом?

— Морская вода лучшее лекарство от порезов и укусов. Нет ничего лучше морской воды.

Фейн был полон решимости войти в воду. Во-первых, он довольно неплохо плавал и хотел это показать Кларите, а во-вторых, это входило в задание де Хавиланда.

Кларита наблюдала за Фейном с берега, за его фигурой, умением держаться в воде. Для нее было вполне очевидным, что Фейн в нее влюблен. Кларита была к нему равнодушна. Более того, она считала, что уже не сможет полюбить никого. До сегодняшнего дня она была готова использовать Фейна как посредника для получения паспорта, но с каждым днем он все больше нравился ей. Фейн был человеком, которым она могла восхищаться. С самого начала ей импонировало в Фейне одно качество — он не пытался ей надоедать ухаживаниями. Кларита как раз за это презирала мужчин, с которыми приходилось раньше работать.

Фейн проявил себя не только храбрым, но и простым в обращении человеком. Несмотря на его молчание и уклончивые ответы, она видела в нем человека, попавшего в сложные обстоятельства. Более того, она уже не видела Фейна, каким он был: для нее наступил опасный момент, когда она открывала человеческое существо — любое человеческое существо, которое она наделяла иллюзорными качествами. Она была готова, чтобы Фейн занял свое место в ее мире.

Они остались вдвоем. Шофер уехал в Гавану и должен был приехать за ними на следующий день. Плотники прекратили работу и ушли на отдых. Навевающий дремоту прибой лизал гальку пляжа, оставляя на ней пену, морские ласточки резали крылом кромку воды, взвивались в небо и снова проносились над барашками волн. С берега сквозь стрекот кузнечиков доносилась нежная кубинская мелодия.

Она все еще беспокоилась о возможных последствиях укусов.

— Ты действительно чувствуешь себя хорошо? — озабоченно спросила Кларита.

— Великолепно.

— Может быть, тебе следовало бы отдохнуть?

— Я и так отдыхаю. Лучшего отдыха трудно представить.

Он погладил ее по руке. Последнее облачко сомнения было развеяно ее заботой. Хотя это было удивительным, но Фейн поверил в возможность любви.

— Я хочу жениться на тебе, Кларита.

— А я выйти за тебя замуж. Мы поженимся в Канаде.

— А почему не здесь, сейчас. Не на Кубе?

Она отрицательно покачала головой, хотя Фейн заметил, что она была рада его предложению.

— В первую очередь потому, что у нас нет времени. Ты же сам сказал, что мы должны вылететь третьего, не так ли?

— Да, это действительно так. Я должен вернуться в Торонто четвертого.

— У нас полных только три дня. Таким образом, твое предложение отпадает. Кроме того, я должна подать специальное заявление для получения разрешения, чтобы выйти замуж за иностранца.

— Даже в том случае, если ты выходишь замуж за такого человека, как я?

— Да. Они, очевидно, дадут разрешение на выезд в надежде на мое возвращение через несколько месяцев. Они достаточно умны, чтобы понять, что если мы поженимся, то я уже не вернусь. Намного безопаснее в этом случае ничего не говорить. Мы можем пожениться, как только прилетим в Канаду. Если ты хочешь.

— Разве по мне не видно, что я этого хочу? — Я хочу обосноваться в одном месте. На озере, в лесу. Мы туда поедем, как только вернемся в Канаду.

— На озере. Это чудесно.

— Лес и только лес кругом. Скажи, ты смогла бы какое-то время жить такой жизнью?

— С тобой.

— Летом там будет восхитительно. Когда тебе там надоест, то мы можем наезжать в Торонто или Монреаль.

Внезапно слово Торонто отрезвило его, и он замолчал. Где-то подсознательно возникли ассоциации, и ход мыслей был прерван воспоминанием о Фридландере, труп которого был найден в станционном буфете. После Фридландера был Стид. И тогда он вспомнил, что прошлую ночь во сне он видел Стида, и, хотя не мог вспомнить сон, его охватило тяжелое предчувствие.

— Ты слышала фамилию Стид?

— Да, слышала. Почему ты меня спрашиваешь об этом?

Она ответила настолько нарочито не задумываясь, что Фейн поднял глаза и увидел, что ее лицо покривила презрительная усмешка.

— Стид позвонил мне на следующий день после моего приезда сюда, я не знаю почему. Он весьма общительный, свойский парень.

— Не очень приятная личность.

— Я то же самое бы сказал. Кроме прочего, он утверждает, что близок к правительственным кругам.

— Они его используют, — сказала Кларита с нескрываемым презрением. — Месяц или два назад состоялся процесс над террористами. Его приглашали как свидетеля обвинения. Он и Фридландер поехали смотреть на их расстрел в Ла Кабанья.

Фейн вспомнил страшный отчет Фридландера.

— Фридландер тоже был там, — заметил Фейн.

— Они одно время часто встречались. Я узнала Стида через Фридландера.

Фейн не знал, как ему понимать выражение «узнала Стида». Стид, очевидно, добивался ее расположения.

— Фридландер пытался сделать все возможное, чтобы избежать Стида, когда был здесь первый раз.

Фейн взвешивал факты. Фридландер прекратил дружбу со зловещим Стидом. Он вернулся в Канаду запуганным. Кто-то угрожал его жизни. Фридландера убили. Где же взять недостающие кусочки разбитой мозаики? Стид по каким-то темным, непонятным для Фейна мотивам ждал появления на сцене преемника Фридландера.

Они пробыли на пляже до вечера, а ночь провели в небольшом коттедже. Фейн встал рано утром и обследовал, насколько мог, побережье: протяженность пляжа, степень крутизны берега. Место для высадки десанта было отличным, лучше, чем пляжи в Джела и Салерно, с которыми он был знаком в 1943 году. Чистый берег, плотно утрамбованный песок, отсутствие грязи и ила. Здесь песчаный пляж переходил в дюны.

Лучшего места для высадки десанта не найти. «Ну а что после этого?» — подумал Фейн. Дюны волнами уходили в глубь острова и останавливались у кромки болота. Можно ли построить здесь посадочную площадку? Но, очевидно, нет. В четверти мили от берега был остров, покрытый небольшим кустарником. А что, если посадочную площадку построить на нем?

В свое время Фейн неплохо плавал в маске и с ластами. Они были о ним, и он решил вплавь добраться до острова. Вскоре Фейи понял, что остров был обманчиво близко. Он плыл в прозрачно-зеленой воде, изучая дно с профессиональным интересом. Дно было чистым, без признаков рифов. Судно довольно большого тоннажа могло безопасно войти в бухту и встать на якорь. Это место было предназначено самой природой для проведения десантной операции.

Кларита проснулась в половине девятого. Появился бармен с кусочками поджаренного хлеба, крепким кофе и приятными на вид, но безвкусными фруктами, которые они ели впервые. Завтрак был подан на веранду. Вдали в море, у горизонта, появились грозовые облака, но солнце еще светило ярко. Какое-то вьющееся растение обвило балюстраду балкона, и над их головами свисали желтые колокольчики цветов. Кларита сделала из них букет и воткнула его в фужер.

— Я не хочу уезжать отсюда, — сказала она.

Он поцеловал кончики ее пальцев.

— Ну что ж, давай останемся.

— Я думаю, что действительно могу жить в таком месте в нашем доме, построенном здесь. Это было бы чудесно.

— Но не тогда, когда откроется Рай в Лидо.

— Нет, конечно. Я совсем выпустила Лидо из виду.

— Здесь великолепно. Пальмы, зеленое море, экзотические птицы.

— А мы не могли бы здесь остаться еще на несколько дней? — спросила Кларита. — Пусть это будет нашим настоящим медовым месяцем.

