Психологический портрет убийцы. Методики ФБР

Погружение во мрак

В начале декабря 1983 года, в возрасте тридцати восьми лет, я потерял сознание в номере отеля в Сиэтле, занимаясь расследованием убийств, совершенных близ Грин-ривер. Двоим агентам, которых я привез с собой из Квонтико, ничего не оставалось, как выломать дверь, чтобы прийти мне на помощь. Пять дней я пребывал в коме между жизнью и смертью, находясь в отделении интенсивной терапии Шведской больницы. Эта вспышка вирусного энцефалита была вызвана острым стрессом: я расследовал тогда более 150 дел одновременно, и исход каждого зависел от меня. Никто не верил, что я выживу, но я чудом уцелел – благодаря высококвалифицированной помощи медиков, любви моих родных и поддержке коллег. Месяц спустя я вернулся домой в инвалидной коляске, а к работе смог приступить только в мае. И все это время я боялся, что перенесенная болезнь помешает мне стрелять так, как полагается по стандартам ФБР, и, следовательно, приведет к окончанию моей карьеры. Подвижность левой стороны тела у меня нарушена и по сей день.

К сожалению, мой случай не уникален среди людей нашей профессии. Большинство коллег, работающих вместе со мной аналитиками профиля личности или криминальными аналитиками во вспомогательном следственном отделе, страдают от тяжелых стрессов профессионального характера или заболеваний, которые нередко выводят их из строя. Набор проблем весьма широк – неврологические расстройства вроде моего, боль в груди, рубцы на сердце, язвы, желудочно-кишечные заболевания, тревога и депрессия. Начнем с того, что работа в правоохранительных органах печально известна изобилием стрессовых ситуаций. Уже дома, приходя в себя после болезни, я много размышлял над тем, что же в нашей практике вызывает тот острый стресс, от которого не страдают другие агенты ФБР, детективы и полицейские, хотя и сталкиваются с физической опасностью почаще нас. По-моему, ответ кроется в услугах, которые мы предлагаем. В организации, издавна известной своей ориентацией на «только факты, мэм», мы, вероятно, являемся единственной группой, которую интересует мнение. Однако нам пришлось ждать смерти Дж. Эдгара Гувера, прежде чем психологию наконец-то признали законным орудием в борьбе с преступностью. Еще долго после создания программы анализа профиля личности преступника в Квонтико многие из наших коллег в Бюро и вне его считали нашу работу колдовством или черной магией, которой занимается жалкая кучка шаманов на глубине шестидесяти футов под землей, куда никогда не проникает дневной свет.

И хотя на основе наших заключений решаются вопросы жизни и смерти, мы не можем позволить себе роскошь подкрепить их реальными фактами, не можем в утешение привести принцип черного и белого.

Если офицер полиции ошибается, это означает, что преступление может остаться нераскрытым, но обстоятельства не сделаются хуже, чем они есть. А к нам часто обращаются в качестве последней инстанции, и если мы ошибемся, то уведем следствие в совершенно иное, непродуктивное направление. Поэтому мы должны быть полностью уверены в своем мнении. Но наш инструмент – человеческое поведение, а поведение человека, как любят уверять психиатры, отнюдь не точная наука.

Одна из причин, по которой полиция и правоохранительные органы со всей территории США и многих других стран мира обращаются к нам, состоит в том, что у нас есть опыт, которого нет у них. Подобно специалисту-медику, повидавшему гораздо больше случаев редкого заболевания, чем любой терапевт, мы обладаем преимуществом – знанием национальной и международной информации, и, следовательно, способны уловить различия и нюансы, которые, возможно, ускользнули от местного следователя, который опирается только на собственный опыт.

Мы работаем, исходя из принципа, что поведение отражает личность, и обычно разделяем процесс анализа профиля личности на семь этапов:

1. Оценка самого преступления.

2. Подробная оценка специфических особенностей места или мест преступления.

3. Подробный анализ жертвы или жертв.

4. Рассмотрение предварительных отчетов полиции.

5. Изучение протокола судебно-медицинского вскрытия.

6. Разработка профиля с критическими характеристиками подозреваемого.

7. Предложения по следственной стратегии на основании построенного профиля личности.

Как показала практика, представление профиля личности преступника часто бывает только началом предлагаемых нами услуг. Следующая ступень – совещания с местными следователями и выработка активной стратегии, которую они могут использовать, чтобы заставить неизвестного субъекта сделать неверный шаг. В подобных делах мы стараемся держаться в стороне, отчужденно, но иногда все равно оказываемся в самой гуще событий. Расследование может включать встречи с родственниками погибшего ребенка, обучение родственников тому, как отвечать на настойчивые телефонные звонки убийцы, описывающего смерть ребенка, мы иногда даже советуем использовать брата или сестру убитого в качестве «живца», чтобы заманить убийцу в определенное место.

