Пожить в тени баобабов

«Материалы по „ПУЛЬСУ“ на стол!»

– Ну, придурок!

Татьяна раздраженно звякнула цепочкой, запирая дверь. Включила свет в прихожей, сбросила сапоги.

– Полчаса под дождем! Придурок!

Впрочем, особой злости в голосе Татьяны не чувствовалось.

Мало ли подобных невстреч?

Ну, не пришел мужик на свиданку, она не сильно и верила. Еще один сумасшедший. Хотелось показать себя. Вот что я знаю! Таких всегда больше, чем мы думаем. Может, и хорошо, что этот придурок пришел, а то бы до сих бы пор мерзла на улице.

Все еще ворча, но уже смягчаясь от одной мысли о том, что все-таки она, наконец, дома, что можно, наконец, сунуть ноги в теплые тапочки, пройти в ванную и принять горячий душ, а потом, сварив чашку крепкого кофе, упасть в кресло и с наслаждением выкурить сигарету, Татьяна, расстегивая кофту на ходу, прошла в гостиную и включила свет.

– Господи!

Она в испуге прижала обе руки к груди.

В большом кресле, в котором она обычно любила сидеть, забравшись в него прямо с ногами, уверенно развалился хрупкий, худощавый, чем-то сразу неприятный человек в сером, длинном, застегнутом снизу доверху плаще.

Что-то такое из мира кукол.

Конечно, из мира нехороших кукол.

Но в хорошем, в дорогом плаще. Никаких этих наворотов, фенечек, лейблов – уматный прикид! Кто посвящен, тот поймет, а на остальных наплевать. Это чувствовалось и в сдержанных жестах, и в ледяном взгляде зеленых глаз. Как чужой кот в новой квартире. Захочет – нагадит, захочет – поставит хвост трубой и пройдет мимо. Лицо узкое, лоб высокий, но кожа подернута какой-то неприятной нездоровой желтизной.

У него, наверное, что-то с почками, подумала Татьяна без всякого сочувствия. Мог бы и снять, скотина, мог бы оставить в прихожей свои грязные сапоги на высоком каблуке, с этими неброскими цепочками из темной меди, мог бы не закидывать так нагло свои кривые ноги на журнальный столик. Вон сидит же в углу его приятель или напарник – сидит просто на стуле, без всяких выдумок. Похож, правда, на гамадрила из Сухумского зоопарка, но сидит скромно, почти совсем как человек. Громоздкий и неуклюжий, но человек. Длинные огромные руки, на широком, как блин, лице плавающая улыбка слабоумного, но, по крайней мере, не нагл.

Сладкая парочка!

Длинный плащ худощавого наглеца и необъятное демисезонное пальто в рубчик, в которое был облачен громила, мгновенно вызвали в памяти какой-то старый, действительно очень уж старый доперестроечный фильм. Такой старый, что Татьяна и названия его не вспомнила.

Да и какие тут названия!

– Ты не пужайся, тетка, – негромко, даже добродушно заговорил большой гость, тот, который сильно походил на громилу из Сухумского обезьянника. – Мы к тебе по делу.

– Тоже мне, нашел тетку! – чисто автоматически ответила Татьяна. Губы ее дрогнули. – По делу – это в студию. Дома я не занимаюсь делами.

И добавила, дивясь собственной находчивости:

– Зря этак расселись-то. Скоро мой муж придет.

Тонкие губы неприятного худощавого человека в длинном плаще искривила усмешка:

– Ну да. Он у тебя Бова-королевич. Только из Африки.

«Знают! Все знают! Даже о том, что муж в Африке, знают! – запаниковала Татьяна. – Сама виновата. Сама язык распускаю».

Как бы снимая возникшее напряжение, неуклюжий Хисаич, не вставая со стула, даже не меняя позы, примиряюще заметил:

– Придет, не придет. Какая разница? Только, думаю, не придет.

– Это почему?

– Да как почему? Думать надо. Дверь-то ты закрыла на все замки, да еще цепку навесила.

– Ну и что?

– Да так, ничего. Навесила и навесила. Чего уж теперь? Ты, тетка, не оправдывайся. Чего ты оправдываешься? Ты же дома.

Говорил теперь только Хисаич.

Он как бы даже утешал Татьяну:

– Ну, чего ты оправдываешься? Ну, зашли к тебе мужики. Ну, муж далеко, аж в Африке где-то. Так ведь мы зашли не гулять с тобой, тетка, мы, как бы это, зашли по делу.

