Пожиратель снов

«Унктехила».

Я точно слышала это имя раньше, это было связано с первыми людьми у Портлэнда. Кен наивно думал, что у Хайка не было источников. И Хайк знал два моих имени. Эта магия имен работала на людях?

Пожиратель снов.

Я забывала, что уже была не только человеком.

Кен слабо улыбнулся. Блеск появился в темных глубинах его глаз. Он не думал о Хайке.

— Какое твое другое имя?

Я покачала головой.

— Как можно знать версии слова на всех языках? — я старалась прогнать ауру интимности. Но Кен притянул меня еще ближе.

— Какое твое другое имя? — его губы задели мой висок.

— Если я скажу, ты получишь власть надо мной, как Хайк?

— Я не стал бы ее так использовать, как ты никогда не используешь мои сны, баку.

Я сжалась.

Кен поднял мой подбородок, чтобы я не могла избежать его взгляда.

— Почему ты боишься баку в себе?

Из огня да в полымя. Он бросил попытки узнать мое имя. Все инстинкты во мне кричали сбить его со следа. Я не хотела обсуждать прилив силы, радость от власти во мне, которую я ощущала, когда…

«Скажи это. Признай. Когда ты съела фрагмент злого сна Хайка. И Улликеми. И тебе понравилось ощущать себя сильной, пока не заболела голова».

Я отогнала эти мысли вглубь себя, пытаясь не пускать Кена в двери, которые он почти открыл хриплым голосом и бровями.

— Ты знаешь о баку больше, чем говоришь, — я пыталась звучать возмущенно.

Кен убрал руку, вздыхая. Он пообещал мне взглядом, что мы не закончили.

— Баку — сильные. Такие сильные, что Совет отчаянно хочет, чтобы твой отец вернулся в Японию.

— Твоя миссия.

— Да. Я должен был привести его обратно любой ценой. Но тут возникла ты.

— Я, — румянец проступил на моей шее, и это не было связано с темными глазами Кена. — О. Твой Совет не думал, что у баку была маленькая бакуша.

— Хераи-сан жил очень долго. Он — один из последних известных в своем роде. Многие Те не… продолжают род с людьми. Потому детей и не учитывали.

— Но я тут.

— Да, — сказал Кен, склоняясь ко мне, как-то наполняя слово напряженными нотками. Все снова трепетало во мне.

И двери снова открывались, манили меня признаться во всем этому мужчине.

«Дурацкие гормоны», — не время для трепета, как и не тот мужчина. Кто знал, какой была жизнь Кена в Японии? Кицунэ жили стаями? Он не был отшельником. Он не знал, какие безумные идеи мелькали в моей голове, когда он касался меня. Поцелуй, ласки на кухне и в автобусе не означали для него то, что значили для меня.

Мне нужен был шоколад. Пара кусочков шоколада с фисташками, и я буду в порядке, голова станет лучше работать.

Глаза Кена были темными, как у кицунэ, показывали его настоящее лицо. Я открыла рот, запах кинако задевал мои губы. Пульс был осязаемым в воздухе между нами, настойчивый, полный желания.

Но я ничего не знала о нем. Может, в Японии у него была миссис Кицунэ. Когда я встретила его впервые, в его руках была пачка презервативов! Даже если он использовал их только как чехол для телефона, а не для очевидных причин, он целовался не как новичок.

Пора было перестать вести себя как старшеклассница на первом свидании.

Но это было мое первое свидание. Почти. И я не боялась видеть во сне фрагменты Кена.

Я склонилась, пересекая оставшееся расстояние между нами, и задела его открытый рот своим.

Кен отпрянул, словно его обожгло, и с приглушенным японским ругательством прижал руку к телу.

— Прости, — прошептала я, не глядя ему в глаза. Могло быть хуже? Он, может, просто вел себя мило, и я поступила наивно из-за нехватки опыта…

Кен стиснул зубы.

— Нет, ты не так поняла, — прошептал он.

— Да, — сказала я, краснея. — Я это уже поняла.

Мышца подрагивала на его челюсти, сдерживая пылкие эмоции.

— Нет, — тихо прорычал он и поймал мою руку своими ладонями. Морщинистая кожа была горячей, и я сосредоточилась на покалывании ладони.

Автобус остановился, одинокий пассажир встал из-за места водителя и вышел. Никто не вошел.

— Прикосновения к тебе и близость не были хорошей идеей, — сказал он.

Я отдернула руку.

— Ладно. Я поняла!

— Я не говорю, что не хочу тебя, Кои Пирс, — сказал он, темные глаза пронзали взглядом, прибивали к месту, как бабочку иголкой. — Мы могли побыть вместе для общего комфорта. Приятно, да, и я думал об этом.

«Ох».

Кен продолжил:

— Но на кону куда больше физических отношений. Это будет стоить больше, чем я готов отдать.

— Ладно, считай, что тему закрыли.

Он еще сильнее напоминал лиса с прищуренными темными глазами, острыми скулами и шерстью, проступившей над кустистыми бровями. Бурная энергия исходила от него волнами, вызывая внутри меня трепет.

Он пытался напугать меня своим настоящим лицом.

— Ты ничего обо мне не знаешь. И о том, что я делаю для Совета. Я… многое сделал не так.

Смех прервал саркастичные слова, что зависли у меня на языке. Да что с ними всеми такое?

— Многое не так? Серьезно? — Те любили преувеличивать. Раздувать драму.

— Я — Вестник. Ты слышала, как меня назвал Кваскви.

— Да, я хотела спросить об этом.

Кен глубоко вдохнул.

— Те не убивают. Не убивают других Тех. Иногда людей. Это не закон, просто мы такие.

— Ты серьезно, — веселье пропало. Я смущенно покраснела.

— Да, — он переключился на японский, руки были по бокам, напряжение гудело в нем так сильно, что я почти ощущала запах. — Ты росла в мире людей, в твоих венах кровь человека. Люди не знают неумолимое врожденное стремление к жизни. Инстинктивное ощущение жизненной энергии в других. И ужас, когда ты ее гасишь.

«Он серьезно, но все еще королева драмы», — и теперь казалось, что он пренебрегал людьми.

— Так вы с Кваскви могли биться весь день и не убить друг друга?

— Кваскви не может, — сказал Кен. Он глубоко вдохнул. — Улликеми не может, потому и хочет использовать Хайка как оружие.

— Потому что люди умело убивают.

Кен не отреагировал. Он решил выдавить из себя болезненное признание.

— Я — исключение. Я — Вестник. Мое происхождение дает способность преодолеть принуждение.

Мир боли лежал в его осторожном тоне. Происхождение? И какой ценой давалось это преодоление?

— Я приношу Смерть.

Водитель оглянулся на нас из-за защитной панели. Нам нужно было снизить градус драмы. Хорошо, что автобус еще был пустым.

Я склонилась к Кену.

— Так ты убийца?

Он скользнул взглядом по моему лицу и отвернулся.

— Вестник смерти, — сказал он с горечью в тихом голосе.

— И ты имел в виду, что тут многое сделал не так?

— Я погружаюсь в черную бездну, и она отмечает меня. Ты росла человеком. Невинной. Не знаешь, как ужасны Те. Не знаешь боль, что охватывает всех нас, когда я убиваю.

Я фыркнула и сказала на английском:

— Ты же не убиваешь по своей воле?

Кен поднял голову, глядя мне в глаза черными полумесяцами.

— Я попробовал пустоту смерти, чтобы выполнять работу Совета.

Он явно ожидал мой ужас.

— Я десяток раз видела убийства Хайка. Моя ладонь на ноже, тепло крови на коже, едкий запах страха. Я съела тот сон, что бы это ни значило, и забрала себе тот голод и силу. И мне это понравилось! Чем это делает меня?

— Баку. Забирать зло из мира — не зло.

«Он не понимает. Совсем», — я скрипнула зубами с недовольством. Мы приподнялись над сидениями, почти касающиеся друг друга, но далекие, и я хотела кричать, встряхнуть его, а лучше ударить, но боль в его глазах пропала, и он снова стал альфа-самцом.

Автобус остановился, содрогнувшись.

— Мы на месте, — сказала я, разрушая напряжение, подражая сухому голосу Грега.

Кен сжал края сидения и глубоко дышал, пока водитель объявлял остановку, а двери с возмущениями открывались.

Площадь Пайонир. Белые колонны граничили со стороной чаши. Кирпичные ступени формировали края чаши и были тускло-красными от дождя. Только крепкие туристы с зонтами ходили у фонтана на северной стороне чаши.

Знакомо. Реально. Понятно.

— Водитель не сказал, что это Скидмор, — отметил Кен.

— Вылезай. Мне нужно бурито.

Кен встал и вышел первым. Автобус уехал, а он преградил мне путь рукой.

— Погоди-ка, — сказал он.

В запахе дождика на площади не было кардамона. Приторный запах гнилой еды, грязи на бетоне и раскаленного масла из Старбакса на северной стороне площади, но ничего от Хайка или Улликеми.

Я сосредоточилась на «Бурито Шелли» и обошла руку Кена.

— Здесь Те, — сказал он.

Я вздохнула.

— Хайк?

— Нет. Коренной народ.

Я посмотрела на него.

— Кваскви не доверяет нам, да? Понятно, что он решил следить за нами.

Ноздри Кена раздувались, вдыхая дождь и запах Портлэнда.

— Или он решил схватить тебя, чтобы его народ мог управлять баку Хераи.

— Откуда подозрения? Я думала, слово Тех — золото, и все такое.

— Он не обещал нам ничего, кроме убежища для твоего отца и того, что он вернет его у фонтана Скидмор.

— Так что он обязан вернуть его мне.

— Да, — сказал Кен на японском. — Но если он схватит тебя тут, раньше, чем ты доберешься до фонтана, он не нарушит слово. Уговор заставляет его вернуть твоего отца у фонтана. Если тебя там нет…

— Он ничего не хочет от меня. Он боится Хайка.

— Говори на японском, — сказал Кен.

Я вскинула руки и указала на женщину с желтым флажком на палке, которую окружали черноволосые туристы с зонтами.

— Половина людей там — японские туристы!

Он склонился и поймал мой взгляд, заставил меня посмотреть на него, его глаза потемнели от тревоги, но губы были недовольно поджаты.

— Почему ты споришь со мной?

— Потому что я хочу бурито!

Лицо Кена потеряло округлость, стало острым. Он указал на тележку с едой.

Ладно. Упрямый кицунэ. Я получу бурито и покажу ему, что это все паранойя. Он просто параноик.

Кваскви хватит ума не устраивать сцену на публике, ведь это могло привлечь внимание Кваскви. Схватит нас. Ха!

Я сделала заказ и заплатила, отошла к нервному Кену. Он разглядывал бизнесменов, идущих к офисным зданиям, туристов и даже группу девушек из католической школы, хихикающих и делающих селфи.

Жутко и напряженно. Но раздражение покинуло меня, когда я нуждалась в нем. Кен не шутил, говоря, что переживает из-за Кваскви. Я не хотела думать о причине. Кваскви был со мной почти милым. Я обманывала себя, думая, что поэтому он не навредит мне?

Марлин сказала бы мне терпеливым голосом умной сестры, что я была склонна доверять лицам людей, не задумываясь об их намерениях.

— Двенадцатый! — сказала кассир, смахнув рыжую челку с глаз. Она хмуро глядела на меня. Значит, назвала мой номер не в первый раз.

Я вздрогнула и забрала свой бурито, ладоней едва хватило, чтобы обхватить набитую фольгу, обжигающую пальцы.

— Теперь, — Кен посмотрел на бурито с укором, — нужно поговорить о важном, — он повернул меня к Старбаксу, заговорил старым японским, вежливым, но с вкраплениями диалекта Хераи. — Та женщина в платье с блестящими кусочками и ее юный спутник — Те из племен, что поселились тут до европейского вторжения.

Я моргнула и ответила на английском:

— Так у тебя есть что-то типа Те-дара?

— Дара? — повторил Кен и ткнул меня локтем.

— Ладно, я буду говорить на японском, — сказала я. — Ты думаешь, Кваскви хочет схватить меня?

— Я полностью осознаю, что он уже совершил бы это, если бы тебе не повезло оказаться со мной.

