Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России (1849-1855 г.)

Глава восемнадцатая. Работа в первой половине зимы 1852/53 г. и разрешение пограничного вопроса

В половине сентября прибыл в Петровское с казённым провиантом бот «Кадьяк». Командир его Шарыпов заявил мне, что вследствие ненадёжного состояния бота он итти в Петропавловск не может, почему и остается на зимовку в Петровском. Вслед за ботом 23 сентября пришел из Аяна на петровский рейд с товарами и запасами компанейский корабль. А. Ф. Кашеваров уведомлял меня, что присылает всего в весьма недостаточном количестве по той причине, что сам ныне получил весьма мало, и объяснял, что посылает компанейский корабль на свой страх только ввиду того, что после корвета «Оливуца» в Аян не приходило ни одно военное судно. Вместе с тем Кашеваров предупреждал меня, что командиру корабля не приказано оставаться на петровском рейде более двух суток. Итак, единственно по милости и добросердечию А. Ф. Кашеварова мы получили, хотя в ничтожном количестве, провизии.

По приведении всего, что у нас было, в известность оказалось, что чая, сахара и тому подобных, столь необходимых в пустыне запасов было до такой степени мало, что я оказался вынужденным разделить все это по числу лиц, находившихся в экспедиции. Водки и круп вовсе привезено не было, а товаров, потребных для туземцев, было так мало, что о выгодной торговле, которая могла бы возместить расходы казны на экспедицию (как указывало мне Главное правление Компании), и думать было нечего: их едва хватало только для командировок, то-есть для вымена от туземцев корма для собак и рыбы для людей и на приобретение от маньчжуров проса и водки. Медикаментов почти никаких не было прислано.

Такая экономия имела самое неблагоприятное влияние на здоровье команд: между людьми появились болезни и в особенности скорбут. Они задержали нас в Петровском настолько, что только к исходу ноября мы могли перебраться в Николаевск. Там наши помещения были хотя и сырые, но более удобные и просторные, нежели в Петровском. Наступившая холодная и ненастная зима более и более усиливала эти болезни и к 1 декабря трое людей не выдержали и сделались её жертвой.

Сношения наши с местным населением становились всё более и более дружественными благодаря тому, что мы не позволяли себе благодетельствовать их нововведениями, противными складу их жизни и укоренившимся обычаям, а соблюдали во всём должную справедливость и не только не производили каких-либо насилий, но и не оставляли ни малейшей их услуги без вознаграждения. Местное население по видимому понимало всё это и ценило, что отчётливо выразилось в участии, которое оно выказало при открывшихся между командами скорбутных болезнях. Местные жители охотно доставляли черемшу и другие коренья, которые, по их понятиям, помогают от этой болезни.

Несмотря на все невзгоды, дух в командах и в особенности в офицерах не ослабевал. Мы надеялись, что после важных результатов наших исследований правительство даст, наконец, экспедиции надлежащие средства для достижения поставленной цели.

Нам, во-первых, предстояло окончательно разрешить пограничной вопрос, то-есть определить истоки рек Амгуни и Горина, обследовать озёра Самагиров и Чукчагиров и реку Бичи. Вместе с тем мы должны были прекратить злонамеренные слухи, распускавшиеся о нас на Амуре, и, наконец, приобрести от маньчжуров необходимые запасы для того, чтобы обеспечить дальнейшие командировки и исследовать Амур до реки Хунгари.

В этих видах были сделаны мною новые командировки в Приамгуньский край. Лейтенанту Бошняку я дал казака и 5 ноября отправил его с приказанием следовать на собаках по берегу реки Амгунь и стараться достигнуть её истоков из Хинганского хребта, а оттуда проехать по направлению хребта к югу, до истока реки Горин. Затем, поднимаясь по этой реке, перевалить на озера Самагиров и Чукчагиров, осмотреть их и возвратиться по Амгуни в Петровское. Если слухи о появлявшихся в этих местах миссионерах, распускающих о нас злонамеренные басни, справедливы, то стараться внушить населению, чтобы оно подобных людей доставляло в Николаевск, за что все будут вознаграждены.

