Поговорим о демографии

Стремление к счастью естественно в любом возрасте, даже самом преклонном. Изначально присущее человеческой природе, оно, по словам Энгельса, «должно быть основой морали». Можно ли забывать об этом, когда решается вопрос: на какое долголетие ориентироваться людям?

«Не бойтесь перетрудиться!» К этому призывает специалист, который в данном случае заслуживает особого внимания. Почему — увидите чуть позже. А пока послушаем, что он рассказывает о себе.

«Когда я в 18 лет поступил в медицинскую школу, я был настолько захвачен возможностью заниматься исследованиями, что приучил себя вставать в 4 утра и работать с очень небольшими перерывами до 6 вечера. Мать тогда говорила мне, что подобный образ жизни нельзя долго выдержать. И что он, несомненно, доведет меня до нервного расстройства. Сейчас мне 66 лет. Я по-прежнему встаю в 4 утра и работаю до 6 вечера. Мой образ жизни доставляет мне огромное удовольствие».

Так исповедуется профессор Ганс Селье, директор Института экспериментальной медицины и хирургии при Монреальском университете, перед читателями американского журнала «Ридерс дайджест», выходящего на 13 языках в 100 странах мира общим тиражом около 30 миллионов экземпляров.

Канадский ученый восстает против хорошо знакомой ему морали: «Побольше наслаждаться жизнью — это да. Побольше работать? О нет!» Ну а коли уж приходится чем-нибудь заниматься, то нужно-де «трудиться, чтобы жить, а не жить, чтобы трудиться». И западный мир терзает ненасытная жажда этакой «сладкой жизни» — побольше бы денег, поменьше хлопот. Всякое дело, если оно не приносит эгоистического удовольствия, как, например, хобби, по мнению многих, просто «иго необходимости», тягостное бремя, нечто изнуряющее людей, вызывающее нервные перегрузки…

И тут самое время сказать, кто именно адресует эти укоризненные слова своему обществу. Это тот самый Ганс Селье, которому принадлежит широко известная теория стресса (нервного перенапряжения), снискавшая мировое признание. И потому особенно интересно познакомиться с тем, как сам автор подходит к исследованному им явлению.

Нет, он не собирается отрицать то, что утверждал всегда: нервное перенапряжение играет далеко не последнюю роль в возникновении психических расстройств, гипертонии, сердечных приступов, аллергии, язвенной болезни и т. д. и т. п. Обусловливает даже преждевременное старение. Но значит ли это, что лучше избегать напряженной работы, а с ней и стрессовых ситуаций?

«Конечно, нет!» — опровергает профессор Селье одно из распространеннейших заблуждений. И поясняет: стресс связан с любой деятельностью, так что избавиться от него удалось бы лишь в случае, если предаться абсолютному безделью. Ученый отвергает такую жизнь, лишенную ошибок, но и удач. Что же противопоставляет он такому прозябанию, растительному существованию?

Подлинно человеческое предназначение — быть тружеником, творцом, созидателем, постоянно стремиться к улучшению окружающих условий и самого себя. Но это не только и не столько дань необходимости зарабатывать на хлеб, обеспечивать свое существование. Это естественная потребность нашего организма. Если ее не удовлетворять, он не будет функционировать нормально.

Работа нужна нам так же, как хлеб насущный, как воздух, сон, общение с другими людьми. Мало того, она может и должна оказывать поистине целительное воздействие, позволяя поддерживать стрессовый механизм в хорошем состоянии — подобно тому, как спортсмен держит себя в форме регулярными физическими нагрузками, пусть тяжелыми, утомительными, однообразными, зато приносящими в конечном счете такое удовлетворение, которое сторицей оправдывает это добровольно надетое «ярмо».

Как же уменьшить зловредность стресса, если он неизбежен? Как ни парадоксально, поисками работы, а не бегством от нее.

«Лучший способ избежать чрезмерных нервных напряжений», по Селье, — это найти такое занятие, которое нам больше всего по душе, которое вызывало бы уважение прежде всего у нас самих. И еще: выбрать наиболее благоприятное человеческое окружение. Именно таким путем мы сможем устранить главную причину стресса — необходимость подделывать себя, приноравливаться к кому-то, к чему-то, приспосабливаться снова и снова вопреки самому себе.

Конечно, работа утомляет, но это нормально, а зачастую даже приятно (кстати, уставать можно и от безделья). Если же она нас изнуряет, то главным образом из-за разочарований и неудач. Каждый период таких стрессовых перегрузок, особенно тех, что вызваны безуспешной борьбой, оставляет неприятный осадок в душе и неизгладимые «химические рубцы» на живой материи, которые, накапливаясь, проявляются в ранних морщинах и прочих признаках преждевременного старения.

Зато успешная деятельность, сколь бы интенсивной она ни оказалась, практически не оставляет таких следов. Напротив, она вызывает жизнерадостное ощущение юношеской бодрости даже в самые преклонные годы. Знаменитый испанский музыкант Пабло Казальс, который в 1973 году скончался в 97 лет, писал в своих воспоминаниях: «Труд — лучшее средство против старости. Лично я не помышляю об отдыхе». А художник Пабло Пикассо, ученый Альберт Швейцер, многие другие? Они смолоду отдавали все силы любимому делу и продолжали добиваться успехов и в 70, и в 80, и в 90 лет.

Могут возразить: так то «элита»! А сам Ганс Селье? Как-никак «звезда науки», профессор, директор института…

Канадский ученый убежден: «Каждый может жить долго и счастливо, работая интенсивно и не обязательно на высоких постах до тех пор, пока ему нравится его профессия и он достаточно преуспевает в ней. Столяр, сделавший хороший стол, может точно так же испытывать чувство выполненного долга и удовлетворение. Поменьше работы — благо лишь для тех обойденных судьбой людей, кто не нашел себя ни в чем».

Можно согласиться с профессором Селье: да, это истинные бедняки рода человеческого, который достоин называться не просто гомо сапиенс (человек разумный), но еще и гомо фабер (человек деятельный). Только вот всегда ли сами они виноваты в том, что стали пасынками общества?

«Ощущение полноты своих духовных и физических сил в их общественном применении». Определяя так счастье, советский писатель Алексей Толстой подчеркивал, что оно немыслимо вне общества, «как невозможна жизнь растения, выдернутого из земли и брошенного на бесплодный песок». И далее, особо о роли социального строя — о том, как он «или дает, или не дает личности полноту развития всех сил, или стремится обогатить у каждого эту полноту, или похищает у него естественные запасы сил».

И недаром на геронтологическом конгрессе 1972 года шире, чем когда бы то ни было, обсуждались именно социальные вопросы. Показательно, что они затрагивались в 200 докладах из 700. Впрочем, с этой важнейшей проблематикой так или иначе связаны и другие магистральные направления науки о старении — и медицинское, и даже чисто биологическое.

Говоря о новых медико-биологических предпосылках долголетия, специалисты не могли обойти молчанием старые социальные преграды, которые надо преодолеть. Вот одна из них — опасность «пенсионерского банкротства». Нет, речь не о каком-то финансовом крахе — о психологическом кризисе.

…Человек уходит на заслуженный отдых. Наконец-то можно вздохнуть свободно! Бывает, на первых порах действительно приятно предаться вожделенной праздности, забыть о четком, как ход часов, «режиме заведенного механизма», о былых обязанностях, повседневных хлопотах. А что потом?

Ломка стереотипа, складывавшегося десятилетиями, радикальная перестройка привычного образа жизни при переходе от рабочего ритма, который стал нормой, к «прекрасному ничегонеделанию» чревата нежелательными психофизиологическими последствиями. Их может вызвать даже просто скука, которая вреднее переутомления и способна вызвать опасные нервные перегрузки.

Свободные от обременительного, казалось бы, «долга службы» (а значит, и от его организующего, дисциплинирующего влияния), очень многие начинают вскоре тяготиться его отсутствием. Дает себя знать потребность в общении, в обмене информацией. Материально обеспеченные, они чувствуют себя обделенными духовно. Особенно тогда, когда о них быстро забывают вчерашние сослуживцы, хотя человеку не по себе без коллектива.

Мучительней физических могут оказаться страдания моральные, порожденные сознанием никчемности, заброшенности, растущей отчужденности от общества. Жизнь, еще вчера беспокойная, зато полнокровная, насыщенная яркими событиями, пусть не только успехами, но и ошибками, скудеет, а то и вовсе утрачивает смысл. Между тем ее средняя продолжительность для пенсионных возрастов во многих развитых странах исчисляется десятилетиями. Да еще новые виды на долголетие.

Увы, эти перспективы тускнеют, если их омрачает угроза одиночества, а она на склоне лет и страшней, и реальней, чем когда-либо раньше. Вспомните: население старится. Пожилых становится относительно больше, детей — меньше. Бабушки и дедушки без внуков… А если вдобавок и друг без друга? Вообще без родных и близких? Не стоит забывать про количественную диспропорцию между мужчинами и женщинами. Больше всего она дает себя знать именно среди старших поколений. Как раз в тех возрастах, когда все ощутимей потребность в уходе, заботе, теплоте человек ческих отношений и когда, увы, все вероятней кончина кого-то из супругов.

Надо ли говорить, как тяжело отражается потеря самого близкого человека на нашем психическом (и, стало быть, физическом) состоянии? Статистика свидетельствует: среди людей, переживших такую утрату, смертность в первый же год вдовства вдесятеро выше, чем у их более счастливых сверстников — замужних и женатых. Вот что значит это неосязаемое для науки нечто, не измеряемое ни биологическими, ни медицинскими методами, — горе горькое… Оно может прервать самое активное и здоровое долголетие.

Наблюдения показывают, что именно те, кто утрачивает перспективу, у кого рушатся надежды на будущее, особенно подвержены различного рода недугам, преждевременно сводящим в могилу. Вот здесь-то и нужно участие друзей, товарищей по работе. Без него человек уходит в себя, сосредоточиваясь на своих болях, бедах и обидах, действительных и воображаемых. В таких условиях увядающему организму труднее поддерживать нормальный тонус — быстрее тают силы, здоровье. И вот начинается стремительное скольжение по наклонной плоскости вниз, навстречу краху…

Такой финал лишь кажется естественным и неотвратимым — со стороны. В действительности же его можно избежать.

В 1905 году американский ученый У. Ослер, один из выдающихся медиков своего времени, выступил с идеей «евтанасии». Термин парадоксальный: он произведен от греческих корней «ев» («благо») и «танатос» («смерть»). Речь шла о безболезненном умерщвлении стариков.

Дескать, от тех, кому перевалило за 60, целесообразно избавляться, но, разумеется, «гуманным» методом — с помощью наркоза, переходящего в вечный сон.

Эту, с позволения сказать, идею Ослер мотивировал тем, что творческая продуктивность человека на седьмом десятке приближается к нулю. Ибо 90 процентов созидательной работы, которую каждый из нас может выполнить за свой век, приходится-де на первые 50 лет жизни. На весь последующий период остается лишь 10 процентов, причем производительность труда резко падает с годами. И старцы, мол, только в тягость себе и другим, они лишь балласт, который мешает дальнейшему прогрессу общества.

Надо сказать, сам проповедник «евтанасии» не стал почему-то применять к себе свою методу, когда ему стукнуло 60, а затем и перевалило за эту черту. (Осенившую его оригинальную мысль он обнародовал в 56 лет.) Ученый муж мирно почил в бозе на 71-м году жизни. Ну а его «бессмертная» идея? Разве похоронена она вместе с автором?

Нет-нет, никто нигде никогда не признавал официально целесообразность «евтанасии». Но над миром, где могла родиться самая мысль о ней, по-прежнему зловеще маячит тень Ослера.

В тех же США еще совсем недавно провозглашалось со всей откровенностью: рабочим, которым за 40, нет места на предприятии. Правда, в последнее время зазвучали голоса, осуждающие столь дикую теорию и практику. Но если в завтрашнем дне не уверены даже те, кому еще только за 40, то как быть людям, которым уже за 60?