Он звучал так официально и старомодно, когда так говорил, и это не вязалось с высокими скулами и спутанными, как у модели, волосами. Это как если бы одна из учениц католической школы стала читать Шекспира.

Я подавила улыбку. Кен был ужасно серьезен, но это было мило. Укол боли в виске напомнил о бурито. Я стала разворачивать его. Пожирание снов вызвало сильное желание съесть настоящей еды. А его милый вид мог быть иллюзией. Сколько ему было лет?

— Нам нужно направляться к месту встречи, — сказал Кен. — Ты сможешь поесть в автобусе?

— Конечно, — я снова заговорила на английском. — Но он знает, куда мы идем. Мы не сможем оторваться.

— Твои слова верны, но, хоть Кваскви не обещал безопасный путь, он связан уговором встретиться в указанном месте и привести твоего отца. В этом месте такого преимущества нет.

Я жевала фасоль с чесноком и томатным соусом. Вдруг чеснок на языке стал кардамоном. Я сплюнула и уронила бурито на землю.

— Улликеми! — сказала я.

Глава одиннадцатая

Кен привел меня к автобусной остановке, и мой бурито остался на земле у ног любопытных зевак.

— Я все еще голодна! — сказала я.

— Этот автобус отвезет нас к месту встречи? — сказал он на английском.

— Нет, но мы можем сесть на трамвай до фонтана Скидмор. Он под навесом, дождь нас там не заденет. Это же важно? Не попадать под дождь?

И трамвай выехал из-за угла.

— Оставайся передо мной, — сказал Кен.

Женщина с блестящей цыганской юбкой, школьница-блондинка и два лысых парня в спортивной форме быстро шли к нам.

Не просто блондинка. Элиза из класса Канэко-сенсея, и она явно указывала в мою сторону и быстро говорила, скалясь. Что? Она была в команде Кваскви? Вопросы и дождь тянули мои плечи вниз. Как давно Элиза следила за мной в классе Канэко-сенсея.

Я ощущала теперь панику, как Кен, сердце колотилось, любопытный серый шум появился по краям глаз. Боль в висках превратилась в пульс, сдавила мою голову.

Странная зеленая аура окружила приближающийся трамвай. Я моргнула и отпрянула в твердую грудь Кена.

— Кои, — прорычал он.

Я потерла глаза кулаком, оглянулась за плечо Кена и увидела, что зеленая аура обрамляла все предметы в округе. Все, кроме женщины в блестящей юбке, которая была теперь в паре футов от меня.

Она подняла руки, показывая ладони.

— Кицунэ, не глупи, — сказала она.

— Кваскви нарушает уговор?

Элиза захихикала, как капитан болельщиц.

— Вы нарушили его первыми.

Зеленая аура стала ярче, отделилась от предметов и собралась в сияющий ком между мной и открытой дверью трамвая.

Улликеми. Собирался из дождя с запахом кардамона. Но как змей стал таким сильным? Хайк снова убил?

Я попятилась сильнее, врезалась в неподвижного Кена.

— Мы просто хотим привести девочку к ее отцу, — сказала Блестящая юбка. Боже. На ее юбки были не кусочки зеркала, а зубы, отполированные до блеска.

— Не подходите ближе, — сказал Кен.

Элиза побелела от приказа в его голосе, ушла с прямой линии огня, встав отчасти за одним из кирпичных столов, где летом люди играли в шахматы.

— Но я люблю маленьких девочек, — сказала женщина, широко улыбаясь, показывая острые жемчужные зубы.

Я сжалась.

— Рыбка, маленький карп, такой яркий и блестящий, — она сжала губы, красные на фоне бледной кожи, и подула. — Ху-у-у-у, — звучало ее дыхание. Леденящий ветер среди кедров. Он окружил меня, подавляя запах Улликеми ароматом дыма, покалывая.

Пассажир с велосипедом в руках смотрел из открытой двери трамвая, озаренного зеленым из-за присутствия Улликеми.

Две точки раскаленной бирюзы вспыхнули в зеленом тумане, и в ответ боль пронзила мои виски. Кен поймал меня под руки, мои колени подкосились.

— Улликеми, — выдавила я.

— Не глупи, — прорычал Кен. — Отступай.

— Ху-у-у-у, — снова выдохнула женщина, и ее дыхание смешивалось с зеленым туманом, делая его светлее. Кардамон на миг пропал, но дыхание женщины лишило тепла каждую клеточку моего тела. Я рухнула у ног Кена в сточную канаву улицы Ямхилл.

— Глупые туристы, — услышала я пассажира, двери трамвая закрылись, он поехал, скрежеща колесами.

Иней белел на Кене. Он зарычал, скаля клыки, которые соперничали с зубами женщины по остроте, на его ладонях появились опасные бежевые когти.

Лысые парни встали стеной за блестящей женщиной, готовые порвать Кена.

Туман Улликеми отделился от дыхания женщины. Кардамон резко вспыхнул у меня в носу и горле. Щупальце зеленого тумана вылетело из основной массы, пробовало воздух… искало.

Щупальце целилось в мое лицо, словно пришелец в фильме ужасов. Я закрыла рот руками, серый шум поглощал все сильнее мое зрение.

Холод подул на мою спину, сообщая, что Кен бросился прочь. Слева донесся стук и жуткий звук рвущейся плоти.

— Улликеми, — охнула я, туман проник щупальцем в мое горло. Сверху вспыхнула молния, раскалывая мою голову.

В брешь полилась глубокая синева, сокращающиеся мышцы и изгибающаяся длина, и я изо всех сил пыталась дотянуться до золотого тепла, сверкающего на поверхности океана…

Легкие вобрали воздух, и на миг кислород наполнил мою грудь, выталкивая Улликеми из моей головы. Серый шум пропал. Я различила Кена, стоящего над телом лысого парня, он прикрывался вторым, чья футболка была изорвана и в крови, как щитом. Женщина с блестящей юбкой, казалось, стала выше и тоньше.

А потом, словно хлынула волна, вернулся Улликеми, заполнил меня, прижимаясь к моей коже, мое смертное тело не могла выдержать желание получить золотое тепло. Тепло было мучительно вне досягаемости надо мной/нами, пока мы неслись вверх изо всех сил, к сияющему занавесу, где вода встречалась с воздухом. Мой рот широко раскрылся, болел от напряжения, и я вырвалась из воды с могучим рыком, клыки щелкнули на хвосте золотого света, тепло радостно вспыхнуло у моего рта, стекло в мое горло.

Фрагмент? Нет, скорее живое видение. Я извивалась в сточной канаве, ладони бесполезно сжимались. За закрытыми веками я пыталась рисовать кандзи, но чернила становились зелеными. Голод Улликеми сдавил мое горло, пока он силой запихивал в меня видение. Я падала в синеву в длинном теле водного дракона.

Хлопающие красно-золотые крылья и пронзительный крик орла пронзили золотое тепло. Острые когти терзали мою спину. Рот болел от пустоты, я падала в воду. Орел завопил снова, смеясь.

Я застряла в видении Улликеми, и имя нашего врага бурлило на глубине, где я его спрятала. Он дразнил нас, Буревестник не давал нам получить тепло солнца!

И голос Улликеми, жуткая гармония, сдавил мои мышцы рук и ног, зубы стучали, как у скелета.

«Буревестник!»

«О, нет».

Видение Улликеми отпустило меня, зеленые и синие пятна пропали, и я видела обычное пасмурное небо Портлэнда.

Что дракон со мной сделал? Использовал против меня видение снов баку?

— Улликеми знает имя Буревестника, — сказала я, горло болело. — Я предала его.

— Кваскви заберет твою рыбку, — сказала Кену женщина в юбке.

Я сморгнула слезы, поднесла руки к лицу, но они были в городской слизи. Я поднялась на колени.

Два лысых парня лежали на мокром тротуаре, их руки были выгнуты под неестественными углами. Кен еще стоял, напоминал снеговика, а не кицунэ. Дыхание женщины в блестящей юбке покрыло его слоем блестящего инея. Он не двигался.

В паре футов от нас собрались полукругом туристы, глядели и шептались между собой, делали фотографии, словно это было уличное выступление.

Где копы?

Женщина в юбке приближалась.

— Она подвергает нас опасности, кицунэ. Она предала Кваскви, а теперь Буревестника. Кваквакавакв, Берег, Хайду и Цимшиан не оставят Буревестника из-за нее!

Стуча блестящими зубами и выдыхая холодный ветер, женщина приближалась ко мне, крупная как для старушки, которой она казалась.

— Жизнь маленькой баку будет платой.

— Не трогай ее, — сказал Кен, но его голос был человеческим и слабым.

Почему он не двигался?

Паника охватила меня. Я не могла позволить людям Кваскви забрать меня, мне нужно было добраться до фонтана Скидмор и заставить Кваскви выполнить обещание отдать папу.

— Рыбка моя, — проворковала великанша, склонилась и сжала когтистыми ладонями мое горло.

В куртке заиграли первые аккорды пятой симфонии Бетховена. Рингтон Марлин. Я не подведу ее. Не подведу папу. Я не дам этой карге задушить меня в сточной канаве.

Нет.

У рыбки были козыри в рукаве. Женщина в юбке тянула меня по тротуару за горло в сторону Старбакса.

Я потянулась к ее запястьям, и она напряглась, лишая меня воздуха. Все потемнело перед глазами, но я не пыталась убрать ее руки со своего горла, как она думала. Я впилась ногтями в ее запястья и крепко держалась.

Пожиратель снов.

Кен звал себя запятнанным.

Какой стану я, проглотив ее фрагмент? Кровь шумела в ушах, сердце билось быстро, сбиваясь.

Выбора не было. Я потянулась к фрагменту карги, который уже покалывал в моих пальцах.

Кедры в снегу, острые горы и бесконечный вой ветра. Горько-сладкий вкус крови на языке и медведи среди озаренных луной ветвей, скрипящие кустами.

Дзунуква, голый и бледнокожий монстр Кваквакавакв, пожиратель детей, даритель богатства.

Ее фрагмент о себе, который она видела каждую ночь. Она давила на мои плечи и грудь как мешки с рисом.

— Я тебя знаю, — выдохнула я, и фрагмент погрузился глубже.

Пожиратель снов.

Уголек стал раскаленным металлом, обжигал удовольствием. Мышцы сжимались на спине. Я выгнулась, как тетива, пронзенная тысячью огненных игл.

Дзунуква вздрогнула, отпустила меня и поднесла свои ладони, красные от моей крови, к вискам. Она закричала, пятясь.

Я встала на ноги, вытянула руки, рыча, как медведь.

Уголек пылал, жар двигался по каждому позвонку к месту, где шея переходила в спину, пульсируя ритмом в голове. Как в прошлый раз, когда я забрала фрагмент Улликеми, чтобы сломать силу Хайка, давление грозило разбить мою голову.

Дзунуква выпустила порыв ледяного воздуха, и он закружился, поймав нас в снежную бурю. Я едва это замечала. Старуха не была опасна. Она сжималась а земле, жалкий мешок костей. Я была Пожирателем снов. Я…

— Кен? — я пошатнулась от невыносимого давления. Что я наделала?

— Поймал, — послышался голос Кена, я ощутила его руки на талии. Через миг он отпустил меня с воплем боли. — Ты горишь.

— Я не… — органы давили на грудную клетку, как воздушные шары.

Буря Дзунуквы растаяла, стала мокрым снегом. Она согнулась, бледная, мелкие блестящие зубки дрожали на ее юбке.

— Ты пролила первую кровь, — выдохнула старуха. Одна когтистая рука резко взмыла в воздух, и снег упал на землю, становясь маслянистыми темными лужами. — Ты забрала мою силу и сделала ее магией смерти.

Острый нож, нет, клык размером с мою ладонь, но опасно заточенный, появился в ладони Дзунуквы. Глаза сияли опасной синевой, она взглянула на меня, вдруг став не такой слабой, какой казалась.

— По закону я могу забрать твою жизнь.

— Нет, — Кен толкнул меня за него. — она не полностью Та, она не скована как мы.

Все давление должно было куда-то уйти. Фрагмент Дзунуквы был не таким и трудным. Не как у Хайка. Два. Во мне было два фрагмента Тех. Я еще не ощущала никогда такую силу.

