Погружение во мрак

Часть Вторая. ВО МРАКЕ

Отправляясь в гибельную и многотрудную дорогу, не думай о возвращении. Не помышляй об очаге родном и уютном! Ибо расслабит тебя эта сладкая мысль, расслабит и убьет. И напрасно будет искать причины во вне. Ты сам свой собственный убийца! Кори и вини себя ... нет, поздно уже искать виновных – по праху твоему, рассеянному на дороге испытаний и гибели, будут ступать чужие, тяжкие подошвы. И никто не вспомнит о тебе, даже сама дорога, пожравшая тебя.

Путник, бредущий к незримой, призрачной цели – кто ты есть?! Безумец, потерявший нить жизни и увлеченный вдаль мрачными тенями собственного померкшего сознания? Самоубийца, ищущий скорого и страшного конца? Раб чьей-то неуловимой, но подавляющей воли? Одержимый неведомыми силами, рекомыми в просторечии кратко – бесами? Посланец Созидателя и Вершителя? Не видишь ты конца и края дороги. Не зришь собственного конца. А ведь он придет, настанет, надвинется на тебя смертной лавой. И оглянешься ты в ужасе назад. И узришь мысленно очаг родной и теплый. И всю дорогу, пройденную узришь. Да только поздно! Соляным столпом застынет твоя память вне тебя. Застынет, чтобы уже через миг рассыпаться на несуществующие, растворившиеся в пыли дороги осколки. Вот и нет тебя! Все было зря! Все было напрасно! И путь, усеянный шипами и терниями. И твои боли, страдания, муки. И ты сам – жалкий, бренный, смертный.

Всякая дорога имеет свой конец.

Но бесконечен во Вселенной один путь – Путь отринувшего себя, не оглядывающегося назад. Бесконечен путь света во мраке.

Ибо неугасим Источник Света!

На острие ослепительно сияющего луча идешь ты во тьму. Не свернуть. Не остановиться. Ты избранный? Допрежь тебя гордыня гасила тысячи и тысячи таких же. Много званных, да мало избранных ... Никогда не узнать тебе Предначертанного. Твое дело – идти вперед. Вперед – во что бы то ни стало! Вперед – даже если все силы ада встанут на твоем пути. И память твоя будет хранить все. Но назад ты не оглянешься! Только вперед!

– Прощай, Гуг, – простонал сдавленно Кеша Мочила, рецидивист, убийца, негодяй, каторжник, ветеран тридцатилетней аранайской войны, добрый и надежный малый. – Прощай ... Хоть сдохнем на воле, корешок. За это стоило драться! Прощай!

Черная тень огромной гиргейской гадины наползла на него, заслонила от Иванова взора. Никогда еще кровавые глазища клыкастой рыбины не горели столь яро и свирепо.

Иван высвобожденной из гидравлического рукава ладонью сжимал у груди яйцо-превращатель. Ждал единственного, нужного мига ... Нет, он не мог бросить Иннокентия Булыгина, пусть у того хоть десять, хоть сто десять судимостей, ведь это Кеша спас его тогда. Терпеть! Надо терпеть!

Вдавливаемый чудовищным давлением металлопластик врезался в плечи, кровянил затылок – теплая струйка текла по спине, другая, лихо сбежав по виску и скуле, запуталась в бороде. Терпеть!

Он просунул руку в блокорукав. Яйцо должно действовать сквозь оболочку. Сейчас, немного еще – и Кеша превратится в точно такую же гадину, клыкастую и шипастую.

Да где ж у него шея, черт возьми! Проклятый скаф! Иван отмахнулся от нависающей жуткой твари. Руку скрючило, обожгло болью – это чешуи-пластины щитовой керамики впились в кожу. Еще немного!

– Держись, Мочила! – крикнул он.

Но крика не получилось. Только сдавленный сип вырвался из сухих, растрескавшихся губ. Он дернулся вперед – сам погибай, а друга выручай. Еще немного. Проклятущая рыбина, и что она лезет?! Все равно скаф ей не по зубам! Ждет. Черный ворон мрачных гиргейских глубин.

Стервятник подводной каторги!

Иван повалился на Кешу, вдавливая превращатель в пазуху скафа. Только б эта гадина не отплыла! Только бы ...

Он заглянул в прозрачную сталь щитка-забрала. В Кешиных зрачках застыли не боль, и не страх – в них зловеще горела тихим черным пламенем обреченность. Он в прострации! Нет! Иван встряхнул собрата по несчастью, резко ткнул яйцо под самое горло ... и вздрогнул. Скафандр был пуст. Да, в нем не было Кеши, в нем не было ветерана и рецидивиста Иннокентия Булыгина! Но ведь он не успел сдавить превращатель! Иван судорожно огляделся в поисках еще одной клыкастой рыбины. Нет! Их было только две.

Это не превращатель! Но что же это-о-о?! Он почувствовал, как его сознание растворяется в чем-то огромном и нездешнем. Он не успел защититься. Он не ожидал ничего подобного...

И он уже висел в мрачной и подавляюще тихой пустоте пещеры, висел посреди нее. И смотрел на два ненужных и огромных скафандра, которые прямо на глазах превращались в груды искореженного, оседающего, расплющивающегося тусклого металла. Он оглядел себя – и ничего не увидел, будто его и не было в этой пещере. Безумие? Или это его душа отделилась от тела. И зависла над ним? Нет, ерунда! Там, в скафе, нет никакого тела. Он представил, как сейчас злорадствуют у экранов их преследователи, как затаились в ужасе у своих визоров каторжники. Жуткая гибель!

Гибель?

Его неудержимо повлекло в глубь пещеры. Он не мог остановиться. Он только невольно созерцал рядом черную шипастую тень.

Не было ни давления, ни сопротивления этой черной гиргейской жижи, которую скорее по привычке называли водой, не было ничего, кроме ощущения плавного полета в пустоте и черноте. Пещера! Дьявольская пещера неимоверных глубин сумасшедшей планеты Гиргея! Иван ничегошеньки не понимал – он несся во мрак, в зловещий, зев адской ловушки. Но он совершенно четко ощущал, что продолжает сжимать в руке упругое и теплое яйцо-превращатель, что на лопатки по-прежнему давит проклятый Гугов мешок, ни одна из вещиц которого так и не помогла ему, он ощущал ясно и вполне осязаемо, как продолжает биться сердце в его груди... груди, которой нет, как нет и самого тела. Он вспомнил о жутких рассказах бывалых людей, которые уверяли, что перед смертью, в последние свои минутки обреченные чувствуют себя именно так – невесомо, ясно и запредельно. Но страха не было. Он уже не мог страшиться, бояться, пугаться, он перешел какую-то черту, за которой инстинкт самосохранения переставал напоминать о себе.

Полет! Бесконечный, невесомый полет в черной толще свинца. И скользящая рядом черная тень, высверкивающая временами ярым кровавым глазом. Он и сам скользит такой же тенью ... мысль прожгла его внезапно. Да, все так!

Эти твари вобрали его в себя! Прямо из скафа! Вернее, не твари, а одна тварь. Другая высосала из трехдюймового металлопластикона Кешу Мочилу, убийцу и спасителя, неисправимого преступника и верного друга, ветерана той обидно несправедливой, изломавшей многим землянам судьбы аранайской войны. Это была лишь догадка. Но Иван знал точно – она верна!

Он попытался разжать руку. Не вышло. Он словно бы окаменел в той нелепой позе, что принял в последний миг там, в скафе. Но она не мешала ему скользить во мраке, не тормозила стремительного и величавого движения. Хрустальные барьеры. Черный огонь. И кроваво-красные глазища! Везде. Повсюду! И на Земле, и в Системе, и в невозможном, безумном Пристанище. Будто он и не выбирался с потусторонней планеты Навей, будто он в ее цепких лапах-щупальцах. Иди, и да будь благословен! Боже мой праведный, где ты? почему обрек на муки и скитания? почему оставил средь хаоса и ужаса? ведь человек семь, по Образу и Подобию сотворенный ... Сатанинское рычание ударило в уши эхом: «Ты проклят навеки! Планета Навей никогда не отпустит тебя ... Черное заклятье! Во веки веков!!!» Нет!

Сгинь, нечистая, сгинь!

Скорость нарастала, она становилась непостижимой для этих глубин, для стокилометровой черной пропасти. Изъеденные временем и орудиями допотопных, жутких существ стены пещеры сливались в одну, пузырящуюся, причудливо изгибающуюся трубу. И вела эта труба вниз – в глубины планеты-каторги, в ее мрачное и таинственное чрево.

Иван с большой натугой, преодолевая гордыню, понял – он пленник. Жалкий, беспомощный, несчастный пленник, не способный постоять за себя, лишенный всего, даже возможности убить себя, разможжить голову о камни, захлебнуться и утонуть, погибнуть под адским прессом свинцовой жижи ... Эх, из огня да в полымя! Они уже пытались увести его. Кеша не дал. А теперь и Кешу прихватили.

Зачем им каторжник – старый, седой, больной, с рукамипротезами, рецидивист-неудачник? А зачем им Иван, десантник-смертник, сам поставивший себя вне закона? Зачем?! Омерзительнейшие гиргейские рыбины! Иван вдруг внутренне похолодел от совершенно очевидной, внезапной мысли: эти твари живут здесь, в немыслимых, всесокрушающих толщах, но ведь они ничуть не хуже чувствуют себя в земных и бортовых аквариумах, океанариумах, у самой поверхности ... почему он раньше не задумывался над этим? почему другие об этом не задумывались?! И почему... Ему стало совсем плохо, его бросило в жар, затрясло ...почему все влиятельные и богатые особы Земли и Мироздания стали вдруг содержать не прекраснейших и нежнейших алконов-жароцветов с Регильды, и не замысловатых синхоргов системы Роя XII ... а нелепых, страшных, клыкастых и шипастых гиргейских рыбин? Почему?! С точки зрения земной, человеческой логики это абсолютно необъяснимо. Толик Ребров кормил гадин сырым мясом. Как-то раз они чуть не сожрали его самого. В хрустальных толщах их, похоже, вообще никто и ничем не кормил. А как их перевозили, как доставляли на Землю и в иные миры Федерации? Иван напряг память. Он никогда не интересовался подобной ерундой, мозг должен был хранить все, даже случайно проникшее в него ... да, их всегда перевозили не взрослыми особями, а икринками – черными, полупрозрачными икринками, величиной чуть побольше куриного яйца, с просвечивающимися серебристыми зародышами внутри. Зародыши были свернуты спиралью, но они уже оттуда, из родового своего мирка высверкивали в мир большой злыми кровавыми глазенками. Черные гиргейские рыбины! Безмозглые гнусные гадины и ... одна из странвейших загадок Вселенной. Иван внутренне усмехнулся. Время читать отходную, готовиться к смерти, а он разрешением никому не нужных загадок занялся, простофиля!

Прав был Дил Бронкс, простота – она хуже воровства. И скорость, такая скорость, что уже ни стен, ни пещер, ни дыр, ни выступов – лишь черная нить во чреве, лишь узкий, змеящийся провал в бездну. Нет конца Дороге! Есть конец лишь путникам, ступившим на Нее.

Он попробовал закрыть глаза. Не получилось. Даже веки не слушались его. Это не простые рыбы, не безмозглые обитатели гиргейских глубин. Это разум. Чужой Разум. Это одно из воплощений жуткого и загадочного Пристанища!

Мозг пронизало ярчайшим светом, будто молния сверкнула под черепной коробкой, вот-вот должен был последовать гром ... Но вместо грома в голове тихо прошипело:

«Пристанища, рыбины, каторжники, вода ... это все ваши, земные игры. Не ломай голову. Радуйся, что уцелел. У тебя был один шанс из миллиона, но он выпал тебе ...радуйся!»

– Кто вы?! – выкрикнул Иван. И не услышал себя. Голос звучал лишь в его мозгу.

«Мы – цивилизация, которая владела Вселенной до Большого Взрыва. Мы – нынешние властелины Вселенной!»

Черная труба превратилась в отвесный бездонный колодец. Полет стал падением. Иван считал прежде, что он хорошо знает эту дырявую как сыр планету-каторгу. Теперь он убедился, что не знал главного. Или все это призраки затравленного сознания?

«Не мучай себя пустыми размышлениями. Тебе ни одна отгадка никогда не пригодится. Через семь земных суток ты перестанешь быть собой, ты будешь одним из нас.»

– Вас нет! – отпарировал Иван. – После Большого Взрыва ничего не могло уцелеть от прежней Вселенной!

«А живородящий астероид Ырзорг?»

Иван задумался. Он уже готов был поверить в этот бред. Но у него не было никаких семи земных суток! Он и так слишком много времени потерял! Хитросплетения замысловатых узлов не развязать – только потянешь за кончик, и перед тобой возникают новые десятки и сотни узлов, узелков, переплетений ... надо рубить! Но как?!

– Где Иннокентий Булыгин? – спросил он.

Вместо ответа сам взор его оторвался вдруг от созерцания черных глубин колодца и уткнулся в клыкастую гиргейскую гадину, падавшую в пропасть рядышком. Все верно! Он не такой уж и дурак! Но что все это означает? Воплощение?! Сколько раз его пытались воплотить там, в Пристанище. Не вышло. Зато здесь эти ублюдочные твари добрались до него! Черт бы их побрал!!!

