Поэма про Ива Монтана

………….

Мы чтим Марию Казарес,

Но сердцем же талант французский

Не забывая ни на час,

Мы помним все, что Пушкин — русский,

Что Гоголь тоже жил у нас,

Что и Тургенев, и Толстой

В России жили и творили,

И по-французски говорили.

Читатель, это не забудь.

Начну поэму. В добрый путь.

Несет нам радио известье

Что не во сне, а наяву

Сам Ив Монтан с супругой вместе

Летит в Советскую Москву.

Сам Ив Монтан! Певец Парижа!

Дитя французских молодцов!

«Ведь он Шаляпина не ниже»,

Как объяснил нам Образцов.

Танцор, который дивно скачет,

Движеньями пленяя зал,

«Французский дьявол, коий плачет»,

Как С. Юткевич написал.

Летит он, им полны газеты,

На нем эстрада строит план,

Нам улыбается с портрета

Француз-красавец Ив Монтан.

Бросает психов снова в жар,

Отпрянул зритель от экранов,

Давно забыт Филипп Жерар,

Не существует Глеб Романов,

Звучат сегодня как старье

Джиротти, Даниэль Дарье,

Оплеван Роберт Тэйлор свински,

Монтан затмил собою свет,

Как будто и не пел Вертинский,

Сильваны Помпанини нет.

Девицы бесятся у касс,

Ночами в очереди млея,

И нервность, и волненье масс

Достигли вскоре апогея.

«Приедет» — шепчутся старухи,

Не в силах страсти превозмочь,

И у гостиницы «Советской»

Стоят на страже день и ночь

И на квартире Образцова,

Как не бывало уж сто лет,

Белье стирают образцово,

Меняют скатерть на столе,

Гардину весят на окошко,

В сортир проводят синий свет,

И домработница на кошку

Кричит «Не писай на паркет»,

И покупают хризантемы,

И открывают чемодан,

И нет другой в квартире темы —

Монтан, Монтан, Монтан, Монтан.

Утесов мрачно хмурит брови,

А Райкин думает: «авось…»

Монтан! Как много в этом слове

Для сердца русского слилось!

На Внуковском аэродроме

Все собрались сегодня, кроме

Тех, кто не мог сюда прийти.

К Монтану все ведут пути.

Кругом цветы, кругом букеты,

Пальто, и шубы, и жакеты,

Все шепчет «Господи еси,

Монтан, бонжур, пардон, мерси»

Все ждут поющего кумира

Того, совсем иного мира,

Поскольку слушали, как он

Пел по-французски «Се си бон».

Все нет его, а уж пора.

Все ждут его еще с утра,

Никто не спал, и все уже

Давно хотели бы манже.

«Манже» по-русски значит «кушать»

Я б это не переводил,

Но тем, кто рад Монтана слушать,

Язык весьма необходим.

Нет самолета, а пора,

Давно пора бы прибыть вроде…

И вдруг все грянули «Ура!»,

Увидев точку в небосводе.

«Ура!» и вновь опять «Ура!»

Над полем раскатилось громом,

Свои лучи прожектора

Скрестили над аэродромом.

Летит, снижаясь, самолет,

Звенит пропеллер, как гитара.

Всем показалось — он поет

Про те, парижские бульвары.

А самолет все ниже, ниже,

Вот вздрогнул он, и вот он стал.

«Ромуля, я уже в Париже»

Аркадий Райкин прошептал.

«Аркаша, милый, что с тобою,

Спокойней, не было б вреда…»

Но скрылся Райкин, смят толпою.

Все устремилися туда.

Бегут, друг друга теребя,

Схватили полных дам за груди,

Худых подмяли под себя.

Лягают, топчут, рвут карманы,

Смели милиции каре.

Выходят — вот они, Монтаны,

Вот Ив, а рядом — Синьоре.

Бегут какие-то актеры,

За ними фоторепортеры,

И кажется, со всех концов

Бежит к Монтану Образцов.

Вот слева он, а вот он справа,

А вот он в центре меж людьми.

«Пустите, я имею право,

Я друг его, я — шер ами!»

Пробился, сделал два поклона,

«Месье Монтан, вам ничего?»