Именно это я и предложил осуществить после убийства семнадцатилетней Шари Фей Смит в Колумбии, Южная Каролина, поскольку убийца явно заинтересовался красавицей-сестрой Шари, Дон. Пока убийцу не взяли под стражу, я каждый миг холодел при мысли, что совет, данный мной шерифу и родственникам погибшей, окажется ошибочным, и семья Смитов столкнется с еще одной непоправимой трагедией.

Почти через шесть недель после того, как убийца позвонил Дон и подробно сообщил, как найти тело Шари Фей Смит в поле, в соседнем округе Салуда, младший капрал Сюзанна Коллинз была убита в общественном парке в Теннесси. Так и получается: для нас убийства следуют почти непрерывно, одно за другим.

По словам моего коллеги Джима Райта, мы сталкиваемся с худшим из худшего. Каждый день мы убеждаемся в людской способности творить зло.

– Это почти не поддается описанию – то, что один человек способен сделать с другим, – замечает Джим. – То, что взрослый может сделать с годовалым младенцем; то, как потрошат женщин, унижают жертвы.

Невозможно заниматься подобной работой, не втягиваясь в нее – будь то мы, или служащие полиции, или следователи по особо тяжким преступлениям – и не испытывая страданий. Часто нам звонят уцелевшие жертвы или их близкие. Иногда звонят даже убийцы и насильники. Мы имеем дело с личной стороной этих преступлений, становимся лично причастны к ним, принимаем их близко к сердцу. У каждого из сотрудников отдела хранится в памяти одно из дел, над которым ему пришлось работать. Я знаю, о чем не может забыть Джим. Один из памятных мне случаев – дело Грин-ривер, которое так и осталось нераскрытым. Второй – убийство Сюзанны Коллинз, воспоминания о котором преследуют меня и по сей день.

Уже будучи дома, поправляясь после болезни, я побывал на военном кладбище в Квонтико и долго смотрел на участок, где похоронили бы меня, если бы я скончался. Я подолгу размышлял о том, чем займусь, когда дотяну до возраста, в котором мне придется уйти в отставку. Я считал, что в своем деле добился значительных успехов, но вдруг осознал, что вместе с тем стал плоским, одномерным. Все, что не относилось к работе – жена, дети, родители, друзья, дом, соседи, – отошло для меня на второй, весьма отдаленный план, все заслонила работа. Дошло до того что каждый раз, когда моя жена или кто-нибудь из детей заболевали или у них возникали неприятности, я сравнивал эти болезни и неприятности с участью жертв моих ужасающих дел и отмахивался от них, как от мелочей. Или же анализировал их царапины и ссадины так, как пятна крови на местах преступления. Я пытался избавиться от постоянного напряжения с помощью спиртного и выматывающих тренировок. Я расслаблялся, только когда приходил в полное бессилие.

Бродя по военному кладбищу, я решил, что должен найти способ спуститься на землю, начать по-настоящему ценить любовь и поддержку Пэм и моих дочерей, Эрики и Лорен (наш сын Джед родился несколько лет спустя), вспомнить о религии, попытаться на некоторое время отстраняться от работы, погружаться в другие стороны жизни. Я понял: иначе мне не выдержать. А когда в 1990 году я возглавил отдел, я стал стараться, чтобы каждый из моих сотрудников мог поддерживать свое нормальное психическое состояние и эмоциональное равновесие. Я уже видел, к чему может привести перенапряжение, знал, какой изнуряющей бывает наша работа.

В нашем деле важно уметь проникнуть не только в сознание убийцы или НС, но и в мозг жертвы во время преступления. Это единственный способ понять динамику преступления – то, что происходило между жертвой и преступником. К примеру, известно: жертва была чрезвычайно пассивным человеком – тогда почему же ей было нанесено столько ударов в лицо? Почему жертву подвергали таким мучениям, если из анализа ее личности нам известно: она бы сдалась, сделала бы все, что приказал насильник? Знание возможной реакции жертвы помогает нам понять нечто важное о самом подозреваемом. Например, в данном случае он намеренно причинял жертвам боль. Для него было недостаточно изнасилования, гораздо важнее было осуществить наказание – вот это мы и называем «почерком» преступника. С этого мы начинаем восполнять пробелы в анализе профиля его личности и предсказывать с этой точки зрения его поведение после совершения преступления. Для нас важно знать все это в каждом деле, о каждой жертве, однако это одно из самых изнуряющих эмоциональных занятий, какие только можно вообразить.

Полицейские и следователи имеют дело со страшными последствиями насилия, но если заниматься такой работой долго, то возникает привычка к ним. К тому же многие из сотрудников правоохранительных органов считают, что насилия вокруг столько, что даже широкие массы воспринимают его как само собой разумеющееся. Но преступники того сорта, с которыми мы имеем дело, не убивают по необходимости, как поступил бы вооруженный грабитель; они убивают, насилуют или мучают потому, что наслаждаются этим, испытывают чувство удовлетворения, осуществляют потребность в господстве и проявлении власти, которых так недостает в других сферах их ничтожной, жалкой и трусливой жизни. В Калифорнии Лоуренс Биттейкер и Рой Норрис делали аудиозаписи, чтобы запечатлеть мучения, изнасилования и убийства девочек-подростков в специально оборудованном фургоне, который они называли «Маком-убийцей». В Калифорнии же Леонард Лейк и его напарник Чарльз Эндж снимали на видеокассеты, как они раздевали похищенных ими молодых женщин и как унижали их, сопровождая съемку устными комментариями.