Но магия смерти? У меня?

Дзунуква бросилась с клыком. Кен повернулся в сторону, отталкивая меня от нее.

Бизнесмены и туристы с картами подошли ближе, восклицая с опаской про снег. Кто-то в лиловом велюре и кроссовках не дал мне упасть.

Элиза.

— Слезь с меня, — сказала она, отталкивая меня. Но ее пальцы задели голую кожу моей шеи.

Роща кедров в скрытой долине, дым поднимался от костров в безопасности и тенях горы Рейнир.

Еще фрагмент в добавок к Улликеми и Дзунукве.

Моя голова взорвалась.

Краски вспыхнули перед глазами, и земля накренилась под моими ногами. Из легких вылетел весь воздух.

Я дышала с болью, из меня вылились отчасти переваренные бобы с соусом, и все — на кроссовки Элизы.

— Черт! — она пнула меня.

Стало слышно, как рвется ткань.

— Осторожнее, — Кен разорвал свою рубашку. У меня все так расплывалось перед глазами, что я видела только странную черную метку на его груди. — Будешь рассказывать Вестнику о законе Тех?

— Убийца, — сказала Дзунуква. — Кваскви не позволит букашке Совета портить наши традиции.

— Это не конец, чудачка, — процедила Элиза и с силой пнула меня в живот. Я отклонилась, голова ударилась о кирпичный стол. Все почернело. Я пыталась вдохнуть, рот был раскрыт, как у рыбы вне воды.

Ладонь на моем локте. Я вздрогнула.

— Все хорошо, Кои. Это я, — сказал Кен.

— Что происходит?

— Старушка уходит. Пока что они сдались. Нам нужно добраться до фонтана Скидмор, — сказал он.

— Я не могу. Не вижу, — я сжала его расстегнутый воротник. Моя ладонь задела кожу на его груди.

Я снова вздрогнула. Больше не было фрагментов. Я была истерзана под гудящей кожей. Даже безобидные сны Кена о беге по лесу могли порвать оставшиеся связи между моими клетками.

— Все хорошо, — сказал он. — Теплое дыхание щекотало мою щеку, его губы коснулись кожа возле моего уха. Кожу покалывало, и ощущение от шеи пробежало к рукам.

— Кен, — сказала я. — Не трогай…

Ничего. Ничего не было. Ни фрагмента. Ни сна о четырех лапах, бегущих среди вечнозеленого леса.

Я перегорела? Как-то выключила это?

Его рот пропал, но он прижался лицом к моей шее, обвил меня руками, прижимая меня к груди, хоть я и была в грязи.

Я медленно провела ладонями по его плечам, ощущая вязкость, которую пыталась не замечать. За его шеей я сцепила их на голой коже.

Просто кожа. Без фрагмента. Не нужно бояться. Он согревал меня в этой тенистой тьме. Мир мог рушиться. Впервые в жизни я расслабилась при ком-то другом, обжигающие слезы лились свободно.

— Ты в порядке, — прошептал он в мое горло, где пульсировал мой пульс. — Все будет хорошо.

— Что-то сломалось, — сказала я.

Кен поднял голову, прижимая ладони к моей спине.

— Мне пришлось… взять кое-что у той старухи. Не сон. Что-то вроде видения. Думаю, я перегружена. И я не могу видеть.

Воздух пронесся перед моим лицом.

— Ты это не видишь? — сказал Кен.

Я покачала головой.

— И теперь, когда мы соприкоснулись, я не получила от тебя фрагмент.

Мышцы шеи Кена напряглись. Он отпустил меня, накрыл мои сцепленные ладони своей, осторожно разжимая мои пальцы.

— Едет трамвай, — сказал он. — Нам нужно сесть в него.

Мои щеки пылали. Я сказала ему о пожирании его снов, пока он держал меня. Конечно, он напрягся. И мы оба были покрыты гадостью.

— Вот, — сказал Кен, что-то пластиковое задело мои губы. Вода. Я проглотила ее, набрала немного и прополоскала рот, а потом сплюнула. Что-то влажное вытерло мой подбородок. Мокрый рукав Кена?

— Ты перестал говорить, что все будет хорошо, — сказала я.

Кен повел меня вперед, забрал бутылку из моих непослушных пальцев.

— Сделай шаг вверх, — он направлял меня по двум металлическим ступенькам. Меня окружил запах носков и металла.

Я услышала, как двери с шумом закрылись. От резкого движения трамвая я впилась в Кена.

— Плохо, что ты не можешь видеть, — сказал он.

— Точно, — сказала я. — Может, это временно.

— Возможно, — его большие пальцы скользнули по моим скулам, задели ресницы. — Глаза с виду не повреждены.

Он смотрел в мои глаза? Я заморгала, ощущая, как краснеют щеки. Моя ладонь опустилась на его грудь, где была расстегнута рубашка, где до этого я видела странный знак.

— Что это? — сказала я.

Кен замер под моими ладонями и вздохнул.

— Когда ты испытываешь сны Улликеми или старухи, ты не замечаешь ничего вокруг себя. Ты видишь другое, да? Как человек в кошмаре. В этот раз ты выглядела как эпилептик в кошмаре. Но ты это заметила?

Я кивнула.

— Сложно упускать все. Не обижайся, но язык Тех у тебя, Кваскви и Улликеми банальный.

Тишина.

— Ты объяснишь метку?

— Нет, — сказал Кен.

— Мой папа с Альцгеймером, который оказался древним японским пожирателем сов, в плену у сойки-хитреца, и за мной охотится дух-дракон и безумный профессор, который хочет порезать меня ножом. О, и я ослепла. Ты уже рассказал мне об убийствах. Что может быть хуже?

Трамвай остановился.

— Торговый центр? — сказал Кен.

— Нет, еще три остановки до Скидмора. Просто скажи. Я хочу… Мне нужно доверять тебе.

— Прости, — выдохнул он. — Я просто не могу… — губы Кена задели мой рот, требовательно и грубо. Я не ожидала этого, отпрянула на миг. Его ладони притянули меня, и я прильнула к нему.

Кен отодвинулся, чтобы прошептать:

— Я пытался держаться в стороне.

«Тепло, безопасность, — говорили его руки вокруг меня. — Желание, — говорили его губы, короткая щетина на подбородке, дразнящая уголок моего рта. — Отпусти, просто чувствуй. Не нужно сдерживаться. Фрагмента нет. Ты можешь ему доверять».

Я доверилась, приняла чувство, связанное запахом корицы и моими ладонями, застрявшими между нашими телами.

Ощущение сменялось другим ощущением, накатывало волнами, подражающими ритму наших губ, и у меня кружилась голова, я дрожала.

— Кои, — сказал он, от его тона моя грудь болела. Одна ладонь скользнула по моему боку, вызывая покалывание, пока он не прижал ладонь за моим ухом, медленно целуя у уголка моего рта, чуть в стороне от еще саднящего пореза на щеке.

Это было слишком.

Слеза покатилась из моего зажмуренного глаза. Кен поймал ее кончиком языка, его губы медленно коснулись моих закрытых век.

— Не плачь, — прошептал он.

— Не делай этого, — сказала я, вяло толкала его в грудь. — Не заставляй меня ощущать это, только чтобы отвлечь. От этого я боюсь тебе доверять.

Кен вздохнул, отодвинулся, и его ладонь на моей пояснице помогала мне устоять в шатающемся трамвае, но между нашими телами было расстояние.

Ох, я просила правды. Это ощущалось как затишье перед бурей.

— Говори уже, лис.

— Ты знаешь, что я прибыл сюда, чтобы забрать твоего отца.

— И?

— Ты использовала часть баку в себе, чтобы вырваться из хватки Хайка, а теперь попробовала, что можешь сделать даже с такой сильной Той, как старуха.

— Да, — сказала я. — А теперь я слепая и выгоревшая.

— Я не знаю, связано ли это с твоей человеческой кровью, или это из-за того, что твой отец не обучил тебя, но…

— Дело не во мне, — перебила я. — Скажи, что значит твоя метка, и как это связано с папой.

Трамвай снова остановился. Двери открылись, и я услышала топот ног, выходящих из вагона, а потом двери снова закрылись. Казалось, мы остались одни.

«Кен применил иллюзию, чтобы всех прогнать? Или чтобы мы выглядели не так потрепано?»

Кен заговорил на японском:

— Совет порой решает, что один из нас слишком опасен, слишком силен вне контроля. Моя метка показывает, что я — Вестник. Ты знаешь, что я приношу.

Дзунуква назвала его убийцей.

Искорка вспыхнула в моей груди. Гнев. Яркий, жаркий, и он придал мне сил отойти от Кена, прижаться спиной к поручню трамвая.

— Не папа. Он не опасен, — сказала я на английском.

— Не обученная наполовину баку смогла порвать магию той старухи и чары Улликеми. Представь, что может устроить Хераи-сан, если он будет не в себе, — сказал Кен на японском.

Мне было все равно, кто вокруг. Я не выиграю спор на японском. Даже папа ругался с мамой на английском.

— Папа не опасен. Он никому не навредил бы.

— Карга, что душила тебя, злая? Она защищала свой клан от чужаков. Хераи-сан стал бы мешкать, если бы Хайк прижал нож к твоему горлу?

— Хайк — зло. На Хайке нужно использовать особые умения.

— Хайк — человек. Другие правила, — выпалил Кен на английском. Ха. Кен злился, раз сменил язык. Очко было за мной.

— Да? Если он человек, как Улликеми использует его?

— Не знаю, — сказал Кен. Его ладонь коснулась моей щеки. Я отвернулась, не желая краснеть как гирлянда Марлин. Не желая его руку на мне.

«Убийца».

Хайк был злом. Я забрала то зло в себя. И карга Дзунуква. И Улликеми. Я еще не навредила кому-то до крови. Какой бы я ни была, какой ни становилась, разница была очень важной.

Но если Кен попробует свои особые умения на папе…

Желудок мутило, желчь подступила к горлу.

Двери открылись.

— Фонтан Скидмор, — сказал Кен.

«Уже?»

Он взял меня за локоть и помог выбраться из трамвая. Как только тротуар оказался под моими ногами, я вырвалась из его хватки.

Тени стали обретать силуэты. Светло серым был край навеса из моста Бернсайд над нашими головами, за ним открывались ярко площадь Энкени и фонтан. Мое зрение. Слепота была временной. Не стоило паниковать.

— Кои, — сказал Кен с предупреждением в тоне. Он вдохнул сквозь зубы с шипением. — Фонтан может быть пустым в это время дня?

— Вряд ли.

Глава двенадцатая

Пятая симфония Бетховена прорезала тяжелую тишину. Я порылась в карманах и выудила свой телефон.

— Это я, — сказала Марлин. — Папа в порядке?

— Не знаю, — сказала я.

«Дай мне еще пару минут избавиться от слепоты, уклониться от Улликеми и забрать папу у разозленной американской сойки».

— Я… мне страшно тут одной.

— Потерпи еще немного, — сказала я. Тон прозвучал резче, чем я хотела.

Голос Марлин прервался всхлипом.

— О, Кои, просто ты говорила о магии и всем остальном… Но, Кои, это папа. Я не могу его потерять, как и кого-нибудь еще. Я просто не могу.

Марлин никогда еще не была так близка к истерике. Даже на похоронах мамы она держалась, помогая нам держаться.

Я кашлянула. Я моргала, и тени становились четче. Ерзающее пятно слева явно было Кеном.

— Сестра, — сказала я на диалекте Хераи. — Оставайся та и жди. Знаю, это тяжело.

— Я вызвала полицию, — ответила Марлин на английском.

— И?

— Я не говорила о баку или том профессоре. Просто сказала, что папа с болезнью, и мы не можем его найти, и что ты думала, что кто-то удерживал его против воли…

— Марлин, — сказала я с усталостью в голосе.

— Знаю. Знаю. Но ты не отвечала на звонки и сообщения. Я не знала, что делать.

Тяжелое признание. Она была на грани. Я почти слышала, как она заламывала руки.

Я глубоко вдохнула. Это не было виной Марлин.

— Знаю, это тяжело. Но позволь мне разобраться с этим.

— Полиция может помочь. Я дала им код твоего телефона. Они сказали, что отправят патруль, чтобы проверить ситуацию.

