Подвиги Шерлока Холмса

Восковые игроки

Моему другу Шерлоку Холмсу явно не повезло. Ради спортивного интереса он согласился встретиться на ринге второразрядного клуба с Задирой Рэшером, хорошо известным профессиональным боксером среднего веса. К удивлению зрителей, Холмс нокаутировал Задиру, прежде чем тот сумел навязать ему затяжной бой. Выходя из клуба после этой победы, мой друг споткнулся на скверно освещенной, шаткой лестнице и вывихнул ногу.

Весть об этом происшествии застала меня во время завтрака. Прочитав телеграмму, посланную миссис Хадсон, я не мог удержаться от сочувственного восклицания и передал телеграмму жене.

– Ты должен немедленно пойти к мистеру Холмсу и побыть у него день-два, – сказала она. – Твоими пациентами здесь всегда может заняться Анстрадер.

В то время я жил в районе Паддингтон, и доехать до Бейкер-стрит было делом нескольких минут. Холмс, как я и думал, сидел в темно-красном халате на кушетке, откинувшись к стене, а его забинтованная правая нога покоилась на груде подушек. Слева от него на небольшом столике стоял микроскоп, а справа на кушетке лежал ворох прочитанных газет.

Я попросил его рассказать подробнее, что произошло, Холмс объяснил:

– Я слишком возгордился, Уотсон, и забыл посмотреть под ноги. Глупец!

– Но, безусловно, в какой-то мере вашу гордость можно понять. Задира не из слабых противников.

– Вовсе нет, его хвалят совершенно незаслуженно, к тому же он вышел на ринг в нетрезвом виде. Впрочем, Уотсон, я вижу, что вас беспокоит и ваше собственное здоровье.

– Боже мой, Холмс! Честно говоря, я подозреваю, что простудился. Но ведь никаких явных признаков простуды нет. Удивительно, как узнали об этом вы?

– Удивительно? Да это элементарно! Вы щупали свой пульс. И при этом запачкали ляписом, который и сейчас виден на указательном пальце вашей правой руки, весьма характерное место на вашей левой кисти. Постойте, что вы делаете?

Не обращая внимания на протесты Холмса, я осмотрел и перебинтовал его ногу.

– А знаете, мой дорогой, – продолжал я, пытаясь его подбодрить, – в известном смысле мне доставляет удовольствие видеть вас в таком беспомощном состоянии.

Холмс пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– Да, да, – сказал я. – Вам придется обуздать свое нетерпение, раз уж вы прикованы к кушетке недели на две, а может быть, и больше. Только не поймите меня превратно: когда прошлым летом я имел честь познакомиться с вашим братом Майкрофтом, вы говорили, что он превосходит вас в умении наблюдать и рассуждать.

– Это правда. Если бы искусство расследования начиналось и заканчивалось размышлением в кресле, мой брат был бы величайшим сыщиком на свете.

– Позволю себе усомниться. Так вот, вы временно обречены на сидячий образ жизни. Мне доставит удовольствие увидеть, как вы продемонстрируете свои исключительные качества, когда столкнетесь с каким-нибудь случаем, требующим расследования.

– Мне нечего расследовать.

– Не унывайте. Случай не заставит себя ждать.

– Отдел происшествий в «Таймс», – сказал он, кивнув в сторону вороха газет, – абсолютно невыразителен. И даже радости изучения новой болезнетворной бактерии не бесконечны. А что касается утешителей, Уотсон, то я предпочел бы вам Иова.

Появление миссис Хадсон с письмом, которое доставил посыльный, заставило его умолкнуть. Хотя я, честно говоря, не ожидал, что мое пророчество сбудется так скоро, но не удержался от замечания о том, что послание написано на гербовой бумаге, которая, должно быть, стоит не меньше, чем полкроны за пачку. Однако я был обречен на разочарование. Нетерпеливо вскрыв письмо, Холмс раздраженно фыркнул.

– Вы неважный предсказатель, – сказал он, черкнув несколько слов ответа для передачи посыльному. – Это всего-навсего неграмотная записка от сэра Джерваса Дарлингтона. Он просит принять его завтра в одиннадцать часов утра и передать ответ с нарочным в клуб «Геркулес».

– Дарлингтон! По-моему, вы упоминали это имя и раньше, – заметил я.

– Да. Но тогда я имел в виду Дарлингтона-антиквара, который, заменив подлинную картину Леонардо да Винчи подделкой, вызвал такой скандал в Гровнер-Гэллериз. А сэр Джервас – это другой, более знатный Дарлингтон. Это смелый негодяй. Он увлекается боксом и распутными женщинами. Впрочем, теперь ему приходится быть настороже.

– Вы меня заинтересовали, Холмс. Почему же?

– Я не увлекаюсь скачками. Однако мне помнится, что в прошлом году сэр Джервас выиграл целое состояние на скачках. Недоброжелатели шептали, что здесь не обошлось без подкупа и выведывания секретов. Будьте добры, Уотсон, уберите этот микроскоп.

Я повиновался. На маленьком столике остался лишь брошенный Холмсом листок гербовой бумаги. Из кармана халата он вынул золотую табакерку с большим аметистом в середине крышки, подаренную ему королем Богемии.

