Пришлось-таки однажды моему непутевому дядюшке Джорги сесть на велосипед и прокатиться за двадцать семь миль в Ханфорд, где, как говорили, его ждет работа. С ним поехал и я, хотя сначала думали послать моего кузена Васка.
Мои родные не любили жаловаться, что есть у нас в семье такой чудак, как Джорги, но вместе с тем искали случая забыть о нем хоть на время. Вот было бы славно, если бы Джорги уехал и получил работу в Ханфорде на арбузных полях. И денег бы заработал, и глаз бы никому не мозолил. Очень было важно убрать его подальше.
— Да провались он со своей цитрой вместе, — сказал мой дедушка. — Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто человек сидит целыми днями под деревом, играет на цитре и поет, так знайте, писал это человек никудышный. Деньги — вот что нам важно. Пусть-ка съездит да попотеет там на солнце как следует. Со своей цитрой вместе.
— Это ты только сейчас так говоришь, — сказала бабушка, — но погоди недельку. Погоди, да тебе уже через три дня захочется музыки.
— Ерунда, — отвечал дедушка, — Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто человек, который все распевает, это и есть поистине счастливец, значит, автор — пустой фантазер и коммерсанта из него вовек не получится. Пускай Джорги отправляется. До Ханфорда двадцать семь миль. Расстояние вполне разумное.
— Это ты так сейчас говоришь, — сказала бабушка, — А через три дня стоскуешься. Я еще нагляжусь, как ты мечешься, словно тигр в клетке. Кто-кто, а уж я вволю нагляжусь и посмеюсь, на тебя глядя.
— Ты — женщина, — сказал дедушка. — Если вы прочтете в какой-нибудь толстой книжке мелким шрифтом, будто женщина — это поистине чудесное творение, значит писатель не глядел на свою жену и грезил. Пускай Джорги едет.
— Все это означает, что ты уже не молод, — обиделась бабушка. — Поэтому ты и ворчишь.
— Заткнись, — сказал дедушка. — Заткнись, или я…
Дедушка обвел взглядом комнату, где собрались все его дети и внуки.
— Как по-вашему? Он поедет в Ханфорд на велосипеде? — спросил дедушка.
Все промолчали.
— Значит, решено, — сказал дедушка. — Ну а кого мы пошлем вместе с ним? Кого из наших неотесанных отпрысков мы в наказание отправим с Джорги в Ханфорд? Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто поездка в соседний город — одно удовольствие для молодого человека, так знайте, что это написал какой-нибудь старикашка, который ребенком один-единственный раз прокатился в фургоне за две мили от дома. Кого б нам наказать? Васка что ли? Ну-ка, подойди сюда, мальчик.
Мой кузен Васк поднялся с пола и вытянулся перед стариком, а тот свирепо на него поглядел, закрутил свои лихие усищи, прокашлялся и положил руку на голову мальчугану. Ручища эта покрыла всю голову мальчика целиком. Васк не шевельнулся.
— Поедешь с дядей Джорги в Ханфорд? — спросил дедушка.
— Если вам угодно, — отвечал Васк.
Старик стал гримасничать, обдумывая этот сложный вопрос.
— Дайте-ка я поразмыслю, — сказал он. — Джорги — самый большой балбес в нашем роду. Ты тоже. Мудро ли будет сложить двух дураков воедино? — Он обратился к присутствующим: — Послушаем, что вы скажете по этому поводу. Мудро ли будет соединить вместе взрослого болвана и подрастающего дурака из одного и того же рода? Выйдет ли из этого толк? Высказывайтесь вслух, чтобы я мог взвесить.
Я думаю, что самое подходящее дело, — сказал мой дядя Зораб. — Взрослый — на работе, мальчик — по хозяйству.
— Может быть, и так, — сказал дедушка. — Давайте подумаем. Два дурака: один — на работе, другой — по хозяйству. Ты стряпать умеешь, мальчик?
— Конечно, умеет, — вмешалась бабушка. — По крайней мере, прекрасно готовит рис.