И он, как орден Легиона,

Повис на шее у него.

Монтан хотел задать вопрос

Про поведенье Образцова,

Но, зацелованный взасос,

Певец не мог сказать ни слова.

Его известная жена

Была весьма поражена,

Увидев Образцова ближе,

Чем приходилось ей в Париже.

И стало много легче им,

Когда супруги сели в «ЗИМ»,

Поскольку встретившие дяди

В своих машинах перли сзади

И дали им передохнуть,

На пять минут, хоть как-нибудь

Машина мчится по шоссе,

Вокруг Москвы летим в ажур,

Как говорят, «пардон, бонжур»

Театр уж полон, ложи блещут.

На сердце — долгожданный Ив.

Мужья и жены рукоплещут:

«Как он поет. Как он красив.

Как он стоит, как он шагает,

Как он моргнул, как он вздыхает,

Какой прононс, какое „Р“,

Какой фурор в СССР!»

— А я сдержалась еле-еле

Когда он пел свои «Качели»,

Хотела громко крикнуть «Бис!»

Чуть было не упала вниз.

А как он выдал про стилягу!

Вот подойду к нему, и лягу.

Бери меня, срывай нейлон!

Бушует чувств во мне мильен!

А он стоит, расставив ноги,

Улыбки расточает он,

И про оливы на дороге

Поет, держась за микрофон.

Какой певец! Мужчина! Боже!

Какой артист, ах — ну и ну!

И Образцов, усевшись в ложе,

Пускает на пиджак слюну.

Его супруга, севши рядом,

Глядит на всех безумным взглядом

И шепчет: «Это наш Монтан».

А рядом у ее подруги

Чулок порвался от натуги,

Трещит бюстгальтер, но она

Сегодня радостью полна,

И не дыша, следит за тем,

Как он поет «Жэтэм, жэтэм»

Звучит мелодия Косма,

Сентиментальная коллизья,

И в зале все сошли с ума,

И сами падают, как листья.

И вот — конец, в конце концов.

Нет, не конец, скрывать не стану:

На сцену вышел Образцов

И скромно подошел к Монтану.

Он шел, чтоб видели, как скромен,

Хотя талант его огромен,

Чтоб все видали, как он прост,

Сутулясь шел, не в полный рост

И он стоял в оцепененье,

Чтоб видели его волненье,

И робким шепотом сказал

(Но так, чтоб это слышал зал):

«Месье Монтан, — произношенье

У многих вызвало сомненье,

Но тем не менье, произнес

Он это по-французски, в нос,

Месье Монтан, такого рода

Вам поздравление принес:

От имени всего народа

Сейчас приветствую я Вас.»

Был спич, им сказанный, таков

(Кто слышал, правильно оценит),

Как будто здесь не Образцов,

А все правительство на сцене.

«Вы гений, Вы, месье, кумир.

Вы самый чудный, благородный.

Вы… вы борец за мир,

Великий деятель народный.

Да-да, Вы, что ни говори,

За мир боролись неустанно».

Казалось, Жолио-Кюри

Сменил на сцене Ив Монтана.

«Вы гений, Вы любимец масс,

Вы выше всех здесь, в зале данном».

Казалось, что ожил Карл Маркс,

Переодевшийся Монтаном.

«Я поцелую Вас, мон шер,

От всех, кто есть в СССР».

И губы вытянув, к Монтану

Идет с улыбкой, как холуй.

Нет, я описывать не стану

В поэме этот поцелуй.

Не потому что против ласок

Я сам имею в этом стаж,

Мне просто не хватает красок

Чтоб описать подхалимаж.

Когда раздался этот чмок,

Все закричали в исступленьи.

Я это выдержать не мог,

Я был, признаться, в изумленьи.

Как будто рухнула гора,

Шумя и низвергаясь в дали.

Кричали женщины «Ура!»

И в воздух чепчики бросали.

Ревел, стонал и хлопал зал,

И двести люстр, звеня, дрожали.

Я сотой доли не сказал,

Всего, что было в этом зале.

Но, хоть сей факт и не проверен,

И хоть молчит о нем печать,

Я стопроцентно в нем уверен,

И не могу о нем молчать.

