Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"

Розенкранц и Гильденстерн

Все тот же Гете (мой постоянный оппонент, внушивший всей Европе свое представление о трагедии Шекспира) считал, что Гильденстерн и Розенкранц – два совершенно одинаковых во всем человека, и что де гениальность Шекспира в том и состоит, что таким обpaзом драматург подчеркнул типичность и множественность подобного рода людей. Какая убогая литературщина! А что играть актерам? Взаимозаменяемых близнецов? – И потому все чаще случаются постановки, где заменяются два эти персонажа одним, а если их и двое, то они обычно совершенно не запоминаются, будто их и не было в спектакле.

На самом же деле и в этой паре Шекспир дает богатейший материал для анализа, для размышлений, для фантазии. Нужно только взглянуть на все, что происходит с людьми «изнутри», перевоплощаясь в них, в ситуацию, написанную драматургом. Пытаясь найти не похожесть, а, напротив, индивидуальность Гильденстерна и Розенкранца, – мы обнаружили две очень определенные и любопытные подробности. Первая – все инициативы в поступках принадлежат Розенкранцу, он же первый соображает, что и как ответить в любой опасный или щекотливый момент. Гильденстерн же большe вторит ему, но в критические минуты берет удар на себя. Второе. Когда Гамлет (после убийства Полония) схвачен и ждет своей участи, происходит знаменательный обмен репликами:

Король

Ну что ж, введите принца.

Розенкранц

Гильденстерн!

Введите принца.

Получается, что Розенкранц дает команду своему другу, которому почему-то доверен надзор за Гамлетом.

Этих наблюдений вполне достаточно, чтобы создать портреты двух бывших друзей Гамлета, понять их различия и индивидуальные особенности характеров. Кроме того, пара эта представляется мне несколько шаржированной (насколько это позволяет стиль спектакля), – в каком-то смысле это клоунская пара, на смену которой придет потом пара могильщиков.

Итак, Розенкранц. Он безусловно умен, хитер, втайне злобен и коварен. При этом имеет вид изнеженный, порочно-женственный. Он из тех, кто пользуется своей якобы слабостью, проявляя при этом недюжинную волю и энергию для удовлетворения эгоистических потребностей.

Гильденстерн, напротив, туповат, но наделен могучим сложением и физической силой. Влюбленно глядит он на Розенкранца, умиляется его уму, всячески опекает его. Он был бы, пожалуй, скорее добродушен, если бы Розенкранц не направлял его силу постоянно на совершение зла. Несомненно, Шекспир имел в виду, что связывает их не только дружба, но более интимные противоестественные отношения. Тому есть достаточно убедительные подтверждения в тексте.

Вот эти-то «ребята» – развращенные, циничные и корыстолюбивые, внешне как бы лишенные чувства собственного достоинства, но, на самом деле, злопамятные и мстительные – были виттенбергскими приятелями Гамлета, пользовались его «любовью» и, вероятно, кошельком.

И вот они при дворе.

Кому принадлежит инициатива их вызова? – Судя по всему, король занят по горло государственными делами: ему нужно готовиться к войне с Норвегией. Да и вообще по началу Клавдий относится к поведению племянника с какой-то странной беспечностью, ему во всем видится только «скука принца», он думает, что эту тоску легко можно развеять увеселениями; потом он так поспешно ухватится за версию о любви Гамлета к Офелии. Нет, он положительно не усматривает ничего подозрительного в «болезни» Гамлета. К Розенкранцу и Гильденстерну он относится весьма брезгливо и насмешливо, он ничего не обещает им, он с ними сух и нелюбезен. Гертруда же, напротив, вдруг проявила в обращении с этими молодыми людьми несвойственную ей ласковость, она обещает наградить их приезд и их «работу» по-королевски. Значит, именно она и была инициатором слежки. Ей, подозревающей во всех поступках сына злой умысел, а потому наделенной прозорливостью всех мнительных людей, не терпится разгадать причину происшедшей с сыном перемены. Она горит желанием разоблачить его. И это немудрено: разоблачив Гамлета, она, тем самым, как бы оправдает себя, уймет тоску, которая гложет ее сердце, расколотое совершенной сделкой.

