Подземелья Лубянки

РИХАРД ЗОРГЕ, АГЕНТ ГЕРМАНСКОЙ РАЗВЕДКИ…

В камере всегда царила полутьма. Даже дневные лучи еле-еле пробивались через узкое зарешеченное оконце, словно цеплялись за волю и никак не хотели с ней расставаться.

Под потолком, правда, днем и ночью горела чахлая лампочка, только от ее тоскливого мерцания Катерина чувствовала свою обреченность еще острее…

Жизнь как будто поделилась на две половинки… Яркая, до рези в глазах, белизна чистого, выпавшего снега… Солнечные блики на волнах Средиземного моря… Золоченые окна домов… Все это навсегда осталось в той, прежней жизни.

А в новой… В новой была лишь полутьма и чахлая лампочка под потолком тюремной камеры…

Катерина никогда не любила осень. Много лет подряд, просыпаясь затемно, она понимала, что сегодня вечер наступит еще раньше прежнего, и от этого становилось ей грустно и одиноко. Осенью темнота наваливалась на нее вместе с какой-то тягучей непонятной тоской, душила ее, сжимала тисками…

И забрали ее именно осенью – как будто нарочно. В самом начале сентября, когда неотвратимость темноты чувствуется особенно явно.

Целыми днями Катерина лежала на грубо сколоченной деревянной шконке и вспоминала. Она погружалась в прошлое, словно в теплую эмалированную ванну, и в ее памяти оживали родные лица, голоса, жесты. Прежняя, недоступная теперь жизнь, где нет параши и хриплых голосов надзирателей.

Еще ей снились яркие, цветные сны. Просыпаясь, она как можно дольше не открывала глаз, чтобы сохранить сладостные ощущения от сна. Часто во сне приходил Он.

Букетик сирени… Смешной акцент… Снежинки, сединой покрывавшие его черные волосы…

Слезы сами подкатывали к глазам. Почему-то перед глазами вставала серовская картина «Похищение Европы»: спасенная красавица мчится по морю, верхом на быке. Представлялось: вот сейчас распахнется тяжелая дверь и в темницу войдет Он; подымет ее на руки, увезет далеко-далеко, к самому солнцу… Но нет, чудеса бывают только в сказках…

Может быть, и Он тоже был сказкой, растаявшей, как изморозь на весенних стеклах?… Она не видела мужа уже семь лет. Где он сейчас? В какой стране? Под каким именем?

… Откуда Катерине было знать, что в это время ее муж так же, как и она, смотрит в узкое зарешеченное оконце арестантской камеры. За тысячи километров от Советского Союза. В страшной токийской тюрьме Сугамо.

Этого человека звали Рихард Зорге…

Шифровка из Москвы пришла в Свердловск еще в 41-м. Приказ по наркомату: подвергнуть усиленному наблюдению всех граждан немецкой национальности.

Можно сказать, свердловчане еще легко отделались. В других областях немцев вообще чохом загрузили в эшелоны, отправили в Восточный Казахстан. Все Поволжье почистили, Закавказье, Украину, а вот Урал – не тронули.

Да и кого, с другой стороны, трогать? Немцев в Свердловской области всего-ничего: 1695 человек. Абсолютное большинство живет в деревнях. Какие из них шпионы?

Но недаром сказано: контроль и учет – основы социализма. За неделю переписали всех свердловских немцев, составили списки. Под подозрение попали немногие: по учетам, как антисоветские элементы, проходило только 194 фигуранта. За них и взялись.

Сначала – за мужчин. Потом – за женщин…

– Тэк-с, – начальник следственного отделения Транпортного отдела НКВД лейтенант Кузнецов пододвинул к себе очередную куцую папку. Стопка таких же папок грудой возвышалась на столе.

От беспрерывного чтения глаза у Кузнецова начинали уже слезиться, но выхода не было: на отдел спустили план.