Мичману Разградскому и приказчику Березину поручалось, следуя вверх по Амуру и производя расторжку с местным населением и маньчжурами, стараться приобретать у них спирт, чай и просо; достигнув селения Кизи, Разградскому отправиться далее до устья реки Хунгари, а Березину в Кизи ожидать прибытия Разградского. Березин должен был в это время основать склад наших товаров ввиду занятия нами этого пункта, а Разградский, достигнув устья Хунгари, — осмотреть местность в его окрестностях и войти в сношения с туземцами селения Хунгари в связи с предполагаемым основанием там нашего поста; собрать сведения о пути от этого пункта к заливу Хаджи и вообще о путях, ведущих из долины Амура к побережью Татарского пролива; наконец, осмотреть правый берег Амура между устьями рек Горин и Хунгари, возвратиться в Кизи и оттуда вместе с Березиным следовать в Петровское.

На время отсутствия из Николаевского поста Бошняка и Разградского начальником поста оставался мичман А. И. Петров.

7 ноября с почтой, отправленной с тунгусом в Аян, я сообщил генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву: а) о результатах исследований Бошняка, Воронина и Орлова; б) о положительной невозможности при наших ничтожных средствах без присылки в экспедицию надлежащего судна с паровым двигателем определить лиманские фарватеры; в) об инструкциях, данных мной Бошняку, Воронину, Орлову и Разградскому; г) о несомненном присутствии золотых россыпей в верховье реки Б. Иска и в особенности в узле гор на истоках рек Амгуни, Немилена, Зеи и Буреи; д) о сделанных уже мной приготовлениях, чтобы к весне 1853 года окончательно занять постами залив Де-Кастри и ближайшее к нему на Амуре селение Кизи как первоначальные и опорные пункты, из которых согласно представленному уже мной плану начать исследование прибрежий Татарского пролива до корейской границы и рек Амура и Уссури; е) о намерении в ту же навигацию занять военным постом на Сахалине залив Уанды и, наконец, ж) в заключение объяснил настоящее положение экспедиции.

В частном письме от того же числа я писал, между прочим, Н. Н. Муравьёву: "Посланный к Вам Н. М. Чихачёв с объяснениями о необходимости представляемых мной решительных здесь действий и обстоятельства, изложенные в предшествовавшем и настоящем донесении моём, дают всем нам надежду, что при ходатайстве Вашего превосходительства обратят, наконец, на этот край серьёзное внимание, а равно н на нас, горсть людей, как бы забытую всеми и брошенную на жертву в пустыне. Не теряю надежды, что мне дадут надлежащие разрешения не к паллиативным, вредным и гибельным для края действиям, а к действиям решительным, вызываемым важными обстоятельствами, встречаемыми на месте, и сообразно с этим дадут, наконец, средства для достижения важной государственной цели, которую неуклонно преследует вверенная мне экспедиция, не страшась ни тяжкой ответственности, ни опасностей, ни лишений. Только эта надежда одушевляет меня и моих неутомимых благородных сотрудников, которые с твёрдостью духа переносили все трудности и опасности; но всему на свете есть предел, переступать который не следует".