Полиция не могла ничего сделать с Хайком и Улликеми, но Кваскви было бы забавно смотреть на мужчин в синем в качестве моей поддержки.

Кен недовольно прошипел:

— Будет сложно объяснить твое вмешательство в это, — тихо сказал он. — Полиция склонна все усложнять. Когда они видят дело Тех, они хотят вмешаться.

«Просто прекрасно», — я пронзила его взглядом, намекая, что это мой разговор.

— Я заберу папу. Приведу его домой примерно через час.

— Приведешь папу?

— Да, — сказала я. Или взорвусь, пытаясь. — Но мне нужно, чтобы ты посидела на месте и никому больше не звонила.

— Ладно, — сказала она слабым голоском, и я представила ее шестилетней, с короткими спутанными от беспокойного сна волосами. Мама настаивала, что под кроватью нет чудовищ. Она была смелой ради мамы.

«Придай мне смелости, сестренка», — мы обе знали, что настоящие чудовища уже не прятались.

— И найди мне тройной латте, пока ждешь, — сказала я, надеясь, что мой ворчливый тон заставит ее думать, что все в порядке.

— Заканчивай, — сказал Кен.

Я отмахнулась, но Кен шлепнул меня рукой.

— Кваскви тут.

Хлопали крылья, словно сотню флагов трепал ветер на площади. Я прищурилась, увидела синие силуэты на чаше фонтана. Они окружили скульптуру женщин, несущих квадратный пьедестал на плечах.

— Мне пора, — сказала я и закрыла телефон.

— Оставайся под навесом, — сказал Кен, шагая к чаше.

Все становилось четче, уже не приходилось щуриться. Временная слепота была даже на пользу.

— Ни за что, — я пошла за ним. Он резко замер, и я врезалась носом в его спину.

Мягкий хлопок, теплая сила тела, к которому я легко могла прильнуть.

Я отдернула руки.

— Ты будешь мешать, — сказал Кен.

Его спина оставалась передо мной. Не помощь, а препятствие.

— Чему? — сказала я, смелая, пока не видела его лица. — Твоим умениям, которые так ценит Совет? Что ты задумал? Убить соек?

Кен повернулся ко мне, глаза стали черными. Моя шутка была плохой. И посылать Кена за Кваскви было неправильно. Не было времени на бой или соперничество. Я была в долгу перед Кваскви за то, что выдала его имя, и Кен был в режиме атаки, резко дышал. Если он возьмется за это, всему быстро придет конец.

— Дай поговорить с ним, — я прошла мимо него.

— Ты не видишь, — сказал он.

— Становится лучше, — вопли птиц утихли. Их синие силуэты застыли на краю фонтана, и струи в нем стали бить в полную силу, а не слабым потоком.

Кен зарычал, и мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он снова становился лисьей версией себя. Не было времени на сомнения, когда Кен почти бросился в атаку, и вот-вот могла приехать полиция.

Я понюхала. Кардамон. Улликеми был неподалеку.

Я оставалась под навесом, скрытая от дождя, и замерла.

— Кваскви, — сказала я ждущим птицам. — Я здесь. Спасибо за заботу о моем отце. Я готова избавить тебя от бремени.

Тишина оглушала. Влажный воздух сгустился, был приторно сладким от пряностей, давил на кожу, но сойки не двигались.

Я кашлянула, горло саднило.

— Мы договорились.

Предупреждение покалывало мою шею сзади, как и чувствительные уши.

Через миг сойки завопили. Перья сияли синим для моего серого зрения, и они собирались перед фонтаном.

Кен потянул меня за руку, чтобы я отошла дальше под навес, но я стояла на месте.

— Уже не так просто испугать, — сказал голос из центра облака соек. — Быстро потеряла ту невинность, да?

Воздух затрещал, сойки полетели во все стороны, забрались на железные арки за фонтаном и колонны Первой Авеню.

Кваскви вышел из-за фонтана, черная кожаная куртка с цепями и сапоги со стальными носами звенели на площади. Его волосы были заплетены рядами, он уже не выглядел как простой паренек. Он был готов воевать, и Кен почти начал бой. Это не поможет папе.

Моргая так, что слезы потекли по щеке, я прижала кулаки к глазам и потерла. Ладони промокли, но площадь теперь было четко видно.

Другое дело.

— Я пришла за отцом, — твердо сказала я, но сердце безумно билось, как живая креветка в аквариуме ресторана папы. Я стояла на ногах, потому что боролась с хваткой Кена.

— Выходи, — провел Кваскви. — Постой, — сказал он. — Ты не можешь рисковать. У тебя больше нет имен, которые можно дать другу-змею, чтобы спасти свой зад.

Кен снова зарычал. Я просила мысленно, чтобы он оставался за мной. Мужское соперничество душило не хуже кардамона.

Я выскочила из-под навеса здания под моросящий дождь.

Я опустилась на колени на мокрой брусчатке перед Кваскви, склонила голову как самурай в историческом сериале папы на «TVJapan».

— Прошу прощения, — сказала я. Остывай уже, Кваскви. — Я в долгу перед тобой.

— Не надо, — сказал Кен. Его ноги появились сбоку. Он недовольно шипел. — Это глупо. И теперь Улликеми знает, где ты.

Кваскви рассмеялся.

— Это не принуждение. Она невинна и не знает, что говорит.

— Хорошая попытка, кицунэ, — сказал Кваскви, скаля большие зубы в широкой улыбке. — Но на площади, когда она повалила Дзунукву и Братьев-медведей, она не выглядела так. Она — Та. Ее слова сковывают.

«Она — Та».

Больше не было попыток обойти это. Я была баку. Я отрывала фрагменты снов и ела их силу.

Я вспомнила больше слов самураев. Я старалась звучать вежливо, насколько могла на английском.

— Покорно прошу вернуть моего отца мне, как мы и договаривались.

— Мне нравится такое, — сказал Кваскви. — Постой еще пару минут на коленях, и мы посмотрим.

Дождь пропитал мои волосы, окутал запахом Улликеми. Его зеленая энергия была на площади, напоминая перегорающую лампу.

— Ее отец, — прорычал Кен. Он прижал ладонь к моему плечу, чтобы я встала.

— Спокойно, — сказал Кваскви. — Ваш дружок-змей не прибудет в ближайшую минуту.

— Я знаю, что поступила неправильно, но ты знаешь, что это было из-за неведения.

Кваскви спокойно прислонился к мокрому краю фонтана, словно сдерживался, чтобы не задушить меня моей толстовкой.

— Неведение, пф. Хераи держал тебя в неведении. Если бы он извинился, это уменьшило бы твои страдания? — Кваскви сделал три шага вперед. Гнев исходил от него волной жара. — Нет прощения за предательство Буревестника.

Кен будто пожал плечами, мышцы напряглись на его теле. Его рубашка раскрылась, и было видно скрытые ножны на поясе и черный знак на груди. Сложный кандзи старого стиля с завитками.

Длинный тонкий кинжал оказался в его руки, хищные глаза не скрывали желания убить.

— Хватит, — сказал Кен.

Кваскви застыл как статуя гнева.

— Мы закончим с этим сейчас, — процедил он.

К краю дороги подъехал Субару. Двери открылись, и близнецы в футбольной форме — с целыми конечностями — вытащили обмякшее тело с пассажирского места.

«Папа!».

Я побежала к машине. Близнецы толкнули папу ко мне. Я едва поймала мертвый вес, пошатнулась под длинными конечностями. Ладонь папы задела мою щеку.

Все мышцы в моем теле застыли. Мир не двигался, а я была снарядом, неслась в яркую синеву, мчалась среди золота. Мышцы спины двигались так, как не должны были. Изнутри меня пронзал жар, вопли пронзали мой разум, терзая его, прогоняя все людское.

Я парила, крылья могли нести меня вечно над широким пространством изумрудного моря. Резкий запах древний камней, покрытых весом океана. Тень мелькала в глубинах внизу, завидуя, что я летела свободно на солнечном ветре, поддерживающим мои крылья, пока он тонул в водной темнице.

Буревестник.

Копия видения, которое вызвал во мне Улликеми.

Я задыхалась, ощутила ладони Кена на своей спине словно через слои одеял. Я была заперта в видении Буревестника. Нет, не видении. Это был фрагмент, и он снился папе.

Шок погрузил меня глубже в сон. Я впивалась в остатки воли. Я еще не получала фрагменты от папы, не видела его сны. Но ему снилось видение Буревестника, и я попала в ловушку с ним.

Я держалась обрывком себя за тело папы, ощущение пропало, но тут мою щеку с порезом пронзила боль — Кен ударил меня? Но это вытащило меня из сна лишь на миг, а потом синее небо снова окружило меня.

Мощь бьющихся крыльев вызывала гром, вопль терзал мою волю на клочки.

Разум Кои замер на острие ножа. Мне нужно было вырваться из этого фрагмента, или я утону в слившемся с реальностью сне. Как папа.

Папа?

«Я нужна папе. Нужна Марлин».

Боль и дрожь конечностей на холодном камне или роскошь полета?

«Кои. Кои А. Пирс. Сосредоточься».

Опустись все ниже, в себя, прочь от безграничного неба и ласки воздуха.

Я впитывала картинки из своих костей: сестра, женщина, дочь. Мама в пледе. Кирпичные здания Портлэнда под дождем. Строчки кода на моем ноутбуке. Папа за столом в пижаме, тревога пролегла морщинами на его лбу, пока он спрашивал, что мне снилось ночью.

«Я — баку».

Жар проник в мои кости, формируя плоть, и я осознавала границы своего тела.

Пожиратель снов. И сильный сон грозил поглотить меня. Я не хотела бороться с ним — было бы чудесно сдаться этой ужасной красоте, принять ее, чтобы она наполнила такое ничтожество, как я, проглотила меня.

Слабый голос донесся до меня: «Почему ты боишься баку в себе?».

Не страх. Сильный голод. Ради силы. Ради тепла. А если, став баку, я не смогу быть Кои?

Не важно. Я буду бороться. Обеими частями себя. Не частями — это была я. Я была всем этим, и не было только баку или только Кои. Была я.

Мне нужно было съесть сон Буревестника, как я сделала с Улликеми. Съесть сон сильного Того. Но когда я сделала так с Дзунуквой, она кричала, словно с тем фрагментом я проглотила часть ее сущности.

Я надеялась, что не наврежу Буревестнику.

Я перестала бороться с безграничной свободой неба. Крылья несли меня вверх сияющей стрелой, направленной к солнцу. Ощущение накрыло меня лавиной, я тонула в золоте и синеве. Солнце было приятной обжигающей болью, пока я взлетала все выше.

Я ощущала трепет. Да! Я могла охватить эту силу, вобрать ее. Видение ускользнуло, холодные камни возникли под моей щекой, промокшая одежда давила на потную кожу. В меня впивались взглядом темные глаза кицунэ.

Через миг я вернулась, летела по бесконечному небу без облаков к яркому солнцу.

Сон Буревестника, живой уголек истории Буревестника.

«Гори, уголек».

Я тянулась к угольку, разжигала его. Я охнула, грудь сотряс вдох, и огонь вспыхнул ярче. Каждая клетка моего тела страдала, но сон разгорелся ярче солнца Буревестника, вливал жар и энергию в каждую клетку моего тела, наполняя меня горячей силой.

Пронзительный вопль орла донесся сверху, разбивая синеву на кусочки паззла, которые падали, открывая белые колонны и тяжелое от туч небо. Дождь моросил на мое лицо.

«Милые облака. Прекрасная слякоть».

— Что она сделала? — закричал Кваскви.

— Она — баку, — сказал Кен.

Лишь миг радости, и я ощутила отдачу. Жар пробежал по позвоночнику к моей шее. Пульс заполнил голову. От шеи растекался жар, давление словно жарило кости. Шипы пронзили мои виски. Легкие сжались, всхлипнув. Кислый вкус во рту был как ферментированные натто папы. Я сделала это. Съела сон наяву от Буревестника, сломала его хватку на мне. Теперь я была исполнена золотой сущности Буревестника.

«Магия смерти».

Площадь Энкени, размытая от дождя, появилась во всех красках. Синие сойки покрывали арки. Мутная вода ниспадала с гранита фонтана в чашу, и только это двигалось на площади.