«Не надо нервничать. Не надо искать никаких связей, – вновь зашипело в голове. – Мы всегда в стороне, мы наблюдатели. Мы знаем про вас все. Но о нас знают только те, кто избран нами. Люди и нелюди Вселенной даже не догадываются, что все они сидят на нашей ладони. Они нас не видят, они копошатся, снуют, грызут друг друга и гадят везде и повсюду. Они не понимают, что ладонь может сжаться в кулак, что сильные и незримые пальцы могут раздавить их всех в любую минуту.»

– Получается, что наша жизнь бессмысленна? – спросил Иван.

«Да, Наше существование бессмысленно. Но и несуществование ваше бессмысленно. Только поэтому ладонь не сжимается.»

– Я ничего не понял, – признался Иван.

Черная пропасть давила отовсюду. Уже не было ни верха, ни низа. Но падение продолжалось. Это ж надо было умудриться, вырыть такой огромный туннель или колодец в изъеденном планетарном шаре! Перед этим колодцем меркло все содеянное человечеством на Гиргее. Воистину, невидимая цивилизация работала с огромным размахом.

«Никто ничего не рыл, – прошипело в мозгу, – тебе пора отвыкать от земных категорий. Мы прокладываем туннели там, где нам надо, и именно в то время, когда нам надо. За нами ничего нет кроме многомильных толщ базальта, гиргенита и других пород. Мы почти у ядра Гиргеи. Через две-три минуты мы будем внутри него. Как видишь, ничто не скрывается от тебя. Всевластным и всемогущим нет нужды играть в прятки. На уровнях абсолютного могущества и всесилия нет тайн и секретов. И потому не морочь себе голову. А спрашивай. Мы ответим.»

Иван каким-то неземным чутьем ощущал, что его не дурят, что все это правда. И все же он хотел бы иметь дело с противником попроще и поскрытнее. Уж больно гадко было чувствовать себя безвольным рабом, даже если этому рабу отвечают на все его вопросы, утоляя его ненасытное рабское любопытство.

Падение прервалось неожиданно. Тело налилось тяжестью. Иван поднял руку – и она уперлась в незримо-хрустальную преграду. Рука была как рука, и ноги слушались, и веки, и все прочее. Он вновь обрел утраченное тело. И это одно уже было неплохо. Прямо перед лицом мелькнуло нечто черное, расплывчатое, сверкнули из-за хрустальной толщи кровавые глаза-угли, изогнулись огромные плавники ... уплыла рыбка! Иван усмехнулся. Повернул голову.

Метрах в четырех, за непрошибаемым хрустальным барьером сидел Кеша. Поза у него была нелепа и неестественна, Кеша так подвернул под себя ногу, что та казалась сломанной. Он проверял свои руки-протезы, подкручивал какие-то винты. Ивана он не видел.

Где-то высоко-высоко над головой была каторга. Оттуда был выход.

«Ты проведешь здесь всего семь суток. Семь земных суток.» – прошипело в мозгу напоследок.

И тут же продолжилось, но уже извне, без шипа, чистым высоким, но каким-то искусственным голосом:

– За это время ты узнаешь все. Для тебя не останется тайн. А потом ты войдешь в нас.

– Как это? – спросил Иван. Он не собирался больше ни в кого входить.

– Ты станешь крохотной частичкой огромного организма нашей цивилизации. Ты будешь всегда в ней. Ты будешь всегда для нее.

– Вообще-то у меня были другие планы, – тихо заметил Иван.

– Скоро ты поймешь, сколь ничтожны все ваши планы и замыслы.

Надо было заходить с другой стороны. Но Иван спросил в лоб:

– Но почему именно мы оказались избранниками? Разве мало других людей и нелюдей, как кое-кто недавно выразился?

– Во-первых, мы забираем лишь тех, кто обречен на неминуемую смерть: попавших в страшные катастрофы, умирающих от старости или неизлечимых болезней, мы можем вытащить смертника из-под пули, летящей в его грудь, вырвать из-под обрушивающегося на его шею топора ... мы берем только абсолютно обреченных.

– Значит, если бы вас не оказалось в пещере, нам с Кешей пришел бы конец?!

– Да.

– А почему я вам должен верить?

– Можно и не верить.

Иван промолчал. Он смотрел перед собой, в хрустальную толщу.

– Во-вторых, мы берем только прошедших двенадцать барьеров смерти. Ты их прошел. Ты много раз был на самой грани. Обычно мало кому удается преодолеть два или три барьера.

– А Кеша?

– Он прошел семнадцать барьеров по нарастающей. Это почти идеальный маттериал для цивилизации.

Ивана перекорежило. Опять речь шла о материале, человеческом материале. Где-то он уже слышал об этом, причем не единожды.

– Вы – это черные гиргейские рыбины? – снова спросил он без намека на такт.

– Представь себе океан, по которому плывет утлая лодочка с умирающим от жажды и палящего солнца несчастным рыбаком. Ему грезятся тысячи невероятных вещей, над ним распускаются ослепительными веерами миражи, сказочные миражи, его окружают сонмы призраков. Он живет в этом нереальном, несуществующем мире, он верит в него, он ощущает всю его полноту, этот мир осязаем для него и зрим. И тут из свинцовой непомерной толщи вод высовывается крохотная змеиная голова на тончайшей шее. Она реальна, ничего реальнее ее нет, нигде во Вселенной. Он видит эту змейку, бледную и жалкую, в ярчайшем созвездии фантомов, и он почти не верит в нее, ее нет, это тень водоросли, прилипшей к мачте, это ресница в воспаленном глазе, он отмахивается не от призраков, а от нее, он не хочет видеть ее, он отвык от реальности, он весь в мире безумия. А реальность такова – тончайшая шейка, скрываясь в толщах вод, переходит в гибкую, длинную, могучую и бесконечную шею исполинского дракона, усеянного сверкающей чешуей, и столь велик этот дракон, уходящий вниз, в незримость, что сама Земля с океанами на ней – лишь трепещущая жидкая бусинка на верхней чешуйке. И бусинок таких – мириады. И в каждой – крохотная головка исполинского дракойа. Одна и повсюду – в триллионах тридлиардов миров. И реальна только она, венчающая исполинское тело. Но безумный и жалкий рыбачок в своей жалкой лодчонке предпочитает видеть миражи, его пугает подлинная реальность, она ему не нужна. Понимаешь? Мы не даем тебе выбора. Ты уже наш. Ты не умрешь в своей лодке. Мы тебя забрали из нее.

– И что дальше? – вяло поинтересовался Иван.

– Отвыкай от миражей-призраков.

– Постараемся, – заверил Иван не слишком искренне. – Но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Ну подумай, как какие-то черные рыбины могут быть нами? Разве пальцы человека – это уже сам человек? Разве волны, сигналы радара, испускаемые им, это уже сам радар?

– Понятно, – согласился Иван, – это ваши руки. И этими ручками вы захаяали нас с Кешей, не спросив даже нашего согласия. Мне все понятненькб!

Положение было безвыходное. Хоть в петлю головой! Все планы трещали по швам ... да и какие теперь планы! О готовящемся вторжении знают Дил Бронкс, Гуг ... но что они смогут сделать?! Еще, правда, Первозург остается, он где-то на Земле. Но этот может миллион лет выжидать или снова залезет в свой кокон, в новые "чертоги*. Да пропади они все пропадом! И нечего удивляться – конец всегда бывает нелепым и неожиданным. Так проходит слава земная!

А с ней и все прочее проходит. Вон, Кеша, сидит, ковыряет свои протезы, и ни черта ему не нужно, радуется, что живживехонек, хорошо ему. Никакой связи с Кешей не было.

Какая связь через толщу хрусталя.

– Это не хрусталь. Это энергетические поля.

– Мне от вашей новости стало значительно легче, благодарю вас, – съязвил Иван. И тут же вспомнил Молодцы Пристанища – значит, и там были поля? и на Земле, под Антарктидой – тоже поля? Выходит, они, эти всевластные невидимки повсюду? И в Системе?

– Мы не делим Мироздание на области, которые вы называете по вашей прихоти разными названиями, нам это просто не нужно. Каждое место во Вселенной имеет свои – координаты, и этого вполне достаточно.

– А вам не скушно жить? – задал глуповатый вопрос Иван.

– На уровне существования нашей Цивилизации нет понятия «скушно». Это ваши слабости, это болезни телесников-материальников.

Иван начинал понимать с кем имеет дело. И все же счел нужным переспросить:

– И что ж это за уровень такой?

– Большой Взрыв можно было пережить только на энергетическом уровне.

Ивану стало совсем плохо. Ежели эти властелины Вселенных существуют в виде силовых полей и прочих не зримых оком штуковин, это их личное дело, Бог им в помощь, как говорится. Но они собираются обратить в нечто подобное и его, Ивана! Хорошие дела-а-а! Это еще похлеще воплощения – там хоть и в гадине какой-нибудь, в чудище поганом, но все ж-таки в живом теле, а здесь – ничто в ничем!

– Ты зря тратишь время, все предрешено, – растолковал ситуацию голос.

– Мне хотелось бы переброситься парочкой слов со своим приятелем, – попросил Иван.

Сипловатый голос Кеши проник в уши сразу:

– Ты, небось, сбрендил. Гуг? – поинтересовался Кеша с ходу. – Или мы оба чокнулись?!

– Думаю, что не только мы, – отрезал Иван. И спросил в свою очередь: – Они предлагали тебе...

Кеша скривился в уродливой беззащитно-хищной улыбке.

– Не-е, Гуг, они не предлагают, ты это зря. На бойню ведут без всяких там предложений. Но я ухожу от них.

– Как это?! – воскликнул Иван.

– Очень простенько. Гуг. Ты, небось, слыхал – им нужен качественный материал, добротный?

– Слыхал.

– Я пообещал им пройти еще через три-четыре барьера, ну чего нам стоит!

– И когда?

– Да хоть щас! – коротко ответил Кеша.

– Я никогда ни от кого не слыхал про эти барьеры, я никогда не видел...

Кеша прервал его.

– Да ладно. Гуг, чего воду в ступе толочь, все и так ясно, мы в их лапах, нужно играть по их правилам – чего надобно, чтоб материальчик был справный?! Будет сделано, господа хорошие. Нам бежать-то от вас некуда, все одно под колпаком, верно? А времени у них – хоть отбавляй, годикдругой обождут, не сопреют. Короче, они меня, Гуг, поняли.

– Весь остаток жизни быть на крючке?

Кеша осклабился.

– Мы все время на чьем-нибудь крючке болтаемся. Гуг. Только не каждый это видит.

– Ты уходишь?

– Нет! Обожду пока. Мне без тебя не с руки линять отсюда.

– Ясно.

Иван отвернулся от Кеши. Собрался и, не разжимая губ, мысленно обратился к незримому носителю высокого и явно искусственного голоса:

– Вы нас слышали?

– Да.

– Я хотел бы уйти вместе со своим другом. Я чувствую в себе силы...

– Ты ошибаешься. В тебе больше нет жизненного запаса. Твой напарник еще сможет пробиться через несколько барьеров. Но ты иссяк полностью. Мы не отпустим тебя.

Спорить было бесполезно. Иван ударил кулаком по хрустальному полу. И вновь повернулся к Кеше.

– Уходи! – сказал он резко. – Ты ведь можешь уйти в любое место, да?

– Ага, в окрестностях нашей Вселенной.

– Ты ходил на боевых капсулах?

– Доводилось, Гуг.

– Запоминай координаты... – Иван пошел напролом. Тут не от кого скрывать секреты.

У него еще не было никакого плана. Он понимал, что сидит в ловушке без выхода. Но он не мог сдаться без боя, без попытки прорыва. Титановое ядро Гиргеи! Тысячи миль базальта, гранита, свинцовой жижи, тысячи слоев и ярусов, охрана, силовые поля! И все для того только, чтобы вызволить на волюшку вольную одного разбойника Гуга с его прекрасной любовницей да двух затравленных, скрученных судьбой в узел преступников – карлика Цая и Кешу Мочилу? И все?! Иван заскрипел стиснутыми зубами. Нет, и этого немало! И ради этого можно было лезть в свинцовый ад каторги.

– Ну, давай, уматывай! – прохрипел он Кеше. – Чего ждешь?!

– Боевые коды?

Иван чуть не хлопнул себя по лбу. Растяпа! Склеротик!

Он назвал семь трехзначных чисел ... и будто вспышка просветления озарила его. Это удача! Огромная удача! Именно Кеше надо идти, они не дадут ему погибнуть раньше времени, им нужен хороший материал, а такого второго не скоро сыщешь! Ах, если бы он был на месте Кеши, он бы...

– Я все понял, Гуг, – снова осклабился ветеран аранайской войны. – Я пошел. До скорой встречи, Ваня!

Иван резко повернул голову. Но Кеши уже не было в хрустальной клетке. Он раскусил его? Или эти невидимки подсказали? Ну и плевать, пускай Кеша знает, что это только оболочка Гугова, а внутри нее – другой. Воистину, все они в лодке посреди океана, и все – в безумном угаре, не различают, где явь, где сон.

– Тебе не стоит волноваться, – опять прозвучал голос, – всего лишь семь земных суток, даже чуть меньше. И ты станешь выше всех тревог и забот, ты позабудешь про тяготы и невзгоды. И не бойся, ты не растворишься в силовых линиях неизвестных тебе полей. Ты войдешь в нашу энергетическую общность, но останешься в телесной ободочке. Ты, как множество тебе подобных, как те, кого ты называешь гиргейскими клыкастыми рыбинами, станешь нашими пальцами, нашими руками ...

– Вашими щупальцами в чужом для вас мире?!

