Подвиг

Мишка, болезненно морщась, сжал порезанный кулак. Кровь с локтя лилась в песок.

Игорь наконец вышел из реки и сел один поодаль, ссутулившись, сжав коленями дрожащие руки.

— Соня, бинт! — командовал Блоха, с трудом сдерживая дурноту от вида крови. — Не здесь, в моем рюкзаке!

— Водку надо, — сказал Мишка. — Нож грязный был. Тушенку небось открывали…

— А водки нет, — удивленно сказала Соня, вынимая из рюкзака пустую бутылку.

— Всю вылакал? — обернулся Мишка к Игорю. — А я-то удивлялся — от кого же разит на всю палатку!

— Да! Выпил! — срывающимся голосом крикнул Игорь, вскакивая. — Убей меня теперь! Ну? — он толкнул Мишку в плечо. — Меня теперь ударь! Давай!

Мишка только отмахнулся:

— Раньше надо было руками махать. Герой…

Игорь бросился на него с кулаками. Мишка оттолкнул его, и Игорь, всхлипывая, растянулся на песке.

Соня, стоя на коленях, туго забинтовала Мишке ладонь, заглядывая снизу ему в лицо.

— Больно? — тихо спросила она.

— Нормально…

Блоха вздохнул и отвернулся от них. Огляделся по сторонам:

— А где Игорь?

Они втроем шли по лесу, оглядываясь и окликая Игоря.

— Сколько километров до станции? — спросил Мишка.

— Да станция в другой стороне, — ответил Блоха. — Темнеть скоро будет. Заблудится ведь…

Уже в сумерках они наткнулись на Игоря. Он сидел около тропы, держась за щиколотку. Ребята подошли и встали над ним.

— Ну все, Игорек, погулял, и хватит, — сказал Блоха. — Пойдем.

— Не пойду.

— Ну что, нести тебя, что ли? — спросил Мишка, наклоняясь к нему.

— Не трогай меня! — крикнул Игорь.

Соня присела на корточки, заглянула в лицо.

— Что случилось? — мягко, как ребенка, спросила она.

— Ногу подвернул, — всхлипнул Игорь.

— Можешь идти?

— Могу… Только я обратно все равно не пойду…

Соня обернулась и досадливо махнула Мишке с Блохой: идите! Блоха указал на Игоря. Соня кивнула: все будет в порядке.

Мишка с Блохой сидели у костра около натянутой снова палатки, когда вернулась Соня. Игорь покорно шел за ней.

— Теперь, когда все собрались, — начал Блоха, — я хочу сказать… На той стороне, — он развернул карту, — примерно в шести километрах — станция… В общем, я предлагаю переночевать и возвращаться в Москву…

— Почему? — вскинулся Мишка.

— Как ты погребешь одной рукой?

— За меня не волнуйся. Я в порядке.

— Да и байдарки сломаны…

— Починим. Первый раз, что ли?.. Договорились же, что бы ни случилось — пройти маршрут до конца! — оглядел Мишка остальных. — Три дня всего осталось!

— Я не хочу идти дальше, — упрямо сказал Блоха. — В общем, давайте голосовать. Кто за то, чтобы завтра вернуться? — Они с Игорем подняли руки.

— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Мишка.

Соня, сидевшая с низко опущенной головой, медленно подняла ладонь.

И снова они ехали в полупустой электричке, втроем напротив Сони, снова мелькали за окном деревни, леса, переезды, речушки, но не было уже нетерпеливого ожидания счастья, как несколько дней назад. Игорь и Блоха уткнулись в учебники.

— Какое сегодня число? — спросила Соня.

— С добрым утром! — усмехнулся Блоха. — Восемнадцатое. Две недели до экзаменов…

Соня вышла в тамбур, подставила лицо свежему ветру. Ребята проводили ее взглядом, но никто не двинулся следом.

Соня с Мишкой целовались на лестнице в ее подъезде. Хлопнула внизу входная дверь, Соня вздрогнула.

— Ты с ума сошел? Отпусти!

Она с силой уперлась ему в грудь руками и отстранилась, торопливо заправляя футболку.

— Послушай, — тоскливо сказала она. — Ты ведь не хочешь, чтобы я провалилась на экзаменах, как последняя дура?

— Нет, конечно.

— Тогда оставь меня в покое на этот месяц, пожалуйста… Ровно один месяц, хорошо?

Мишка кивнул.

— Только совсем исчезни, хорошо? Даже не звони. Я могу не выдержать — и все пойдет прахом. Обещаешь?

Мишка снова кивнул.

— Спасибо, — Соня быстро поцеловала его, подняла рюкзак и пошла вверх по лестнице. Оглянулась, вымученно улыбнулась ему, захлопнула за собой дверь и бессильно привалилась к ней спиной, откинув голову.

Потом подошла к зеркалу и стала удивленно разглядывать себя, трогая пальцем опухшие, обветренные губы и синеву под запавшими глазами.

Мать в комнате смотрела телевизор. Соня обняла ее сзади.

— Мам…

— Ты пропустила все самое интересное, — сказала Инна Михайловна, не отрываясь от телевизора. — Ведь такое бывает раз в жизни…

На экране парил на воздушных шарах над переполненным стадионом, улетал в ночное небо улыбчивый олимпийский Мишка, и люди на трибунах махали ему вслед и пели:

Наплывом в коротких кадрах кинохроники рвались со старта спринтеры, сплетались в яростной схватке борцы, крутили бесконечные сальто гимнасты, и чемпионы на пьедестале, не скрывая слез, смотрели на поднимающийся флаг Родины.

Стиснув в ладони крестик, Соня читала вывешенные в институтском коридоре списки с оценками за письменную работу. Облегченно вздохнула, улыбнулась и заправила крестик за воротник.

— Этого не может быть! — Блоха изумленно уставился на свою фамилию, рядом с которой красовалась двойка. — Этого не может быть!

Он растерянно обернулся к Игорю и Соне.

— Вы понимаете, что этого не может быть?! Я такие задачи на спор по секундомеру решал!

— Может быть, однофамилец? — неуверенно сказала Соня.

— Подожди, не паникуй раньше времени, — сказал Игорь. — Тут в приемной комиссии профессор — отцовский ученик. Пойдем.

Они протиснулись сквозь обступившую списки толпу абитуриентов.

Блоха и Соня ждали в коридоре. Из кабинета вместе с Игорем вышел профессор с академической короткой бородкой, он чуть заметно кивнул на ходу и быстро пошел впереди.

— Понимаете, — торопливо заговорил Блоха, догоняя его, — я абсолютно уверен, что у меня нет ни одной ошибки! Я хочу увидеть свою работу с подчеркнутыми ошибками!..

Профессор молча прибавил шагу. Они спустились в пустую курилку под лестницей.

— Понимаете… — начал было снова Блоха, но профессор остановил его движением руки.

— Вы знаете, что такое «черные списки»? — спросил он, закуривая. — Это люди, которые ни при каких обстоятельствах не должны быть приняты. Думаю, что вашу работу даже не проверяли.

— Но ведь я могу подать апелляцию?

— А смысл? Если вдруг случится чудо и вы пройдете письменный экзамен — значит, завалят на устном. Если вы знаете наизусть школьную программу — значит, потребуют институтскую. Если, паче чаяния, сдадите все экзамены — не пройдете по конкурсу. Шансов нет, — развел он руками. — Вы понимаете, кто рассылает «черные списки»?.. Я не знаю и не хочу знать, почему вы в них попали, но вы-то сами, наверное, знаете? Так какого же черта вы идете в самый секретный институт на самый секретный факультет?

— А что же мне делать? — растерянно спросил Блоха.

— Не знаю… Забирайте документы и, пока не поздно, попытайтесь поступить куда-нибудь попроще… В сельскохозяйственный, что ли…

— Я не хочу заниматься сельским хозяйством, — напряженным голосом сказал Блоха. — Я хочу заниматься космосом. Я официально требую показать мою работу с указанием ошибок!

Профессор досадливо всплеснул руками.

— Я же вам по-человечески объясняю. Я с вами разговариваю только из уважения к Борису Аркадьевичу. Я ведь тоже рискую… Извините, мне пора. Игорь, вы разумный человек, уговорите вашего друга не делать глупостей…

Выйдя из института, Блоха сунул руки в карманы и, посвистывая, двинулся по проспекту.

— Женя, подожди! — окликнула Соня.

— Нам с вами не по пути! — Блоха попытался весело улыбнуться. — У вас еще три экзамена, а я свободен, как кирпич в полете!

Блоха сидел в своей комнате, обложенный стопками толстых книг, и внимательно читал, делая выписки. На столе перед ним стояло зеркало, он поднял голову и растянул губы в радостной улыбке, потом округлил рот и скорчил плаксивую физиономию.

Вошел отец, постоял, наблюдая за ним.

— Женя… Я хочу поговорить с тобой.

— М-м? — промычал Блоха, повернув к нему мелко трясущуюся голову с идиотской гримасой.

Отец не улыбнулся.

— Женя, тебе нельзя идти в армию.

— Я не собираюсь в армию, — Блоха показал ему обложку научного труда по психиатрии.

— Ты неважный актер, — покачал головой Леонид Федорович. — А они не такие наивные люди, как ты думаешь… Тебе надо избежать призыва любой ценой. Я не знаю, представляешь ли ты себе реально, что тебя ждет? Тебя признают годным, несмотря на зрение, несмотря на все твои старания. Дети моих друзей это уже проходили… Тебя отправят на ракетную точку куда-нибудь в глушь, в ста километрах от ближайшего населенного пункта, где люди озверели до потери человеческого облика и ждут молодого призыва, как праздника. Там тебя будут бить и издеваться каждый день, день за днем, два года, под чутким руководством политотдела. Но это еще не все. Если ты все-таки останешься жив и не сломаешься — тебя заставят подписать секретный допуск, хотя ракету ты не увидишь даже издали. И потом, когда ты вернешься, любое общение с западными журналистами, любое выступление будет расцениваться как разглашение государственной тайны, и после армии ты окажешься в лагере…

— Я же сказал — я не пойду в армию! — сказал Блоха. — И вовсе не поэтому, а потому что я не буду служить в армии фашистского государства!

— Подожди, послушай… И во всем этом виноват я, — Леонид Федорович ходил по комнате, нервно сжимая пальцы. — Мало того что я потерял все. Все! Любимую работу. Любимую женщину. Но я и тебе сломал жизнь с самого начала. Я не хочу потерять себя, понимаешь?..

— Да о чем ты говоришь, па? — удивленно пожал плечами Блоха.

— Одним словом… я звонил Богуславскому… — не глядя на него, сказал отец.

Блоха поднял на него изумленные глаза.

— Ты?.. Звонил?..

— Да. Он сказал, что если ты подпишешь какие-то бумаги… как бы осудишь меня… то он попытается что-нибудь сделать…

— Ты! — вскочил Блоха. — Ты — звонил? Ты — унижался?! Как ты мог!

— Пойми, это нужно сделать, — торопливо заговорил Леонид Федорович. — Надо честно признать, они оказались сильнее нас. Пока сильнее… В шестьдесят восьмом все казалось проще: толкни — и развалится. Но вот прошло пятнадцать лет…

— А ты пытался толкнуть? — кричал Блоха. — Что ты — ты сам — сделал? Что вы сделали? Пятнадцать лет сидели на кухне, пели песни и гордились своей смелостью!

— Но быть несогласным — это уже немало… — начал было отец.

— Да я… я… я с тобой разговаривать не хочу! Я руки тебе не подам после этого! — чуть не плача, заорал Блоха. — Я в этом доме ни минуты не останусь!.. — У него сорвался голос, он бросился собирать и заталкивать в сумку книги.

— Женя… — попытался остановить его Леонид Федорович. — Может быть я был неправ, что не посоветовался с тобой… Но пойми и меня. Я больше всего на свете боюсь тебя потерять…

Блоха молча вышел из квартиры и изо всех сил хлопнул дверью.

Отойдя от подъезда, он остановился, не зная, куда, собственно, идти, и побрел к Мишкиному дому.

Дверь открыл Мишка, голый по пояс.

— Можно у тебя переночевать? — спросил Блоха.

Мишка отступил, пропуская его.

— С отцом поругался?

Блоха только махнул рукой, чтобы не расплакаться.

— А-а, диссидент! — с трудом ворочая языком, приветствовал его Мишкин батя. — Хоть будет с кем поговорить. А то этот, — ткнул он пальцем в Мишку, — со мной не разговаривает. Презирает! Родного отца презирает!

Блоха молча прошел за Мишкой в его комнату.

— И этот туда же! Ну что ж вы за люди? В кого такие уродились?..

В большой комнате по кругу стояли столы врачей. Голые призывники в одних расшнурованных ботинках, прикрываясь медицинскими картами, толпились в очереди.

Мишка встал под планку ростомера. За ним Блоха — с восторженной улыбкой, выпятив хилую грудь и привстав от усердия на цыпочки…

— Повернитесь спиной. Наклонитесь. Раздвиньте ягодицы.

Мишка наклонился. Через плечо обернулся к пожилой врачихе:

— Ну что там, доктор? Дембеля не видно?

Медсестра прыснула. Врачиха строго покосилась на нее, потом кивнула Мишке:

— Шутить со своей девочкой будешь. Следующий!..

Врач-окулист одну за другой менял линзы в контрольных очках на носу Блохи:

— Так видно?.. А так?.. А так?.. Минус девять и астигматизм, — он покачал головой и неуверенно занес ручку над медицинской картой.

Блоха с приклеенной к лицу улыбкой остро следил за его рукой.

Ассистентка подвинула к врачу какой-то листок и чуть заметно постучала по нему пальцем.

— Это ведь ничего, правда? — тотчас радостно сказал Блоха. — Мне ведь не обязательно стрелять! В армии много других замечательных специальностей!

— Хочешь в армию?

— Так точно! — отчеканил Блоха.

— Ну, тогда… — врач облегченно улыбнулся и написал: «годен»…

Мишка набрал полную грудь воздуха и изо всех сил дунул в резиновую трубу, так что цилиндр с делениями чуть не выпрыгнул на пол.

— Вы нам так аппарат сломаете, — кокетливо улыбнулась молоденькая сестра, скользнув глазами по его сильному загорелому телу…

Невропатолог стукнул Блоху резиновым молоточком по колену Тот подпрыгнул на стуле. Врач, глядя на него холодными испытующими глазами, постукал его по локтям — с тем же результатом. Провел холодной металлической рукояткой по животу, отчего Блоха дернулся всем телом и залился мелким смехом.

— Встаньте. Руки вперед. Пальцы растопырить. Закройте глаза.

Пальцы заметно подрагивали.

— Коснитесь указательным пальцем кончика носа.

Блоха уверенно ткнул себе в щеку.

Врач написал: «годен», поколебался и поставил вопросительный знак…

Мишка, уже одетый, стоял перед комиссией с полковником-военкомом во главе.