— Самолет. Ты же знаешь, что я мечтаю об этом, но это невозможно.

— Мы должны действительно вылететь в четверг?

— Думаю, что да. Журналисты — рабы времени.

— Мы никогда не вернемся сюда снова, да?

— А ты не хочешь?

— Нет. Мысль о том, что я наконец уеду, позволяет видеть все в ином свете. В любом случае пусть эти несколько часов будут самыми лучшими в жизни.

Они снова купались, плавали и вернулись в домик. Фейн надел брюки и рубашку. Она окликнула его с веранды:

— Послушай, мой дорогой, наши цветы уже увяли.

— Уже погибли? — спросил он.

«А почему бы и нет? — спросил себя мысленно Фейн со странным раздражением. — Цветы собирают, на них смотрят, ими любуются, а затем выбрасывают. Они были великолепными, а затем увяли, и пропала их красота. Чем нежнее и привлекательнее красота, тем беспощаднее ее гибель и разложение». Пессимизм, свойственный натуре Фейна, связывал поблекшие цветы с его жизнью. «А что будет дальше?» — спросил он себя.

— Ты не знаешь, где ружье? — спросил он.

— Под кроватью. Оно упало, и я затолкнула его под кровать.

— Постреляем уток?

— Где? Без лодки никуда не доберешься.

— На острове. За углом привязана лодка. Мы можем ее взять. Я просто не могу приехать без утки.

— Как долго будешь на охоте?

— Недолго, — сказал он. — Не больше часа.

— Я подожду тебя здесь. Я очень устала. Наверное, это солнце и море. Я полежу здесь и отдохну. Ты не будешь там долго, не правда ли?

— Да, скоро вернусь. Бесполезная трата времени. Во всяком случае, вернусь через час.

Фейн отвязал лодку, положил на дно ружье, подтащил ее к воде, сел в нее и стал грести, направляя лодку к острову. Ветер крепчал. По воде шли мелкие волны. На поездку к острову он потратил больше времени, чем предполагал. Начался отлив, и Фейн оставил лодку на плаву, зацепив якорь за полузатопленное дерево. На берегу было мало песка, и сучковатые пальцы известняка вытянулись почти до воды. Выше обрыв был загроможден обугленными остатками леса, а над ними переплетались густые заросли кустарника. Фейн нашел тропинку через кустарник, которая вывела его на широкую поляну. Там он увидел хижины углежогов, которые смотрели на пришельца хитровато и испуганно. После осмотра поляны Фейн понял, что поколения углежогов помогли ему выполнить задание де Хавиланда. 20 или 30 акров внутренней части острова были расчищены от спутанных джунглей и превратились в грязное поле с большими кучами древесного угля.

Он прошел поляну вдоль и поперек. Огромные злые собаки встретили его яростным лаем, и если бы они не были привязаны самодельными веревками к хижинам, то разорвали бы его в клочья. Фейн радовался, что захватил с собой ружье, которое несколько отпугивало бесновавшихся собак. Несмотря на проливные дожди, на поляне было сухо, так как вода быстро уходила в землю через пористые известковые породы. Без сложных земляных работ можно быстро подготовить площадку для посадки и взлета поршневых самолетов с небольшой посадочной и взлетной скоростью. После подрыва нескольких огромных старых пней и нескольких часов работы бульдозера здесь можно будет принимать даже реактивные самолеты. Таким образом, Филипп получит хорошую посадочную площадку за свои восемь тысяч фунтов.

Кларита ждала его на другом берегу. Он помахал ей рукой, и она ответила. Быстрое течение понесло лодку, и через пять минут он уже был у берега. Когда он повернул голову, чтобы направить лодку туда, где стояла в воде Кларита, он понял, что с ней что-то произошло.

— Где утки? — крикнула она.

— Даже не видел, — сказал Фейн. — В чем дело?

— Я должна ехать в Гавану. Шофер с машиной уже здесь.

— Зачем?

— Я не знаю. Ты можешь остаться, если хочешь, а он вернется за тобой вечером или завтра утром, а я должна уехать немедленно. Что-то срочное.

— Я поеду с тобой, — сказал Фейн.

Машина шла со скоростью примерно 80 миль в час по широкой безлюдной автостраде, и через полтора часа они были в Гаване. Шофер остановил машину у здания пресс-центра, и бледная, взволнованная Кларита вышла из машины. Через десять минут она вернулась. Она попыталась улыбнуться.

— Завтра я уезжаю в Сантьяго, — сказала она. — Какой-то русский приехал, и министерство иностранных дел посылает меня туда с ним. Он знает, по-видимому, только английский. Мола сказал, что все сделано без его согласия. Ничего нельзя изменить.

— Сантьяго, — сказал Фейн. — Это семьсот миль отсюда. Когда ты вернешься?

— В четверг утром, — сказала она. — А может быть, и раньше.

— Но самолет улетает в два часа дня.

— Я знаю это, но все улажено. Мы выезжаем в Сантьяго в среду вечером и едем всю ночь, так что у нас остается уйма времени. На посмотри. Можешь радоваться.

Она достала из сумочки карточку и протянула ее Фейну.

— Мое разрешение на выезд. Везде подписали, проштамповали и поставили все печати. У тебя действительно есть подход к Мола. В министерстве иностранных дел он сказал, что я уезжаю в Канаду в четверг, и там согласились. Я вернусь до отлета самолета. Чтобы не торопиться перед отлетом, я сейчас поеду домой и уложу вещи. Я все возьму с собой в Сантьяго, так что при задержке в дороге я приеду прямо на аэродром.

— Хорошо, — сказал Фейн.

— Ну, не вешай носа.

— Извини меня. Все это так неожиданно.

— Но вечер сегодня мы проведем вместе, — сказала она. — Я свободна до утра, и мы можем куда-нибудь поехать. Давай поедем в Моакмба?

— Хорошо, — сказал Фейн. — Мы поедем туда.

Он задумался. Что скрывается за этим? Он не верил в необходимость срочной поездки в Сантьяго.

5

Фейн надеялся, что Кларита уже ждет его, и рано отправился в аэропорт Хосе Марти. Он выстоял три очереди, и к полудню все формальности были закончены. Он побродил по лавочкам аэропорта, где продавали ром, сигары, соломенные шляпы и маленьких крокодильчиков. За полчаса он выпил две чашечки кофе и три бутылки пива. Он вышел на террасу и пристально смотрел на дорогу. В аэропорт пришло несколько черных правительственных автомашин, но Клариты не было.

За 55 минут до отлета самолета он серьезно забеспокоился. Попытался связаться с Мола по телефону, но безуспешно — Мола не было на месте. Фейн готов был позвонить еще раз, но Мола сам приехал в аэропорт, чтобы попрощаться, и принес большую коробку сигар в подарок от министерства.

— Меня беспокоит отсутствие Клариты, — сказал Фейн. — Она должна была приехать самое позднее в одиннадцать тридцать.

Мола достал из кармана старомодные часы и поднес их к глазам.

— Действительно, что-то случилось. По телефону нам подтвердили, что они выехали из Сантьяго в десять часов вечера. Они должны были завтракать в Санта-Кларе в семь часов утра. Если даже возьмем час на завтрак, то они должны были приехать в Гавану в одиннадцать часов. Меня беспокоит то обстоятельство, что в составе делегации был важный иностранный дипломат.

В час сорок пять, после того как Фейн выпил одну за другой три стопки коньяка, а Мола выпил большой стакан ярко-красного лимонада, объявили об отправлении рейса 464-го на Мехико и пригласили пассажиров к воротам номер пять для посадки в самолет.

Мола уже в десятый раз посмотрел на свои огромные часы. Он был намного спокойнее Фейна.