– Да. Именно так. Ты пригоден для этой сложной роли.

– Спасибо.

Череэ семь суток, даже чуть раньше он перестанет быть собою. Все земное будет для него чуждым, нелепым, жалким. Его память перестанет быть его памятью. И образы тех двоих, что были распяты на поручнях космолета в черных безднах Вселенной, на самом ее краю, станут ему чужими, они не будут мучить его, терзать, они перестанут являться ему во снах и наяву. Иди, и да будь благословен!

Золотые Купола превратятся в бессмысленные и ненужные полусферы, отражающие чужой свет чужого ненужного све-" типа. Не будет Великой России, не будет Федерации, не будет Пристанища... будут объемы и плоскости Вселенной, объемы, имеющие свои координаты, и плоскости в этих объемах. Будут цифры, числа, атомы, молекулы, гравитационные уровни, напряженности полей, бесстрастие... Бесстрастие? И кровяные, пышущие лютой злобой глазища?!

Нет, здесь что-то не так. Таких глаз не может быть у бесстрастных созерцателей «этой жизни». Так может смотреть желающий зла или несущий зло в своем существе. Они чего-то недоговаривают. Они лгут! А значит, они не столь всесильны, как пытаются это представить! Ведь на самом деле обладающему абсолютным всевластием нет нужды кривить душой, скрывать что-то. Сильный может раздавить без всяких слов, может потешить свое самолюбие, потолковать о том о сем, но унижаться до лжи он не станет.

Иван мог и ошибаться: Чуждый Разум – потемки.

А тем временем карлик Цай ван Дау, потомок императорской фамилии в тридцать восьмом колене, плод любви землянина и инопланетянки, вовсе не прохлаждался на Азорских островах, и даже не изнывал под ласковым гавайским солнцем. Проклиная все на свете, карлик Цай цолз б грязи и пыли по восьмому спиральному витку дельта-крюкера – «черная нить» была на редкость узкой, тесной, вонючей ... но у нее было и положительное свойство, она не значилась ни на одном плане, даже секретном. Об этой черной ниточке в толщах гиргенита знали всего трос: сам ван Дау и еще двое из Синдиката. Проклятый Синдикат! От него нет спасения нигде, от него нет укрытия! Синдикат не любит ленивых и нерасторопных. Еще больше он не любит слишком хитрых, которые норовят выскользнуть из-под его неусыпного ока. Карлик Цай знал об этом лучше других – ему уже приходилось иметь дело с серыми стражами из Синдиката. Он знал, что испытывает несчастный, которому через позвоночный столб пропускают психотронные ку-разряды.

После той лихой забавы ему трижды меняли спинной мозг.

Серые, стражи были похлеще родного папаши имперского отпрыска Цая ван Дау.

А папаша у бедолаги Цая был еще тот.

Звездный рейнджер Федерации, закованный в девятислойную броню Филипп Гамогоза Жестокий – свирепый и беспощадный убийца, появился на Умаганге сто два года назад. Ничего подобного изнеженные и развращенные обитатели дряхлеющей планеты созвездия Рогедора не видали.

В ослепительном сиянии тысячи ревущих солнц прямо к подножию восьмисотметрового агатового императорского дворца, на верхнюю площадку Сада Наслаждений, сокрушая тысячелетние древовидные цветы-арагавы, извергая из чрева своего адский вой, визг, сип, клубы черного дыма и ядовитых газов, сотрясая недра и раздирая трещинами поверхность, из лиловых заоблачных высей опустился железный дракон. Не успели развеяться клубы черного дыма, как дракон испустил из себя десять стальных птиц-убийц.

И началось! Не было ни переговоров, ни контактов, ни прочих сантиментов – уничтожалось все движущееся: летящее, плывущее, идущее, прыгающее, ползущее. Истреблялось беспощадно и безоговорочно. Филипп Гамогоза посвоему проводил предварительный этан геизации новой планеты. Он всего лишь два месяца как вырвался из ада Лазурного Эдема, полумыслящей планеты-садиста, и потому мстил всем подряд, безразборно и тупо. В первые шесть дней было уничтожено две трети аборигенов, превращена в пыль и руины почти половина прекраснейших ажурных дворцов и ослепительно прекрасных хижин умаганской нищеты. Нищета эта жила получше аравийских шейхов ... и все же в сравнении с людьми знатными и подузнатными имперской планеты Умаганги нищета была нищетой. Великолепие дворцор знати не поддавалось описанию. Равного Имперскому Дворцу не было во всей Вселенной. Кое-что Филипп Жестокий оставлял для себя. Его железные слуги были чужды прекрасного, но они выполняли любой приказ геизатора. Сам Филипп не ведал, что знать зарылась на километровые глубины в своих сказочных подземельях. Он был в жесточайшем двухнедельном наркотическом запое, он видел сам себя со стороны двенадцатикрылым и алмазноклювым разъяренным демоном, сметающим нечисть с лица земли. Он почти ничего не соображал. Он был слаб, обессилен, изнеможен. Но он был и бесконечно могуч в сравнении с этими несчастными. Когда на седьмой день он, голый, безумный, изможденный выполз наружу из боевой десантной капсулы, его мог бы придушить ребенок. Но слепой и беспощадный террор сделал свое дело. Планета была парализована. Она лежала беспомощной и жалкой в ногах у жалкого и беспомощного насильника.

Еще через трое суток большой мозг капсулы, повинуясь главному закону, поставил неудачливого рейнджера на ноги – биореаниматор выкачал из Филиппа всю отраву, накачал свежей здоровой кровью, прочистил мозги, восстановил сморщившуюся печень ." надо было отлежаться денекдругой, но Гамогоза, трясущийся и похмельный несмотря на все усилия его верных слуг, вышея в рубку, включил полную прозрачность ... и впервые увидал такое великолепие, какое может только пригрезиться в волшебных грезахпутешествиях заядлому наркоману. Он даже не поверил глазам. Но ведь приборы не врали. А Гамогоза разбирался в них, помимо Школы второй ступени у него было три высшие образбвания: Стаффорд, Беркли и Московский Университет. Он сразу понял, что мстил не тому, кому надо, что мстил самому себе. В сопровождении двух биоандроидов он обходил зал за залом Императорский Дворец. Там было от чего сойти с ума – шестиметровая стена, выложенная из бриллиантов по восемьсот каратов, не меньше, алмазные водопады, километровые новы из сапфира, причудливые и изысканные хитросплетения золотого и серебрянного убранства тончайшей работы, волшебные павлиньи пуховые ковры, невесомые многоцветные шелка... это надо было видеть. Короче, Филипп Гамогоза Жестокий не выдержал и двух суток. Новый запой был короток и страшен. В преданиях умагов сохранился образ стального чудовища, ворвавшегося в царские покои в сопровождении самих дьяволовслуг. Парализованная охрана пала ниц, выражая свою покорность, накрыв свои тонкие шеи мечами-секирами, сотни жен-наложниц застыли янтарными статуями, сбросив с себя богатые одежды и представ в ослепительной наготе, будто уже отдаваясь новому господину. Застыл белым изваянием на высоком троне сам император Агунган ван Дау Бессмертный. Он уже был мертв, сердце не выдержало. Нагота миниатюрных красавиц взбесила Филиппа. Началась кровавая бойня. Алмазный меч-секира, подхваченный у трона, не знал устали – головы слетали с плеч, тела падали, кровь била фонтанами. И ни звука! Оцепенение лишило тысячи несчастных голоса, они не могли издать даже писка, даже хрипа. Это было царство умерщвляемых теней. И Гамогоза пировал в этом царстве. Императором теперь был он. И потому его вырвал из наваждения именно звук – дикий, отчаянный вопль. Филипп даже оторопел, он будто проснулся – он с ужасом смотрел на свои обуренные кровью руки, на эти голые груди, ляжки, бедра, на обезглавленных желтых карликов с большими, будто игрушечными головами. Эти существа были сказочно прекрасны даже в смерти, в ужасе, в кошмаре, это были неземные существа, именно такие и должны были обитать в волшебном царстве. Филипп обернулся на крик – у раскрытой изумрудной дверцы, метрах в трехстах от него стояла крошечная, словно выточенная из сяоиовьего бивня красавица, глаза ее были огромны и лучезарвйл. Но как она кричала* Ушло прояснение или нет, он так и не повял – он вепрем бросился к этой девочке, забыв про все на свете. Девятислойная броня растворенной раковиной осталась позади. Биоандроиды встали непристунной стеной, ограждая своего властелина ... хотя никто из умагов и не пытался защитить принцессу – принцессу Умагаиги. Она была совсем крошкой в сравнении с ним, огромным и сильным даже в запое звездным рейнджером. Но он не пожалел ее. Уцелевшая знать и прислуга видели всю сцену варварского и дикого насилия, лишь взъяренный, обуянный зверской похотью допотопный тиранозавр-ящер мог бы так насиловать земную женщину, пушинку в сравнении с ним. В отвращении отвернулись боевые андроиды, закололись семеро вернейших телохранителей Императора, Так и был зачат обреченный на несчастья и боль уродец Цай ван Дау. Филипп Гамогоза Жестокий не убил принцессу Йаху. Неделю он ее держал на борту капсулы, мучая своим сладострастием. Потом запой закончился. Еще через три дня Филипп Гамогоза Жестокий объявил себя императором Умаганги. Большой мозг капсулы выдал ему ультиматум – ни грана крида, сверхсильного наркотического пойла, иначе лютая смерть. За время биорегенерации большой мозг вживил в мозжечок рейнджера антикрид. Так Филипп был лишен того, что составляло весь смысл его жизни. Он перестал пить. И на глазах у тысяч своих новых подданных в течение одного месяца из маньяка-сокрушителя и беспощадного хищника-убийцы превратился в мстительного и злобного садиста-изувера, наслаждающегося долгими и чудовищными пытками многочисленных жертв. Роскошные, покои дворца превратились в узилища для несчастных, стоны, сип и предсмертный храп звучали под их сводами. Но в самом верхнем, заоблачном покое Дворца в невероятной роскоши и неге он держал свою императрицу Йаху, обезумевшую после всего случившегося и тихо смеющуюся беспрестанно. Женщины Умаганги вынашивали детей по шесть лет. Они рождали человек" уже таким, каким он и оставался на всю жизнь – чуть более метра ростом, тоненького, изящного, с большой головой и шелковистыми голубыми волосами. Младенцы обретали сознание и память еще в чреве, на третьем году, они все видели, сквозь прозрачные телесные покровы матери, все слышали. Цай родился через четыре года, он был недоноском, он был неописуемо уродлив и у него не было голубых волос. Но он все видел и слышал. Он знал, кто его отец – какое чудище его породило. Он был несчастен уже в утробе. Но втрое несчастнее он стал, когда папаша наконецто узрел его. Филипп Гамогоза, несмотря на всю свою жестокость, был чернобровым красавцем-испанцем, вокруг него всегда вились бабенки, и на Земле, и в других мирах. И он не мог поверить глазам своим, он не верил, что породил этого гаденыша, которого только что взять за ноги да его уродливой башкой об стену! Он ждал принца. Да, при всей своей пакостной натуре Филипп жаждал красоты, и величавости в своих наследниках. Для него Цай стаи страшным кривым зеркалом... а может, и не кривым, а просто зеркалом его собственной души. Филипп давно никого не резал тысячами, не палил куда ни попадя. Остепенился даже в своих пыточных изощрениях. Обзавелся гаремом, в котором были тысячи женщии – от шести лет и до ста шестидесяти, от самых крошечяых, в полметра ростом, до гигантских для Умаганги полутораметровых. Он забавлялся тем, что раскармливал одних своих наложниц так, что они превращались в заплывшие шарики, других доводил до умопомрачительной худобы... С бывшей пцинцессой он давно не жил, а в тихий и прекрасный лунный день, когда фиолетовое небо Умаганги освещали две алые луны, он ее повесил на боковом трехосном шпиле.

Цай все видел. Он знал, что его ждет нечто худшее. И вот тогда он ушел. Двенадцать лет в подземельях. Год полета до Арктура. Он увел капсулу у родного папаши-изверга.

Цай ван Дау ненавидел отца. Но еще больше он ненавидел серых стражей Синдиката. Сильней ненависти к ним был только страх перед ними. Вот по этой причине Цай и не отправился на Землю из статора. У него был должок. А Синдикат не умел прощать долги. На том он и стоял.

Цай полз вперед. Он знал, ниточка будет расширяться.

Приемник крюкера вывел его в нить в самом узком месте так и должно быть, это обычная техника безопасности плюс стопроцентная гарантия секретности, неуловимости. Дальше все зависело от него самого. Сделает дело – будет гулять смело. Синдикат не то что не тронет его, а и защитит от любого. Ну а нет – на нет и суда нет, не будет ему суда, придавят без суда и следствия и не поглядят на знатность рода, на тридцать восьмое колено. Вот так!

До микролифта оставалось не более двухсот метров в пыли и грязи. Цай выругался вслух, разорвал трехпалой рукой ворот, ему не хватало воздуха, а скаф валялся далеко позади. До тайника оставались считанные метры. Силы были на исходе. Цай чуть не пропустил кругленькую бронированную дверцу, он проваливался в обморок и выплывал назад, когда скрюченный коготь на левой руке уперся в гнездо кодоприемника. В голове сразу прояснилось. Все!

Через полминуты дрожащий от нетерпения и слабости карлик Цай запихивал в загортанный клапан биодискету – его чуть не вырвало, еле сдержал жуткий приступ тошноты.