— Шищенко, — объявила секретарша, передавая медицинскую карту.

— Орел! — улыбаясь, сказал военком. — Десант!

— Десант! — согласно закивали другие. — Куда же еще! Побольше бы таких, а то мозгляки одни идут!

Полковник через стол пожал Мишке руку и вручил приписное свидетельство:

— Через три недели ждем!

Блоха вошел строевым шагом, четко повернулся через левое плечо и встал по стойке «смирно».

— Блохин Евгений Леонидович, одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения! — проорал он.

За столом сдержанно заулыбались.

— Гляди-ка, постригся уже, — кивнул кто-то на ежик его едва отросших волос.

— Ну что, хочешь в армию? — спросил военком.

— Так точно, товарищ полковник! Хочу отдать сыновний долг Советской Родине! — выкрикнул Блоха.

— Ну что ж… — полковник мельком просмотрел карту. — Ракетные войска. Ядерный щит Родины. Поздравляю вас!

— Служу Советскому Союзу! — восторженно крикнул Блоха.

Полковник протянул было ему руку, как вдруг физиономия у него вытянулась. Блоха по-прежнему стоял со счастливой улыбкой по стойке «смирно», а по штанам у него расплывалось мокрое пятно.

— А это что? — растерянно спросил военком.

— Это от радости, товарищ полковник! — весело доложил Блоха.

Он доковылял в мокрых штанах до раздевалки, где его ждал Мишка.

— Давай быстрей!

Мишка протянул ему другие брюки. Длинный волосатый призывник захохотал, указывая пальцем на Блоху. Мишка взял его за шею, развернул и проводил пинком в зад.

— Я же говорил — четыре бутылки много! — злобно сказал Блоха, переодеваясь. — Едва дотерпел, думал — лопну… Куда тебя?

— В десант.

— Сбылась мечта идиота? — ехидно спросил Блоха.

— Кажется, не меня в Кащенко отправляют, — ухмыльнулся Мишка. — Так что идиот пока из нас — ты.

Блоха гулял по ухоженному больничному парку. Желтые листья сметены были в одинаковые аккуратные кучи. По аллейкам чинно прохаживались больные в таких же, как у него, пижамах. Прошел высокий сутулый старик, сосредоточенно глядя под ноги и яростно бормоча что-то под нос.

Блоха присел на лавке под деревом.

На соседней лавке сидела, подняв лицо к неяркому осеннему солнцу, коротко стриженная девушка. Блоха, пользуясь тем, что глаза ее были закрыты, стал рассматривать ее удивительно милое, чистое лицо с округлыми скулами, ямочкой на маленьком подбородке. Девушка вдруг улыбнулась и открыла глаза — похоже, она давно следила за ним сквозь ресницы.

Блоха смутился и отвернулся. Когда снова глянул в ее сторону, она по-прежнему, хитро улыбаясь, смотрела на него ярко-карими глазами. Засмеялась и сказала:

— Идите ко мне.

Блоха неловко присел рядом с ней. Некоторое время они улыбаясь, смотрели друг на друга.

— Вы, наверное, новенький? — спросила девушка. — Впрочем, можете не отвечать: я бы вас запомнила. У вас очень выразительное лицо.

Блоха смущенно поправил очки.

— Почему вы здесь? — спросила она. — Хотя, извините. Если вам неприятен мой вопрос…

— Да нет, — Блоха пожал плечами. — Просто мне иногда кажется, — осторожно сказал он, — что вокруг нас не все происходит так, как должно было бы происходить…

— Вы диссидент? — сказала девушка. — Со мной вы можете говорить смело. Хотя здесь много филеров.

— А вы… почему?

— Приблизительно по той же причине. В какой-то момент я стала неудобна для окружающих. Если предположить, что нас с вами окружают квадраты, то мы, видимо, треугольники. Мы не вписываемся в их тесные, дружные, стройные ряды, и они объявляют нас сумасшедшими.

— Вы совершенно правы! — радостно закивал Блоха. — Очень точно! Если бы мы были круглыми, они бы нас, — он показал пальцами ножницы, — подравняли. Но мы — треугольники, у нас острые углы!

— А вы знаете, — снова хитро улыбнулась девушка. — Мне кажется, у нас с вами будет роман.

Блоха покраснел.

— Да не смущайтесь вы так! — засмеялась девушка. Она подняла руку и провела кончиками пальцев по его щеке. — Ведь мы с вами сумасшедшие, правда?.. Значит, можем говорить и делать все, что взбредет в голову… Здесь, — повела она глазами вокруг, — есть свои преимущества. Ведь если бы вы меня встретили на улице — вы бы не решились ко мне подойти?

Блоха смущенно кивнул.

— А здесь все проще. Здесь я даже могу позволить вам — какой ужас! — поцеловать меня при первой же встрече, даже не узнав вашего имени. — Она, смеясь, подставила губы. — Ну, смелее!

Блоха поколебался, нервно поправил очки и поцеловал ее.

— Да вы не умеете целоваться! Неужели у вас не было девушки?

— Нет, почему… — промямлил Блоха.

— Не страшно, я вас научу, — она сама жадно поцеловала его. — Да обнимите же меня, что же вы как деревянный. Смелее! — она скользнула нетерпеливыми пальцами под его пижаму. — У тебя такие мужественные плечи… У нас будет много времени, я тебя всему научу… А тебе нравится моя грудь?

Она распахнула халат, и Блоха остолбенел — под халатом у нее ничего не было.

— Дай руку! Дай сюда руку! Ну смелее же! — она схватила его ладонь и зажала у себя между ног, одновременно пытаясь дрожащими руками стащить с него пижамные брюки.

Блоха наконец увидел, что ее глаза расширились и застыли, рот растянулся в зверином оскале, а все тело бьет крупная дрожь. Он попытался встать, но она с неожиданной силой повалила его на землю, оседлала, содрогаясь в конвульсиях, и с криком вцепилась зубами ему в грудь. Блоха, корчась от боли, пытался за волосы оторвать ее от себя.

Над ними возникли санитары, один, просунув локоть под горло, оттащил ее от Блохи. Она страшно закричала, двое дюжих санитаров, с трудом удерживая, поволокли ее к корпусу.

Блоха поднялся, тяжело дыша, нашарил в траве очки. Провел ладонью по груди, глянул на кровь и покачнулся.

— Да ты еще и маньяк, приятель! — ухмыльнулся третий санитар. — Зачем девушку обидел?

— Я… Она сама… — пролепетал Блоха.

— Пожалте на укольчик! — Санитар взял его за шиворот и повел к больнице.

Блоха лежал на койке, мокрый от пота, часто дыша, мучительно выгибаясь в каждом суставе.

Двое пожилых соседей по палате сидели на подоконнике у зарешеченного окна, один вполголоса читал с крошечного мятого листка:

— Ну, как? — спросил он, волнуясь.

— Сильно, — ответил второй. — Хотя и не Пушкин, прямо скажем.

— Бросьте, Иван Николаевич, — обиделся поэт. — В наше время не до стилистических изысков…

Блоха смутно видел их на фоне четко расчертившей небо решетки.

Они заметили, что он пришел в себя, приподняли и подоткнули под спину подушку, дали воды в пластмассовой чашке.

— Надо быть осторожнее, молодой человек, — сказал поэт. — Вы будете смеяться, но здесь действительно встречаются сумасшедшие…

В кабинете с зарешеченным окном Игорь читал листок с типографским текстом. Не выдержал и улыбнулся.

Сидящий напротив человек с неподвижным лицом и тусклыми глазами сказал безо всякого выражения:

— Это стандартный бланк допуска к секретной документации. Не понимаю, что вы нашли в нем забавного.

— Ну вот написано: избегать любого общения с иностранцами. А если, скажем, ко мне на улице подойдет негр и спросит, сколько времени?

— Вы должны молча пройти мимо.

— А как же дружба народов? — весело спросил Игорь.

— В случае нарушения любого пункта подписки вы будете немедленно исключены из института, невзирая на все заслуги вашего отца.

— Так, может, кровью подписать? — попытался пошутить Игорь.

Человек по-прежнему безо всякого выражения смотрел на него.

— Шутка… — неловко разведя руками, пояснил Игорь.

Достал ручку и расписался.

— Соня! — крикнула мать из комнаты. — Открой, я не причесана!

— Я слышу! — Соня открыла дверь. На пороге стоял Мишка в новом мешковатом костюме, в галстуке, с букетом гвоздик.

— Привет… Можно?

Соня мгновение помедлила, потом решительно взяла цветы и улыбнулась:

— Конечно. Проходи.

Мать, накинув косынку на бигуди, выглянула в коридор.

— Здравствуйте, Инна Михайловна.

— Здравствуй… — мать выразительно глянула на Соню. — У тебя завтра контрольная.

— Я сама знаю, что у меня! — Соня захлопнула дверь своей комнаты. — Ты куда такой парадный? — засмеялась она.

— К тебе. Что, смешно? — Мишка, растопырив руки, оглядел себя.

— Да нет. Просто первый раз тебя в костюме вижу.

— Я тоже. Сегодня купил, с первой получки.

Мишка достал из-под пиджака бутылку шампанского, поставил на стол. Попытался было обнять Соню, но она будто невзначай в то же мгновение потянулась за вазой и выскользнула у него из рук.

— Уже работаешь? Где?

— На заводе. Да все равно — через три недели в армию. Уже повестка на руках…

Он снова потянулся к Соне, она поймала его ладонь, провела пальцами по шраму.

— Как рука?

— Да все нормально, — Мишка наконец решительно отобрал у нее цветы и повернул к себе лицом.

Соня тотчас уперлась ему руками в плечи:

— Не надо.

— Два месяца прошло, — сказал Мишка.

— Ну что ты, на слове меня будешь ловить? Сядь, и поговорим спокойно. Сядь, пожалуйста!

Она силком усадила Мишку в кресло.

— Понимаешь… я готовилась к этому разговору и все равно ничего не придумала… — начала Соня, мучительно стискивая ладони, отводя глаза. — Я сама не понимаю, что со мной случилось там… У меня во сне такое бывало в детстве — и страшно, и стыдно, и просыпаться не хочется… А потом мы вернулись в Москву — и я проснулась… Ну не мучай меня, пожалуйста! Не все можно объяснить словами… Не надо ничего забывать, но это уже не повторится, понимаешь?.. Все стало по-прежнему, как было раньше…

— Выходи за меня замуж, — сказал Мишка.

— Что? — Соня, прерванная на полуслове, изумленно глянула на него.

— Выходи за меня.

— А-а, — понимающе кивнула Соня. — Теперь ты как честный человек должен на мне жениться?

— Просто я тебя люблю, — сказал Мишка.

— Господи, зачем?.. — всплеснула Соня руками. — Почему все надо испортить?.. Ну пожалуйста, давай прекратим, пока не поздно!

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Мишка.

— Нет!

— Почему?

— Помнишь, я когда-то в детстве сказала, что вышла бы, если бы можно было, за вас троих? Только за всех троих сразу… — усмехнулась Соня.

Мишка молча ждал ответа на свой вопрос.

— Господи, ну как ты себе это представляешь? Через три недели тебе в армию, да? Ладно, предположим, я буду ждать тебя два года. Что потом? Будем рожать детей и солить капусту на зиму? Через год я начну тебя ненавидеть, через два все равно сбегу…

— Понятно, — сказал Мишка и встал.

— Что тебе понятно? — крикнула Соня.

— У тебя теперь другая жизнь… — усмехнулся Мишка. — Куда уж мне. У меня ведь нет папы-академика.

— Ну при чем здесь Игорь? — закричала Соня. — При чем тут его отец? Просто я тебя не люблю! Так понятно? Дождался? А теперь уходи! — она распахнула дверь. — Видеть тебя не хочу!

Мишка молча вышел. Когда за ним закрылась дверь, из комнаты выглянула мать.

— Соня, почему к тебе ходят все, кроме Игоря?

— И ты туда же!.. — Соня ушла к себе. Села на корточки у стены, сжав голову руками. — Господи… какая же я дрянь!..

Мишка шагал по улице, наталкиваясь на прохожих. Оттянул врезавшийся в горло галстук, сорвал его совсем и сунул в карман…

Полковник-военком прочитал заявление, глянул через стол на Мишку в парадном новом костюме.

— Хорошо подумал? А то сгоряча напишут, потом в соплях прибегают.

— Не прибегу, — сказал Мишка.

— Ну что ж, это я оставлю у себя, — военком спрятал заявление в стол. — У тебя когда явка? Через три недели? Вот через три недели и приходи. Догуливай.

— Я не могу ждать, — спокойно сказал Мишка. — Я убью кого-нибудь.

Полковник помедлил, внимательно глядя на него, потом снял телефонную трубку:

— Когда отправляется шестая команда?.. Завтра?.. — он кивнул Мишке. — Если хочешь, можешь переночевать дома.

Мишка отрицательно покачал головой.

Пьяный Игорь в жеваном грязном костюме, спотыкаясь на каждом шагу, брел через ночной двор. Встал, покачиваясь, оглядел темные дома.

— Блоха-а-а!.. — истошно, отчаянно заорал он. — Блоха-а-а!.. Шиша-а-а!..

Эхо полетело между спящими домами.

В Сонином окне зажегся свет, Соня в ночной рубашке выглянула во двор.

Игорь шарахнулся под тень деревьев и, воровато оглядываясь, поплелся к своему дому.

На узкой дороге под холмом стоял БТР, за ним впритык друг к другу фургоны и бензовозы. Впереди на повороте догорал, чадил копотью опрокинутый кверху громадными колесами второй БТР, валялся остов дотла сгоревшего тягача.

Около БТРа молоденький лейтенант орал в микрофон сорванным голосом:

— «Космос», «Космос», я — «Спутник»! «Космос», я — «Спутник»! «Космос», ответьте «Спутнику»!.. «Космос», когда будут «вертушки»? Мы вызывали «вертушки»!.. Да… Так точно… Я понял… Я понял… Есть!

Он отдал микрофон радисту, суетливо огляделся и крикнул:

— Взво-од! Слушай мою команду! Подъем!

Никто из солдат не шевельнулся, только Шищенко, сидевший у колеса БТРа со спущенной на глаза панамой, неторопливо поднялся и принялся тщательно отряхивать штаны.

— Комбат сказал: первому, кто поднимется на вершину, — орден Красной Звезды! — обратился к нему лейтенант. — Передай остальным: первому, кто поднимется, — орден!

— Засунь его себе в жопу, — посоветовал Мишка.

— Что вы сказали, сержант?.. — опешил лейтенант.

— Ты у него орден так же допросишься, как «вертушку», — ответил Мишка, поднял автомат и пошел, не оглядываясь.

Лейтенант воровато стрельнул глазами по сторонам — не видел ли кто его позора.

— После боя поговорим! — крикнул он в спину Мишке и полез в БТР.

