Подводные мастера

Необыкновенное озеро

Это было далеко от моря, в горах.

Казалось бы, что делать водолазам в горах? Нечего. Но вот портовое начальство снимает нас с корабля, сажает на самолеты и велит срочно лететь.

— Куда? — спрашиваем нашего старшину дядю Мишу.

— В горы, — отвечает он.

«Что за странная командировка?» — думаем мы.

Берем с собой на самолеты водолазное имущество и еще больше удивляемся: приказано грузить столько водолазных рубах, сколько никогда не брали даже в море.

— Куда столько?

— Пригодятся, — отвечает нам старшина, — может быть, еще и нехватит.

— Да что мы, в водопад полезем?

— Не в водопад, а в такое место, куда не ходил еще ни один водолаз.

Больше старшина ничего не сказал, и мы сели в самолеты.

Посадили нас на истребители, хотя время было и невоенное. Оделись мы в зимние шубы, а стоял апрель месяц, шапки, башлыки и очки надели. Парашюты взяли.

Я сел в кабину истребителя, к меня привязали ремнями к сиденью. Водолазные рубахи тоже со мной. А товарищи мои на других самолетах. Здорово мчались. Только одни толчки вперед чувствовали, да концы башлыка у меня трепетали, как плавники черноморской скумбрии, когда за нею гонится дельфин.

Захотелось мне, по водолазной привычке, взглянуть на грунт под ногами, нагнул голову за борт, а ее ветром так рвануло, что чуть было не оторвало совсем, еле выхватил из-за борта. Сразу присмирел. Шею потом два дня поворачивать не мог.

Лечу и думаю: «Куда же мы летим? Что там за место особенное, в которое мы еще не спускались? Водолазы мы бывалые. Десятки пар брезентовых рукавиц стер я о стальные тросы, ржавое железо и валуны под водой. Не один пуд морских ракушек, креветок и речных улиток раздавил свинцовыми подметками. Двенадцать лет уже работаю водолазом и за эти годы, кажется, немало испытал.

Спускался я в темные отсеки затонувших кораблей, где мог заблудиться, сломать ногу, убиться в провалах угольных бункеров, разрезать и придавить воздушный шланг среди толстого рваного железа.

Корабли эти лежали иногда на предельных морских глубинах, где врачи разрешали оставаться только пятнадцать, двадцать минут и подниматься с грунта два с половиной часа, чтобы от резкой перемены давления не случилась кессонная болезнь.

Спускался, например, в грязь, возле Старого Петергофа, где надо было найти трубу, проложенную еще в прошлом столетии. Лягушек там было — тьма. Жили они, и никто их не тревожил, а я вот залез.

Водолазная помпа подавала мне воздух от подножья мраморной богини — статуи фонтана, а я неподалеку ввинчивался в жидкий грунт этого заросшего озера-болота. Лягушки прыгали и кричали так оглушительно возле шлема, что я сам чуть не заквакал. Влезал в болото — и надо мной смыкалась густая туча тины, грязи до тех пор, пока не нащупал подметкой старый железный трубопровод. Застропил трубу, и меня потянули наверх.

Сам я вылезти уже не мог. Чуть шланг и сигнал не оборвали, пока вытаскивали. Когда подняли, был я похож на огромную лягушку.

Спускался однажды в старый заводский колодец с запутанными узкими ходами, который водолазы называют „кофейником“. Чистил его и чуть в нем не остался.

Но нигде и никогда ни мне. ни товарищам не требовалось столько водолазных рубах для работы, сколько мы везли теперь. Что же это нас ожидало?»

И пока я так размышлял, сидя в кабине, самолет вдруг как ухнет вниз метров на пятьдесят, между каких-то гор. У меня и дух захватило, слова выговорить не мог. Потом выровнялся, опять хорошо стало, я даже запел.

Но вот самолет снова стал падать на крыло, и я увидел верхушку горы, а на ней стоит торчком что-то вроде стрекозиного хвоста. Покатился я на бок. Кажется мне, что падает самолет, уцепиться не за что, за собственную шубу ухватился.

Потом мы сели, и начал самолет подпрыгивать на земле. Наконец остановился.

Расстегнули на мне ремни, и вывалился я из кабины, как куль гвоздей.

Встретили нас рабочие-нефтяники и колхозники, целая делегация, подбежали, подхватили, посадили на легковые машины и сразу повезли.

— Давно ждем вас, товарищи, — говорят.

Вдыхаем мы острый сладковато-душный воздух и видим похожие на темные портовые краны высокие вышки. Стоят они и беспрерывно качают нефть. В этих богатейших промыслах нефти было огромное количество.

А возле вышек темнеют, поблескивая, как гутаперча, озера. Нефть, которую качают вышки, наполняет их до краев. Эти необыкновенные озера называют «амбарами». Миллионы рублей стоят.

Тут же на горах суетились рабочие, сооружая огромный трубопровод, по которому нефть отсюда должна побежать на нефтеперегонные заводы. Нефтепровод еще не достроили, а в одном из «амбаров» случилась авария, образовались трещины.