Увидев поцелуй таковский

И образцовскую губу,

Наверно, Петр Ильич Чайковский

Вертелся флюгером в гробу.

В доме Литераторов страшное волненье

Сам Сурков явился в Дом в пальто реглан.

В Доме Литераторов шум, столпотворенье

Вечером приедет в гости к нам Монтан.

В кухне литераторов жарятся бифштексы,

В печке литераторов — жаркие дрова,

Пишут литераторы приветственные тексты,

Учат литераторы французские слова.

В кассе литераторов хвост стоит длиннющий,

Еле управляется билеты выдающий.

Кому не выдавать их, кому их выдавать.

Два дадим Ошанину, пусть идет с женой.

Два, конечно, Федину — уж само собой.

Михалкову парочку, жена его поэт.

Дать один Кирсанову, а Бахнову — нет.

Шепчутся, советуются, составляют списки,

А составив списки, подвергают чистке,

А подвергнув чистке, ставят птички в списке.

Писатель Кукухин пришел еще утром,

Причесан, помытый, обсыпанный пудрой,

Пришел он так рано, не трудно понять,

Чтоб лучшее место на вечер занять.

Сидеть ему, бедному, десять часов,

Но он для Монтана на это готов.

С Луи Арагоном он здесь не встречался,

На встречу с Линдсеем сюда он не рвался,

Ни с Анною Зегерс, ни с Джанни Родари.

Он хочет послушать шансон на гитаре,

Он хочет увидеть Монтана вблизи,

И, кажется, дело уже на мази.

И вот он в пустом литераторском зале.

Но самого главного мы не сказали.

Темнеет. Где-то солнце рдеет,

Садясь под вечер за углом.

Писатель Прут легко владеет

Французским с детства языком.

Он полон сил, вполне здоров он

И не лишен приятных черт,

И потому командирован

За Ив Монтаном на концерт.

Монтан устал. Монтан без сил.

Концерты, песни, речи, встречи.

Он говорит: «Я всех просил

Меня не трогать в этот вечер».

Стоит пред ним Иосиф Прут.

«Мон шер Монтан, же ву вам при,

У нас у всех сердца внутри,

Мы понимаем, ну компран,

Ну силь ву пле, месье Монтан.

Придете только, и уйдете.

Вы их увидите, поймете,

Какие люди там вас ждут»

Так говорит Иосиф Прут.

«Мы Вас просить там петь не будем,

О том, что Вы артист, забудем,

Вы только гость, ле визитор».

«Ле визитор — ну что ж, шарман»

Сказал наивный Ив Монтан

И, посмотревши сверху вниз,

Он сел с мадам Симоной в «ЗИС».

Пока с Симоной едет он,

Вернемся в дом, а-ля мезон.

На улице толпа людей.

Скандал и давка у дверей

Стоит милиции каре,

Один с наганом во дворе.

Куплетист Владимир Масс

Пришел с женой в недобрый час.

«С женой не пустим вас, для жен

Вход нынче строго воспрещен.

Освободите вход, а ну!»

И контролер толкнул жену.

Жена ответить не успела,

На лед жена, споткнувшись, села,

И закричав «О боже мой!»,

Пошла, расстроившись, домой.

Толкучка, рев, зубовный скрежет,

Контроль всех рубит, колет, режет,

Всем вход на вечер запретив,

Впуская творческий актив.

Сияет зал, в огнях сверкая.

Блестят натертые полы.

За дверью, гостя ожидая,

Стоят накрытые столы.

Там лососина и белуга,

Там килограммы холодца

Для приезжающего друга,

Для популярного певца.

Салатов уйма, винегретов

Ведь из Парижа, как-никак.

К приему зал готов давно,

В партере — инженеры слова.

Сурков, Ошанин, Михалков,

Вдова покойного Тренева.

Стоит в проходах молодежь,

Сидят на стульчиках титаны,

Так тесно в зале — не пройдешь.

И вот являются Монтаны.

Очередной поток истерик.

Певец сказал «Спасибо вас»

И сел с женой своей в партере.