Я был бы рад назвать это отдельным редким случаем или экзотическим извращением, имевшим место только в Калифорнии. Но мне и моим сотрудникам известно слишком много подобных преступлений. И каждый раз слышать или видеть насилие «в реальном времени», как будто оно происходит сейчас, – почти невыносимо, как и все, с чем нам приходится иметь дело. С годами, когда моей обязанностью стало проводить собеседования и принимать на работу новых сотрудников нашего отдела, у меня сложились четкие представления о том, каким должен быть специалист, определяющий профиль личности преступника.

Сначала я отдавал предпочтение хорошим академическим рекомендациям, считая особенно важным знания в области психологии и организованной преступности. Но потом я понял: академическое образование и ученые степени не столь важны, как опыт и определенные личные свойства сотрудников. У нас есть возможность восполнять любые пробелы в образовании с помощью замечательных программ в Университете Виргинии или Институте Вооруженных сил, специализирующемся на патологии.

Я начал искать людей с определенным типом творческого мышления. В ФБР и правоохранительных органах есть немало должностей, для которых лучше всего подходят люди со складом ума, характерным для инженера или бухгалтера, но заниматься анализом профиля личности и вести расследования таким сотрудникам будет трудновато.

Вопреки впечатлению, которое создают фильмы, подобные «Молчанию ягнят», мы не берем кандидатов во вспомогательный следственный отдел прямо из Академии. С тех пор как была опубликована наша первая книга, «Охотник за сознанием», я получил немало писем от молодых мужчин и женщин, заявляющих, что они хотят заниматься наукой о поведении в ФБР и присоединиться к нашей команде в Квонтико. Но на самом деле все обстоит иначе. Сначала надо поработать в Бюро, зарекомендовать себя первоклассным следователем с творческим подходом к делу и только затем просить о переводе в Квонтико. После двух лет интенсивной, специализированной подготовки вы станете полноправным членом команды. Хороший аналитик профиля личности должен прежде всего продемонстрировать наличие воображения и творческих способностей. Он или она должны уметь рисковать и в то же время завоевать уважение и доверие со стороны коллег и служащих правоохранительных органов. Мы отдаем предпочтение кандидатам с задатками лидеров, которые не ждут общего мнения, прежде чем высказать свое, а проявляют настойчивость во время коллективных обсуждений и тактично помогают направить следствие по верному пути. Они должны уметь действовать и в одиночку, и в команде.

После отбора наши кандидаты работают вместе с опытными членами отдела, и это напоминает ситуацию, когда молодой партнер фирмы перенимает опыт у старшего. Если новичкам недостает опыта работы в полиции, мы отправляем их в полицейское управление Нью-Йорка и прикрепляем к лучшим детективам, расследующим убийства. Если им необходимо узнать побольше о расследовании смертных случаев, на помощь приходят известные всей стране консультанты – такие как доктор Джеймс Льюк, заслуженный бывший судебно-медицинский эксперт из Вашингтона, округ Колумбия. Кроме того, прежде чем получить перевод в Квонтико, многие, если не все наши коллеги работают координаторами-аналитиками в филиалах, где поддерживают прочные связи с полицейскими управлениями городов и штатов и с шерифами.

Основное качество, необходимое, чтобы стать хорошим аналитиком профиля личности, – способность к суждениям, основанным не на анализе фактов и цифр, а на интуиции. Это трудно определить, но, как сказал Джастис Поттер Стюарт о порнографии, стоит увидеть ее – и мы ее узнаем.

В 1993 году в Сан-Диего Ларри Энкром и я проходили свидетелями по делу Клеофаса Принса, обвиняемого в убийствах шести девушек, на протяжении девяти месяцев. В следующей главе мы рассмотрим подробности этого дела. Во время предварительного слушания с целью установления приемлемости наших показаний о связи, основанной на «уникальных» особенностях каждого из преступлений, один из адвокатов спросил меня, существует ли объективная численная шкала, которой я пользовался для измерения уникальности. Другими словами, мог ли я присвоить численную величину всему, что мы сделали. Разумеется, я дал отрицательный ответ. Огромное количество факторов сводится воедино в нашем анализе, но в конце концов все определяет суждение конкретного аналитика, а не какая-либо объективная шкала или тест.