— К сожалению, на автостраде бывают аварии. Может быть, машина сломалась в безлюдном районе. За пределами провинции Гавана селения очень редки на автостраде.

— Но они могли бы позвонить, — сказал Фейн.

— Может быть, и так, но движение бывает очень редким. Иногда часами приходится ждать, пока придет помощь.

Объявили в последний раз о посадке пассажиров на кубинский самолет, следующий рейсом 464-м в Мексику.

— К счастью, — сказал Мола, — на этой неделе будет дополнительный рейс. Самолет заберет в Мексику спортивную команду. Я понимаю, что задержка — дело неприятное, но будет нетрудно отправить Клариту этим рейсом. Нужно будет только исправить дату выезда на разрешении. Вы можете на меня положиться. Я сам позабочусь об этом.

Они подошли к воротам номер пять. Фейн показал свой билет и прошел. Через барьер забора Мола пожал ему руку.

— Позвоните мне из Мехико. Я все узнаю и сообщу вам.

Фейн кивнул головой. Он был не в силах сказать что-нибудь в ответ. Он почувствовал себя безнадежно раздавленным.

Через четыре часа он был в Мехико, в гостинице «Аламеда». Из гостиницы он позвонил Мола, но так как нужно было ждать примерно час, то он взял такси и поехал в редакцию «Эль Порбенир» на улице Такуба. Было уже девять часов, и Фейи вздохнул облегченно, когда увидел, что учреждения работали и Виктор Моралес, наверное, еще не ушел домой. Его сразу же пропустили.

Моралес был мрачным молодым человеком с тонкими усиками и дьявольской улыбкой мексиканского мошенника из американского фильма. На нем был темный, тщательно отглаженный костюм, в нагрудном кармане пиджака которого торчало пять золотых авторучек. Он благоухал одеколоном. Комната была заставлена горшками с тропическими растениями.

— Рад познакомиться с вами, мистер Фейн. Вы работаете у Филиппа?

Фейн небрежно кивнул головой.

— Я только что из Гаваны.

— Мы ждем вас. Как там было? Жарко?

Фейн пожал плечами.

— А сейчас вы намерены поужинать по-европейски?

— Было бы не плохо.

— Итак, за дело. Вопросы у меня. Я думаю, что вы уже имели возможность познакомиться с ними.

Он нажал на кнопку стола, напоминавшего маленький орган. Ящик открылся со слябым щелчком, и Моралес взял какие-то бумаги.

У Фейна в руках оказалась знакомая ему инструкция с вопросами. Он узнал эти вопросы.

— Я застенографирую ваши ответы, но вы не спешите, так как я давно не писал. — Заметив некоторое колебание Фейна, он добавил: — Все в порядке. Начинайте. Кроме нас, в здании ни души.

Он улыбнулся заговорщически Фейну, как бы успокаивая его.

Моралес записывал ответы Фейна. Он только один раз прервал его, когда Фейн рассказывал об измерениях глубины у берега в Лагартере.

— От верхней воды прилива до песчаных дюн примерно тринадцать ярдов берега, причем максимально эта полоса составляет восемнадцать ярдов и минимально девять ярдов, — сказал Фейн.

— У вас великолепная память, — остановился Моралес и взглянул на него.

— Измерения верны только в день измерения, то есть на двадцать девятое число, — сказал Фейн. — Их необходимо пересчитать по таблице прилива. -

Моралес кончил писать.

— Ну, я вижу, что вы не теряли времени даром. Кстати, не собираетесь ли еще раз побывать там? — Моралес посмотрел на Фейна медленным взглядом стервятника.

— Я все уже видел на Кубе, что необходимо газете.

— Филипп заинтересован еще в одной поездке.

— Возможно, но я не хочу. Завтра утром я вылетаю в Торонто, где пробуду несколько дней.

Моралес вскочил и, сунув руки в карманы, прошелся по комнате. Затем он упал в кресло и тяжело вздохнул.

— Вам хорошо заплатят, если вы измените свое решение.

— Вероятно, но я не хочу.

— Вам лучше знать. Во всяком случае, вы выполнили довольно сложное задание. Филипп будет рад этому. Кстати, могу я видеть вас в Мехико?

Фейн предпочитал не встречаться с этим человеком.

— Я еще не устроился, — солгал он.

— У меня могут быть вопросы. Могли бы мы встретиться завтра утром? Каким самолетом вы улетаете?

— В одиннадцать пятьдесят.

Фейн записался на самолет, который вылетает в восемь утра, но ничего не сказал об этом. Интуитивно он понимал, что Моралес настоящий головорез, который не будет стесняться в выборе средств. Он намного страшнее неопрятного Стида. Режиссеры старых американских фильмов хорошо знали этих людей, когда показывали мексиканских мошенников. Фейн видел в Моралесе бандита и убийцу, замаскированного йод порядочного человека. Каин в импортном американском костюме.

Когда Фейн вышел из здания «Эль Порбенир», то прежде чем взять такси и поехать в гостиницу, он два раза остановился и осмотрелся, чтобы убедиться, что за ним нет слежки.

Фейн позвонил Мола по домашнему телефону из гостиницы, и Мола сообщил ему довольно неприятную историю.

— Авария произошла в Гаване, когда она направлялась в аэропорт. Столкновение с другой машиной… Да, пока еще в больнице.

«Какая еще авария? Вы великолепно знаете, что никакой аварии не было», — хотел прокричать Фейн в телефонную трубку. Понимая, что вспышка гнева ничего не даст, он взял себя в руки и довольно спокойно спросил:

— Серьезные ушибы?

— К счастью, небольшой удар и царапины. Больше ничего.

— Она вылетает в воскресенье?

— Конечно, мистер Фейн. Все уже улажено.

Фейн считал, что отъезд без Клариты был непоправимой ошибкой. Он чувствовал себя жертвой шулерского трюка, но ему казалось, что эти карты тасует не Мола, а кто-то другой.

Кларита не вылетела из Гаваны в воскресенье, так как в этот день на Кубе было объявлено чрезвычайное положение, и воздушное сообщение было прервано. После телефонного разговора с Мола Фейн ничего не знал о ней. Утром он прибыл в Торонто. Все телефонные разговоры с Кубой задерживались на двенадцать часов. На следующий день международные телефонные переговоры были прекращены до специального указания. Сестра сообщила, что на его счет положено восемь тысяч фунтов, но это известие его нисколько не обрадовало.

В понедельник Паппи Сауерби созвал совещание всей редакции: от уборщиц до кочегаров. В руках у него был номер журнала «Тайм», вышедший на прошлой неделе. Он держал его небрежно между большим и указательным пальцем.

— Я полагаю, что все вы видели это! — начал он.

Журнал опубликовал сенсационную новость, которую никто не хотел печатать. Корреспонденты помпезно и ликующе описывали военные приготовления во Флориде и особенно в Центральной Америке, которые велись для разгрома кубинской революции. Дрожащим от волнения голосом Паппи сообщил:

— Леди и джентльмены, все сотрудники редакции. Мы должны действовать. Мы должны поднять голос протеста, чтобы остановить это грязное дело, которое готовят против Кубы. Во имя мира мы готовы на любые жертвы, и мы боремся за мир во всем мире.

Сразу же организовали сбор средств. Собрали 89 долларов 75 центов, которые направили в фонд защиты Кубы. Паппи предложил принять резолюцию, осуждающую «преступную и безответственную империалистическую агрессию, подготавливаемую против Кубы». Мнение работников редакции разделилось по поводу текста резолюции. Большинство признавало резолюцию в целом, но значительная часть сотрудников возражала против слов «преступная и империалистическая». Во имя сохранения единства главный редактор стал искать компромиссное решение. В конце концов была принята единогласная резолюция, осуждающая «безответственные империалистические маневры и угрозы агрессии в районе Карибского моря». Это было резко и достаточно туманно, а главное, понравилось всем, так что сразу же единогласно проголосовали за то, чтобы послать резолюцию в ООН, сессия которой проходила в Нью-Йорке.