Не исключено, что читатели американского журнала «Ридерс дайджест» захотят последовать мудрым советам профессора Селье. Автор лозунга «не бойтесь перетрудиться!» в принципе прав: здоровье, долголетие, счастье — в наших собственных руках. Да, здесь очень многое зависит от самой личности. Но и от общества тоже! Как быть, например, канадцам, если жестокая конкуренция превращает благое пожелание «искать любимое дело» в прекраснодушную фразу? Если среди них сотни тысяч безработных? А по соседству, в США, — миллионы…

Перенесемся за океан, в азиатскую страну «экономического чуда» — Японию. Та же картина вынужденного, навязанного досуга. По свидетельству Б. Чехонина, который долгие годы был корреспондентом «Известий» в Токио, от этой хронической социальной болезни страдают в основном люди старше 35 лет. «Пока, — оговаривается советский журналист. — Потому что возрастная граница постепенно сдвигается. Электрокомпания „Тюгоку“ показала обычный для капиталистической действительности пример. Она выбрасывает на улицу работниц старше 25 лет потому, что якобы производительность труда у женщин падает к 25 годам».

Казалось бы, ничего удивительного. Тем более ныне, в эпоху научно-технической революции. Издавна ведь известно, что значит молодость — «золотая пора» в любой области деятельности. Особенно в сфере умственного труда. Но, даже утратив былые творческие потенции, разве человек перестает быть человеком? Разве он сам по себе не составляет непреходящую ценность для общества, если оно действительно гуманно?

В СССР, например, численность тех, кому 60 лет или более, в 1970 году приближалась к 30 миллионам. Демографический прогноз гласит: к концу века она может превысить 50 миллионов. А на всей Земле в таком возрасте сейчас сотни миллионов человек!

«Лишние люди»? А долг общества по отношению к ним? Прежде чем стать иждивенцами, разве они не были работниками? Разве не накапливали национальное богатство не только для себя, но и для других, для грядущих поколений?

Впрочем, к этой теме мы еще вернемся. Сейчас другой вопрос: а много ли могут дать обществу пожилые и престарелое?

Любопытно, что ровно за год до того, как У. Ослер выступил со своей нашумевшей рекомендацией, в балканской прессе появился мало кем замеченный обзор «Старость» хорватского литератора А. Матоша. Смысл публикации: пожилые во многих отношениях не уступают молодым.

Знаменитый древнеримский философ и писатель Сенека (тот самый, чьи слова «лучший способ продлить жизнь — это не укорачивать ее» так часто цитируются сегодня) на закате своих дней достиг новых высот в Драматургии и поэзии. Его творческая биография продолжалась бы во славу Рима и далее, не прерви ее на восьмом десятке приказ покончить с собой, исходивший от «благодарного воспитанника» — самодура-императора Нерона.

Жутко подумать, к чему привело бы такое «ослеронство»…

Великому Софоклу, автору 120 трагедий, почтенный возраст не мешал, а помогал психологически верно раскрывать образы героев, делать их еще ярче, чем прежде. Античность богата подобными примерами. А эпоха Возрождения? Такие ее титаны, как Микеланджело и Тициан, с завидной энергией работали в 80–90 лет, создавая не менее замечательные шедевры, нежели в расцвете сил. Леонардо и на седьмом десятке следовал своим девизам: «Счастье дается тем, кто много трудится» и «Лучше быть лишенным движения, чем устать приносить пользу».

Гёте было уже за 70, когда он написал «Годы странствий Вильгельма Мейстера», а незадолго до смерти, в 80 с лишним лет, завершил вторую часть «Фауста». Одну из лучших своих опер, «Фальстаф», Верди сочинил в 80 лет. Толстой до самой своей кончины творил и боролся, будоража мир новыми философскими идеями…

Вроде бы опять «элита»… Что ж, обратимся к биографиям самых простых людей.

Азербайджанец Махмуд Эйвазов с юных лет и до последних своих дней был крестьянином. Уже седобородым старцем встретил он социалистическую революцию в Закавказье и Советскую власть, окружившую почетом всякий труд на благо людей. Мог уйти на покой, но не пожелал бросить привычное дело, продолжал выращивать овощи в родном селении, в колхозе «Комсомол». Его отличные показатели в работе не раз отмечались печатью республики, ставились в пример молодым. В 1955 году, когда Эйвазову исполнилось 147 лет, аксакал из аксакалов был премирован поездкой на ВДНХ в Москву, а в 1956 году награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Земляк Эйвазова Ширали Мислимов (1805–1973) тоже крестьянствовал всю жизнь. Современник Пушкина и Чайковского, Циолковского и Гагарина, он сызмала был просто пастухом. Глава рода, насчитывающего более 220 человек, не без гордости рассказывал он о своих потомках, ставших инженерами и врачами, учителями и офицерами. Но по-прежнему с достоинством говорил о профессии чабана, охотно посвящая в ее тонкости молодых животноводов с дипломами, приходивших набираться ума-разума к дедушке Ширали. К умудренному долгой жизнью горцу обращались за советом колхозники самых разных возрастов и специальностей, уважительно называя его своим главным консультантом.

Уже и внуки его стали пенсионерами, а он и слышать не хотел об уходе на покой. Даже в свои 150 лет с лишним «патриарх гор» неизменно соглашался баллотироваться кандидатом в депутаты сельского Совета и неоднократно избирался в этот местный орган власти. Будучи членом комиссии по благоустройству, он оставил добрую память о себе своей лептой в общем вкладе. Решения депутатов воплотились в обновленном облике горного села: к прежним обзаведениям в последнее время там добавились магазины, комбинат бытового обслуживания, школа, библиотека…

Но, как и прежде, старейшина из старейшин не забывал о физическом труде. Каждое утро работал в саду. Помогал по хозяйству жене, которая ив 100 с лишним лет сохранила завидную бодрость. Ежедневно совершал многокилометровые прогулки пешком, иногда верхом.

Он скончался на 169-м году жизни, просто крестьянин, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, депутат сельсовета Ширали-баба Мислимов.

Редкое явление? «Мы знаем множество случаев, когда долгожители сохраняют великолепный тонус, прекрасное самочувствие, высокую трудовую активность», — скажут вам, например, в ленинградском Научно-исследовательском институте экспертизы трудоспособности и организации труда инвалидов.

Многочисленными обследованиями, проведенными в СССР, установлено: большинству из тех, кто достиг пенсионного возраста, вполне по силам продолжать работу по специальности столь же успешно, как и раньше, по крайней мере еще 5 лет. Это минимум. Ну а с делами менее сложными легко справится огромное большинство.

А теперь вспомним: в условиях СССР средняя продолжительность предстоящей жизни для 55-летних женщин близка к 25 годам, для 60-летних мужчин — к 17. Естественно задаться вопросом: а не рано ли оставлять работу при такой перспективе? Решая его для себя, те и другие знают: им по-прежнему обеспечено право на труд. Оно гарантировано и юридически, и фактически. В СССР нет «лишних людей». Напротив, нашему народному хозяйству нужны работники, и каждый трудоспособный человек всегда может найти свое место в любой сфере деятельности, выбрав занятие по душе.

Как же у нас пользуются этой возможностью?

Перепись 1970 года зарегистрировала в СССР 242 миллиона жителей. Из них пенсионеров оказалось 40 миллионов. Правда, сами себя к этой категории отнесли лишь 33 миллиона — те, для кого пенсия была главным источником существования.

А остальные? Многие имели постоянную работу. И, понятно, очутились в графе, где фигурировало занятое население. А оно в целом составляло 115,5 миллиона человек. Причем 111 миллионов — в официальных рамках рабочего возраста. За его пределами — соответственно 4,5 миллиона. Вроде бы немало. Ну а могло бы быть еще больше?

Вполне. Пенсионеров, как мы видели, у нас десятки миллионов. Ясно, правда, что далеко не все они столь же крепки, бодры, работоспособны, каким был, например, Ширали Мислимов. Поэтому не будем говорить пока о старых, тем более о долгожителях. Речь пойдет о пожилых, причем даже не обо всех, а о тех, кто помоложе, кто только что или не так давно перешагнул верхнюю границу рабочего возраста. Скажем, о мужчинах в 60–70 лет, которым еще далеко до старости, начинающейся в 75 лет. И о женщинах в 55–60 лет, то есть даже еще не пожилых. Каково же у нас количество людей в таком качестве — практически трудоспособном, хотя и пенсионерском официально? Оказалось, почти 14 миллионов! А ведь это лишь самые отборные резервы. То есть, вероятно, далеко не все, кто может сказать о себе: «Есть еще порох в пороховницах!»

И наше государство идет навстречу людям, предпочитающим пенсионерству дальнейшую работу. Посильное участие в делах коллектива, всего народа наравне с молодежью поддерживает у пожилых сознание собственной социальной значимости, позволяет им чувствовать себя полноценными членами общества, а это в немалой степени определяет их жизненный тонус, дает им моральное удовлетворение и жизнерадостное мироощущение. Выигрывают в конечном счете все — как каждая личность в отдельности, так и общество в целом.

И — естественное явление в условиях социализма — у нас всячески стимулируется этот процесс. Разумеется, и материально. Например, значительно увеличен перечень специальностей, которые охватываются правилом «оклад плюс пенсия».

«В последние годы гражданам, вышедшим на пенсию, предоставлены более широкие возможности участия в трудовой деятельности, — говорил Генеральный секретарь ЦК. КПСС Л. И. Брежнев на XXIV съезде партии. — Но мы правильно поступим, если примем меры к более активному использованию опыта, энергии наших ветеранов в общественной и трудовой деятельности».

«О вас не скажут мечтательно, чтобы слушатель терялся в догадках: поэт, художник, философ. Американец определит точно:

— Этот человек стоит 1 230 000 долларов».

Вы узнали: это «Мое открытие Америки» Маяковского. И можете возразить: ну и что? Впечатления поэта. К тому же давние.

Вот что писал недавно советский ученый, профессор Урланис: «Современные американские экономисты с точностью до одного доллара определяют стоимость новорожденного… Один экономист высказал даже взгляд, что красота куртизанки должна включаться в стоимость национального богатства». И еще: «В буржуазной политэкономии все переводится на деньги, и многие из экономистов в капиталистических странах рассматривают людей как часть народного богатства и исчисляют общую стоимость населения в долларах и фунтах стерлингов».

Вот так, точность во всем, включая людские души… Казалось бы, а как же еще в наш-то кибернетический век? Давно уже признано: рационализм — великая вещь! Это постиг даже тот пушкинский «повеса», который, как известно, «бранил Гомера, Феокрита, зато читал Адама Смита и был глубокий эконом».

Так, может, допустимо все-таки говорить порознь о безмерной ценности и отдельно об измеримой стоимости человеческой личности? Мол, поэтизировать человека и человечество — дело этих сентиментальных гуманитариев. А тут суровая экономическая проза народоописания, которое не чурается и бухгалтерского подхода. Но разве гуманизм существует только для гуманитариев?

«Жизнь человека бесценна, переводить ее на деньги — кощунство», — говорит не кто иной, как доктор экономических наук Урланис, и под его словами могли бы подписаться все советские демографы.

Цинично-стоимостные подходы к населению вполне естественны в буржуазном обществе, где человек рассматривается как орудие прибыли. Конечно, там он тоже ценится, порой даже очень высоко. Как товар, который хорош, пока не износился, который за ненадобностью можно отправить на свалку, заменив более подходящим. Там делаются и «вложения в человека» (скажем, затраты на образование), но они рассматриваются как капитал, который должен приносить проценты.

Марксизм-ленинизм привел к переоценке традиционных ценностей. Мы знаем: именно человек, труженик и творец, представляет для нас высшую ценность, а его всестороннее развитие не средство, но самоцель коммунистического общества. Можно ли забывать об этом, когда речь заходит об экономических аспектах демографических проблем?

Если говорить о пенсионерах, то они вроде бы уже не труженики, не творцы, во всяком случае, не все. Но можно ли забывать о том, сколь многим мы все им обязаны? Можно ли забывать о долге общества по отношению к тем, кто, прежде чем уйти на отдых, создавал материальные и духовные блага?