– Сейчас, – добавил он, – за каждым шагом сэра Дарлингтона тщательно следят. И как только он попытается связаться с каким-нибудь подозрительным типом, ему в лучшем случае предложат не появляться на скачках, а может быть, и отправят в тюрьму. Я не могу припомнить имя лошади, на которую он ставил…

– Леди Бенгала из конюшни лорда Хоува, от Индийского раджи и Графини. Она опередила на шестьсот метров всех остальных! – воскликнул я. – Хотя, конечно, я знаю о скачках лишь немногим больше, чем вы.

– Неужели, Уотсон?

– Холмс, в чем вы меня подозреваете? Я женатый человек, и мой счет в банке чрезвычайно тощ. К тому же какие могут быть скачки в такую скверную погоду?

– Тем не менее до скачек Грэнд-Нэшнл не так уж далеко.

– Вы правы, лорд Хоув уже заявил две свои лошади для участия в скачках. Многие считают фаворитом Дитя Грома, а на Скеернесс особых надежд не возлагают. Но мне трудно поверить в скандал, который связывают с этим спортом королей, – добавил я. – Лорд Хоув – порядочный человек.

– Вот именно. Поэтому-то среди его друзей нет сэра Джерваса Дарлингтона.

– Но почему вы уверены, что сэр Джервас не скажет вам ничего интересного?

– Если бы вы знали этого джентльмена, Уотсон, вы бы сами поняли, что он никакого интереса не представляет, если не считать того, что он действительно грозный боксер тяжелого веса… – Холмс присвистнул. – Постойте-ка! Ведь сэр Джервас сегодня утром был свидетелем моего глупого поединка.

– И что ему нужно от вас?

– Не имею ни малейшего представления, Уотсон, – сказал он, – я очень рад, что вы пришли. Но прошу вас, помолчите хотя бы ближайшие шесть часов. Иначе я скажу что-нибудь такое, о чем пожалею впоследствии.

Итак, храня молчание даже за ужином, мы сидели допоздна в уютной комнате, Холмс угрюмо составлял картотеку своих записей о преступлениях, а я углубился в страницы Британского медицинского журнала.

Тишину нарушало лишь тиканье часов, потрескивание огня да пронзительный мартовский ветер, который бросал в окна пригоршни капель дождя и завывал в трубе.

– Нет и нет, – ворчливо произнес наконец мой друг. – Оптимизм – это глупость. Конечно, никакое происшествие само не придет в мой… Тихо! Уж не звонок ли это?

– Да, да! Я отчетливо слышал, что звонят, несмотря на непогоду. Кто бы это мог быть?

– Если это человек, которому нужна моя помощь, – сказал Холмс покосившись на часы, – то, должно быть, дело весьма серьезно. В два часа ночи в такую бурю зря не выходят.

Миссис Хадсон потребовалась целая вечность, чтобы встать с постели и открыть входную дверь. Наконец она ввела в комнату сразу двух посетителей. Они оживленно говорили по дороге, перебивая друг друга.

– Дедушка, не надо, – говорила молодая женщина. – В последний раз прошу, ну, пожалуйста. Ты ведь не хочешь, чтобы мистер Холмс посчитал тебя, – тут она понизила голос до шепота, – за дурачка.

– Никакой я не дурачок! – воскликнул ее спутник. – Перестань, Нелли, я видел то, что видел. Надо было прийти и рассказать обо всем этому джентльмену еще вчера утром, но ты и слышать об этом не хотела.

– Но, дедушка, ведь этот зал ужасов – очень страшное место. И тебе просто показалось.

– Мне семьдесят шесть лет. И у меня воображения не больше, – сказал старик с гордостью, – чем у любой из восковых фигур. Это мне-то показалось? Мне, который служил ночным сторожем еще тогда, когда музей был на Бейкер-стрит?

Вошедшие умолкли. Коренастый старик с редкими седыми волосами был одет в мокрое от дождя коричневое пальто и клетчатые брюки. На лице его застыло упрямое выражение. Грациозная светловолосая сероглазая внучка была совсем не похожа на деда. На ней были черная соломенная шляпка и строгий синий костюм с узкой полоской белых кружев на рукавах и воротнике. Она очень мило извинилась перед нами за столь поздний визит.

– Меня… меня зовут Элеонора Бакстер, – добавила она. – Вы, наверное, уже догадались, что мой бедный дедушка работает ночным сторожем в музее восковых фигур мадам Топин на Марлибон-роуд. – Она остановилась. – О, у вас повреждена нога!

– Ничего особенного, мисс Бакстер! – ответил Холмс. – Рад видеть вас обоих. Уотсон, возьмите пальто и зонт у наших гостей; вот так. Теперь усаживайтесь. У меня есть нечто вроде костыля, но я уверен, вы простите, если я останусь на кушетке. Итак, о чем вы говорили?

Явно расстроенная упорством своего дедушки, мисс Бакстер пристально глядела на маленький столик. Поймав взгляд Холмса, она вздрогнула и слегка, покраснела.

– Сэр, вы знакомы с музеем восковых фигур мадам Топин?

– Он пользуется заслуженной известностью.