А еще через миг он ощутил такой прилив сил, будто б мышцы его превратились в титаносиликон, а в артериях запульсировала не кровь, а кипящая ртуть. Программа, записанаж биодискете, в первую очередь восстанавливала физические силы субъекта, добавляла ему новых, а потом уже знакомила с целью и задачами. Синдикат работал профессионально.

За тайником ниточка заметно расширялась. Последние сорок метров до лифта Цай пробежал на четвереньках. Он еще смутно представлял, что от него требуют хозяева, но знал, что дело сложное и опасное, что ему предстоит спускаться в самое ядрышко этой поганой планетищи. Биодискета выдавала информацию по крохам, каждый раз словно прожигало ледяным колющим огнем. Цай ван Дау поневоле припомнил саму операцию, когда под гортань вшивали клапан-приемник, вводили электроды в мозг – все это было очень неприятно. Но у него не было другого выхода, и его уже никто и не спрашивал, он был рабом Синдиката, а с рабами не церемонятся.

То, что до ядра нет никаких нитей-каналов, Цай знал точно, он сам проектировал все эти тайные ходы вселенской мафии. Неужели кто-то работал параллельно с ним?

Всякое могло быть. Синдикат многократно дублировал каждого, он не допускал сбоев.

Карлик Цай ничуть не завидовал настоящему Гугу, который наверняка смывал каторжную пыль со своей шкуры где-нибудь на пурпурных пляжах Езерской лагуны, не завидовал он красавице мулатке, выскользнувшей из каменных объятий Гиргеи. Ему было плевать на Ивана, на всех беглецов. Карлик Цай устал от жизни. Больше всего на свете ему хотелось забраться в глухую и темную нору на затерянной в Пространстве, Богом забытой планетенке и дожить в этой норе оставшиеся годы, никого не видя и не слыша. Но это были всего лишь мечты. Никто не даст ему спокойной и тихой старости, слишком по крупному он завязан в таких делах, из которых живыми не выкарабкиваются. Проклятье!

Лифт опускал его все ниже и ниже, пока не ударился обо что-то невидимое и не застыл. Дверь уползла в паз со скрипом. Надо было выходить. Но карлик Цай медлил – ему было жаль расставаться с последней защитной оболочкой, с этой хлипкой скорлупкой. Он шагнул во тьму на дрожащих, непослушных ногах – те, кто прежде хорошо знали железного карлика, не поверили бы своим глазам, настолько тог был слаб и растерян.

Лифт уполз наверх. Шахта заблокировалась.

Вниз вел черный, бездонный ствол, не отмеченный ни на одном, даже суперсверхсекретном плане. Шагиуть в этот ствол означало верную погибель.

И вот тут перед бельмастыми глазами потомка императорской фамилии в тридцать восьмом колене Цая ван Дау ослепительным сиянием засиял прозрачный цилиндр, поднимавшийся из потаенных глубин ствола. Это был хрустальный лед.

–... мы многое храним в себе. Именно в себе, а не в хранилищах и архивах, – звенел над Ивановой головой голос, – мы храним то, чего не умеете хранить и ценить вы – мы храним сущности более или менее выдающихся личностей всех миров и цивилизаций. Это бесконечно малые величины в сравнении с нами, но мы и их вбираем в себя. Кто знает, что принесет нам будущий глобальный Коллапс.

– Это еще что такое? – выпалил из полудремы Иван.

– Мир не вечен. И ни одно Мироздание во всех временных измерениях не вечно. Вашу Вселенную ждут чудовищные катастрофы и как венец всего – гибель! Да, вы все погибнете, все до единого во всех мирах. Но мы не имеем права уйти из Бытия. Бытие вне Вселенных и Мирозданий – это высшая форма существования разума. Это почти...

– Что – почти? – переспросил Иван, не услышав окончания фразы.

– Не будем говорить о том, кто выше нас. Вернемся к прерванному. Смотри – вот они!

Хрустальная стена перед Иваном словно растворилась в воздухе. И он увидел тысячи, миллионы двенадцатисферных сотовых ячей. И в каждой что-то было, что-то темнело.

Чудища, гадины, отвратительные уродцы ... и вдруг человек с узкими прорезями глаз, в китайском шелковом желтом халате и с белокурой бородой и такими же волнистыми волосами. Рваное ухо с кроваво-красной серьгой, высохшая рука, неровный шрам на шее. Нукер Тенгиз, Чему-чжин, великий хан. Откуда он здесь? Щелки гдаз растворились, и Ивана обожгло синим пламенем – взгляд хана был пронизывающ.

– Биокадавр?!

– Нет, это он сам.

– Бред! Чушь!! Галлюцинации!!!

– Смотри дальше.

И вновь соты-ячеи приблизились к Ивану. Вновь перед его взором потекла вереница инопланетян, скорчившихся в своих послесмертных утробах. И вновь кто-то знакомый – совсем юный, с полуседой-полурусой бородкой, в княжей шапке с красным верхом и куньим околышем. Иван не успел понять кто – Борис, Глеб, Александр? А ячея уже уплыла и в новой ежился хмурый, усатый грузин, рыжеволосый, весь в оспимах, глядел мрачно, полусонно, не замечая ничего внешнего. Все вперемешку! Но почему так?!

– Для нас это не имеет значения. Мы знаем, кто где, нам нет нужды составлять картотеки. Объемное, проникающее зрение и целевой поиск – вот мгновенное разрешение любого вопроса. Вы это очень скоро осознаете, точнее, просто почувствуете и увидите. Вы перестанете мыслить как человек – убого и плоско. Вы будете не предполагать и догадываться, а видеть.

Иван не стал отвечать. Он вглядывался в лица эпох и времен. Кого только ни было в ячеях: цари, вожди, генсеки, президенты, гуманисты и отравители, полководцы и монахи, тираны и благодетели, поэты, писатели, художники, убийцы, воры, растлители, кинозвезды и генеральные конструктора, фюреры, святые, великие магистры, великие шарлатаны, дипломаты, купцы, политиканы, разрушители и созидатели... У него закружилась голова, заболели глаза.

– Стоп! – закричал он. И чуть выждав добавил: – Вы просто морочите меня, вы извлекаете весь этот пантеон и весь этот паноптикум из моей памяти и мне же показываете! Хватит! Я не верю вам!

– И не надо, – спокойно отозвался голос. – Вера – категория несуществующая. А мы занимаемся только реальным.

– Вот как?! – Ивана покоробило это заявление. Откудато издалека полыхнуло небесным Золотым Сиянием, загудели колокола. Земля! Несокрушимая Твердыня Храма!

Он приложил руку к груди. И сквозь ткань и пластик комбинезона ощутил – ничего нету. Еще через миг его ослепила догадка – еще бы, ведь он же в теле Гуга Хлодрика Буйного, а тот не носил креста, тот был огьяйленным безбожником и грешником, каких свет не видывал. Но Иван с верой расставаться не желал, он помнил все, он не мог быть неблагодарным, как не мог быть подлецом и негодяем. Он уже не сидел в хрустальной темнице, он стоял на ступенях, ведущих к Храму – и золото Куполов не слепило его, напротив, просветляло, давало видеть вдаль и вглубь, и овевал волосы легкий, теплый, земной ветерок, и звучали слова: ...все бывшее с тобой, все, что ты вынес и превозмоглишь прозрачная, легчайшая тень того, что ожидает тебя впереди. Только ты сам должен решить, с кем будешь в схватке Вселенских Сил... Взвесь все перед последним словом, прочувствуй, обоими умом и духан, не спеши, ибо грядущее дышит тебе в лицо Неземным Смертным Дыханием! Он вновь вернулся в хрустальное уэшмцце. Но напоследок в ушах прошелестело тихо: «Иди и будь благословен!»

– Я не верю вам! – тихо выдавил он спсмвимйся губами. – Вы не Божьи создания. Вы – исчадия ада!

– Твои речи недостойны тебя, человек, – голос извне утратил звонкость, засипел, стал глуше и тверже, – твой разум молчит сейчас, а говорит в тебе болезнь и страх перед неведомым. Ты должен довериться нам!

– Нет! Сгиньте, создания Тьмы!

– Ты никуда не уйдешь от нас. Опомнись!

– Силою Честнаго и Животворящего Креста Господня проклинаю вас! Сгиньте! -"-Иван поднялся на ноги и трижды перекрестил пространство широким, размашистым движением руки. Он сомневался прежде, он думал, размышлял ранее, но в этот миг он верил, и его сущностью была Вера. – Сгиньте!!!

Захрипело, застонало наверху, захохотало жуткой болотной выпью ... или это только в ушах звучало. Иван упал плашмя, навзничь, во весь рост. И хрустальный лед под ним треснул, стал расплываться вонючей, слизистой жижей.

Темно. Чертовски темно. И тошно. Выворачивает наизнанку. Ну куда его тащат? Зачем?! Оставьте в покое, ради Бога! Все тело адски болело; в голове трещало, выло, гремело. Но почему он снова в скафандре? Что случилось? Зачем на него снова напялили эти покореженные брони?! Иван стонал. И потихоньку начинал видеть во тьме, глаза прояснялись. И вовсе не кромешная тьма. Вон, по мшелым стенам светятся лиловым потусторонним пламенем грибоводоросли-трупоеды, распускают свои светящиеся щупальца, им плевать на любое давление, им подавай мертвечинку, они чуют чужую смерть за версты ... и оживают. Где же он?

Иван сделал попытку повернуть голову. Не получилось.

Тогда он скосил глаза – совсем рядом, по скользкому от гнилостного мха и раздирающему от острых выступов ходу какие-то гадины волокли ветерана аранайской войны Кешу Мочилу. Вот так! Все пригрезилось! Нет никаких довзрывников, нет никакой сверхцивилизации на энергетическом уровне, а есть обычные, мерзкие и поганые гиргейские псевдоразумные оборотни.

Да, это именно они, оборотни, волокли их с Кешей во тьму и мрак потаенных глубин Гиргеи. Шестипалые твари с безумными зелеными глазами, раздувающиеся и опаляющие, почти бесформенные и оттого еще более жуткие, нервно дергали рваными крыльями-плавниками... но передвигались вовсе не при их помощи. Оборотни обладали непонятной везможностью стремительно перемещаться в свинцых толщах без малейшего усилия, внезапно исчезать и появлятся совсем в других местах. Оборотни были гадки и противны. С ними давно никто не связывался. Да и они последние годы почти не проявляли интереса к людям.

Грешили, правда, на них, когда пропадали бесследно каторжники. Но всем было плевать на смертников, их списывали походя, без слез и словоговореиий. Гиргейские оборотни. Тупиковая псевдоцивилизация. Гады подводные.

Иван ощутил, что рука его по-прежнему сжимает яйцо-превращатель. Он уже прикоснулся упругим концом к горлу, оставалось только сдавить его – и превращение начнется, через минуту он сам станет оборотнем, ускользнет ото всех, растворится в глубинах гиргейского ада – ищи-свищи тогда! И все же он медлил. Надо выждать. Эти гадины спасли их, они уволокли их из зоны сверхвысокого давления, уволокли в какие-то лабиринты – то ли поверхностные, то ли глубинные, но закрытые. Если бы они хотели убить землян, они бы просто подождали там, в пещере еще немного, совсем капельку. Но они не стали ждать! Иван вдруг вспомнил про рыбин, клыкастых и кровянистоглазых. А они-то куда подевались?! Неужели испугались оборотней? Нет! Тут сам черт ногу сломит, надо проваливать с этой гиблой планеты-каторги! Ведь примерещится же эдакое! Энергетическая цивилизация, ячейки-соты, полная власть над Мирозданием ... Бредятина! И Кеша вон на месте, никуда они его не отпускали, потому что их нет вовсе, а еще четырнадцать барьеров, семнадцать барьеров ... воспаленное, больное воображение!

Он смотрел на изуродованный Кешин скафандр и думал, что внутри-то может быть уже форменный труп, покойничек, раздавленный и почти нетленный во внутрискафной газовой среде. Нет! Им нужен не труп, и не скафандр. Этим тварюгам нужно содержимое скафа. Но зачем?

Вместе со всеми этими вопросами пришло неожиданное облегчение. Как хорошо, что сверхцивилизация довзрывников всего лишь игра подсознания! От оборотней он уйдет. А вот от тех, будь они на самом деле, никуда не делся бы. И прощай тогда все на свете.

По внутренней связи Иван трижды вызывал Кешу. Наконец ветеран отозвался:

– Где это мы? На том свете, что ль?! Ой, ну до чего же тут хреново!

– Не ной! – оборвал Мочилу Иван. – Оборотни нас волокут куда-то. Недо думать, как от них избавиться ...

– Чего думать-то, у меня есть нательный парализатор, ща мы им врежем по первое число!

– Не сметь! – Иван чуть не задохнулся от возмущения. Кеша мог все испортить. – Не трогай их, болван!

Кеша обиделся.

– Ты бы меня. Гуг, не оскорбляй, – процедил он, – я человек хоть и тертый, но нервный.

– Перебьешься, – грубо ответил Иван-Гуг. – Сейчас надо о другом думать, а не былую масть держать.

– У кого былая, а кого и нонешняя, – не согласился Кеша. – Ладненько, забудем. Чего еще делить двум мертвякам. Ой, хреново! А ты знаешь. Гуг, мне ведь такой четкий сон приснился, что они меня отпустили, такой четкий ...

Иван замер внутри своего скафа, обомлел.

– Кто это они?