1 декабря 1852 года я получил из Аяна с нарочным тунгусом предписание и письмо от генерал-губернатора от 28 июля 1852 года с приложенным при нём повелением государя от 20 июня, объявленным Н. Н. Муравьёву в письме начальника Главного морского штаба князя А. С. Меньшикова. Вот сущность этого письма: "Содержание отношения Вашего ко мне от 28 апреля 1852 года, — пишет князь Меньшиков, — последовавшего, вследствие донесения Вам начальника Амурской экспедиции капитана 1-го ранга Невельского, я докладывал государю. Государь, вследствие объяснения канцлера графа Нессельроде, остается при желании соблюдать крайнюю осторожность и неспешность при установлении мирных и прочных сношений наших с гиляками и другими племенами, обитающими только лишь около устья Амура, о чем было уже сообщено Вам графом Нессельроде. Ныне и мне поручено повторить Вам, чтобы неспешность и осторожность были на первом плане. Государь поэтому не изволил утвердить занятие селения Кизи, лежащего на правом берегу реки Амура и залива Де-Кастри, а также отправления экспедиции для исследования побережья Татарского пролива и рек Амура и Уссури; что же касается до вступления в сношения с русскими, о поселении которых выше устья Сунгари имеются сведения, то государь в отклонение вреда, который они могут принести нашим предприятиям, приказал не возбранять вступать с ними в сношения, но не иначе, как через гиляков или тунгусов, как признается удобным, но отнюдь не через команды офицеров, или кого-либо из приказчиков, посланных по реке Амуру или берегом. При этом предоставляется объявлять им прощение за услуги, которые будут ими оказываемы". Препровождая при предписании это повеление государя, генерал-губернатор требовал его точного и непременного с моей стороны исполнения и писал, что в отношении русских беглых следует стараться сколь возможно скорее исполнить желание государя чрез верных нашим интересам гиляков и поспешить сообщить ему верные об этих беглых сведения.

В письме ко мне от того же числа (28 июля 1852 года) Николай Николаевич, между прочим, писал, что ожидает от меня дальнейших сведений о состоянии края, на основании которых он поспешит лично ходатайствовать в С.-Петербурге об осуществлении лишь некоторых из моих представлений, учитывая, что граница наша с Китаем должна итти по левому берегу Амура и что главный наш порт на востоке должен быть Петропавловск (на Камчатке), для которого, собственно, и полезно обладание Амуром.

Таковы были повеления, полученные мной в то время. Ясно, что в С.-Петербурге чего-то опасались, а в Иркутске придавали главное значение на отдалённом нашем востоке Петропавловску; важнейшие же вопросы, как пограничный и в особенности вопрос морской, обусловливавший важное значение для России этого края в политическом отношении, — вопросы, к разрешению которых напрягала все усилия Амурская экспедиция, были как в С.-Петербурге, так равно и в Иркутске совершенно упущены из вида. На моей совести лежало навести на них высшее правительство; а чтобы достигнуть этого, надобно было действовать решительно, то-есть несогласно с инструкциями, которые не соответствовали ни этой главной цели, ни местным, встречаемым нами обстоятельствам, ни положению и состоянию края и его обитателей. Весьма естественно, что на подобные распоряжения я не мог ничего отвечать, кроме того, что предписание получил и действую так-то.

Подобный ответ я послал с нарочным из Петровского и на эти распоряжения. Препровождая при нем генерал-губернатору инструкции, данные мной Бошняку и Разградскому, я вместе с тем представлял Н. Н. Муравьёву: а) о непременном моем намерении в феврале наступающего 1853 года занять залив Де-Кастри и обосноваться в соседнем с ним селении Кизи; б) послать из залива Де-Кастри с открытием в нем навигации экспедицию для изучения побережья к югу от Де-Кастри с целью отыскания на нём гавани и наблюдения за появлявшимися с ранней весной в Татарский пролив иностранными судами и в) сообщил генерал-губернатору о сделанных мною капитанам иностранных судов заверениях о принадлежности этого края до корейской границы включительно России. В заключение я писал Николаю-Николаевичу: "Только этими решительными мерами при ничтожных у нас здесь средствах представляется возможность предупредить могущие быть на этот край покушения. Здесь нет и быть не может каких-либо земель или владений гиляков, мангунов, нейдальцев и других народов в том смысле, как то понимается между образованными нациями. Эти народы не имеют ни малейшего понятия о территориальном разграничении. Что же касается до того, возможно ли исполнить высочайшую волю о вступлении в сношение с беглыми русскими без посылки на Амур офицера, то я, собрав более подробные сведения, не премину довести их до Вашего превосходительства".