После совещания Паппи принял Фейна в своем кабинете. Он схватил руку Фейна своими огромными старческими сухими руками и сжал ее с большой силой.

— Ну, сынок, ты все расскажешь старику Паппи. Я знаю все о твоих отношениях с Кларитой. Я рад за тебя и думаю, что ты найдешь свое счастье. Но надо же всему этому случиться именно сейчас.

— Я ничего не могу с собой поделать. Это ожидание свыше моих сил.

Паппи предложил ему:

— Самое лучшее — нанять частный самолет на Багамах, слетать на Кубу и забрать ее, только бог знает, когда восстановятся регулярные рейсы самолетов. За это время все может случиться, особенно с этой высадкой.

— Частный самолет? — переспросил Фейн. — Никогда не думал об этом.

— Что касается меня, то я стреляный волк в центральноамериканских революциях и контрреволюциях, — сказал Паппи. — С тех пор как я работаю здесь, их было более пятидесяти. Частные самолеты будут летать, пока не начнутся бомбардировки. Газета поможет тебе, сколько бы это ни стоило.

— Я ценю ваше великодушие, — сказал Фейн.

— И не говори об этом. У меня в этом деле свой интерес. Затраченные на тебя деньги ты отработаешь с лихвой. Если мы поместим твой отчет о положении на Кубе сейчас, то мы сделаем специальный выпуск в конце следующей недели. Старый Паппи всегда верен самому себе.

Он встал, сделал театральный жест и дружески пожал Фейну руки.

— Я думаю, сынок, что ты справишься с этим делом. Если тебе нужна поддержка газеты, то мы всегда с тобой. Решай.

Чтобы нанять самолет «уесена» в Нассау для полета в Гавану, Фейн заплатил сто фунтов. Пока готовили документы, фирма запросила по радио разрешение на посадку в гаванском аэропорту, и это разрешение было получено. Фейн послал в редакцию телеграмму с сообщением о ходе дела, купил бутылку виски и газету. Через пять минут самолет взлетел.

Самолет бросало и болтало в воздушных ямах. Он неподвижно повисал, резко падал вниз и снова поднимался. Крылья дрожали от напряжения. Впереди по курсу выходила из моря узкая полоска земли. Это была Куба. «Странно, — думал Фейн, — мне казалось, что ничто не заставит меня вернуться на Кубу. А чего мне бояться?» Анализируя свою поездку, он приходил к заключению, что не было причин волноваться.

Самолет приземлился в аэропорту Хосе Марти, и молодые парни в военных комбинезонах подбежали к машине. Пришел какой-то чиновник, проверил паспорт Фейна и документы летчика. Только после этого им разрешили покинуть самолет. Больше никаких проверок не было. Гражданские служащие занимались укреплением аэропорта. Укладывали мешки с песком вокруг пустых зданий аэропорта. Зенитная пушка, которую Фейн запомнил после изучения наставлений по опознаванию вооружения, стояла на широкой площадке перед входом в здание аэропорта. Она была замаскирована листьями, сорванными с ближайшей пальмы.

Здесь он попрощался с летчиком, который собирался отправиться на улицу Анимас… Он вылетал в Нассау вечером и должен был прилететь снова в Гавану через три дня. Такси не было, и Фейн доехал до Гаваны на попутной машине. Водитель армейского «джипа» высадил его у городской больницы.

Клариты в больнице не было. Он посетил еще две больницы в разных концах города. Он шел пешком. Ноги болели от усталости. Пропитанная потом одежда неприятно прилипала к телу. Наконец он добрался до гостиницы «Талисия», где ему дали прежнюю комнату. Он поднялся в номер, умылся, надел свежую рубашку и решил позвонить Мола. Ему ответили, что Мола нет и неизвестно, где он.

Затем он позвонил в бюро переводчиков и получил ошеломивший его ответ:

— Вест? — переспросила девушка. — Вероятно, это ошибка. В нашем бюро нет переводчицы с такой фамилией.

— Может быть, сейчас не работает, но, сеньорита, извините, товарищ Вест работала у вас?

— Нет, сэр. Товарищ Вест никогда у нас не работала. Очень необычная фамилия. Это ошибка.

От волнения у него пересохло в горле. Но ничего нельзя было сделать. Темнело, и он знал, что в городе с восьми часов вводится комендантский час. Все дальнейшие поиски следовало отложить до утра.

Заскрипели половицы в коридоре, и в дверь мягко постучали. Фейн открыл дверь. На пороге стоял Стид, и Фейн почти задрожал от страха и ужаса. Стид за это время странно обрюзг и высох. Его лицо казалось сделанным из жеваной бумаги. Было заметно, что несколько дней он не брился.

— Рад видеть тебя, старина, — сказал Стид.

Странно поеживаясь, он вошел в комнату и поморщился от боли.

— У меня ноют ноги и болят руки. Десквамация, что означает шелушение кожи. Вызвано нервным напряжением.

Он повернулся к двери.

— Запирается?

— Даже не закрывается, пока сильно не хлопнешь.

— Это ничего. Я не думаю, чтобы нам могли помешать. Рад видеть тебя, старина. Мы не встречались со времени охоты на уток, не так ли? Кстати, чем она закончилась?

— Полная неудача.

— Плохо. Очень плохо. Ты, наверное, выбрал плохой день. — Он повернулся к Фейну. — Не возражаешь, если я присяду?

Стид опустился в плетеное кресло и печально улыбнулся.

— Ты опоздал, старина, — сказал он. — Я уже начинал беспокоиться. Ты опоздал ровно на один день.

— Я тебя не понимаю, — холодно произнес Фейн.

— Ты должен был прилететь вчера. Твое опоздание расстроило все мои планы. Но сейчас все в порядке, ты здесь, а это самое главное.

— Убей меня, не понимаю, почему ты ждал меня вчера или сегодня и в любое другое время?

Стид весело захохотал.

— О твоем прибытии мне сообщили надежные люди. Кстати, нет ли у тебя чего-нибудь выпить? Бары закрыты уже несколько дней.

— Могу предложить тебе виски.

— Великолепно. Виски и немного воды, если можно. Благодарю тебя. Ты спас мне жизнь.

Стид опорожнил стакан двумя большими глотками.

— О тебе мне сообщил наш общий друг Филипп через Лаури Пика. Нашего дорогого Лаури. Не видел его уже целую вечность. Он был здесь как-то и звонил мне. Сейчас он стал настоящим американцем, не так ли?

— Ради бога, Стид, о чем ты говоришь? — сказал Фейн, в котором ненависть и отвращение вызвали странный прилив энергии.

— Брось, старина. Мы связаны одной веревочкой. Ты, как и я, работаешь у Филиппа. Неприятный маленький человечек. Мне сказали, что его зовут Алоизиус. Ты должен знать правду. Он выдал меня кубинцам, и я скрываюсь от полиции. Последние три ночи я спал в такой дыре, что представить трудно.

Внезапно уголки его рта скривились в отвратительной гримасе.

— Видишь, нервы не выдерживают.

Окна задрожали от взрыва, а на улице зазвенели разбитые стекла. Фейн вскочил и снова сел. Крики, свистки полицейских, и визг шин резко затормозившей на повороте автомашины.

— Акт саботажа, — сказал Стид. — Это уже продолжается пару последних ночей. И даже стрельба. Везде убийства.

Он молча протянул стакан.