– Да эти самые, которые до нас были.

– Не может быть! – сорвался Иван. – Двоим одинаковые сны не снятся.

– Во тебе и может, – философически изрек беглый каторжник.

– Код?! – сурово вопросил Иван, цепенея от страшной мысли.

– Какой еще код?

– Код боевой капсулы!

Кеша помедлил, покряхтел, а потом назвал четыре трехзначных числа.

– Дальше запамятовал. Гуг. И координаты позабыл. Небось мозги отшибло, гляди, как волокут, у-у, гадюки!

Иван заскрежетал зубами. Но тут же его бросило в холод. Ерунда! Просто он бредил, связь была включена, Кеша в полубреду слышал его бред, все сложилось, наложилось, все перемешалось... иного объяснения нет и быть не может. Да плюс ко всему оборотни – известные гипногены, они на любой плетень тень наведут, любой фантом внедрят в сознание. Все! Хватит! Надо дело делать!

Их вволокли в огромную пещеру и бросили прямо посередине ее, на бугристой и заросшей алыми водорослями площадке. Площадка эта была освещена. Все остальное, в том числе и уходящие далеко ввысь своды пещеры покрывал мрак.

– Вот это да-а! – прохрипел изумленно Кеша.

У него, видно, зрение было получше, чем у Ивана. Тот не сразу заметил, что во мраке висели, лениво перебирая щупальцами, конечностями и плавниками, десятки, сотни, тысячи псевдоразумных гиргейских оборотней.

Первым встал Кеша. Его шатало из стороны в сторону. Но он держался. Ивану стоило огромных трудов сначала сесть, а потом, опираясь на руки, встать на колени. Их рассматривали с холодным, переходящим в безумие любопытством.

Иван не понял, откуда стала возникать полусфера над ними – она словно из самой воды материализовываиась, медленно, слой за слоем. Потом из-под сферы стала уходить вода. Все это совсем не вязалось с диким видом псевдоразумных оборотней, они просто не могли владеть подобной техникой. Иван смотрел на Кешу. Кеша на Ивана. Оба ничего не могли понять. Когда площадка вместе со сферой и двумя землянами стала погружаться вниз, опускаться прямо в толщу породы, до Ивана дошло – все, теперь не сбежишь, раньше надо было!

– Труба дело, – подтвердил его сомнения Кеша.

Огромный негр с крашенными в яркожелтый цвет волосами подошел медленными, усталыми шагами, оттопырил синюшную губу и процедил:

– На этом пляже нельзя находиться без купальника. Запрещено!

Под головой у Ливочки лежал свернутый в комок комбинезон. Полускаф она утопила в лагуне. Ее там и выбросило – в пятидесяти метрах от золотистой песчанной косы.

Сапожки она так и не сняла, и потому выглядела сейчас чрезвычайно экстравагантно. Единственным, что прикрывало ее смуглую бархатистую кожу, была цветная наколка на левом бедре – две бабочки, голубенькая и розовенькая, занимались любовью под сенью неестественно желтого колокольчика. Лива знала, что на этом пляже атолла Милоа нельзя лежать голышом, это семейный пляж. Но было бы неизмеримо глупее и пошлее, если бы она лежала здесь в каторжной серебристой робе.

– Пошел вон, болван, – сказала она ласково и даже игриво.

Негр был тупой, он не понял.

– Здесь тебе не публичный дом! – прорычал он угрожающе. – Если через полминуты ты не оденешься или не испаришься отсюда, я отволоку тебя за ноги в участок и собственноручно высеку розгами! – Губа у блюстителя нравственности тряслась.

Лива перевернулась на живот. Ей не во что было переодеваться, она ждала сумерек. Она вообще не знала, что теперь делать. Время, проведенное на гиргейской каторге, сказывалось, ах как быстра человек отвыкает от свободы! как быстро он забывает волю и становится рабом навязанного ему образа полужизни-полусмерти! И пусть.

– Ну ты, сука, даешь.

Черная лапища негра-блюстителя вцепилась в роскошную Ливину гриву, оторвала щеку от нежного и теплого песочка. Это было слишком. Ливочка выгнулась кошкой, ее пальцы вцепились в черную кисть, брызнула кровь. Ошарашенный, обезумивший от неожиданности и боли негр плюхнулся на задницу, ухватил изувеченную руку другой, здоровой, Огромные белые зубы скрипели, но горло свело судорогой и из него не вырывалось ни звука. Сухожилия перерезаны напрочь, это было видно по безвольной, скрюченной кисти, по обмякшим, словно ватным пальцам.

– Какие еще будут вопросы? – поинтересовалась Лива с неуверенной, смущенной улыбкой. Ей было жаль бестолкового негра, но цедь сам напросился.

Она демонстративно повела перед собственным носиком указательным пальцем правой руки, будто проверяя сложную, пилообразную заточку вставного феррокорундового ноготка – он выдвигался всего на полтора сантиметра, но этого хватало, лезвие резало не только сухожилия, но и кость. Ноготок Лива вставила на каторге. Это была метка зоны. С такой меткой на Земле могли и замести.

– Ну ладно, я пошла!

Она встала, обмотала бедра робой и побрела к белым, полупрозрачным домикам. У нее не было ни гроша в кармане. Но она твердо знала, что со своей красотой не пропадет. Ну, а этот болван не посмеет заявить на нее, не настучит, он уже понял, на кого напоролся.

Вечером того же дня она сидела в баре «Пьяный Попугай» и думала о Гуге Хлодрике. На ней была беленькая юбчонка и цветастая накидка сверху – эти две безделицы стоили уйму монет. Но того богатого парнишечки, что не устоял перед ее лукавыми глазами и малость разорился на красавицу, рядом не было. Получив необходимое шмотье, Лива быстрехонько отвадила сердцееда. И совесть ее не мучила. Ее мучило другое. Выбрался ли милый друг? Или его уж и в живых нету?! Скотская каторга! Она готова была вернуться хоть сейчас, только бы в одной руке был плазмомет, а в другой что-нибудь посущественней. Ей хотелось крушить все подряд ... Но надо было ждать. Ее найдут, ее разыщут. А если их всех поубивали? Кто ее тогда разыщет?! И сколько тогда ждать – до старости, до гроба?! Как в дешевом сентиментальном, романе! Нет, Гуг жив! Он найдет ее, сдохнет, но найдет! Она знала, что ее Буйный на пару с этим русским что-то замышляют, причем замышляют по большому счету. А таких парней, если дни чего-то вдолбили себе в голову и прут к своей цели, остановить ой как трудно! Сама злодейка Судьба таким помогает. Лива все знала, она понимала кое-что в жизни. Но ей хотелось напиться сейчас до безумия. Напиться и устроить пьяный скандал в этом кабаке, драку. Она еле сдерживала себя ... и все же не сдержала – рука сама нервно дернулась, и хрустальный бокал с кровавым и пьянящим соком хохоа полетел на изумрудный с прожилками пол.

– Это к счастью, – тихо и вкрадчиво произнес кто-то из-за спины.

– Не ваше дело! – грубо отрезала Лива, даже не обернуршись. И крикнула в пустоту: – Эй, официант!

Кучерявый малый прибежал через пять секунд. Но тот же голос опередил мулатку.

– Убери этот мусор, малыш. И принеси нам с дамой штофчик хорошей русской водки, черной икорочки и два кофе по-аргедонски, с кипящим льдом.

– Слушаюсь, сэр! – малый был вымуштрован на славу.

И не возможно было разобрать, человек это или андроид.

– Прошу вас!

Тяжелая мужская рука, покрытая шрамами, но холеная и ухоженная, вытянулась к подплывающему черному столику. Только после этого Лива подняла глаза. Раздражение почти прошло, и ее разбирало любопытство – откуда еще взялся этот наглец, да и кто он, собственно, такой. Ее взгляд уперся в полноватое мужское лицо со странными, будто отсутствующими глазами. Длинный шрам почти не уродовал этого лица, он лишь кривил нижнюю губу, выгибал ее капризно-надменной волною. Человек был совершенно сед, но возраст имел неопределенный – ему могло быть и сорок, и девяносто, и сто двадцать.

– Присядем?

Лива покорно опустилась на черное мягкое креслице, даже улыбнулась какой-то еле уловимой снисходительной улыбкой. Она уже догадалась – это не очередной искатель любовных приключений, это нечто более серьезное.

– Меня зовут Говард Буковски, – представился незнакомец.

Он хотел сказать еще что-то, но ему помешали – входной створ бара уплыл вверх, и на фоне звездного ночного неба выросли три массивные фигуры.

– Вон она! – завопила истерически средняя. – Хватайте эту гадину! Это она порезала меня, она-а!!!

Искалеченный негр визжал словно боров.

Двое полицейских в коротких зеленых шортах и облегающих пуленепробиваемых сетках держали навскидку по шестиствольному боевому пулемету. Было видно, что все трое сильно нервничают, скорее всего, на атолле давненько не происходило ничего интересного и они просто отвыкли от работы.

– Попа-а-алась! – вожделенно застонал негр. И первым шагнул вперед.

Но полисмены небрежно отпихнули его назад и вразвалку пошли к столику. Лица их были тупы и решительны.

Лива поняла, тут ноготок не поможет. Тут надо на обаяние брать. Выставила свою точеную ножку в сапожке – таком странном и подозрительном в этом жарком раю, подвела поблескивающим в полумраке плечиком и раздвинула губы в ослепительнейшей улыбке.

Ни тупости, ни решительности на лицах полисменов не убавилось. Они были готовы исполнить свой долг. На седого они даже не смотрели, его для них не существовало.

– Встать? – рыкнул тот, что подошел первым. – Тебе придется пройти с нами, детка. И без шуток!

Лива не шелохнулась.

Зато встал человек со шрамом, представившийся Говардом Буковски. Он мягко и вкрадчиво улыбнулся, ни на кого не глядя, и молча протянул ближайшему копу черную пластиночку, невесть откуда появившуюся у него в руке.

Полицейский мотнул головой.

– Отвали, папаша! – процедил другой.

Седой де отвалил. Улыбка сошла с его губ.

– Исполняйте обязанности, сержант, – проговорил очень тихо, но жестко. Теперь он смотрел прямо в глаза полицейскому.

Тот вяло, будто нехотя, взял пластиночку, пихнул ее в щель анализатора-декодера на бронзовой пряжке, что украшала его грубый форменный ремень, поддерживающий столь же форменные зеленые шорты. Серьга в левом ухе у него слабенько мигнула зеленым светлячком, глаза расширились, остекленели. Тупость и решительность мгновенно исчезли с лиц у обоих стражей порядка и они превратились в совсем обычных, немного смущенных молодых парней с пухлыми губами и простодушными, еще не выцветшими серыми глазенками.

– Виноват, сэр, – пробубнил ближний. И совсем уж растерянно поинтересовался: – Мы ... можем идти?

Седой кивнул, добросклоино, по-отечески.

– И крикуна прихватите, – посоветовал он.

Все это время с широченного лица желтоволосого негра не сходило идиотское выражение рекламного боя, выигравшего в лотерею миллион. Лишь после того, как оба полицейских повернулись к нему, негр выдавил гнусаво, побабьи:

– Это чего же?! Это куда же вы?!

Ему ничего разъяснять не стали. Один малый ухватил его за плечо, дернул, развернул рожей к выходу. А другой пнул под зад – вроде бы и не сильно, но как-то ловко и умело, негр вылетел под звездное небо, рухнул в песок, и только после этого заверещал резанной свиньей. Опустившийся створ оградил обитателей бара от омерзительных звуков.

– Спасибо. Вы меня спасли, – сказала Лива. И отхлебнула из крохотной рюмочки. Водка обожгла язык, до горла не дошла – от волнения во рту все пересохло. Она глотнула еще раз.

– Икорочкой, икорочкой, – услужливо подсказал седой.

Но Лива предпочла запить кипящим аргедонским льдом. В шестислойном кофеййом фужере черный, непроницаемый кофе слоями чередовался с пузырящимся льдом, это было адское сочетание горячего и холодного, бодрящего и усыпляющего. До каторги Лива пробовала эту смесь лишь один раз, в притоне Сары Черной. Ей тогда адское пойло очень понравилось. Сейчас она почти не ощутила вкуса.

– Мне вас что, теперь весь свой век благодарить? – спросила она совершенно бестактно. – То, что вы, Говард Буковски, большой авторитет среди ваших фараонов, еще ничего не значит для меня. Я привыкла вращаться в иных сферах...

– Меня зовут Крежень, – оборвал ее лепет седой. – Вам ни о чем не говорит это?

Лива вздрогнула. Она слышала эту кличку. Точно, Гуг говорил что-то. Но что именно? Неужели это он прислал седого? Он спасся?! Он на Земле?! Это фантастика, сказка!!! Слезинка выскочила из ее глаза. Лива чуть не выронила причудливый фужер из зангезейского стекла.

– Ты пришел от Буйного?! – молящим шепотом выдавила она.

– Да! – коротко ответил Крежень.

Своды над головой сомкнулись, и Иван убедился – они снова в ловушке. Он опять опоздал! Надо было воспользоваться превращателем раньше, в ходах-переходах! Сейчас они были бы неотличимы от прочих оборотней, затерялись бы среди них, а там ... там – наверх! вон с проклятущей, чертовой Гиргеи! Вон!!!

– Ни хрена не поделаешь, – изрек Иннокентий Булыгин, будто бы читал Ивановы мысли. – С Гиргеи возврата нету!