– Что за дело? – насторожилась Татьяна.

– Да простое, не злись, – добродушно объяснил Хисаич. – У тебя, говорят, есть материал по «Пульсу». Сечешь, о чем я говорю? Ты что-то часто стала ссылаться на «Пульс». Как передача, так у тебя покойники скачут из окон. И все почему-то работники «Пульса». Как-то ты это односторонне показываешь. Необъективно. Нельзя так.

И приказал:

– Значит, давай все материалы по «Пульсу» на стол. Мы, значит, посмотрим бумажки, а там решим…

Он не сказал, что именно они будут решать. Просто причмокнул губами:

– У нас времени немного, тетка. Да и ты устала, тебе хочется отдохнуть. Мы аккуратно посмотрим, что там к чему в твоих бумагах, и уйдем. Нам ведь тоже интересно, что ты там людям поешь с экрана – правду или вранье? Что это за штука такая – «Пульс»? И чего ты привязалась к этому «Пульсу»? – как-то запоздало удивился Хисаич. – Других таких нет? Тоже мне! Так что, не тяни, тетка. Мы, сама видишь, как и ты, умотанные.

Для гамадрила из обезьянника громила говорил достаточно грамотно.

– Ишь, пожалел, – огрызнулась Татьяна. Страх и беспомощность боролись в ней с раздражением. – Какие еще бумаги? Какой «Пульс»? У меня если и есть что-нибудь по какому-то там «Пульсу», то уж никак не дома. Такие штуки держат в рабочих сейфах, на службе. Да и в сейфе у меня нет ничего интересного. Ничего я толком не знаю про этот «Пульс». Общие справки, не больше. Приходите в студию, покажу.

– Ага, приходите в студию! – добродушно покивал головой Хисаич. – Ты покажешь! Знаем, как ты умеешь показывать! Каждую передачу твою смотрим внимательно.

Кажется, Хисаич не прочь был поговорить, но его прервал резкий телефонный звонок.

Татьяна вздрогнула.

Игорек моментально убрал ноги с журнального столика и вопросительно посмотрел на Хисаича.

– Ждешь звонка? – поинтересовался громила.

– Жду, – ответила Татьяна.

Никаких звонков она не ждала, но почему-то решила: это Санька звонит. Это влюбленный Санька Филиппов, помреж с шестого канала. Вот прилип. Мало ему той ночи, которую они вместе провели на теплоходе… Узнал, наверное, что осталась одна, вот и звонит… Как не вовремя…

Почему это не вовремя? – вдруг подумала она, наполняясь какой-то нервной несмелой надеждой.

Но нервная эта надежда как-то сразу отлетела, стоило ей увидеть налившиеся холодом глаза Хисаича.

– Возьми трубку, тетка, раз уж ты оказалась дома, – негромко, но внушительно приказал Хисаич. – Возьми, возьми.

И предупредил:

– Болтай весело, как умеешь, но в меру. Помни, что у Игорька пистолет в кармане, да и я дотянусь до тебя прежде, чем ты вякнешь что-нибудь такое ненужное.

И переспросил:

– Ты все поняла?

Татьяна беспомощно кивнула.

– Танька! – звонил действительно помреж Санька Филиппов с шестого канала, давно и не всегда безнадежно влюбленный в Уткову. – Танька, у меня в машине корзина с ананасами, бананами, манго, авокадо и всей прочей всякой тропической снедью!

– В зоопарк собрался? – спросила Татьяна с тоской.

– А ты пустишь? Как там сегодня в зоопарке? Пустынно? – быстро и хитро спросил Филиппов. Каждое слово его была пропитано каким-то сладким сексуальным подтекстом.

– Нет… Не пустынно… Сегодня не пущу… – ответила она медленно и по глазам нагнувшегося к трубке Хисаича поняла, что ответила правильно.

– Ты не одна? – разочарованно протянул Санька.

– Я одна, но устала, – все с той же тоской ответила Татьяна.

– Устала? – обрадовался Филиппов. – Да ты что? Это же ерунда! Я знаю один особый массаж. Давай я сейчас приеду и клянусь, через полчаса ты у меня начнешь прыгать по люстрам!

И спросил жадно:

– Я еду?

Игорек издали злобно показал, тыча пальцем в часы, а потом тем же пальцем грозя Татьяне – заканчивай, дескать, хватит!