Вот как отвечает на эти вопросы… сказка-притча. Примечательно, что ее не раз излагали наши демографы в своей научно-популярной прозе, воздавая должное как поэтическому, так и политическому звучанию народной мудрости.

…Жил да был один крестьянин. Работал от зари до зари, а все ему мало. Прохожие любопытствуют: «Куда тебе жита столько, не съешь, чай?» А он и отвечает: «Мне-то самому немного надобно, обойдусь малой толикой». — «А остальное, — спрашивают, — куда денешь?» — «Разделю, — говорит, — на части: одной долги уплачу, другую взаймы дам, третью по ветру развею…» — «Как это „по ветру“?» — «Царю да помещику дань». — «А взаймы кому?» — «Детям. Вырастут — отдадут». — «Кому ж сам-то должен?» — «Отцу с матерью, они меня вскормили-вспоили…»

Нечто подобное встречается в фольклоре у разных народностей. Задолго до того, как мир услышал просвещенное мнение Ослера, люди, жившие в темноте, словом и делом отвергали черную сыновнюю неблагодарность, хорошо понимали свои обязанности по отношению к старикам иждивенцам. И тем самым на примере семьи правильно выражали экономические взаимосвязи между поколениями в обществе.

Понятно, что кормильцем человек становится не с пеленок, а лишь повзрослев и обучившись делу. Кроме того, рано или поздно он уходит на покой, оставаясь, как и прежде, «едоком». Не израсходует ли он то, что накопил? «Каждый взрослый человек может произвести больше, чем он сам потребляет, — писал Энгельс, — факт, без которого человечество не могло бы размножаться, более того, не могло бы даже существовать; иначе чем жило бы подрастающее поколение?»

Этот вывод снова и снова подтверждается экономико-демографическими расчетами. Подведем с их помощью некий «финансовый баланс» для населения СССР.

Советский человек начинает трудовую деятельность не ранее как с 16 лет. В первые годы (за 5–10 лет) он полностью покрывает издержки на его воспитание и образование. Так сказать, отдает долг обществу. Дальнейшее превышение стоимости производимых благ над стоимостью потребляемых представляет собой уже чистый вклад поколения в национальный доход.

Конечно, потом, уйдя на заслуженный отдых, каждое поколение получит какую-то часть принесенной им «прибыли» обратно — в виде пенсии. Но даже при той высокой продолжительности, какой достиг послерабо-чий период в нашей стране (25 лет для женщин и 17 лет для мужчин в среднем), общий «экономический баланс» показывает не просто «активное сальдо», но значительное превышение доходов над расходами.

А ведь пенсионный возраст у нас весьма низкий. Вспомните: для женщин 55 лет (при рабочем стаже не менее 20 лет), для мужчин 60 лет (при 25-летнем стаже). В США, например, соответствующие значения равны 62 и 65 годам. А кое-где на Западе эти границы одинаковы для обоих полов: в ФРГ, Нидерландах, Финляндии — 65 лет, в Швеции — 67, в Канаде, Ирландии, Норвегии — 70.

Следует добавить, что детский труд (у нас он запрещен) продолжает использоваться не только в «третьем мире», но даже в развитых капиталистических странах. Ибо выгоден предпринимателям своей дешевизной. По данным МОТ (Международной организации труда), свыше 20 миллионов ребятишек встречают учебный год не в школьных классах, а в заводских цехах.

Правда, возрастные ограничения при найме на работу существуют не только у нас, но какие? Где 14 лет, а где и 12. Конвенция МОТ, поднявшая этот нижний предел до 15 лет, в 1970 году была ратифицирована менее чем шестой частью государств.

Что касается нашего возрастного минимума, то фактическое его значение выше юридического. В 16 лет многие еще сидят за партами. А сейчас в СССР завершается переход ко всеобщему среднему образованию. Растет тяга в высшую школу. Начало трудовой деятельности отодвигается все дальше. В десятой пятилетке оно приблизится годам к 20.

Как же изменится период экономически активной жизни? Казалось бы, нет вопроса проще. До 35 лет для женщин и до 40 для мужчин. Номинально да, так оно, очевидно, и должно быть. А на деле? Увы, не всем дано дожить до пенсионного возраста. Иные же, еще не достигнув этого рубежа, могут перейти на инвалидность. Зато третьи, перешагнув за него, не уходят на покой, и эта тенденция сказывается все ощутимее.

Так что усредненные сроки получаются иными. Чтобы определить их со всей возможной точностью, нужны специальные расчеты, принимающие во внимание весь комплекс различных факторов.

Положим, однако, рабочий интервал равным 35 годам. Каким тогда окажется вклад нашего соотечественника в общенародный фонд? Вот расчет, проделанный советским демографом — доктором экономических наук Б. Урланисом.

Возьмем национальный доход, произведенный за один год (скажем, за 1973-й), — 333 миллиарда рублей. И разделим на число занятых в сфере производства. Получим округленно 3700 рублей на человека. Помножим на 35 лет. Результат: около 130 000 рублей. Пусть из них три четверти уйдут на потребление. Каков будет остаток? Примерно 325 000 рублей.

Да, каждый из нас может дать обществу гораздо больше того, что берет у него. Но советские демографы говорят: потребление — тоже накопление! Во всяком случае, в значительной своей части. Как ни парадоксально звучит это утверждение, оно недалеко от истины. «Вложения в человека» — затраты на благо людей, во имя их здоровья, долголетия, счастья, ради их всестороннего развития, духовного и физического, — умножают главное богатство общества, увеличивая творческие потенции тружеников-созидателей.

И это не просто еще одно слагаемое, оно важнейшее из всех. «Все во имя человека» — таков лозунг партии, и высшая цель ее экономической политики — рост народного благосостояния.

«Мы становимся обществом пенсионеров», — сетовал еще в 30-е годы немецкий демограф Ф. Бургдерфер, автор книги «Народ без молодежи». После второй мировой войны о том же самом на Западе заговорили громче, чаще, тоскливей.

Например, парижский ежемесячник «Регар» возвещал «неимоверную нужду», которую несет Франции эта самая тенденция — соотношение между иждивенцами и работниками изменяется в пользу первых. Швейцарский экономист Ф. Лютольф предупреждал соотечественников: «Наиболее характерной чертой предполагаемого развития оказывается не рост всего населения (он остается в нормальных пределах и, пожалуй, не влечет за собой радикальных экономических последствий), а ясно выраженное старение, которого следует ожидать… Нужно будет прокормить все больше людей, в то время как численность экономически активного населения относительно уменьшится».

На разные лады, но, по сути дела, те же опасения высказывали английские, австрийские и другие авторы (прежде всего западноевропейские и американские).

Расчеты, по-видимому, безукоризненны. И на первый взгляд не очень-то отрадную экономическую перспективу обусловливают чисто демографические факторы. Попробуем, однако, разобраться в ситуации теми же приемами — по-бухгалтерски строго.

Только по официальным данным, только США и только с 1929 по 1966 год потеряли из-за безработицы около 10 миллиардов человеко-недель. Основной ущерб нанесен трудящимся: за тот же период они недобрали на зарплате примерно 500 миллиардов долларов. Этими подсчетами не охвачена полубезработица.

Общий же урон настолько значителен, что не поддается исчислению. Он выражается в самых разных формах. Это, например, профессиональная дисквалификация кадров, отставание в уровне общих и специальных знаний, не говоря уж о непоправимом моральном ущербе — и для самого человека, обреченного на вынужденное безделье, и для его семьи, и для общества в целом.

Между тем такое «избыточное» население, по словам Ленина, «составляет необходимую принадлежность капиталистического хозяйства, без которой оно не могло бы ни существовать, ни развиваться». И эта обреченность заставляет снова и снова заводить разговоры о «нахлебниках» общества, подогревая страхи перед «лишними руками и ртами».

При социализме, навсегда покончившем с безработицей и прочими социальными недугами, которые лихорадят дряхлеющий организм капиталистического строя, у нас нет и неуверенности в завтрашнем дне. Это не означает, разумеется, что общество, которое идет навстречу лучшему будущему, созидая истинное счастье всего человечества, как Маркс называл коммунизм, не нуждается в точных экономико-демографических оценках своего развития, своих перспектив. Напротив, такие расчеты абсолютно необходимы — без них просто немыслимо научно обоснованное прогнозирование и планирование, которое ведется в Советском Союзе и других государствах — членах СЭВ.

У нас, например, перепись 1970 года показала: в народном хозяйстве тогда было занято более 115 из 242 миллионов человек. А остальные 126 миллионов — кто они? Стипендиаты (свыше 3 миллионов), пенсионеры (33 миллиона), иждивенцы отдельных лиц, а также занятые в личном подсобном сельском хозяйстве члены семей колхозников, рабочих и служащих (89 миллионов).

Располагая такими цифрами, демографы вычисляют «иждивенческую нагрузку». И по характеру ее изменений в прошлом и настоящем судят о ее эволюции, ожидаемой в ближайшем и отдаленном будущем.

Вот данные трех последних переписей. В 1939 году стипендиаты, пенсионеры и иждивенцы, вместе взятые, составляли 48,3 процента всего населения, а вкупе с занятыми в личном подсобном хозяйстве (4,8 процента) — 53.1 процента. В 1959 году оба слагаемых дали 52,4 процента (47,7 процента плюс 4,7 процента), а в 1970-м — 52,0 процента. Здесь перед нами медленное, но верное уменьшение.

Доля же занятых в народном хозяйстве постепенно увеличивалась, хотя и ненамного, заметней: сначала 46.2 процента, потом 47,5 процента, наконец, 47,8 процента. Этот процент рос в основном потому, что в общественное производство вовлекались люди, занятые в домашнем и личном подсобном сельском хозяйстве. За последнее время, однако, их численность резко сократилась — с 18 миллионов в 1959 году до 6 миллионов в 1970-м.

И вот один из выводов на будущее: здесь трудовые ресурсы исчерпаны практически «до дна». Спрашивается, почему? Как-никак 6 миллионов — вроде бы немало! Да, но многие из них не могут работать потому, что си-Дят с детьми. А у нас ежегодно рождается более 4 миллионов малышей.

Казалось бы, уровень занятости уже не может расти. Но мы не должны забывать про тех, кто вступает в пенсионный возраст. Прибавьте тех, кто поторопился уйти на покой, хотя полон еще сил. Это многомиллионный контингент трудовых резервов!

«Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу лежал мертвый человек во фраке с ножом в груди. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее, и только по пальцам на руках слуги узнали, кто это».

То был Дориан Грей, герой Оскара Уайльда. Человек, который не поддавался разрушительному действию времени. Воспользовавшись уникальной возможностью поменяться ролями со своим изображением, он любезно уступил тому честь стариться с годами, обязанность же оставаться вечно молодым без страха и упрека взвалил на себя.

Потом стряслось нечто непонятное. Когда Дориан Грей набросился на собственный портрет с ножом, покушение закончилось гибелью самого нападавшего, причем перед трагической развязкой копия вернула оригиналу долг — облик дряхлеющего джентльмена.

Это было по-своему дерзко: вопреки всякому здравому смыслу перенести на неодушевленный предмет — портрет человека — представления об увядании живого организма. Нам, верно, и невдомек, что мы поступаем куда храбрей, если представления о старении отдельного индивидуума переносим — в согласии вроде бы со здравым смыслом — на портрет всего населения: картина получается еще более далекой от действительности.

«Чем дольше живет, тем больше старится». Применительно к отдельно взятой личности это справедливо всегда — исключения из правила возможны разве лишь в фантастике. А если говорить об обществе в целом? Вспомните: если оно стареет, это означает, что его возрастная структура изменяется в пользу старших поколений за счет младших.

Что же происходит, когда средняя продолжительность жизни увеличивается? Мы знаем, что именно ее повышает. Снижение смертности. А оно было и осталось неодинаковым для разных возрастов. Наибольшим — для детских, наименьшим — для старческих. Скажем, для младенцев это сокращение за три четверти века оказалось у нас более чем 10-кратным, для 65–70-летних — двукратным. А 80-летних оно практически не коснулось. И поныне средняя продолжительность предстоящей жизни для них примерно та же, что и в конце минувшего века, — 7 лет. Зато для новорожденных она у нас более чем удвоилась, достигнув 70 лет. И если теперь поколения лучше, чем прежде, сохраняют свою численность на жизненном пути, то в большей степени это относится к детям, в меньшей — к взрослым.

