Поезд сирот

Спрус-Харбор, штат Мэн 2011 год

Молли вдыхает полной грудью. Дом больше, чем она думала, – белый викторианский особняк с завитушками и черными ставнями. Вглядевшись через ветровое стекло, она видит, что он в безупречном состоянии, никакой ржавчины или облупившейся краски; похоже, его недавно покрасили. По всей видимости, пожилая дама кого-то нанимает, чтобы поддерживать дом в порядке, – целую армию рабочих пчел. Стоит погожее апрельское утро. Подтаявший снег и дождь разрыхлили землю, но сегодня выдался один из тех редких, почти совсем теплых дней, которые предвозвещают грядущее лето. Небо – ярко-синее, с большими пушистыми облаками. Из земли повсюду лезут купами крокусы.

– Так, – говорит Джек, – короче, рассказываю. Дама она симпатичная, но довольно строгая. Ну, не из тех, кто хохочет на каждом шагу. – Ставит переключатель скоростей в положение «парковка», слегка сжимает плечо Молли. – Ты, главное, кивни и улыбнись – и все будет хорошо.

– Сколько, говоришь, ей лет? – бормочет Молли.

Ей самой досадно, что она так волнуется. Какая разница-то? Ну, выжившая из ума старая крыса, которой нужна пара рабочих рук, чтобы убирать за ней дерьмо. Одна надежда, что там внутри не так паршиво и вонюче, как в домах перекупщиков краденого из телевизионных фильмов.

– Ну, не знаю, но много. Кстати, отлично выглядишь, – добавляет Джек.

Молли морщится. На ней розовая блузка от «Лэндс-энд», которую ей по такому поводу одолжила Дина.

– Я тебя вообще не узнаю, – сказала она без всякого выражения, когда Молли вышла в этой блузке из ее спальни. – Выглядишь прямо как настоящая… леди.

По просьбе Джека Молли вытащила серьгу из носа и оставила только по два «гвоздика» в каждом ухе. Да и красилась она сегодня дольше обычного: тональные кремы смешала так, чтобы лицо выглядело просто бледным, а не как у привидения, с тушью не особо усердствовала. Даже купила в аптеке светлую помаду – «влажное сияние» от «Мейбелин», тон – «лиломилый», от названия чуть животик не надорвала. Поснимала все дешевые колечки с пальцев и надела цепочку с отцовскими брелоками – вместо обычной гремучей смеси из распятий и серебряных черепов. Волосы остались черными, как и были, с белыми прядями по обе стороны лица, и ногти тоже выкрашены в черный, однако сразу видно, что она предприняла все усилия, чтобы выглядеть, как выразилась Дина, «больше похожей на нормального человека».

После того как Джек отфутболил – или «отфутмоллил», по собственному выражению, ее к этой бабке, – Дина, поворчав, согласилась дать ей еще один шанс.

– Убираться у старушки? – фыркнула она. – Ну да, размечтались. Через неделю вылетит.

Молли не ждала от Дины особого доверия, да и у самой у нее были сильные сомнения. Она что, правда собирается потратить пятьдесят часов жизни на то, чтобы торчать на промозглом чердаке у вдовствующей брюзги, перебирая коробки, набитые молью, вшами и всякой прочей дрянью? В тюряге то же время наверняка придется посвятить групповой терапии (это всегда занятно) и просмотру ток-шоу «Взгляд» (довольно занятно). Будет компания – другие девчонки. А сейчас мало того, что дома Дина следит за каждым ее шагом, так еще эта бабулька будет делать то же самое.

Молли смотрит на часы. Стараниями Джека приехали на пять минут раньше: он уже выпихивает ее из машины.

– Помни: смотреть в глаза, – наставляет он. – И не забудь улыбнуться.

– Ладно, хватит уже меня нянчить.

– Знаешь, в чем твоя главная проблема?

– В том, что мой парень нянчится со мной, как мамочка?

– Нет. Проблема твоя в том, что ты не врубаешься: ты дошла до черты, за которой – полная задница.

– До какой еще черты? Где она? – Молли оглядывается, ерзая задницей по сиденью.

– Слушай, – он чешет подбородок, – мама ничего не сказала Вивиан про кражу и про все эти дела. Она думает, что это у тебя такое школьное задание: общественные работы.

– Хочешь сказать, она не в курсе моего преступного прошлого? Козел.

– Ай, диабло, – говорит он, открывает дверцу и выходит.

– Ты что, со мной к ней пойдешь?

Он захлопывает свою дверь, обходит машину сзади и открывает пассажирскую.

– Нет, просто доведу тебя до крыльца.

– Ни фига себе джентльмен выискался. – Молли вылезает. – Или ты боишься, что я сбегу?

– Если честно, и то и другое правда, – признается он.