– Нет, не сегодня, – устало повторила Татьяна, вдруг действительно почувствовав ужасную усталость.

– А когда?

– Может, завтра… – ответила она пересохшими губами. – Ты позвони с утра… Утром договоримся…

Она ужасно хотела, чтобы утро уже наступило и чтобы гамадрилы уже убрались из ее квартиры, а явился бы наглый и веселый Санька и сделал бы ей такой массаж, чтобы она, визжа, прыгала с форточки на люстру, а с люстры прямо на Саньку.

«Ну, Санька, ну, догадайся, как мне страшно!.. – молила она, пытаясь дозваться, добудиться до подкорки, до подсознания глупого Саньки Филиппова. – Ну, догадайся, примчись!.. Если ты сейчас примчишься и выбросишь этих гамадрилом за окно, я сделаю все, чего ты хочешь. Я отдамся тебе тут же у двери. Я буду трахаться с тобой где угодно – в любом живом уголке, а не только в зоопарке. И в любое время суток. Стоит тебе захотеть, я буду ложиться прямо на твой рабочий стол. Только догадайся, только примчись!..»

К сожалению, Санька не догадался.

Татьяна устало положила трубку и посмотрела на Хисаича.

Хисаич молча кивнул.

– Ладно, хватит! – поднялся Игорек с кресла. – Хватит тянуть. Время жалко. Ты не видишь, Хисаич, что ли? Упрямая попалась тетка, она ничего не покажет.

И сплюнул прямо на пол:

– Раз у нее есть что-то в сейфе на службе, значит, и в квартире должно быть.

– Нет у меня никаких бумаг, – безнадежно повторила Татьяна.

– Сам найду.

Присматриваясь, Игорек прошелся по гостиной.

Внимательно оглядел роскошную немецкую стенку с хрусталем и книгами, купленную когда-то мужем Татьяны еще в «Березке». Ухмыльнулся. Коротким движением руки смел на пол часы-будильник, зажигалку, керамическую пепельницу «Мальборо», огромную, отливающую лаком шишку ливанского кедра, что-то там еще – всю эту мелкую чепуху, что с годами скапливается на полках.

С самой ей непонятным отстранением Татьяна вдруг подумала: действительно, чепуха. Откуда, зачем все это?

И покачала головой.

Не такая уж чепуха.

Зажигалку Татьяне подарил знаменитый космонавт. Один из самых знаменитых и первых, из тех, что, считай, летали в космос еще на реактивной трубе. Кедровую шишку привез из Ливана муж. Утверждает, что сам сбивал шишку с кедра. Миниатюрный будильник подарили, кажется, на работе. Чтобы не опаздывала, хотя она никогда не опаздывала.

За каждой безделушкой стоит какая-то своя история.

Уже без страха, будто униженные, но знакомые вещи вернули ей спокойствие, Татьяна глянула на Игорька, остановившегося перед книжными полками.

Ублюдок!

Недомерок!

Даже стоя Игорек оказался на голову ниже ее, хотя ведь носил сапоги с высокими каблуками. Вот лоб высокий, а интеллект хорька. Не может у такого недомерка быть интеллект выше хорькового. Это по глазам видно. Вон как смотрит на книги. Наверное, никогда не держал книг в руках. Наверное, никогда не слышал настоящей музыки, не знает, что такое театр.

Подтверждая ее мысли, Игорек, не торопясь, с удовольствием смахнул с полки на пол целый книжный ряд.

И нисколько не удивился, глянув себе под ноги.

Сергей Третьяков (ну да, очерки о Китае, рычащие лесенки, игра бицепсами), Джеймс Джордж Фрэзер (непременная забава интеллигентов), Андрей Платонов (как же без него? «Коммунизм дело не шуточное, он же светопреставление!»), Амброз Бирс (известно, откровенно дерьмовые переводы), Альбер Камю (в обязательном наборе)…

Типичная псевдоинтеллигентская эклектика.

Впрочем, от журналистки, ведущей криминальную хронику, он ничего другого и не ждал. Читает все, попадет под руку. Считает литературой все, что читает. А читает для того, чтобы знать, а что, собственно, читают умные люди?

Подняв с пола зеленоватый томик Камю, Игорек сразу раскрыл его на знакомой странице.