Это был самый большой амбар.

Нефть пробила в нем стенку и покатилась с гор, угрожая сжечь внизу колхозные поля. Еще издали мы раз глядели там темно-зеленые квадраты риса и светло-зеленые всходы кукурузы Колхозники боролись с нефтью, преграждали ей на склонах путь камнями и глиной, но это мало помогало.

Нам надо было срочно заделать трещины в большом «амбаре». К нашему приезду на его берегу уже построили пристань: забили в грунт жерди и положили на них доски. Мы наскоро сколотили и установили до самого дна амбара деревянные трапы для спусков.

Надевают наши ребята костюмы, несколько человек сразу собираются на дно итти. Принюхиваются к незнакомому запаху, шутят, но виду не подают, что впервые лезут в нефть.

Колхозники не отходят от нас. Тут же стоят начальник промыслов, врач и бригадир центральной вышки, которая идет первой по добыче нефти. Все тревожно смотрят на нас: они знают, что нефть быстро разъедает водолазные костюмы.

Вдруг нефтяной бригадир всмотрелся в лицо нашего дяди Миши и весело сказал:

— Эге, да это никак тезка? Вот так встреча!

Дядя Миша в свою очередь посмотрел на бригадира и узнал в нем своего старого приятеля. Бригадира тоже звали Михаилом Михайловичем. Фамилия его была Дорофеев. Был он так же высок, как дядя Миша, только поуже в плечах.

Радостно пожимая друг другу руки, друзья разговорились. Оказывается, познакомились они еще на Каспии, когда там были найдены подводные месторождения нефти, и закладывали вместе первую нефтяную вышку в открытом море.

О чем дальше беседовали приятели, узнать мне не удалось. Я уже уходил в нефть.

А нефть густая, жирная; чтобы погрузиться, надо расталкивать ее вокруг себя, поворачивать плечами во все стороны. А на дне нефть жидкая, горячая. Немало ее бригадир с центральной вышки сюда накачал!

Дошел я до грунта, потравил золотником воздух, а он не пробивает нефть, поднимает ее, как резиновый потолок, качает. Накапливается воздух вокруг шлема, звенит, тесно ему. Будто камешки белые обступили, бегают, грохочут над головой пузырьки, нет им выхода. А кругом тьма густая, руки не повернешь. Нефть со всех сторон меня заковала, давит на грудь, на спину, обжала ноги. Воздух так надо мной и стоит, а скопится много его, тогда только пробьет он нефть и вылетает наверх. Тесно, жарко, душно мне. Запах нефти даже в костюме слышно. Много мест за свою жизнь перевидал, но такого диковинного — никогда!

Нащупал я во тьме откосную глиняную стенку бассейна и заскользил по ней боком, как по маслу. Ищу пробоину, двигаюсь сравнительно свободно благодаря заботам старшины дяди Миши. Он там наверху мой шланг-сигнал не задерживает и слабины лишней не дает, как раз по ходу травит, облегчает мне поиски.

А где-то в стороне от меня водолаз Никитушкин во тьме ходит, тоже вслепую ищет. Интересно, как его пощипала нефть?

У меня нефть уже съела резиновые прокладки в автоматических клапанах, и они непрерывно травят воздух, даже гудят. На головной золотник теперь не жму, воздух сам собой летит.

Потом слышу — по животу что-то горячее поползло. Это нефть проела где-то рубаху. Шланг тоже повредила, и он травит воздух, будто кто его проклевал.

А трещины в стене еще не нахожу. Пополз скорей, тороплюсь, шарю по стенке, обливаюсь потом. А трещины нет. С чем же выйду? Ведь наверху нефтяники с колхозниками стоят, помощи ждут! Шарю по стенке. Руки дрожат, голова кружится от запаха нефти, перехватило горло. Покатился я по глине, и вдруг схватило мою руку и потянуло ее куда-то. Сразу понял, что это щель.

Сигналю: «Здесь!» Телефона не было, его всё равно бы съело. Сверху ответили на сигнал и спустили по оттяжке парус на железных трубах, иначе бы он не утонул.

Расстелил я его на трещине. Потом мешки мне парусиновые с глиной стали спускать. А я их один возле другого на парусину кладу. Тороплюсь скорей успеть, пока нефть костюм не разъела. А мешки тяжелые, еле ворочаю. Эх, сейчас бы я их мигом на брезент покидал! Но нет у меня лишнего воздуха в костюме.

Помню, при постройке пристани я легко клал под водой в железную корзину такие валуны, что наверху двенадцать сильных мужчин кряхтели, едва выворачивали эту махину из корзины и удивлялись, как я мог один такую тяжесть на дне одолеть.

А я их воздухом поднимал. Обхвачу валун, накоплю побольше воздуха, рубаха раздуется до отказа, гляжу — он и отрывается от грунта.

Тут я его сразу опрокидываю в корзину. Только надо не прозевать, в ту же секунду стравить воздух из рубахи, а не то улетишь вверх ногами и порвешь себе кровеносные сосуды.