Вот и получается: если увеличивается долговечность каждого из нас, то это лишь помогает населению молодеть. Могут возразить: почему же оно у нас постарело?

Действительно, сравним его структуру прежде и теперь (проценты приводятся округленно):

«Портреты» населения, запечатленные предвоенной и самой последней переписями, говорят сами за себя. Между тем средняя продолжительность жизни за тот же период выросла на целых 23 года — с 47 до 70 лет. Все так, и ее увеличение действительно способствовало «омоложению» нашего общества. Но одновременно сказывалась другая тенденция, вызывавшая обратный эффект и пересилившая первую: падала рождаемость. Этот фактор продолжал действовать и в самое последнее время, когда средняя продолжительность жизни практически не менялась. Только за год — с 1970-го по 1971-й — прослойка пожилых и престарелых увеличилась у нас с 11,8 процента до 12,1 процента.

По некоторым прогнозам, к 2000 году она может составить у нас 17 процентов, достигнув того значения, к которому уже сегодня вплотную подошли иные страны Западной Европы.

Конечно, сдвиги в борьбе за долголетие тоже могут благоприятствовать постарению населения. И тем заметней, чем значительней сократится смертность среди пожилых людей. Пока же она снижается главным образом в молодых, но уж никак не старческих возрастах.

И если демографы говорят о 90, а не о 125–150 годах как о нормальном долголетии на ближайшую перспективу, то — придется повторить и подчеркнуть — потому лишь, что твердо стоят на почве реальности, а вовсе не потому, что против большей долговечности. Наоборот, они всецело за то, чтобы продолжительность жизни росла. Более того, именно они помогают найти резервы ее увеличения (скажем, снижение мужской «сверхсмертности»). Они же подсказывают и другое — как одновременно воспрепятствовать постарению населения. Как? Отнюдь не только дальнейшим снижением смертности в младших возрастах, но и повышением рождаемости.

«Двери в бессмертие? Они наконец-то распахнулись: теперь это просто дверца холодильника. Уплатите за вход 128 000 франков — и вас ожидает вечность. Добро пожаловать!»

Реклама в таком духе может показаться первоапрельской шуткой, сенсационной мистификацией, но вот что говорят факты.

Несколько лет назад в США состоялась беспрецедентная погребальная процедура. Тело человека очутилось в специально оборудованной камере, где оно остается нетленным, сохраняясь при температуре, близкой к минус 200 °C.

Первым разрешил подвергнуть себя такой консервации 73-летний американец Дж. Бедфорд, профессор психологии. Свою волю он выразил незадолго до неминуемой кончины, надеясь в замороженном состоянии дождаться лучших времен, когда рак, которым он был болен неизлечимо, будет наконец побежден медициной.

Вскоре вслед за Бедфордом в необычный склеп попали и другие добровольцы, причем не только в США, но и в Японии, во Франции.

Претендующих на «загробную жизнь», вроде бы вполне реальную, не мифологическую, объявилось не так уж мало. И всякий мог бы зарезервировать для себя местечко в «ледяном мавзолее». Любой и каждый, кто в состоянии внести 128 000 франков.

Что ж, быстродействующий мир бизнеса умеет без проволочек и со всей надежностью поставить идею ученых на широкую деловую ногу. Ну а прочна ли научная база под коммерческой затеей?

«То-то разочаруется Бедфорд, когда останется покойником!» — мрачно подшучивали газетные остряки над перспективой «полежать этак парочку столетий в свежемороженом виде, согреваясь пламенной мечтой воскреснуть, выздороветь, а там, глядишь, и омолодиться». И, надо сказать, за недобрыми предчувствиями сквозит не такой уж беспочвенный скептицизм.

Правда, уже в наши дни умеют возвращать к жизни организмы, расставшиеся с нею, казалось бы, окончательно и бесповоротно. Ибо медленное, но верное разрушение тканей не сразу приводит к непоправимым изменениям — не с того самого момента, когда зарегистрирована клиническая смерть, а лишь минуты спустя. Отсрочка невелика, но достаточна для успешной реанимации.

А нельзя ли увеличить этот запас времени? Можно. Если тотчас прибегнуть к охлаждению, которое замедляет биохимические процессы. И чем оно глубже, тем лучше их приостанавливает. Но чем сильнее замораживание, тем реальнее другая опасность: а вдруг внутриклеточная влага, способная не затвердевать даже при минусовых температурах, начнет кристаллизоваться? Образовавшиеся льдинки могут повредить нежнейшие органические структуры.

Короче говоря, бойкая торговля «шансами на загробную жизнь» еще не означает, что завтрашний научно-технический прогресс непремено оплатит эти сегодняшние векселя. Даже если оправдается прогноз английского биолога и писателя А. Кларка, по которому мечты о бессмертии вполне осуществимы в недалеком сравнительно будущем — к концу XXI века.

Как бы там ни было, перспектива бессмертия остается покамест весьма и весьма проблематичной. Во всяком случае, массового, каковое прежде всего и должно интересовать демографию. Но допустим, что и оно стало вдруг реальностью. Что тогда?

«Как-то я присутствовал на обеде в кругу врачей, — рассказывал Н. Винер в книге „Творец и робот“. — Непринужденно беседуя и не боясь высказывать вещи необычные, собеседники стремились заглянуть вперед, в тот, быть может, не такой уж далекий завтрашний день, когда момент неизбежной смерти можно будет отдалять, вероятно, в необозримое будущее, а сама смерть станет столь же случайной, как это бывает у гигантских секвой…

И хотя гипотеза будущего сверхдолголетия человека могла на первый взгляд показаться чрезвычайно утешительной, ее осуществление было бы страшным несчастьем, и прежде всего для врачей…

Я допускаю, что даже в наше время встречаются случаи, когда врачи считают своим долгом не принимать меры для продления жизни бесполезной, невыносимо мучительной… Но что будет, если подобные решения станут нередким и непредвидимым исключением, а должны будут приниматься почти в каждом случае, связанном со смертельным исходом? Сможет ли врач нести бремя доверенных ему сил добра и зла?»

Винер подводит читателя к мысли: будущее оставляет мало надежд для «машинопоклонников», которые ожидают, будто компьютеры, новые «рабы», создадут для нас мир, где мы будем освобождены от необходимости мыслить.

Ученый подчеркивает: дело не только в том, что часть населения, не способная обеспечивать себя благами, намного превзойдет ту часть, от которой зависит ее существование. «Пребывая в вечном неоплатном долгу перед пришельцами из прошлого, — продолжает он, — мы окажемся совершенно не подготовленными к решению проблем, которые поставит перед нами будущее».

Да, медико-биологические проблемы, которые еще только предстоит решить на пути к неограниченному сверхдолголетию, усугубляются и моральными, и социальными, и многими другими. Правда, человечество будущего, напротив, окажется гораздо лучше подготовленным к их решению, ибо достигнет новых высот не только в социально-экономическом развитии, но также в своем нравственном и интеллектуальном совершенствовании.

Сейчас же здесь больше вопросов, чем ответов. Для любых специалистов, не исключая и демографов.

Что касается демографов, то здесь они тоже могут наметить скорее сами проблемы, чем решения. И тут мы снова возвращаемся «на круги своя». «Если демографические явления оказывают определяющее влияние на судьбы народов, то особого внимания заслуживает среди них одно — в силу глубокого отзвука, который оно имеет, — писал французский демограф Ж. Дарик. — Речь идет о старении населения».

Сколь бы заметно ни омолаживала общество самая высокая рождаемость, ее рано или поздно пересилило бы бесконечное продление жизней. Будет стариться и все население, и его трудоспособная часть, от которой в наибольшей степени зависит социально-экономический и научно-технический прогресс.

Между тем даже в сегодняшних своих масштабах эта тенденция настораживает специалистов. Американский демограф У. Томпсон задается вопросом: не связан ли консерватизм французов с тем, что среди них издавна высок процент пожилых? И не «молодостью» ли народов США обусловлена их хозяйственная инициатива, предприимчивость, страсть к новациям и не такая уж горячая любовь к традициям?

Вот структура французского населения в возрасте от 20 до 60 лет в начале и во второй половине XX века:

На рубеже XIX и XX веков французский «коэффициент старости» был одним из самых высоких, если не самым высоким, на Западе. В нынешнем своем значении он вполне зауряден — таковы демографические сдвиги в Европе. В СССР они, правда, менее значительны:

Изменения такого рода заметны и в Новом Свете, прежде всего в США. Население там уже не столь молодо, как прежде, и продолжает стариться. «Не станем ли мы более консервативными в делах, в управлении, в личных привычках и т. д.?» — вопрошает Томпсон, констатируя растущее политическое влияние своих пожилых соотечественников. Публику пугают «геронтократией» — «властью старцев», якобы не способных понимать и принимать новое, прогрессивное. Зато восхваляется «бунтарский дух» юности, даже если он находит выражение в экстравагантности неопрятных хиппи, «детской болезни левизны» у политиканов-молокососов или «авангардизме» незрелых революционеров от искусства.

«Если бы молодость знала, если бы старость могла!» — напоминает известное изречение. Но нынешнее равновесие между той и другой резко сдвинется в условиях массового неограниченного сверхдолголетия. И тогда…

«В мире, где все обретут бессмертие, поколения перестанут сменять друг друга, они будут беспрерывно наслаиваться одно на другое, — пишет кандидат исторических наук А. Горбовский. — В итоге люди окажутся погребенными под этими напластованиями. Тем самым прошлое, восторжествовав над настоящим, сделает невозможным будущее. Иными словами, бессмертие каждого человека в отдельности вступит в противоречие с эволюцией человечества как целого».

Несколько лет назад советские социологи предложили людям разных возрастов заполнить анкету с вопросом: если бы вам стало известно, что вы будете жить вечно, что люди будут трудиться для удовлетворения своих потребностей, но прогресса больше ни в чем не будет, считали бы вы, что ваша жизнь имеет смысл?

Из 1224 опрошенных более 90 процентов ответили отрицательно. Мотивируя свое «нет», люди писали: «Жизнь в состоянии застоя — пустота. Вечная жизнь на одном уровне, на одной ноте — самое страшное, по-моему, наказание». «Бессмысленно однообразно кружиться, как белка в колесе. Находиться вечно на одном уровне — это ужасно. Нет, такого бессмертия я не хочу».

— Ха-ха-ха, конец бессмертию!

Этой заключительной реплике предшествует полная драматизма финальная сцена. Страсти накаляются, как только герои комедии «Средство Макропулоса» узнают, что могут воспользоваться эликсиром молодости и сверхдолголетия — его рецепт неожиданно оказывается у них в руках.

Как по-разному выражается и энтузиазм, и скепсис! Вот лишь некоторые мнения и сомнения, к тому же в отрывках и вольном монтаже, но, думается, и они достаточно показательны.

— Наделим всех людей 300-летней жизнью. Это будет величайшим событием в мировой истории.

— Благодарю покорно. Триста лет быть чиновником или вязать чулки…

— Господи, чего только не успеет добиться человек за триста лет! Пятьдесят лет быть ребенком и школьником. Пятьдесят самому познавать мир и увидеть все, что в нем есть. Сто лет с пользой, трудиться на общее благо. И еще сто, все познав, жить мудро, править, учить, показывать пример.

— Юридически и экономически это абсурд. Вся наша общественная система зиждется на кратковременности жизни. Возьмите, например, договора, пенсии, страхование, наследственное право. А брак? Голубчик, никто не захочет жениться на триста лет.

— А потом… по истечении трехсот лет каждый захотел бы снова омолодиться…

— И фактически жил бы вечно. Этак не выйдет!

— Но вечную жизнь можно было бы запретить.

— Вот видите! Из соображений гуманности вы запрещали бы людям жить…

— Жизнь нуждается только в лучших…

— Скажите, пожалуйста, а кто будет их отбирать? Правительства? Всенародное голосование? Шведская академия?