– Гаупт Елена Леонидовна, – вслух прочитал Кузнецов, – 12 года рождения, уроженка Свердловска, беспартийная, немка.

Он помолчал немного, откинулся на спинку тяжелого кресла. Сидящий напротив оперработник предупредительно подался вперед:

– И на кого эта Гаупт шпионила?

– Как на кого? – оперработник даже удивился. – Понятное дело, на немцев.

Кузнецов многозначительно усмехнулся. Вся эта игра порядком забавляла его. Если Бог создал человека по образу своему и подобию, то лейтенант переделывал людей по собственному разумению. Хотелось ему, и человек становился английским шпионом. Хотелось – немецким. Хоть – аравийским.

К большинству своих коллег Кузнецов относился с презрением. Они были всего лишь ремесленниками. Никакой фантазии, выдумки. Бездумный конвейер: арест, приговор, расстрел. А Кузнецов любил работать творчески, масштабно, за что и ценило его руководством.

Уголовные дела были для него не просто делами. Нет, это была палитра, на которой он увлеченно смешивал и разбавлял краски. Гипс, которому предстояло принять форму, придуманную скульптором с чекистскими петлицами…

– На немцев? – переспросил Кузнецов и еще раз усмехнулся: – Ты что же, полагаешь, кроме немцев, у нас нет больше никаких врагов? Выходит, империалистические разведки сидят сложа руки?

Оперработник покраснел, насупился. Робко спросил:

– На англичан?

– А уж это, дорогой товарищ, вам решать, – Кузнецов картинно захлопнул папку. – Санкцию на арест я даю. Покрутите эту Гаупт, посмотрите – авось, сама признается.

И он раскрыл очередное дело очередного потенциального шпиона…

В первых числах мая 1942 года 30-летняя Елена Га – упт, таксировщица финотдела Управления железной дороги имени первого машиниста страны товарища Кагановича, была арестована.

– Не понимаете? – следователь с усмешкой смотрел на Гаупт, – За дурачков нас, извиняюсь, держите? Не выйдет!

С остервенением он вскочил со стула, и Гаупт, от неожиданности, даже вздрогнула. «Вот оно, – пронеслось в голове, – начинается».

За те несколько дней, что Гаупт находилась в свердловской тюрьме НКВД, ее никто еще не бил, но именно это и пугало Елену больше всего. Каждую минуту она ждала, что вот сейчас – именно сейчас – ее примутся пытать. От любого резкого окрика она сжималась, втягивала голову в плечи.

Собственно, сам факт ареста Елену Гаупт не удивлял – она давно этого ждала, еще с осени, когда стали забирать других свердловских немцев. Рубить под корень вражье семя: так объяснили ей соседи по коммуналке.

И хотя Гаупт никогда не ощущала себя немкой – чем она отличается от других? Весь род, до седьмого колена, лежит здесь, в России; по-немецки, кроме «гутен морген» и «ауф фидерзеен», ничего не понимает – германская педантичность давала о себе знать. Идет война. Таков порядок…

… Следователь склонился над ней:

– Так что же? Будете признаваться, или вам помочь?

– В чем? – голос Гаупт предательски дрожал. – Вы скажите… Может, я знаю, но не догадываюсь…

– Знаете. Конечно, знаете… У какой разведки вы состояли на связи? Какую информацию передавали?

– Это ошибка… Недоразумение… – Гаупт сама понимала, насколько неубедительно звучат ее слова.

– Ах так! – на этот раз следователь разозлился, кажется, не на шутку. – Вот вы какая! Ошибка?!

Он перешел на крик:

– Органы! Никогда! Не! Ошибаются! Запомните! Никогда! Не! Ошибаются!

Слова эти отдавались в ее голове ударами молотка, и от каждого нового удара Гаупт становилось все страшнее и страшнее…

– Вот видите, можете, когда захотите, – начальник следственного отделения Кузнецов пребывал в благодушном настроении, – целая линия уже вырисовывается.