Точно так же после трагедии в Лагере ветви Давидовой в Вако, Техас, федеральные правоохранительные органы занимались самобичеванием, угрызениями совести и даже самокритикой, пытаясь разобраться, в чем и как надо было поступить иначе. После одного такого собрания в Министерстве юстиции в Вашингтоне генеральный прокурор Дженет Рено попросила меня вместе с сотрудниками моего отдела составить перечень известных типовых ситуаций и определить для каждой из них возможный процент успеха. Мисс Рено – на редкость умная и чуткая женщина, и я только приветствовал ее желание заранее подготовиться к следующему неизвестному кризису, а не реагировать на него как придется. И хотя мои слова могли расценить как нарушение субординации, я объяснил ей свое нежелание составлять списки подобного рода.

– Допустим, я сообщу вам, что одна тактика срабатывает в восьмидесяти пяти процентах ситуаций с заложниками определенного типа, а другая – только в двадцати пяти или тридцати, – объяснял я, – и у вас возникнет непреодолимое желание прибегнуть к той тактике, которой приписан наибольший процент успеха. Но я или другой аналитик может заметить в этой ситуации нечто, указывающее нам, что здесь предпочтительна тактика с меньшим процентом успеха. Мы не можем подтвердить это статистическими данными, но чутье подсказывает нам, когда тот или иной порядок действий окажется наилучшим. А если вы предпочитаете иметь дело с цифрами, то можете поручить машине принятие решений.

В сущности, этот вопрос встает перед нами постоянно – может ли машина выполнить нашу работу? Казалось бы, имея в своем распоряжении достаточное количество случаев и богатый опыт, квалифицированный программист способен построить компьютерную модель, которая, скажем, повторит мои мысли при построении профиля личности преступника. Не то чтобы первые попытки оказались неудачными, но до сих пор машинам не удавалось сделать то, на что способны мы, – точно так же компьютер был бы не в состоянии написать эту книгу, даже если бы мы ввели в него все слова из словаря, их сравнительное использование в речи, все правила грамматики, образцы стиля и модели лучших сюжетов. Слишком много смелых суждений приходится делать, слишком во многом интуиция зависит от подготовки и опыта, да и человеческая натура отличается изобилием тонкостей. Разумеется, мы можем пользоваться и пользуемся компьютерными базами данных, чтобы провести количественную обработку материала и применять его по мере необходимости. Но объективные тесты имеют ограниченные возможности. Поскольку машины не в состоянии выполнить нашу работу, нам приходится искать людей, которые были бы на это способны, которые попытались бы слить воедино объективную оценку и интуицию.

Да, мы можем предложить методы и отшлифовать навыки, но наделить талантом мы не в силах. Как у одаренного профессионального спортсмена, либо он есть, либо его нет. Точно так же, как в актерском или писательском мастерстве, в игре на музыкальном инструменте или в бейсбол – можно обучить человека основным приемам, что-то подсказать, помочь приобрести навыки. Но коли человек этот не наделен от рождения тем, что мой друг, писатель Чарльз Мак-Кэрри, называет «глазомером высшей лиги», он не сумеет забивать голы, достойные команды-победительницы, не станет благодатным материалом. Однако если вы – благодатный материал в нашей сфере и вообще порядочный, нормальный человек, каким, надеюсь, являемся все мы, вы не сможете видеть все то, что видим мы, общаться с родственниками и пострадавшими, как мы, не сможете сталкиваться с насильниками, совершившими целый ряд преступлений, и убийцами, причиняющими людям боль ради развлечения, если не почувствуете, что в этом и состоит ваше призвание, не испытаете глубоких и крепких родственных чувств к жертвам насилия и их близким. Тогда вы в состоянии совершить то, с чего я начал, и принять точку зрения, с которой написана эта книга. Я хотел бы верить в искупление грехов и допускаю, что в некоторых случаях возможна реабилитация. Но с высоты своего двадцатипятилетнего опыта работы в качестве специального агента ФБР и почти такого же длительного срока работы аналитиком профиля личности и криминальным аналитиком, познакомившись с доказательствами, статистикой, данными, я не могу считать реальностью то, чему мне хотелось бы верить, – в отличие от того, что мне известно. Короче говоря, я гораздо в меньшей степени заинтересован дать второй шанс обвиняемому, совершившему преступление на сексуальной почве, чем первый – невинной потенциальной жертве.

Пожалуйста, не поймите меня превратно. Чтобы добиться этого, нам не нужно фашистское, тоталитарное государство, мы не угрожаем конституции или гражданским свободам: по личному опыту мне, как и всем, известно, к чему приводят реальные и потенциальные злоупотребления властью. По-моему, единственное, что нам необходимо – подкрепить законы, уже разработанные и принятые, и привлечь здравый смысл, опирающийся скорее на реальность, чем на сантименты, к вопросам, касающимся вынесения приговора, наказания и досрочного освобождения. На мой взгляд, нашему обществу больше всего прочего сегодня необходимо чувство личной ответственности за наши поступки. Судя по тому, что я вижу, слышу и читаю, больше никто не желает брать на себя ответственность; в оправдание всегда найдется какой-нибудь довод из личной жизни или прошлого. За возможность пройти по жизни надо платить, и независимо от того, что произошло с каждым из нас в прошлом, частью этой платы является ответственность за наши нынешние поступки.