Рыжий боец, до глаз заросший щетиной, с повязанной, как бедуинский платок, тряпкой на голове, закатился мелким смехом, с размаху ударил Мишку по плечу.

— Звезду… в жопу… — едва выговорил он — и согнулся, совсем скис от смеха.

Мишка шагал вдоль колонны, поднимая солдат. Рядом пристроился мальчишка в новой, еще не выгоревшей панаме.

— Миш… Я хотел сказать… Помнишь, я рассказывал, что я с моей девчонкой… Ну, что я с ней — ты помнишь, да?.. Я все наврал! Можешь считать меня последним фуфлом, но я все наврал!..

— Подъем!.. Вставай, пошли!.. — Мишка на ходу толкнул сапогом одного, другого, сразу перешагивая через них. Он шел все быстрее, время от времени скалил сжатые зубы, будто улыбался, и с силой втягивал воздух. Мальчишка едва поспевал за ним и тоже все быстрее говорил:

— Она в последний вечер специально мать в кино отправила… А я испугался. Я никогда этого не делал и испугался, как последний дурак, и два часа говорил, говорил, чтобы мать дождаться, а она только смотрела и ждала и ни слова не сказала, а потом заплакала…

Черный детина, раскурочив штыком консервы, жадно, торопливо жрал тушенку, глотал, почти не жуя, роняя куски на песок.

— Ты чего, проголодался? — спросил Мишка.

— Все равно пропадет. Жалко.

— Пошли.

Детина поднялся и пошел вместе со всеми за ним, зажав автомат под мышкой, доедая на ходу.

— И еще я подумал, что будет нечестно, — задыхаясь, говорил мальчишка. — Понимаешь, нечестно, если я в последний день… а потом два года…

Мишка резко остановился, схватил его за шею и притянул к себе, скалясь, быстро оглядывая его лихорадочно блестящими глазами:

— Слушай, сынок! Это только в первый раз страшно. Понимаешь, надо только встать! А когда встал — сам побежишь, потому что деваться некуда! А когда бежишь, уже не страшно, понял?

Он оттолкнул мальчишку и первый полез на холм. Остальные, разворачиваясь в цепь, вскарабкались следом и залегли под гребнем. Мишка вытащил штык и примкнул к автомату. Черный детина выгреб штыком последний кусок, сунул в рот, бросил пустую банку вниз по камням, а штык вытер об штаны и примкнул к стволу.

— Звезду… в жопу… — заливался, тряс головой в бедуинском платке рыжий. Примкнул штык, постучал себя кулаком по лбу и показал растопыренные пальцы. — Она же острая!!

— Только не ложись! — крикнул Шищенко мальчишке. — Это смерть, понял? Когда бежишь — это может быть, а если ляжешь — наверняка, понял? — Он вздрагивал от напряжения, мучительно изгибался, оглядывался вниз на БТР. — Да что он там телится? Пошел! Давай!

БТР рывком тронулся, разворачивая пушку, вылетел на поворот и открыл огонь.

— Вставай, сынок! — заорал Мишка. — Ура! Ура-а-а!! — Он вскочил на гребень и побежал по широкому голому склону горы.

Сверху застрочил пулемет, духи, засевшие за камнями под вершиной, ударили из автоматов. Мишка уже не видел, как мальчишка, едва поднявшись, получил очередь в грудь и повалился навзничь.

— Только не ложись! — орал Мишка. — Не ложись, сынок! Ура-а-а!! — Он тянул бесконечное «а-а-а!!» оскаленным ртом, коротко вдыхая, карабкался по осыпающимся камням, падал и вставал, стрелял по мелькающим между камнями чалмам и снова бежал.

С вершины, оставляя дымный след, полетела ракета и снесла башню БТРа. Солдаты падали один за другим и безжизненно скользили вниз по склону, а Мишка орал, как заведенный, не умолкая и лез наверх. Пот ручьями лился по лицу, оставляя полосы на маске из густой черной пыли. Рыжий солдат взмахнул руками и повалился на него, цепляясь судорожно скрюченными пальцами. Мишка не глядя оттолкнул его.

Он был уже около вершины. Душман, приподнявшись из-за камня, в упор навел ему в грудь автомат и нажал на спуск. Автомат сухо щелкнул, в следующее мгновение Мишка отбил в сторону ствол, всадил штык в живот и швырнул труп вниз. Тут же ударил магазином в лицо следующего, тот упал, и Мишка с размаху со скрежетом воткнул штык в камни сквозь него, раз, другой, третий, кромсая неподвижное уже тело. Едва он успел разогнуться, как окованный железом приклад раздробил ему челюсть. Мишка упал, выронив автомат, и душман с пронзительным визгом бросился душить его. Они несколько раз перекатились друг через друга, Мишка нащупал и вытащил из сапога финку и снизу воткнул ее. С трудом разжал мертвые руки и поднялся. Кровь с двух сторон лилась из разбитого рта.

— Кто на меня? — заорал он. — Ну, кто еще?!

Он бросился с голыми руками на пулеметчика, тот побежал, бросив пулемет, Мишка догнал его, повалил, вцепился пальцами в лицо и стал бить головой о камни, мотая его из стороны в сторону, будто пытаясь разорвать. Вскочил и оглянулся вокруг бешеными глазами. Убивать больше было некого — он один стоял на вершине, весь залитый кровью, своей и чужой, с кровавыми по локоть руками, — и он заорал в пространство, сотрясаясь всем телом, и орал, покуда не кончилось дыхание.

Наконец он умолк, бессильно опустив плечи, и удивленно, будто проснувшись, огляделся. Склон горы был усеян мертвыми телами. Кое-где еще копошились, сцепившись намертво, солдаты и душманы.

Из-за перевала появилась опоздавшая «вертушка». Опустив тяжелый, ощетинившийся пушками нос, вертолет низко облетел крошечного человечка, стоящего на вершине, и сел на дороге, рядом с горящими БТРами.

Мишка не оглянулся на грохот винтов, он смотрел на раскаленные полдневным солнцем горы. Знойный воздух струился над камнями. Покой и тишина были вокруг.

Игорь Богуславский мчался на белых «Жигулях» по утреннему пустынному проспекту. В машине гремел магнитофон, сзади дремали в обнимку с шампанским две девочки.

Игорь глянул на них в зеркало и резко дернул рулем. Девчонки повалились на сиденье.

— Шуточки у тебя… — капризно сказала одна.

нещадно фальшивя, заорал он. —

Не спать, куклы, не спать! День только начинается! Доярка спешит на ферму, рабочий идет к станку, полный трудового энтузиазма!..

Он на полной скорости повернул во двор, отчего девчонки повалились в другую сторону, и затормозил у подъезда.

— Приехали! — Игорь распахнул перед ними дверцу. — Минуточку… — Он присмотрелся: поодаль Блоха сметал мусор громад ной метлой.

Игорь сорвал большой кленовый лист и аккуратно положил посередине дорожки.

— Гражданин подметальщик! — гнусавым голосом пропел он. — Товарищ дворник! Подойдите, пожалуйста!

Блоха положил метлу и подошел.

— Плохо работаете, гражданин дворник! — указал Игорь на листок. — Общественность жалуется.

Девчонки захихикали. Блоха молча поднял лист, сложил и сунул Игорю в нагрудный карман. Они пожали друг другу руки.

— Куда пропал, подметальщик? — спросил Игорь.

— Так у нас с вами разный режим, барин. Вы спите — мы работаем. Вы сорите — мы убираем… Ты куда в такую рань?

— Откуда. У скульптора одного были. Он памятник Альенде наваял. Или Лумумбе, я не понял. Обмывали… Мои уехали?

— Давно.

— Спа-ать! — Игорь сладко потянулся. — Слушай, бросай метлу, пошли с нами? Куклы, ко мне!

Он поднял руки, и девчонки с двух сторон поднырнули под них.

— Оля-Галя!.. — представил он. — А это, девушки, высшее достижение развитого социализма — дворник-интеллектуал, поэт метлы Евгений Блохин. Пойдем, правда!

Блоха помотал головой.

— Работы полно. Начальство бдит.

— Зря… — Игорь отдал девчонкам ключ. — Куклы, должен вас огорчить, вы не произвели впечатления. Брысь!.. А у тебя есть кто-нибудь? — спросил Игорь, когда девчонки ушли в подъезд.

Блоха неопределенно пожал плечами.

— А Соню видишь?

— Нет… А ты?

— Иногда до института подвожу, когда встречаемся… А Мишка тебе пишет?

— Нет. А тебе?

— Тоже…

Они помолчали.

— Ты поступать-то собираешься? — спросил Игорь.

— Куда уж нам, психам! — усмехнулся Блоха.

— Слушай, ну давай я с отцом поговорю — он позвонит…

— Не надо никому звонить! — жестко сказал Блоха. — Я сказал: я через задний проход не полезу! И унижаться ни перед кем не буду!

— Это не унижение, это тактический прием. Кому лучше от твоей дубовой принципиальности?

— Мне лучше! Мне, понимаешь? — Блоха махнул рукой. — Ладно, пока. У меня работа!

Мишка вырвался из тяжелого сна, будто вынырнул, судорожно втянул воздух и сел на кровати, озираясь, пытаясь вспомнить, где находится. Соседи по палате спали, лунный свет лежал квадратами на полу.

Он накинул халат и с трудом встал. Нашарил на соседской тумбочке сигареты и спички. Длинный коридор госпиталя был пуст, только посередине читала под настольной лампой дежурная сестра. Кто-то надрывно стонал в дальней палате.

Мишка с трудом взял сигарету губами — рот был полон железа: зубы стянуты проволокой, какие-то штыри, из скул торчали наружу никелированные спицы, как арматура из сломанного робота. Он чиркнул спичкой, попытался затянуться — и не смог. Плотнее вставил сигарету в угол рта — и снова ничего не вышло. Чуть не плача от бессилия, он склонился над тлеющей сигаретой, пытаясь вдохнуть струящийся вверх дым.

— Ты зачем встал? — заглянула в курилку сестра, девчонка лет семнадцати, тощая и на удивление некрасивая: носатая, с жидкими бесцветными волосами. — Быстро в палату!

— Я курить хочу, — беспомощно сказал Мишка.

— Ладно, давай помогу.

Девчонка взяла сигарету, неумело набрала дыму в рот и выдула ему в подставленные губы.

Мишка глубоко вдохнул и затаил дыхание, блаженно жмурясь. С отвычки его повело, он сильно схватил девчонку за плечо, чтобы не упасть.

Так они курили молча. Девчонка незаметно все теснее прислонялась к нему, все плотнее прижимала губы к его железному рту, закрывая глаза, а потом виновато и счастливо глядя снизу вверх. Похоже, она целовалась впервые в жизни, пусть и безответно. А Мишка в упор разглядывал ее узкое веснушчатое лицо.

— Ты зачем завербовалась? — спросил он.

— Замуж выйти, — просто ответила она. Случайно вдохнула дым и закашлялась, вытирая невольные слезы.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— Таня… Возьми меня замуж, — попросила она.

— Возьму, — безразлично ответил Мишка.

Выздоравливающие солдаты в одинаковых темно-синих халатах сидели большими компаниями на скамейках в больничном парке, травили анекдоты, ржали, жадно поглядывали на молоденьких сестер, толкающих инвалидные коляски.

Мишка курил, сидя на траве под деревом. Подошла Таня. Помедлив секунду, она достала из кармана пачку писем.

— Вот… Переслали из части…

Мишка взял письма, отложил в сторону отцовское и стал разглядывать остальные — от Сони и ребят, раскладывая их в руке веером.

— Это от нее? — робко спросила Таня.

Мишка молча поднял на нее глаза, и Таня отошла, спряталась сзади за деревом, глядя издалека, как он перекладывает в руках письма. Наконец Мишка надорвал Сонин конверт, увидел край сложенного листка, концы строк, написанных торопливым летящим почерком. Помедлил, прикурил новую сигарету. Повертел в пальцах спичку, пока не прогорела почти до конца, — и поджег письмо. Когда огонь побежал по строчкам обратного адреса, поднес второе…

Таня осторожно присела рядом, прижалась лицом к его плечу.

— Давай не поедем в Москву? — шепотом сказала она. — Мне почему-то страшно… Поедем ко мне…

Мишка отрицательно покачал головой.

— Отец болеет, — кивнул он на отцовское письмо. Обнял ее. — Все будет нормально.

Соня и Инна Михайловна, окончательно растолстевшая и безуспешно молодящаяся, чинно пили чай на кухне. Напротив, скрестив под стулом длинные ноги, сидел молодой человек со шкиперской бородкой.

— А вообще, Соня, Эдуард Александрович самый молодой завлаб…

— Эдик, — напомнил молодой человек.

— Да, извините… Эдик — самый молодой завлаб в институте. А может быть, и во всем космосе!

— Ну почему, — скромно сказал Эдик. — Самсонов, кажется, мой ровесник…

— У Самсонова двое детей, — отмахнулась Инна Михайловна. — Соня, ты даже представить не можешь, что такое — завлаб в тридцать пять лет! Это в наше-то время, когда старики все теплые места заняли — в маразме уже, а двумя руками за кресло держатся, танком не сдвинешь! И в тридцать пять лет получить лабораторию — это что-то немыслимое…

— Я понимаю, — сказала Соня. — А чем занимается ваша лаборатория?

— Размножением живых организмов в условиях невесомости. Но это, наверное, вам неинтересно…

— Почему же? Очень интересно. А каких организмов?

— Ну, — Эдик закинул ногу на ногу, — сначала были эксперименты на мухах-дрозофилах. Сейчас большая программа — готовим морских свинок. Скоро полетят…

— А человек может размножаться в невесомости? — спросила Соня.

— Со-оня! — укоризненно протянула мать.

— Нет-нет, вполне закономерный вопрос, — успокоил ее Эдик. — Конечный этап программы, конечно, человек. Это секретная программа, но среди своих могу сказать, что скоро будет набираться экспериментальная группа космонавток.

— А как туда попасть?

— Соня!

— Я вам не советую, — улыбнулся Эдик. — Такие, как вы, нужны на Земле. Вы такая хрупкая… А там… Ну, как бы это сказать… Наша наука ведь рассматривает женщину только как аппарат деторождения… Извините, если грубо…

— Ну, хватит о работе! — поторопилась сменить тему Инна Михайловна. — Соня, а ведь Эдуард Александрович…

— Эдик.

— Да, извините… Эдик чудесно поет! И сам пишет песни! У них в институте даже ансамбль есть! Я просто поражаюсь, как у вас на все хватает времени? Вы споете, Эдик? Давайте, я не буду вам мешать. Соня, забирай Эдика в свою комнату — пойте, разговаривайте, а я по-стариковски посмотрю телевизор…

— Может быть, поздно уже… — неуверенно сказал Эдик. — Я вас стесняю, наверное…

— Нет-нет, что вы! — замахала руками Инна Михайловна. — Соня! Что же ты? Приглашай!