Он с удовольствием, словно утреннюю газету, принялся читать протокол допроса Елены Гаупт:

«Моя двоюродная сестра Максимова Екатерина Александровна выезжала за границу в 1926 году вместе со своим первым мужем Юрьиным, который лечился на острове Капри в Италии от туберкулеза, там и умер, а Максимова в 1927 или в начале 1928 года вернулась в СССР и с тех пор проживает в Москве».

Вот он, размах, который так любил Кузнецов. Не какая-то жалкая шпионка-одиночка, а хорошо законспирированная, разветвленная шпионская сеть.

Эту Максимову с туберкулезным мужем, конечно же, завербовали, пока они раскатывали по заграницам. Максимова, в свою очередь, завербовала кузину – Гаупт; та работала на железной дороге, а железные дороги – объекты стратегические.

Так, а кто же будет резидентом? Эх, некстати помер в Италии муж Максимовой…

Кузнецов вновь углубился в протокол. Все тревоги были напрасны. Да, один муж Максимовой умер, зато появился другой. Немец по имени Миша, работник Коминтерна. Со слов Гаупт, живет сейчас за границей.

Кузнецов сладостно потянулся, заранее предвкушая успех. Все, абсолютно все ложилось, как любил выражаться один из его начальников, в «елочку». Немец. Иностранец. Коминтерновец. А что такое Коминтерн? Шпион на шпионе сидит и шпионом погоняет. Скольких почистили уже за эти годы, но, видно, еще не всех…

И ведь под самым носом у москвичей орудовали. А кто разоблачил? Косопузые уральцы. Лично он, лейтенант госбезопасности Кузнецов. Глядишь, дело и до самого наркома дойдет…

Обязательно дойдет! Вот он – шанс отличиться… Не дай Бог его упустить. Жар-птица сама летит в руки…

– Любой ценой, – сказал Кузнецов подчиненному, – слышите: любой ценой необходимо получить от Гаупт показания, что Максимова завербовала ее… Хватит миндальничать!

Катерину Максимову, бригадира номерного завода «Точприбор» взяли поздно вечером, в ее московской квартире. Она уже спала – на работу надо было уходить рано утром.

Спросонья Катерина даже не поняла, что происходит. Очухалась лишь в машине, когда сентябрьской Москвой везли ее в казематы Бутырской тюрьмы.

– За что? – безуспешно добивалась она, но чекисты отвечали стандартно: «Там разберемся».

В постановлении, пришедшем в Москву из Свердловска, говорилось сухо: «Максимову Екатерину Александровну через Бутырскую тюрьму НКВД г. Москвы этапировать в гор. Свердловск, в распоряжение Транспортного отдела НКВД жел. дороги им. Кагановича».

И дальше: «Максимова Е. А., по материалам ТО НКВД дороги им. Кагановича, проходит, как агент одного из иностранного разведывательного органа».

К допросу Максимовой в Свердловске готовились тщательно. К тому моменту, как Катерину привезли на Урал, к делу уже аккуратно были подшиты новые протоколы допросов ее кузины Елены Гаупт. Гаупт «признавалась», что передавала сестре «сведения о перевозке воинских эшелонов, эвакуации промышленных предприятий, поставках на заводы сырья и материалов»…

– Нам все известно, – начальник следственного отделения Кузнецов допрос проводил сам, лаврами делиться не хотел ни с кем. – У вас есть только один выход: добровольно во всем сознаться.

Катерина по-прежнему не понимала, что происходит. В чем ее обвиняют? Чем она провинилась? Но Кузнецов был неумолим:

– А как же немецкий гражданин Фрогт Михаил, он же Зарге Рихарт или как там его еще? Этот типчик давно уже находится под колпаком наших органов, как шпион… Надеюсь, у вас хватит ума не отрицать факт своей интимной и шпионской с ним связи?