– Простите меня, пожалуйста! – Элеонора Бакстер смутилась. – Я хотела спросить, вы когда-нибудь были в этом музее?

– Гм. Боюсь, что я слишком похож на моих соотечественников. Англичанин пожертвует жизнью, чтобы попасть в какое-нибудь отдаленное или недоступное место. Но он даже не взглянет на него, если оно находится в нескольких сотнях метров от дверей его дома. Вы бывали в музее мадам Топин, Уотсон?

– Нет, не был, – сознался я. – Но я немало слышал о зале ужасов, который расположен в подвале музея. Говорят, что администрация предлагает большую сумму денег любому, кто проведет в нем ночь.

Старый упрямец, который, судя по всему, страдал от сильного приступа ревматизма, тем не менее хрипло захихикал, усаживаясь в кресло.

– Боже вас сохрани, сэр, не верьте этой чепухе.

– Так это неправда?

– Здесь нет правды ни на грош, сэр. Вам и не позволят этого. Ведь любитель приключений может закурить сигару или что там еще. А они до смерти боятся пожара.

– Я понимаю так, – сказал Холмс, – что зал ужасов вас не беспокоит?

– Нет, сэр, совсем нет. Они там даже поставили старину Чарли Писа. Он рядом с Марвудом, палачом, который вздернул Чарли лет одиннадцать тому назад. Они вроде как друзья, но, что правда, сэр, – старик повысил голос, – мне совсем не нравится, когда эти проклятые восковые фигуры начинают играть в карты!

Окна задребезжали от порыва ветра. Холмс с интересом наклонился вперед:

– Вы сказали: восковые фигуры играли в карты?

– Да, сэр. Слово Сэма Бакстера!

– Все фигуры участвовали в игре или только некоторые?

– Только две, сэр.

– Откуда вы это знаете, мистер Бакстер? Вы видели, как они играли?

– Боже сохрани, сэр, только этого не хватало! Но что мне оставалось думать, если один из них сбросил часть своих карт или взял взятку, а все карты на столе лежат в беспорядке. Может, мне надо объяснить подробнее, сэр?

– Конечно, – попросил Холмс с явным удовлетворением.

– Видите ли, сэр, за ночь я спускаюсь в зал ужасов один-два раза. Это большая полутемная комната. Почему я не хожу туда чаще, – это из-за моего ревматизма! Скрючивает прямо-таки пополам, уж это так.

– Бедняга! – с сочувствием промолвил Холмс, подвигая коробку с нюхательным табаком к старику.

– Ничего не поделаешь, сэр! Моя Нелли – славная девушка, даром что образованная и занимается чистой работой. Всякий раз, когда мой ревматизм разыграется – вот как на этой неделе, – она поднимается каждый Божий день спозаранку и заходит за мной в семь часов. Я в это время кончаю дежурство, и она помогает мне сесть на омнибус. А сегодня Нелли – она уж слишком беспокоится – пришла ночью час назад, вместе с Бобом Парснипом. Этот парень остался дежурить за меня. И тогда я сказал ей: «Я читал об этом мистере Холмсе. Он живет в двух шагах отсюда, пойдем расскажем ему». И вот мы здесь.

Холмс кивнул головой.

– Понимаю, мистер Бакстер. Но вы говорили о прошлой ночи?

– Ну да! Про зал ужасов. Там с одной стороны устроены вроде как живые картины. Как бы это вам объяснить: вдоль стены сделаны закутки, загороженные решеткой, чтобы никто не мог туда войти, а в каждом закутке – восковые фигуры. Вот эти живые картины изображают «Историю одного преступления». Это об одном молодом джентльмене. Надо вам сказать, он очень симпатичный малый, только слабохарактерный. Так вот, он попадает в плохую компанию. Играет в карты и проигрывает свои деньги. Потом убивает старого злодея и в конце концов попадает на виселицу, как Чарли Пис. Словом, это вроде как э… э…

– Нравоучительная история, да? Учтите это, Уотсон. Итак, мистер Бакстер?

– Так вот, сэр! Все произошло в том проклятом закутке, где изображается карточная игра. Там их двое: молодой джентльмен и старикан. Они сидят вроде как в красивой комнате, на столе перед ними золотые монеты. Конечно, золото не настоящее. Все это, понятно, происходит не сейчас, а в старые времена, когда носили чулки и туфли с пряжками.

– Костюмы восемнадцатого века?

– Так оно и есть, сэр. Молодой джентльмен сидит за дальним концом стола, лицом к вам. А старый злодей сидит, повернувшись спиной, и вроде как смеется. В поднятой руке он держит карты, так что их видно из зала.

Так вот, насчет прошлой ночи. Я имею в виду, конечно, позавчерашнюю, сэр, потому что сейчас уже дело идет к утру. Я прошел мимо этих проклятых картежников и ничего такого не заметил. А потом, через час, вдруг припомнил: «Что-то у них там не так!» Никакого особенного беспорядка там не было, но я уж настолько привык к этим игрокам, что никто бы не заметил, кроме меня, в случае чего. «Что же там неладно?» – думаю. Ну, пошел вниз, чтобы глянуть еще раз. Да поможет мне Господь! Старый злодей держал в руке меньше карт, чем ему полагалось. То ли он их сбросил, то ли взятку взял, и к тому же они, как видно, трогали карты на столе.