— Пойдемте, — улыбнулась Соня.

В комнате она закрыла дверь, вынула из шкафа стопку свежего белья и принялась стелить на диване.

— А-а… — начал озадаченный Эдик.

— Что? Нет-нет, мама в курсе, — успокоила его Соня. — Помогите, пожалуйста…

Эдик помог ей расстелить простыню.

— Но как-то… все-таки…

— Но вы же с серьезными намерениями? Да? Не просто так?

— Да… То есть нет, конечно… Но…

— Только я сразу предупреждаю — я сплю только у стенки, — деловито сказала Соня. — Вот эта подушка ваша, а мое место не занимать, хорошо?

Эдик попытался обнять ее. Соня мягко отстранилась.

— Я сейчас, — шепотом сказала она, погасила свет и вышла.

В коридоре привалилась спиной к стене, кусая губы. В комнате матери на полную громкость вещал телевизор.

Подождав немного, она вошла в комнату и включила свет. Эдик послушно лежал с краю.

— Я только хотела спросить, — сказала Соня. — Эдуард Александрович…

— Эдик.

— Эдуард Александрович, у вас что, с девушками в конторе напряженка? Или авторитет нельзя подрывать? Вы не можете просто подойти на улице к той, которая понравилась? Или времени нет в кино кого-нибудь сводить? Вы здоровенный, неглупый вроде мужик, кандидат наук, завлаб — почему вас водят, как телка на веревке, знакомиться? Как ваших мух-дрозофил, или как их там, в банку к самке сажают! Вам самому-то не противно?! Или у вас проблемы? — Соня задрала одеяло.

Эдик вцепился двумя руками в одеяло, вскочил на диване и сиганул к стулу с аккуратно сложенной одеждой, стал суетливо приплясывать на одной ноге, пытаясь, не выпуская одеяла, попасть в брюки.

— Не знаю, как там в вашей науке, — а я не аппарат для деторождения! Я человек!.. Куда же вы, Эдуард Александрович?

Эдик, красный как рак, судорожно застегиваясь на ходу, промчался по коридору на выход.

— Приятно было познакомиться! Приходите еще! — крикнула Соня вдогонку.

Инна Михайловна вышла из комнаты, растерянно глянула на распахнутую дверь.

— Опять! — в отчаянии закричала она. — Ты опять за свое!

— Оставь меня в покое! — Соня ушла в комнату и упала лицом в подушку. Плечи ее вздрагивали.

— Чего ты ждешь? Чего-то неземного? Не будет! Я всю жизнь прожила одна, я могу сказать: все, что нужно женщине, — это выйти замуж! Все твои завихрения, вся моя наука, все, все яйца выеденного не стоит! Только выйти замуж и рожать детей, а кругом пусть хоть трава не растет!.. Соня… Ну не плачь. Этот не понравился — другого найдем…

Соня обернулась и, уже не сдерживаясь, захохотала во весь голос.

Блоха открыл громадным ключом дверь, вошел в дворницкую — громадную комнату на первом этаже, заставленную снесенной сюда из окрестных домов старой мебелью, — и остолбенел на пороге.

В комнате был разгром, книги и вещи из стола и шкафов вывалены на пол. В потертом бархатном троне с деревянными львами по-хозяйски сидел молодой человек приятной наружности, аккуратно причесанный, в белоснежной сорочке под темным пиджаком. Еще двое копались в книгах и даже не обернулись на Блоху.

— Здравствуйте, Евгений Леонидович, — радушно развел руками молодой человек. — Что же вы, проходите, не стесняйтесь. Извините, я, наверное, ваше место занял, — он вскочил и указал на кресло.

— Вы нарушаете Конституцию, пункт шестой: неприкосновенность жилища, — спокойно сказал Блоха. — Предъявите ордер на обыск или пошли вон отсюда!

— Ну зачем же сразу в амбицию, Евгений Леонидович? — огорченно сказал молодой человек. — Мы к вам просто, по-дружески — так сказать, на огонек… К тому же это не «жилище», а служебное помещение для хранения инвентаря. И ключ мы совершенно официально взяли у вашего начальника…

Блоха сел в кресло и закинул ногу на ногу.

— Собственно, мы к вам по поводу вашей… — молодой человек развернул перед ним листок, — так сказать, прокламации… Странный вы человек, Евгений Леонидович, честное слово! Вот чисто профессионально любопытно: на что вы рассчитывали, когда писали эти… подметные письма и раскидывали? Что граждане прочитают это и выйдут на демонстрацию? А граждане прочитали — и принесли к нам. Вот, — показал он тонкую стопку листовок. — Все принесли. Ну, может, одна-две завалялись где-нибудь в подворотне. А знаете, почему принесли? Потому что — пошлость это. Безвкусица… «Тоталитарный режим», — с выражением прочитал он. — «Партократия»… Господи, «диктатура КГБ»! Вам самому-то неужели это оскомину не набило? А ведь хороших писателей читаете, — кивнул он на книги на столе, — Солженицын, Максимов! С идеями я не всегда согласен, но это же стилисты! Это какой язык!..

Блоха молчал.

— А знаете, для чего вы это написали? — полушепотом сказал молодой человек, приблизив лицо к Блохе. — Пострадать хотите, да? Мучеником стать? Аресты, слежка, пресс-конференции для западных журналистов? Евгений Блохин — совесть советского народа! Что за страна: никто не хочет работать, все хотят страдать!.. А знаете, Евгений Леонидович, мы не дадим вам пострадать. Вы будете работать, — он скомкал листовку и макнул в стакан с водой. — Да-да, вы будете работать, и не просто работать, а работать на нас!

Помощники схватили Блогу с двух сторон. Один зажал руки и придавил к креслу, другой сжал пальцами щеки, открывая ему рот. Молодой человек присел на подлокотник кресла и аккуратно сунул ему в рот размоченную листовку.

Блоха мычал и извивался, пытаясь вырваться или выплюнуть. Очки сползли у него с носа.

— Невкусно, правда? — сочувственно сказал молодой человек. Поднял глаза к потолку и потер кончиками пальцев. — Пресно. Не хватает чего-то… — он макнул в стакан следующую листовку. — Это ведь только сейчас диссиденты пошли в дворники, опошлили древнюю уважаемую профессию. А ведь традиции у русского дворника другие, вспомните классику: дворник — первый помощник властей, понятой при арестах. Дворник все видит — кто к кому пришел, кто когда ушел…

Он вложил Блохе в рот следующую листовку.

— Вот и вы, Евгений Леонидович, присмотритесь. И напишите нам. Все, что покажется вам интересным.

— Не дождетесь… — жалко прохрипел Блоха.

— Да вы запейте, запейте, — молодой человек заботливо влил ему воды в рот. — Дождемся… А если не дождемся — у вас отец есть. Старый больной человек. Давно мы его не тревожили… Или вот еще, — он взял со стола фотографию Блохи вместе с Соней, Игорем и Мишкой на берегу реки около байдарки. — Странная компания! Такие разные люди, а вместе с первого класса… Давно нас эта компания интересует… Ну, Шищенко герой, воин-интернационалист, награжден орденом Красной Звезды — вы в курсе?.. Богуславский — это особая статья. Спивается, правда, парень, жалко… А вот Неверова — непростая девица, ох непростая. Вы представляете ее — ее, такую хрупкую, такую неясную, — в женской камере? Вы вообще представляете, что такое женская камера в следственном изоляторе?

Помощники отпустили Блогу, и он сполз на пол в мокрой рубахе, давясь и судорожно глотая воздух.

— Соня здесь ни при чем…

— При чем, Евгений Леонидович, при чем! Вы как чумной больной — любой человек, находившийся с вами в контакте хоть пять минут, должен быть изолирован. В профилактических целях, для предотвращения эпидемии. Вот мы ее и проверим. А если она действительно ни при чем — отпустим. Отпустим! Мы ведь в правовом государстве живем!.. Ну что ж, будем считать, что договорились, Евгений Леонидович? Книжечки мы заберем с вашего позволения. Приятно было побеседовать… — Он с помощниками направился к двери.

— Зачем я вам нужен? — хрипло спросил Блоха.

Молодой человек остановился на пороге. Вернулся, вздохнул и стряхнул пальцем пылинку с плеча Блохи.

— На самом деле ты на хер никому не нужен. Ни-ко-му. Даже нам… Ты не враг. Ты даже не говно: говно — это что-то осязаемое. А ты — ничто. Пустое место… — Он снова пошел к двери.

С порога обернулся и с прежней улыбкой сказал:

— Просто будет приятно получить от вас дружескую весточку.

Мишка позвонил в дверь и долго ждал, пока наконец не послышались шаркающие мелкие шаги. Отец открыл дверь, высохший, страшный, с черными провалившимися глазницами. Мишка неловко обнял его:

— Здравствуй, батя… Тебя выписали уже?

— А у нас помирать домой отправляют, чтобы цифры не портить. Главное — цифры, а человек что… Боялся, опоздаешь — буду лежать, пока не протухну… Ну, заходи, — кивнул он беременной Тане, прячущейся за Мишкиной спиной. — Не в гости приехала.

Он прошаркал на кухню, достал из пустого холодильника водку.

— Медали есть?

— Есть, — нехотя ответил Мишка.

— Надень.

— Брось, батя.

— Надень, я прошу. И мои принеси.

Мишка принес парадный китель отца с лейтенантскими погонами и орденами, накинул ему на плечи. Надел свою камуфляжную пятнистую гимнастерку с двумя медалями — серебряной «За отвагу» и маленькой афганской.

— Ну, с возвращением.

Они выпили с отцом.

— Помню, когда с войны вернулся, — сказал отец, — иду по Москве: май месяц, как сейчас, солнце вовсю, ордена звенят, и люди смотрят: победитель идет! И кажется: такая жизнь впереди! Такая жизнь!.. А как потом тридцать лет прожил, не помню, — растерянно развел он руками. — Ничего не помню. Как в песок… А помирать все равно страшно… Жалко, внука не увижу. Дай хоть послушаю…

Таня покорно встала, и он прижался ухом к ее животу.

— Толкается, — улыбнулся он. — Тоже вояка будет… когда Родина позовет…

— Привет! — на пороге дворницкой, беспечно улыбаясь, стояла Соня.

Блоха молча смотрел на нее.

— Можно войти? — Соня, не дожидаясь приглашения, прошла мимо него в комнату. — Ого! Ты неплохо устроился! А я думала, тут хромая табуретка под голой лампой и кровать с железной сеткой…

Она открыла старый кабинетный рояль, пробежала пальцами по щербатым клавишам.

— Откуда все это?

Блоха наконец очнулся, выглянул за дверь и запер ее, быстро задернул шторы на окнах.

— Жильцы выкидывают, я собираю…

Соня оставила рояль и пошла дальше, оглядываясь в комнате.

— Ты не рад меня видеть?

— Почему?.. Рад… — напряженно ответил Блоха.

— А я вчера стала вспоминать, сколько мы не виделись, — сказала Соня из дальнего конца комнаты. — Знаешь сколько?

— Сколько?

— Полгода!.. Ведь глупо, правда? В одном дворе живем… Позвонить трудно, да?

— Аппарат старый… Работает через раз… — невпопад ответил Блоха.

Соня подошла к столу, взяла фотографию — вся компания у реки.

— Вот странно, — сказала она. — Мишка ушел — и все развалилось. У каждого своя жизнь…

— Не трогай! — Блоха вдруг выхватил у нее из рук фотографию, бросил на стол. Схватил снова, разорвал на мелкие кусочки и швырнул в пепельницу. Сел в кресло, мучительно потирая пальцами виски, отводя глаза.

Соня удивленно смотрела на него. Потом тихо засмеялась.

— А ты до сих пор ревнуешь? Да? — она села на корточки, опершись руками на его колени, заглядывая снизу в лицо. — Знаешь… еще я вспоминала — сколько лет прошло… Знаешь сколько? Восемь лет… Тебе не кажется, что слишком много для детской ссоры?.. Давай попробуем сначала? Как будто ничего не было… Помнишь? Я тебя первая поцеловала, а ты первый сказал…

Соня поцеловала Блоху в неподвижные губы.

— Ну?..

— Соня, — медленно сказал Блоха. — Я хочу тебе сказать… чтобы ты сюда больше не приходила… — он вскочил и открыл дверь. — Уходи, пожалуйста.

Соня сжимала дрожащие губы.

— Это подло… Я же первая пришла…

— Соня, уходи! Я тебя прошу!

Она выбежала в открытую дверь.

Всхлипывая, вытирая ладонями злые слезы, Соня подошла было к своему подъезду. Повернулась и пошла в другую сторону.

У дома Игоря глянула наверх, нашла его окно и качнула стоящие у подъезда белые «Жигули». Пронзительно загудела сигнализация.

Окно распахнулось, в ночной двор выплеснулась громкая музыка. Игорь перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту.

— Тебе что, делать нечего? — заорал он.

Соня еще раз изо всех сил качнула машину.

— Ну, ты доиграешься! — Он исчез, а в окне появились две девицы.

Через минуту Игорь выскочил из подъезда.

— Отойди от машины! — крикнул он, подходя. — Соня?.. — узнал он наконец.

— Отвези меня на Ленинский, — ровным голосом велела она.

— Что случилось?

— Ничего.

— Конечно… Садись… — Он торопливо открыл дверцу и усадил ее. Отступил на шаг и замахал девицам: — Куклы, по домам!.. — сдавленным шепотом закричал он. — Конспекты со стола уберите… спрячьте куда-нибудь!..

Он завел мотор, виновато глянул на Соню.

— Сокурсницы, — пояснил он.

— Разве я спрашивала? — удивленно вскинула брови Соня. Слезы высохли, она была спокойна и насмешлива.

— Конспекты переписывали…

— Чувствуется.

Игорь хмыкнул, развернул на ходу жвачку и сунул в рот.

Соня открыла дверь теткиной квартиры и, не оглянувшись на него, вошла. Игорь постоял перед приоткрытой дверью и неуверенно шагнул следом.

— Соня… — позвал он.

В квартире было темно и тихо. Он мимоходом заглянул на кухню, в одну комнату, потом в другую…

Соня стояла у окна, скрестив руки на груди, и спокойно смотрела на него. Игорь медленно прошел через комнату и с замершим сердцем поцеловал ее в краешек губ, ожидая отказа или усмешки. Соня по-прежнему не двигалась, не ответила, но и не оттолкнула, и Игорь стал быстро целовать ее лицо и шею. Соня властно опустила вниз руку, он встал на колени и поцеловал открытую ладонь. Поставил себе на колени ее ногу и расстегнул туфельку…

Соня, холодно улыбаясь, смотрела на него сверху.

Утром она расчесывалась, стоя перед зеркалом. Игорь подошел сзади, поцеловал ее в шею. Соня досадливо дернула плечом.

— Я встречу тебя после института? — спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Потому что нет.