Кен был напротив Кваскви и лысого парня. Мужчины чуть склонились вперед, словно боролись с ветром, жестокость пропитала воздух.

Вдали заворчал гром.

Больше энергии потекло из моего живота в раскалывающуюся голову. Я смаргивала слезы, встряхнула себя и поднялась на ноги. Площадь накренилась, краски грозили смешаться в мокром калейдоскопе.

— Назад, — прохрипела я, шагая вперед. Я прошла к руке Кена и ударила лысого парня по зеленой груди.

Парень отлетел, врезался в лобовое стекло машины с треском.

Кен повернулся.

— Кои!

Часть давления в черепе, грозящего разбить его, пропала после удара по лысому парню. Я прижала ладони к вискам.

«Думай. Что мне делать?» — тревога не давала мыслям выбрать что-то полезное.

— Где папа?

— Ты в порядке?

— В полном, — сказала я и шагнула к Кваскви.

— Эй-эй, — он поднял руки перед собой. — Назад.

Кости казались невероятно тяжелыми, тянули вниз мою плоть, пульсируя в такт с ритмом в голове. Глаза жгло.

— Где папа?

Кен кивнул в сторону остановки трамвая.

— Он под навесом, вне дождя.

— Я доставил его целым и невредимым, — сказал Кваскви. — Я выполнил наш уговор.

На миг воздух вокруг меня вспыхнул золотом, обжигая легкие, словно я проглотила свежий васаби.

Вдали стало слышно вой сирен. Кваскви сунул руки в карманы джинсов. Уголок его рта приподнялся.

— Бесполезная вещица, которую дали в обмен на мою щедрую заботу о Хераи Акихито, — продолжил Кваскви. Он вытащил мелкий предмет из кармана и поднял.

Мое кольцо.

Он легко бросил его в фонтан.

— Без глупостей, — сказал Кен стонущему парню, слезшему с машины. Его товарищ хотел сесть за руль, но передумал от взгляда Кена.

— Не совсем целым и невредимым, — процедила я. Все силы ушли на то, чтобы не стукнуть Кваскви.

— Хочешь сказать, что я нарушил слово? — Кваскви выпрямился. Вспыхнули большие зубы, и сойки на арках и белых колоннах зло завопили.

— Ты что-то с ним делал, — сказала я. — Он заперт во сне Буревестника.

— Он — баку, — сказал Кваскви с ленивой улыбкой. — Как ты.

— Это не естественно. Я… — жжение пронзило меня, прерывая слова. Мир стал туманным, накренился, и усмешка Кваскви стала осью.

Лучи солнца падали сквозь серые камни площади, обжигая.

— Что ты наделал? — процедила я. Сапфир и золото сливались среди камней, растекались лужами. Фонтан отражал слепящий свет летнего солнца, которое тут не видели месяцами.

Сон Буревестника снова схватил меня когтями. Уголек горел и горел, и мои плечи болели, помня о борьбе…

Это было слишком. Слишком много для уязвимой плоти моего тела.

«Я взорвусь».

Кен прижал ладонь к моей пояснице, не давая упасть. Тепло от его ладони проникло сквозь мокрую толстовку. Вместе с давлением пришла сила, укрепила меня, и я могла дышать, хоть и с болью.

— Мы — не дикари, — сказал Кваскви. — Пуританские взгляды твоего Совета устарели. Вестник, ты сам видишь, что мы не слабые. Мы плевали на их правила жизни с людьми.

— Поверь, я передам это Совету, — сказал Кен.

Сирены пронзили воздух, были уже близко. Запах Улликеми удушал.

Мне нужно было добраться до папы. А потом уйти подальше от Кваскви и Буревестника.

— Отведи меня к папе, — сказала я Кену.

— Вот так спасибо, — сказал Кваскви. — Меня использовали. Не хотите остаться на шоу.

— Шоу?

Кваскви бросился в Субару, а машина полиции со скрежетом остановилась под арками.

— Буревестник дал твоему папе свои самые глубокие сны. Имя Буревестника не поможет Улликеми, когда еще и вы оба горите его сущностью.

Дверь захлопнулась, скрыв его широкую улыбку. Кваскви лениво помахал в открытое окно.

— Пока, карпик. Удачи с драконом, — машина уехала.

«Обмани меня раз — позор тебе, обмани меня дважды — позор уже мне», — а я переживала, что наврежу Буревестнику, съев его сон.

Хлопали дверцы. Кен прижал кулак к моей лопатке.

— Полиция, — сказал он. — Ты можешь идти?

— Вряд ли, — сказала я. — Все снова размытое…

Дождь бил по нам, внезапный ливень с запахом пряностей и соли. Кен издал недовольный звук. Кулак поднялся к моим плечам, и он подхватил меня как ребенка, прижал к груди.

— Сэр, — раздался мужской голос с другой стороны площади. — Полиция Портлэнда, нам нужно говорить.

Кен побежал к просвету.

— Стоять!

Мы добрались до обмякшего папы, прислоненного к кирпичной стене здания. Я съехала с тела Кена, опустилась на дрожащие ноги.

— Полиция…

— Доверься мне, — сказал он, тьма заполнила его глаза, лицо изменилось.

Он показывал свое истинное лицо.

Я пригнулась и подобралась к папе. Его рот был приоткрыт, слюна собралась в уголке, его глаза были широко открытыми, ничего не видели.

Нет. Они были поглощены золотом и синевой, пока он летал с Буревестником.

Транс, который чуть не сковал меня.

«Держись».

Лицо папы стало размытым. Я моргнула. У него, нет, у нее были длинные светлые волосы, стянутые в хвост, бледное лицо и синие глаза, как небо в просвете над нами.

«Что это такое?».

Я взглянула на Кена и чуть не рассмеялась. Он изменил свое лицо на юную и мужскую версию женщины. Иллюзия кицунэ.

— Сэр? — сказал полицейский, тяжело дыша. — Вы не слышали? Я попросил остановиться.

— Прости, дружбан, — сказал Кен голосом парня из Калифорнии. — Сложно слышать из-за дождя.

У полицейского были румяные щеки и рыжая густая борода. Он должен был носить фланелевую рубашку и делать на ферме биотопливо, а не преследовать подозрительных типов по городу.

— Всегда лучше помогать властям.

— Что я могу для вас делать?

Офицер Биотопливо смотрел на скрытого иллюзией папу.

— Мы ищем японца, страдающего от болезни Альцгеймера. Его могут удерживать силой.

Кен пожал плечами и развел руками.

— Никого такого не видел.

— Вы в порядке? — сказал офицер Биотопливо папе. Он не получил ответа и повернулся ко мне. Кен скрыл иллюзией и меня. — Мэм? — он прошел к Кену. — Этот мужчина доставляет вам проблемы?

— Нет, — пролепетала я.

— Можете объяснить, почему ваш друг нес вас? — он указал на папу. — И что не так с этой леди?

— Нет, все хорошо. Мы в порядке. Я просто подвернула лодыжку. Мы собирались домой.

— Вы пили? — сказал он.

— Нет. Моя подруга просто страдает от нарколепсии.

Кен вскинул бровь. Я продолжала лепетать:

— Мы даже не приехали сюда на своей машине, так что не переживайте…

Офицер Биотопливо стал отцеплять рацию.

— Не нужно, — сказала я, пытаясь встать, но по носу ударил сильный запах специй и соль.

— Не нужно, сэр, — сказал новый голос. — Правда, — Хайк вышел из-за угла здания, его глаза сияли как изумруды, его голос был полон зловещей гармонии и беспокойной энергии Улликеми. — Миг удивления заморозил тебя.

Глава тринадцатая

Глаза офицера Биотопливо расширились от шока. Иллюзия на папе и Кене замерцала и пропала.

— Какой приятный сюрприз, — сказал Хайк… или Улликеми.

Кен дрогнул, его лицо было хищным, мышцы напряглись, он явно готовился напасть.

Иглы пронзили мою кожу, энергия Буревестника шипела в моих венах, борясь с холодной магией Улликеми.

— Сначала разберемся с парнем в синем, — Хайк направил офицера Биотопливо к полицейской машине, он спотыкался по пути. Он усадил полицейского за руль и захлопнул дверцу.

Я потянулась к угольку, радостно горящему в моем животе, и открыла золотую энергию Буревестника. Я не была беспомощной. Сила Хайка была взята у Улликеми. Тогда я возьму силу Буревестника для боя.

Холод отступил.

— Что ты делаешь? — охнул Кен сквозь сжатые зубы. — У тебя золотые глаза.

Сила Буревестника текла по венам. Я приветствовала огонь.

Хайк прибежал под навес, его глаза сияли золотом. Он склонился над папой, прижал ладонь к его лбу, потом — пальцы к его запястью.

Он отвернулся — это был мой шанс. Я ужасно медленно поднялась на ноги, колени скрипели. Кожа Кена ближе всего была тонкой полоской между волосами и толстовкой. Я потянулась, толкая пальцы сквозь влажный воздух, медленно, как деревянный нож в вязком торте моти.

Связь вызвала вспышку влажной хвои кипариса и запаха кинако.

Фрагмент Кена.

Он застонал, напрягся под моими пальцами.

Я ломала чары Хайка раньше, но в дендрарии Кен источал жар, как котатсу папы. В этот раз, после сна Буревестника, я горела изнутри. Шли секунды. Капля пота стекла по моей шее.

Почему не работало? Уголек Буревестника снова вспыхнул, я попыталась толкнуть жар в Кена, напрягала все мышцы, словно балансировала на носочках у костра.

Кен снова застонал.

Кожа пылала красным, как от ожога, там, где мои пальцы касались его шеи.

Я вредила ему. Желудок сжался. Опасная игра с Буревестником могла убить меня, но Хайк трогал папу, и мне нужна была помощь Кена. Боль пронзила голову.

— Кен, — сказала я, рот двигался медленно. — Позволь увидеть твой сон.

Напряжение в его шее пропало с протяжным стоном. Словно прорвало плотину, сон Кена ворвался в меня: кипарисы, туман, запах влажного мха и заразительное желание бежать на сильных лапах…

Сильнее, чем раньше, меня утащило с площади, прочь от боли. Я была сном. Я, Фудживара Кенноске, в глубине сердца. Дома в этом диком чистом месте.

Тень среди деревьев. Маленькая и худая, окруженная кипарисами, скрытая их ветвями. Она подошла ближе, стало видно длинные темные волосы, глаза и упрямую челюсть. Решимость и сила влекли меня к фигуре, как мотылька к огню.

Женщина.

Кои.

Я?

Видение прервалось, я рухнула в себя. Ладонь еще сжимала его шею, но теперь между нами искрился ток, как перед бурей.

Кен заорал. Его тело сжалось, как в припадке, а потом расслабилось. Он прижался ладонями к кирпичной стене, чтобы не упасть.

Страх пробил мою первую вспышку триумфа.

Глаза Хайка вспыхнули изумрудным.

— Что ты делаешь, мисс Пирс?

— Уходи, Хайк, — прохрипел Кен. — Может, так ты выживешь.

Папа открыл глаза у ног Хайка. На его знакомом смуглом лице горели сине-золотые глаза Буревестника.

Нет. Как удар по животу.

— У нас с Улликеми на тебя планы, — сказал Хайк. Он вытащил серебряный нож, что все еще был в крови, из ножен на поясе. — Это было бы приятнее в моем кабинете, но ее кровь, пролитая тут, все равно даст мне силы.

Папа сел. Его лицо из рассеянного тут же стало хмурым.

— Мы полетим золотыми путями солнца, — сказал он на английском, гармония в голосе вызвала мурашки на моей спине и руках. Страх сжал все внутри.

Это был не папа. Буревестник захватил его, как Улликеми — Хайка. Потому Буревестник заманивал меня взять фрагмент в нашу первую встречу. Таким был план Кваскви? Захватить меня? Чтобы я питала его магию? Убивала?

Дрожь пробежала по спине, за ней еще. Она не унималась. Прозвучал гул. Не гром, не сверху — я ощущала глубокую вибрацию подошвой.

Большие куски камней на площади дрожали. Кен отдернул руку от кирпичной стены, дождь из цемента посыпался на нас.