И видится такая сцена. Приемная, Клавдий в кабинете с советниками и военными занят разработкой планов обороны на случай вторжения Фортинбраса. Уже два месяца прошло, а от послов нет еще никаких вестей. Напряжение крайнее. Вот-вот может разразиться война. До Гамлета ли тут! – А в приемной ждут аудиенции два примчавшихся по первому зову «студента». Здесь же королева меряет шагами ковер и бесится: столько ей пришлось потратить времени, чтобы убедить короля вызвать этих шпионов, а он никак не может оторваться от своих дел, принять их наконец. Но видно круто Клавдий повел дела: без его санкции Гертруда не может самостоятельно предпринять и шагу.

Давящая тишина приемной. Ребята вспотели от напряжения, чувствуют, что влипли. Игра предстоит заманчивая, но чересчур опасная – чуть что не так и голова с плеч. Но и соблазн велик. Какую карьеру сделать можно, дух захватывает! Что-то будет?.. Умный Розенкранц смекнул уже, что Гертруда – за них, но все зависит не от нее...

Вот двери распахнулись. Разгоряченный, недовольный вылетел Клавдий. Попробуй тут разобраться со всем наследством, которое оставил братец. За Клавдием – военные. Они оживлены, им-то что – лишь бы война... Увидел король Гертруду, – что ей еще? Ах да, эти ничтожества прибежали:

– Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн!

Помимо жажды видеть вас пред нами,

Заставила вас вызвать и нужда.

При этом обратим внимание, как осторожно формулирует Клавдий причину их вызова:

– До вас о том дошла, наверно, новость,

Как изменился Гамлет. Не могу

Сказать иначе, так неузнаваем

Он внутренне и внешне...

И далее про «переворот в его душе»... Ни слова про безумие, сумасшествие. Минутой позже бросит Гертруде: «...на чем ваш сын несчастный помешался». – Конкретно, ясно и без околичностей. Но это услышит только королева. Официально же – как факт – безумие Гамлета еще не признано, хотя новость об этом уже могла дойти до Гидьденстерна и Розенкранца, если не в Виттенберге, то, по крайней мере, при первых их шагах в Эльсиноре.

Короче говоря, король слежку разрешил. Ни обещаний, ни дипломатичных оборотов, смягчающих щекотливость поручения. И отвернулся к советникам: еще не все обсудили. Гертруда чуть не задохнулась от возмущения и спешит исправить бестактность короля: со шпионами надо вести себя ласково, надо платить им щедро, а то ведь переметнутся к тому, кто пообещает больше, глазом не моргнут. Нежно воркует, мурлычет с ними королева. Розенкранц понял, оценил это, но и намекнул:

– Чтоб волю изъявлять не в виде просьбы,

А в повеленьи.

То есть, просьба это хорошо, но приказ надежней. А еще лучше бы договорчик подписать... Король даже не обернулся. Но тут взревел Гильденстерн. Про свою готовность, про свое горенье. – Разумеется, не столько из энтузиазма, а чтобы привлечь внимание Клавдия. Тут уж обернулись все в недоумении: так громко орать никто из подданных себе не позволял до сих пор в Эльсиноре. Брезгливо поморщившись, король благодарит их и снова возвращается к своим делам. Гертруда тоже благодарит, но по-своему и как бы извиняясь за сухость короля:

– Пожалуйста, пройдите тотчас к сыну.

Он так переменился!

Никто из придворных даже с места не сдвинулся. – Что за порядки! Пришлось повторить: «Господа, пусть кто-нибудь их к Гамлету проводит». От группы, окружающей короля, кто-то отделяется (наверно, это всюду поспевающий «выдвиженец» Озрик) и изъявляет готовность проводить шпионов. А Гильденстерна уже не унять. Захлебываясь от чувств и упиваясь своим ответственным заданием, заверяет он королеву в своей преданности. Тут уж и она с трудом выдержала: «Бог на помощь». Розенкранц, незаметно дернув друга за рукав, уводит его скорее вслед за Озриком.