— А когда увидимся?

— Когда я снова захочу тебя увидеть… Пока можешь читать конспекты со своими куклами.

— Ну почему ты всю жизнь надо мной издеваешься? — в отчаянии развел руками Игорь. — Нравится меня мучить? Да?.. Знаешь что! Или мы сегодня встретимся, или я из окна брошусь! — он решительно принялся открывать окно.

— Вазу убери, — спокойно сказала Соня.

— Что?

— Вазу не разбей. Мамина любимая.

Игорь переставил вазу с окна на стол, залез на подоконник и рискованно завис над грохочущим проспектом.

— Считаю до трех! Раз… Ты хоть в больницу ко мне придешь?

— Конечно. Тебе яблок принести или апельсинов?

— Два…

— Это восьмой этаж, дурак!

— Два с половиной…

— Ладно, слезай, — засмеялась Соня. — Можешь один раз поцеловать меня на прощанье…

Они долго целовались в машине около Сониного института. Наконец Соня отвела губы.

— Все… Опоздаю…

— Слушай, — сказал Игорь. — Выходи за меня замуж.

Соня отстранилась от него.

— Давай договоримся, — неожиданно резко ответила она. — Если ты еще раз заговоришь об этом, мы поссоримся. Всерьез и надолго.

— Почему?

— А ты не понимаешь?

— Нет.

Соня вздохнула, повернула к себе зеркало, поправила волосы и вышла из машины.

— Да потому что никуда я не денусь, — без улыбки сказала она. — Только не сейчас… — Она захлопнула дверцу и пошла к институту.

Мишка в очках, тельняшке и промасленном комбинезоне стоял у карусельного станка. Резец с пронзительным визгом вгрызался в огромную болванку, толстая стружка скручивалась в пружину.

Подошел парень в такой же тельняшке под спецовкой, крикнул на ухо:

— Обедать пойдешь?

Мишка кивнул, не оборачиваясь.

— В столовку?

Мишка снова кивнул, подхватил крючком забившуюся под резец стружку.

— Подойди в пельменную. Там, на углу!

— Зачем?

— Интересуются тобой!

— Кто? — Мишка наконец оглянулся, но парень уже отошел.

Мишка стоял в полупустой пельменной за высоким столом, поглядывая на компанию хиппарей в углу. У стоящей спиной к нему девки бегала по плечам белая крыса, то скрываясь под распущенными волосами, то показывая острую морду.

Вошли двое крепких парней, один заговорил с барменом, другой, в джинсовой кепке, взял порцию и будто бы случайно остановился у Мишкиного стола.

— А-а, браток! — кивнул он. — Куда ни глянь — везде наши, — указал он на Мишкин тельник в вороте рубашки. — Не занято?.. Какому богу служил?

— Десант.

— Нормальный ход. А то шушера всякая оборзела, обслуга штабная: два года в Кабуле просидели, из-за колючки носа не высунули, а теперь в камуфляже гуляют, при всем параде…

Он болтал, внимательно прощупывая Мишку острыми глазами из-за расплющенной переносицы.

— Где служил, браток?

— В Кандагаре.

— Вадик! — окликнул парень бармена. Тот подошел. — Ты вроде тоже в Кандагаре служил?

— Земляк? — обрадовался бармен, пожимая Мишке руку. — Из какой части?

— Шестнадцать сорок семь. Штурмовая бригада.

— Ну? Соседи почти… Погоди, это у вас, что ли, хохол-то этот воевал… как его?.. Да знаешь! Его весь Кандагар знал… Во шутник был! — обернулся он к остроглазому. — Раз под Новый год начальство к ним приезжает из Москвы — генералы, журналисты, а у этого хохла в землянке елка стоит — ну, не елка, саксаул какой-то, — а на нем вместо игрушек уши висят, а наверху вместо звезды голова в чалме! — он захохотал. — Да как же его звали-то?.. — он глянул на спокойно жующего Мишку. — Смешная такая фамилия… Все его знали…

— Валяйбаба, — сказал Мишка. — Это не у нас, это в спецназе… Убили его. Со спины ремней нарезали и на них повесили…

— Точно, Валяйбаба! Жалко парня, — огорчился бармен. — А еще случай с ним был — мы ржали, помню…

— Ты иди пока, — оборвал остроглазый. — Как живешь? — спросил он, когда бармен отошел.

— Нормально.

— А Толик — с тобой работает — говорил, что небогато. Ребенок. Отец при смерти.

— А ты что, подаешь по доброте? — насмешливо спросил Мишка.

— Зачем? Заработаем. Зря, что ли, нас родная страна два года учила?

— Это как? Грабить, что ли?

— Зачем? Сами отдадут. — Он придвинулся ближе и быстро заговорил, недобро щурясь: — Пока мы там кровью харкали и наших ребят в гробы по кускам собирали — тут всякая шушера, цеховики, фарца, валютчики большие бабки делали, сидели в кабаках и трахали наших девок. Хорошо ли это? Пусть поделятся. Это не грабеж, это передел по справедливости. А в милицию никто из них не рыпнется, потому что деньги темные… А эти, там, — кивнул он наверх, — еще не понимают, кого они вырастили себе на голову. Нас триста тысяч афганцев! Скоро тут наша власть будет. Тогда и до этих доберемся!.. Я тебя не тороплю. Надумаешь — найдешь через Толика. Меня зовут Конструктор… Не тот, который чертежи на бумажке чертит, — усмехнулся он, — а тот, что детишки по частям складывают, — он приподнял кепку — через голый череп от лба к затылку тянулся жуткий толстый шрам. — Бывай, браток!

Конструктор пошел к двери, на ходу крикнул бармену:

— А пельмени у тебя дрянь! Травишь народ! Ох, доберусь я до тебя!

Мишка глянул ему вслед, потом на его нетронутую порцию на столе.

В цехе к нему подошел Толик.

— Говорили?

Мишка кивнул, не отрывая глаз от резца.

— И что?

Мишка отрицательно качнул головой.

— Ты что, дурак? — опешил Толик. — Хочешь всю жизнь за гроши в говне копаться?

— А что же ты копаешься, если умный?

— А ты что, под руку мне заглядывал? — усмехнулся Толик. — Я два года в оружейной мастерской под Кабулом отпахал… Ты что, не понял, о чем разговор? Тебе деньги предлагают! Нормальные деньги!

— Я сказал — нет! — резко ответил Мишка.

— Ну, как знаешь! — махнул рукой Толик. — Значит, судьба твоя такая — в говне жить! — Он ушел.

Мишка, как заведенный, ожесточенно крутил рукоятку. Визг станка перешел в натужный хрип — и резец оглушительно выстрелил, заскакал между станками по бетонному полу.

Мишка выключил карусель и в тишине оглянулся через плечо. Со всех сторон смотрели на него удивленные рабочие.

Конструктор, Мишка, бармен Вадик и еще двое таких же плечистых ребят молча курили в машине. Конструктор посмотрел на часы и бросил сигарету:

— Пошли…

На лестничной клетке стоял на стремянке в синем монтерском халате Толик, будто бы копался в электрическом щите, придерживая под волосами наушник, подключенный к телефонной проводке. Он оглянулся и кивнул:

— Водила выехал. Через пять минут будет.

Ребята поднялись на пол-этажа выше, к окну. Внизу, во дворе остановилась «Волга», из нее вышел амбал в тренировочном костюме и скрылся в подъезде. Загудел лифт.

— Начали, — скомандовал Конструктор.

Они притаились за углом лестничной клетки, один в затылок другому, как десант перед прыжком, — впереди пригнулся Мишка, скалясь, подрагивая от напряжения, второй парень неторопливо намотал на левую руку толстое шинельное сукно и вытащил длинную заточенную отвертку, Вадик держал наготове капроновую удавку, последним стоял Конструктор.

Лифт открылся, амбал, мельком глянув на Толика, подошел к металлической двери с глазком и позвонил. Щелкнул один замок, другой, дверь открылась, и в тот момент, когда амбал шагнул через порог, Мишка пружинисто разогнулся, двумя шагами пересек площадку, в прыжке ударил его ногой и повалил. Мимо промчался второй и подставил защищенную руку овчарке. Вадик перехватил удавкой за горло метнувшегося в глубь квартиры хозяина. Следующий помог Мишке втащить внутрь водителя. Следом, подхватив стремянку, нырнул Толик. Последним неторопливо вошел Конструктор и закрыл дверь.

Мишка достал веревку и быстро, умело связал амбала по рукам и ногам. Толкнул его носком — тот не реагировал.

Из гостиной слышались голоса, шум, сдавленный хрип. Толик и еще двое обыскивали комнату, опрокидывали выдвижные ящики, вываливая на пол книги и барахло. Хозяин с окровавленным, разбитым лицом лежал на полу со связанными руками. Вадик, наступив ему коленом на спину, стягивал на горле удавку. Конструктор сидел в кресле напротив.

— Я же тебя предупреждал, — укоризненно сказал он. — А ты не послушался. Хорошо ли это? Не хочешь честно делиться — отдашь все.

— Нет денег… — прохрипел хозяин. — Чем хочешь поклянусь — нет…

Вадик сильнее затянул удавку, откидывая его голову к спине.

— Твои клятвы две копейки стоят, — сказал Конструктор.

Мишка перешагнул через мертвую овчарку и быстро пошел дальше по коридору. Осмотрелся в спальне, распахнул зеркальные дверцы шкафа, заглянул на кухню. Ему послышалось движение за дверью ванной, он замер на мгновение, прислушиваясь, и выбил ногой дверь. Жена хозяина, молодая красивая девка в халате на голое тело, с мокрыми волосами, вжавшись в угол, с ужасом смотрела на него.

Мишка схватил ее. Девка упиралась руками и ногами, цеплялась за раковину, за все, за что можно было ухватиться. Мишка ударил ее по лицу, разбив нос, и поволок в гостиную.

— Давай ее сюда! — крикнул Вадик. — Будем трахать, пока этот козел не вспомнит, где бабки спрятал!

Девка закричала, вырываясь. Мишка зажал ей рот, опрокинул на диван и распахнул на ней халат.

— Вот это баба! — один из парней стиснул ее грудь. — За что этому импотенту такое счастье?.. Смотри! — толкнул он ногой хозяина и сорвал с нее узкие кружевные трусики. — Только сам не кончи!

Все захохотали.

Девка извивалась у Мишки в руках. Он, возбужденный кровью, женским телом и запахом шампуня от мокрых волос, хищно скалился и все сильнее сдавливал тонкие запястья, заставляя ее выгибаться от боли.

— О, как машет! — засмеялся Вадик. — Мишка, тебя хочет!

— Брось, не пачкайся, — сказал Конструктор. — Хоть насмерть ее затрахай, он ни слова не скажет. Ему бабки дороже, чем жена. Дороже, чем собственная задница… Толик, заряжай противотанковый!

Толик, ухмыляясь, достал из чемоданчика с инструментами паяльник. С хозяина сдернули штаны, вставили паяльник, и Толик включил его в розетку. Хозяин побагровел, глаза вылезли из орбит.

— Гляди! Молчит! — в восторге сказал Конструктор.

Девка отчаянно замотала головой. Мишка приоткрыл ей рот.

— Не надо… пожалуйста… Я покажу…

Конструктор достал из морозильника окаменевшую индейку, с хрустом разодрал брюхо и вытащил заиндевевший пакет с деньгами.

Девка, стоя на коленях, обнимала хозяина, торопливо целовала его, а тот, рыдая, бил ее наотмашь обеими руками по лицу:

— Сука!.. Сука!..

В машине Конструктор пересчитал деньги. Парни сзади весело обсуждали удачное дело.

Мишка, бессильно опустив плечи, смотрел под ноги. Как в Афгане, на смену злому азарту боя пришла тоскливая пустота.

— Чего невеселый? — спросил Конструктор. — Девка понравилась? Пригласи на свидание. Пойдет как миленькая — ты теперь богатый!

— Ты говорил — сам отдаст.

— Глупые люди. Жадные, — сокрушенно развел руками Конструктор. — Пришлось попросить. В следующий раз сам принесет и попросит, чтобы взяли… — он отсчитал часть денег и протянул Мишке. — Между прочим, твоя зарплата за два года.

Мишка молчал, не двигаясь.

— Что, не нужно?.. — удивился Конструктор. — Как знаешь, нам больше достанется.

Мишка взял деньги и вышел, хлопнув дверцей.

Игорь Богуславский ехал по Ленинскому, когда вдруг увидел в окне переполненного троллейбуса Мишку. От неожиданности он ударил по тормозам, и тотчас в бампер ему с грохотом влетел таксист. Игорь, даже не обернувшись, рванул вдогонку за троллейбусом, засигналил, но Мишки уже не было у окна. Игорь затормозил у остановки, запрыгнул в открывшуюся дверь троллейбуса, протолкался насквозь, озираясь. Троллейбус тронулся, он на ходу уже раздвинул двери и выскочил.

У машины его ждал разъяренный таксист.

— Ты что, спятил, на ровном месте тормозить?!

— Да пошел ты… — Игорь сел за руль и торопливо врубил скорость.

Когда он отъехал, Мишка вышел из-за стеклянного павильона остановки и, оглядываясь, пошел к дому.

Игорь долго звонил в Мишкину дверь. Соня и Блоха стояли рядом.

— Обознался, — уверенно сказал Блоха. — Мишка бы сам объявился…

— Подожди… — Игорь прислушался. — Звонок отключен.

Он сильно постучал кулаком.

Наконец за дверью послышались шаги. Мишка открыл в тельняшке с закатанными рукавами.

— Я же говорил — он! — торжествующе заорал Игорь. Они разом кинулись на Мишку, тот отступал, оглядываясь куда-то в глубину квартиры:

— Тише! Да тихо вы! — Но в комнате уже заплакал ребенок.

— А это кто? — удивленно спросил Блоха.

— Ладно, разбудили уже. Пойдем, — кивнул Мишка на кухню.

Таня стояла в дверях комнаты в коротком бесформенном халате с ребенком на руках.

— Здравствуйте, — озадаченно сказал Игорь.

Таня подняла голову — и, распахнув глаза, молча с ужасом уставилась на Соню, ослепительно красивую, с распущенными до пояса золотистыми волосами.

— Моя жена. Таня, — глядя в пол, сказал Мишка.

— Какая прелесть, — Соня заглянула в красное сморщенное личико младенца. — Мальчик? А сколько ему?

— Два месяца, — ответил Шищенко за молчащую по-прежнему Таню.

— Можно подержать? — Соня протянула было руки к ребенку, но Таня отступила, прижимая его к себе.

— Пойдем, — Мишка первым прошел на кухню.

Навстречу с трудом поднялся и залаял старый, с седыми бровями пес.

— Проспал? — Мишка коротко потрепал его по голове. — Ослеп совсем.

— Джульбарс! — Игорь присел перед собакой. — Ну что, приятель, не пришлось шпионов ловить? Охраняй!