— Акихито, шикари шитэ, — сказал Кен. Держись.

Папа? Это делал перегруженный баку? Тряс камни?

Уголек сна Буревестника вспыхнул в моем животе. Жжение растеклось в груди, добралось до кончиков моих пальцев.

Кости горели и болели. Слишком много энергии, и я не могла ее выпустить. Сердце колотилось, выбивая тату в груди, каждая клеточка тела пульсировала.

Хайк дернулся. Кен бросился наперерез, но был медленным и неуклюжим после чар Хайка. Нож Хайка вспорол мою толстовку у шеи и провел пылающую линию боли на моей ключице.

— Прошу прощения, но терпение кончилось, — сказал он, сжал мой локоть, пока на моей груди проступало красное пятно.

Он притянул меня ближе.

— Ты ощущаешь это? Силы больше, чем я думал, — он повернулся, нож оказался у моего горла. — Стоять, — сказал он Кену. — Я поиграю с двумя баку, но нужен мне только один.

Кен отпрянул на пару шагов, поднял руки.

— Воспоминание, что знал, но уж давно забыл, — сказал Хайк. Зловещая гармония пронзила мой мозг.

Картинки мелькали в голове — я ворвалась в ратушу и обнаружила папу на полу в кабинете мэра, Кваскви отказывался отдавать Буревестника мэру, и мэр приказывал офицеру Биотопливо вернуться в его машину. Мэр Хайк.

Что-то яростно пылало в моем животе. Кабинет мэра стал призрачным, нарисованным на открытой двери подвала колледжа. Я покачала головой в смятении. Магия Хайка искажала реальность.

Нож Хайка упал на камни со звоном, он провел ладонью по моей крови с грубой лаской.

— Не трогай ее, — сказал Кен. — Даже мэр Портлэнда не может… — его слова утихли, на лице было смятение.

«Мэр? Хайк — мэр?».

Нет. Это была магия.

— Да, — торжествовал Хайк, — мэр Портлэнда может.

— Нет, — сказала я. Уголек Буревестника сжигал картинки. Этого Хайк хотел? Потому связал себя с Улликеми?

— Маленький порез, и даже кицунэ поддался, — сказал Хайк. — Может, мне и не нужна вся твоя кровь.

Здание стонало, цемент сыпался крошкой. Труба скрипела, отрываясь от стены. Зеленя ткань упала на землю.

— Ты не используешь ее, — сказал папа с гармонией в голосе.

Хайк рассмеялся.

— Решил меня остановить? Миг удивления… — начал он.

Но слова прервал крик боли. Я отпрянула, вдруг получив свободу.

Зеленый туман вытекал из глаз Хайка, словно уходила его душа. Два потока потемнели, стали веревками, обвившими мэра, сковавшими мерцающей синевой.

Мэр — нет, профессор — отыскал голос:

— Ты обещал, что я могу использовать девчонку, если отдам тебе Пожирателя снов!

Его голос был смертным. Синие путы сжались, волна прошла по нему с головы до пят, и его конечности повисли под неловкими углами, выглядя неправильно.

Папа встал резким движением, напоминая марионетку на нитях.

— Voghjuynner odz, — сказал папа, челюсть неловко произносила странные слова. — Kpareik’ indz het?

«Змей, потанцуешь со мной?».

Значение поднялось из моих ноющих костей, пропитало меня. Буревестник отдавал приказ на родном языке Улликеми.

Из тела папы.

Хайк широко оскалился, зловещий голос Улликеми заявил на том же странном языке, и гремящий звук не могли повторить людские голосовые связки:

— Возьми баку, захвати его, как я — своего слугу. Я больше не буду прятаться в камне Вишап. Потанцуй со мной. Или солнце в тебе съест меня, или я проглочу его сегодня.

Хайк плавно, словно не имел костей, пошел к папе.

Кен с криком вскочил перед папой. Его лицо менялось, острые углы и сила подтянутого тела приближались к его истинному облику.

Улликеми произнес ультразвуком слово ртом Хайка, и Кена окружил прохладный и соленый ветер, мини-торнадо. Синие ленты отделились от неподвижного Хайка, напомнили языки змей, окружили Кена. Ленты тумана вспыхнули раз, другой и стали жидким. Волна воды обрушилась на Кена, отбрасывая его в кирпичную стену здания.

Лязг металла. Край трубы рухнул на него.

Хайк встал перед папой, тянулся к нему ладонями, пальцы на которых сжимались как когти.

Я бросилась к папе, притянула его к себе.

Резкое движение открыло рану на моей груди, свежая кровь пропитала футболку папы. Он пылал в моих руках, а я могла думать только о его рисунке баку, висящем над моей кроватью. Я держалась за эту картинку, и она не давала нам утонуть в мерцающем море силы сна Буревестника. Но все было на грани.

Уголек Буревестника вспыхнул из-за фрагмента в моем животе и прикосновения к голой коже папы под моими руками. Здесь было мое место. Среди драконов и огромных орлов. И я пылала!

Сон расколол меня, ноющие кости таяли в ослепительной агонии. Слишком сильно. Я не могла думать, едва видела или чувствовала, пойманная в раскаленном, как солнце, сердце Буревестника. Боль разбивала меня на куски, меняла меня, собирая иначе и разбивая снова.

Я закричала пронзительным воплем Буревестника.

Ослепительный белый свет. Вверху, внизу, вокруг и внутри меня.

Раздался гром, и тонкие трещины потянулись по свету вокруг меня, и далеко внизу стало видно пульсирующий изумрудный слой. Изумруд вторгся в мой свет щупальцами из тумана. Древний холод пожирал мой огонь. Ядовитый туман пытался дотянуться до меня, утащить вниз, но я яростно била крыльями, поднималась прочь, возвращалась в безграничное небо.

Кто-то коснулся меня. Моего плеча. У меня было плечо. Я смогла ощущать тело, очертания руки, ног и головы были знакомыми, но не сочетались.

Слова, едва слышные, на диалекте Хераи, задели мое ухо:

— Съешь сон, Кои-чан, или ты умрешь.

Место, где я ощущала себя, все еще было скрыто под белыми пятнами солнца и золотыми перьями. Я смогла узнать папин голос.

Папа был в сознании, проснулся…

Боль снова сотрясла меня, но в этот раз я удержала смертельной хваткой кусочки вокруг маленькой Кои.

Осторожно, сохраняя кусочек себя в стороне, я потянулась к сну Буревестника.

«Гори, уголек».

На мою голову давили, сжимали со всех сторон.

— Не так, — сказал папа на диалекте Хераи. — Сон древних расколет тебя на куски. Тяни сон Буревестника через другой фрагмент.

Другой фрагмент? Буревестник заполнил меня, прогоняя все, кроме жутких видений Хайка.

Нет, я не буду наполнять силой Буревестника сны о смерти.

Папа был рядом, связывал нас с Буревестником, но у него не было фрагментов, чтобы передать их мне.

Больше ничего не оставалось, все сжег белый свет. Все.

Погодите.

Что-то. Обрывок воспоминания. Туман другого типа, реальный, влажный, с каплями на лице. Тишина была как приглушенная песня в роще больших кипарисов. Хвоя под лапами.

Фрагмент Кена. Его сон кицунэ.

Прозвучал гром, взрываясь золотым светом в прохладной тьме. Хватка ускользала. Я дико хваталась, ощущая ладони в реальности. Теплые горько-сладкий струйки текли по моим рукам. Кровь.

Папа?

Скольжение…

Я тянула изо всех сил, напрягалась до предела, укутывалась в запах кинако и кипариса, в мягкую влагу росы. А потом отпустила.

Я неслась к ядовитому туману, который принял облик огромных колец дракона Улликеми.

Давление росло, моего тела не хватало, чтобы уместить Буревестника. Мои органы менялись, кожа бурлила. Агония пронзала разум, но я все падала.

Вниз, без направления. Были только белый свет и падение.

Я вдруг рухнула. Тело болело, словно я прыгнула с платформы в пустой бассейн. Бассейн. Это была мысль Кои. Это была я. Человек. Еще живая.

Дыхание с болью вернулось в мои легкие, и я открыла глаза.

Ах, я была не в Канзасе, даже не на площади Энкени. Я была в лесу Кена. Туман скрывал края поляны под сумеречным небом. Большие зеленые кольца Улликеми обвивали прямой кипарис. Я задела ладонью шершавую кору цвета старой крови, чтобы не упасть. Я моргнула. Мои пальцы сияли.

Моя ладонь, рука, все тело сияли, озаряя движущийся туман вокруг меня. Свет Буревестника тек под моей кожей, как лава под тонким слоем камня.

Улликеми отпустил кипарис, придвинулся ко мне. Его изумрудные глаза и острая голова на мускулистой шее покачивались передо мной как кобра размером с Фольксваген перед чародеем.

С ним пришла волна запаха хвои и паприки.

— Буревестник, — сказал он. — Ты все еще не даешь мне солнце?

— Я не Буревестник, — сказала я, разводя в стороны руки, но странная гармония звучала в моем горле, терзала язык, вызывала боль в зубах.

— Буревестник захватил тебя, как я — Мангасара Хайка.

— Хайка тут нет.

— Он — человек. Я думал, ты тоже человек. Но ты из Тех. И в тебе горит сущность Буревестника.

Баку. Пожиратель снов. Я ела сны монстров. Их сны текли в меня, и я проглатывала их. Хоть сила Буревестника грозила вырваться из меня, как из лопнувшего пузыря, я была рада, что не ощущала себя уязвимо, что не поддалась силе Хайка. Я разберусь с этим, хоть не смогла помочь маме, когда она умирала в больнице.

Хвоя двигалась под моими ногами, и в воздух поднимался ее запах. Эта роща была из давней Японии, появилась из фрагмента Кена. Она обрела облик от силы из съеденного сна Буревестника. Но это было моим.

Моим.

— Не важно. Все равно в тебе Буревестник. Если я поглощу тебя, я восторжествую.

Почему все было связано с пожиранием? Те были кучкой драматичных каннибалов с паранойей. Я улыбнулась. Только я могла думать о паранойе, когда стояла перед драконом в лесу из сна своего парня. Кои вернулась.

Улликеми раскрыл большую пасть и бросился.

Я отпрянула в сторону, но недостаточно быстро. Нос Улликеми врезался в мое плечо, и я растянулась на земле в облаке гниющей хвои.

Блин. Больно! Сила Буревестника вспыхнула, и, словно в перемотке на DVD, в один миг я была кучей на земле, а в другой уже стояла на ногах, обвив руками шею Улликеми под массивной челюстью. Я напрягалась, сжимала его ладонями.

Прижимаясь щекой к ледяной чешуе, я сжимала.

Улликеми буйствовал. Он извивался, ударил меня о ствол кипариса.

Я держалась, поглощала больше сна Буревестника о безграничном небе, чтобы не слететь со скользкой чешуи.

Улликеми провез меня по земле, поднял, чтобы ударить о дерево.

Сколько вреда я могла выдержать в этом мире сна? Улликеми собирался превратить меня в лепешку.

— Погоди, — прохрипела я.

Змей бросился к дереву. Боль сотрясала меня с треском, спина врезалась в ствол кипариса. Я отпустила, ладони дрожали от слабости.

Это не я сжимала Улликеми. Съеденный сон Буревестника наполнил меня пылом орла, но это была не я.

Это было безумие Буревестника. Может, Буревестник желал жестокости, но не я. Если я боролась с Улликеми, это доказывало, что Совет Кена был прав, послав убийцу разобраться с папой, со мной, а не рисковать исполненным жестокости баку на свободе.

Улликеми снова раскрыл пасть, закрывая зелень наверху.

— Я скормлю тебе солнце, — сказала я. — Ты этого хочешь?

Улликеми замер.

Я попыталась сесть, застонала, ощущая внутри будто осколки стекла. Я повернулась на бок.

Челюсти сомкнулись в воздухе над моей головой.

— Не думай играть со мной. Я ждал так долго, пока Мангасар Хайк найдет мне бога грома.

Я вспомнила Кваскви у памятника, безобидная внешность скрывала ярость внутри.

«Ты выдала мое имя».

Я подавила волну вины. Кваскви использовал меня. Буревестник прибыл в дендрарий, пытаясь поймать меня в сон. Не удалось, и они использовали папу. Я не была перед ними в долгу. Я не была обязана что-либо делать с Улликеми.