У меня фантазии, конечно, никакой нет. И мне она ни к чему. А было мне не по себе: ревматизм да тут еще это. Я не стал ничего рассказывать – ну на случай, что мне это, может, почудилось. А днем подумал: «Пожалуй, приснилось». Таки нет! Сегодня ночью я увидел то же самое.

Знаете, сэр, я не сумасшедший. Что вижу, то вижу! Вы, может, скажете, что кто-нибудь решил пошутить – вынул из руки карты, перемешал их и все такое. Но днем-то никто бы не смог это сделать, его бы увидели. Правда, ночью такую штуку можно проделать: есть там одна боковая дверь, которая плохо запирается. Только ведь это никак не похоже на шутки посетителей. Они, бывает, фальшивую бороду приклеят королеве Анне или там соломенную шляпку наденут Наполеону. Но если кто-то играл в карты за этих двух проклятых чучел, то кто этим занимался и для чего?

Шерлок Холмс помолчал, потом покосился на свою забинтованную ногу.

– Мистер Бакстер, – сказал он серьезным тоном, – ваша выдержка заставляет меня стыдиться моей глупой раздражительности. Я буду счастлив заняться этим делом.

– Мистер Холмс, – воскликнула Элеонора Бакстер в явном недоумении, – неужели вы приняли все это всерьез?

– Простите меня, мадам. Мистер Бакстер, во что играют восковые игроки, в какую именно игру?

– Не знаю, сэр. Сам не раз думал об этом. Может, «наполеон», а может, «вист» – не знаю точно.

– Вы сказали, что фигура, которая сидит спиной к зрителям, держит меньше карт, чем надо. А сколько карт она сбросила?

Сторож недоумевающе поглядел на Холмса.

– Не заметили? Н-да, очень жаль! Тогда я попрошу вас тщательно обдумать очень существенный вопрос. Эти фигуры играли на деньги?

– Дорогой Холмс… – начал было я, но взгляд моего друга заставил меня остановиться.

– Вы говорили, мистер Бакстер, что карты на столе были сдвинуты с обычных мест или, во всяком случае, их трогали. А золотые монеты тоже были сдвинуты?

– Насколько я помню, – ответил сторож после размышления, – нет, сэр, не сдвинуты!

Глаза Холмса заблестели, и он потер руки.

– Я так и думал, – сказал он. – К счастью, я имею возможность заняться этой проблемой, так как у меня сейчас нет ничего срочного, если не считать предстоящего малопривлекательного дела, которое, кажется, касается сэра Джерваса Дарлингтона, а может быть, и лорда Хоува. Лорд Хоув… Боже мой, мисс Бакстер, что случилось?

Элеонора Бакстер, привстав с кресла, смотрела на Холмса удивленными глазами.

– Вы сказали, лорд Хоув? – спросила она.

– Да. Могу ли я спросить, откуда вам знакомо это имя?

– Просто потому, что я у него работаю.

– Неужели? – сказал Холмс, удивленно подняв брови. – Ах да. Насколько я понимаю, вы печатаете на машинке. Об этом говорит складка на бархатном костюме чуть выше запястья, там, где рука упирается о стол. Стало быть, вы знакомы с лордом Хоувом?

– Нет, я никогда даже не видела его, хотя мне приходится много печатать на машинке в его лондонском доме на Парк-лэйн. Такая незначительная служащая, как я…

– Н-да, это еще печальнее! Однако надо сделать все, что мы можем. Уотсон, у вас есть какие-нибудь возражения против того, чтобы выйти на улицу в такую бурную ночь?

– Никаких, – сказал я, весьма удивленный. – Но зачем?

– Все из-за этой проклятой кушетки, мой друг! И раз уж я прикован к ней, как к больничной койке, вам придется стать моими глазами. Мистер Бакстер, мне совестно тревожить ваш ревматизм, но, может быть, вы проводите доктора Уотсона в зал ужасов? Он там пробудет недолго. Благодарю вас, отлично.

– Что я там буду делать? – спросил я.

– Возьмите в верхнем ящике моего письменного стола конверты.

– А потом?

– Подсчитайте, пожалуйста, число карт в руках каждой из восковых фигур. Затем, точно в том же порядке, в котором они располагаются слева направо, вложите каждую подборку в отдельные конверты и надпишите их. То же самое проделайте с картами на столе и принесите их сюда как можно быстрее.

– Сэр… – начал взволнованно старик.

– Нет, нет, мистер Бакстер, я предпочел бы ничего не говорить сейчас. У меня только рабочая гипотеза, но, мне кажется, с ней связана одна почти непреодолимая трудность. – Холмс нахмурился. – Нам очень важно выяснить, что за игра – во всех смыслах этого слова – идет в музее восковых фигур.

Вместе с Самюэлем Бакстером и его внучкой я двинулся в путь сквозь дождь и темноту. Через десять минут, несмотря на протесты мисс Бакстер, мы втроем уже стояли в зале ужасов перед сценой, изображавшей игру в карты.