Молли стоит перед огромной ореховой дверью, рядом с которой висит гигантский медный молоток, и колеблется. Оборачивается, смотрит на Джека, который уже вернулся в машину, нацепил наушники и листает какую-то книжку; она-то знает, что это затрепанный томик рассказов Джуно Диаса[5], который он постоянно держит в бардачке. Молли стоит прямо, отведя назад плечи, заправляет волосы за уши, теребит воротничок блузки (когда там она в последний раз носила хоть что-то с воротником? Уж скорее с собачьим ошейником) и стучит молотком. Никакого ответа. Она стучит снова, погромче. Потом замечает слева от двери звонок и нажимает кнопку. Громкие удары гонга разносятся по дому, и через несколько минут появляется мама Джека Терри – с переполошенным видом несется к дверям. Молли всякий раз вздрагивает, видя большие карие глаза Джека на округлом, мягком лице его матери.

Джек, конечно, заверил Молли, что мама его только «за» – «ты не представляешь, сколько уже на ней висит разборка этого чертова чердака», – но Молли-то знает, что на деле все гораздо сложнее. Терри обожает своего единственного сына и ради него готова почти на все. Джеку, конечно, очень хочется думать, что Терри просто в восторге от его плана, но Молли прекрасно понимает, что Терри в это ввязалась не по своей воле.

Открыв дверь, Терри окидывает Молли пристальным взглядом.

– Ишь как ты принарядилась.

– Спасибо. Я старалась, – бормочет Молли.

Ей непонятно, то ли это Терри заставляют носить такую форму, то ли она сама оделась так тоскливо, что похоже на форму: черные брюки, громоздкие черные туфли на резиновой подошве, персикового цвета футболка, широкая, как балахон.

Следом за ней Молли идет по длинному коридору, увешанному гравюрами и написанными маслом картинами в золотых рамах; восточная ковровая дорожка под ногами скрадывает шаги. В конце коридора закрытая дверь.

Терри на миг прижимается к ней ухом, потом тихо стучит.

– Вивиан? – Приоткрывает чуть-чуть. – Девочка пришла. Молли Айр. Да, хорошо.

Широко открывает дверь в большую солнечную комнату с видом на воду – вдоль стен, от пола до потолка, книжные шкафы; мебель старинная. Старая дама, в черном кашемировом свитере с воротом под горло, сидит в эркере, в кресле с подголовником и выцветшей красной обивкой, руки с выступающими венами сложены на коленях, накрытых клетчатым шерстяным пледом.

Они стоят напротив пожилой дамы, и Терри говорит:

– Молли, это миссис Дейли.

– Здрасте, – говорит Молли, протягивая руку, – так ее учил отец.

– Здравствуй. – Протянутая Молли рука сухая, прохладная. Дама сухощава, костиста, с острым носом и проницательными карими глазами, по-птичьи острыми и блестящими. Кожа у нее тонкая, почти прозрачная, волнистые седые волосы собраны в узел на затылке. По лицу рассыпаны мелкие веснушки – или это старческие пятна? По рукам и запястьям, как по географической карте, змеятся полоски вен, под глазами не счесть мелких морщинок. Молли она напоминает монашек из католической школы, которую она посещала, правда совсем недолго, в Августе (краткая остановка у неподходящих опекунов), – в чем-то они казались совсем дряхлыми, а в чем-то – неестественно молодыми. Как и у монашек, у этой дамы вид легкого превосходства, видно, что она привыкла к повиновению. «Ну а с чего бы иначе?» – думает Молли. Она действительно привыкла к повиновению.

– Ну ладно. Если понадоблюсь – я на кухне, – говорит Терри и выходит в другую дверь.

Старушка наклоняется ближе к Молли, слегка наморщив лоб.

– Как, господи прости, получается такая штука? Полоски точно у скунса, – говорит она, проводя ладонью по собственному виску.

– М-м-м… – Молли слегка ошарашена; такого у нее еще никто никогда не спрашивал. – Сперва обесцвечиваешь, потом красишь.

– А где ты этому научилась?

– Посмотрела ролик на «Ютубе».

– На «Ютубе»?

– В интернете.

– А-а. – Старушка вскидывает подбородок. – В компьютере. Старовата я для таких глупостей.

– Я не считаю, что это глупость, компьютер изменил нашу жизнь, – заявляет Молли и тут же подобострастно улыбается, сообразив, что с ходу вступила в препирательства со своей будущей работодательницей.

– Мою – не изменил, – говорит старушка. – Полагаю, на это уходит уйма времени.

– На что?

– На то, чтобы сотворить такое с волосами.

– A-а. Да нет, не очень. Я уже довольно давно так хожу.

– А какой, прости за бестактность, у тебя естественный цвет волос?

– Да ничего страшного, – говорит Молли. – Темно-каштановый.

– А у меня – рыжий.

Молли не сразу удается сообразить, что так миссис Дейли шутит по поводу собственной седины.

– Мне нравится, что вы с ним сотворили, – парирует она. – Вам очень идет.

Старушка кивает, откидывается в кресле. Похоже, ей все это нравится. Молли чувствует, как слегка расслабляются напряженные плечи.

– Ты уж прости меня, но в моем возрасте как-то глупо говорить околичностями. Внешность у тебя несколько прихотливая. Ты из этих – как их там, готиков?

Молли не удается сдержать улыбку.

– Вроде того.

– А блузку тебе, надо думать, кто-то ссудил.