Как будто неистовый порыв гнева очистил меня от боли, избавил от надежды, и перед этой ночью, полной загадочных знаков и звезд, я впервые раскрываюсь навстречу тихому равнодушию мира. Он так на меня похож, он мне как брат, а от этого я чувствую – я был счастлив, я счастлив и сейчас. Чтобы все завершилось, чтобы не было мне так одиноко, остается только пожелать, чтобы в день моей казни собралось побольше зрителей – и пусть они встретят меня криками ненависти.

– Нашел? – живо заинтересовался Хисаич.

– Еще нет. Но найду, – Игорь равнодушно бросил книгу на пол. Все равно этой тетке Альбер Камю уже не понадобится. И ему этот том не нужен. У него дома, в его уютной двухкомнатной квартирке на Халтурина есть прекрасное французское издание – с комментариями де Рю и с рисунками Ге де Ивлина.

Татьяна опасливо, с каким-то тайным омерзением следила за Игорем.

Когда он взял в руки книгу, в ней проснулась надежда. Когда он швырнул Камю на пол, он показался ей пострашней громилы, опять восседающего на стуле. А с какой брезгливостью этот ублюдок-недомерок касается ее вещей! С какой брезгливостью выбрасывает вещи из шкафа!

– Смотри, Хисаич, – с ухмылкой повернулся Игорек, извлекая из картонной коробки новенькие итальянские сапоги – гордость Татьяны, ни разу еще ненадеванная гордость, только вчера полученная по почте от мужа. – Видишь, размер? В таких можно спрятать даже бутылку.

– Ну? – удивился Хисаич.

– А то!

Игорек с силой рванул сапог, молния развалилась.

– Вот хлипкая работа, Хисаич. Настоящее низкопоклонство перед западом. Ты попробуй разорви так нашу керзуху.

– Я бы разорвал, – без всякого хвастовства откликнулся Хисаич.

– Я не о тебе.

Игорек даже расстроился:

– Типично низкопоклонство. Затоварились, как на складе. Как же, найдешь тут нужное!

– А ты внимательнее ищи. Время еще не позднее.

У Татьяны упало сердце.

Если рассуждать логично, не должны они называть себя по именам. Обычно грабители так не делают. Это нехороший признак. Да и не похожи они на грабителей. Их не вещи интересуют. Те же сапоги можно было сбыть на рынке за хорошую цену, а они их испортили. Зачем им материалы по «Пульсу»? Почему их заинтересовал «Пульс»?

Сердце защемило. Татьяна сказала с отчаянием:

– Я, чтобы купить такие сапоги, пахала два месяца.

– «Пахала»!.. – криво усмехнувшись, передразнил Игорек.

И поправил:

– Ты не пахала. Ты просто совала свой длинный нос куда не надо, а потом болтала своим длинным языком на всю страну.

– Глянь, глянь, Хисаич, какая рубашонка! – Игорек издали показал Хисаичу уютную ночнушку, действительно несколько легкомысленную. Эту ночнушку Татьяне привез из Италии муж. – Глянь, Хисаич, это как бы ее спецовка… В этой спецовке она как бы пашет…

И брезгливо бросил ночнушку на пол:

– К черту, Хисаич! Ничего здесь нет. Тетка права, никакой дурак не станет держать подозрительные документы дома.

– А в спаленке? – подсказал Хисаич. – Ты загляни в спаленку.

Игорька передернуло:

– Меня даже здесь тошнит. А в спальне…

– А меня? – в отчаянье спросила Татьяна. – Меня здесь не тошнит? Разбросали, натоптали. Кто здесь наведет порядок? Кто заплатит за испорченные сапоги?

Игорек усмехнулся:

– Не мы. Это точно.

Он видел, как Хисаич медленно встал со стула и сзади медленно протянул длинные руки к повернувшейся к Игорьку Татьяне.

– Ишь, тетку нашли! – совсем уже в отчаянье оскорбилась Татьяна, сама не понимая того, что несет. В ней теперь говорили только страх и беспомощность. – Ишь, тетку, видите ли, нашли!

От страха у нее заплетался язык, но остановиться она уже не могла:

– Мне теперь после вас возиться тут всю ночь!..

И замерла, снова в испуге прижав руки к груди.

В прихожей громко звякнул звонок.

– Муж! – шепотом выговорила Татьяна. – Это муж! Это муж вернулся!