Но здесь не река, — воздух изо всех дыр летит. Рубаха прилипла к телу и не то, чтобы мешки воздухом поднимать, для себя его не хватает, сплошным бензином дышу.

Рук и ног не слышал я, когда тридцать мешков на парусину уложил.

И тут дали мне сигнал: «Выходи!» Наверно у других водолазов рубахи съело; они вышли и меня решили поднимать. Дернули за веревку и потянули кверху.

А у меня под ногами еще два мешка остались на парусину не уложены. Нефть бьет под край брезента, снова размоет трещину. Сигналю: «Подождите!» А меня тянут. Уперся я ногами в грунт изо всех сил, чтобы не сдернули с места, упал на мешок с глиной, обхватил его и швырнул на брезент. Хотел тут же за последний мешок ухватиться, но меня так стиснули сигнальной веревкой, что даже рубаха в тело врезалась.

— «Эх, — думаю, — пропадут ведь труды нефтяников и колхозников, да и наша работа пойдет насмарку!»

Выдернул с размаху тугую веревку из рук товарищей — иначе меня перерезало бы пополам сигналом — и так рванулся к мешку, что сразу продвинулся на целый метр вперед. Задыхаясь от нефти, упал я на глиняный десятипудовый мешок и поднял его, как обыкновенный строительный кирпич. Откуда только и силы взялись! Не помню уже, как я его на брезент швырнул. Слышал только, как что-то горячее всё тело облило, будто прямо с огня чугунок крутой каши на меня опрокинули. Не помню также, как меня наверх поднимали. Мне было весело, всё нипочем. Чувствовал только, будто головой тугую резиновую стенку пробиваю.

Подняли меня наверх, а я ничего не вижу, весь нефтью залит. Воздух мне продолжают качать, чтобы я в костюме не задохся. Наконец протерли иллюминатор, и я увидел перед собой гору тряпок. Товарищи разбирают эти тряпки, обтирают меня со всех сторон, мешков пятнадцать, наверное, истратили. Потом сухой глиной стали обкатывать. Водой — бесполезно. А на мне всё разъезжается. Рукав рубахи, чуть дотронулись, он и отвалился. Съела костюм нефть. Шланг съела, — полез как тесто. Проволока стальная спиралями вылезла из него, как пружина из старого дивана. Калоши тоже съела, — остались одни свинцовые подошвы да медные шурупы с деревянными стельками. То же осталось и от костюмов моих товарищей. Пятнадцать рубах мы в этот день погубили и немало колен шланга. Не зря начальство позаботилось о лишнем снаряжении.

Раздели меня, вернее — по кускам костюм отодрали, и слышу — что-то живот жжет. Смотрю, а под костюмом всё шерстяное водолазное белье по грудь в мазуте. В бане потом отмывался. Кожа на животе слезла. У Никитушкина, работавшего возле меня на соседней пробоине, костюм разъело немного. Он раньше меня вышел. А дядя Миша после нас заделал самую большую пробоину, уложил на нее сто двадцать мешков. На полчаса дольше всех пробыл в амбаре. У нас с Никитушкиным кожа слезла только на животе, а он весь до пяток облупился.

Зато аварию в амбаре мы полностью ликвидировали. Правда, после этого нас еще не отпустили с промыслов. Дирекция, опасаясь новой аварии, продержала нас до окончания укладки нефтепровода. Но все опасения оказались напрасными: пробоины мы заделали на совесть.

За хорошую работу, на митинге, устроенном в честь пуска нефтепровода, нас наградили ценными подарками, а вместе с нами и бригаду Дорофеева, первую по добыче нефти.

На митинг пришли колхозники и в знак благодарности за то, что мы спасли их поля от нефти, подарили большую лохматую овцу. Подали ее в руки нашему старшине. А овца билась и кричала в руках дяди Миши, не давая ему произнести ответное слово от имени нашего отряда. Наш старшина и без того был неважный оратор, а когда пытался еще приукрасить речь, то окончательно запутывался, будто в густые высокие водоросли-ламинарии заходил. Овца его совсем доконала. Он пытался еще что-то сказать, потом безнадежно махнул рукой и под шумные аплодисменты собравшихся уступил место на трибуне нефтянику Дорофееву.

В отличие от нашего старшины, бригадир, ни разу не сбившись, произнес целую речь. При каждом энергичном движении новенькая кожаная куртка на Дорофееве поскрипывала, разнося вокруг легкий запах керосина. От имени рабочих поселка он поблагодарил нас за оказанную помощь и рассказал о богатом будущем промыслов.

В конце митинга нам подали пассажирские самолеты. Духовой оркестр заиграл марш, разнося гулкое эхо в горах.

Быстро наступали сумерки. Нас посадили на самолеты, не забыв при этом и овцу, и мы поднялись высоко над поселком.

Далеко под нами проплыл знакомый огонек центральной вышки. Как большие зеленоватые зеркала, поблескивали при отраженном свете ламп тяжелые нефтяные озера.

Мы сделали над ними прощальный круг и полетели к морю.