Господи! От волнения у Катерины закружилась голова. Рихард! Неужели с ним что-то случилось?! Он – шпион?! Этого не может быть!

Но разве не оказались шпионами его товарищи?! Разве не арестовали его начальника – седовласого крепыша с синими глазами-буравчиками, даром, что орденов была полна грудь. Других…

Так вот почему столько времени о нем не было никаких известий… Шпион!… Неожиданно все поплыло перед глазами. Разом отодвинулся от нее кабинет, лицо следователя…

– Вот чертова баба, – выругался лейтенант Кузнецов и раздраженно нажал на кнопку в столе.

– Отнесите эту блядь в санчасть, – приказал он конвоирам.

А тем временем, пока в Свердловске шли описываемые нами события, на другом конце земного шара, в Японии, осенью 1942 года проходил судебный процесс над группой советских шпионов.

Судья Накасура с интересом разглядывал главного обвиняемого. Высокий, крепко сложенный, с резкими чертами лица – европейцы считают такие лица красивыми. Держится с достоинством.

Голос судьи раздается гулко:

– Признаете себя виновным?

– Нет, ваша честь, не признаю. Я ничем не нарушил интересы Японии и действовал исключительно в рамках закона. Я – не изменник и не шпион, а советский разведчик.

… Если бы еще полтора года назад кто-то сказал немецкому послу в Японии генералу Отту, что его близкий друг германский журналист Рихард Зорге – «красный шпион», он первым бы пустил такому «доброхоту» пулю в лоб.

Рихард! Старый член партии! Человек, вхожий во все кабинеты Токио и едва не ставший руководителем НСДАП в Японии!

Пройдет много лет. О шпионской группе «Рамзая» будет написано множество книг, тонны статей, но даже тогда генерал – уже бывший – Отт так и не сумеет поверить в эту чудовищную правду.

В правду вообще неприятно верить. Каково было, например, узнать премьер-министру Японии принцу Коноэ, что его личный секретарь Ходзуми Одзаки был советским шпионом, входившим в разведсеть Зорге?

Добрых восемь лет эта сеть снабжала Москву самой ценной и секретной информацией. Именно Зорге сообщил точную дату начала войны. Именно Зорге сделал все, чтобы Япония отказалась вступать в войну вместе с немцами. Подготовленный Зорге и Одзаки, секретарем премьер-министра, доклад о состоянии японской промышленности окончательно убедил правительство в том, что войну объявлять не надо. Сухие статистические цифры доклада доказали, что промышленность Японии не выдержит войны…

«Человек, для которого не было тайн» – так называлась одна из сотен книг о Зорге, написанных уже после, в 60-е годы. Для группы Зорге в Японии действительно не было никаких тайн. И в германском посольстве, и в японском МИДе, и в токийском правительстве, и в минобороне разведчики чувствовали себя как дома…

… Когда в октябре 41-го группа Зорге провалилась, японцам показалось, что с них сорвали одежду. Вся страна, все кабинеты власти, чудилось им, наводнены шпионами, ничто не проходит мимо глаз агентов Москвы.

В группе Зорге работало более 35 человек. Среди них были немецкие, австрийские и югославские журналисты, японские чиновники, ученые, художники, врачи – цвет нации…

«Как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Рихартом Зарге?» Лежа на тюремной шконке, она вновь и вновь слышала этот вопрос следователя, и память сама возвращалась в далекий уже 30-й год…

Они встретились случайно у их общего знакомого Вильгельма Шталя. Зорге, как и Шталь – немец.

Красивое, мужественное лицо, лицо человека, немало пережившего. Он много рассказывает о себе: родился в Азербайджане, где на нефтезаводе работал его отец, инженер Адольф Зорге. Вырос в Германии: когда отец накопил небольшое состояние, семья вернулась на родину – Рихарду было тогда три года.

Вскоре отец умер, оставив кучу сирот. Мать – урожденная Кобелева, русская – поднимала их одна.