– Не психуй, – сорвался Иван, – не на зоне! Не перед кем пену пускать!

Кеша только головой покачал.

– Меня на Аранайе двенадцать лет в лагерях держали. Семь раз я сбегал, Гуг, – начал он свою горькую повесть, – семь раз меня ловили. А на восьмой я ушел от этих сучар, понял?! А мы с тобой еще и пару раз по-настоящему когти рвать не пытались, мы пока в бирюльки играемся, Гуг. Мне-то все ничего, да надоедать начинает. Ты еще не видал, Гуг, как я пену пускаю.

– Ладно, не плачься. Надо разобраться сперва, где мы.

Разобраться было трудновато. Из,:огромней подводной пещеры они спустились вместе с площадкой в пещерку крохотную – до сводов три метра, куда ни плюнь. Под ногами выеденная порода. Поди-ка разберись! Иван закусил губу. Время шло. Неумолимо и неостановимо. Время играло против него, против Кеши, Ливы, Гуга, Дила Бронкса, против всех землян на Земле, против всех землян, рассеянных по Вселенной, против неземлян ... Черное Благо расползалось по свету, въедалось в Мироздание по незримым порам. Они уже были рядом, они дышали в затылок смертным дыханием. Как он был наивен, когда полагал, что Система бесконечно далека от Земли, что еще есть океан времени – год, а то и два, три... Он вырвался в этот подводный ад максимум на неделю, так и Дилу сказано. Но, похоже, он застрял туг навечио! Нет, он сказал Дилу, что за веделю может не обернуться, он еще тогда предчувствовал, он знал – с Гиргеей не шутят. Но без Гуга Хлодрика Буйного он не мог начать главного дела* Он не мог быть везде и всегда один! Он и так вединочку напорол много глупостей, много зла содеял. Он ощущал себя поганым, гнусным дикарем-язычником, негодяем. Где-то в дебрях Осевого измерения его Светик – измученная и истерзанная, ждущая. В многомерных лабиринтах Системы он бросил светловолосую, такую доверчивую Лану. Сколько прошло времени по тамошним часам? жива ли она?! она не умрет, пока он не вернется за ней! А в Пристанище, в хрустальном гробу потаенной, закодированной биоячейки его ждет Аленка, ждет не одна, с сыном, с его сыном. Это ведь бред! это наваждение какоето! Троеженец несчастный! Шейх аравийский! Нет, они погибли! Это их призраки мучают его, их печальные, вездесущие тени. И все равно он нужен им, нужен их теням. Он всем нужен! Он нужен везде! Его мучительно и долго ждут.

А он сидит в этой гнусной пещере, в этой норе без выхода. Сидит сиднем! Иван готов был зубами грызть породу, рвать ее ногтями, пробиваться наверх сквозь толщи Гиргеи. Сколько на это уйдет времени? век? тысячелетие?! Нет, лучше смерть, чем позорная и никчемная жизнь комара, бьющегося о стекло!

– Да ты не печалься. Гуг, – посочувствовал Кеша Мочила, – объявится кто ни на есть, скажут, чего им от нас надобно.

– Откуда ты знаешь, – отозвался Иван, успокаиваясь, – вон возьми какую-нибудь белку земную, она собирает орешки-ягодки, да прячет их по щелям да дырочкам, пусть полежат, авось, потоми пригодятся, когда голодные дни настанут. Так и нас эти твари запрятали, через годик-другой достанут чего останется и слопают. Вот тебе и вся арифметика!

– Хреновая арифметика, – согласился Кеша. – Только неправильная она. Гляди! – Он указал рукой вверх.

Вода медленно отступала от сводов.

– Это шлюз! – выпалил Иван.

– То-то и оно. В шлюзовую камеру просто так, прозапас пихать не станут. Пора нам железо скидывать.

Иван усмехнулся. Но ему было не до смеха. Стало вдруг отчетливо ясно, что в этой игре главные фишки вовсе не полубезумные подводные оборотни, и скоро в этом придется убедиться воочию.

Вода ушла в невидимые щели-капилляры, пещерка стала на вид еще теснее и гаже. Камера тюремная. Темница. Не хватает зарешеченного оконца... Только успел Иван подумать об этом, как оконце появилось – изъеденная стена по левую руку бесшумно уплыла в незримую нишу, открывая не просто оконце, а окнище, огромный и плоский матово черный экран.

– Щас нам кино покажут, – объявил Кеша и демонстративно уселся вполоборота к экрану. У него были железные нервы.

– Покажут – поглядим! – ответил Иван. Он стоял столбом, вперившись в черную гладкую поверхность. Нехорошие предчувствия бередили душу. И они не оказались ложными.

Экран вспыхнул загробным зеленым свечением. Выпучилось объемное бледное лицо, старческое, полумертвецкое. Но взор у старика был ясным. На тонких губах змеилось довольная и немного высокомерная улыбка.

– Не надоело бегать? – с ехидцей спросил старик.

Серьезные! Это был худший из вариантов. У Ивана ноги подкосились. Кеша ничего не понимал, он смотрел то на Гуга-Ивана, то на экран, и глаза его были круглы и бессмысленны.

– Молчишь? А мне кажется, надоело. Ведь ты ушел, не попрощавшись, верно?

– Конечно, – процедил Иван сквозь зубы, – я мог бы и попрощаться, и дверью хлопнуть напоследок. Но я пожалел твою старость, ублюдок!

– Через часик-другой ты будешь на Земле – и мы разберемся, кто из нас ублюдок, А заодно немножко поковыряемся в твоих тупых мозгах. Это будет очень неприятно, но мы не брезгливы. Ты все понял?!

Ивана вдруг словно прожгло насквозь. Как же так, ведь он в обличии этого старого викинга-разбойника Гуга?! Как же старик узнал его?! Не может быть! Тайну яйца-превращателя знают считанные единицы!

– Чего вызверился, пень трухлявый?! – грубо спросил Кеша. Ему не нравилось, когда оскорбляли друзей.

– Ты, подонок, сдохнешь в этой вонючей дыре, – снова заулыбался старик с ясным взором, – ты нам не нужен.

Кеша был человеком простым, он встал на ноги и со всей силы долбанул кулачищем в бронеперчатке по экрану.

Экрана он не пробил и даже не поцарапал, но зато душу облегчил. Иван от этого неожиданного Кешиного поступка тоже немного отмяк сердцем. Не так страшен черт, как его малюют! Еще поглядим – кто кого. Он снова высвободил руку из пневморукава, поднес яйцо к губам, выдохнул гулко, с силой. Его прошибло холодным, гадким потом, зубы выбили дробь, кольнуло в затылке ... все! он снова был в своем теле. Умирать надо в своем теле, уж коли встречать костлявую, так глаза в глаза, без масок!

– Ну не хрена себе! – удивился Кеша. И тут же осклабился. – Гуг тебе, Ванюша, за такие дела еще всыпет по первое число. То-то я гляжу, пахан у нас чудным каким-то стал, будто его качучей накачали, то-то я гляжу, у Буйного крыша прохудилась... А тут вон оно что!

– Не паясничай, Кеша! – оборвал его Иван. – А то ты не догадывался, что Гуг уже на Земле.

Дил Бронкс ничуть не удивился, когда дубовая дверь в его конюшне дрогнула, загудела и, срывая древний деревянный засов, распахнулась настежь.

– Ты мне только лошадок не напугай! – сердито сказал он и выпучил свои базедовые глазища. – Ты думаешь, им тут сладко, ты думаешь, они не тоскуют по зеленым лугам Земли?!

Гуг Хлодрик остолбенел. Весь раж с него схлынул мигом. Он замер полуголым, пышущим жаром исполином.

– Да-да, – как ни в чем ни бывало продолжил Бронкс, похлопывая текинского жеребца по холке своей черной лапой в перстнях, – им не так уж и сладко болтаться в этой звездной пропасти, Гуг! Они все понимают. Но на какой еще станции ты бы увидал таких красавцев?! – Бронкс одним махом вскочил жеребцу на спину, стиснул крутые бока голыми ногами – так и казалось, что он сей же миг сорвется с места и ускачет в неведомую даль лихим галопом.

Но никаких особых далей на Дубль-Биге-4 не было. Дил Бронкс гонял своих двух лошадок обычно по искусственной травушке-муравушке вокруг русской баньки с прорубью да водил их за собой по узким станционным коридорам-переходам, когда в них не было Таеки. Верная половина Бронкса недолюбливала его причуд вообще, а лошадок просто боялась – они ей представлялись огромными и страшными ископаемыми чудищами, от которых плюс ко всему прочему еще и попахивает. Дил Бронкс любил всех, кто ему дорого обходился. Он любил Таеку, любил баньку, любил этих двух тонконогих красавцев, любил до безумия свой сверкающий и сказочный Дубль-Биг.

Текинец взвился на дыбы, закинул голову. Но сбросить десантника-пенсионера не смог. Бронкс захохотал, скаля огромные зубы, хлопая в ладоши и поощряя любимую лошадку к новым фокусам. Потолки в конюшне были высоченные, метров под семь, зато сама она была явно маловата – пятнадцать шагов, что вдоль, что поперек. От охапок свежего сена, разбросанных тут и там, несло остро и едко.

Гуг подошел ближе и, чуть не тыча в зубы весельчаку, заявил:

– Только законченный болван может запихать себе в рот стекдяшку и после этого скалиться! Отвечай, старый ловчила, ты замешан в этом деле?! – Он ударил себя в грудь кулаком.

– Ничего себе стекляшка! – обиделся Бронкс, спрыгнул с текинца и упер руки в бока. – Я заплатил за этот бриллиант больше монет, чем ты их заработал за всю жизнь! Погляди, олух, какая чистота! сколько карат! Не-ет, ты ничего не понимаешь, Гуг! – Ослепительный камешек в его переднем зубе отражал всю Вселенную, горел всеми гранями. – Ты лучше ответь, куда подевал Ивана?!

Гуг Хлодрик как-то сразу обмяк. Он вяло стащил с руки возвратник, бросил его в сено. Он понял, что орать на Бронкса дело бесполезное и пустое, что вообще поздно кулаками размахивать – назад пути нету! Сейчас за тысячи световых лет отсюда, в подводных рудниках проклятой Гиргеи убивают его корешей, там Ливочка, там Ваня, там карлик Цай, там Кеша Мочила, там тысячи вооруженных до зубов охранников-карателей. А он здесь, в гостях у этого пенсионера, на конюшне, в самом безопасном местечке во всей огромной Вселенной. Гуг готов был убить Ивана за его проделку – это надо же так подставить! Что теперь скажут ребята, что скажет Лива!!! Он навсегда останется для них трусом, беглецом, шкурником! Позор! Только пришел в себя после Параданга, и на тебе, получай подарочек!

Дил Бронкс перестал кричать и возмущаться, подошел к Гугу, хлопнул его по плечу, обнял.

– Радуйся, что выбрался из этого ада, – сказал он тихо и прочувственно, – а за упокой души Ванюшиной мы Богу свечку поставим. Он искал смерти. Он ее нашел. Господь ему судья!

Кеша ходил по кругу и прощупывал стены пещерки, простукивал. Затея была безнадежная. Иван сидел перед потухшим экраном и ковырялся в Гуговом мешке. Он его вывел наружу через заспинный фильтратор скафандра – чего прятать, все равно отнимут. Никто из них не знал, сколько им отведено времени. Кеша нервничал, ему хотелось поскорее увидеть воочию обидчиков-недругов. А Иван ощущал, что с напарником что-то случилось, какой-то он стал не такой, чего-то в нем не хватает ... Нервы. Все проклятые нервы!

– Это нам не понадобится, – приговаривал он, откладывая шнур-поисковик, свившийся в мешке змеей.

Шнур был полуживой, самопрограммирующийся, в обычных десантных комплектах таких не водилось. И вообще, Иван привык доверять проверенным вещам. А в Гуговом мешке все было каким-то несерьезным. Шарики-врачеватели? Ну и поди, доверься им – может, они тебя так вылечат, что доктора уже никогда не понадобятся. Лучше бы Гуг засунул в свой мешок пару лучеметов усиленного боя! А это что? Это штуки непонятные – гранулы-зародыши, с ними лучше не связываться, кто знает, что может вылупиться из такой вот черненькой гранулки? Может, стеноход, который по размерам вдвое больше этой пещеры, а может, какой-нибудь птеродактиль, которые тебя же и сожрет вместе со скафом! Иван рассовал мелочь по клапанам-фильтрам. Подползший было шнур отпихнул ногой – нечего мешаться! Достал гипносферу. Вещь отменная. Но на шлем ее не натянешь, под шлем не пропихнешь. Да и объекта подавления нет. Сейчас хоть одну бы сигма-пушку, тогда можно б было поглядеть, что у них за экранчиком. – Да не мешайся ты!

Кеша присел на корточки, протянул свой протез к шнуру-поисковику. Пощупал недоверчиво.

– Забавная штуковина. Будто живой!

– Он и есть живой. Ему б только по щелям лазить. Выбрось к чертовой матери!

– Некуда выбрасывать, Иван, – сказал Кеша. И намотал шнур на руку.

Тот быстрой змейкой скользнул по скафандру, упал на землю, пополз в противоположную от экрана сторону. И Кеша неожиданно опустился на колени, потом лег на живот прижался щитком к изъеденной породе.

– Чуешь?

– Что?

– Она дрожит!

– Да кто дрожит-то?!

– Земля.