Тут встал писатель Лев Кассиль.

Он, поклонившись, и неловко,

Но соблюдя французский стиль,

Сказал «Бонжур» довольно робко.

«Мы все писатели здесь в зале,

Мы очень много написали

Поэм, стихов, романов, пьес,

Вам слушать их неинтересно

…

Чтоб Вас они повеселили,

Они и выступят сейчас.»

Сыграл на скрипке Ойстрах Игорь.

Не то це-дур, не то це-моль.

Смычок по струнам ловко прыгал.

Потом Петров исполнил роль.

Спел пару строк из «Годунова».

Прилично, хоть не очень ново,

Дал петуха слегка в конце.

На том и кончился концерт.

Что делать дальше? Как продлить

Начавшийся так мило вечер?

О чем с Монтаном говорить,

Чтоб не ронять серьезность встречи?

Тут встал Кассиль, развел руками,

Сказал: «Вы здесь, Монтан, вы с нами,

Мы тут, а вы сидите там,

Мы ждем, что вы споете нам».

Симона встала, и с улыбкой

Немного деланной и хлипкой

Сказала: «Мсье Монтан устал,

Он петь сюда не приезжал,

Для нас достаточная честь,

Что с вами мы сегодня здесь.

Спасибо всем вам, гран мерси,

Но петь Монтана не проси!»

Все закричали, как умели.

«Пусть он споет! Даешь „Качели“!»

И завопил один поэт:

«Про „на рассвете“! про жилет!

„Бульвары“ пусть исполнит он!

„Шофера!“ „Джонни“! „Се си бон“!»

В дверях народ, нет отступленья.

Монтан пошел на выступленье,

Он встал, пробрался он к эстраде,

Рукою он пробор пригладил,

И за концерт он им в обмен

Исполнил песенку «Гамен».

Не стал аплодисментов ждать,

И сразу бросился бежать.

Все смотрят вслед ему. Как странно:

Нырнул он в дверь, и нет Монтана.

Раздался крик, подобье стона:

«Где мон мари?» — кричит Симона.

«Найдется ваш мари, он тут»

Ей отвечает бодро Прут.

Но возбужденная актриса,

Как угол режет биссектриса,

Рванула с силой в гардероб.

«Смотри не убежали чтоб!»

Воскликнул секретарь Союза.

«Лови, чтоб не было конфуза!

Хватай ее, вручай подарки

Мы не уроним нашей марки!»

Один писатель с бородой

Симону ухватил рукой.

За платье дернул. Платье рвется,

Симона в ужасе трясется.

Другой стащил с нее туфлю

И восклицает: «Я люблю

Париж, Монмартр, Булонский лес»

А третий в губы к ней полез.

Один известный автор прозы

Платком небрежно вытер слезы,

А двое критиков вздохнули

И ей подарки протянули

Шкатулок палехских штук пять.

На что они, куда их брать?

Таких шкатулок в их отеле

Скопилась сотня за неделю.

Какую пользу с них извлечь?

Топить в Париже ими печь?

«Мерси!» — кричит Симона дико,

Глазами острыми, как пика,

Ища Монтана. «Где мой муж?

Ну отчего ж, ну почему ж?»

«Куда идете, подождите,

Ведь запланирован банкет!»

«Нон, — говорит Симона, — Нет!»

И выбегает в ночь и стужу

К ее мари — по-русски мужу.

Я сей рассказ не затяну.

В машине ждет Монтан жену.

Симона села в «ЗИС», шофер

Немедленно включил мотор,

Сверкнули ярко фар огни,

И вот уехали они.

Дом опустел. Монтана нет.

Но в комнатах накрыт банкет.

Не пропадать же зря продуктам

Есть много ртов и много рук там.

Шум, говор, крики, смех, бедлам

Бегут писатели к столам.

Вот, бойко шевеля ушами,

Ест бутерброд с икрой Ошанин.

Никулин ложкою залез

В небезызвестный майонез.

Кассиль уже готовит рот

К приему крабов, килек, шпрот,

А романист товарищ Бек

На поросенка взял разбег.

Усевшись лихо на диване,

Пьет кахетинское Мдивани,

А драматурги братья Тур

В углу разделывают кур.