Но Джульбарс, виновато маша хвостом, тыкался носом в ноги.

— Ну как, сбылась мечта идиота? Пострелял за правое дело? — насмешливо спросил Блоха.

Мишка вскинул на него бешеные глаза, но промолчал, опять опустил голову. На кухне воцарилось молчание.

— Подожди, так ты когда вернулся? — спросил Игорь.

— С полгода.

— А почему не позвонил?

— Так получилось.

— А отец? — спросил Блоха.

— Похоронил.

— Понятно… Где теперь?

— Там же. На заводе.

На кухне снова стало тихо. Мишка упрямо смотрел в пол.

— М-да… Ну вот что… — Игорь решительно вышел в комнату. — Таня, вы отпустите вашего мужа с нами? На два часа. Через два часа вернем в целости и сохранности. Хорошо?

Таня только торопливо кивала.

— Я никуда не поеду, — сказал Мишка.

— Одевайся, мы ждем тебя в машине. Пошли, — кивнул Игорь Соне и Блохе.

— Я не поеду! — крикнул Мишка вслед.

Они сидели в «аквариуме» у Никитских ворот. Кафе, как обычно, заполнено было студентами университета.

— Почему ты просто не сдался? — спросил Блоха. — Тебе же полшага осталось! Многие добровольно шли в Афган, чтобы вырваться отсюда — сначала в Пакистан, потом через Красный Крест в Америку…

— Все равно не поймешь.

— Постараюсь.

— Нас двадцать человек было в моем взводе. Таких же, как я, — Мишка говорил медленно, негромко, казалось даже, что равнодушно, сжимая в кулаке тонкий фужер. — И каждый знал, что я не подставлю. И я знал, что никто из них меня не подставит… А там каждый хотел выжить этот день, один день, а потом еще один, и еще один… А выжить можно только вместе, если никто не подставит, понимаешь?

— Ты ее любишь? — спросила Соня.

Мишка помолчал, не глядя на нее.

— Я в госпитале лежал. Прикладом челюсть разворотило, по кускам склеили. Я курить не мог, затянуться не мог, понимаешь? А она… изо рта в рот… У меня полный рот гноя, сам себе противен. А она — в губы, понимаешь?..

— Какие ощущения, когда в человека стреляешь? — спросил Игорь.

— Никаких, — усмехнулся Мишка. — Только хочется успеть первым на курок нажать.

За соседним столом хохотала какая-то компания, парни и девчонки. Мишку раздражало чужое веселье.

— А когда в тебя? — спросил Игорь.

— Сначала страшно. Потом привыкаешь… Нас как-то духи в ущелье заперли — ни вперед, ни назад. Мы в гору полезли — двадцать человек…

За соседним столом снова грянул смех. Фужер лопнул в Мишкиной руке, кровь брызнула из ладони.

— Смешно, да?! — заорал он, вскакивая. — Восемнадцать пацанов положили за пять минут — смешно?!

Он рванул скатерть с соседнего стола. Стекло полетело на пол, завизжали девчонки. Игорь и Блоха повисли у Мишки на плечах.

Игорь молча вел машину, время от времени отхлебывая из бутылки. Блоха сидел рядом. Сзади Соня держала на плече Мишкину голову, гладила, как ребенка:

— Все хорошо, все в порядке. Ты самый сильный, самый лучший. Я думала о тебе, и ты вернулся. Сейчас приедем ко мне, и ты мне все расскажешь. Будешь долго рассказывать, а я буду слушать и все пойму…

Мишка кивал согласно.

— Игорь, останови, — велела Соня у теткиного дома.

Они вышли с Мишкой.

Игорь и Блоха смотрели им вслед. Потом Игорь ожесточенно врубил скорость и до упора выжал газ.

— В Афган хочу, — сквозь зубы сказал он. — Выжить сегодня, выжить завтра — жизнь полна смысла… Взво-о-од! — вдруг заорал он. — К бою!

Он на полной скорости вылетел на встречную полосу и понесся между сигналящих машин, бросая руль из стороны в сторону.

— Ого-онь! Ура-а-а!

— С ума сошел?! Тормози! — Блоха вцепился в руль, потом выдернул ключ из замка.

Машина подкатилась к тротуару.

— Идиот, — сказал Блоха. Он вышел, бросил ключ на сиденье и изо всех сил хлопнул дверью.

Игорь достал бутылку и допил.

Мишка и Соня лежали рядом, обнявшись. Одежда разбросана была по комнате — от двери до кровати. Скомканное одеяло сползло на пол. Соня осторожно прикасалась губами к его шрамам — на скуле, на плечах, на груди.

— А я сначала испугалась, когда тебя увидела, — тихо сказала она. — Мне показалось, ты страшный стал. Как в детстве, когда я тебя боялась…

— Я не могу остаться? — спросил Мишка.

Соня отрицательно покачала головой.

— И что теперь? — спросил Мишка.

— Не знаю… — Соня положила голову ему на грудь. — Мне иногда кажется, что все мы — старые, старые старики. Все в прошлом… Мечтали, надеялись. Думали — вот-вот что-то случится, что-то изменится, начнется что-то главное… Ничего не случилось. И уже не случится. Будем доживать жизнь, каждый свою. Будем иногда собираться — и вспоминать…

С трудом ловя равновесие, Игорь стащил нога об ногу туфли и пошел в свою комнату.

Отец стоял в дверях кабинета.

— Игорь, я сегодня разбирал книги в моем шкафу. Там нет половины книг!

— Можно подумать, ты хоть одну из них собирался открыть…

— Игорь, ты пропиваешь мои книги! Ты уже воруешь в собственном доме! Тебе не кажется, что ты дошел до точки?!

— А тебе не кажется, что в этой стране уже невозможно жить?! — крикнул Игорь. — Хотя — кому как, — язвительно добавил он. — Ты в порядке! Ты им служишь верой и правдой. «Зато мы делаем ракеты»! А тебе за это поводок подлиннее и побрякушки на ошейник! — указал он на ордена за стеклом в серванте.

— Я свободный человек! — крикнул отец. — Я плевать хотел, какая власть на дворе! Я вот этими руками, своей головой заработал право плевать на них! Я буду нужен при любой власти. Не они мне, а я им! А ты — раб этой системы, которую ты ненавидишь!

Отец ушел было в кабинет, но тут же выбежал снова:

— Ничтожество! Ни на что не годный, ни на что не способный! Тебя даже любимая женщина презирает, потому что ты ничтожество!.. Пей, спивайся! Не жалко! — Он захлопнул за собой дверь.

Мишка открыл на звонок — и замер. На пороге стоял милиционер.

— Гражданин Шищенко? — сухо спросил он.

— Да…

— Оперуполномоченный уголовного розыска старший лейтенант Сизов, — показал он удостоверение. — Вы были восемнадцатого мая в десять тридцать утра на улице Новощукинской, дом девять, квартира шестьдесят четыре?

Мишка облизнул пересохшие губы.

— Нет…

— Ну, на нет и суда нет, — сказал милиционер. Посмотрел на вытянувшуюся Мишкину физиономию и захохотал.

В дверях рядом с ним появился Конструктор.

— Извини… — изнемогая от смеха, он хлопнул Мишку по плечу. — Мент, что с него взять! И шутки у него ментовские… Ой, не могу!.. Ты иди пока, — кивнул он оперу. — Можно?..

Не дожидаясь приглашения. Конструктор поднял большую картонную коробку и протиснулся мимо неподвижного Мишки в квартиру.

— Я же говорил — везде наши. И в ментовке тоже… Здравствуйте, — поздоровался он с Таней. — А это вам, от ребят, для маленького!

Он открыл коробку и, как Дед Мороз, начал вынимать банки, бутылочки, пакеты:

— Ну, тут фрукты, персики, пеленки-распашонки — разберетесь. А это соска импортная — из наших-то или совсем не течет, или ручьем льется.

— Ой, спасибо… — Таня всплеснула руками, восторженно глядя на все это богатство.

— Если что-то нужно, лекарства там, не дай бог, — вы сразу звоните, не стесняйтесь… — Конструктор огляделся в комнате и вздохнул: — Да-а… Небогато живете, прямо скажем…

— Нет, ничего, спасибо, — сказала Таня. — Я скоро работать пойду…

— Куда, если не секрет?

— На швейную фабрику. Тут рядом. У них ясли есть…

Конструктор понимающе кивнул.

— Сюда можно? — он вошел на кухню. Мишка закрыл дверь и сел напротив, напряженно ссутулившись.

— Да-а… — снова протянул Конструктор, разглядывая обколотый кафель и ржавую мойку. — Нельзя так жить, Миша. Стыдно так жить…

Мишка молчал.

— Отцу памятник до сих пор не поставил… Ну ладно, ему-то уже все равно, ты о них подумай, — кивнул он на дверь. — Жена с исколотыми пальцами, с утра до вечера не разгибаясь над машинкой, а кругом тысяча недотраханных баб с мужьями-алкоголиками. Пацан в вонючих яслях, в непросыхающих пеленках…

— Это не твое дело! — не выдержал Мишка.

— Но самое страшное, Миша, не это, — продолжал Конструктор. — Самое страшное будет лет через пятнадцать. Когда твой сын тебя спросит: папа, почему мои одноклассники живут как люди, а мы живем в говне? Почему мы люди второго сорта? И тебе, — уткнул он палец в Мишку, — придется что-то ему отвечать!

Он помолчал, глядя на Мишку.

— Разве тебе Толик не передал, что мы встречаемся?

— Я с вами больше не пойду. Меня не этому в Афгане учили.

— А это не детские шалости, Миша — «я с вами больше не играю»! Ты деньги взял!

— Соберу — отдам.

— Не-ет! — засмеялся Конструктор. — Ты не понимаешь: ты взял деньги! Сам взял! Я тебе их в карман не засовывал! Теперь ты просто так уйти не можешь!

— Ты что, пугать меня пришел? Я не фраер, меня на понт не возьмешь! Сказал — не пойду, значит, не пойду!

— Хорошо, — тотчас мирно улыбнулся Конструктор. — У нас тут труп нечаянно образовался. Очень глупый человек. Очень жадный… Вот мы на тебя его и повесим. И десять свидетелей будет. И оперу Сизову благодарность от начальства…

Мишка вскочил и сгреб его за ворот.

— Не надо делать резких движений, — Конструктор аккуратно освободился. — Я тоже не в стройбате служил… Только так можно уйти, Миша…

Он встал, вытащил деньги.

— Да, кстати, твоя доля.

— Я не возьму, — угрюмо сказал Мишка.

— Это уже ничего не изменит, — Конструктор положил деньги на стол. — И не пропадай, пожалуйста, надолго, а то ребята волнуются.

Когда он вышел, Таня заглянула на кухню с какими-то банками в руках:

— Нет, ты посмотри: детское питание! Я все магазины обегала и не нашла, а тут на два месяца хватит! И ползунки, и подгузники! — счастливо улыбаясь, сказала она. — Какие у тебя друзья замечательные!

Мишка, потерянно сгорбившись, смотрел под ноги.

— Сколько лет мы тут не были? — спросил Блоха, оглядываясь в просторной гостиной дачи Богуславских.

— Два года, — ответил Мишка. — С выпускного.

— А будто сто лет прошло, — сказала Соня. — Я, кажется, здесь сидела? — она села в кресло у окна.

— А волосы-то отрасли, — Мишка потрепал Блоху по голове. — Нет повода подстричься? — они с Игорем засмеялись.

— Да пошли вы!.. — обозлился Блоха.

— При чем тут его волосы, я не понимаю? — сказала Соня. — Расскажите, я тоже хочу посмеяться.

— Это мы о своем, о девичьем, — пояснил Игорь.

— А в городе нельзя было собраться? — спросил Блоха.

— Нельзя, — ответил Игорь. Он был возбужден и весел.

— Почему?

— Не торопись. Ты сядь. Все сядьте.

— Как торжественно… — насмешливо сказала Соня.

Мишка и Блоха сели. Игорь остался стоять.

— Ну?

— В общем, я собрал вас… — начал Игорь.

— …господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие! — подхватил Блоха. — Ты принял уже сегодня?

— Я трезв, как никогда, — нервно засмеялся Игорь — И прошу всех это учесть! Потому что я хочу вам предложить нечто неординарное… — он оглядел друзей. — Условие прежнее — каждый может отказаться, но сразу и навсегда… Я предлагаю вам путешествие! Всем вместе, в последний раз! Последнее путешествие!

Все переглянулись.

— Куда? — спросил Блоха.

— Все равно. Потом решим… Но главное, — снова засмеялся Игорь. — Это не простое путешествие. Я вас приглашаю в свадебное путешествие!

— Ты женишься? — Соня, отрешенно водившая крестиком по губам, вскинула на него глаза.

— Не я, а мы. Мы с тобой женимся.

— Вот это новость! Прямо сейчас? — насмешливо спросила Соня.

— Нет, — Игорь деловито глянул на часы. — Загс уже закрыт. А кроме того, надо достать справку.

— Какую справку?

— О том, что мы ждем ребенка, дорогая! — захохотал Игорь. — Иначе распишут через три месяца. Испытательный срок.

Все четверо, радостно возбужденные, ввалились в кабинет в загсе. Молодая чиновница с чопорным начесом строго глянула на них из-за стола:

— По очереди, товарищи! Не все сразу! Лишние выйдите!

— Мы не лишние, — оскорбленно сказал Мишка. — Мы свидетели.

— Здесь свидетели не нужны. Кто жених?

— Я, — Блоха взял Соню под руку.

— Позво-ольте, — возмутился Игорь. — С утра еще я был…

— Прекратите балаган! Сейчас выгоню всех, — прикрикнула чиновница. — Жених и невеста, подойдите. А вы стойте там, если хотите.

— Девушка, — проникновенно сказал Игорь, отдавая паспорта и заявление. — Разве можно — на такой работе с похоронным лицом? Вот мы посмотрим на вас, испугаемся и передумаем. И одной крепкой ячейкой станет меньше в нашей стране. По вашей вине, между прочим. А ведь вы, так сказать, посланник Гименея. Ангел во плоти…

Та невольно улыбалась, слушая его болтовню, просматривая документы. Взяла справку, быстро глянула на Соню.

— Да, да, увы! — вздохнул Игорь. — Войдите в положение, — понизил он голос. — Девушка волнуется. А родители!.. Нам бы побыстрее. Дней через пять…

— Вам просто расписаться или торжественное бракосочетание?

— Да что вы! Родители не простят! — замахал руками Игорь. — По полной программе! С оркестром, с пупсом на машине!

Свидетели давились от смеха.

Чиновница полистала журнал и покачала головой:

— Тогда только через десять дней. Раньше все занято.

— И здесь очередь! — сказал Блоха. — Что-нибудь в этой стране бывает без очереди?

— Место на кладбище, — ответил Игорь.

— Там тоже очередь, не надейтесь, — сухо ответила чиновница.