Препровождая это в Аян, я просил начальника Аянского порта и иркутского губернатора К. К. Вейцеля доставить это донесение и письмо Н. Н. Муравьёву сколь возможно поспешнее.

18 декабря возвратились из командировки Разградский и Березин. Разградский донёс мне, что 20 ноября он достиг селения Сусу (до которого раньше доезжал Чихачёв). Оттуда он поехал вверх по реке, к правому её берегу, и через 40 вёрст (42,6 км) достиг селения Хальво. Отсюда он проехал до устья реки Хунгари и селения того же имени. Прибыв в Хунгари 25 ноября, он остановился для отдыха, сделав всего 270 вёрст (288 км). Широта устья реки Хунгари 50°2'N, а долгота примерная около 137°O от Гринвича.

Жители селения Хунгари, гольды ¹²⁵, приняли Разградского радушно. Он объявил им, что вся страна по реке Амуру до гор по реке Уссури принадлежит России, что мы принимаем их под свою защиту и покровительство и намерены около них поселиться. Всё это гольдами принято было с удовлетворением. Местность около селения возвышенная и, повидимому, удобная для заселения. Туземцы объяснили Разградскому, что река Хунгари на небольшом пространстве от устья имеет значительную глубину и медленное течение, далее же она довольно мелка и быстра. Поднимаясь вверх по реке около 60 вёрст, они из селения Удли переваливают на реку Адли, впадающую в Хунгари с правой стороны; проехав по перевалу и по этой речке около 20 вёрст, или полдня езды на собаках, гольды переваливают через хребет в истоки речки Мули, правого притока реки Тумнин; по ней до устья её едут 4 дня на собаках (около 120 вёрст). От устья реки Мули по реке Тумнин до моря, а дальше по берегу моря до залива Хаджи едут два дня (то-есть 70 вёрст); следовательно, этим путём до залива Хаджи из селения Хунгари туземцы ездят от 7 до 8 дней (то-есть расстояние около 300 вёрст). Путь этот, по их словам, весьма удобен, ибо здесь не встречается крутых и высоких гор. Кроме того, гольды сообщили, что с реки Уссури есть много путей в закрытые бухты, что гольды каждый год ездят на морские промыслы, видели на море большие суда, а на них приезжают какие-то люди, которые бранят лоча (русских).

Приказчик Березин сообщил, что он основал в Кизи временный склад у мангуна Ледена; что жители ожидают нашего здесь, окончательного водворения и, наконец, что у маньчжуров, встреченных им на пути в Кизи, а равно и приезжавших в это селение, он выменял саки (маньчжурской водки) ¹²⁶, чаю и проса.