Иван покачал головой. Земля, видите ли, дрожит у них под ногами. Какая тут, к дьяволу, земля, тут порода – на сотни миль одна местами дырявая, местами спрессованная до огромной плотности порода. Чего ей дрожать?!

– Мы движемся, – заявил Кеша, – то ли падаем, то ли поднимаемся. Это не пещера, Иван, это навроде кабины лифта, точняк!

– А экран?

– Экран в стеночке. И камеры в стеночке. Они нас видят, не сумлевайся, дорогой. Они нас теперь не упустят.

– А шнур где? – по инерции спросил Иван.

– Шнура нету, уполз, – доложил Кеша. – Вон там щелка была в мизинец, даже меньше. Да не горюй ты о шнурке этом, было бы чего жалеть!

– Плевать мне на него, – согласился Иван. – Значит, поднимаемся?

– Ага. Или спускаемся, – голос у Кеши стал еще сипатей, будто он последние сутки беспробудно, по-черному пил. – Тебе ведь все одно, что вверх, что вниз – на Землю попадешь. Это меня они тут положат, эхе-хе!

Иван пристально поглядел Кеше в глаза.

– Сдается мне, что тебя так запросто не положишь, – проговорил он с расстановкой, – и вообще, у тебя, милый друг, вид какой-то странный, отсутствующий, будто ты и здесь, и еще где-то... Ты сам-то как?

– Нормально, – ответил Кеша. – Мозги отшибло и силенок поубавилось, но это бывает. Ты чего это, меня подозреваешь в чем-то? Тогда говори, не темни. Я темниловку не люблю, Ваня, я человек прямой!

Иван смутился. Тень на плетень наводит. Человека обидел. Нехорошо.

– Наверное, у меня у самого мозги отшибло, – примирительно сказал он, отвернулся и вдруг ткнул пальцем в стенку: – Гляди-ка, выполз, голубчик!

Из крохотной, почти невидимой дырочки в стене, в совсем другом месте, в полуметре от нижнего края экрана свисал конец шнура-поисковика.

– Шустрый! – удивился Кеша.

– Он прополз с той стороны, понял? – скороговоркой выпалил Иван. – Значит, там есть пустоты, значит ...

– Значит, надо обождать. Не суетись.

Ветеран тридцатилетней аранайской войны и по совместительству рецидивист-каторжник Иннокентий Булыгин медленно, с опаской подошел к торчащему из стены концу поблескивающей змейки, потянул за хвостик. Его дернуло, отбросило.

– Едрена тварь! – выругался Кеша. – С характером!

– Он что-то нащупал! – шепотом произнес Иван. – Не мешай!

– Нам в эдакую дырочку не пролезть.

– Будем долбить, резать! – Иван врубил локтевую пилу скафа, подошел к стене, феррокорундовое острое жало вонзилось в породу, взвизгнуло. И Ивана отбросило назад.

Будто током ударило. Но ведь через защитный слой скафа не могло так ударить! Это была ерунда какая-то.

– Гляди-ка!

На конце змейки-шнура надувался крохотный зеленый шарик. Он становился все больше и больше, он рос на глазах. Все это не могло быть случайностью. Шнур-поисковик работал в каком-то непонятном режиме. Вот уже весь конец раздулся в шар, вот он стал медленно вжиматься, вдавливаться в стену ... Следующее произошло мгновенновспыхнуло, полыхнуло молнией в глаза, опала какая-то серебристая пыльца, унеслись легкие клубы дыма, ударил в шлемофоны странный шип.

– Дыра! – гулко выдохнул Кеша.

Но он ошибся, это была не дыра, это была труба диаметром почти в метр и длиной метров в шесть-семь, именно труба – металлическая поблескивающая знакомым блеском. Это был сам шнур, веожиданно раздувшийся, расширившийся, пробивший им выход наружу, в темень, в мерцание смутных теней.

Теперь все зависело только от них.

Кеша сунулся в трубу. Но тут же застрял, отпрянул. В скафандрах там делать было нечего. Труба рассчитывалась на человека, облаченного в лучшем случае в десантный скаф-комбинезон. Анализаторы не работали. Оставалось одно – рискнуть.

И Кеша рискнул.

– Была – не была! – сказал он уже с поднятым щитком-забралом.

Иван положил ему руку на плечо.

– Дышать можно?

– Хреновато, – ответил Кеша.

– Значит, можно, – заключил Иван. – Но мы останемся совсем без защиты. Мы будем голые как слизняки.

– У меня там два парализатора, – не согласился Кеша. – Надо уматывать. Мы на крючке, Иван!

– Ерунда! Скаф – это наша жизнь!

– Оставайся!

Кеша уже разваривал свой скаф внутренней микроиглой. Для него вопроса не было – лучше голым, беззащитным в чужих подземельях, чем защищенным, но в клетке.

Иван не мог решиться сразу, он не Кеша, он отвечает сейчас не только за себя. Можно запороть все! Можно погубить настолько важное и большое дело, что... лучше и не думать о последствиях. Эта пещера-лифт движется, видны перемычки, видны трещины, пазы, ходы, слои породы. Ну выскочишь в ход, выпрыгнешь в щель, а дальше?! В этих глубинах можно сдохнуть и за всю жизнь никуда не выбраться.

Кто закачал в эти шахты кислород и зачем?! Кеша дышит, ровно дышит. Иван поднял щиток. Воздух! Вонючий, разреженный, холодный, но – воздух! Надо решиться. Он еще думал, а руки уже сами действовали..

Через минуту на земле лежали два огромных и уродливых скафа, совсем не напоминавшие о гармонии человеческого тела.

– Не промахнуться бы, – прошептал Кеша.

Иван рассовывал содержимое мешка по клапанам. Не отрываясь смотрел в трубу. Если уходить, так надо уходить – им не дадут много времени на раздумья.

Экран был темен, черен. Из каменной глубины, служившей спусковой кабиной выхода не было – ни для кого. Может быть, именно это притупляло бдительность охраны. Но автоматика?! Но системы слежения?!

– Ты играешь со смертью! – прохрипело вдруг громко, надрывно, старческим голосом. Только потом на экране вспыхнуло дряблое лицо с ясными глазами.

– Мы всю жизнь с кем-то играем, – ответил за Ивана Кеша Мочила. – Сейчас козыри наши. Прощай, пень трухлявый!

Он влез в трубу, ужом протиснулся вперед. Иван последовал за первопроходцем. Несколько секунд они лежали молча. Затем Кеша выкрикнул нечто неопределенное, сжался, выпрямился – и сиганул во мрак. Иван прыгнул за ним – головой вниз, собрался в комок, извернулся ... Прежде, чем он коснулся ногами скользкой, сырой почвы, ощутил как обвил руку холодный металлический шнур – молниеносной гибкой змеей. Это было невозможно, но шнур-поисковик не оставил своего нового владельца.

– Ива-ан! – замогильным шепотом просипел откуда-то издалека Кеша. – Ива-а-н, ты фонарика не прихватил?!

Отвечать было нечего, все, кроме содержимого Гугова мешка, прочей нужной мелочи, рассованной по карманамклапанам и нательным поясам, осталось в скафандрах. Слава Богу, сами успели уйти!

Мрак был кромешный. Нечего было даже надеяться, что глаза смогут привыкнуть к такому. Это был мрак не просто подземный, это был мрак, рожденный многокилометровыми толщами свинцовой жижи и гиргенита. Шаг влево или вправо – и прощай жизнь, полетит тело ледяным камнем в шахту. Но это было не самым страшным. Любые толщи сейчас лучше обжитых ходов-переходов, лучше туннелей, оснащенных видеокамерами.

Иван поднял руку, пытаясь нащупать хоть что-нибудь. И ощутил, как конец шнура выпрямился, застыл. А еще через миг прямо перед ним высветилось изможденное, морщинистое лицо аранайского ветерана – слезы текли из воспаленных глаз, на лбу красовалась багровая ссадина.

– Не слепи! – попросил Кеша. И отвернулся. Он даже не понял, что это не фонарь, не десантный прожектор.

Хороший шнурочек! С таким не пропадешь, спасибо запасливому Гугу! Иван отвел источник света от Кешиного лица, посветил вниз, в провал, потом по сторонам – ничего радующего душу и вызывающего надежду он не увидел.

– Не беспокойтесь, меня не интересуют ваши прелести, – сказал Крежень, – я вовсе не собираюсь покушаться на них. Вы мне можете довериться.

Лива ухмыльнулась, пожала плечами.

– Я больше доверяю тому, – тоненько пропела она, – кого мои прелести не оставляют равнодушным. Куда вы меня ведете?

Крежень махнул в сторону океана – огромного черного зеркала, усеянного искрящимися отражениями тропических звезд. Штиль! В такую ночь все замирает и ждет первого дуновения ветерка, чтобы ожить.

– Вы не ответили на мой вопрос!

– В безопасное место, – тихо сказал Крежень, – советую вам забыть про все волнения и тревоги. Теперь мы будем заботиться о вас и оберегать вас.

Лива фыркнула. Хорошие дела! Они будут заботиться о ней! Если бы это были не люди Гуга, она и разговаривать попусту не стала, не то что ... С другой стороны, почему они должны ей с ходу выкладывать всю правду-матку, раскрываться? Мало ли что может случиться. Лива наконец решилась.

– Ладно, Крежень, – проговорила она внятно и четко, – мне просто некому больше доверять на Земле. Но все время помните – Буйный вернется!

Седой как-то странно посмотрел на мулатку, еще больше скривил свою кривую губу.

– Не беспокойтесь, мы подготовим хорошую встречу.

Глаза его утратили отсутствующее выражение и хищно сверкнули. Лива остановилась, ее вновь охватили сомнения. Здесь Что-то не так. Ее дурят. Ее водят за нос и хотят использовать в какой-то темной игре!

– Не надо нервничать! – прошептал Крежень, приблизив свое лицо к ее уху. – Через час мы будем в Европе.

Бесшумно и неожиданно из-за бело-проэрачнюй стены ближайшего домика с ажурной изгородью подкатил приземистый черный антиграв «Форд-Лаки», неприметная модель позапрошлого сезона. Крыша сдвинулась назад, освобождая проход.

– Прошу вас, – вежливо произнес Говард Буковски. И заломил мулатке руку за спиду. – Живо! И без шуток!

Цай ван Дау не кривил душой, когда говорил о связях Синдиката. Его не смущало, что Гуг Хлодрик глядел с прищуром, недоверчиво, а Лива с этим свалившимся им всем на головы русским Иваном вообще воспринимали его поведанья как небылицы. Он знал многое, чего не знали они, Но он знал и одну очень простую вещь – свою голову к чужим плечам не пришьешь. Человек начинает понимать что-то, когда его прижмет, когда ему необходимо это понять и вобрать в себя, а до того – он глух и нем. Не мечите бисера перед... не рассказывайте о красотах земных слепому, и не тщитесь поведать жестами о журчании ручья глухому. Все суета в этом мире. Суета сует и всяческая суета.

Карлик Цай знал очень многое. Но большего он знать не желал. Всякое знание добавляло новых страданий. А несчастный Цай настрадался за десятерых.

И почему сейчас он должен лезть в это лргово чужих. Они там пригрелись, у них там свой форпост в этой Вселенной, они могущественны и непобедимы, у них какие-то дела, свои дела с Синдикатом... а он причем?!

Цай еще надеялся, что его минует чаша сия, когда полз по ниточке, когда падал в ядро на микролифте. Но хрустальный лед развеял его сомнения, точнее, прогнал призрачные надежды. Синдикат безжалостен. Ему плевать, что один всю жизнь сидит в роскошных апартаментах с девочками и выпивкой, а другого гоняют из огня в полымя, не давая передышки. Синдикат – это тупая, бездушная машина. Это чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лайяй!

Это монстр XXV-го века! И при всем том никто толком не знает, что же такое Синдикат. Панический ужас, страх – перед кем? Перед невидимкой?! Ну их всех к дьяволу!!!

Он безропотно ступил кривой искалеченвой, полумеханической ногой на хрустально-ледяную толщу. Закрыл глаза. И почувствовал, как его обволокивает чем-то вязким, пронизывающим, жгучим.

Значит, судьба! Значит, надо идти к ним! А что он им скажет? Он ничего не может им сказать, чего бы они не знали. Зачем все это?! Почему именно он должен спускаться к ним? И почему к ним вообще надо спускаться, если они везде и повсюду?! Биодискета помалкивает, не вдавливает в его мозг очередную порцию информации. Может, он просто жертва. Может, Синдикат отдал им его тело, его мозг, его душу, чтобы они, там у себя, внизу могли спокойно и неторопливо поковыряться в них?! Глупость! Может, это вообще не они? Может, это Восьмое Небо. Или Система? Нет, упаси Боже, Система – это иная Вселенная, это гроб с крышкой. Туда надо идти с эскадрой боевых звездолетов. Сотрудничать с Системой – значит, работать против себя, заниматься саморазрушением. Синдикат не станет себя убивать сам. Наоборот, Цай слышал, что Синдикат не дает Системе войти во Вселенную, он стоит на внешних рубежах. Синдикат жадный и прожорливый, он не отдаст своих зон и территорий другим. Значит, Система отпадает.

Значит, это они!

– Зачем я вам нужен? – спросил он мысленно.

Ответ прозвучал внутри головы мгновенно.

– Ты нам не нужен.

– Значит, я могу уйти?

– Нет!

– Тогда я ничего не понимаю, – признался Цай.

– Человеческое понимание или непонимание не есть объективная категория.