Оставим их, пускай пируют,

Пусть все едят, пусть водку пьют,

Оставим их, пусть вина льются,

Пусть, ежели хотят, напьются,

Как говорит Симонин муж

Апре муа — ну хоть делюж.

Правленье Домика Искусств

Не лишено сердечный чувств.

Директор дома не бездельник,

Он знал, что близится сочельник,

И для приехавших гостей

Немало выдумал затей.

У нас в Серебряном бору,

Когда подняться на гору,

Есть дом известного театра.

Так в этом доме будет завтра

Прием Монтана, Синьоре.

Всех выселяют на заре:

Мол, отдыхать давайте бросьте,

Высокие приедут гости,

Здесь будет елочка, диванчик,

Чтоб полежал на нем Монтанчик,

Здесь будет ужин и обед,

Здесь будет весь актерский цвет.

Сверкает елка (общий фонд),

И собирается бомонд.

Жар горенью не вредит

Идет Утесова Эдит.

За ней, за этой милой пышкой

Идет ее отец с одышкой

И с болью ноющей в боку,

Твердя под нос «Мерси Баку».

Он выучил всю эту фразу,

Чтобы сказать Монтану сразу,

И, чтоб сразить его совсем,

Ему он скажет «Же ву зем».

За ним идет Аркадий Райкин.

Сюда явился он для спайки,

Считая, что Симона с Ромой

Должна быть лучшею знакомой,

А он Монтану друг и брат,

И с ним поедет в Ленинград.

Хоть говорит он лишь по-русски,

Но при беседе по-французски

Он знает, им ответить как:

«Мерси, пардон, Бальзак, рюкзак».

Итак, идет Аркадий Райкин,

С седою прядью, как всегда.

За ним, звеня как таратайка,

Шагает Рома. Никогда

Никто еще на белом свете

Не видел туалеты эти.

Она пришла, совсем как те

В Париже ходят в декольте,

Тряся своими телесами.

Вы можете представить сами

Картину эту без труда.

Бывает в жизни иногда.

Идет супруга Образцова

В серьгах сияющих до плеч.

Ну и надела, что ж такого,

Чего их дома зря беречь,

Такие носит весь Шанхай,

И я надену их, нехай.

Сергей Вадимыч бледно-розов,

Возможно, это от мороза.

Он как Снегурочка в ночи,

Но с недержанием речи.

Артистка Барсова, как фея,

В шикарном платье (бумазея),

С огромной розой на корсаже,

Как натюрморт на вернисаже,

Проходит, юбками шурша,

Походкой легкой па-де-ша.

И, словно сам денщик Шельменко

Надел графини туалет,

Заходит Клавдия Шульженко

В французском платье креп-жоржет.

Мужчины в черном, элегантны,

На женщинах — цветы и банты,

Во всем изысканнейший вкус,

Пари, мари, де Франс, ля Рюсс.

Но что такое, это странно:

Все видят в свитере Монтана,

И в сером, теплом, однотонном

Пришла Симона в платье скромном.

Все от смущенья очи в пол.

Толкучка сразу за диваном:

Все рядом сесть хотят с Монтаном.

Сказал Аркадий: «Сяду я».

А Образцов ему: «Свинья!»

Утесов крикнул: «Я вас старше!»

Но Рома развернулась в марше,

И бряц за стол. Не тут-то было,

Шульженко ей: эй ты, кобыла,

Посторонись, дай место мне.

Хотела сесть, да только нет:

Тут переводчица Наташа

Сказала: это место наше,

И села быстро рядом с Ивом.

Был все же Образцов счастливым,

Присел с другой он стороны,

Чуть не порвав себе штаны.

Уселись. Сразу, без вопросов,

Тост поднимает Л.Утесов.

И привскочил, и на скаку

Когда глаза в него впилися,

И вместо слов «Мерси Баку»

Вдруг произнес «Мерси Тбилиси».

И побледнел тотчас как мел.

Ошибка эта — в сердце рана.

Аркадий ртом совсем не ел,

Съедал глазами он Монтана.

Спросила Рома через час:

«Симона, Вас волнуют дети?