— Да мы туда и не торопимся.

— Вот приглашение на бракосочетание, — чиновница протянула Соне открытку. — Двенадцатое июня, пятница, шестнадцать тридцать. По этому приглашению вы можете купить кольца и другие вещи со скидкой в салонах для новобрачных. Там все написано. До свидания! Пригласите следующих.

— А целоваться! — возмущенно крикнул Блоха.

— На свадьбе будете целоваться… — начала было чиновница, но Игорь и Соня уже целовались под ликующие крики свидетелей. — Да прекратите, в самом деле!..

Договорить она не успела, потому что Игорь перегнулся через стол и поцеловал и ее тоже.

Соня безразлично стояла перед большим зеркалом в комнате. Портниха, зажав в губах булавки, подкалывала подол по низу. Мать, придирчиво склонив голову, наблюдала.

— Может быть, подлиннее? — спросила она. — Фата вот посюда ляжет…

— Какая фата? Ну какая фата, мама?! — сдерживаясь, сказала Соня. — Ты в своем уме?

— Можно совсем короткую. Просто венок, а сзади… — начала портниха.

— Я не надену ни короткую, ни длинную!

— Почему ты на меня все время кричишь? — сквозь слезы сказала мать. — Это я виновата, что все в последнюю минуту? У тебя все не как у людей! Я вообще не понимаю, почему такой пожар! Ты подумала, например, как тетя Оля и дядя Шура успеют к двенадцатому? В Москву билеты по записи, на месяц вперед…

— Какая тетя Оля? — взорвалась Соня. — Какой дядя Шура? Я их один раз в жизни видела!

— Они меня из роддома с тобой встречали! Сказали — красавица будет, на свадьбу приедем… В общем, если ты их не позовешь, я тоже не пойду! Если ты хочешь на свадьбу без матери…

— Ладно, зови, — сказала Соня. — Всех зови. Кто на горшок меня сажал…

— Можно шляпку, — сказала портниха. — Очень модно сейчас. Можно готовую купить.

— О господи… — страдальчески закатила глаза Соня.

— Но ты же не можешь с непокрытой головой… Игорь! — отчаявшись, позвала Инна Михайловна.

Игорь, слышавший разговор из кухни, торопливо допил рюмку, выдохнул, спрятал бутылку в холодильник и, надев на лицо улыбку, появился в комнате.

— Я думаю, шляпка очень пойдет, — миролюбиво сказал он. — В самый раз. И модно…

Он умолк, рассматривая платье.

— Повернись ко мне… — велел он Соне. — Вот сюда встань, пожалуйста…

Соня встала у окна. Солнечный свет будто растворил воздушное платье, отчетливо видны были бедра и ноги.

— Да оно насквозь светится!

— Что ты, Игорь! — удивилась мать. — Сейчас все так ходят. Посмотри на улице…

— Нет-нет-нет-нет! — категорически замахал руками Игорь. — Я ревнив, как мавр! Я не хочу, чтобы кто-то пялился на ноги моей жены! Можно какой-нибудь чехол из плотной ткани?

— Хорошо, — пожала плечами портниха.

— А вот здесь хочется попышнее, — показал он от пояса Сони крутые бедра. — Если Бог не дал, — шепотом добавил он ей.

— Знаешь что… — Соня, царапая себя булавками, сорвала через голову платье и швырнула на стул. — Тебе хочется — ты и стой здесь, как истукан!

В одних трусиках и белых свадебных туфлях она пронеслась мимо вошедшего только что Женьки, едва не сбив его с ног.

— Соня! — кинулась мать следом.

Соня накинула халат и вышла, хлопнув дверью. Игорь ободряюще кивнул Инне Михайловне: все в порядке. Они с Блохой вышли за Соней.

Соня раздраженно курила на лестнице.

— Ну что ты истеришь? — мягко спросил Игорь.

— Никогда не чувствовала себя такой дурой! Как кукла — вертят, одевают, раздевают, чуть под руки не водят. Всем соседям раззвонили. «Вы знаете, дочка замуж выходит!» — «Да что вы говорите!» Кому какое собачье дело?

— Ну потерпи, дай им наиграться. Они двадцать лет этого ждали… Что у тебя? — спросил Игорь у Блохи.

— Там подряд рейсы идут: девять тридцать — в Сочи, десять — в Симферополь. Ту-154.

— Ну почему нельзя улететь в тот же день? — спросил Соня. — Я не выдержу всего этого, — кивнула она на дверь. — Догуляют без нас.

— А первая брачная ночь? — возмутился Игорь. — Нормально выспимся и поедем. Надо, чтобы весь день был впереди. Дай бог дотемна добраться… Ну, куда полетим? — весело спросил он. — В Крым или на Кавказ?

— В Крым, конечно, — засмеялся Блоха. — Всю жизнь мечтал по Коктебелю прогуляться!

— Ну, в Крым так в Крым.

— Нет, в Сочи, — коротко сказала Соня.

— Почему?

— Потому что я так хочу.

Блоха с Игорем переглянулись.

— Начинаются тяжелые семейные будни, — вздохнул Игорь. — Пойдем, Мишка скоро придет… Будь умницей, — он поцеловал Соню. Та досадливо дернула головой.

— Пупса присмотрел? — вполголоса, но так, чтобы услышала Соня, спросил Игорь, вызывая лифт.

— Ага. Вот такой! — показал Блоха. — Розовый!

— Вы что, довести меня решили? — закричала Соня, но Блоха и Игорь уже ехали вниз, давясь от смеха.

В «дворницкой» у Блохи Игорь уселся в потертое бархатное кресло со щербатыми деревянными львами на подлокотниках.

— С отцом не общаешься?

— Нет.

— Слушай, Женька… хочу тебя спросить… Я спрошу, а ты ответишь, идет?

— Смотря о чем.

Игорь поднялся, прошелся по комнате:

— У тебя с Соней что-то было?

— Что именно?

— Ты понимаешь.

— Ненавижу эти совковые эвфемизмы, — заорал Блоха. — Хочешь, чтобы я прямо ответил, — прямо спроси.

— Хорошо. Ты с ней спал?

— Да.

— Тогда, восемь лет назад?

— Да.

— И все?

— Все. Доволен?

— И еще — я спрошу, а ты ответишь.

— Нет.

— Ты ее любишь?

— Я же сказал: закрыли тему.

Вошел Мишка, внимательно глянул на обоих.

— О чем разговор?

— Дискутируем о любви, — широко развел руками Игорь. — Как известно, бывает три вида любви: любовь мужчины к женщине — это обыденно…

— Как дела? — спросил Блоха.

— Нормально, — ответил Мишка.

— …любовь мужчины к мужчине — это противоестественно…

— Сколько?

— Три тысячи.

Блоха присвистнул.

— …поэтому поговорим о третьем виде любви, о любви возвышенной…

— У меня есть четыреста, — сказал Мишка.

Блоха постучал пальцем по лбу:

— А если задержимся — на что твои жить будут?

— …это любовь к Коммунистической партии! — закончил Игорь. — Деньги я достану. — Он пошел к двери, вернулся и вручил Блохе пачку квитанций. — Это на продукты, это заказ на машину — разберешься. Хочу напомнить, что из нас троих жених — я. Мое дело — лежать на диване и мечтать о семейном счастье, а не бегать по городу, высунув язык! — он вышел, грохнув дверью.

— Что это с ним? — спросил Мишка.

— Волнуется, — усмехнулся Блоха. — Предсвадебный психоз. Ладно, пойдем, дел по горло… Тринадцатого в десять утра. Москва-Сочи. Слушай, ты на Кавказе был?

— Нет.

— И я не был… Представляешь — море, пальмы. Девушки в бикини…

Они уже вышли за дверь, когда зазвонил допотопный черный телефон на столе. Блоха вернулся, снял трубку:

— Алло, дворницкая слушает!

— Здравствуйте, Евгений Леонидович, — послышался приятный мужской голос. — Вы здоровы?

— Да, — севшим голосом ответил Блоха.

— Тогда в чем же дело? Обо всем, кажется, договорились, мы с нетерпением ждем, а от вас никаких известий. Хорошо ли это? Мы никогда и никого не забываем и надеемся, что это взаимно.

— Да…

— Когда можно ждать вашего дружеского послания?

Блоха оглянулся — не слышит ли Мишка.

— Тринадцатого, — ответил он и повесил трубку.

Дома у Богуславских раздался звонок в дверь.

— Это ко мне! — Игорь открыл дверь, впустил невзрачного парня с объемистой сумкой.

— Я от… — начал было парень.

— Знаю, знаю, давай. — Игорь быстро провел его в свою комнату, плотно закрыл дверь и указал на видак.

Парень опытным взглядом пробежал по панели, отметил царапины на клавишах.

— Сколько? — спросил он, приготовившись торговаться.

— Четыреста.

— Он что, нерабочий? — насторожился парень.

— Рабочий.

— Краденый?

— Купленный. В «Березке». Три месяца назад. Вот паспорт, вот чек.

— Может, проверим?

— Телевизор в другой комнате. Обойдешься. Берешь или нет?

— Беру-беру, — парень торопливо стал упаковывать видак. — А это не сдаешь? — указал он на двухкассетник.

— Двести.

Парень совсем растерялся.

— Нерабочий?

— Рабочий! — Игорь врубил магнитофон на полную мощность, тут же выдернул шнур из розетки и засунул в сумку. Высыпал туда же кассеты. — Еще на полтинник.

Парень лихорадочно оглядывался в комнате.

— А… — начал он, глядя на карманный магнитофон.

— Продается. Рабочий. Не краденый. — Игорь швырнул его в сумку. — Сто рублей.

— А из вещей ничего не сдаешь? — парень жадно смотрел на его кроссовки.

— Сколько? — перехватил его взгляд Игорь.

— Двести.

Игорь стащил нога об ногу кроссовки и бросил в сумку, потом начал выгребать из шкафа джинсы, куртку, футболки:

— Родной «Левис» — сто пятьдесят… Ты считай, считай — бабок хватит? Футболки английские, два раза надел, — по полтиннику… — он выудил упаковку презервативов. — Японские, ни разу не надевал, очень рекомендую — еще полтинник. А это на память о мимолетной встрече, — он нахлобучил на фарцовщика кепку-идиотку длинным козырьком назад, отчего у обалдевшего парня оттопырились уши. — Итого одна тысяча триста пятьдесят рублей, — он выдернул из рук парня деньги, отсчитал и воткнул сдачу ему в карман.

— А-а… — начал было парень.

— Это не продается, — не оглядываясь, ответил Игорь. — И это тоже.

Он вытащил парня в коридор:

— Очень приятно было познакомиться, — захлопнул дверь и выдохнул.

Тут же снова тренькнул звонок. Игорь приоткрыл дверь.

— Слушай, — фарцовщик с оттопыренными по-дурацки ушами, разинув рот, смотрел на него. — Ты что, вешаться собрался?

— Когда соберусь — позову. — Игорь снова захлопнул дверь.

Дома у Богуславских было полно народу, радостное возбуждение, предпраздничная суета. Игорь в костюме с галстуком и стоптанных кроссовках незаметно скользнул в свою комнату, быстро вытащил из книжного шкафа бутылку, налил и выпил.

Тотчас распахнулась дверь, влетела маленькая девочка, радостно закричала:

— Дядя Игогь, дядя Игогь, машина пгиехала!

Игорь едва успел спрятать рюмку.

— Хорошо. А ты кто?

— Я Оля.

— Оля? Очень хорошо… — Он вышел в гостиную.

— Игорь! — укоризненно покачала головой мать. Игорь поднял руки: все в порядке, на ходу чмокнул ее в щеку.

— Машина приехала! Кого ждем? — спросил кто-то.

— Свидетеля.

Появился запыхавшийся Мишка в старомодном костюме, полузадушенный галстуком.

— Нормально? — спросил Игорь вполголоса.

— В шесть на «Таганской».

— Откуда костюмчик? — Игорь провел по широким лацканам его пиджака. — «Карден»? «Диор»?

— Отцовский. А что?

— Ничего. Нормально. Поехали… «Он сказал: „Поехали!“ Он взмахнул рукой! Словно вдоль по Питерской, пронесся над Землей!»… — заорал Игорь.

— Цветы! Цветы не забудь! — кто-то сунул ему в руки букет.

— Ну, давай! — отец хлопнул его по плечу, поправил галстук. — Да, возьми билеты, пока не забыл, — он сунул Игорю в нагрудный карман билеты. — В аэропорту вас встретят, я звонил в обком. В Сочи заказал гостиницу, два люкса.

— Зачем?.. А-а! — Игорь постучал себя по голове. — Извини. Спасибо.

— И вот еще что, Игорь… — Отец помолчал. — Я погорячился тогда. Извини. Давай забудем.

— Почему? — спокойно ответил Игорь. — Ты абсолютно прав. Так что это ты меня извини…

Он пошел было к двери, но обернулся:

— У меня просьба, пап… Позови Блохина сегодня. Хорошо?

— Ты же знаешь, мы двенадцать лет не общаемся.

— Тем более. Будет повод помириться.

Отец невольно отвел глаза.

— Ну, понимаешь… Сегодня будет много людей, из нашей конторы и сверху…

— Ты же свободный человек, пап, — напомнил Игорь. — Ты выше этого.

— Хорошо, — сказал отец.

Мать поцеловала Игоря, сунула Мишке две бутылки шампанского:

— Для выкупа. Ну, с Богом!.. Игорь! — тотчас в ужасе вскрикнула она, указывая на его стоптанные кроссовки. — Не возвращайся, стой там, я принесу! — Она бросилась в комнату за туфлями.

Но Игорь уже шагнул обратно через порог.

— Плохая примета! — загалдели вокруг. — Надо в зеркало посмотреть!

— В наш космический век верить в приметы смешно, товарищи! — Игорь переобулся и вышел.

У подъезда стояла «Чайка», украшенная лентами, с кольцами на крыше. Рядом толпилась собравшаяся со всего двора ребятня, соседи.

Мишка и Игорь сели в машину, и «Чайка», сигналя, медленно поехала вокруг двора. Детвора помчалась напрямую.

Недалеко от Сониного дома молодые тетки натянули поперек дорожки ленту.

— Выкуп! Выкуп! — радостно заорали вокруг.

Мишка отдал им шампанское.

Соня в пышном платье, шляпке и перчатках до локтя вышла в сопровождении Блохи, матери и многочисленной родни. Игорь подал ей руку.

— О, господи… — вполголоса сказала Соня, глядя на розового пупса в распашонке, привязанного лентами к радиатору.

Она села в машину. «Чайка», оставив позади любопытную толпу, выехала со двора и помчалась по Ленинскому.

В загсе толпились женихи и невесты, свидетели с красными лентами через плечо, родственники. Из-за дверей зала доносился вальс Мендельсона. В углу родня утешала рыдающую невесту, толстую и некрасивую, с обнаженными прыщавыми плечами.