Роберт Парснип, довольно симпатичный юноша, явно плененный чарами Элеоноры Бакстер, зажег газ. В запыленных шарах светильников заплясали голубоватые языки пламени, бросая скудный свет на зловещие восковые фигуры. В их неподвижности было что-то от спокойствия пауков, подстерегающих добычу. Они, казалось, ждали, когда пришелец отвернется, чтобы протянуть к нему руки.

Музей мадам Топин слишком хорошо известен, описывать его нет нужды. Должен сознаться, что «История одного преступления» произвела на меня тягостное впечатление. Фигуры в париках с короткими шпагами восемнадцатого столетия были совсем как живые. Если бы я действительно грешил пристрастием к азартным играм, в котором обвинил меня Холмс, это зрелище вполне могло бы потревожить мою совесть.

Впечатление усилилось, когда мы, пригнувшись, пробрались под железную загородку и подошли к двум игрокам.

– Нелли, не смей трогать карты! – прикрикнул м-р Бекстер. В своих владениях он был гораздо более резок и вспыльчив. – Взгляните-ка туда, сэр! – обратился он ко мне. – В руках старика – одна, две… девять карт. А молодой джентльмен держит шестнадцать.

– Прислушайтесь! – шепнула девушка. – Кажется, наверху кто-то ходит?

– Да брось ты, Нелли, это Боб Парснип. Больше некому.

– Как вы и говорили, карты лежат в беспорядке на столе, – заметил я. – Но не все. Часть колоды – та, что перед вашим «молодым джентльменом», – вообще не тронута. Около его локтя лежит двенадцать карт.

– Около старого злодея девятнадцать. Чудная игра, сэр!

Я согласился с ним. Испытывая непонятное омерзение от прикосновения к восковым пальцам, я взял карты, вложил их в конверты, потом собрал карты со стола, пометил конверты и, не мешкая, двинулся к выходу из зловещего подвала. Несмотря на испуганные протесты сторожа, я отправил его вместе с внучкой домой на случайно подвернувшемся кэбе, кучер которого только что подвез какого-то безнадежно пьяного пассажира.

Я с облегчением вернулся в уютную теплоту гостиной моего друга и с огорчением увидел, что Холмс встал с кушетки. Он стоял у письменного стола, опираясь на костыль, и внимательно изучал раскрытый атлас.

– Ну, хватит, Уотсон! – прервал он мои протесты. – Вы принесли конверты? Хорошо. Дайте их мне. Благодарю вас. В руке старшего из игроков, который сидит, повернувшись спиной, было девять карт. Так?

– Холмс, это поразительно! Откуда вы это узнали?

– Логика, мой дорогой. Теперь давайте взглянем на них.

– Погодите минутку, – сказал я твердо. – Вы уже говорили мне про костыль, но где вы раздобыли его так быстро? К тому же костыль какой-то необычный. Он, наверное, сделай из какого-то легкого металла…

– Так это же мой костыль.

– Ваш?

– Да. Он сделан из алюминия. Это память об одной давнишней истории. Я как-то говорил вам о нем, но вы забыли. А теперь давайте забудем о костыле и займемся картами. Прекрасно, прекрасно!

Разложи я перед ним все сокровища Голконды, Холмс не пришел бы в больший восторг. Он даже развеселился, когда я рассказал ему обо всем, что видел и слышал.

– Что, вы все еще не понимаете? Тогда возьмите эти девять карт, Уотсон. Кладите их на стол по порядку и называйте каждую.

– Валет бубен, – начал я, раскладывая карты рядом с лампой, – семерка червей, туз треф. Боже праведный, Холмс!

– Значит, вы что-то заметили?

– Да. Тут два туза треф, один за другим!

– Я же говорил, что это прекрасно. Но вы положили только четыре карты. Продолжайте.

– Двойка пик, – сказал я, – десятка червей. Смотрите, Холмс! Третий туз треф и еще два бубновых валета!

– Какой же вывод следует из этого?

– Холмс, пожалуй, я понял. Музей мадам Топин славится искусством изображения подлинной жизни. Восковой старик – отпетый игрок, обманывающий молодого человека. В этой сцене тонко показано, что он выигрывает, передергивая карты.

– Не так уж тонко, я бы сказал. Даже такой закоренелый игрок, как вы, Уотсон, конечно, чувствовал бы себя не очень ловко, если бы ему пришлось сбрасывать карты, имея в руке три бубновых валета и три трефовых туза.

– Вы правы, Холмс.

– Это еще не все. Если вы пересчитаете все карты – те, которые были в руках игроков, и те, что лежали на столе, – вы заметите, что их пятьдесят шесть. На четыре карты больше, чем должно быть в одной колоде.

– Какой смысл во всем этом?

Холмс взял атлас и нетерпеливо раскрыл его.

– «В устье Темзы, – прочел он, – на острове…»

– Холмс, я вас спрашиваю, как объяснить всю эту историю с восковыми картежниками?

– Это и есть ответ.

У меня очень покладистый характер. Но, когда Холмс вместо пояснений начал выпроваживать меня наверх в мою старую комнату, я энергично запротестовал. Но мой друг был неумолим. Я тщетно ломал голову над загадкой. Однако в конце концов сон меня поборол.