А сама подумала: какой муж! Это же глупый Санька!.. Он что-то понял, потому и приехал… Это мой влюбленный дурачок Санька Филиппов! Это он, конечно! Он ей поможет. Эти громилы испугаются и сбегут. А она уже сегодня покажет Саньке, как следует по-настоящему прыгать с форточки на люстру, а с люстры на него, на ее спасителя!

Но вслух, почему-то шепотом, она повторила:

– Муж!

– Заткнись, – тоже шепотом ответил ей Игорек. – Знаем мы, где твой муж. Пискнешь, глотку порву. Как тот сапог.

Татьяна круглыми глазами уставилась на Игорька.

Не сделав ни одного лишнего движения, Игорек любовно извлек из-под длинного плаща пистолет.

Наверное, пистолет.

Несмотря на работу в «Криминальной хронике», Татьяна мало смыслила в оружии, только помнила, что у револьвера, кажется, должен быть барабан. У оружия, которое извлек Игорек, барабана не было. Отсюда и вывод.

– Ни звука, тетка, – предупредил и Хисаич, останавливаясь за ее спиной.

Звонок, как ни странно, верещал теперь ни на секунду не умолкая, будто его заклинило. Неизвестный за дверью никак не хотел уходить, наполняя сердце Татьяны то отчаянием, то надеждой.

Санька это! – шептала она про себя. Это Санька Филиппов, влюбленный дурачок… Догадался!.. Он сейчас поднимет на ноги весь дом!

Татьяна знала, как трудно такой старый дореволюционный дом с толстыми каменными стенами поднять на ноги каким-то там дверным звонком, но что-то заставляло ее верить в это, заставляло надеяться.

Держа пистолет в правой опущенной к полу руке, Игорек бесшумно скользнул к двери.

Оружие изменило его.

С оружием в руках Игорек выглядел уверенным человеком. Он как бы даже подрос внезапно, по крайней мере, не выглядел недомерком.

Отвечая на кивок Игорька, громоздкий Хисаич из-за спины Татьяны негромко сказал:

– Иди, тетка, к двери.

– Зачем? – заворожено спросила Татьяна.

– Чего зачем? – удивился Хисаич. – Откроешь.

И даже подтолкнул Татьяну длинной сильной рукой:

– Ни хрюку, значит, ни грюку. Сперва спроси, кто там. А потом открой. Если, конечно, там один человек.

– А если не один?

– Там посмотрим…

Хисаич произнес все это ровно, без особых эмоций. Он не злился, не напрягался, как Игорек. Он, похоже, действительно чувствовал себя абсолютно спокойным. Именно спокойствие Хисаича больше всего пугало Татьяну. Пугало до дрожи, до безумного холодка в груди.

Прижав пистолет к груди, теперь стволом вверх, Игорек на один шаг отступил от двери.

Хорошо, что там не муж, вдруг беспомощно подумала Татьяна. И ужасно, ужасно, ужасно жаль, если там этот глупый Санька… Вот сейчас, наверное, и начнется стрельба… Уж стрельбу-то в доме услышат…

Какая стрельба?

Кто услышит?

Она давно могла завизжать, заорать, спасая Саньку Филиппова от верной смерти, но она молчала, как трусливая мышь. Не то что кричать, она шевельнуться боялась. Кто бы там сейчас ни стоял за дверью, понимала она, этого человека сейчас, наверное, застрелят.

– Я боюсь, – слабо выдохнула Татьяна.

– Видишь мои кулаки? – Хисаич из-за ее спины выдвинул и показал ей желтые страшные кулаки, от которых сильно пахло табаком. – Хоть раз пискнешь, сразу сломаю шею.

– Как куренку, – подумав, назидательно добавил он. – Я тебе шею некрасиво сломаю, на тебя потом противно будет смотреть…

Он не закончил.

Дверь, под все так и не прекратившийся вопль звонка, как от взрыва, влетела в прихожую, сорванная с петель каким-то чудовищным ударом снаружи.

Дверь вышибли столь мощно и стремительно, что, влетев в прихожую, она попросту сбила с ног Игорька. Пистолет Игорька отбросило под ноги Татьяне. Взвизгнув от страха, она носком тапочка запнула пистолет его под диван.

– Проблемы?

С изумлением и со страхом Татьяна всматривалась в своего нового незваного гостя.

Он показался ей самым бесцеремонным.