С началом Первой мировой, не сдав даже выпускных экзаменов в школе, ушел добровольцем на фронт. Был трижды ранен. Демобилизовался, поступил в институт. Увлекся коммунистическими идеями. Стал подпольщиком.

В 1919-м вступил в Компартию Германии. Участвовал в восстании матросов в Киле, в подавлении капповского мятежа, редактировал коммунистическую газету. Был депутатом девятого съезда КПГ.

В 1925-м приехал в Москву. Пошел работать в Институт марксизма-ленинизма…

И Катерине досталось немало. Была артисткой. Первый муж – тоже артист – умер у нее на руках, в Италии. После его смерти навсегда рассталась со сценой. Пошла аппаратчицей на завод.

Может, череда былых страданий и объединяла их? Каждый смотрел на жизнь без иллюзий…

Рихард был старше: ему 35, Катерине – 28. От него исходила какая-то исключительная надежность, мужская основательность – рядом с ним Катя чувствовала себя очень спокойно. Наверное, потому что не знала, какая беспокойная работа у этого человека. О том, что в 26-м году Рихард был завербован на службу в военную разведку Красной Армии, он не говорил ей до поры до времени…

В 30-м Зорге уехал в первую командировку: в Китай. Отправлял его лично комиссар Берзин[138], начальник военной разведки страны.

Берзин придавал этой командировке особое значение. Японский империализм и германский фашизм поднимали головы. Мир постепенно катился к войне.

После провала китайской революции нанкинское правительство разорвало дипотношения с СССР. На КВЖД – китайско-восточной железной дороге – произошло вооруженное столкновение китайских и советских солдат. Японцы ввели в Китай войска. Война с Советским Союзом, писал своему императору генерал Танаки, неизбежна.

И в то же время позиции советской разведки в Китае – ничтожны. Военное командование почти не владеет обстановкой, тычутся, словно слепые кутята. Зорге предстояло выполнить невозможное – создать в этой сопредельной, полудикой стране мощную агентурную сеть…

Когда за Рихардом хлопнула входная дверь, Катя неожиданно остро поняла, что лишилась чего-то очень важного – может быть, самого важного в жизни. Хотелось броситься за ним, кинуться на шею, по-бабьи зарыдать. С каждым днем она все сильнее ощущала, как не хватает ей Рихарда; его голоса, его сильных, ухоженных рук, морщин.

Письма, которые приходили от него, она заучивала наизусть. Перечитывала по вечерам и корила себя, ругала последними бранными словами: нет, не достойна она любви этого человека…

Он появился неожиданно – в 1933-м. Загорелый, в иностранного покроя одежде. На лице – новые морщины.

На другой же день они поженились. А вскоре Рихард уехал в Японию. Им суждено было встретиться еще только раз, в 1935-м, когда на целый месяц он прибыл в Москву для инструктажа.

Всего месяц – много это или мало? Катерине казалось, что много. Она с самого начала знала, что скоро им предстоит расстаться, а потому смаковала этот месяц: наслаждалась каждым его мгновением.

Она спешила запомнить Рихарда – Ику. Каждый жест, каждую черточку лица, чтобы потом, оставшись одной, можно было возвращаться в воспоминания. В мгновения, ради которых и стоит, наверное, жить…

… Иногда Катерине начинало казаться, что Ики и вовсе не было. Что это был лишь придуманный ею образ, несбыточная мечта, фантазии бывшей актрисы. И только письма, которые изредка приносили ей молчаливые люди в военной форме, убеждали в обратном.

А потом, в 38-м, прекратились и письма…

Катерина держалась недолго. Уже через месяц после ареста, в октябре 42-го, к радости свердловских чекистов она наконец «призналась»:

«Да, с 1933 года я была агентом немецкой разведки. Была завербована на эту работу Шталем».