Когда я спустился к завтраку, было почти одиннадцать часов. Шерлок Холмс уже позавтракал и сидел на кушетке, непринужденно беседуя с мисс Элеонорой.

Однако, когда я было потянулся к звонку, чтобы попросить принести яичницу с беконом, он остановил меня суровым взглядом.

– Мисс Бакстер, – сказал Холмс, – хотя кое-какие возражения против моей гипотезы все еще остаются в силе, пришло время сказать вам нечто исключительно важное. Что за черт!..

Дверь в комнату внезапно открылась. Если говорить точнее, она с треском распахнулась от удара ноги. Но это была, по-видимому, шутка вошедшего: он громко расхохотался.

На пороге стоял дородный краснолицый джентльмен в лоснящейся шляпе, дорогом фраке, умышленно не застегнутом, чтобы были видны бриллианты на цепочке часов и пламенеющий рубин на галстуке.

Он был пониже ростом, чем Холмс, но гораздо шире и тяжелее его. Честно говоря, его фигура не очень отличалась от моей. Незнакомец снова громко захохотал, его хитрые маленькие глаза блеснули, когда он поднял кожаный мешок и потряс им.

– Так вот ты где, приятель! – гаркнул он. – Ты из Скотленд-Ярда, верно? Тысяча золотых соверенов, и все твои, только попроси.

Шерлок Холмс, несмотря на изумление, сохранял полнейшее спокойствие.

– Сэр Джервас Дарлингтон, я полагаю?

Не обращая ни малейшего внимания ни на мисс Бакстер, ни на меня, посетитель пересек комнату и потряс мешком с монетами под носом Холмса.

– Это я, мистер сыщик! – сказал он. – Видел, как ты дрался вчера. Ты можешь лучше, но все равно годишься. Когда-нибудь тотализатор в боксе узаконят. А пока джентльмену приходится устраивать небольшую симпатичную потасовку тайком. Впрочем, подожди минуточку.

Внезапно он легко, как кошка, несмотря на свой вес, подошел к окну и внимательно посмотрел вниз на улицу.

– Этот старый Филеас Белч, будь он проклят! Приставил ко мне человека, и тот ходит за мной по пятам несколько месяцев. И двух проклятых лакеев, одного за другим, чтобы они тайком вскрывали мои письма. Я даже сломал одному из них спину… – Сэр Джервас снова оглушительно захохотал. – Все это ерунда!

Холмс, казалось, изменился в лице, но через мгновение, когда сэр Джервас, отвернувшись от окна, швырнул на кушетку мешок с деньгами, он снова был холоден и невозмутим.

– Держи денежки, скотленд-ярдовец. У меня их хватает. Теперь слушай. Через три месяца мы устроим тебе матч с Джемом Гарликом – Бристольским сокрушителем. Подведешь – шкуру спущу. Потрафишь – буду тебе покровительствовать. Если на ринг выйдет неизвестный парень вроде тебя, я могу сделать ставки восемь к одному.

– Насколько я понимаю, сэр Джервас, – сказал Холмс, – вы хотите, чтобы я дрался на ринге, как профессиональный боксер?

– Ты разве не скотленд-ярдовец? Понимаешь английский язык?

– Когда говорят на нем, то понимаю.

– Это что, шутка? Так вот это – тоже!

Тяжелый кулак со свистом описал дугу, которая прошла – как это и было задумано – в дюйме от носа моего друга, Холмс даже не моргнул глазом. Сэр Джервас снова затрясся от смеха.

– Следи за своими манерами, мистер сыщик, когда говоришь с джентльменом. Я мог бы сложить тебя вдвое, даже если бы у тебя не болела нога, будь я проклят!

Мисс Элеонора Бакстер, побледнев, сдавленно крикнула и, казалось, хотела вжаться в стену.

– Сэр Джервас! – вступился я. – Будьте добры воздержаться от оскорбительных выражений в присутствии дамы.

Наш гость мгновенно повернулся и нагло смерил меня взглядом с головы до ног.

– Это кто? Уотсон? Костоправ?

Он подошел ко мне.

– Ты понимаешь что-нибудь в боксе?

– Нет, – сказал я. – То есть немного.

– Тогда смотри, как бы тебе не преподали урок, – отрезал сэр Джервас и захохотал снова. – Дама? Какая дама?

При виде мисс Бакстер он, казалось, несколько смутился, но затем воззрился на нее, как заправский сердцеед.

– Не дама, костоправ. А очаровательная малютка, будь я проклят.

– Сэр Джервас, – сказал я, – вы предупреждены в последний раз.

– Подождите, Уотсон, – послышался спокойный голос Шерлока Холмса. – Вы должны простить сэра Джерваса Дарлингтона. Он, наверное, еще не оправился после посещения музея восковых фигур мадам Топин. Ведь это было всего три дня назад.

В наступившей тишине можно было услышать потрескивание угля в камине. Но наш гость был не из пугливых.

– Ты, я вижу, заправский скотленд-ярдовец! – усмехнулся он. – Кто тебе сказал, что я был у мадам Топин три дня назад?