После краткого изложения своей точки зрения позвольте мне повторить отправную мысль, которую выскажет вам почти каждый сотрудник правоохранительных органов: если вы надеетесь, что мы разрешим ваши социальные проблемы, вас ждет глубокое разочарование. К тому моменту, как проблема доходит до нас, бывает уже слишком поздно, ущерб уже нанесен. В своих выступлениях я нередко повторяю, что чаще всего серийными убийцами не рождаются, а становятся. При надлежащей предусмотрительности и своевременном вмешательстве большинству этих людей можно помочь или, по крайней мере, нейтрализовать их, пока не сделалось слишком поздно. Слишком часто в своей деятельности я сталкивался с последствиями тех случаев, когда меры не были приняты вовремя.

Откуда нам это известно? Что заставляет нас думать, будто мы понимаем, почему убийца поступил так или иначе, и что теперь мы сможем предсказать его дальнейшее поведение, не зная его самого? Причина, по которой мы считаем, будто нам известно, что происходит в душе убийцы, насильника, поджигателя или террориста, кроется в том, что мы первыми получаем сведения из рук настоящих экспертов – самих преступников. Работа, которой занимались мои коллеги и которая до сих пор продолжается в Квонтико, основана прежде всего на исследовании, предпринятом специальным агентом Робертом Ресслером и мной в конце 70-х годов, когда мы разъезжали по тюрьмам и проводили подробные и продолжительные беседы с типичными серийными убийцами, насильниками и лицами, совершившими уголовные преступления. Это исследование продолжалось несколько лет и в некотором смысле длится до сих пор. (В сотрудничестве с профессором Энн Берджесс из Университета Пенсильвании результаты были обработаны и позднее опубликованы под названием «Убийства на сексуальной почве: модели и мотивы».)

Чтобы добиться результата и получить от этих людей то, что вам надо, прежде всего следует провести тщательную подготовку – изучить дело и узнать о случившемся все возможное, а затем встретиться с преступниками на их уровне. Если не знать в точности, что они совершили и как, каким образом заполучили жертвы, какими способами причиняли им боль и убивали, они начнут обманывать вас с корыстными целями. Не следует забывать, что большинство серийных преступников имеют богатый опыт в манипулировании людьми. Если вы не пожелаете снизойти до их уровня и увидеть события их глазами, они не проникнутся доверием и не раскроют душу. А когда этого нет, возникает напряжение. Мне так и не удалось ничего вытянуть из Ричарда Спека, совершившего убийство восьми медсестер из дома престарелых в южной части Чикаго. Я беседовал с ним в тюрьме в Джолиете, штат Иллинойс, причем безуспешно, пока не плюнул на свою официальную невозмутимость и вежливость агента ФБР и не упрекнул его в том, что он «лишил всех нас восьми аппетитных попок».

Тут он встряхнул головой, улыбнулся, повернулся к нам и сказал:

– Все вы чокнутые, парни. Вы ничем не лучше.

Поскольку у меня всегда возникают теплые родственные чувства к жертвам и их близким, мне подчас бывает особенно горько и трудно играть подобную роль. Но это необходимо, и после разговора со Спеком я наконец проник под его маску «крутого парня», понял, как работает его мозг и что подвигло его той ночью 1966 года на насилие и массовое убийство вместо заурядной кражи со взломом.

Когда я отправился в Аттику побеседовать с Дэвидом Берковицем, «Сыном Сэма», который убил шестерых юношей и девушек в автомобилях в Нью-Йорке, держа город в страхе с начала июля 1976 года, он придерживался своей опубликованной во всех газетах истории о дряхлой (трехтысячелетней!) собаке соседа, якобы толкнувшей его на преступления. Мне было многое известно о подробностях этого дела, я достаточно вник в метод преступника, чтобы прийти к выводу: убийства вовсе не были результатом столь запутанного бреда. Так я считал не потому, что не мог в это поверить, а потому, что уже многому научился, многое понял из предыдущих бесед, которые мы анализировали.

И потому, как только Берковиц завел свою песню о собаке, я остановил его:

– Хватит заливать, Дэвид. Псина тут ни при чем.

Рассмеявшись, он сразу признал мою правоту. Так открылся путь к сути его методологии, к тому, о чем я больше всего хотел услышать и из чего хотел извлечь урок. И мы многому научились. Берковиц, начавший свою антисоциальную карьеру в роли поджигателя, рассказал нам, как каждую ночь выезжал на охоту за жертвами, удовлетворявшими его требованиям. Если ему не удавалось их найти, как часто случалось, его тянуло к местам прежних преступлений, где он мастурбировал, вновь испытывая радость и удовлетворение, власть над жизнью и смертью других человеческих существ – те же чувства, которые Биттейкер и Норрис возрождали с помощью аудиозаписей, а Лейк и Эндж – с помощью собственноручно снятых фильмов.