Дебаты быстро закругляются, когда молодая интересная 337-летняя особа огорошивает спорщиков личными впечатлениями, что ей дало чудодейственное средство:

— Это невыносимо. До ста, до ста тридцати можно выдержать, но потом… начинаешь понимать, что… потом душа умирает… Невозможно любить триста лет. Невозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит…

«Глупцы, вы такие счастливые», — с удивлением слышат от многоопытной дамы те, кто еще недавно досадовал: «Ну что успеет человек за шестьдесят лет? Чем насладится? Чему научится?»

— Для вас все имеет свой смысл. Для вас все имеет определенную цену, потому что за ваш короткий век вы всем этим не успели насладиться… Любовь, стремления, идеалы, все, что можно себе представить. У вас все есть. Вам больше нечего желать, ведь вы живете! А в нас жизнь остановилась…

За сим следует «кремация» — пергамент с рецептом предается огню. Комедия окончена. Но не полемика!

Да, дебаты продолжаются не только на театральных подмостках, где по сей день идет «Средство Макропулоса». Пьеса Карела Чапека была и осталась сатирической антитезой философской драме Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу». Английский писатель хотел показать, какое благо сверхдолголетие. Чехословацкий писатель хотел показать «обратную сторону медали». Заранее отметая упреки в пессимизме, он так раскрывал свое понимание комедии: «Почему оптимистично утверждать, что жить 60 лет — плохо, а 300 лет — хорошо? Мне думается, что считать, скажем, 60-летний срок жизни неплохим и достаточно продолжительным — не такой уж злостный пессимизм».

Итак, еще одно столкновение разных взглядов на сверхдолголетие. Вроде бы ничем не примечательное, вполне естественное, да и не новое, полувековой давности, а сколько воды утекло с тех пор! И опять-таки сплошь да рядом вопросы без ответов. Все верно. Но не знаменательно ли уже то, что они ставятся снова и снова? Разумеется, какие-то из них утратили актуальность. Ну а сам их выбор?

Сейчас, в эпоху научно-технической революции с ее всепроникающей математизацией, кибернетизацией подходов и неизбежной вроде бы дегуманизацией взглядов он, этот акцент на социально-психологические стороны проблемы, мог бы показаться старомодным. Естественным разве только для писателя, которого занимают именно люди с их мыслями и чувствами, а не какие-нибудь статистические единицы, столь милые сердцу демографа. Но для ученого, если он не гуманитарий, не психолог, не социолог… Нет?

Вспомните, однако: неспроста ведь перекликаются раздумья о бессмертии у математика Винера, отца кибернетики, в его эссе «Творец и робот» и у Чапека, которому, кстати, принадлежит сам термин «робот».

А вот испещренная формулами и графиками книга астрофизика «Вселенная. Жизнь. Разум» профессора И. Шкловского, члена-корреспондента АН СССР. Пытаясь заглянуть в далекое Завтра землян, автор пользуется демографической и прочей «цифирью». Затрагивает он и тему бессмертия, подразумевая, правда, не способность индивида жить вечно («что явно бессмысленно»), а возможность многократно увеличить продолжительность жизни («в десятки и даже сотни раз»). И сразу очерчивает круг важнейших вопросов. Каковы же они?

Прежде всего: отразится ли сколько-нибудь серьезно значительное увеличение человеческого долголетия на темпах роста народонаселения? Нет, отвечает ученый (они определяются в основном рождаемостью, которая лимитирована возрастом родителей).

И тут же: «Значительный процент Мафусаилов в обществе будущего поставит ряд своеобразных проблем. На некоторые из них обратил внимание Карел Чапек (см. его „Средство Макропулоса“)». Надо ли пояснять, что речь идет о социально-психологических проблемах?

Думается, такое напоминание — не упускать их из виду — не случайность. Понимание их важности естественно, пожалуй, для любого советского специалиста, пусть даже привыкшего мыслить поистине астрономическими масштабами пространства и времени, в которых человеческая личность — ничтожная пылинка, а жизнь человеческая — неуловимый миг.

Что касается демографии, то она и подавно вправе сказать - «ничто человеческое мне не чуждо», хотя ей, как говорится, сам бог велел иметь дело с душами народонаселения, а не с человеческими душами. Впрочем, мы не раз уже убеждались на ее примере, что можно и должно сочетать математизацию с гуманизацией подходов к любому предмету изучения, если за ним стоят живые люди.

Так и здесь, когда речь идет о массовом сверхдолголетии. Разве можно игнорировать его социально-психологические последствия? Нет, конечно. Но почему о них столько говорится? Неужели они так ражны на фоне других проблем? Чисто экономических, например?

Предположим, что жизнь всех и каждого удлинится весьма существенно. Тогда, как мы знаем, быстро (притом намного) постареет и все население в целом, и та его часть, которая занята производством материальных благ. Спору нет, на помощь людям придут машины, творец и робот окажутся сотрудниками, но…

Развернувшаяся ныне научно-техническая революция вместе с новыми надеждами принесла и новые проблемы. Мы знаем, какова ее генеральная тенденция, столбовая дорога в будущее. Автоматизация, причем не только физического, но и умственного труда. Казалось, приближается «кнопочный рай».

Но машины, помогая человеку, избавляют его от работы — непосильной, механической, технической — не ради праздности, чтобы он не знал, как убить время. Ради подлинно человеческой миссии — творческой, созидательной деятельности. И даже самые разумные компьютеры не освободят его от ответственности за принятые с их помощью решения. От необходимости мыслить, как говорил Винер.

Стало быть, требования к личности не снижаются ни в интеллектуальном, ни в нравственном отношении. А если неограниченное сверхдолголетие будет вести к постепенному оскудению духовных сил? Многие ли захотят его, станет ли оно массовым?

А быстро меняющийся мир? Он уже в наше время заставляет людей психологически приспосабливаться к его частому обновлению. Приходится чуть ли не всю жизнь учиться, а то и переучиваться. Завтра придется непрестанно, непрерывно пополнять самообразованием багаж знаний, вынесенных из средней и высшей школы. Век живи — век учись, даже с дипломом в кармане. В 125–150 лет или более это посложнее, что ни говорите, чем в 25 или 50.

А скорости — не только транспортных средств, но и технологических процессов? Они тоже предъявляют повышенные требования к быстроте реакции, напряженности внимания, остроте зрения и другим психофизиологическим свойствам человека. На «небесных тихоходах», какими кажутся прежние крылатые машины в сопоставлении с теперешними, пилот летал, бывало, лет 40 — с 20 до 60. На реактивных, особенно сверхзвуковых, он порой едва выдерживает каких-нибудь 10–15 лет.

Да что авиация или космонавтика! Спустимся с неба на землю: обычные автомобили, которых уже сейчас в мире не одна сотня миллионов, жестоко мстят людям за малейшую неосторожность. А безопасность на дорогах зависит и от зоркости, расторопности, ловкости, выносливости водителя, от его внимательности, даже памяти. Ухудшение этих и многих других качеств с возрастом чревато бедой. Сверхдолгожителям будет грозить… сверхсмертность! Случайная гибель из-за аварий и катастроф. На транспорте, на производстве. Альтернатива — самоизоляция от того и другого, от беспокойной жизни с ее бурными темпами. Капитуляция перед действительностью, разновидность «пенсионерского банкротства».

Таких проблем немало. Некоторые из них дают о себе знать уже сегодня. Анализируя их (причем даже отнюдь не в том утрированном виде, какой придает им картина сверхдолголетия), кандидат экономических наук В. Переведенцев приходит к выводу: по сравнению с ними вопрос о дополнительных затратах на содержание пенсионеров представляется малозначащим, хотя многие выпячивают обычно на первый план именно увеличение «нагрузки иждивенцами».

Понятно, что и этот вопрос никак нельзя сбрасывать со счетов, оговаривается советский демограф. Если доля тех, кому за 60, к 2000 году достигнет 17 процентов, то «долги» общества, которые придется платить людям, ушедшим на заслуженный отдых, окажутся довольно значительными. Однако, подчеркивает ученый, на фоне Других последствий это маловажная деталь.

«Имеется один важный материальный фактор, ограничивающий в конечном итоге научное и техническое развитие общества, — читаем в книге профессора Шкловского „Вселенная. Жизнь. Разум“. — Ресурсы вещества и энергии, необходимые для такого развития, не являются неисчерпаемыми».

Если бы производство энергии удваивалось завтра, как и сегодня, каждые 20 лет, то через 100 лет оно увеличилось бы в десятки раз, через 1000 — в тысячи, через 2000 — в миллионы. Допустим, оно будет расти в десятки раз медленней, чем ныне, — со скоростью 0,3 процента ежегодно. Даже при столь мизерных темпах его объем удвоится через 100 лет.

Таковы потребности. Их не удовлетворить улавливанием солнечных лучей, падающих на Землю. Другие возможности?

Будем оптимистами, говорит профессор Шкловский, и примем, что человечество овладеет новым источником энергии, научившись управлять термоядерной реакцией. Допустим также, что люди научатся сжигать в термоядерных топках не только тяжелый водород, но и обычный. Для его получения можно использовать воды Мирового океана (вернее, какую-то их часть, скажем десятую; осушать Землю в большей степени едва ли целесообразно). Увы, эти огромные — на первый взгляд неисчерпаемые — запасы сырья израсходуются через несколько тысячелетий.

Но люди распахнули дверь во вселенную! Уж там ли не в достатке жизненное пространство, вещество, энергия? Освоение планет, перестройка солнечной системы даст человечеству грандиозное обиталище, способное принять миллионы, миллиарды землян-переселенцев. Правда, и задача эта грандиозная. Ее решение может растянуться на века, если не на тысячелетия. Ну а много ли времени в запасе у человечества?

Возьмем в качестве примера ту же энергетику. Если нынешние темпы ее развития (удвоение производства за 20 лет) сохранятся и в будущем, последствия столь бурного прогресса через, два-три века могут остро поставить самые серьезные проблемы (нарушение теплового баланса Земли и т. п.). Не исключено, что мощные энергетические системы придется выносить за пределы нашей планеты. Но подготовка к этому требует интенсифицировать исследования в области космонавтики, и очень хорошо, что они усиленно ведутся уже сегодня.

Практически неисчерпаемым источником ядерного горючего способны стать большие планеты, состоящие преимущественно из водорода (например, Юпитер). Однако, чтобы овладеть этими ресурсами энергии, прогресс космонавтики уже недостаточен, хоть и необходим. Нужно сделать управляемым термоядерный синтез. И хорошо, что работа здесь ведется широким фронтом.

Короче говоря, количественный анализ ожидаемых потребностей и возможностей не просто полезен — он крайне нужен, чтобы определить заблаговременно, какие направления научно-технического прогресса наиболее важны.

Конечно, прогноз, заглядывающий далеко в будущее, весьма гипотетичен. Он не в состоянии предугадать новые революционные открытия и изобретения, которые качественно изменят возможности человечества. Так что же — спокойно ждать их?

«Вне зависимости от того, когда истощатся наши ресурсы — через 100 или даже через 1000 лет, не несем ли мы известную ответственность перед нашими потомками? — пишет в книге „Наше Солнце“ доктор Д. Мензел, известный американский астрофизик. — Если не принять своевременных мер, истощение горючих ископаемых станет мировой катастрофой. Проблема очень обширна. Возможно, понадобятся сотни лет для ее полного решения. И сейчас самое время приступить к нему».

Что было бы с нами, если бы наши предки рассуждали подобно мадам Помпадур: «После нас — хоть потоп»? К счастью, этого взгляда придерживались разве лишь такие, как она, фаворитка французского короля Людовика XV. Те немногие, которых Салтыков-Щедрин называл «помпадурами» и «помпадуршами».

А знаете, сколько у вас предков? Приблизительно 80 миллиардов. (Из них примерно 3,6 миллиарда сгорело в огне 14–15 тысяч военных пожаров, полыхавших на Земле последние 5–6 тысяч лет). Столько людей прошло по Земле до нас с вами. Без того наследия, которое они нам оставили, не было бы и того вклада, которым гордится XX век.