— Я могу отпустить тебя.

Змей выводил сложный танец над моим телом. Кипарисы возвышались над нами, скрывая небо. Запах пряностей Улликеми боролся с запахом хвои.

Кен сказал, что людской миф заставлял Улликеми быть в этом облике дракона. Я не понимала, как люди могли так влиять на Тех, но Улликеми не считал Хайка другом. Хайк был его человеческой рукой для убийств, пока Улликеми забирал силу мертвых переводчиков и наполнял ею странные волшебный фразы Хайка.

Если Улликеми освободить, Хайк станет из опасного серийного убийцы простым убийцей.

— Ты отдашь мне солнце? — гармония голоса Улликеми сотрясала мои уши.

— Ты порвешь с Мангасаром Хайком, — сказала я. — Больше не будешь Энерджайзером для его фраз.

Забирать силу из сна Буревестника, чтобы освободить Улликеми, могло быть опасно. Тяжело. На мою шею давило, золотое сияние окружило крону дерева. Улликеми убьет меня, если я не сделаю что-нибудь.

— Я клянусь, — сказал Улликеми. В мире сна вес соглашения упал на нас паутиной.

— Вот, — я подняла руки, потянулась к змее.

Большая пасть раскрылась, слюна капала с клыков.

— Стой, что ты творишь! — заорала я. Пасть сомкнулась на мне.

Я поспешила потянуться за золотистым огнем. Раскаленные испарения поджигали каждую клеточку моего тела. Сон Буревестника был напрямую связан с сердцем-звездой, названным Солнцем.

Я толкала силу во все стороны, и порезы на моей коже источали золото.

Агония.

Долгий миг, когда Кои пропала в сиянии.

А потом тьма ослабила свет, поглотила его. Бездонный голод Улликеми объедал сон Буревестника по краям, двигался к центру, и тьмы стало больше, с ней пришел холод, и…

Сон замедлился. Буревестник пытался сопротивляться нашей связи, ведь я забирала скрытое у него на глубине.

Хуже агонии. Через открывшуюся связь я ощущала вкусный прилив света, восторгалась силой. Я. Кои-баку использовала Буревестника. Сила опьяняла. Я желала сиять как солнце.

Но Улликеми все еще голодал в бездне.

Рывок, словно вся вселенная вывернулась наизнанку, чтобы влить в меня энергию. Цунами все рос, а потом волна обрушилась с грохотом, который сотряс вселенную.

Что-то кричало.

Что-то вырвалось с радостным воплем.

Остатки сна утекали от меня золотыми ручейками.

DVD снова перемотал время. Я стала Кои-человеком в крохотном теле, которое словно переехал грузовик, и голова ужасно болела.

Улликеми пропал, змея превратилась в зеленый туман, который рассеивался в прохладном воздухе с запахом дождя.

Я лежала на брусчатке, слепая. Кто-то коснулся моей щеки с поразительной нежностью. Я вздрогнула.

— Кои, — сказал знакомый голос, и я провалилась в приятную и прохладную пустоту.

Глава четырнадцатая

— Прошла ночь, — донесся из-за тьмы голос Марлин. — Если она не подаст знак, что она еще в себе, я отправлю ее в больницу, хотите вы того или нет…

Я застонала. Точнее, я сделала это в голове, но часть, видимо, добралась до мира снаружи, потому что кто-то вдруг схватил мою руку так сильно, что заскрипели кости.

— Кои? Ты меня слышишь? — сказала Марлин.

Я снова застонала. Она сминала мою руку так, что я не могла сжать ее в ответ. Может, ей хватит трепещущих век? Но веки весили тонну.

— Она проснулась, — сказал папа на японском.

Все внутри будто набили ватой, и все мышцы были вялыми, как лапша удон, но голос папы все же вызвал искру в моей спине.

«Он жив. Я жива. И Марлин в порядке, иначе не калечила бы мне руку».

Картинки мелькали под веками. Улликеми, сон Буревестника, тьма в пасти змея вокруг меня.

Попробуем стон еще раз. Губы двигались, кожа трескалась, их покрывала сухая вязкая субстанция.

— Змей, — пыталась сказать я, но голос был слишком хриплым.

С усилием Геркулеса я приоткрыла глаза до щелочек.

Я ошибалась. Сжимала не Марлин. Кен сидел у дивана на раскладном стуле, а Марлин с гримасой на лице нависала над его плечом.

— Улликеми уже нет, — тихо сказал Кен. Марлин пыталась отодвинуть его локтем, но Кен сидел неподвижно, согревал мою ладонь своими руками.

— Пап?

— Я тут, Кои-чан, — сказал папа слева. Мышцы шеи протестовали, но немного тепла от Кена помогло, и я повернула голову.

Папа. Он был бледным, как ткань моего дивана, с тенями под глазами и впавшими щеками, но на нем не было заметных ран или шрамов, и его насыщенные карие глаза не выглядели растеряно. Это был папа. Настоящий. Таким я его не видела годы.

Тысяча слов и чувств кружили в моей голове, но давление на горле было барьером всем вопросам, которые я хотела задать.

Баку ворвались в мою жизнь как торнадо, оторвали осколки и смели все в кучу. Папа был в центре бури.

Он был живым, и я была рада, но от взгляда на него глаза пылали. Я повернулась к Кену.

— Хайк? — сказала я.

Марлин протянула чашку с крышкой, сунула соломинку между моих губ. Я тянула воду, пока Кен водил свободной рукой по своим коротким волосам. У него было лицо с острыми скулами, которое я считала его нормальным видом, без дружелюбного морока.

— Нужно было вызвать полицию, — сказала Марлин.

Ага, потому что офицер Биотопливо всех спас на площади Энкени.

— Он не по зубам полиции, — сказал Кен терпеливым тоном, который указывал, что они с Марлин не впервые говорили об этом. — Я отдал его Кваскви и старухе.

Я сделала еще глоток. В этот раз вода потекла по горлу без ощущения осколков в нем.

— Почему я не могу пошевелиться?

Папа кашлянул.

— Это пройдет.

— Откуда ты знаешь? — Марлин еще злилась.

— Она проснулась, — сказал папа. — Если она не впала в кому после сна Буревестника, она исцелится.

— Улликеми нет? — повторила я слова Кена, горечь сдавила живот. Мне нужно было знать, что означало это «нет».

Кен убрал прядь волос мне за ухо. Прикосновение было теплом и давлением на грани боли, словно моя кожа была гиперчувствительной.

— То, что произошло между тобой, Буревестником и Улликеми, отпустило Хайка. Я был занят, сдерживая его, — он чуть скривился и повел осторожно левым плечом. Даже в таком состоянии Хайк навредил ему. — А потом вспыхнул свет, и ты упала на землю без чувств. Улликеми, его запах и присутствие, пропали.

— Упала без чувств? — Марлин распалялась. — Я говорила, что ее должен осмотреть…

С кухни донеслось пиканье.

— Марлин, помешай рис, — сказал папа тоном шеф-повара.

Ворча под нос, младшая сестра пошла, пронзив меня взглядом, обещающим возмущения позже.

— У тебя в урне только коробки от пиццы и пачки от замороженных креветок, — сказал папа с кухни. — Тебе нужно есть больше свежих фруктов и овощей.

Резкий запах чеснока донесся до меня вместе с мягкостью кунжутного масла. Папа делал свой знаменитый пибимпап с рублеными овощами и говядиной.

Желудок заурчал.

— Ты освободила Улликеми, да? — сказал Кен. Его большой палец рисовал круги на моем запястье лениво, чтобы отвлечь меня от серьезного тона.

— Да, — сказала я. — Я дала ему силу из сна Буревестника о солнце, и он вырвался из оболочки Улликеми. Думаешь, он сбежал?

Кен печально улыбнулся.

— Свободен Тот, кто стал Улликеми, или погиб — это был его выбор.

Его выбор. Или сон Буревестника был слишком сильным и привел к смерти древнего духа?

А Буревестник? Этот древний дух тоже погиб, потому что я проглотила все из его сна, его солнечной энергии, которая позволяла ему жить?

Мне не нужны были мягкие слова Кена. Если бы я смогла заставить бесполезное тело двигаться, я бы умчалась из комнаты или ударила бы что-нибудь, или я сжалась бы в жалкий комок на футоне.

Я подумала о рисунке папы над моим футом и вдруг очень обрадовалась, что была на диване и не видела его.

Монстр. Как я. Я была баку и выбрала пожирание снов.

— Ты не убила их, — сказал Кен.

Я смотрела на пол.

— Твой злой и растерянный вид вызывает у меня желание встряхнуть тебя, поцеловать или… — голос Кена стал невнятным бормотанием, он поднял меня с дивана. Он обвил меня руками и прижал к груди.

Я вдыхала Кена — корица, пот и мускус — и на миг забыла боль в мышцах, в голове и потрескавшихся губах.

Щека прижалась к мягкому и теплому от тела хлопку его свитера, я вдыхала с болью. Сильная ладонь Кена с длинными пальцами скользила по моей спине.

— Думаю, моя рука уже может двигаться, — я медленно шевелилась. Кен недовольно зарычал. Я прошептала. — Ты сказал, что мы не должны быть вместе.

Кен сжал мои плечи и удерживал меня на расстоянии вытянутой руки.

— В тебе есть сила, — сказал он достаточно громко, чтобы папа и Марлин могли услышать.

— Не сейчас.

Кен встряхнул меня.

— Это серьезно. Внимательнее.

— Ладно. У меня есть сила баку, — сказала я, — сила монстра.

— Нет, — сказал Кен грубым тоном. — Это сила Кои, твоя сила.

Я без слов покачала головой.

— Ты — не совсем Та. Ты не совсем человек. Ты уже не можешь скрываться от своей силы.

— Ни то, ни другое. Я — бесполезное существо.

— Нет стыда в том, что ты смешанная, — сказал Кен с любопытным нажимом. Словно убеждал себя. — Мало Тех, кто по силе близок к баку. И ты выросла, не зная, кем можешь быть…

Мне не нравилось снисхождение Кена. Я пыталась отпрянуть. Но мои мышцы все еще были вялыми, как лапша в удоне. Еще и болели.

— Бог знает, что я сделала с Буревестником, Кваскви может убить меня при встрече, — я издала смешок, и он прозвучал истерически.

Кен прижал к моим губам указательный палец. Его рот был приоткрыт, губы порозовели от гнева или чего-то еще. Было видно милые, хоть и чуть кривые клыки. Мое сердце билось все быстрее, забыв о боли, ощущая эндорфины. Острые ли эти клыки? Если я коснусь их языком, они уколют?

Кен склонился и поцеловал меня. Я упала на диван, он опустился следом, придерживал мое лицо ладонью, чтобы осторожно опустить меня.

Марлин и папа стояли на кухне!

Мои ладони вяло трепетали на его груди. Вялые мышцы не могли оттолкнуть его, но он отодвинулся, глядя на меня, нагло приподняв бровь.

— Что ты делаешь?

— Передаю твоей семье важное послание.

Я нахмурилась. Потом покраснела. Что такое?

— Твой отец не согласится вернуться в Токио без тебя. И он не пустит тебя так близко к Совету без защиты, — Кен сжал подушку за мной. — Теперь он не может сомневаться, что я защищу.

Папа кашлянул. Его взгляд из кухни мог поджарить лосося в чешуе.

— Я не вернусь в Токио, — сказал он на английском с акцентом.

Я неуклюже сжала кулак и стукнула по руке Кена.

— Ау? Слышишь? Не говори, что поцелуй был только манипуляцией!

Марлин издала сдавленный смешок.

— Глупо, да?

Кен посмотрел на папу.

— Только Шишин в Сан-Франциско и Гарпии Нью-Йорка достаточно организованы, чтобы дать вам убежище.

— Профессор не будет проблемой без Улликеми, — сказал папа. — Мне не нужно, чтобы Циньлун или Элло заботились о моей семье, — он напал моим тупым ножом на лук.

— А кто будет заботиться о вас? Вас раскрыли, Хераи-сан. Даже народ Кваскви, разобщенный и слабый, хотел схватить вас.

— Думаешь, Совет сделает выбор лучше? — сказал папа.