Эти гамадрилы хотя бы не вышибали дверь, они просто подобрали ключи. А этому что надо? Уже не гамадрил, а настоящий бык. Хмурый жилистый бык. Это какую сила нужно иметь, чтобы сорвать дверь с петель?

Татьяна нервно хихикнула.

Бедный Игорек, неплохо ему вмазали. Прикорнул под сорванной с петель дверью, как под негнущимся деревянным одеялом. Теперь, наверно, долго не встанет. Уж до милиции он точно не встанет, подумала Татьяна, искоса незаметно вымеряя путь к телефону.

И, вскрикнув, отпрянула в сторону.

Коротким движением Хисаич вырвал из-за пояса своего пальто вороненый, отливающий синевой ломик-фомку.

Прижавшись к стене, Татьяна в паническом испуге не сводила глаз с противников, упрямо и угрожающе опустивших плечи.

Грузный, тяжелый, но оказавшийся на удивление проворным, похожий на гамадрила громила Хисаич и этот коренастый жилистый бык в черной кожаной куртке.

Бык выглядел хмурым и рассерженным.

Может, сердился на то, что ему долго не открывали.

На Хисаича бык смотрел угрюмо и исподлобья.

Он-то зачем сюда пришел?

– Брось фомку, – негромко произнес человек в черной куртке, смахивающий на быка. – Брось фомку и выметайся отсюда. Можешь заодно забрать своего напарника. Вы мне не нужны, я пришел не к вам.

Коротким движением, прямо-таки невероятным при его комплекции, Хисаич выбросил вперед руку со стальным ломиком и, кажется, даже задел незваного гостя. Но столь же молниеносно Валентин ответил Хисаичу ударом ноги. Он сделал это в развороте, буквально в одно мгновение.

Когда-то на тренировках Валентин такими ударами ломал дюймовые доски, но Хисаич удержался на ногах.

Позже, рассказывая о случившемся, Татьяна не могла удержаться от нервного смеха.

«Ну, как два слона! Ну, или как два шкафа. Один ухватил журнальный столик за ножки, прикрылся им как щитом, а второй – ломиком, ломиком по моему столику! И нет моего модельного журнального столика, одни воспоминания, одни ножки! А я ведь столик покупала в „Березке“, не просто так. Красное дерево, вес килограммов сорок. В голову не придет, что таким столиком можно махаться, как табуреткой. А этим хоть бы что. Мужик в куртке, тот, что походил на быка, сразу двумя ножками и вмазал гамадрилу. Тот мордой в шкаф, но рычит и лягается. Уголок живой природы. Борьба за существование. Ну, точно, как в зоопарке. Прыгают друг на друга, и все больше молча. Иногда зарычат, но негромко. А потом, я даже не заметила как, этот, который пришел последним, похожий на быка, развернулся и ногой, как Ван Дамм, отбросил гамадрила на подоконник. А подоконники у нас знаете, чуть выше колен. Дом старый, дореволюционный, строился для благородных людей, они подходили к окну и любовались городом. Гостиница для путешествующих в прекрасном. Такое ни быку, ни гамадрилу в голову, наверное, не могло прийти… Вот вместе с рамой гамадрил и ушел за окно…»

– О-о-о! – выдохнула Татьяна.

Ее трясло.

Валентин хмуро огляделся.

Мебель разбита, книги растоптаны, под ногами хрустит стекло. В темной прихожей дыра на освещенную лестничную площадку, и в комнате дыра – в пасмурное ночное небо.

– Сквозняк, – тупо сообщил Валентин.

Татьяна нервно хихикнула:

– Сквозняк?

– Ага. Как вы?

– Я-то?… Я ничего… – Татьяна опасливо покосилась на Валентина. Спаситель он или еще один грабитель? И спросила: – А где маленький?

– Какой еще маленький?

– Которого вы дверью зашибли. Он ждал, когда вы откроете дверь. А в руке у него было оружие. Вы, похоже, сильно его зашибли.

– Ну, не так уж сильно, если сбежал, – пожал плечами Валентин.

– А почему звонок все еще верещит?

Валентин усмехнулся:

– Я его зажал спичкой.

– Ну, так выключите!

Валентин послушно шагнул в прихожую и звонок смолк.

Оставайся дверь на петлях, Татьяна, конечно, захлопнула бы ее за нежданным подозрительным спасителем и бросилась бы к телефону, но искалеченная дверь лежала на полу.

Татьяну вновь затрясло:

– Вы сговорились, что ли? Не дай бог, еще кто-нибудь явится.

