Андрей Борецкий Поговорим, малыш, о…

Поговорим, малыш, о…

Не буду останавливаться на своем детстве, до определенной поры я не представлял из себя никакого интереса. Как все рос, учился, пошел работать. Имел склонность к оседлому образу жизни, а потом как-то неожиданно все изменилось. Мне и самому было непонятно, что двигает мной. Я стал менять места работы, хаотично, без какой-либо системы. Куда-то и зачем-то завербовывался, надолго уезжал, возвращался… и уезжал снова. И совсем уж вдруг, взял и поступил в один из московских вузов.

И вот теперь я работаю… впрочем, не уточняю где и кем. Достаточно сказать, что мне частенько приходится иметь дело с командировками. Посещаю определенные заводы, институты…

Значит, разъезжаю. Кое-что знаю. Нет, не подумайте, сейчас не об этом. Что еще? Женат. Есть дети — двойняшки. Валерий и Валерия. Дети растут, запросы тоже. Обычно не балуем. Живем не бедно, а цену деньгам знать необходимо. Но нынче не сдержался: купил подарок — подарище. Давно просили, а тут день рождения подоспел.

На день рождения не успел. Только-только с аэропорта. Решил подготовить сюрприз. Едва до дому добрался — быстренько все устроил, затем уж позавтракал, почитал газеты; сижу, жду именинников из школы. Жена никогда не приходит с работы днем, поэтому, когда раздался звонок, я был уверен: прибыло младшее поколение фамилии. Осмотрел последний раз комнату, прислушался — ничего не слышно — и пошел открывать дверь.

Но это не Валерий и не Валерия. Богдан. Самый лучший, самый близкий друг. Мой. Ему я рад всегда. Следовательно, сегодня тоже.

— С приездом! — Он крепко пожимает мне руку.

Как всегда, весь лучится благодушием. Стопроцентный сангвиник. Близко к сердцу ничего не принимает и, к тому же, убежденный холостяк. Моей жене Лене последнее очень не нравится. Она уверена, что у него имеются скрытые пороки и при каждом удобном случае пытается вывести его на чистую воду. Но у него нет скрытых пороков. Я-то великолепно его знаю. Почти, как себя. Мы с ним друзья целую вечность.

Интересно, откуда он узнал, что я дома?

Очевидно, Богдан читает мысли, потому что незамедлительно поясняет:

— Валек в автобусе встретил. Их класс сегодня в краеведческий музей отправился. На экскурсию. Велели передать, что вернутся часа в три.

— Что ж ты не проходишь? — спохватываюсь я. — Завтракал? Может чайку цейлонского хочешь?

— Благодарю, не стоит. — Он с гордым видом вытягивает из внутреннего кармана пиджака небольшую плоскую бутылочку с экзотической этикеткой. — Нектар богов — маде ин Париж. — Грациозно вырулив в зал, ставит бутылочку на журнальный столик и располагается в моем любимом кресле. — Ну, мой славный Ричард, как съездил? — И тут же: — Лимончика не найдется?

Я достаю из холодильника лимон, нарезаю; похищаю из запасов Вальки-дочери шоколадку. Затем устраиваюсь напротив Богдана и через наполненную рюмку изучаю обстановку комнаты. Чудесно!

Разговор о работе глохнет на корню. По молчаливому соглашению Богдан не задает мне на этот счет наводящих вопросов. Он примерно догадывается о специфике моего положения. Сам он в отпуске и потому предпочитает порассуждать о свободном времяпрепровождении. Вначале о рыбалке, затем, естественно, следует переключение на темы, связанные с прекрасной половиной. Мы мелем языками без опаски быть услышанными. Ему есть о чем порассказать: он — любимец женщин. Немудрено: высокий, спортивная фигура, блондин, как и положено, с голубыми глазами. Только голубизна та — на уровне мировых стандартов. Не ниже. При всем при том, здорово смахивает на Редфорда — звезду американского кино. В общем, друг мой — картинка. Мне с ним не тягаться. Но я ему не завидую, Мне даже немного смешно. Как был мальчишкой, так и остался. А ведь нам, слава богу, под сорок. Он это тоже понимает и в отношении моих семейных уз ведет себя с подобающим уважением.