— Можно еще? Спасибо. Будь здоров.

Стид поставил стакан и потянулся от удовольствия.

— Ты, конечно, знаешь, что готовится высадка и что Филипп руководит этим представлением. Подозревая, что в последнюю минуту я могу явиться с повинной, что я и намеревался сделать, этот негодяй выдал меня кубинской разведке. Все было устроено довольно ловко. Один из моих самолетов, перевозящих взрывные устройства в консервах, был конфискован в аэропорту. Но обрати внимание на коварство этого человека. Он все устроил так, чтобы меня предупредили. Таким образом, мне удалось скрыться. Но я знаю, что если правительство не будет свергнуто, то через пару дней меня схватят и поставят к стенке. Теперь я должен бороться за успех вторжения. Ну, ты видишь, что мы с тобой связаны одной веревочкой. Оба мы.

Фейн попытался засмеяться, но это у него не получилось.

— Ты сошел с ума, — сказал он.

— Ты можешь считать меня дураком, но еще раз напомнить тебе, что наша единственная надежда выжить в данный момент заключается в повиновении. Мы должны сыграть важную роль в этой операции, и я уверяю тебя, что это единственный шанс выжить.

Фейн по-настоящему встревожился. Вначале он подумал любым способом отделаться от Стида, а затем сменить гостиницу. Спрятаться в каком-нибудь пансионате в лабиринте улиц на другой стороне центрального парка.

— Не говори глупостей. Редактор газеты послал меня сюда с заданием написать статью. Я намерен сделать это, а затем уехать. Я просто не понимаю, о чем ты говоришь.

— Твой редактор тоже работает на Филиппа, хотя он может и не знать этого. Именно по этой причине он послал тебя. Я понимаю твое нежелание еще раз ввязываться в это грязное дело. Я не хочу принимать меры, но ты должен знать, что твой последний разговор с Моралесом в Мехико записан на магнитофонную пленку, а копия прислана мне. Это очень веская улика против тебя может как-нибудь попасть в руки кубинской контрразведки. Ты это учти и помни, что мы вместе потонем или вместе выплывем.

Завыла сирена.

— Закрой штору, — сказал Стид, — а то будут стрелять по лампочке. Они начинают терять голову. Это еще полбеды. Если бы обстановка была иной, то я мог бы рекомендовать явиться вам с повинной и все выложить. Но если мы это сделаем, они могут нас выслушать и сейчас же оторвать головы. У нас нет выхода, и мы должны работать на Филиппа.

Дальнейшее препирательство казалось бессмысленным.

— Но ты забываешь о посольстве. Кто запретит нам отправиться в посольство и укрыться там, пока все это не кончится? — спросил Фейн.

— Дело в том, что тебя не подпустят к английскому или другому посольству на две сотни метров. Улицы оцеплены. Так всегда они делают в подобных случаях.

Фейн подумал, что остается только убить этого человека. Но как? Чем? В пустой комнате не было вещей, которые можно использовать как оружие.

В армии Фейн прошел двухнедельную подготовку убийства подручными средствами, но, как всегда бывает с армейскими курсами, это оказалось пустой тратой времени, так как в боевой обстановке ему не приходилось прибегать к этой жестокой и предательской технике убийства. В какое-то мгновение он представил себе, как он внезапно бросается на ошеломленного Стида, парализует его ударами в пах и живот, а затем душит его кромкой простыни. Но как заглушить крики и стоны Стида в панельном здании с неплотно закрывающимися дверьми и разбитыми вентиляционными трубами, в этой деревянной коробке, где печальные песни о любви, которые поет прачка на первом этаже, хорошо слышны на четвертом? Даже если Стид будет наконец задушен, что он будет делать с трупом?

Стид, вероятно, прочитал ненависть в лице Фейна и разгадал его намерения убить его. Сразу же исчезла его нагловатая развязность, а когда он заговорил, то в голосе появились плаксивые нотки.

— Ты должен понять меня правильно, старина. Мы должны успешно сотрудничать, или нас поставят к стенке. Это ужасный и неприличный способ покончить счеты с жизнью. Ты думаешь, что будешь относиться философски, но когда наступит этот момент, то все будет совсем не так, как ты предполагаешь. Я много раз видел это. Расстреливают молодые, необученные парни, которые часто не умеют целиться. Тебе не будут связывать ноги. Однажды несчастный стал бегать по двору, а офицер, который командовал расстрелом, бежал за ним и стрелял в него. Лично я хочу умереть в постели. Пусть будет рак, но только не это.

Фейн встал и отвернулся, чтобы уменьшить искушение убить его.

— Что я должен делать? — бросил он через плечо.

— Уверяю, что после этого тебя оставят в покое. Слово джентльмена.

— Я спрашиваю: что я должен делать?

— Мне понятно твое недоверие, но просто незачем тебя беспокоить. Сейчас из всей организации только ты можешь свободно ездить по стране. Насколько я знаю Филиппа, тебя после этого оставят в покое.

— Ближе к делу, сказал Фейн.

— Организация приказывает тебе еще раз поехать по стране. В этом нет ничего опасного. Я должен заметить, что тебе все еще платят. Наши хозяева всегда раскошеливаются. После выполнения задания ты получишь довольно приличную сумму. По крайней мере, всегда так бывает.

— А если они не дадут мне машину для поездки по стране?

— Не беспокойся об этом. Уверяю тебя, что все будет в порядке. Ты получишь машину с пропуском прессы на ветровом стекле. Только такие машины можно видеть сейчас на дорогах.

— Нужно ехать в Лагартеру?

— Ты удивительно догадлив, старина.

— Это означает, что высадка будет там.

— Ты снова прав. У нас есть три возможных места для высадки, но лучше всего — Лагартера. Твое предложение использовать остров в прибрежных водах для посадочной площадки понравилось Филиппу. Дело в том, что сегодня ночью войска на кораблях вышли в море из порта Кабесас в Никарагуа. Прежде чем принять окончательное решение о высадке, нужно свежее донесение о положении в районе высадки. Именно по этой причине ты должен отправиться в Лагартеру, посмотреть все там, позвонить по телефону в Гавану и сказать, как там дела. Вечером они дадут телеграмму на корабли.

Фейн оправился от нервного шока и снова мог здраво смотреть на вещи. Он начал понимать, что его дела не так уж плохи.

Он сжал челюсти и испытующе посмотрел на Стида.

— Где Кларита? — спросил он.

— Кларита? Ты спросил как раз вовремя. Я собираюсь навестить ее.

— Где она?

— Жива и здорова, старина. Устроилась хорошо и, кстати, среди друзей.

— Я спрашиваю, где?

— Могу только сказать, что в довольно приличной частной клинике в полумиле отсюда. Но я не могу назвать точный адрес.

— Так она арестована? — спросил Фейн.

— Боже мой, нет! Ничего подобного. После автомобильной катастрофы ее осмотрели и сделали обычный рентгеновский снимок. К счастью, ничего серьезного.

— Это ты устроил аварию?

— Имеет ли значение, кто это сделал?

— Во всяком случае, Мола не имеет к этому делу никакого отношения?

— Мола? — переспросил с удивлением Стид.

— Шеф пресс-центра.

— Должно быть, новый человек. Ничего не слышал о нем. Если хочешь знать, то все это устроил Лаури Пик. Он хотел обеспечить твое возвращение на Кубу. Я лично полагал, что это очень хлопотливое и опасное дело. Но все окончилось благополучно.

— Она ранена? — спросил Фейн.

— Возможно, легкая контузия. Ничего больше.

— В таком случае, почему так долго держат ее в этой клинике? Ведь она там около недели.

— Вероятно, снотворное в кофе, — сказал Стид. — Уверяю тебя, что в любую минуту она может покинуть клинику.