– Кто? – быстро спросил Валентин.

Татьяна беспомощно пожала плечами:

– Откуда мне знать?

Валентин успокаивающе подсказал:

– Вам надо вызвать милицию.

– Прямо сейчас?

– Конечно. Только я сперва уйду.

– Почему?

Валентин неопределенно пожал плечами.

Татьяна, дрожа, дотянулась до валяющейся на полу полурастоптанной пачки «Данхила», выбрала уцелевшую немятую сигарету, жадно закурила, присев на край дивана:

– А вы то? Вы ко мне шли?

– К вам.

– А зачем зажали звонок?

– Интуиция.

– Знали, что эти тут?…

– Догадался.

– Ладно. Дайте мне придти в себя, – Татьяна глубоко затянулась и выпустила голубой дым. – Как мне вас называть?

– Валентин.

– Это настоящее имя?

– Не все ли равно?

Она пожала плечами:

– А я – Татьяна.

– Я знаю.

– Ага, значит, вы шли ко мне? – повторила она.

– Скажем так, я шел за вами.

– Как это понимать?

– Буквально.

– А зачем вы шли за мной?

– Мы с вами договорились встретиться у метро. Если вы не забыли. Это я звонил вам сегодня.

– Ага. Дошло, – пробормотала Татьяна, медленно успокаиваясь. – Теперь до меня дошло. Вы говорили что-то о двойном убийстве в гостинице… Ну да… А почему вы не пришли к метро?… Я ведь ждала вас… Дождь… – Она внимательно изучала Валентина: – Знаете, у меня такое впечатление, что где-то вас я уже видела… Вряд ли мы встречались… На встречи у меня профессиональная память… Но где-то я вас видела…

– Возможно.

Валентин пожал плечами:

– Наверное, вам надо все-таки вызвать милицию. Лучше сделать это сразу. И, конечно, лучше, если это сделаете вы.

Он хмуро, но со значением глянул в сторону вышибленной двери, потом в сторону выбитого окна.

– Да уж…

Татьяна подошла к поцарапанной, но уцелевшей стенке, в нише которой стоял телефонный аппарат.

– Милиция?… Хочу сообщить о нападении… Да, да… Именно этот адрес… Уже выехали?…

– Уже выехали, – растерянно сообщила она Валентину. – Кто-то уже вызвал милицию. Наверное, видели, как падал… Этот…

Она тоже посмотрела на выбитое окно.

– Тогда извините, – сказал Валентин. – Я вас покину.

– Почему?

– Не хочу встречаться с милицией.

– Но послушайте! Вы же шли ко мне. В конце концов, вы помогли мне.

– Я вернусь позже.

– Когда позже?

– Когда уедет милиция.

Татьяна огляделась:

– А как мне все это объяснить?

– Придумайте что-нибудь. Только не упоминайте про меня. Скажите, что этот тип сам выпал в окно. Наркоман, наверное. Придумайте что-нибудь. Заревел, бросился на вас, а вы успели отскочить. Такую тушу так сразу не остановишь… И подробнее… А мне, правда, нельзя сейчас показываться милиции… Зато мне непременно надо поговорить с вами.

– Хорошо, – быстро сказала Татьяна. – Вы не спускайтесь вниз, в подъезде вас могут увидеть. Вы лучше поднимитесь наверх. Там под чердаком есть мусорная площадка с баком. Обычно туда никто не поднимается, тем более, ночью. А я тут что-нибудь придумаю… – Татьяна сама не понимала, почему она верит этому подозрительному хмурому человеку. – Там на площадке и перекантуетесь. Час или два… Ну, я не знаю, сколько… Как вы думаете, сколько может милиция проторчать у меня?…

Он пожал плечами.

– Не до утра же… – Татьяна, наконец, пришла в себя. В ней просыпалось профессиональное любопытство. – Вам выходить через подъезд никак нельзя, увидят. Раз уж нашли меня, надо поговорить.

Он кивнул.

– Тогда идите.

И спросила вслед:

– Вы вернетесь?

– Вернусь.

Ночь.

Сквозняки.

Мышиная возня в мусорном баке.

«Дождь над Фонтанкой и дождь над Невой…» – вспомнил Валентин. Когда-то эта песня казалась вечной. Она сама была, как печальный дождь, никогда не кончающийся ни над Невой, ни над Фонтанкой.