— Рис? Это правда, мальчик? — спросил дедушка. — Четыре чашки воды, чашка рису, чайная ложечка соли. Знаешь ли ты, в чем тут весь фокус, чтобы вышло что-нибудь похожее на еду, а не на свиное пойло? Или это только бабушкина фантазия?
— Ну конечно, он умеет стряпать рис, — снова повторила бабушка.
— Моя рука уже наготове, чтобы прикрыть тебе рот, — рассердился дедушка. — Пусть мальчик скажет сам за себя. Язык у него есть. Сумеешь ли ты, мальчонка, это делать? Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто вот этакий малец отвечает мудро старику, значит это писал иудей, склонный к преувеличениям. Можешь ты сварить рис, чтобы вышло кушанье, а не пойло?
— Рис я варил, — сказал Васк. — Ничего, есть можно.
— А хорошо ли ты его посолил? — спросил дедушка. — Если соврешь, помни…
Васк не знал, что ответить.
— Понимаю, — сказал дедушка. — Насчет риса ты сомневаешься. Что там у тебя не ладилось? Мне нужна только правда. Выкладывай. Выкладывай все без опаски. Ну, смелее, всю правду — и ничего с тебя больше не спросится. Что тебя смущает с этим рисом?
— Он был пересолен, — сказал Васк. — Мы потом пили воду весь день и всю ночь, такой он был соленый.
— Без дальнейших подробностей, — заявил дедушка. — Одни голые факты. Рис был пересолен. Естественно, что вы потом опились. Нам всем приходилось едать такой рис. Не думай, пожалуйста, что если ты пил воду весь день и всю ночь, так ты первый армянин, который это когда-нибудь делал. Скажи мне просто: он был пересолен. Нечего меня учить, я ученый. Просто скажи, он был пересолен, и дай мне возможность судить самому, ехать тебе или нет. — Тут дедушка обратился ко всем остальным. Он опять загримасничал. — Этот мальчик, пожалуй, подходит, — сказал он. — Ну, говорите же, если у вас есть что сказать. Пересоленный рис лучше, чем какой-нибудь клейстер. Он какой у тебя получился — рассыпчатый?
— Рассыпчатый, — сказал Васк.
— Полагаю, его можно послать, — сказал дедушка. — А вода — это полезно для кишечника. Так кого же мы выберем: Васка Гарогланьяна или другого мальчика?
— По зрелом размышлении, — вмешался дядя Зораб, — двух дураков посылать, пожалуй, не стоит. Я предлагаю Арама. Вот уж кто заслуживает наказания.
Все посмотрели на меня.
— Арам? — удивился дедушка. — Ты имеешь в виду мальчугана, который смеется? Ты подразумеваешь хохотуна-горлодера Арама Гарогланьяна?
— Кого же еще он может иметь в виду? — сказала бабушка. — Ты очень хорошо знаешь, о ком он говорит.
Дедушка медленно обернулся и с полминуты глядел на бабушку.
— Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, — сказал он, — про человека, который влюбился и женился на девушке, так и знайте: речь идет о юнце, которому и в голову не приходит, что она станет перечить ему всю жизнь, пока не сойдет в могилу девяноста семи лет от роду. Значит, речь там идет о желторотом юнце. Итак, — обратился он к дяде Зорабу, — ты имеешь в виду Арама? Арама Гарогланьяна?
— Да, — сказал дядя Зораб.
— А что он сделал, что заслужил такое страшное наказание?
— Он знает, — заявил дядя Зораб.
— Арам Гарогланьян, — позвал старик.
Я встал и подошел к дедушке. Он опустил свою тяжелую ручищу мне на лицо и потер его ладонью. Я знал, что он на меня не сердится.
— Что ты такого сделал, мальчик? — спросил он.
Я вспомнил, что я сделал такого, и засмеялся. Дедушка послушал, как я смеюсь, и стал смеяться вместе со мной.
Только он да я смеялись. Остальные не смели. Дедушка не велел им смеяться, пока они не научатся смеяться, как он. Я был единственный из всех Гарогланьянов, который смеялся совсем как дедушка.