Эд Кемпер – гигант ростом шесть футов девять дюймов, обладающий самым высоким коэффициентом интеллекта из всех убийц, с которыми мне доводилось встречаться. К счастью для меня и остальных, я столкнулся с ним в комнате для свиданий психиатрической больницы штата Калифорния в Вакавилле, где Кемпер отбывал многочисленные пожизненные заключения. Еще подростком он прошел курс лечения в психиатрической больнице после убийства своих бабушки и дедушки на их ферме в Северной Калифорнии. Став взрослым, в начале 70-х годов он терроризировал округу Университета Калифорнии в Санта-Круз, где обезглавил и расчленил трупы по меньшей мере шести однокашников, прежде чем набрался храбрости и зарезал родную мать Кларнелл, реальный предмет его затаенной злобы. Кемпер показался мне смышленым, чутким и не лишенным интуиции. В отличие от большинства убийц, он достаточно хорошо знал самого себя, чтобы понимать: его не следует выпускать на свободу. Он открыл нам ряд важных секретов о том, как работает мозг умного убийцы.

Он объяснил мне с проницательностью, редкой для насильника, что расчленял трупы не по какой-то сексуальной прихоти, а просто чтобы затруднить опознание и как можно глубже запутать следы. От других «экспертов» мы получили дополнительные осколки информации, овладев секретами, оказавшимися бесценными в разработке стратегии поимки НС. К примеру, расхожая истина о том, что убийцы возвращаются на место преступления, во многих случаях оказалась справедливой, хотя вовсе не по тем причинам, которые имели в виду мы. Действительно, убийцы, принадлежащие к определенному типу личности, при некоторых обстоятельствах терзаются угрызениями совести и возвращаются на место преступления или на могилу жертвы, чтобы вымолить прощение. Если нам кажется, что мы имеем дело с подобным НС, это помогает определить наши действия. Некоторые убийцы возвращаются по другим причинам – не потому, что преступление вызывает у них тягостные воспоминания, а потому, что вспоминать о нем им приятно. Знание об этом тоже помогает нам поймать их. Некоторые преступники вмешиваются непосредственно в ход расследования, чтобы быть в курсе дела, заговаривают с полицейскими или вызываются дать показания. Когда я занимался делом детоубийцы из Атланты в 1981 году, картина преступления убедила меня, что НС непременно свяжется с полицией и предложит помощь. Уэйн Уильяме был арестован после того, как бросил труп последней жертвы в реку Чаттахучи (как мы и предсказывали), и тогда мы узнали, что этот полицейский-любитель предложил следователям свои услуги, чтобы сфотографировать место преступления.

Другие преступники, с которыми мы беседовали, рассказывали, как приглашали с собой женщин в поездку в район преступления, а потом под каким-нибудь предлогом надолго покидали спутницу, чтобы взглянуть на место, где разделались с жертвой. Один убийца пооткровенничал, что иногда брал подружку в поездку в лес, а потом оставлял ее на короткое время, объясняя, что ему надо сходить в кустики. В это время он и возвращался туда, где бросил труп. Беседы в тюрьмах помогли нам увидеть и понять широкий спектр мотиваций и поведения серийных убийц и насильников. Но вместе с тем мы заметили поразительный «общий знаменатель». Большинство преступников происходили из распавшихся или неблагополучных семей. Обычно насильников порождает дурное обращение – физическое, сексуальное, эмоциональное или сочетание нескольких видов. Мы обнаружили, что в еще очень раннем возрасте такие люди приобретают то, что мы называем «убийственным треугольником» или «убийственной триадой». Она включает энурез, то есть или ночное недержание мочи, поджоги и жестокость по отношению к детенышам животных или к детям. Очень часто мы находили у преступника наличие по меньшей мере двух из этих трех составляющих, если не все три. К моменту совершения первого серьезного преступления наш собеседник обычно достигал лет двадцати – двадцати пяти. Он отличался низкой самооценкой и обвинял в своих неудачах весь мир. Обычно у него уже имелся длинный «послужной список», хотя о нем не всегда было известно полиции. В этом списке могли значиться кражи со взломом, изнасилования или попытки изнасилования. Здесь же могло присутствовать и позорное увольнение из армии, поскольку у таких людей возникают проблемы с любым начальством. Они убеждены, что на протяжении всей жизни являются жертвами: ими манипулируют, над ними властвуют, их контролируют другие. Но в другой ситуации, подзаправленной фантазией, этот неполноценный, жалкий неудачник, по сути дела, ничтожество, способен сам манипулировать жертвой и властвовать над ней; контроль оказывается в его руках. Он сам определяет, чего хочет от жертвы. Только он может решить, останется ли его жертва в живых или умрет, а если умрет, то как именно. Последнее слово остается за ним, он наконец-то отыгрывается за свои прежние неудачи.