В НКВД – безотходный метод производства; здесь ничего не пропадает зря. Вот и Вильгельму Шталю, человеку, познакомившему Максимову с Зорге, нашлось свое место в сценарии, благо еще в 37-м он был арестован как шпион и умер в тюрьме.

Но что НКВДшникам мертвый Шталь? Во главе шпионского заговора должен стоять не мертвый, а живой. И такой человек есть – Рихард Зорге.

Подобный абсурд не привидится и в страшном сне: работающего за рубежом разведчика объявляют шпионом только потому, что он… работает за рубежом.

– Вам известны цели поездок Зорге за границу? – допытываются у Максимовой.

Катерина обреченно мотает головой: «Нет»…

Ей действительно не известно, чем занимается за кордоном муж. Она знает только, что Рихард – сотрудник военной разведки РККА, потому и квартира в Москве записана на подставное имя.

А знают ли это свердловские чекисты? Знают ли, что объявляют шпионом своего коллегу?

Максимова говорила об этом на допросах много раз. Не проверить ее слова НКВДшники просто не могли.

Тогда в чем же дело? Почему военная разведка предала своего агента? Не хотели связываться с Лубянкой?

Или, может, потому, что Центр знал уже о провале Зорге и он не имел больше никакой ценности? Был отработанным материалом?

Или потому, что Зорге многократно предупреждал Центр о подготовке немцев к войне и это приводило Сталина в бешенство?

А может, потому, что отправляли его в Японию руководители Разведупра Берзин и Урицкий[139], арестованные в 1937-м как враги народа?

Гадать можно долго. Неоспоримо одно: в ноябре 42-го лейтенант госбезопасности Кузнецов в одном из следственных документов написал, точно вынес уже приговор:

«Установлено, что в 1934 году Максимова связалась по поручению агента германской разведки (выделено нами. – Примеч. авт.), прибывшего из-за границы, со Шталем и собирала материалы о полит. настроениях трудящихся СССР провокационного характера».

И никому не было дела, что в это самое время «агент германской разведки» Рихард Зорге давал показания японскому суду…

… Ее тело еще не успело остыть. Тюремный врач поднялся с колен, брезгливо вытер руки о халат:

– Готова.

Надзиратель Зубков – тщедушный мужичишка с неправдоподобно красным лицом засуетился:

– Дак… Товарищ начальник, не виноват я… Начальник следотделения Кузнецов презрительно посмотрел на него:

– Достукался?!

Надзиратель покраснел еще сильнее:

– Товарищ начальник, чес-слово… Ни при чем я… Как положено, раздал обед, а потом кормушку-то открыл, а она уже неживая лежит… И получаса не прошло.

– Она раньше не пыталась покончить с собой?

– Как же, – оживился надзиратель. – Третьего дня перед подъемом услышал я в камере у нее шорох… Дверь открыл, гляжу – она под топчаном лежит, в руках косыночка. Я ее вытащил, говорю: «Опять хотите давиться?» А она: «Все равно удавлюсь…».

Зубков говорил еще что-то, вспоминал какие-то ненужные подробности, детали, но начальник следотделения уже не слушал. Мысли его работали совсем в другом направлении. Он лихорадочно соображал: как обойтись теперь без покойницы, чтобы не развалить дело… Впрочем, ничего страшного, кажется, не произошло. Свою миссию самоубийца все равно уже выполнила…

Елена Гаупт не выдержала тюремного конвейера точно так же, как до этого не выдержала пыток.

Наверное, ей показалось, что смерть – это единственный выход из западни, куда она угодила; тот самый «пятый угол».

Наивные НКВДшники думали, что найти «пятый угол» невозможно: эта была одна из любимейших их пыток – четверо мордоворотов становилось по углам и ударами кованых сапог гоняли человека, как футбольный мячик – искать пятый угол.