Мы продолжаем болтать, но ни с того, ни с сего я ловлю себя на том, что ощущаю беспокойство. Скрытый страх. Пытаюсь заняться самоанализом — не помогает. Почти явственно чувствую, как повышается содержание адреналина в крови. Из-за коньяка?

Внезапно взгляд Богдана останавливается на стопке газет. Он замолкает. Берет одну из них в руки, разворачивает. Показывает мне.

— Читал? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я. — Довольно любопытная статейка.

— И каково твое мнение по данному вопросу? Или ты его не имеешь?

— Не надо обо мне так плохо думать, — в моем голосе звучит упрек. — У меня давным-давно имеется личное мнение. Конечно, если принять на веру показания очевидцев. Но вначале мне хотелось бы выслушать твои соображения.

Богдан надувает щеки и медленно, сложив губы трубочкой, выпускает воздух дымом несуществующей сигареты. Таким образом он обдумывает мировые проблемы. Я давно это заметил.

— Нет, — решительно заявляет он, — нет во мне веры в НЛО. Ничего не скажешь, было бы заманчиво допустить, что там кто-то крутится. Но нужно смотреть трезво. На чудеса наш мир скуповат. Чудес тю-тю. Дефицит. А исходя из этого, делаю вывод: девяносто процентов свидетельств очевидцев — ложь, остальные десять — что-то такое, чего хоть мы пока и не знаем, но все равно наше, земное. Как нынче говорят: аномально-атмосферное. Читай, старик, Шкловского. Мы во Вселенной о-ди-но-ки. — Последнее слово он с видимым удовольствием произносит по слогам. Возникает впечатление, что Богдан ужасно рад одиночеству. Человечества в целом.

— Эгоцентрист несчастный, — выговариваю я, — Когда одна из аномально-атмосферных тарелочек утащит тебя на Марс, похихикаю от души.

Он жизнерадостно хмыкает и доверительно шепчет в полный голос:

— Страсть хочу познакомиться с зелененькой женщиной. — Мечтательно жмурится и тут же обеспокоенно спрашивает: — Должны же у них быть женщины, как считаешь?

Удивительная непоследовательность: категоричное отрицание инопланетян и нежелание отринуть инопланетянок.

— Почкованием размножаются только на Тау Кита, — успокаиваю его. — А что касается Марса, то тамошние принцессы для твоих целей вполне пригодны и даже могут откладывать от смешанного брака яйца. Как ты смотришь на то, чтобы подобно Джону Картеру[1] вывести свое потомство в инкубаторе?

Он надувает щеки и отрицательно качает головой.

— Нет, Риччи, это не для меня. Я передумал. Расскажи-ка лучше, что ты там сообразил по поводу этой штуки. — Он подтолкнул газету в мою сторону.

— Раз вы так настаиваете, достопочтенный синьор, не могу не поделиться с вами плодами моих умозаключений. Так вот… То, что время от времени попадается на глаза массовому наблюдателю, вовсе не является летательным аппаратом какого-либо вида. Вместе с тем, я не склонен списывать все наблюдаемые феномены на аномально-атмосферные дела. Для меня истина очевидна. Это не может быть ни что иное, как… — Я выдержал эффектную паузу, но, не заметив в глазах собеседника бескорыстного научного азарта, заключил голосом поскучневшим и назидательным: — проекция. Голограмма.

На миг мне показалось, что Богдан вздрогнул. Разумеется, Показалось. Он сделал маленький глоток, откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, словно от яркого света, так, что между век осталась едва заметная щелочка. Потом быстро встал. Так распрямляется пружина. В руках у него пачка сигарет.

— Курить будешь? — А сам уже щелкал зажигалкой. Мы стояли у окна и курили, выпуская в форточку тающие кольца синеватого дыма.

— Это твое личное заключение? — спросил он наконец.

Я пожал плечами, стряхнул быстрорастущий столбик пепла, чистосердечно признался:

— Личное. Хотя, не могу не отметить, в последнее время и большие авторитеты выдвигают гипотезу о голограммах. Ты имеешь что-нибудь против?