— Подлец! — прорыдала невеста, стащила с головы фату и уткнулась в нее, пачкая белый шифон тушью.

Игорь, Блоха и Мишка курили, разглядывали народ.

— Нет, ты посмотри, сколько идиотов, — философски заметил Блоха.

— Попрошу выбирать выражения, — ответил Игорь.

— Всем не терпится расстаться со свободой. Я понимаю, тут не побрыкаешься, — кивнул Блоха на могучую невесту, держащую под мышку тщедушного жениха. — Но ведь остальные с виду нормальные люди… В этой стране все тяготятся свободой…

— Иди, теоретик, исполняй обязанности, — усмехнулся Мишка.

Блоха уверенно распахнул дверь комнаты невест. Невесты, поправлявшие, задрав платья, чулки, завизжали.

— Спокойно, товарищи, я — свидетельница! — он присел на подлокотник Сониного кресла. — Есть проблемы, дорогая? Пошепчемся о нашем, о девичьем?

Соня кивнула. Блоха наклонился к ней.

— Я боюсь… — прошептала Соня ему на ухо.

— Не волнуйся, дорогая, — громко ответил Блоха. — Это совсем не страшно. Все женщины проходят через это, рано или поздно, и никто еще не умер.

— У меня, кажется, цепочка расстегнулась, — требовательно сказала Соня.

Блоха скользнул пальцами по ее шее, невольно приобняв, пытаясь нащупать под распущенными волосами замок цепочки. Соня смотрела на него в упор.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Блоха вытянул наконец цепочку — замок был в порядке. Он поцеловал Соню в лоб и встал.

— И на том спасибо, — усмехнулась она. Потом они, выстроившись в линию, руки по швам, стояли в зале перед теткой, которая протокольной скороговоркой напоминала им о торжественности момента. Они давились от смеха, толкали друг друга опущенными руками и пытались изобразить вдумчивую серьезность на лицах.

(Этот дежурный общий план увековечил штатный фотограф.)

— Врачующиеся, подойдите! — торжественно сказала тетка.

— Как она меня обозвала? — прошептал пораженный Игорь.

— Пойдем, — подтолкнула его Соня.

(Это тоже запечатлел фотограф — Соня, а потом Игорь склонились над книгой регистрации, а тетка указкой показывает, где следует расписаться. Затем непременный кадр целующихся молодых…)

…с Сони упала шляпка, Блоха поднял ее, расцеловался с Соней, торжественно пожал руку Игорю.

Потом в соседней комнате чокнулись шампанским. Налили и фотографу. Пока он отошел и поднял камеру, Игорь выпил второй бокал.

— Только не напивайся, я тебя умоляю, — тихо сказала Соня.

Игорь поднял руки: все в порядке!

(Такой и получился кадр.)

После загса положили цветы к памятнику Гагарина, раскинувшему в высоте неестественно вывернутые руки, и поехали на Ленинские горы.

(Игорь на парапете смотровой площадки застыл, вывернув руки и устремившись ввысь, как Гагарин…)

…спрыгнул, и они среди множества других свадеб, собравшихся сюда со всей Москвы, пошли к «Чайке».

— Игорек! — заорал вдруг жених из другой компании.

— Сашка, привет!

Они обнялись, Игорь запанибратски поцеловал невесту:

— Окольцевала она тебя все-таки! А ведь я предупреждал!

— ТЫ, кажется, тоже не просто так! — ехидно ответила невеста.

— Слушай! — загорелся Сашка. — Сегодня с предками отметимся, давай завтра объединимся? Идет?

— Мы утром в Сочи летим.

— Ну потом, когда вернетесь!

— Отлично! Созвонимся! — помахал Игорь…

«Чайка» остановилась у дома. С балкона махали родители и гости, по всему двору из окон и с балконов смотрели соседи.

Мишка отвязал пупса и вручил Соне:

— На, привыкай.

(Так и сфотографировались последний раз у машины, обнявшись — Соня с пупсом на руках.)

Игорь, задыхаясь, нес Соню на руках по лестнице.

— Какой этаж?

— Восьмой, — ответил Мишка. — Давай-давай, немного осталось!

— Может, на лифте?

— На лифте каждый сможет! — капризно ответила Соня.

— Подхвати ее, — взмолился Игорь. — Ну, подсади!

— Хочу тебе заметить, что из нас троих жених — ты! — весело ответил Блоха.

Игорь коленом подтолкнул Соню, перехватил поудобнее и бросился на последний штурм.

Он переступил через порог и поставил наконец Соню на ноги. Инна Михайловна с размаху бросила об пол тарелку. Со звоном разлетелись осколки — Соня невольно вздрогнула.

— На счастье!

Все кинулись поздравлять молодых, в коридоре началась толчея. Отец, уже в парадном костюме с Золотой Звездой и лауреатскими медалями, обнял Игоря.

Инна Михайловна обнимала Соню и плакала.

— Ну что ты, мам…

— Я уже думала, не доживу. Даже когда уехали, не верила, пальцы крестом держала все время — боялась, вдруг ты опять взбрыкнешь в последний момент. Вся в отца…

Блоха опешил, увидав отца:

— А ты откуда здесь?

— Богуславский позвонил.

— Сам?

— Сам. Представляешь? Меняются люди… Ну, здравствуй, раз уж встретились, — он протянул руку.

Блоха поколебался — и пожал.

Таня, как девочка, смотрела на Соню снизу вверх восторженными глазами:

— Ты такая красивая! Такая красивая! Я так тебя поздравляю! Можно я тебя поцелую?

— Внимание! Молодые ко мне! — командовала мать Игоря. Она держала в руках черный каравай. — А теперь узнаем, кто будет хозяином в семье! Ну, кто больше откусит?

Соня символически надкусила край. Игорь разинул рот и отхватил чуть не половину под смех и аплодисменты. Грозно глянул на Соню и по-хозяйски обнял ее.

— За стол! Прошу за стол!

Когда расселись, представительный мужчина с такими же, как у отца, золотыми бляхами постучал ножом по бокалу:

— С вашего позволения, возьму на себя функции тамады. Контрпредложения есть? Принято. Итак, по регламенту первый тост отцу жениха.

Борис Аркадьевич поднялся с бокалом в руке.

— Я мог бы просто сказать: здоровье молодых! Я думаю, Соня сделает из этого оболтуса, стиляги, фантазера настоящего мужика…

— Спасибо, папа, — откликнулся Игорь. — Ты всегда был добр ко мне.

— Вам слова не давали, молодой человек, — строго сказал тамада.

— Но я думаю о другом, — продолжал Борис Аркадьевич. — Ведь на самом деле это не их праздник. Они еще не способны оценить это. Для них это… забыл, слово-то дикое… тусовка! А праздник это — наш. Помню, только привез Игоря из роддома, зашли в магазин, там какой-то набор столовый, а мы как раз премии тогда получили за Гагарина — тогда всем дали до последнего лаборанта. И Вера вдруг говорит: давай купим. Зачем? А она говорит: Игорьку на свадьбу. Вы представляете: он лежит, пузыри пускает, а она о свадьбе его думает!.. Ведь не поверите — все, что я делал в жизни… Ну, вы знаете, как дети: кто твой отец, кто мой отец… Так вот, что я ни делал — всегда в голове держал: когда его спросят, кто твой отец, — чтобы ему не стыдно было ответить!

Игорь смотрел в стол. Соня чертила по скатерти ручкой ножа.

— Разве мы за это работали? — качнул он пальцем медали. — Для них! А то, что заработали, — разве для себя? Ведь мы не умеем для себя жить, не научились — все для них! И вот дождались мы этого праздника, пришли наши друзья — кого каждый день видим, кого десять лет не видели. И пусть молодые тусуются, а мы будем праздновать наш праздник… — он досадливо потер глаз. — Извините. Старею — сентиментальный стал… Радость стариков и здоровье молодых!

За столом одобрительно загудели, многие захлопали, все стали чокаться.

— Соня! — предостерегающе сказала Инна Михайловна.

— Что?

Игорь забрал у нее бокал и поставил на место.

— Ты же беременная, — чуть слышно сказал он.

— Забыла, — так же тихо виновато ответила она.

— А что же это горькое все? — спросил кто-то. — А, хозяйка?

— Горько! Горько! — тотчас подхватили все. Особенно радостно и звонко слышались детские голоса с дальнего края стола.

— Дайте же поесть! — возмутился Игорь с набитым ртом. — С утра голодный!

— Можно подумать, никто никогда не видел, как целуются, — подхватила Соня.

— Ну вот, — сказал Борис Аркадьевич. — Они все еще думают, что это их праздник!

Соня и Игорь встали. За столом начали считать: раз, два, три… Игорь нащупал Сонину шляпку на подзеркальнике и закрылся ею от гостей.

— А главное, детей побольше, — сказала Инна Михайловна грустно, когда они сели. — Мы вот все по одному родили — некогда было, ракеты строили — и трясемся над ними. Случись что, ведь не жить после этого, не для кого жить будет…

— А сколько вы детей хотите, Соня? — спросила Таня.

— Шесть, — не задумываясь, ответил Игорь.

Они одновременно глянули друг на друга с Мишкой и на часы.

— Деньги на такси есть? — спросил Игорь.

Мишка кивнул.

— Куда ты? — испугалась Таня.

— Скоро вернусь.

— Я же не знаю здесь никого.

— Никто тебя не съест. Сиди спокойно, я скоро вернусь. — Мишка выскользнул из комнаты.

Как обычно, через какое-то время свадьба разбилась на несколько компаний.

— А я лаборантом тогда была, — рассказывала Инна Михайловна. — В уголок забилась, пальцы вот так крестом сложила, как в детстве, и секунды считала — весь полет, сто восемь минут, пока не передали, что приземлился…

— Да, Юра удивительный парень был, — кивнул сосед. — «Поехали!» — а шансов пятьдесят на пятьдесят… По сути, в один конец полетел…

— А тебя не тошнит? Нет? — допытывалась Таня у Сони. — А у меня жуткий токсикоз был. А знаешь, что помогало? Лимон! Мне Мишка сетками лимоны носил! — радостно засмеялась она.

Соня тоскливо покосилась на Блоху. Тот понял, вскочил и шутовски поклонился Игорю:

— Вы позволите, сэр, увести вашу жену?

— Попробуй, — меланхолично ответил Игорь.

Он исподлобья смотрел на танцующих Соню и Женьку.

— Лимоны, говоришь? — спросил он Таню, сгреб с тарелки половину нарезанного лимона и стал жевать…

— И слушать не желаю! — прогремел тамада на кухне. — Надоела эта кухонная философия! — он бросил окурок в пепельницу, от двери снова обернулся к Блохину-старшему: — Если вы знаете, что надо делать, как управлять страной, — действуйте! Вступайте в партию, идите по этой лестнице, исправляйте положение! Так нет, вы все только на кухне горазды умничать! А пока вы на кухнях сидите, как тараканы, наверх всякая сволочь лезет, и вы, вы сами в этом виноваты! — Он вышел, хлопнув дверью.

Третий участник разговора усмехнулся и спокойно сказал:

— Вы не правы, когда говорите, что страна на грани катастрофы. Потому что то, что происходит, — это уже катастрофа.

— И вы так спокойно об этом говорите? Но ведь это ужасно! — всплеснул руками Блохин.

— Почему? — улыбнулся собеседник. — Например, мне, как экономисту, очень интересно увидеть, чем все это кончится.

— Это цинизм.

— Это оптимизм. Знаете анекдот про пессимиста и оптимиста? Пессимист говорит: «Хуже быть не может». А оптимист отвечает: «Может». — Он засмеялся и ушел в комнату…

Игорь налил себе еще водки, выпил, встал и подошел к Блохе с Соней:

— Уступи законному владельцу, — он перехватил Соню. Она положила руки ему на плечи, глядя в сторону. Игорь упорно пытался поймать ее взгляд, потом вдруг сорвал с места и закружил в вальсе, все быстрее и быстрее.

Вокруг засмеялись и захлопали, танцующие пары расступались перед ними, кто-то едва успел убрать стул с их пути. Игорь все шире кружил по залу и наконец влетел с Соней в дверь своей темной комнаты и здесь начал торопливо целовать ее в губы, в плечи.

— Не надо, Игорь… — Соня отводила лицо, потом с трудом отстранила его от себя. — Не здесь и не сейчас, хорошо?

— Пошли все к черту! Давай улетим вдвоем, просто сядем в самолет и улетим!

— Ты пугаешь меня, Игорь.

— Ты меня совсем не любишь? Безнадежно?

— Я тебя очень люблю, — мягко сказала Соня. — Только не пей больше сегодня, я тебя умоляю!..

А в прихожей маленькая девочка примеряла Сонину шляпку перед зеркалом. Шляпка съезжала ей на глаза, и она придерживала ее двумя руками. Мальчишка рядом смотрел на нее влюбленными глазами.

— Я буду как будто Соня, а ты как будто Игорь. И я на тебе как будто женюсь, — распорядилась девчонка. — Теперь показывай, как ты меня любишь, — она подняла к нему сжатые губы.

Мальчишка неуверенно помедлил, наклонился под шляпку и чмокнул ее в щеку.

— Не так, — досадливо сказала девчонка. — Ты же видел! Если по-настоящему любишь, надо в губы!

Они коснулись друг друга плотно сжатыми губами. Девчонка при этом косила глаза в зеркало…

— Тебе министр не нравится? — гремел тамада за столом. — Давай снимем министра! Но где ты другого найдешь? Этот хоть и дурак, но по крайней мере не лезет с ценными указаниями…

— Это очень просто, — объясняла Таня кому-то. — Вот так под головку его держите… — она положила на руку пупса в распашонке…

Богуславский вышел на кухню, где курил в одиночестве Блохин.

— Ну… Как живешь? — спросил он.

— По-прежнему. Это ты — все выше, выше и выше. С земли уже и не видно, — он протянул сигареты.

— Бросил, — покачал головой тот. — Врачи заставили. Сердце уже ни к черту.

Они помолчали. Вошла Инна Михайловна.

— Секреты?

— Да нет. О жизни говорим.

— Опять втроем, — улыбнулась Инна Михайловна. — Сколько лет вместе не собирались? Лет десять?

— Четырнадцать. С шестьдесят восьмого.

— Да…

— А помните, вон там сидели? Ну, когда на стройку приехали посмотреть! — указала она в окно. — Здесь пустырь еще был, котлованы только. Мечтали, как в этих домах будем жить…

— А, когда эти герои на кран полезли? — засмеялся Блохин.

— Ой, не вспоминай! — замахала руками Инна Михайловна. — Я недавно вспомнила — сердце зашлось, полдня руки дрожали! И ведь так и не знаю, кому в дурную голову, — она ожесточенно постучала кулаком в лоб, — такая мысль пришла! Сейчас узнала бы — выдрала бы, не посмотрела, что взрослые уже!