Вслед за Разградским возвратился в Петровское и Н. К. Бошняк. 24 декабря он сообщил мне, что, прибыв 20 ноября в селение Самари на реке Амгуни, до которого доезжал Н. М. Чихачёв, он с проводниками отправился к Хинганскому хребту вверх по реке Ами, впадающей у этого селения с левой стороны в реку Амгунь. Поднявшись по этой речке на SW1/2W около 70 вёрст, он достиг подошвы Хингана и стойбища (груды камней), от которого местные жители ходят в горы на промысел. Широта этого пункта по полуденной высоте оказалась 52°18'N, а приблизительная долгота 134°32'O. От этого пункта он поехал в юго-западном направлении к Хингану на StW1/2W и, проехав около 40 вёрст, прибыл ко второму стойбищу Пильнан-Ами. Отсюда он поехал вдоль Хингана в том же направлении и через 35 вёрст (36 км) прибыл в стойбище, находящееся близ главного истока реки Амгуни и состоящее из большой юрты. Отсюда гиляки и мангуны на лыжах переваливают через хребет и выходят к истокам притока Буреи, речки Ляшани, при устье которой, по словам их, находится русская юрта с крестом (то-есть часовня). В этом месте гиляки, мангуны и другие с Буреи, Горина, Амгуни и с озёр Чукчагирского и Самагирского сходятся для меновой торговли. На вопрос, заданный Бошняком проводникам и встреченным им здесь трём туземцам с Буреи, нельзя ли на собаках или оленях перевалить здесь через Хинганский хребет, они отвечали: а) на собаках ехать нельзя, оленей же здесь совсем нет, за неимением для них пастбищ; б) о селении русских около Амура они слышали, но добраться до этого селения иначе нельзя, как на лодке. Н. К. Бошняк продолжал свое путешествие вдоль Хингана, по румбу SSW1/2W и, проехав по этому пути 35 вёрст, достиг другого стойбища у главного истока реки Горин; широта его по меридиональной высоте солнца оказалась 51°10'N, долгота 133°50'О. Отсюда, по показанию гиляков и мангунов, Хинганский хребет до реки Амура и амурских щёк тянется в том же юго-юго-западном направлении и затем, переходя реку Сунгари, направляется к югу до Полуденного Большого моря ¹²⁷.

Итак, Орлов и Бошняк были первыми и единственными лицами, которые астрономически определили истоки рек Уды, Тугура, Немилена, Амгуни и Горина, а также направление Хинганского хребта между 51 и 64° параллелями — хребта, который по трактату 1689 года принят за направление границы нашей с Китаем. Они первые, таким образом, фактически доказали, что граница России с Китаем от верховья реки Уды идет не на восток-северо-восток к Охотскому морю, как до этого предполагали и как показывалось на всех картах и в географиях, но на юго-юго-запад. Хребет, пересекая Амур выше устья Сунгари, направляется между этой рекой и Уссури до Японского моря и Кореи ¹²⁸; следовательно, согласно точному смыслу первого пункта Нерчинского трактата 1689 года весь Нижнеамурский и Уссурийский бассейны до моря принадлежат России, а не Китаю, как, к несчастью, было тогда убеждено и старалось убедить других наше Министерство иностранных дел. Итак, в 1852 году Амурской экспедицией был положительно разрешён пограничный вопрос.

"Путь от истоков реки Амгуни до истоков реки Горин на пространстве более 180 вёрст был, — так доносит Бошняк, — ужасно затруднителен и утомителен; мы по всему этому пустынному и дикому пути, где до нас не проходил ни один европеец, шли пешком на лыжах, по колена в рыхлом снегу и прокладывали дорогу для нарт, тянувшихся за нами с провизией и кормом для собак. Мы прошли его в 10 суток и в продолжение всего этого времени имели ночлеги на снегу под открытым небом при морозе, достигавшем более 30° по Реомюру".

Определив главный исток Горина, Н. К. Бошняк поехал вниз по этой реке на SO1/2O; проехав 40 вёрст, достиг селения Нин; из этого селения, следуя по течению реки на OSO1/2O, через 35 вёрст (37 км) прибыл в селение Леки, расположенное при устье речки того же имени, впадающей справа в реку Горин. Отсюда Горин течет к востоку-северо-востоку. Следуя в этом направлении, Н. К. Бошняк через 45 вёрст (48 км) 3 декабря 1852 года достиг селения Гори, того именно пункта, от которого Н. М. Чихачёв отправился по Горину до его впадения в Амур.