Понимание общих предпосылок играет чрезвычайно важную роль в определении мотивации серийного убийцы. Проведя много часов в обществе Чарльза Мэнсона в Сан-Квентине, мы пришли к выводу, что мотивом его подстрекательства своих последователей убить Шерон Тейт и ее подруг однажды ночью 1969 года в Лос-Анджелесе, а потом разделаться с Лено и Розмари Лабьянка послужила вовсе не апокалиптическая жажда крови из песни «Хелтер-скелтер», как считалось прежде. Незаконнорожденный сын шестнадцатилетней проститутки, выросший в семье фанатично религиозной тетки и дяди-садиста, а в десятилетнем возрасте ставший уличным мальчишкой, впоследствии то и дело попадавшим в тюрьму, Мэнсон жаждал славы, богатства, признания, как и все мы. Втайне он мечтал стать рок-звездой. Не сумев осуществить свою мечту, он удовлетворился ролью гуру и приятной прогулкой по жизни в компании подозрительных последователей, предоставлявших ему пищу, жилье и наркотики. Его «семья», состоящая из неудачников и отбросов среднего класса, представляла достаточно возможностей для манипулирования, властвования и контроля. Чтобы удерживать и привлекать этих людей, он проповедовал апокалипсис, неизбежную социальную и расовую войну, которую символизировала песня «Битлз» «Хелтер-скелтер» – из этой войны только один Мэнсон должен был выйти победителем.

Все шло гладко до 9 августа 1969 года, когда последователь и соперник Мэнсона, Чарльз Уотсон по прозвищу Текс, ворвался в Беверли-Хиллз в дом режиссера Романа Полански и его жены – кинозвезды Шерон Тейт, беременной на восьмом месяце. После зверского убийства пяти человек (самого Полански не было дома) Мэнсон понял, что должен снова взять власть в свои руки. Он сделал вид, что эти убийства были предсказаны в начале апокалипсиса, и повел своих приверженцев к очередному убийству, иначе он утратил бы авторитет, а власть перешла бы к Уотсону. На этом его приятная прогулка по жизни завершилась. В деле Мэнсона насилие произошло не в тот момент, когда он начал манипуляцию, доминирование и контроль, а когда стал понемногу терять власть.

Все, что мы узнали от Мэнсона, не означало, что он не такое чудовище, как мы думали, – просто выяснилось, что он чудовище иного типа. Понимание различий дало нам представление о преступлениях такого вида и, что не менее важно, о подобных видах «божьего дара». Сведения, полученные от Мэнсона, впоследствии мы смогли применить к пониманию других культов, таких как культ, возглавляемый преподобным Джимом Джонсом, культ «Ветви Давидовой» Дэвида Кореша в Вако, «семьи ткачей» в Рубиридж, «вольных людей» в Монтане и «движения всеобщего ополчения».

В ходе своих бесед и исследований мы сделали ряд наблюдений, которые существенно повысили нашу способность анализировать преступления и предсказывать поведение преступников. Следователи традиционно придают огромное значение «модус операнди», то есть способу действия преступника (МО). Это выбранный нарушителем закона способ совершения преступления – например, использование ножа или огнестрельного оружия или похищение жертвы. Теодор Банди, или Тед, казненный на глазах моего коллеги Билла Хэгмайера в 1989 году на электрическом стуле в тюрьме штата Флорида в Старке, был привлекательным, находчивым, популярным в своей среде парнем, образцом «завидной добычи». Он был идеальным примером того, что серийные убийцы не всегда выглядят чудовищами. Они без труда способны затеряться среди нас. Теда считают одним из самых известных серийных убийц в американской истории – он похищал, насиловал и убивал молодых женщин повсюду, от Сиэтла до Таллахасси, прибегнув к своеобразной уловке: он надевал на руку, висящую на перевязи, съемный гипс, симулируя перелом. Затем просил выбранную жертву помочь ему перенести какой-нибудь тяжелый предмет. Когда жертва теряла бдительность, преступник наносил удар. Писатель Томас Харрис использовал этот МО при создании образа Буффало Билла в «Молчании ягнят».

Многие черты этого образа писатель позаимствовал у других серийных преступников, с которыми мы познакомили Харриса во время его визита в Квонтико – перед тем, как он написал свою предыдущую книгу «Красный дракон». Буффало Билл держал свои жертвы в яме, вырытой в подвале. В реальной жизни так поступал Гэри Хейдник с женщинами, которых похищал в Филадельфии. Свое увлечение – использовать кожу жертв в создании женского «костюма» для себя – Буффало Билл «унаследовал» от Эда Гейна, убийцы, в 50-х годах державшего в страхе жителей небольшого фермерского городка Плейнфилд в Висконсине. Впрочем, не только Харрис позаимствовал эту идею. Роберт Блох частично использовал ее в своем известном романе «Психопат», по которому поставлен классический фильм Альфреда Хичкока.