— Нет. Но все же интересно, откуда у тебя-то появилась такая мысль. — По его виду нельзя было заметить, что ему действительно интересно. В какой-то степени я почувствовал себя уязвленным.

— Конечно, в данной области я полнейший профан, но почему бы нет? Посмотри сам, как красиво все уложится. Тут и лучи, и постепенное вхождение изображения в фокус, и необъяснимые свойства мгновенно менять направление полета. К тому же и наблюдаются НЛО не из любой точки. Практически, объясняется все.

— А как насчет размеров? Не слишком ли они порой огромны? Возможно ли проецировать такое?

— И опять я скажу: а почему бы и нет? Да-да, я не специалист. Но что невозможно для нас, может быть плевым делом для них…

— Для кого «для них»?

— Для тех, чьих рук это дело. Не столь важно. Нет, конечно, важно, но уже в другом аспекте. Ты обратил внимание, что на обзорном экране помимо самолета присутствовали две световые метки?

— И что же?

— Просто я прикидываю минимальное количество настоящих «тарелочек», необходимых для воспроизведения наблюдаемых объектов. По скромным подсчетам, необходимо две: носительница голограммы и… хотя, допускаю, здесь только нечто похожее на голограмму и принципиально отличное в корне. Но суть одна. По моим субъективным понятиям. Куда важнее: для чего их нам суют под нос. Твое мнение? Кстати, трансляторы голограмм не обязательно обнаруживаются радаром, если — насколько допустимо в техническом плане — имеют антирадарное покрытие.

— Слишком много допущений, — нахмурился Богдан, гася сигарету — Так для чего, говоришь, проводятся настолько впечатляющие демонстрации достижений в оптике?

— Ну, тут просятся два ответа. Первый — привлечь внимание. Маловероятно: сколько можно его привлекать! Да и гораздо проще могло быть осуществимо. Второй ответ напрашивается сам собой. Правильно. Именно отвлечь внимание. Отвлечь внимание от того, что происходит где-то рядом. Тебе не приходило в голову, что в обычной оптике они ясноразличимы, а по характеристикам — легко уязвимы? Ах да, ты же в них не веришь!

— Ладно, — холодно оборвал Богдан нить моих размышлений. Он взглянул на часы. — Все очень интересно, но сейчас меня больше занимает другой вопрос. Поговорим, малыш, о…

Мне стало дурно. Мне стало ужасно дурно. Да, я не вышел ростом. И, честно говоря, не люблю, когда мне об этом напоминают — испытываю к таким людям невольную антипатию. Но чтобы малышом назвал меня мой друг?! Внутри меня все оборвалось, остался один пугающий холод, — конечно, причина кроется совсем не в этом. Должен существовать другой достаточно веский повод. Какой? Где-то в памяти… где-то в памяти… Где-то в памяти! Предчувствие — вот оно. Оно сковывает, одуряет, ощущается почти физически, нервной дрожью пробегает по немеющему телу. Потом я осознаю, что все это длится одно безумно вывернутое мгновение — ведь Богдан не оставляет места паузе, он заканчивает ключевую фразу. Произнесенное им звучит полнейшей абракадаброй. Набор звуков, достигающий цели.

Вспышка — или темнота? — перед глазами, и тут же кулак Богдана пушечным ядром бьет меня в солнечное сплетение, заставляет согнуться пополам и судорожно глотать ставший вакуумом воздух. Он мастер своего дела и знает, когда, куда и как бить. Что-то там у них со мной не ладится и первый десяток секунд после ключевой фразы, когда память уже взрывается во мне слепым отчаянием, я еще не являюсь послушным автоматом. И если бы не ударил он, я бы — убил. Его. Богдана. Я и сейчас пытаюсь выпрямиться и…

Второй удар бросает меня на пол. Десять секунд истекают. Я не испытываю никаких эмоций. Я нахожусь под контролем: превращаюсь в послушного раба, безвольную тряпку, человекообразное устройство для приема и выдачи информации. Я служу им в этом качестве много лет. Я — шпион. Агент чужого мира. Невольный приспешник инопланетян.