— Арам Гарогланьян, — сказал дедушка. — Расскажи нам, что ты натворил.
— А в какой раз? — спросил я.
Дедушка обернулся к дяде Зорабу.
— Слышишь? — спросил он. — Объясни мальчику, в каком грехе ему признаваться. Оказывается их было несколько.
— Он знает, в каком, — сказал дядя Зораб.
— Вы говорите про то, как я рассказывал соседям, что вы сумасшедший?
Дядя Зораб покраснел, но промолчал.
— Или про то, как я вас передразнивал?
— Вот этого мальчишку и надо послать с Джорги, — заявил дядя Зораб.
— А рис варить ты умеешь? — спросил меня дедушка.
Он не стал вдаваться в подробности о том, как я насмехался над дядей Зорабом. Если я умею варить рис, я поеду с Джорги в Ханфорд. Вот как ставился вопрос. Конечно, я хотел ехать, каков бы ни был писатель, который говорил, что мальчику интересно поездить по свету. Будь он дурак или лжец все равно я хотел ехать.
— Рис я варить умею, — сказал я.
— Пересоленный, переваренный или такой, как положено? — спросил дедушка.
— Когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самый раз.
— Поразмыслим, — сказал дедушка.
Он прислонился к стене и стал думать.
— Три стакана воды, — сказал он бабушке.
Бабушка сходила на кухню и принесла три стакана воды на подносе. Дедушка выпил стакан за стаканом, потом повернулся к присутствующим и состроил глубокомысленную гримасу.
— Когда пересоленный, — повторил он, — когда переваренный, а когда и в самый раз. Этот мальчик годится, чтобы послать его в Ханфорд?
— Да, — подтвердил дядя Зораб. — Только он.
— Пусть будет так, — сказал дедушка. — Все. А теперь я хочу остаться один.
Я было двинулся с места, но дедушка придержал меня за шиворот.
— Погоди минутку, — сказал он.
Когда мы остались одни, он сказал:
— Покажи, как разговаривает дядя Зораб.
Я показал, и дедушка хохотал до упаду.
— Поезжай в Ханфорд, — улыбнулся он. — Поезжай с дурным Джорги, и пусть рис будет когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самый раз.
Вот так-то меня и назначили в товарищи к дяде Джорги, когда его отсылали в Ханфорд.
Мы выехали на следующее утро чуть свет. Я сел на велосипедную раму, а дядя Джорги — на седло, а когда я уставал, я слезал и шел пешком, а потом слезал и шел дядя Джорги, а я ехал один. Мы добрались до Ханфорда только к вечеру.
Предполагалось, что мы останемся в Ханфорде, пока будет работа, до конца арбузного сезона. Таковы были планы. Мы пошли по городу в поисках жилья, какого-нибудь домика с газовой плитой и водопроводом. Без электричества мы могли обойтись, но газ и вода нам были нужны непременно. Мы осмотрели несколько домов и наконец нашли один, который дяде Джорги понравился, так что мы в него въехали в тот же вечер. Это был домик в одиннадцать комнат, с газовой плитой, водопроводной раковиной. Мы заняли одну из комнат, где стояли кровать и кушетка. Остальные комнаты были пустые.
Дядя Джорги зажег свечу, взял свою цитру, уселся на пол и начал играть и петь. Это было прекрасно. Его песни были то грустные, то веселые, но все время прекрасные. Не помню, долго ли он пел и играл, пока наконец проголодался.
— Арам, я хочу рису, — вдруг сказал он.
В этот вечер я сварил горшок рису, который был и пересолен и переварен, но дядя Джорги поел и сказал:
— Арам, удивительно вкусно.
Птицы разбудили нас на заре.
— За работу, напомнил я. — Вам начинать работу сегодня.
— Сегодня, сегодня, — проворчал дядя Джорги.