Здесь важно отметить, что, в то время как использование гипса и перевязи для похищения женщин – это «модус операнди», убийство и свежевание женщин таковыми не являются. В таких случаях я применяю собственный термин – «почерк», поскольку, подобно почерку, это личная подробность, характерная для конкретного лица. МО – то, что преступник делает, чтобы совершить преступление, а «почерк» – в некотором смысле причина такого поступка, то, что удовлетворяет его эмоционально. Иногда грань между МО и «почерком» едва заметна – в зависимости от причины, по которой совершено преступление. Из трех характерных для Буффало Билла особенностей ношение гипса – определенно МО, свежевание – «почерк», а яма может быть и тем и другим – в зависимости от ситуации. Если он держит пленниц в яме, чтобы контролировать их, тогда эту особенность я бы отнес к МО. Если же он получает некое эмоциональное удовлетворение, держа их там, видя их унижение и страх и слыша мольбы, – значит, эта особенность подпадает под категорию «почерк».

Я обнаружил, что «почерк» – гораздо более основательное свидетельство поведения серийного преступника, чем МО. Причина в следующем: «почерк» статичен, а МО – динамичен, то есть он развивается по мере движения криминальной карьеры преступника, по мере того, как он учится на собственном опыте. Если он найдет лучший способ похищения жертвы, узнает, как лучше перевозить или прятать труп, так он и будет поступать впредь. Неизменным останется одно – эмоциональная причина, по которой он совершает преступление.

Ясно, что в обычных преступлениях, таких как ограбление банка, значение имеет только МО. Полиции важно узнать, кто это сделал. Причина очевидна: грабителю нужны деньги. Но в серийных преступлениях на сексуальной почве – а почти все серийные убийства в той или иной части совершаются на сексуальной почве – анализ «почерка» может иметь решающее значение, особенно при увязывании воедино ряда преступлений.

Стивен Пеннелл, «убийца 1—40» из Делавэра, заманивал проституток в свой специально оборудованный фургон, где насиловал, пытал и убивал их. В свой фургон он увлекал женщин разными способами – это был его МО. Постоянным слагаемым оставались пытки – это и есть его «почерк», о чем я свидетельствовал на суде. Именно пытки приносили ему эмоциональное удовлетворение. Адвокат мог бы утверждать, что различные дела никак не связаны между собой и не представляют действие одного и того же субъекта, поскольку используемые инструменты или виды пыток различались. Но это различие несущественно. Важен сам факт применения пыток и то, что они оставались постоянным и неизменным слагаемым.

Одно заключительное замечание: вероятно, вы уже заметили, что, упоминая о серийных убийцах, я всегда использую местоимение «он». И не ради упрощения или удобства. По причинам, которые мы понимаем лишь отчасти, буквально все преступники, неоднократно совершающие убийства, являются мужчинами. Это обстоятельство привело к многочисленным исследованиям и догадкам. В какой-то степени причина этого явления проста: лица с повышенным уровнем тестостерона (то есть мужчины) более склонны к агрессивности, чем лица с пониженным уровнем (то есть женщины). На психологическом уровне наши исследования показали: мужчины, в детстве пострадавшие от дурного обращения, чаще становятся злобными и проявляют жестокость по отношению к другим, а женщины с подобным прошлым склонны таить ярость и агрессивность внутри своей души и наказывать скорее самих себя, нежели других людей. Мужчина может убивать, причинять боль, насиловать, чтобы справиться с собственным гневом, а женщина, скорее всего, направит этот гнев в такое русло, что пострадает прежде всего она сама – например, сделается алкоголичкой или наркоманкой, займется проституцией, совершит попытку самоубийства. Я не припоминаю ни одного случая, когда бы женщина по своей воле совершила убийство на сексуальной почве.

Из этого правила есть исключение: единственное место, где мы время от времени встречаем женщин, замешанных в многочисленных убийствах, – это больница или дом престарелых. Маловероятно, чтобы женщина неоднократно убивала людей, будь то холодное или огнестрельное оружие. Чаще она прибегает к помощи какого-нибудь «чистого» средства, например сильнодействующего лекарства. Подобные случаи часто подпадают под категорию либо «милосердного убийства», когда преступник убежден, что избавляет жертву от невыносимых страданий, либо «героического убийства», при котором смерть – непреднамеренный результат каких-либо действий по отношению к жертве, которую преступник хочет вернуть к жизни, таким образом став «героем». И конечно, всех нас ужасают преступления матерей, убивающих собственных детей, пример чему – широко освещавшееся в прессе дело Сюзан Смит из Южной Каролины. Существует целый набор мотиваций для этого самого противоестественного из преступлений, о котором мы поговорим ниже. Но в большинстве случаев описание серийного убийцы или насильника, совершившего многочисленные преступления, начинается со слова «мужчина» – иначе мои коллеги и я с удовольствием вышли бы в отставку.

А пока этого не произошло – и, судя по последним тысячелетиям истории цивилизации, не предвидится в обозримом будущем, – некоторые из нас неоднократно совершают путешествия во мрак: во мрак сознания убийцы и судьбы его жертвы. Вот об этом я и хочу рассказать.