Вы не читали мой рассказ

Недавно в „Пионергазете“?»

Ответила Симона: «Нон».

«Мерси» — сказала Рома в тон.

Тут Ив Монтан сказал «адье»,

И, взявши за руку Симону,

Ушел к себе в жилье свое,

Не отдав даже дань бонтону.

И каждый бросился в кровать,

И все решили — надо спать.

Спит Райкин. Видит чудный сон.

Уже живет в Париже он.

И вместе с ним — его семья.

Их пригласил Жорж Сория.

Вот Райкин крутится в толпе

На Рю известной Де Ля Пе.

Вот он идет по Пляс Пигаль,

И для него цветет миндаль.

Пардон, миндаль он видел в Сочи,

А здесь каштан цветет средь ночи.

Вот ходит, славен он и горд,

По той же Пляс де ля Конкорд.

Вот ловит он улыбки дам

У вестибюля Нотр-Дам.

Смущаясь очень, Жан-Поль Сартр

Зовет с собой его в театр.

За ним заедут Триоле,

Ги Мопассан и Ги Молле.

Вот смотрит он спектакль даром

С Луи Бежаром и Виларом,

А вот играет он восерс

С Марселем, как его, Моэрс.

О боже, сон то или нет,

Проснулся и зажег он свет.

Вертится Образцов в кровати

Под одеялами на вате.

Ему приснилось, что Монтан

Ему уже навек отдан

И выражает свое мненье

Про кукольное представленье

На студии Де Ля Рижан.

Он говорит немного слов

Про дорогого Образцова.

Мол, видел явственно в Москве

У Сержа солнце в голове

А у жены его — луну.

Толкает Образцов жену.

«Олюша, утро, надо встать,

Монтан не может долго ждать».

На завтрак все сошлися в восемь.

Монтанов нет — ну что ж, попросим?

«Нет, — переводчик говорит,

Монтан с женой один сидит,

Они не будут больше с вами,

Они хотят покушать сами».

С трудом переживя конфуз,

Который учинил француз,

Все сели кушать за двоих,

И каждый загрустил, притих.

Потом Монтаны вышли в сад,

И все попрыгали за ними.

«Когда приедем в Ленинград,

Мы снова, Рома, будем с ними»

Сказал Аркадий, поспеша,

И тут же сделал антраша.

Монтан брезгливо усмехнулся,

А тут Утесов подвернулся,

Сказал чего-то, а Эдит

Уже в снегу поет, сидит.

Симона улыбнулась Роме.

«Монтан, нас ждут на ипподроме».

И, повернувшися спиной,

Сказала громко: «Ив, за мной!»

И смех, и крики, шум и гром

Все ринулись на ипподром.

Сверкает снег и ржут кобылы,

Им вторят кони там и тут.

Друг другу улыбаясь мило,

Монтан с Симоною идут.

Копытом бьют по снегу кони,

Хрустя, звенит веселый лед,

Кнутом наездник тройку гонит,

Шанелью пахнет конский пот.

Был старт несложен и недолог:

Отвернут был ковровый полог,

И, чуть согнув изящный стан,

Уселся в сани Ив Монтан.

Симона, сев, надула губки,

Чуть показала нос из шубки.

Наездник крикнул коням «Эй!»

И тут пришел один жокей.

Аркадий Райкин, разбежавшись,

Остановился, запыхавшись,

Сказал: «Мороз морозит крепко,

А на Монтане — только кепка,

Полна хоть солнцем голова,

Но согревается едва.

Монтанчик, душка, милый чижик,

Возьмите мой московский пыжик!»

Утесов крикнул: «Лучше мой!

Я сбегаю за ним домой!»

Все сняли теплые ушанки

И тычут их Монтану в санки.

Монтан у Райкина берет.

Душа Аркадия поет.

«Монтан в ушанке, бога ради,

Взгляните, правда ничего?

Ведь это вылитый Аркадий!»

Сказала Рома за него.

Рванули кони в хлопьях снега,

Летит российская телега,

Скрипят полозья на ветру,

Охота всем войти в игру.

«А мы», — спросил Утесов…

……………..