«В состав того, что мы называем человечеством, входит более мертвых, чем живых, — писал К. Тимирязев. — Эта утешительная, гуманная мысль великого мыслителя, напоминая нам о преемственности умственных и нравственных благ, составляющих общее достояние человечества; напоминая о том, что тот, кого уже нет, продолжает жить между нами, в своих идеях, в своих делах, своим примером, — эта мысль относится, конечно, не только к тем великим гениям, которые озаряют путь для всего человечества, но и к более скромным деятелям, жившим жизнью мысли, поддерживавшим нравственный идеал…»

Ныне во всем мире ежегодно рождается приблизительно 130 миллионов человек, умирает более 50 миллионов. То есть к миллиардам живых прибавляется по 80 миллионов (примерно 200 000 в день, 8000 в час, более 130 в минуту, двое менее чем за секунду). Статистики оригинального жанра прикинули, что суммарный вес всех наших здравствующих современников превышает 200 миллионов тонн. И напомнили на всякий случай: живая человеческая «биомасса» будет безостановочно увеличиваться и далее. Дескать, вот какую «нагрузку» — на каждый гектар угодий, на каждый кубометр земных недр — оставляет теперь настоящее будущему.

Как же в действительности тяжелеет эта «ноша»?

Возьмем полезные ископаемые. Скажем, топливо. Его добыча растет. Но еще быстрее увеличиваются его разведанные запасы.

В СССР население увеличивается на 1 человека секунд за 10 и в 1973 году перевалило за 250 миллионов. Перед революцией оно было 150-миллионным (округленно, конечно). Его плотность, а с ней и «нагрузка» (на одну и ту же площадь нашей территории) резко выросли. Топлива всех видов мы извлекаем из недр в десятки раз больше, чем в 1913 году. Но еще выше темпы, какими прибавляются к уже известным его ресурсам новооткрытые. Крупномасштабные геологические изыскания, предпринятые за годы Советской власти, в корне изменили представления об этих сокровищах.

До революции о своих газовых богатствах Россия, по существу, не знала. В СССР незадолго до войны их оценивали уже солидными цифрами — 1,2 триллиона кубометров. Недавно выяснилось, что это вдесятеро меньше, чем найдено в одной только Якутии. И в 25 раз меньше, чем в Западной Сибири.

Установлено, что СССР имеет примерно половину ресурсов газа, 55 процентов угля, 60 процентов торфа.

Как свидетельствует академик А. Сидоренко, министр геологии СССР, по многим видам полезных ископаемых мы разведали не более 5 процентов от их возможных (прогнозных) запасов.

Конечно, не все страны столь щедро одарены природой, как наша. Неспроста во многих из них все чаще говорят о сырьевом голоде, энергетическом кризисе. Но тем нужнее самое «дальнобойное» прогнозирование, которое выявляет и уточняет потребности человечества и возможности удовлетворить их. Если же тревога действительно обоснована, то разговор о ней в полный голос лишь поможет сосредоточиться на проблемах. Чтобы сделать все необходимое для их заблаговременного решения, чтобы они не застали людей врасплох.

Да, общество в долгу не только перед уходящими поколениями. Оно ведь не может жить лишь сегодняшним днем! Думая же о работниках, оно одновременно печется об их смене — не менее заботливо, чем о них самих. Не забывает даже о еще не родившихся поколениях, заранее готовя им, что называется, самый радушный прием, самые благоприятные условия воспитания. Вспомните, какое внимание уделяется у нас рождаемости, охране материнства и младенчества в каждой пятилетке, в наших планах и программах, рассчитанных на более отдаленную перспективу.

Ну а дети наших детей, внуки наших внуков? Те, кто появится на свет через многие десятилетия, через века? Разве они только потребители, «едоки», которые пожалуют к столу на все готовое? Разве это не грядущие созидатели, продолжатели нашего дела? Им предстоит еще больше умножить накопленное ныне богатство. На них ляжет забота и о наших внуках, которые к тому времени будут дедушками и бабушками. О своих далеких потомках.

Это вечное движение — не только в смене поколений, но и в их делах, вкладе в наследие предков, которое снова и снова передается потомкам.

Не очевидно ль, что близорукость в подходе к этой извечной эстафете напоминала бы патологическую, мягко выражаясь, беззаботность маркизы де Помпадур?

В начале 60-х годов профессор фон Хорнер (ФРГ) со всей возможной точностью отмерил век технически развитой цивилизации. По его подсчетам, получалось что-то около 6500 лет. В среднем. А коли так, значит время ее жизни может оказаться и еще короче.

По Хорнеру, разумным существам, вступившим в «технологическую эру», грозит несколько вполне реальных опасностей. Прежде всего катастрофа — военная или какая-либо иная (скажем, космическая). Она способна уничтожить всю и всяческую жизнь на планете, что якобы может случиться в пределах каких-нибудь двух веков. Либо только высокоорганизованную, что гораздо вероятней и ближе по срокам (в пределах 50 лет).

Ну, а ежели удастся избежать массовой гибели? Не исключено, говорит Хорнер, физическое или духовное вырождение и вымирание (в границах 30 тысячелетий). Но еще раньше (в рамках 10 тысячелетий) может утратиться интерес к науке и технике, что опять-таки чревато губительными последствиями…

Проанализировав эти наукообразные спекуляции, профессор Шкловский показал их субъективность и несостоятельность. Спору нет, существование технически развитой цивилизации ограничено во времени. Такова диалектико-материалистическая закономерность. Но подобные «прогнозы» — с явным тяготением к «архиконкретности», к «сверхточности», к «глубокой философии на мелком месте» — он называет беспочвенными.

Возражая тем нынешним исследователям, которые стоят за «короткую» и даже «очень короткую» шкалу времени жизни для технологически развитой цивилизации, советский ученый предлагает «пересмотреть вопрос в связи с поразительными успехами кибернетики, автоматики и молекулярной биологии».

В самом деле, рано или поздно прогресс науки приведет, вероятно, к созданию искусственных высокоорганизованных разумных существ. В частности, таких, которые способны к многотысячелетней жизни, к сверхдлительным космическим перелетам, контактам с далекими инопланетными собратьями. И тогда цивилизации станут, по-видимому, намного долговечней: шкала времени их технологического развития приблизится к космогонической (миллиарды лет).

Перспективы сверхдолголетия, на сей раз не для отдельного индивидуума, но для всего человечества, обсуждаются многими учеными. Так, профессор Ф. Дайсон (США) выдвигает такую идею. Общество сделалось бы неистребимым, бессмертным, если бы некоторые его представители эмигрировали в заоблачные края и небольшими уединенными группами нашли приют на необитаемых пока островках в океане вселенной. Например, на бесчисленных астероидах.

Допустим, разразится катастрофа, которая погубит всех, кто не захотел покинуть свою планету. Беженцы в космос остались бы целы и невредимы. Иные из них могли бы рано или поздно вернуться на Землю, дабы взять на себя миссию Адама и Евы. Благодаря таким репатриантам род людской восстанавливал бы себя в прежнем количестве и качестве вопреки любым катаклизмам.

«Что могущественнее человеческого разума? Ему — сила, власть и господство над всем космосом». Так говорил Циолковский.

Много это или мало — 70 лет? На первый взгляд и впрямь мгновение, какой бы шкалой мы ни воспользовались — космогонической ли, геологической, или антропологической. От «сотворения мира», если под таковым понимать образование солнечной системы и планеты Земля, нас отделяет 5–6 миллиардов лет. А от «рождества сына человеческого», если позволительно так назвать появление томо сашгене, — чуть ли не сто тысяч лет.

Чтобы зримо представить себе соотношение этих трудновоспринимаемых величин, «сожмем» шкалу времени: примем 5-миллиардный возраст Земли за один год. Тогда период, за который обезьяна превратилась в человека, — приблизительно 600-тысячелетний — станет коротеньким часовым интервалом. А дорога длиною в 1000 веков, которую прошел человек разумный, обернется 10-минутной дистанцией.

Что же касается 70 лет, то они в нашем масштабе будут длиться жалкие доли секунды. То-то, должно быть, охотно извлекаются подобные сопоставления в качестве дежурного «аргумента» теми, кто проповедует «бренность земного бытия». Дескать, попытки изменить, улучшить окружающий нас мир — суета сует и всяческая суета. Вздор!

Еще в древности осознали: жизнь ценится не за длину, но за содержание. Длина с тех пор увеличилась в несколько раз. А содержание?

«Без пользы жить — безвременная смерть». Это аспект общественный. А вот и личный, связанный с ним:

«Если вы выбрали труд и вложите в него всю свою душу, то счастье само вас найдет». Это тоже понимали давно: первое высказывание находим у Гёте, второе принадлежит Ушинскому. Но еще недавно — в конце XIX века — сроки трудоспособности были заметно короче, ограничивались более ранней смертью да и более ранним увяданием. В дореволюционное время, например, средняя продолжительность всей жизни была меньше, чем ныне в СССР один только ее рабочий период (35–40 лет) — при более высокой нижней границе (16 лет). А теперь посмотрите, как изменились розможности всех и каждого найти самовыражение в своем истинно человеческом предназначении — творчестве.

Тысячи лет назад впервые столкнулся наш пращур с электричеством и магнетизмом. Их тесное родство — то, что они суть разные проявления одного, более сложного феномена, — было установлено лишь в первой трети XIX века. Когда же Фарадей обнаружил электромагнитную индукцию, это открытие десятки лет не находило промышленного применения. Лишь в 1873 году была создана первая технически совершенная динамо-машина. А первую электростанцию построили только в 1882 году.

Легко ли было узреть плоды трудов своих при таких темпах прогресса? Зачастую ничего не оставалось, как уповать на будущее, на признание после смерти: авось, хоть через века, да воскреснет, чтобы обрести бессмертие, конечно, не тело, но имя и дело. Человек всегда думал о далеких потомках, понимая, что не только он нужен им, но и они нужны ему. Такое ощущение непосредственной взаимосвязи между поколениями вполне естественно; противоестественно как раз противоположное — следовать помпадурской формуле «после нас — хоть потоп».

Ну а возможно ли приблизить это будущее настолько, чтобы ощущать его дыхание? Видеть грядущее и, более того, делать его?

Сколько времени ожидали своего часа, своей практической реализации те или иные открытия и изобретения! Фотография — свыше 100 лет (1727–1829). Телефония — более полувека (1820–1876). Радио — почти 35 лет (1867–1902).

А в нашем веке? Около 15 лет — телевидение (1922–1936) и радиолокация (1926–1940), 6 — атомный реактор и его продукт (1939–1945), 5 — транзистор (1948–1953) и лазер (1956–1961)… А стремительный взлет реактивной авиации, ракетной техники и космонавтики? Новое чуть ли не каждый год!

Ваши замыслы, планы, даже самые фантастические, могут воплощаться в жизнь теперь в кратчайшие сроки и далеко не единожды в вашей творческой биографии. Но это еще не все.

В нашей стране вы можете делать будущее — свое и своих соотечественников. Социалистическое общегосударственное планирование имеет директивный, а не рекомендательный характер, как капиталистическое, которое скорее является просто программированием, то есть больше благим пожеланием. То, что у нас намечено на пятилетку, должно быть осуществлено непременно — это закрепляется соответствующим законом Верховного Совета.

Видеть будущее — и близкое, и далекое — позволяет специальная дисциплина, которая особенно интенсивно развивается именно в наши дни, — прогностика. Не удовлетворяясь интуитивными, расплывчатыми проекциями в туманное Завтра, она стремится к математически строгим оценкам, идет ли речь о ресурсах природы (энергия, материалы) или разума (открытия, изобретения). Но если уж предвидеть, то для того ради, чтобы опять-таки делать будущее: выявляя ожидаемые проблемы, заранее готовиться к их решению.

Выбрать будущее человек может так, чтобы и после смерти продолжить дело своей жизни — стараниями потомков. Как обеспечить это сверхдолголетие своей творческой биографии, понятно: позаботиться о смене, вырастить учеников, создать школу, словом, передать в надежные руки эстафету поколений, принятую когда-то от воспитателей, учителей.