Но Гаупт этот проклятый «пятый угол» все-таки нашла…

За месяц до смерти между ней и Максимовой провели очную ставку. Это были, пожалуй, самые тяжелые минуты в ее недолгой жизни…

– Арестованная Гаупт, вы признаете, что были завербованы гражданкой Максимовой для выполнения шпионской работы?

Гаупт низко-низко опускает глаза. Еле слышно произносит:

– Признаю.

– Арестованая Максимова, вы подтверждаете показания гражданки Гаупт?

На лице Катерины – ужас, смятение. Она не понимает, что происходит. Что за бред несет Лена?! Какая шпионская работа, какая вербовка?! Она смотрит на сестру, она хочет увидеть ее глаза, но Гаупт не отрывает их от пола…

– Ленка, Леночка, ты что?!!

Этот Катин крик будет чудиться ей потом постоянно: и ночью, и днем. Через месяц Гаупт поняла: избавиться от этого кошмара можно одним только способом…

Из окна камеры видна только глухая стена. Лубянская тюрьма – огромный каменный мешок. Со всех сторон окружает ее страшное здание, известное каждому москвичу: Наркомат внутренних дел. Лубянка…

Порой Катерине кажется, что о ней попросту забыли. Почти не вызывают на допросы. Вызывая, просят лишь подтвердить данные раньше показания. Не к добру это…

Всю дорогу от Свердловска до Москвы Катерина провела у окна. Она всматривалась в пролетающие мимо дома, полустанки. В этих домах, представляла она, обычной жизнью живут обычные люди: ссорятся, мирятся, клеят обои, проверяют дневники у детей. И совершенно их не волнует, что сейчас, в эти самые минуты, мимо их окон несется по рельсам поезд, везет в Москву следственно-арестованную Максимову, и от осознания этого Катерина вконец чувствовала себя одинокой, никому не нужной…

Если бы Гаупт не покончила с собой, возможно, Катерина так и осталась бы в Свердловске. Впрочем, сказались, может, и иные обстоятельства – в Москве, например, посчитали, что негоже столь серьезное дело доверять провинциалам. А может, виной всему была фигура главного заговорщика – «немецкого агента» Зорге.

Так всегда и бывает: возделывают деревья одни, а плоды пожинают другие.

Когда Максимову увезли в Москву, лейтенант Кузнецов, начальник следотделения ТО НКВД желдороги им. Кагановича, впервые за долгое время напился. Он пил от горя, от обиды: вместе с Максимовой в Москву уезжала и птица удачи, которую Кузнецов успел уже ухватить за хвост, но так и не поймал. И теперь уже вряд ли поймает.

А через десять дней после того, как Катерину доставили в Москву, пятого декабря, судья Накасура объявил следствие по делу Рихарда Зорге законченным…

Последний раз на Лубянке ее допрашивали в феврале 43-го. Усталый следователь даже не отрывает глаз от протокола. Ответы ему известны заранее.

Но что такое? Следователь не верит своим ушам:

– Я отказываюсь от показаний!

В голосе Катерины звучит неожиданный металл. Она как будто снова вышла на сцену.

Куда исчезло сломленное, жалкое существо? Теперь перед следователем сидит красивая, неприступная дама с высоко поднятой головой.

– Да, – повторяет она, – Все это время я давала ложные показания. Никакой шпионской работы я не выполняла.

Следователь растерян. Ему не раз приходилось слышать, как люди отказываются от своих слов, но только всегда это действие происходило в одном направлении. Сначала люди твердили о том, что невиновны. Потом – признавались. Здесь же – все было наоборот; словно часовые стрелки побежали в обратном направлении, справа налево.