Фейн встал и сжал кулаки. Он снова посмотрел на пустую комнату в поисках какого-нибудь оружия и увидел небольшое зеркало. Он представил себе, как он разбивает зеркало и берет осколок стекла как кинжал. Но как взять кусок разбитого стекла?

Стид наблюдал за ним, и уголки рта у него начали нервно подергиваться.

— Ты должен войти в мое положение, старина. Мы должны были сделать все, чтобы вернуть тебя на Кубу, а это дело было единственной нашей возможностью. Ты снова здесь, как и было предусмотрено. Так что Кларита снова свободна.

— Почему же ты не освободишь ее?

— Мы освободим ее. Уверяю тебя, что мы сделаем это. Как только ты вернешься завтра вечером из Лагартеры, она будет ждать тебя.

— И ты думаешь, что я поверю тебе?

— При определенных обстоятельствах ты прав, но в этом деле у меня нет расчета обманывать тебя. У меня лично против тебя ничего нет. Я не хочу осложнять тебе жизнь. Я считаю, что мы должны помогать друг другу.

— Я сам найду ее. Я достану список всех клиник и найду ее.

— Конечно, ты сможешь это сделать, но у тебя нет времени. Завтра ты будешь занят нашими делами. У нас нет времени.

Затем Фейн спросил Стида, почему Клариту не знают в бюро переводчиков.

— Мне сказали, что она там не работает и никогда там не работала.

— Ничего не понимаю. Вероятно, это какая-то путаница. Ты не можешь себе представить, какие запутанные дела порой здесь возникают.

Фейн согласился с этим. У него не было выбора, и он принял как должное объяснение Стида.

— И я должен только позвонить?

— Ничего больше. Наши друзья хотят знать, что там изменилось и нет ли признаков оборонительных мероприятий, которые проводятся в последнее время. Ты должен побывать в Лагартере и после четырех вечера позвонить в Гавану по номеру, который я тебе дам. Ты готов?

Фейн взял ручку и вырвал страницу из блокнота.

— Начинай.

— Дикая утка малярд — войска, свистуха — танки, чирок — артиллерия, а шилохвост — самолеты.

— Боже мой, снова утки! — воскликнул Фейн.

— Что же лучше уток можно придумать в данных условиях? — спросил Стид.

Всю ночь Фейн думал о загадочном исчезновении Клариты я заснул далеко за полночь. На рассвете взрывы бомб разбудили его.

Фейн вскочил, отдернул шторы и посмотрел на небо. В порту завыла сирена. Как только она смолкла, показался медленно летящий самолет. Фейн понял, что этот самолет сбросил бомбы. Однако трудно поверить, что эта старомодная, медленно летящая в сторону моря машина имеет какое-то отношение к взрывам, которые он только что слышал.

В семь часов Фейн уже был на пути в пресс-центр. Он предполагал, что такси не будет и ему придется идти пешком четыре мили. И он не ошибся. Его поразила Гавана. Город замер и чего-то ждал. Из громкоговорителей лились звуки обычной кубинской музыки. Фейну казалось, что флейты и барабаны преследуют его.

Он торопливо шагал по безлюдной, украшенной колоннами площади, по улице Эмпедрадо, мимо центрального парка с его сардонической и роскошной архитектурой. Все магазины и бары были закрыты. Исчезли чистильщики обуви. Пропали сотни продавцов орехов и лотерейных билетов.

Наконец Фейн добрался до пресс-центра. Он был поражен, когда увидел, что пресс-центр открыт. За столом у входа сидел молодой человек, занятый чисткой армейских ботинок. Пока он записывал данные Фейна в регистрационный журнал, Фейн изучал бюллетень, написанный мелом на черной доске и переведенный также на английский для посетителей.

«В шесть часов утра самолеты наемников американских империалистов совершили одновременно налеты на Сан-Антонио-лос-Баньос в окрестностях Гаваны, а также на Сантьяго-де-Куба. Наши зенитные батареи открыли огонь по самолетам противника. Один самолет сбит. Наши истребители сразу же поднялись в воздух. Взрывом полевого оклада боеприпасов в Гаване нанесен ущерб зданиям. Имеются убитые и раненые.

Объявлена общая мобилизация. Наша армия и милиция приведены в состояние полной боевой готовности. Если этот налет является прелюдией вторжения, то вся страна железной рукой сокрушит любую попытку высадиться на нашей территории.

Родина или смерть! Мы победим!»

Фейна принял компаньеро Армас, который был заместителем Мола. Он нашел, что Армас почти ничем не отличался от своего начальника. Армас в процессе разговора несколько раз цитировал известную речь Черчилля. Мола срочно вызвали, и он вернется только ночью. Армас знает все о Фейне и его газете. Нет никакой трудности с машиной. Он сам отвел Фейна в гараж министерства, выбрал самый подходящий «кадиллак», осмотрел шины, попробовал систему кондиционирования воздуха, проверил работу радиоприемника и приклеил собственноручно разрешение пресс-центра на ветровое стекло. Он пожал руку Фейну и пожелал ему счастливого пути. Он не задавал вопросов. «Скажите водителю, куда вам нужно, и он отвезет вас».

Когда автомашина тронулась с места, Армас поднял правую руку в знак приветствия и пропел тенором:

— Мы победим!

— Мы победим, — серьезно сказал Фейн.

— Куда поедем, сэр?

— Ла-Вака, — сказал Фейн и удивился, почему водитель говорит по-английски. Он думал, что на Кубе человек с такими знаниями мог найти себе более приличное место.

Затем он подумал, что прежний водитель выглядел человеком, рожденным водить машину для других, а этот, несмотря на форменную одежду, совсем не походил на шофера. Он был больше похож на политического деятеля, полицейского или священника.

Они въехали в Ла-Ваку. Водитель резко затормозил, чтобы уклониться от собак, которые бежали сбоку автомашины. Узкая главная улица была забита машинами. Дорога была перегорожена цепями. Солдат подошел к машине и посмотрел на Фейна. Он слышал, как водитель сказал: «Дипломат».

— Куда? Куда? — спросил солдат.

— Скажите ему, в Лагартеру.

Машины впереди были сдвинуты в одну сторону, и нм сделали знак, чтобы они трогались и повернули на Лагартеру. Осталась позади Ла-Вака с красочными хижинами у стоячей воды. Они выехало на прямую и узкую дорогу, ведущую в Лагартеру. Они ехали через серую болотистую местность.

Внезапно Фейн увидел изменения. Вода в болоте заметно убыла или была спущена. Вместо болота он увидел ил, покрытый следами тысяч мелких птиц. Со времени его последнего посещения были прорыты канавы, по которым была спущена вода. Во многих местах ил уже высох под палящими лучами солнца. Бесчисленные стаи птиц копошились на поверхности ила в поисках пищи. Это выбивало главный козырь. Болото, которое должно было прикрывать десант от контратак во время закрепления на плацдарме, сейчас исчезает. Узкая дорога в Лагартеру не может быть перерезана и не может защищаться горсткой солдат с противотанковой пушкой.

Что-то привлекло внимание водителя. Фейн скоро обнаружил, что это было. Впереди, на поляне за кустарником блеснул металл. Это был оазис твердой земли, который прошлый раз обнаружил Фейн и который был обжит углежогами. Когда они подъехали ближе, Фейн увидел четыре разведывательные бронемашины на концах поляны, где они были укрыты от наблюдения с воздуха. Затем он заметил, что под развесистыми ветвями деревьев двигался огромный танк. Со смешанным чувством тревоги и напряжения Фейн почти ощутил удовольствие охотника.