С трагическим видом он вышел из пустого дома, а я стал искать метлу. Метлы не нашлось, я вышел на крыльцо и уселся на ступеньки. При дневном свете это оказался прелестнейший уголок. Улица была всего в четыре дома. На другой стороне, в двух кварталах от нас, виднелась колокольня. Я просидел нам крыльце целый час. Дядя Джорги подъехал ко мне на велосипеде, петляя по улице.
— Слава богу, не в этом году, — весело заявил он.
Он свалился с велосипеда в розовый куст.
— Что с вами? — спросил я.
— Нет работы, — сказал он. — Слава богу, нет работы.
Он сорвал и понюхал розу.
— Нет работы? — удивился я.
— Нету, нету, слава создателю.
Он смотрел на розу, улыбаясь.
— Почему же? — спросил я.
— Арбузов нет, — ответил он, продолжая улыбаться.
— Куда же они делись?
— Кончились.
— Это неправда, — сказал я.
— Конец сезону, — сказал дядя Джорги. — Веришь ли, сезон арбузов окончен.
— Дедушка вам голову свернет, — припугнул я дядю Джорги.
— Сезон окончен, — повторил дядя Джорги. — Слава богу, арбузы все собраны.
— Кто это вам сказал? — спросил я.
— Сам фермер. Сам фермер мне это сказал, — заявил дядя Джорги.
— Может быть, он пошутил, — сказал я. — Или не захотел вас расстраивать. Он, видно, знал, что вам не по душе работа.
— Слава богу, — радовался дядя Джорги. — Сезон уже окончен. Чудесные спелые арбузы все собраны.
— Что же мы теперь будем делать? — спросил я. — Ведь сезон только-только начался.
— Я тебе говорю, что он кончился, — сказал дядя. — Мы проживем в этом доме месяц, а потом поедем домой. За квартиру шесть долларов мы заплатили, а на рис у нас денег хватит. Мы проведем здесь этот месяц в сладких грезах.
— Без гроша в кармане, — напомнил я.
— Зато в добром здоровье, — ответил он. — Слава создателю, который дал им созреть так рано в этом году.
Дядя Джорги протанцевал в дом к своей цитре, и, прежде чем я решил, что с ним делать, он уже пел и играл. Это было так прекрасно, что я и не подумал вставать и гнать его из дому. Я просто сидел на крыльце и слушал.
Мы прожили в этом доме месяц, а потом вернулись домой. Первой нас увидела бабушка.
— Вовремя вы домой возвращаетесь, — сказала она. — Он свирепствует, как тигр. Давай сюда деньги.
— Денег нет, — сказал я.
— Он не работал? — спросила бабушка.
— Нет, — ответил я. — Он пел и играл на цитре весь месяц.
— Как у тебя получался рис?
— Когда пересоленный, когда переваренный, а когда и в самый раз. Но он не работал.
— Дедушка знать об этом не должен, — сказала она. — У меня есть деньги.
Бабушка подобрала юбки, достала несколько бумажек из кармана панталон и сунула их мне в руки.
— Отдашь ему эти деньги, когда он придет домой, — сказала она.
Она поглядела на меня минутку, потом добавила:
— Арам Гарогланьян.
— Я сделаю, как вы велели, — заверил я.
Как только дедушка пришел домой, он сразу разбушевался.
— Вы уже дома? — рычал он. — Сезон так рано кончился? Где деньги, которые он заработал?
Я подал ему деньги.
— Я не потерплю, чтобы он тут распевал целыми днями, — рычал дедушка. Всему есть границы. Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто отец любил глупого сына больше умных своих сыновей, так знайте, что это писал человек бездетный.
Во дворе, в тени миндального дерева, дядя Джорги заиграл и запел. Дедушка так и замер на месте, заслушался. Он сел на кушетку, скинул башмаки и принялся гримасничать, изображая удовольствие.
Я побежал на кухню и выпил залпом несколько кружек воды, чтобы утолить жажду после вчерашнего риса. Когда я вернулся в гостиную, старик лежал, растянувшись на кушетке, и улыбался во сне, а его сын, мой дядя Джорги, пел хвалу мирозданию во всю мощь своего прекрасного, печального голоса.