А теперь сами судите, много это или мало — 70 лет.

Не забудьте, что перед нами средняя продолжительность жизни. Средняя для всех новорожденных, а их у нас миллионы ежегодно. И получается она, если на их численность разделить то количество человеко-лет, которое уже прожито всеми прочими поколениями живых вместе.

Посмотреть со стороны — какая-то «уравниловка». Но нет ли здесь некой символики? Один не проживет и года, другой побьет все рекорды долговечности, которая, увы, не всегда означает активную, деятельную старость. Но все вместе — это многие миллионы человеко-лет, многие миллиарды рабочих человеко-часов. Хотя, конечно, в космических масштабах отдельная «стат. единица» и вправду выглядит пылинкой, а ее жизнь — мгновением.

Ясно, что за этими словами — не уничижительный подход к отдельной личности самой по себе, а лишь поэтический прием, которым Маяковский хотел ярче оттенить ее несопоставимость с коллективом, обществом.

Нелишнее напоминание! Почему, например, открытия и изобретения появляются чаще и внедряются быстрее, чем когда-либо раньше? Быть может, гомо сапиенс стал разумнее? Нет, его интеллектуальные потенции, возможности мозга остались теми же, что и во времена Фарадея, Архимеда и даже троглодита. Зато духовное наследие, как, впрочем, и материальное, накапливалось, позволяя уму человеческому достигать все новых и новых высот. «Если я видел дальше других, то потому лишь, что стоял на плечах гигантов», — говорил о себе Ньютон. Наука, как подметил еще Энгельс, «движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения».

А коллективный разум? Время творцов-одиночек в науке и технике уходит в прошлое. Об этом заговорили еще в начале XX века. Но тогда имели в виду отдельных людей. Когда так говорят во второй половине XX века, то имеют в виду уже целые коллектив в ы. Действовать обособленно им крайне трудно либо вообще невозможно.

Как вы думаете, сколько исследовательских учреждений, конструкторских бюро, проектных организаций, промышленных предприятий создавало серпуховской ускоритель, пущенный в 1967 году? Свыше тысячи! Столько же, вероятно, если не больше, многоликих соавторов и у космических кораблей, атомных реакторов, других памятников нашей эпохи, которые остаются потомкам.

Впрочем, сопричислить себя к этому содружеству вправе не только его непосредственные участники, У каждого такого «фронта» всенародный «тыл». У нас работников науки более миллиона, но рядом с ними, вместе с ними свыше 100 миллионов занятых в народном хозяйстве, рабочих, колхозников, служащих, чьим трудом живет вся страна. Памятуя о взаимосвязи между поколениями, мы не можем забывать и о предшественниках. О тех, кто ушел на заслуженный отдых, и о тех, кого уже нет с нами.

Такой колосс, как серпуховской ускоритель, немые лим в стране, где много идей, но мало людей. Кстати, принципы его постройки общедоступны — их легко почерпнуть из мировой печати. Но не всякому народу по плечу их осуществить. Даже если есть даровой готовый проект. Требуется еще многое другое, без чего проекты столь дорогостоящих сооружений остались бы прожектами, бумажными исполинами. И прежде всего нужна солидная экономическая база.

У нас есть все необходимое. Огромен экономический потенциал, созданный за годы пятилеток. Ныне у нас ежедневно производится на 2 миллиарда рублей общественного продукта. Это вдесятеро больше, чем в конце 30-х годов, хотя население увеличилось всего на четверть с небольшим. А ведь с тех пор не прошло и 40 лет! Как раз столько, чему приблизительно равен рабочий период одного поколения. Кратчайший исторический срок! Мгновение по любой шкале — космогонической ли, геологической или антропологической. Но как выросла его «цена»! Впрочем, разве время — мерило всех мерил? А шкала человеческих ценностей?

Именно Человек — мера всех вещей. Именно он, работник, творец, созидатель, как и его труд, всегда находился в фокусе внимания марксистской социологии, и именно она дала впервые подлинно научную картину грядущего. Следуя этой методологии, прогностика не вправе делать личность и общество просто-напросто предметом парадоксальных сопоставлений в координатах бесконечного времени и пространства. Даже оказавшись объектом исследований, оценок, расчетов, человек не перестает быть субъектом, началом всех начал, достойным быть центром отсчета при любых исчислениях.

И здесь трудно переоценить значение демографии. Она позволяет рассматривать исторические процессы в координатах населения — его численности, его структуры. И, таким образом, помогает конкретизировать многие абстракции, которыми представляются читателям такие понятия, как «народ», «массы», «низы», «верхушка», «классы», когда историк пишет о далеких реалиях чуждых нам обществ и тем паче минувших времен. Аргументация всегда убедительней, если всюду, где только возможно, количественные, а не одни качественные характеристики, идет ли речь о «душах мужеска и женска пола», о возрасте, трудоспособности, образовании, профессии, социальном положении…

«Вся история есть не что иное, как образование человека человеческим трудом», — говорил Маркс. Взглянем с этих позиций на тот отрезок космогонической шкалы, который так мал, если сравнивать его с бесконечностью, и который столь велик, если мерить его не веками, а вехами свершений разума и рук человеческих.

Представьте дорогу в 600 тысячелетий, пройденную человечеством, в виде 60-километровой марафонской дистанции. И пусть ее продемонстрирует кинофильм, который идет ровно один час, показывая каждую минуту путь в один километр.

Дорога начинается в пещерном сумраке, который лишь потом постепенно рассеивается первобытными кострами. Первыми на нее ступают питекантропы (обезьянолюди) и родственные им синантропы. Их численность — миллион-другой. В их руках палки и грубо оббитые камни. Где-то на второй половине пути эстафету принимают неандертальцы, более высоко организованные существа (их называют уже «гомо» — «человек»). Орудия у них совершеннее: тонкие кремневые пластинки, заостренные костяные инструменты.

Население растет чрезвычайно медленно, хотя рождаемость — на пределе физиологических возможностей женщины. Смертность чудовищная, особенно младенческая. Пожилых и стариков в обществе нет: от немощных, начавших дряхлеть соплеменников избавляются.

Лишь за 50-м километром появляются кроманьонцы, люди современного нам типа (гомо сапиенс — человек разумный). Они не только воины и охотники, не только мастера, умеющие тщательно выделывать каменные орудия, но и художники. На 58-м километре попадаются наскальные росписи; для своих «фресок» первобытные, Микеланджело употребляют «масляные краски» — различные смеси глины и сажи с жиром. На 59-м километре рядом с человеком шагает первый прирученный зверь — собака. Одомашниваются и другие животные. Развивается скотоводство, а оно оказывается в 20 раз эффективнее охоты на угодьях равной площади. Но куда продуктивней, чем оно, — в 20–30 раз — будет земледелие.

Производство пищи растет. Ее излишки участвуют в товарообмене, концентрируются в более удачливых семьях, в более умелых и более сильных руках. Чаще слышится «все мое», как в известном диалоге злата («все куплю») и булата («все возьму»). Род, племя распадаются: отдельная семья становится самообеспечивающейся ячейкой общества; на сцену выходит частная собственность, к которой относятся не только вещи, но и люди; наряду с экономической мощью в руках меньшинства сосредоточивается политическая власть, которая помогает подчинять и эксплуатировать бесправное неимущее большинство. Расслоение усиливается, когда в 700 метрах от наших дней к охотникам, рыболовам и скотоводам добавляются земледельцы. Разделение труда и его следствие — раскол общества на классы — взрывают родовой строй; первобытнообщинная формация сменяется рабовладельческой.

Бывшие кочевники переходят к оседлости, возникают поселки, где жилища уже не пещеры, а землянки, мазанки, позже деревянные хижины, свайные постройки, для ничтожного меньшинства — каменные «палаты» (о быстром прогрессе строительства и архитектуры свидетельствуют египетские пирамиды, которые поднимаются в 500 метрах от сегодня).

На душу населения, которое исчисляется уже десятками миллионов, приходится гораздо больше продовольствия, но оно давно уже распределяется неравномерно: с одной стороны — кучка пресыщенных, с другой — массы голодных. Неравенство, несправедливость усугубляются в эпоху металлов, из которых изготовляется несравненно более мощное оружие (первые изделия из меди и бронзы — в 500 метрах от нас, железные — в 350).

Истребительные войны конкурируют с эпидемиями, мешая населению расти. Тем не менее к первой известной нам переписи, затеянной вавилонскими правителями по военным и налоговым соображениям, население оказывается примерно 40-миллионным. Разумеется, его численность во всем древнем мире определена гораздо позже — демографами XX века; тогдашним учетом охвачены лишь небольшие территории да и то неполно.

Остается 250 метров. Расцвет античной цивилизации, культуры, науки в Древней Греции. Ее наследником, будет Рим, где рабовладельческий строй достигнет своего наивысшего развития.

Менее 180 метров. Римский юрист Ульпиан составляет таблицу смертности, которая затем прославит его у демографов. Средняя продолжительность жизни — в пределах от 20 до 30 лет.

150 метров. Упадок, а затем и крушение Рима. Начинается средневековье, когда на развалинах рухнувшей рабовладельческой формации поднимается феодальная. Население — не одна сотня миллионов.

45 метров. Кругосветное путешествие Магеллана.

30 метров. Джон Граунт составляет таблицу смертности для Лондона. До 60 лет доживает менее 10 процентов новорожденных. Средняя продолжительность жизни по Граунту едва ли больше 20 лет.

30 метров. Английская буржуазная революция.

17 метров. Паровая машина. Население — свыше миллиарда человек.

Дальше продолжать и легче, и труднее: события все изученней, но и все многочисленней. На последних метрax 60-километровой дистанции все ярче разгорается электрический свет, все громче ревут моторы, поднимаются в воздух самолеты, стартуют в космос ракеты. А последние кадры нашей воображаемой кинокартины так насыщены событиями, что их не втиснуть в ленту, в множество лент, даже если воспользоваться средствами полиэкрана, циркорамы… Это наше сегодня. А завтра? Видеть будущее помогает прогностика, а делать его — плановость.

«Он присоединился к большинству», — гласит одна из знаменитых древних эпитафий. Говорят, ею как-то предложили украсить могилу человека, всю свою жизнь старавшегося примкнуть к той стороне, которая оказывалась наиболее многочисленной. Текст сочли неприемлемым, хотя он верен для любого усопшего.

Да, людей здравствующих доныне меньше, чем живших до них во все времена. «Но может оказаться больше!» — ужасаются сами и стращают других социологи-пессимисты. Дескать, к 80 миллиардам уснувших навеки ежегодно прибавляется лишь 50 миллионов, а к нескольким миллиардам живых — 130 миллионов. И этот приток нарастает якобы неудержимо. Демографический взрыв своей неуправляемостью пострашнее термоядерного…

«Он присоединился к большинству». Эта эпитафия украсила бы могилу любого такого прорицателя, ибо он так или иначе примыкал к наиболее многочисленной стороне среди коллег — по давней традиции буржуазной социологии. Что же за мрачными «гороскопами», составленными не для человека, а для человечества?

В книге П. Лафарга «Экономический детерминизм К. Маркса» есть такие слова: «Идеи прогресса и эволюции имели чрезвычайный успех в течение первых лет XIX века, когда буржуазия была еще опьянена своей политической победой и поразительным ростом своих экономических богатств… Появление пролетариата на политической арене Англии и Франции породило в душе буржуазии беспокойство за вечность ее социального господства — и прогресс потерял в ее глазах свое очарование».

Этот пессимизм усиливали победы социалистических революций — сначала в России, а затем и в другик странах. Однако с недавних пор представители развиваемой на Западе футурологии (буквально — «учение о будущем») все чаще надевают розовые очки вместо черных. Что же случилось?

Успехи в области вычислительной техники и математической экономики открыли новые перспективы перед планированием. Говорить о нем стало модой даже для тех буржуазных теоретиков и практиков, которые всего лет 15 назад и упоминать-то стыдились это «советское изобретение». Убедившись в его эффективности, телохранители отживающей системы надеются, что планирование вкупе с прогнозированием послужит для нее лекарством от старческого маразма, позволит урегулировать социальные процессы, которые слыли неуправляемыми при капитализме.