Теперь Фейн увидел все, что нужно. Необходимо было вернуться в Ла-Ваку, предупредить по телефону Роберто о том, что все утки, о которых он беспокоился и даже гусь или два гуся плавают в окрестностях Лагартеры, а затем уехать. Фейн все еще надеялся, что Стид выполнит свое обещание и выпустит Клариту из клиники. В противном случае он сам сумеет найти ее прежде, чем все это полетит ко всем чертям.

Он еще немного подождал, а затем подался вперед и похлопал водителя по плечу.

— Давай, брат, поворачивай.

На этот раз водитель понял его.

— Невозможно.

— Как это невозможно? Мне нужно назад в Ла-Ваку. Я вспомнил, что я должен быть там.

— Мы не можем вернуться в Ла-Ваку. Дорогу заняли военные. Мы можем ехать в Лагартеру, но нам нельзя повернуть назад.

— Почему вы мне не сказали это раньше?

— Я не понял, что вы хотите вернуться. Сегодня нельзя возвращаться, но мы можем вернуться завтра.

— Я хочу вернуться сегодня, идиот ты несчастный. Ты подумал, что я буду делать в этой дыре?

Водитель помрачнел, а лицо его посуровело и стало более интеллигентным.

— Простите меня, но я не идиот.

— Не будем спорить о пустяках. Развернитесь и поезжайте в Ла-Ваку. Я несу ответственность, если вы попадете в беду.

— Простите, но я не могу повернуть назад. Не имею права. Мы должны ехать прямо. Если вам необходимо вернуться в Ла-Ваку сегодня, вы должны получить разрешение у военных в Лагартере.

— Ты беспросветный дурак, — закричал Фейн, — глупый, беспросветный дурак!

Водитель только сильнее нажал на педаль газа, и через пять минут они были в Лагартере. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять всё. Лагартера ожила и превратилась в настоящий опорный пункт. Везде сновали люди в ярко-зеленой форме. Вдоль берега были растянуты спирали колючей проволоки, под которыми ползали тысячи маленьких черных крабов. С острова через залив мелькнул свет сигнального фонаря. Под защитой острова покачивался на волнах небольшой серый катер с пушечным вооружением. Одна из прибрежных хижин была превращена в штаб, где их встретил сержант.

Фейн начал довольно мягко.

— Скажите ему, что нам нужен документ для возвращения в Ла-Ваку. Скажите ему, что мы повернули неправильно и попали сюда по ошибке.

— Он говорит, что не имеет права подписывать разрешения.

— Кто же тогда подписывает их?

— Офицер. Все разрешения должны быть подписаны офицером.

— Где офицер?

— Его здесь нет. Он куда-то ушел.

— Там, на улице, я видел офицера. Мы проехали мимо него.

— Но это другой офицер. Ему не разрешено подписывать разрешения.

— Когда вернется офицер, который подписывает разрешения?

— Он не знает. Вероятно, скоро.

— Как скоро? Через час? Через два?

— Он думает, что через два часа. Офицер очень занят.

Два солдата внесли тяжелый ящик. Сержант встал и осмотрел его. Он записал что-то в книгу.

— Не может ли он оказать нам, где можно найти того офицера, и давайте поищем его? — сказал Фейн.

Сержант что-то сказал водителю и посмотрел на него довольно строго.

— Офицера нет в Лагартере, — перевел водитель, — и мы должны оставаться здесь, пока мы не получим разрешения. Мы не можем искать офицера, так как нам нельзя покидать Лагартеру.

Он улыбнулся и кивнул сержанту, который мрачно посмотрел на него.

— Это возмутительно, — сказал Фейн. — Мне дали специальное разрешение, по которому я могу ездить по стране без каких бы то ни было ограничений.

Он порылся в кармане, нашел разрешение и протянул его сержанту.

— Если он не может читать, то объясните ему, что это такое, — сказал он водителю.

— Этот человек может читать. На Кубе нет неграмотных.

— Конечно, нет, — сказал Фейн. — Как мог я забыть об этом.

Водитель взял бумагу из руки Фейна, посмотрел на нее и вернул ее обратно.

— Такие разрешения уже отменены из-за чрезвычайного положения.

— В таком случае я прошу разрешить мне позвонить в ваш пресс-центр. Если сержант хочет сделать это сам, то пусть он позвонит. Попросите его вызвать пресс-центр и поговорить о товарищем Мола. Товарищ Мола скажет вам, что в моем случае не нужно специальных военных разрешений.

— Он не имеет права пользоваться телефоном. Только офицер может говорить по телефону.

— Скажи ему, чтобы он убирался ко всем чертям.

Фейн подошел к двери дома и посмотрел на пустынное темное, почти пурпурное море в лучах вечернего солнца. Четыре пятнадцать. Отсюда не было видно острова и бронекатера. Бухта казалась странно двумерной, как сцена при съемке фильма о южных морях. Ничто, даже море, окруженное постоянной полосой пены, не двигалось. С самолета У-2 из стратосферы будут, конечно, сделаны последние перед высадкой аэрофотоснимки, которые ничего не смогут сказать. Через несколько часов, ночью, люди Филиппа вылезут из десантных судов и весело пойдут на этот красивый и безобидный берег. Там они напорются на проволоку и мины. Их встретит ружейно-пулеметный огонь. А тех, кто уцелеет, встретят танки.

— Спросите его, где у них умывальник, — сказал он водителю.

— Умывальник?

— Туалет.

— А, ванная комната. Мы называем здесь это ванной комнатой. Где туалет? — спросил он сержанта по-испански.

Сержант встал, снял со стены ржавый клюй к поманил Фейна.

— Идите за ним. Он вам покажет, — сказал водитель.

Фейн пошел за сержантом к будке в конце ряда домиков.

Сержант повернул ключ в замке и отошел. Фейи наблюдал за ним через неплотно прикрытую дверь, пока тот не скрылся из виду.

Он вышел из будки и пошел к обочине дороги. Песок, наметенный ветром мелкими волнами, проваливался под ногами. Несколько солдат прошли быстрым шагом, с трудом волоча тяжелые ящики. Они не обратили на него никакого внимания. Музыка, которую он не мог переносить, лилась из спрятанного где-то в деревьях громкоговорителя.

Он свернул на тропу, ведущую в бар Сибоней. Он постоял немного в дверном проеме и посмотрел назад. Фиолетовое море смотрело на него через парчовые листья.

Фейн толкнул дверь и вошел внутрь. Бармен, который что-то чистил в дальнем конце бара, повернулся на стук двери и поднял руки. Он обошел стойку, и Фейн пожал ему руку. Бармен взял Фейна за плечи и радостно потряс его. Затем нашел бутылку рому и с улыбкой протянул ее Фейну. Фейн кивнул ему.

Бармен налил две рюмки, и Фейн положил банкнот в один песо. Они подняли рюмки и буфетчик сказал:

— Ваше здоровье.

— Здоровье и деньги, — сказал Фейн по-испански.

— И любовь, — добавил буфетчик низким басом. Он снова налил рюмки. Пушистый кот с китайскими глазами, который спал в дальнем конце стойки, проснулся, понюхал воздух, потянулся и подошел, чтобы посмотреть, что происходит. Бармен плеснул немного рому на стойку, а кот стал лизать его.

— Хороший ром, — сказал бармен и поднес кончики пальцев к губам.

Фейн кивнул головой в сторону телефонной будки, которая походила на буддийский храм и в которой все еще не было двери.

— Работает? — спросил по-испански Фейн.

— Да, работает, — ответил бармен.