– Ну…

– И очень зря. Она тебе не идет. – Она жестом предлагает Молли сесть напротив. – Можешь называть меня Вивиан. Мне никогда не нравилось это обращение – миссис Дейли. Кроме того, я вдова.

– Сочувствую.

– Не надо. Мой муж умер восемь лет назад. Да и вообще, мне девяносто один год. В живых из моих знакомых осталось немного.

Молли не знает, как реагировать, ведь вроде бы вежливость требует говорить, что вы выглядите моложе своих лет. Она бы ни за что не дала этой даме девяносто один год; с другой стороны, сравнивать ей особо не с чем. Бабушка и дедушка по отцовской линии умерли, когда она была еще совсем маленькой; бабушка по материнской линии вообще не была замужем, и дедушку она никогда не видела. Так что помнила Молли только мамину мать, и ей было всего три года, когда та умерла от рака.

– Терри сказала, ты живешь у опекунов, – продолжает Вивиан. – Ты сирота?

– Моя мать жива, но… да, я считаю себя сиротой.

– Тем не менее фактически это не так.

– Мне кажется, если родители тебя бросили, можно называть себя как угодно.

Вивиан долго не сводит с нее глаз, будто бы раздумывая над этими словами.

– Справедливо, – говорит она наконец. – Расскажи мне про себя.

Молли всю жизнь прожила в Мэне. Ни разу не бывала за границами штата. В памяти сохранились обрывки детства, проведенного на Индейском острове[6], – еще до того, как она попала под опеку: серые стены трейлера, в котором она жила с родителями, местный досуговый центр, обставленный припаркованными пикапами, «Сокалексис-Бинго-Палас», церковь Святой Анны. Она помнит индейскую куклу из кукурузного початка, с черными волосами, в традиционном костюме, которую держала на полке в своей комнате, хотя ей гораздо больше нравились Барби, которых перед Рождеством раздавали в досуговом центре члены благотворительных организаций. Разумеется, популярных кукол – вроде Золушки или Королевы Красоты – среди них никогда не оказывалось, одни только невезучки, подобранные на дешевых распродажах: Автобарби или Барби из Джунглей. Это не имело значения. Каким бы странным ни был у Барби наряд, облик оставался одним и тем же: невозможные ступни – прямо под каблуки-шпильки, избыточный бюст и туловище без ребер, вздернутый носик, блестящие синтетические волосы…

Вот только вряд ли Вивиан ждет от нее этого. С чего начать? Что опустить? Беда тут вот в чем: рассказ получится невеселый, а Молли успела на собственном опыте убедиться, что от таких рассказов либо шарахаются, либо отказываются верить, либо – что хуже всего – начинают ее жалеть. Это приучило ее выдавать сокращенный вариант.

– Ну, – начинает она, – по отцу я из индейцев-пенобскотов. Когда была маленькой, мы жили в резервации рядом со Старым Городом.

– A-а! Теперь понятно, откуда эти черные волосы и боевая раскраска.

Молли вздрагивает. Самой ей это в голову никогда не приходило – неужели же это правда?

В восьмом классе, а год выдался особенно тяжелый – опекуны попались озлобленные, скандальные; другие сироты в той же семье – завистливые; одноклассницы – вредные – и вот тогда она обзавелась коробкой быстро схватывающейся краски для волос от «Лореаль», черной подводкой от «Ковер герл» – и преобразилась прямо дома, в ванной. В следующие выходные подружка, работавшая в торговом центре, в секции «Клэр», помогла ей сделать пирсинг: по несколько дырок в каждом ухе, до самого хряща, заклепка в носу, кольцо в бровь (оно продержалось недолго; началось воспаление, и его пришлось снять – шрам-паутинка виден и поныне). Пирсинг стал той последней соломинкой, из-за которой тогдашние опекуны вышвырнули ее из дома. То есть своего она добилась.

Молли продолжает рассказ: как погиб отец, как мать не справилась с ее воспитанием, как в результате она оказалась у Ральфа и Дины.

– Терри сказала, тебе в школе дали такое задание – общественные работы. А ей пришла в голову блестящая идея – употребить тебя на разборку моего чердака, – говорит Вивиан. – По моим понятиям, вряд ли тебе такое может понравиться; с другой стороны, не мне об этом судить.

– Хотите верьте, хотите нет, но я патологическая аккуратистка. Люблю во всем наводить порядок.

– Выходит, ты еще более странная девочка, чем кажется на первый взгляд. – Вивиан откидывается на спинку кресла, стискивает ладони. – Я хочу сказать тебе одну вещь. Следуя твоему определению, я тоже осталась сиротой примерно в таком же возрасте. Так что как минимум это нас роднит.

Молли не знает, как на это реагировать. Вивиан дожидается дальнейших вопросов или просто решила уведомить ее о некоем факте своей биографии? Трудно сказать.

– Ваши родители… – спрашивает она с запинкой, – вами тоже не занимались?

– Они пытались. Случился пожар… – Вивиан пожимает плечами. – Это было так давно, я уже многого не помню. Ладно – когда ты хочешь приступить к делу?