Отсюда Бошняк поехал к северу на озеро Самагиров и прибыл в селение Сали, расположенное на южном берегу озера. Из Сали, следуя по берегу Самагирского озера на восток-северо-восток, он через 30 вёрст достиг селения Вево. Отсюда поехал вдоль берега на северо-северо-восток и прибыл в селение Бери, расположенное в северной оконечности озера Самагиров. Бошняк определил, что озеро Самагиров тянется с юго-запада на северо-восток на пространстве около 50 вёрст ¹²⁹. С этого озера из селения Дери по речке того же имени Бошняк, проехав 20 вёрст в северо-северо-восточном направлении, достиг протоки Чуля, соединяющей эту речку с озером Чукчагиров. Следуя по этой протоке на N1/2W, спустя 20 вёрст он достиг селения Чуля, на южном берегу Чукчагирского озера. Из Чуля Н. К. Бошняк поехал вдоль берега озера на восток-северо-восток и спустя 20 вёрст достиг селения Кика. Из этого селения, следуя вдоль берега к северо-востоку, через 25 вёрст он прибыл в селение Песа, самый северный пункт на озере. Из Песа, следуя на юго-запад, он проехал 20 вёрст и достиг селения Ча, расположенного в долине речки Ольджикан, вытекающей из этого озера и впадающей в реку Амгунь, и через 20 вёрст достиг её устья, при котором на реке Амгуни расположено селение Дульбика, то самое, до которого доходил по Амгуни Н. М. Чихачёв. Из вышесказанного видно, что Чукчагирское озеро тянется от запада-юго-запада к востоку-северо-востоку на пространстве около 40 вёрст и что оно соединяется водным путём с озером Самагиров и с рекой Амгунь. Бошняк вернулся в Петровское, следуя по рекам Амгуни и Амуру и по Амурскому лиману.

"Берега озёр Чукчагирского и Самагирского, а равно и верховьев рек Горин и Амгунь, — по словам Н. К. Бошняка, — изобилуют превосходными строевыми лесами, преимущественно лиственницей, кедром и елью. По словам местных жителей, озёра эти глубоки и изобилуют рыбой. Берега эти вообще возвышены и на них, — повидимому, есть местности, удобные для заселения земледельцами, образ жизни и язык населения, самагиров и чукчагиров, одинаковы с обитателями реки Амгунь, то-есть тунгусов. Самагиры и чукчагиры вообще кротки, добродушны и привязаны к русским; доказательством этого служит то, что из являвшихся к ним трёх человек, которые разглашали о нас дурные слухи и подстрекали их уничтожить нас, они двоих прибили и прогнали, а одного убили.

Во всех селениях, в которых Н. К. Бошняк останавливался, он объявлял туземцам, что так как весь этот край до моря принадлежит России, то всех жителей мы принимаем под свою защиту и покровительство.

К наступавшему новому 1853 году, подобно как и к предшествовавшему, все мои благородные сотрудники были в сборе, чтобы встретить и этот год как бы в одной родной семье.

После разрешения пограничного вопроса нам оставалось в 1853 году приступить к окончательному разрешению второго вопроса — морского — и вместе с этим в следующую навигацию принять меры к предупреждению и устранению всяких покушений на этот край с моря. Для этого следовало занять залив Де-Кастри и ближайшее к нему на реке Амуре селение Кизи, так как Де-Кастри представляет ближайшую к Николаевскому на берегу Татарского пролива местность, из которой нам было бы удобно наблюдать за действиями иностранных судов в проливе в то время, когда Амурский лиман бывает еще покрыт льдом. Занятие этого пункта было выгодно нам ещё в том отношении, что при наших небольших средствах мы могли начать исследование берега к югу. Занявши же залив Де-Кастри, необходимо было основаться и в селении Кизи, так как оно по удобству сообщения с заливом могло служить прекрасным депо для Де-Кастри. Я хорошо понимал, что подобное распоряжение с моей стороны в высшей степени дерзко и отчаянно и что оно может повлечь за собой величайшую ответственность. Но ввиду того, что только такими решительными мерами представлялась возможность разъяснить правительству важное значение для России Приамурского и Приуссурийского бассейнов, я решился действовать энергично; личные расчеты и опасения я считал не только неуместными, но даже преступными. Все мои сотрудники, одушевлённые моей решительностью, готовы были на все лишения, трудности и опасности, которые нам готовил новый 1853-й год.