Я лежу на полу и гляжу на возвышающегося надо мной нечеловека.

— Встань, — говорит он мне. — Сядь в кресло.

Я послушно поднимаюсь и усаживаюсь. Нечеловек, видимо, встревожен. Голос его звучит сухо и требовательно:

— Каким образом у тебя возникла мысль о голограммах?

— Мне показалось это логичным.

— Ты всерьез веришь в свое предположение?

— Нет.

— С кем помимо меня ты делился своими выводами?

— Ни с кем.

Мои ответы оказывают на него благотворное влияние. Поза становится менее напряженной, голос — более доброжелательным.

— Смешно, малыш, — ухмыляется он, — но самую малость ты угадал. — Теперь он снова похож на Богдана-человека. — Ну ладно, перейдем к делу. Ты узнал то, что требовалось. — Он не спрашивает — утверждает.

Я киваю, как болванчик.

— Да. — И начинаю четкий, обстоятельный, без лишних слов, доклад. Выдаю информацию.

Богдан внимательно слушает, время от времени задает вопросы. Но в целом — доволен. Видимо, я справляюсь неплохо. Могу гордиться. Вот только неспособен. В настоящий момент я машина. Не более. Я пил из принесенной им бутылки. Психотропное средство, изготовленное инопланетянами для людей, в красочной лже-французской упаковке. Оно действует на меня в течение получаса после того, как произносится ключевая фраза; У них все рассчитано. Английская пунктуальность: когда пить, когда бить — по минутам. И никаких следов химической диверсии в организме. Так мне объяснил Богдан, когда любил еще порассуждать вслух о Земле и человечестве. В нем и правда многое от мальчишки. Не знаю, сколько ему там лет, может — двадцать, может — тысяча, но покрасоваться он не прочь до сих пор. В обеих ипостасях.

Когда, в очередной раз сняв с моей памяти завесу принудительного забвения, Богдан впервые почувствовал на своей шкуре, что я могу быть опасен, он был немало удивлен. Не знаю, с какой целью, но я-машина услышал от него самые серьезные заверения. «Ты не должен нас ненавидеть, — убеждал он. — Мы не питаем к вам ни малейшего зла. Да, мы преследуем определенные цели, но вы, люди, имеете к ним лишь косвенное отношение. Мы вынуждены не упускать из виду состояние ваших дел, чтобы не оказаться однажды застигнутыми врасплох. Однако, это не означает, что мы собираемся ставить вам палки в колеса. В некоторых случаях мы даже оказываем незримо посильную помощь. Если бы ты знал причину нашего присутствия, ты, возможно, и понял бы нас. Но эта же причина не позволяет нам открыться людям. Поверь. Проблема, стоящая перед нами, может оказаться куда серьезнее, чем представлялось до сих пор. Еще тысячи лет назад по стечению некоторых обстоятельств нам стало известно, что на Земле имеется некий… — он надолго задумался, подбирая нужное слово, — объект. Степень значимости его столь огромна, что мы до сих пор продолжаем поиски, несмотря ни на какие трудности. А их за истекшие годы появилось немало. Задача усложнилась и тем, что Земля оказалась заселена разумными существами: вами — людьми. Следовало только радоваться: планеты, имеющие биосферу встречаются не часто, а таких, где эволюция живой природы привела к зарождению разума, помимо нашей родины и Земли, обнаружено всего двенадцать. Но в данной конкретной ситуации пришлось встать перед выбором: или — или. Выбор был сделан. Цель стоила того. И еще: если допустить, что между фактом появления на Земле человечества и наличием искомого объекта имеется связь… Нет, сама иррациональность такой посылки приводит в содрогание».

Так он тогда говорил. В надежде, что я смогу смириться со своим положением? Скорее всего, да. Но я тем более не смирился. И с тех пор начало каждого представления проходит по трафарету.

Доклад окончен.

— Что ж, малыш, — резюмирует инопланетянин, — ты справился неплохо. Если бы не никчемная агрессивность, работать с тобой было бы удовольствием. Неужели ты никогда не оставишь своих бесплодных попыток?