Нынешний научно-технический переворот сулит радикальные преобразования во всех сферах жизни, включая производственную. И он-де сам по себе, словно некий эликсир молодости и долголетия, способен переродить дряхлую капиталистическую систему.

Волшебный фонарь футурологии рисует захватывающие перспективы новых открытий и изобретений. Они кажутся фантастичными, хотя «конструируются» по «проектам» ученых и инженеров. И лишь несколько тучек омрачает светлый горизонт — ограниченность ресурсов, демографический взрыв в «третьем мире», постарение населения в развитых странах… А в остальном хоть тоже не все о'кэй, однако научно-техническая революция не только ставит проблемы, но и решает их!

Что ж, вглядимся в этот многоцветный спектр желаемого через оптику реального, освобожденную от радужных искажений демографической корректировкой.

Будущие открытия и изобретения, на которые всегда уповают перед лицом тех или иных трудностей, — не манна небесная. Чтобы древо знаний плодоносило обильно, нужно непрестанно и заботливо ухаживать за ним, выделяя все новые средства, привлекая все новых садовников, без чего немыслимо его процветание. Между тем именно здесь, в развитии производительных сил науки и техники, общество может столкнуться с целым рядом проблем. И не в каком-то далеком-далеком будущем, а уже в ближайшие десятилетия.

Наука и ее «сфера обслуживания» пополняются новыми кадрами быстрее, чем промышленность, сельское хозяйство или, скажем, здравоохранение. Население в целом отстает по темпам роста еще больше. Если продолжить эту тенденцию в будущее, то получится, что довольно скоро всем без исключения нашим внукам и правнукам — от грудных младенцев до немощных старцев — придется стать учеными. Абсурд!

Значит, уже сейчас пора поразмыслить над проблемой производительных сил. Подумать о будущем науки — непосредственной производительной силы общества. О том, как улучшить систему образования. Как выявлять склонности и дарования, чтобы ни один талант не остался «зарытым в землю». И нельзя ли вскрыть еще не использованные интеллектуальные резервы человеческого мозга? Можно ли поднять на более высокий уровень организацию «индустрии идей», эффективность труда ученых? С тем, чтобы количественным ограничениям противопоставить качественные усовершенствования.

Социальные проблемы переплетаются с экономическими. Затраты на науку и технику тоже не могут бесконечно опережать расходы на все прочие сферы человеческой деятельности — иначе не останется средств на другие цели. Но ограничение ассигнований с еще большей остротой поставит проблему выбора. Области исследований многочисленны, и каждая по-своему перспективна. Однако на все денег не хватит даже у самой богатой державы. Как лучше распределить капиталовложения? Что чему предпочесть?

От того, насколько правильно удастся предопределить наиболее разумные линии дальнейшего развития, зависят судьбы общества — ведь будущее закладывается в настоящем!

Ясно, какое значение приобретает в создавшихся условиях дальновидное управление научно-техническим прогрессом, позволяющее заблаговременно избежать диспропорций между отдельными его слагаемыми, свести на нет возможные издержки.

Мы живем в обществе, которое впервые в истории сделало реальностью единое общегосударственное планирование — как социально-экономическое, так и научно-техническое. И нас не пугает «демония» кривых, изображающих «безудержные» темпы роста и якобы фатально предопределяющих грядущий хаос. При социализме нет и быть не может той неуправляемости общественных процессов, из-за которой не раз ввергался в кризисы капитализм с его свободным, «кто во что горазд», предпринимательством, межфирменной конкуренцией, рыночной стихией.

Никакие успехи науки и техники не устранят эту анархию, внутренне присущую буржуазному обществу, где производственные отношения тормозят развитие производительных сил. Плановость в таких условиях не более чем иллюзия. В нее не очень-то верят и на Западе. Но почему-то распространяют на все народы это бессилие обратить разум против стихии. Так появляются леденящие душу «гороскопы» для всего человечества.

Особое место отводится демографическому взрыву, который-де пострашнее термоядерных. Те, мол, еще можно как-то предотвратить, а этот неизбежен. Ибо не поддается якобы никакому контролю. Вполне реальны надежды сделать управляемым слияние атомных ядер, чтобы начинять ими не водородные бомбы, а энергетические реакторы. Иное дело — поведение людей. Как урегулируешь рождаемость? Ее ведь определяет естественное желание иметь детей, а не какое-нибудь международное право…

Население растет и впрямь «нерегламентированно». Процессы его воспроизводства действительно характеризуются известной «самостийностью». Но в социалистических странах, где нет антагонистических противоречий, где интересы личности и общества не чужды друг другу, где с малых лет воспитывается коммунистическая сознательность, отвергающая дух эгоистического индивидуализма, который пронизывает буржуазную мораль, вполне реально добиться соответствия между планами внутрисемейными и планами общегосударственными.

«Абстрактная возможность такого численного роста человечества, которая вызовет необходимость положить этому росту предел, конечно, существует, — писал Энгельс. — Но, если когда-нибудь коммунистическое общество вынуждено будет регулировать производство людей, так же, как оно к тому времени уже урегулирует производство вещей, то только оно именно и сможет выполнить это без затруднений».

…Он попросил положить на первое поле 1 зерно, на второе 2, на третье 4, на четвертое 8… И так далее. А потом все кучки зерна собрать вместе и отдать ему, изобретателю шатранджа.

— И это все?

— Все. Больше ничего…

Богатого и могущественного властителя явно озадачила и даже, пожалуй, задела непонятная скромность такой просьбы. В самом деле, творец замечательной игры, напоминающей сражение двух армий, мог смело рассчитывать на самоцветы, на золото, на крепких рабов, на красивых невольниц. Наконец, уж если ему понадобилась именно пшеница, он мог бы запросить ее не по-нищенски, не кучками, а мешками, дюжинами мешков — в таком количестве, сколько увезет целый караван верблюдов!

Шах, владевший несметными сокровищами, распоряжавшийся тысячами человеческих жизней, не привык быть мелочным ни в своих притязаниях, ни в щедротах. Он готов одарить человека, придумавшего игру для полководцев, истинно по-царски, без счета — к чему эта унизительная арифметика скупцов?

Но странный проситель настаивал почему-то на своем. Ах, так? Хорошо, пусть подставляет карман — отсчитать ему ровно столько, сколько потребовал, и ни единым зернышком больше!

Ни в сказке сказать, ни пером описать всеобщее изумление, когда выяснилось, что директива шаха, могущественного из могущественных, абсолютно невыполнима. Щедрейший из щедрых не удосужился хотя бы приблизительно прикинуть масштабы своего опрометчивого посула. Скромность результатов, получающихся при первых удвоениях, создает иллюзию, будто и конечной итог (после шестьдесят третьего шага) окажется не столь уж значительным. На самом же деле он чудовищно велик.

На последнюю (шестьдесят четвертую) клетку доски пришлось бы положить столько зерен, сколько их не было во всех амбарах мира.

Чудак изобретатель получил, должно быть, лучшую из наград, продемонстрировав людям, как жестоко мстит арифметика за пренебрежение ею, за нежелание или неумение заранее прикидывать последствия самых благонамеренных решений, соразмерять потребности с возможностями, желаемое с действительным.

Назидательную легенду об изобретателе шахмат нередко приводят ученые. Демографы тоже. Но демографы знают и продолжение этой легенды.

В 1798 году в Англии увидела свет брошюра «Опыт о законе народонаселения». Ее автор стал известен всему миру — им оказался приходский священник, а затем профессор истории и политэкономии Томас Р. Мальтус.

Род человеческий, писал он, размножается в геометрической прогрессии: 1, 2, 4, 8, 16, 32, 64, 128, 256 и так далее. Производство же пищевых продуктов следует другой прогрессии — арифметической: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9… Если нынешнее соотношение между численностью едоков и количеством продовольствия принять за 1:1, то через два столетия оно должно измениться на гораздо худшее (256:9), а через три — на совсем скверное (4096:13). Так говорил Мальтус.

Численность населения, по Мальтусу, должна была удваиваться каждые 25 лет. А продукция сельского хозяйства? Тоже регулярно, но гораздо медленней: если первое удвоение произойдет через 25 лет, то второе — еще через 50, третье — через 100, четвертое — через 200 лет. И так далее. Расчеты, как видно, несложны. Соблазнительная, покоряющая простота!

Теоретические построения Мальтуса опровергает как раз история самой Англии. Тот уверял, будто Британские острова были перенаселены уже при нем, когда там жило, как он считал, 11 миллионов человек. Что же их ожидало бы, по его логике, лет через 150? В 1800. году там насчитывалось 16,2 миллиона жителей. К 1950 году численность англичан должна была бы превысить миллиард. Сколько же оказалось в действительности? Примерно 50 миллионов.

Допустим, увеличение шло бы не в геометрической, а в арифметической прогрессии (скажем, выросла бы смертность). Что тогда? Получилось бы 113,4 миллиона человек. В 1950 году. Между тем и десятилетия спустя, в 1972 году, было вдвое меньше — 56 миллионов. И это несмотря на то, что смертность не только не поднималась, даже не оставалась неизменной — она падала. И снизилась весьма заметно.

Зато рождаемость упала. А в последнее время — даже больше, чем ожидали. Неспроста пришлось вносить коррективы в прогнозы, составленные в начале 1960-х годов. Тогда полагали, что к 1990 году в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии будут жить 65 миллионов человек. Ныне исполнение этой надежды перенесено на 2010 год.

Что касается нищеты и прочих неотвратимых бед, напророченных Мальтусом потомкам, то нынешние егб соотечественники питаются и вообще живут лучше, чем его современники. В среднем, конечно. В расчете на душу населения Англия 1950 года оказалась не беднее, а богаче, чем 150 лет назад. Но, быть может, она просто исключение, не опровергающее правила?

«С 1850 по 1950 год развитие общества прямо противоречило пессимистическому прогнозу Мальтуса, — пишет известный западногерманский экономист профессор Ф. Бааде в книге „Соревнование к 2000 году“. — Народонаселение за этот период удвоилось, а производство продуктов питания возросло в 2,5 раза… Теория Мальтуса оказалась ошибочной».

Как Же в действительности росло население Земли? Начнем с того, что оно никогда не удваивалось каждые 25 лет. Заглянем в таблицу, составленную на основе современных демографических расчетов (среди их авторов и соотечественники Мальтуса):

Как видно, период удвоения постепенно сокращался. Однако 25 лет не достиг еще и поныне. Сейчас, в последнюю треть XX века, он лишь приближается к 35 годам. По прогнозам экспертов ООН, в 2000 году на Земле будет не свыше 7 миллиардов жителей (вдвое больше, чем в конце 60-х годов). Но это вариант-максимум. А минимум? Менее 5 миллиардов.

Если размножение населения не встречает никаких препон, говорил Мальтус, то «оно удваивается каждые 25 лет и возрастает в геометрической прогрессии». А средства существования «ни в коем случае не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии». Если же количество «едоков», увеличиваясь, переступает за некий ограничительный уровень, то тем хуже для них. И коли уж на Земле всегда есть «лишние люди», которым нет места на «великом жизненном пиру», то пусть на себя и пеняют, сами, мол, виноваты, что плодятся, как кролики. Такова уж «планида» человечества…

Завидная самонадеянность! А что за нею? Если не подтасовка, то элементарнейшая ошибка, непростительная с демографической точки зрения даже по тем временам.

Свои «глобальные» выводы Мальтус подпирал данными Америки. Но правомерно ли? Там население росло действительно быстро. Только вот почему? Во-первых, его увеличивал приток иммигрантов. Во-вторых, оно имело благоприятную половозрастную структуру. Тем более что переселялись туда из Старого Света прежде всего «искатели счастья», люди помоложе, поэнергичней. Думается, даже при тогдашнем уровне статистической культуры одно лишь трезвое здравомыслие должно было насторожить: а можно ли переносить эту ситуацию без поправок на другие страны? И разве не очевидно, сколь опрометчиво обобщать ее на все времена для всех народов?