Фон и написал на обратной стороне конверта номер телефона Роберто и передал написанное бармену. Он взял конверт, снова обошел стойку, подошел к телефону и снял трубку. Бармен семь или восемь раз нажал на рычаг телефона, закатил глаза, и растерянная улыбка засветилась на его лице. Затем лицо его посветлело. Фейн услышал тонкий голос телефонистки, и буфетчик передал ей номер Роберто. Минутное ожидание, и буфетчик протянул Фейну трубку. Фейн взял трубку:

— Роберто? — спросил он. — Роберто?

Из моря треска помех выплыли далекие, еле слышные слова, которые сейчас же пропали.

— Роберто! — кричал Фейн. — Я на охоте… в Лагартере. Роберто, ты слышишь меня?

Слабый голос за штормом электрических помех превратился в бессвязное бормотание. Волнение и разочарование охватили Фейна. Он даже не мог сказать, говорили ли на другом конце провода по-английски или по-испански. Когда поток непонятных слов прервался, Фейн закричал:

— Роберто, это я! Хочу тебе рассказать об охоте, если ты думаешь приехать. Ты слышишь меня?

Шум на линии прекратился, и четкий голос произнес:

— Не бросайте трубку. Роберто сейчас будет.

Наступило тягостное молчание. Линия казалась отключенной. Затем кто-то снова заговорил, и снова помехи и электрические разряды. Снова послышались непонятные слова.

— Роберто? Это ты, Роберто?

Фейн помахал трубкой бармену, который поспешил ему на помощь.

— Ошиблись номером, — пояснил Фейн.

Бармен прищелкнул языком и собирался взять трубку, как чья-то рука из-за спины Фейна схватила ее. Фейн повернулся и увидел водителя. Сзади стоял солдат с автоматом наперевес.

В дежурной комнате их ожидал Мола. Это был совершенно другой человек. Решительность и властность чувствовались в каждом движении и слове. Сержанта не было. Мола отпустил солдата кивком головы. Фейн сидел на стуле посредине комнаты напротив Мола, который внимательно его рассматривал. Фейн чувствовал, что щеки его горели. Кровь прилила к лицу.

Мола покашлял. Он прервал молчание и повернулся.

— У меня нет времени, — сказал он. — Мы должны поговорить откровенно.

Во-первых, я должен сказать, что ничего не имею общего с пресс-центром, — сказал Мола. — Я офицер службы безопасности и должен был играть эту роль в связи с приездом. Мы все знаем о вас и о вашем прошлом. И следует заметить, что мы знали все это раньше.

Паника охватила Фейна. Растерянность подавила в нем всякую возможность оправдываться. Он внимательно рассматривал пропитанную потом фуражку Мола, которая висела на календаре. Слово «смерть» снова и снова проносилось в его голове. Смерть. Родина или смерть.

— Вам жарко, — сказал Мола голосом гипнотизера. — Здесь жарко. Почему бы вам не развязать галстук и не расстегнуть ворот рубашки?

Фейн поднял руки, чтобы сделать это, но руки безвольно, словно плети упали вниз. «Арестованные всегда без галстуков. Снять галстук — значит быть арестованным», — думал он.

— В вашей профессии, — сказал Мола, — понятие о верности носит довольно странный характер. Именно по этой причине, с моей точки зрения, мы часто находим союзника в лагере противника. Нас своевременно предупредили о готовящемся вторжении. После предупреждения единственной проблемой оставался выбор подходящего, с нашей точки зрения, места. Все время, когда вы полагали, что работаете против нас, вы работали в действительности на нас. Вы работали хорошо, и мы благодарны вам за это. Мы хотели заставить противника принять план высадки в Лагартере, так как мы знали, что Лагартера является превосходным местом для уничтожения десанта. Донесение, которое вы написали агентам американской разведки в Мехико, было вполне удачным, с нашей точки зрения.

Постепенно возвращалась способность анализировать происходящее. Это помогло Фейну понять, что за всем этим стоял Пик. Психопат Пик с холодными глазами мастерски подготовил этот предательский удар. В самом начале операции Пик, наверное, связался с кубинцами и подготовил провал высадки.

Мягкий и приятный голос Мола прервал его размышления.

— Как вы понимаете, мы сделали все, чтобы ваше задание было выполнено успешно. Небольшая неувязка произошла при вашем допросе, который состоялся по инициативе моих подчиненных, которые не знали, что происходит. Кроме этого инцидента, вся операция была проведена блестяще. Я думаю, что это объяснение нашей игры поможет вам понять, как вы сотрудничали с нами. А теперь я хочу дать вам возможность для дальнейшего сотрудничества.

Какое странное слово — «сотрудничество». В полиции часто используют это слово. Это слово, полное предательства и низости. Фей к задумался, как он будет реагировать на это слово»

— Зачем вы вернулись на Кубу?

Фейн должен был прокашляться, чтобы быть в состоянии говорить.

— Главным образом, по сентиментальным причинам.

— По личным причинам. И эти сентиментальные причины привели вас в Лагартеру?

— Я оказался в ловушке, — сказал Фейн. — Не было иного выхода. У меня не было намерения поехать в Лагартеру.

— Я верю вам. Вы оказались в ловушке. Вас заставили поехать в Лагартеру против вашей воли. Можно ли вас ругать за это?

Мола ожидал ответа. Фейн пожал плечами.

— И вы были вынуждены поехать сюда, чтобы еще раз проверить место высадки. Правильно?

— Я повторяю, что приехал на Кубу искать Клариту. Газета послала меня, но лично я был заинтересован в том, чтобы помочь ей. Когда я приехал сюда, то понял, что попал в неприятную историю. Я не знал, что Клариту использовали, чтобы заманить меня сюда.

— Я могу вам предложить следующее. Вы — наемник, а с наемниками можно договориться. Скоро начнется высадка. Если враг высадится в Лагартере, то мы будем считать, что вы помогли нам, и мы разрешим вам покинуть страну. Если это не случится и если ваши хозяева изменят в последнюю минуту свои планы, то мы будем обращаться с вами, как со шпионом.

— Я приехал за Кларитой.

— Мы не будем возражать против ее выезда вместе о вами.

— Где Кларита?

— Насколько я знаю, она в клинике, после аварии. Из клиники сообщили, что ее выпишут сегодня и она приступит к исполнению своих обязанностей.

— Но почему на работе не знают ее?

— А какую фамилию вы назвали?

— Вест.

— Дело в том, что никто не знает ее девичьей фамилии. По мужу она Росас.

Решение загадок было простым и убедительным. Мола видел, что ему еще не удалось убедить Фейна.

— Я могу сделать вам более заманчивое предложение, — сказал он. — Чтобы рассеять ваши сомнения, я пошлю за Кларитой. Вас отвезут в Ла-Ваку и будут содержать под стражей, пока будет проходить высадка. Клариту доставят в вашу камеру. Как только восстановится нормальное воздушное сообщение, то вам разрешим покинуть страну.

— Зафрахтованный самолет прилетит в Гавану в пятницу. Можно нам уехать этим рейсом?

— Если вы согласны нам помочь.

— Что я должен делать?

— Только телефонный звонок. Вы должны позвонить во телефону. Вы же хотели позвонить, не так ли? Если вы сейчас намерены позвонить, то наши интересы полностью совпадают. Я уверен, что знаете, что вам нужно говорить.

Фейн колебался.

— Две тысячи человек, — сказал Мола. — На что они надеются? Мы знаем все их планы. Если они не высадятся здесь, то они отправятся в город Тринидад, где их ждут пятьдесят тысяч человек народной милиции и регулярных частей армии. Если сделаете глупость и не примете нашего предложения, то вы все равно их не спасете.

Мола поднял трубку телефона.

— У меня номер записан на этом клочке бумаги. Я закажу его для вас.

Высадка началась в три часа утра. В это время Фейн мучился бессонницей в камере тюрьмы Ла-Вака.

Начался второй этап операции…