– Никто. Но это ясно следует из фактов, которыми я располагаю. Такой визит выглядел вполне невинно, не так ли? Он не мог вызвать подозрения у тех, кто следил за вами. Например, у человека, нанятого известным любителем спорта сэром Филеасом Белчем. А он не хочет, чтобы вам удалось выиграть еще одно состояние, снова получив тайную информацию, как это произошло на дерби в прошлом году.

– Меня это не интересует!

– Неужели? А я уверен, что при ваших спортивных наклонностях вы должны интересоваться картами.

– Картами?

– Игральными картами, – невозмутимо пояснил Холмс, вынув несколько карт из кармана халата и развернув их веером. – Вот этими девятью картами.

– Что все это значит, черт возьми?

– Очень существенно, сэр Джервас, что случайный посетитель зала ужасов, проходя мимо сцены карточной игры, может увидеть карты в руке одной из восковых фигур. Для этого достаточно одного, вполне невинного взгляда.

Однажды ночью с этими картами была проделана странная манипуляция. Карты в руке «молодого джентльмена» остались нетронутыми. Об этом говорит пыль, которая их покрывает. Кто-то вынул несколько карт из руки так называемого «старого злодея», бросил их под стол, а потом добавил четыре карты не менее чем из двух новых колод. Для чего же это было сделано? Нет, дело не в том, что кто-то захотел подшутить, создать видимость азартной игры восковых фигур. Если бы автор проделки думал об этом, он передвинул бы и бутафорские монеты. Но монеты остались на месте. Ответ прост и очевиден. В английском алфавите двадцать шесть букв. Если двадцать шесть умножить на два, получится пятьдесят два. Это – число карт в колоде. Если каждой букве будет соответствовать какая-нибудь карта, то нетрудно составить крайне несложный шифр…

Сэр Дарлингтон засмеялся пронзительным металлическим смехом.

– Шифр, – презрительно повторил он, трогая красной рукой рубин на своем галстуке. – Что это такое, о чем болтает этот дурак?

– …который, однако, можно легко раскрыть, – продолжал Холмс, – если послание, состоящее всего из девяти букв, содержит двойное «е» или двойное «с». Давайте предположим, что бубновый валет обозначает букву «с», а туз треф – букву «е».

– Холмс, – прервал я своего друга. – Может быть, это интуиция. Но не логика! Почему вы считаете, что в сообщении должны быть эти буквы?

– Потому что я уже знаю само сообщение. Вы сами сказали.

– Я?

– Да, вы, Уотсон. Если эти карты обозначают буквы, которые я назвал, мы имеем двойное «е» в первой половине слова и двойное «с» на конце. Как мы видим, слово должно начинаться с буквы «с», а перед двойным «с» в конце есть еще одно «е». Не требуется особой хитрости, чтобы получить слово «Скеернесс».

– Но какое, черт возьми, отношение имеет «Скеернесс»… – начал я.

– Если говорить о географии, вы найдете его в устье Темзы, – прервал меня Холмс. – Но, кроме того, как вы сказали мне, это – имя лошади лорда Хоува. Эта лошадь заявлена для участия в скачках на приз, хотя, по вашим словам, на нее особенно не рассчитывают. Но если эту лошадь вытренировали в глубочайшей тайне, как другого неожиданного победителя, вроде Леди Бенгала…

– …то любой игрок, – досказал я, – который смог бы выведать тайну и поставил бы на эту лошадь, сорвал бы колоссальный куш!

Шерлок Холмс протянул вперед руку с веером из карт.

– Милая мисс Элеонора Бакстер, – воскликнул он с печальной суровостью в голосе, – зачем вы позволили сэру Джервасу Дарлингтону уговорить себя? Ваш дедушка будет очень огорчен, если узнает, что вы воспользовались музеем восковых фигур, чтобы оставить это послание и сообщить сэру Джервасу Дарлингтону то, что он хотел узнать, даже не разговаривая с ним, не посылая ему письма и оставаясь вдали от него.

Еле держась на ногах, запинаясь, мисс Бакстер пробормотала что-то в ответ.

– Нет, нет! – сказал Холмс мягко. – Это не годится. Ведь я узнал о вашем знакомстве с сэром Джервасом через несколько минут после того, как вы пришли ко мне вчера вечером.

– Мистер Холмс, вы не могли знать этого!

– И все-таки это правда. Видите этот маленький стол слева? Когда вы пришли ко мне, на столе не было ничего, кроме листка бумаги, украшенного довольно живописным гербом сэра Джерваса Дарлингтона.

– О Боже, помоги мне! – воскликнула несчастная молодая женщина.

– Вы вели себя довольно странно. Пристально смотрели на стол, как будто увидели что-то знакомое. Когда вы почувствовали на себе мой взгляд, вы вздрогнули и покраснели. С помощью, казалось бы, случайных замечаний я выяснил, что вы работаете у лорда Хоува, владельца Скеернесса.

– Нет, нет, нет!