— Эй, — Марлин коснулась плеча папы. — Раскрыли? И врачи ошиблись, что ли? Твой Альцгеймер исцелен?

— Это был не Альцгеймер, — сказала я. — Баку, который видит злые фрагменты, но не ест их, медленно теряет рассудок, да, пап?

В моей маленькой квартире было слишком много людей, эмоций. Кен сжал мою руку.

Я ужасно нуждалась в кофе. Или в кусочке черного шоколада с чили. Или чтобы Кен включил голову и понял, что убивал все шансы на мое согласие отправиться с ним.

— Да, — сказал папа. Одинокое и печальное слово. Этого было мало. Мы с Марлин годами заботились о нем, и он оставил маму одну с раком, оставил нас.

Ужасные сны Хайка все еще ощущались как пятно в моем разуме. Судьбы Буревестника и Улликеми были неясными. Даже если они были в порядке, даже если я оказалась супербаку, и мне не нужно было бояться прикосновений людей, я не могла просто простить папу. Он выбрал туман, а не семью. Он заставил свою дочь думать, что она — полная неудачница.

— Ты точно в порядке? — сказала Марлин.

Папа высыпал из пакета фарш на раскаленное масло в воке; шипящий пар заглушил его ответ. Я не могла вынести надежду и горе, смешавшиеся в глазах Марлин.

— Кои связана с Кваскви долгом после площади Энкени, — тихо сказал Кен. — Он использует ее, не мешкая. И если ее не будет в городе…

Папа развернулся, подняв металлическую лопатку, словно мог отбить слова Кена в воздухе. Он тяжко вздохнул, звук вжал меня в подушке, словно содержал в себе вес мира.

— Я пойду, — сказал он.

— Нет! — закричала Марлин. — Ты не можешь уйти. Не сейчас, когда ты в порядке.

— Марлин, — сказала я строгим голосом старшей сестры. Она нападала на папу словами, словно они могли пробиться сквозь его молчание. Но его плечи были напряжены, он сосредоточенно помешивал мясо и явно не собирался отвечать. Ее слова лишь раздражали нас.

Марлин бросила лопатку, еще покрытую липким рисом, на пол и опустилась на колени у дивана, подбежав к нему. Ее глаза, похожие на мамины, блестели слезами.

— Не оставляйте меня тут одну, — сказала она. Уверенная властная сестра трещала по швам. Кого я обманывала? Все в комнате страдали. Я прижала ладонь к ее плечу и использовала ее как опору, чтобы встать на ноги.

Она поднялась на ноги и обвила рукой мою талию. На миг мы прислонились друг к другу. Сладкое тепло. Так могло быть между нами, когда мамы не стало, а папа увядал.

Мои мечты о самодостаточности были разбиты. Сколько занятий я пропустила? И Эд, наверное, думал, что я умерла. Или желал мне этого, ведь я не отвечала на его письма.

Я должна была расстроиться, но, что странно, меня не терзало ощущение поражения. Может, мне не быть бухгалтером. Тогда кем? Я могла решить сама. Поездка в Токио к Совету не будет путешествием в Диснейленд, но как я пойму все, связанное с баку, без этой поездки?

— Нам с папой нужно ехать, — сказала я.

Марлин крепко обняла меня, послышался всхлип, хоть она пыталась приглушить его, уткнувшись лицом в мое плечо.

— Все будет хорошо, — прошептала я.

— Я прослежу за этим, — сказал Кен.

Марлин отодвинулась и обрушила на него всю мощь своего хмурого взгляда.

— Если что-то произойдет с моей сестрой или отцом, я выслежу тебя, где бы ты ни спрятался, и порежу тебя на неровные кусочки.

Ого. Жестокость передавалась в нашей семье.

Кен официально поклонился с серьезным видом.

Мое левое колено дрогнуло, я склонилась на бок. Кен быстро встал, сжал мой локоть, поддерживая с другой стороны.

— Мне нужно в дамскую комнату, — сказала я.

Кен и Марлин помогли мне доковылять до ванной. Кен хотел помочь мне и в самой комнате, но я смущенно икнула и вытолкала его.

Дверь в царапинах закрылась перед встревоженными лицами Кена и Марлин.

Одна и в безопасности ванной, я включила воду на полную, чтобы заглушить звуки и мысли. Я прижалась лбом к влажным ладоням и просто сидела и дышала.

Я рассмеялась, разбитый звук, к счастью, скрыла вода. Все внутри словно взрывалось, как моя маленькая квартира. Фрагмент Кена, дикий бег по зеленому лесу, спас меня на площади Энкени, когда сон Буревестника поджаривал меня изнутри. Он спас меня. И не раз. И я его спасла. Вызволила из замораживающих чар Хайка. Я вспомнила жар его кожи на моей.

На языке появился отголосок кинако. Я сглотнула слезы.

Я прикусила щеку изнутри, чтобы остановить слезы. Не плакать. Я не собиралась плакать из-за парня. Я хотела его. Хотела, чтобы он хотел меня, но именно из-за меня, а не потому, что я удобно оказалась рядом, или что я была баку, а ему нужно было вернуть папу в Японию. Или из-за того, что произошло за последние пару дней. После тех событий было просто сблизиться.

Но что я знала? Может, он целовал всех девушек, в которых было что-то от Тех?

И он страдал из-за своей роли Вестника в Совете. Было непросто любить того, кто считал себя запятнанным. Отношения с Кеном были ловушкой. Ловушкой, полной обоюдоострых лезвий.

Постойте, я сказала о любви?

Блин, как же глупо! Кен из чужака стал тем, о ком я думала как о… черном шоколаде или латте. Нечто сладкое и темное, что помогало вытерпеть мир.

Кошмар.

В дверь постучали.

Я выключила воду и встала. Унитаз еще не закончил смывать, а я услышала, как повернулась дверная ручка.

Я забыла запереться.

Дверь открылась, и стало видно Кена в облике хищного кицунэ, он заполнил проем своими широкими плечами и мужской аурой.

— Не думай, что можешь спрятаться, — прорычал он. Я отпрянула, и он шагнул вперед, отгоняя меня к прохладному фарфору рукомойника.

Он одной рукой закрыл за собой дверь, и я услышала, как щелкнул замок.

— Решил сделать это в ванной? — сказала я.

— Да.

— А как же послание моему отцу?

— Это послание ему не нужно.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть эти темные полумесяцы глаз.

— Ты прячешься тут, успокаиваешь себя словами. Ты не отделаешься от меня так просто, — сказал он.

С закрытыми глазами я поднялась пальцами по его груди, кончики онемели, были холодными, и приходилось давить, чтобы ощущать их.

— Ты будешь отчитывать меня за скрытность, Вестник смерти?

Кен напрягся под моими пальцами.

— Играй честно, — прорычал он, его дыхание обожгло кожу за правым ухом.

— Ведь ты был открытым и честным и не отвлекал меня поцелуями или запахом кинако?

Он фыркнул, убрал мои руки, чтобы прижаться ко мне, жар, сила и вибрирующая энергия курсировали между нами вместе с неровным дыханием.

— Тебе нужно в Японию, как и Акихито. И тебе нужен я.

— Разве? — прорычала я, его близость и эта энергия невероятно заводили. Мои пальцы сжались, словно у меня были когти.

— Да.

— Я уже сказала, что пойду с тобой. Чего еще ты хочешь?

— Больше.

Я повернула голову, чтобы его губы попали на пульс на моей шее, а не на мои губы. Его язык скользнул по моей коже. Дрожь и другое притяжение — голодная тяжесть — хлынули на меня.

— Назови свое другое имя, — прошептал он в мою кожу.

— Что?

Кен хрипло вздохнул, убрал руки и провел ими по своим волосам, от этого они очаровательно встали дыбом. Я прильнула к рукомойнику, ощущая себя как среди шторма без его тела как якоря.

— Ты все скрываешь. Ты видишь мои сны, сводишь меня с ума своими решительными губками, кудрявыми волосами и яростным видом, словно ты сорвешь с меня кожу заживо, а получил я только неохотное соглашение отправиться со мной? Я не так глуп, чтобы вести тебя к Совету, когда все так неясно. При первой же опасности ты убежишь и снуешь голову в песок, а я не смогу тебя остановить.

Я прикусила губу, с трудом удерживая ладони от его шеи. Чтобы медленно выдавливать из него жизнь.

«Убегу?»

Может, Кои, которую он встретил пару дней назад, так и сделала бы, но теперь на моих волосах не было песка. Я ведь была тут? С чего он взял, что я была должна ему поцелуи и доказательства?

Хм, раздражение ощущалось неправильно. Может, я еще не оправилась после пожирания снов?

Я знала, кем он был. Он мне сказал. Вестник. Вестник смерти для Тех. Кицунэ, который мог убить папу в ту первую ночь и убежать в Японию, не связываясь с Хайком, Улликеми и мной.

Но он остался.

Он доказал, что не бросил. Зря я злилась, что он хотел тех же доказательств от меня.

Могла ли я их дать? Хватит мешкать. Я уже ничего не решала. Он уже миновал мою защиту.

Туман скользил среди кипарисов с красной корой, прямые и высокие стволы охраняли поляну, где хвоя источала свежий аромат от каждого шага. Фрагмент Кена, его сущность во сне. Хоть он звал себя Вестником смерти, ему не снилась смерть, как Хайку. Его фрагмент был безопасным, как рука вокруг меня в автобусе. Укрытие, способ отогнать мир.

Мои страхи, мои искаженные отношения в прошлом — жалкие оправдания. Я не могла закрываться в себе вечность. Но мое среднее имя даст ему некую власть надо мной, да? Как моя сила сна над ним.

Это было справедливо.

Если не сработает, я выживу. Так делали люди, да? Ели зло, бились с драконами, а потом приходили домой и делали суши. Только сдаваться, как делали мы с папой, было непростительно.

— Авеовео, — сказала я, желая звучать уверенно, но вышло так, словно пятилетняя девочка сдерживала слезы.

Кен моргнул.

— Мое другое имя.

Плечи Кена заметно расслабились, появилась усмешка, которую я связывала с кицунэ. Он приблизился, жар его тела проникал глубже настоящего прикосновения.

Что-то настойчивое и уязвимое появилось в моей груди, поднялось к горлу, мешая дышать. Я пожала плечами, пытаясь смягчить то, что дала ему.

— Мама была с Гавайев.

— Ах, девушка с острова. Это объясняет волосы, — сказал он. Его глаза потемнели, стали полностью черными и бездонными.

Он поднял руку, потянул меня за хвост волос, отклоняя голову, чтобы прошептать в мое открытое и беззащитное горло:

— Что значит «авеовео»?

Я поежилась. Его рот на мне заставил меня сжать кулаки от желания ощутить его тело, точеные мышцы, настоящую кожу, — но, если я коснусь его, то сдамся.

— Большеглазый тунец.

Он фыркнул, а потом продолжил двигаться по моему горлу к другим чувствительным местам у моего уха и виска.

Через миг я потянула его за ухо, желая увидеть его лицо.

Он поймал мой взгляд, замер, позволяя заглянуть в него, во что-то голодное и внимательное, глядящее на меня.

— Кои Авеовео Пирс, — сказал он медленно, смакуя звучные гласные и глухие согласные, — пообещай, что… — начал говорить он, но я бросилась и поцеловала его открытый рот, чтобы передать все губами, прижатыми к его губам, и ритмом нашего дыхания.

Никаких обещаний. Только это.

Что бы ни случилось, когда мы доставим папу в Японию, я не хотела обещаний Тех, эти оковы. Это должны быть мужчина и женщина и простое желание.

В дверь постучали.

Я медленно отодвинулась. Кен выглядел ошеломленно. Он облизнул уголок рта, словно хотел ощущать мой вкус дольше.

— Народ? Ужин готов, — сказала Марлин за дверью. — И я не могу удерживать папу еще дольше, — произнесла она сценическим шепотом.

Кен открыл дверь.

Сестра встала, уперев руки в бока, хмурясь, но без злобы.

— Разобрались? Хорошо. Идемте есть.

Каменные миски риса и идеально приготовленные овощи ждали нас на стойке. Папа, Марлин, Кен и я уместились за столом странной маленькой семьей.

И ели.