— Нет, — честно отвечаю я. Иначе ответить не могу.

— Пойми, это бесполезно, — уговаривает он. — Чего ты добиваешься?

— Я не хочу забывать. Я должен рассказать о вас людям.

— Тебе никто не поверит. Попробуешь настоять на своем и угодишь в больницу. В качестве шизофреника. В лучшем случае. Потому что, если ты убьешь меня, тебя будут судить за убийство. За убийство человека. Никто не сможет доказать, что я не человек. Я молчу. Мне нечего сказать.

— Потерпи. В скором времени мы подготовим тебе замену. Я не предлагаю тебе денег — их наличие, после того, как ты забудешь мои слова, покажется странным и ты вряд ли воспользуешься ими. Но стоит тебе согласиться, и я гарантирую, например, крепкое здоровье: тебе, твоей жене, детям. Внемли рассудку. Чего ты еще пытаешься добиться?

— Правды. Человечество должно знать, кто вы и что вам нужно.

— Исключено. Почему ты не желаешь верить? Знание не принесет людям конкретной пользы, а последствия — как бы они ни проявились — окажутся необратимыми.

— Может быть. Не знаю. И не представляю. Но, в любом случае, у нас куда как больше прав по своему усмотрению распоряжаться тем, что находится на Земле, чем у вас.

— Ты упрям в своем невежестве! — голос инопланетянина дрожит от сдерживаемой ярости. — Довольно. Я не намерен тратить время на уговоры. Пусть продолжается как есть.

Голубые глаза смотрят на меня в упор. Пристально и жестко. Затем я становлюсь единственным свидетелем того, как они оборачиваются расплескавшимися озерами. Окружающий мир пропадает, растворяясь в них. Не остается ничего, даже мыслей.

— Запомни, — говорит чей-то голос. Он и не говорит вовсе — бьется во мне неисчислимыми децибелами. — Ты очень хочешь спать и сейчас заснешь. И проснешься только когда услышишь свое имя. Ты забудешь обо всем, о чем мы сейчас говорили. Ты не вспомнишь о голограммах. Проблема НЛО тебя не интересует. Просто к тебе пришел я — Богдан — твой самый лучший, самый близкий друг. Мы немного выпили, разговаривали о рыбалке, женщинах…

— Риччи, — голос Богдана выводит меня из задумчивости, — надеюсь ты не делишься моими откровениями с супругой? Я не хочу, чтобы она обо мне плохо думала — Он нехотя поднимается с кресла и хлопает меня по плечу. — Ладно, старик, мне пора отчаливать. Передавай привет очаровательному семейству. Хоть зашли бы, навестили. В самом деле… Сегодня я, правда, занят, но завтра — к вашим услугам.

— Заходи сам, — говорю я. — Ты же знаешь, Ленку из дома краном не вытянешь. Кстати, может махнем в выходные на рыбалку? Какие у тебя планы?

— Подумаем, — не отказывается он. — Вполне осуществимо. Если вы не зайдете, в четверг заскочу и договоримся.

Богдан прощается и уходит. Как хорошо все-таки, когда у тебя есть старый верный друг, на которого можно положиться не задумываясь и который никогда не подведет.

Я возвращаюсь в комнату, убираю с журнального столика бутылку и раздумываю, куда бы ее определить. Мой взгляд останавливается на приоткрытой дверце книжного шкафа.

Вот черт! — чуть не хлопнул себя по лбу. — Как же я забыл? Не похвастался таким приобретением перед самым лучшим другом!

Я извлекаю из шкафа подарок, отключаю микрофон и ставлю на стол — новенький кассетный магнитофон. То-то Вальки обрадуются! Надо же, хотел их записать — преподнести сюрприз, а записал нашу с Богданом трепотню. Так и есть, пленка в кассете давно кончилась. Придется стирать. Интересно, что-нибудь получилось?

Я перематываю пленку немного назад и включаю воспроизведение. Голос Богдана — один к одному — произносит: «Поговорим малыш, о…»

Загрузка...