– У меня не было другого выхода, – Катерина продолжает монолог, – показания против Гаупт я дала только тогда, когда мне предъявили протоколы ее допросов, где она ссылается на меня, как на вербовщицу… Про Шталя мне сказали, что он арестован за шпионаж, и мой муж также известен органам НКВД как шпион… Меня вынудили показать, что Шталь рассказал мне про мужа, будто Рихард вел шпионскую работу против СССР… Но мне об этом ничего не известно…

Следователь сосредоточенно записывает ее показания. На всякий случай – хуже не будет. В конце концов, думает он, если что не так, он не будет подшивать протокол к делу. Пусть решает начальство…

В ту ночь Катерина долго не могла заснуть. Она в который по счету раз проигрывала эту сцену вновь и вновь, как учили ее в Ленинградском институте сценического искусства, и понимала, что обратного пути больше нет…

… Через месяц, 13 марта, Особым совещанием при наркоме Максимова Екатерина Александровна за связи, подозрительные по шпионажу, была приговорена к пятилетней ссылке в Красноярский край. Не позднее 20 мая ей надлежало прибыть в Больше-Муртинское районное отделение НКВД. Она приехала к месту ссылки чуть раньше – 15 мая.

Жить ей оставалось всего полтора месяца… 3 июля она умерла в районной больнице от кровоизлияния в мозг с последующим параличом дыхания…

Рихард Зорге пережил свою жену ненамного. Его повесили 7 ноября 1944 года – в день, который Зорге почитал за самый величайший праздник на свете. «Да здравствует Красная Армия, – крикнул он перед смертью. – Да здравствует Советский Союз!»

Он уходил из жизни, свято веря в правоту своего дела…

«Только через двадцать лет сложились условия, позволяющие рассказать правду о Зорге». Так писала 6 ноября 1964 года газета «Правда». Статья вышла на другой день после того, как Зорге посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Что же это за «условия»?

Слава Зорге пришла в Союз из-за рубежа. Так бывает у нас часто: в своем отечестве пророков нет.

После победы над Японией, материалы императорской контрразведки попали к американцам, а оттуда на Запад.

О судьбе Зорге заговорил весь мир. Тысячи книг, брошюр, статей поведали об уникальной шпионской операции. О том, как советский разведчик, герой и красавец, проник в самые сокровенные тайны Германии и Японии.

Были сняты и документальные фильмы. Один из них, чудесным путем, показали тогдашнему вождю Никите Хрущеву.

Никита Сергеевич растрогался:

– А он хоть Герой? Помощники развели руками.

– Безобразие, – вспылил Первый секретарь, – немедленно исправить эту оплошность.

И понеслось. В рекордно короткие сроки имя Зорге стало известно всей стране. О нем писали песни, ему ставили памятники, его именем называли улицы. Зорге стал первым советским разведчиком, вознесенным на пьедестал.

Не обошли вниманием и Катерину Максимову.

Практически во всех книжках о Зорге подробно описывалась история их романтической любви. Разумеется, о финале этой истории скромно умалчивали, прикрываясь стыдливым упоминанием, что Максимова умерла в эвакуации (!), в Красноярске, в результате несчастного случая.

Да, слава пришла к Зорге совершенно заслуженно. Даже с высоты сегодняшнего дня трудно недооценить этого уникального разведчика-агентуриста, сумевшего осесть в неприступной для шпионажа Японии, долгих восемь лет проработавшего под носом у гестапо и императорской контрразведки, создавшего мощную разведывательную сеть. Такое под силу лишь киногерою, Штирлицу, но никак не живому человеку. Впрочем, в образе Штирлица есть что-то и от Зорге…

Не знаем, правда это или байка, но рассказывают, что когда Брежнев посмотрел «Семнадцать мгновений весны» он, как и Хрущев в свое время, искренне растрогался:

– Надо дать Штирлицу Героя!

– Леонид Ильич, – засуетились помощники, – это ведь выдуманный персонаж, не было такого Штирлица в природе.

– Да? – удивленно прошамкал генсек. – Тогда дайте Героя этому красивому артисту.

Вскоре Вячеслав Тихонов стал Героем Социалистического Труда…

Это произошло через 20 лет после того, как с Екатерины Максимовой были сняты все обвинения. Посмертно…