– Вам было нетрудно вложить новые карты вместо тех, которые держала восковая фигура. Как сказал ваш дедушка, в зале есть боковая дверь, которая плохо закрывается. Вы могли тайком заменить карты ночью перед тем, как зашли за дедушкой в обычное время, чтобы проводить его утром домой. Вы могли бы вовремя уничтожить улики, если бы дедушка в первую ночь сразу рассказал вам о необычном происшествии в музее. Но он сказал вам об этом лишь на следующую ночь, когда там, кроме него, находился и Роберт Парснил и вы не могли остаться там в одиночестве. И вовсе не удивительно, что вы запротестовали, когда дедушка захотел повидаться со мной. Позднее, как об этом без всякого заднего умысла рассказал мне доктор Уотсон, вы пытались выхватить карты из руки восковой фигуры и разбросать их.

– Холмс, – воскликнул я, – прекратите эту пытку! Настоящий виновник не мисс Бакстер, а этот негодяй, который стоит и смеется над нами!

– Поверьте мне, мисс Бакстер, я не стал бы огорчать вас, – сказал Холмс. – Я не сомневаюсь, что вы случайно узнали о Скеернессе. Спортивные тузы разговаривают, не остерегаясь, когда они слышат лишь безобидное стрекотание пишущей машинки в соседней комнате. Но сэр Джервас задолго до того, как за ним стали тщательно следить, должно быть, убедил вас держать уши открытыми и связаться с ним этим хитроумным путем, если вы раздобудете ценную информацию.

На первый взгляд этот метод казался чересчур хитроумным. По правде говоря, я не мог понять, почему вы не могли просто написать ему. Но когда он сам пришел сюда, я узнал, что даже его письма тайно просматриваются. Следовательно, карты были единственно возможным способом. Теперь у нас есть доказательства…

– Нет, клянусь Богом! – сказал сэр Джервас Дарлингтон. – У вас нет никаких доказательств вовсе!

Его левая рука, стремительная, как жалящая змея, выхватила карты у Холмса. Когда мой друг инстинктивно встал, закусив губы, чтобы не вскрикнуть от боли в лодыжке, сэр Джервас ударом правой ладони по шее отшвырнул его обратно на кушетку.

Вновь загремел торжествующий смех.

– Джервас! – умоляюще воскликнула мисс Бакстер, ломая руки. – Ну, пожалуйста! Не глядите так на меня! Я не хотела повредить вам!

– О нет, – сказал он с грубой ухмылкой. – Н-е-е-т! Ты пришла сюда предать меня, так? Решила заставить меня поступать по-твоему? Ты не лучше, чем тебе полагалось быть, и я скажу об этом каждому, кто меня спросит. А сейчас не путайся под ногами, черт возьми!

– Сэр Джервас, – сказал я. – Я вас уже предупредил в последний раз.

– Костоправ вмешивается, да? Я тебе…

Теперь я готов признаться, что это была скорее удача, чем расчет. Впрочем, могу добавить, что я проворнее, чем думают мои друзья. Достаточно сказать, что мисс Бакстер издала вопль.

Несмотря на боль в ноге, Шерлок Холмс вновь спрыгнул с кушетки.

– Бог мой, Уотсон! Более великолепного удара левой в подбородок и правой в голову я никогда не видел. Вы так здорово его уложили, что он десяток минут не придет в себя!

– Надеюсь, – сказал я, подув на ушибленные суставы пальцев, – что бедная мисс Бакстер не очень огорчена шумом, с которым он грохнулся на пол? К тому же мне было бы неприятно встревожить миссис Хадсон, которая идет сюда, как я слышу, с яичницей.

– Вы славный, старина Уотсон!

– Почему вы улыбаетесь, Холмс? Разве я сказал что-нибудь смешное?

– Нет, нет, упаси Бог! Однако иногда у меня возникает подозрение, что я, возможно, более поверхностный, а вы гораздо более глубокий человек, чем я обычно думаю.

– Ваше ехидство мне непонятно. Но, во всяком случае, доказательства у нас. Только вы не должны публично разоблачать сэра Джерваса Дарлингтона, иначе тем самым вы подведете и мисс Бакстер!

– Гм! Но я должен свести счеты с этим джентльменом, Уотсон! Его предложение о карьере профессионального боксера, честно говоря, меня не обидело. В своем роде это немалый комплимент. Но принять меня за сыщика из Скотленд-Ярда?! Такого оскорбления я не смогу ни забыть, ни простить.

– Холмс, я не так уж часто прошу вас об одолжении.

– Ну ладно. Пусть будет по-вашему. Мы сохраним эти карты лишь на крайний случай, если эта спящая красавица опять поведет себя плохо. А что касается мисс Бакстер…

– Я любила его! – воскликнула с горячностью девушка. – Или, во всяком случае, думала, что люблю.

– Мисс Бакстер, Уотсон будет хранить молчание так долго, как вы пожелаете. Он не должен рассказывать об этой истории до той отдаленной даты, когда вы, может быть, уже став прапрабабушкой, улыбнетесь и дадите ему разрешение. Не пройдет и пятидесяти лет, как вы забудете сэра Джерваса Дарлингтона.

– Никогда, никогда, никогда!

– О, а я уверен, – улыбнулся Шерлок Холмс. – «Сначала бросаются очертя голову, потом устают. Такова любовь». В этой французской эпиграмме больше мудрости, чем во всех произведениях Генрика Ибсена.