– Тогда почему вы отвечаете на мои вопросы? – быстро спросил Цай ван Дау.

Промежутка между окончанием вопроса и началом ответа не было. Внутренний голос реагировал мгновенно:

– Тебе никто не отвечает. Ты вошел в Общность.

– Ну и что?

– Ничего.

Цай понял, что надо задавать конкретные вопросы. Невидимая Общность не очень-то реагирует на образы и недомолвки, понятные землянам и неземлянам Вселенной.

– Что Общность получает от меня?

– Ничего.

– Что я получаю от Общности?

– То, что тебя и тех, кто в тебе, интересует.

– Кто во мне?

– Ты канал и ретранслятор.

– Через меня считывают какую-то информацию?

– Да.

– Я могу ее знать?

– Да.

Голову чуть не разорвало на куски. Будто мощнейший ядерный взрыв осветил мозги тысячами солнц. Это было невыносимо. Цай закричал вслух, истерически, по-звериному:

– Не-е-е-ет!!!

– Ты не готов к восприятию этой информации.

Все пропало. И мозги вновь стали привычными, своими, и свет пропал. Но он не перестал быть каналом. Они считывали через него нечто такое, о чем человечество и иные цивилизации Вселенной не имели понятия. Вот тебе и Общность! Цаю ван Дау представилась эта незримая Общность какой-то фантастической, небывалой многоголовой гидрой, неокомпьютерной суперсистемой со сказочным банком данных, системой, к которой можно подключиться – и узнать тако-о-ое, чего не знает никто! Ай да Синдикат! Ай да сукины дети! Прямо перед изуродованным лицом карлика, чуть не задевая его хищными плавниками, будто не в толще хрустального льда, а в светленькой пузырящейся водице проплыла клыкастая гиргейская рыбина.

Проплыла, оглянулась, обожгла кровяными глазищами и облизнулась – широко, смачно обмахнула черные набухшие губы мясистым языком. Дьявольщина! Цай чувствовал, что жжение становится слабее. Но его все равно опускало вниз. Зачем?! Чего они еще от него хотят?!

– Я могу узнать что-то для себя, а не для тех, кто во мне? – спросил он с недельным трепетом.

– Да.

– Это не повредит им?

– Кому им?

– Синдикату?

– Нет. Канал работает вне зависимости от субъективных восприятий транслятора.

Как все гнусно! Карлик давно привык к гнусности, низости, подлости, мерзости и гадости этой жизни. И все же временами сердце сжималось в комок. Хотелось закрыть глаза, схватиться руками за голову – и бежать, бежать, бежать подальше ото всех, бежать из этого мира зла и боли, мира несправедливостей и горестей. Но убежать можно было только из жими. Совсем. Цай ван Дау не был тряпкой, своими трехпалыми скрюченными лапками, своей головой, своей железной волей он цепко держался за кромку бытия.

– Я хочу знать и видеть, где сейчас находится и что делает Гуг-Игунфеяьд Хлодрик Буйный!

Жжение усилилось. Стало непереносимым, адским ... и пропало. Отпрыск императорской фамилии Цай ван Дау уже не висел замороженным трупиком в большой хрустальной льдине, опускающейся в саму преисподнюю. Он стоял посреди добротной, усыпанной охапками сена конюшни, сработанной из натуральнейшего земного душистого кедра.

И был он в этой конюшне не один.

– Помянем горемыку, – мрачно сказал какой-то большой и черный человек с проседью в коротких волосах.

Он держал в одной руке бутылку водаси с колоритной бородатой личностью на сверкающей наклейке, а в другой стакан – простой, почти антикварный стакан мутного стекла. В руке у Гуга Хлодрика был зажат такой же стакан, наполненный до краев. Оба сидели прямо на сене, поджав ноги и уныло глядя в пол. Оба не обращали ни малейшего внимания на двух прекрасных, но нервничающих текинцев без збруи.

– Пусть земля ему будет пухом, – просипел Гуг. И залпом выпил водку. Поморщился. Утерся волосатой лапой. – Хотя какая там земля!. Какой там пух! На этой проклятой Гиргее нет ни земли, Дил, ни пуха! Но ежели он вернется живехоньким, я его разорву пополам, как разорвал Била Аскина! Я ему башку-то отшибу!

– Да брось ты, – прервал Гуга негр. – С того света не возвращаются.

Цай ван Дау подошел вплотную, поднял руку.

– Гуг, – закричал он, – ты настолько пьян, что не замечаешь своих лучших, преданных друзей?! А ну, протри зенки!

– Наливай еще! – Гуг протянул стакан.

– Хватит ему! Не наливай! – закричал громче Цай. – Он и так ни черта не видит и не слышит! Хватит пить!

Негр Дил наполнил стакан до краев, не обращая внимания на карлика. И это взбесило Цая. Он подскочил еще ближе и саданул ногой по стакану, зажатому в руке Буйного. Взыграла болезненная кровь папаши – Филиппа Гамогозы, полубезумного звездного рейнджера. Но нога прошла сквозь стакан, сквозь руку. Цай еле удержал равновесие. И все понял. Эти двое не видят его. И не слышат.

– Надо что-то делать, Дил, – сквозь пьяные рыдания просипел вдруг Буйный, – надо идти на выручку! Мы же не свиньи с тобой, чтоб торчать в этом хлеву!

– Ничего не поделаешь, Гуг! Я говорил Ване, не лезь на рожон. Он не послушал. Он никогда и никого не слушал.

– А моя Ливочка, лапушка, ягодка, а она-а-а..?

– Будем искать. Ежели куда ее Иван и отправил, так на Землю. Давай данные, я заложу в машину. Мы ее из-под гранита достанем. У нее есть вживленный биодатчик?

– Номерной выковыряли. Каторжные нейтрализовали, – Гуг сркивился, но совсем не протрезвел, слезы ручьями текли по его красной и опухшей реже. – Наш должен работать.

– Какой еще ваш?

– Общак ставил.

– Давай! – Негр встал, подошел к кедровому столбу-стойке, сдвинул чего-то, нажал на выступ, набрал код. Конюшня, несмотря на ее допотопный вид, была оснащена недурно.

– Ливадия Бэкфайер-Лонг, 2435-ый, АА-00-7117-Х, шесть седьмых унции, частота 900015, спектр третья четверть ХН. Хватит?

Негр рпервые за все время улыбнулся.

– Уже передано, – сказал он бодро, – я не связываюсь с поисковой геосетью. У меня свой крошеный, но очень надежный дружок висит на орбите, понял?

– Чего уж тут не понять, – совсем уныло выдавил из себя пьяный Гуг. Он явно не верил в удачу.

Цай ван Дау понял, что в конюшне ему делать нечего, тут и без него разберутся. Но не было и желания вернуться назад, в глыбу льда. «Хочу домой, во дворец. Хочу увидеть, как там стало!»

Его дважды обожгло – он на долю мига застыл в хрустале, а еще через долю мгновения оказался на Умаганге. Лучше бы он туда не отправлялся.

Наследник императорской фамилии, последний продолжатель рода стоял на развалинах некогда прекраснейшего во Вселенной дворца. Под кривыми, подагрическими ногами его лежали груды камней и черепов. Обе луны сияли в сиреневом полуденном небе. Но они не радовали как встарь глаз умагов, они бросали косые лучи в пустые глазницы, в их свете обломки дворца, руины и отбрасываемые ими тени казались зловещими. Где-то на лиловых холмах одиноко выл зураг, шесгилапый саблезубый волк. Ему не на кого было охотиться. Охотник, пришедший сюда до него, не оставил живой дичи. Трупы были пожраны – Зурага задала голодная мучительяая смерть. Цай мог бы заглянуть в подземелья. Но не стал этого делать – в жизни должна быть хоть какая-то надежда, хоть какая-то, пусть и крохотная, еле теплящаяся вера. Иначе и жить не стоит.

Он вернулся в глыбу хрустального льда.

Ему еще рано было на покой. Да никто его туда и не отпускал. Из хрустальных далей на него глядели два маленьких краевых глаза. Или это было игрой воспаленного воображения?

– Мне нужна зона 17 дробь восемьдесят два семьдесят четвертого уровня Гиргейской кеторги. Целевой сектор.

Жгущая боль полосанула вдоль хребта. И зона раскрылась. На стене рядами, через одного висели распятые каторжники. Они были уже мертвы, но в их выпученных глазах стоял предсмертный ужас. Глоб Душитель свесил черный язык. Серый Ваха – дуралей и лентяй, неестественяо вывернул шею, будто подглядывал за кем-то. Слепень висел молча и солидно, выставив отекшее брюхо ... остальных Цай ван Дау почти не узнавал, оии уже начали разлагаться.

Но висели, видно, в назидание тем, кого судьба пока пощадила. Цай заскрипел зубами. Нет такого закона, чтобы мстить оставшимся за сбежавших с каторги! Беспредел!

Дикий, кровавый беспредел!

Два полуголых бронзовотелых андроида ввели упирающегося мальчугана лет семнадцати, избитого и оборванного. Уже детей стали упекать в каторгу! Цай готов был зубами рвать гадов. Но он был бесплотен, его даже не видели.

Парнишку растянули за руки и с маху ударили об стену.

– Сучары-ы-и-и!!! – завопил несчастный. Он знал, что его ожидает. Наверняка он видел подобные процедуры по визору, встроенному в камеру-капсулу. Воспитательные передачи транслировали регулярно и смотреть их заставляли тут от начала до конца – закрывавший глаза получал электрический разряд в пах.

Да, парень знал, что его собираются распять. В назидание другим. Не за собственные провинности. А за вину тех, что погибли при побеге. За кровь вертухаев-заложников. За бессилие и трусость охраны. Сильные всегда отыгрывались на слабых по вековечному закону каторги, закону, которому подвластны и мучимые, и мучители, и заключенные, и надзиратели. Зло неволи рождает только лишь зло.

Парень вырывался и орал, матерился, проклинал палачей.

Но он испросил пощады. Карлик Цай вспомнил о вырванном из груди вертухая сердце. И пожалел, что прикончил гада так быстро, надо было помучить его хорошенько. Ничего, в следующий раз он так и сделает! В следующий раз?

Страшная мысль кольнула, обдала холодом. Нет уж, следующего раза не будет, он больше не попадется, лучше смерть!

Парня распяли – безжалостно, с отработанной механической жестокостью, с привычным до мелочей садизмом.

И ушли.

– Будьте вы прокляты все ... – щипел распятый. Глаза его были безумны. Из носа ручейком текла кровь.

Цай по опыту знал, этот мальчуган не протянет больше суток. Может, это последняя жертва. Ведь на каторге нужны рабочие руки. Есть предел и беспределу. Есть!

Среди распятых висело семь женщин – в чем мать родила, измученных и изнасилованных перед казнью. На них было страшно смотреть. И это правосудие?! И это закон?!

Каторги давно уже не назывались всерьез исправительными учреждениями. Но и статуса фабрик смерти им никто не давал! Беспредел и ложь! Ложь и равнодушие тех, кто вне зоны! Все виноваты, все!

Лишь одна мысль не пришла в голову карлику – что виноват и он. Не надо было бежать. Не надо было захватывать заложников. Не надо было прорываться с боем. Надо было тихо сдохнуть под плетьми и розгами андроидов-надзирателей. Тогда бы всем было хорошо. Но Цай не сам решил бежать. И не огромный и бесстрашный викинг Гуг-Игунфельд заставил его бежать. Нет. Цаю ван Дау приказал бежать Синдикат. И об этом не знал никто.

Цай подошел ближе к распятому, встал перед ним на колени и прошептал полузабытую умагангскую молитву. Прямо перед ним была целая лужа крови. Он наклонился над ней – и увидел свое искаженное отражение: страшное, злобное лицо беспощадного, ожесточившегося сердцем убийцы. Ну и пусть! Он тот, кто он есть. И не надо лгать себе самому!

Надо уходить отсюда. Надо разыскать этого непонятного, сующего везде свой нос землянина, Ивана. И если он мертв, пора ставить точку на всей этой истории. Пора.

Цая вновь прожгло адским огнем. Швырнуло куда-то во мрак и темень. Не сработало. Видать, и у них бывают сбои. В такой темнотище не может быть никого. Скорее всего, он просто ослеп.

Но не оглох. Сырой и вялый сквознячок донес до ушей Цая ван Дау тяжелые шаги. Шли двое, это можно было определить сразу. Оба тяжело дышали.

– Давай передохшем, – предложил Кеша. И уселся на корточки возле сырой стены.

– Давай, – согласился с ним Иван. Он был раздражен и зол. Ему впервые за многие годы хотелось выговориться. – Знаешь, Кеша – друг любезный, мне вот сейчас стало ясно, что жизнь вся моя состояла и состоит из двух половинок. В первой я жил как нормальный человек, учился, любил, дружил, покорял к геизировалаовые планеты, сражался со злом на них и насаждал добро, отдыхая на родимой земелюшке, короче, все как у людей. А во второй – я все время брожу по каким-то лабиринтам, ходам, норам, ползаю по подэемельям, сигаю с уровня на уровень, чтобы вновь попасть в норы-лабиринты, чтобы вновь блуждать до бесконечности – и конца края этим мытарствам не предвидится.

А в Системе меня все время подвешивали за ноги на какихто ржавых цепях, от этих процедур можно было сойти с ума ... Слушай, Кеша, может, я и сошел с ума в харханских подземельях, а? Может, все остальное это уже один бред?!

– Не берусь судить насчет всего остального, но что я не бред и не твоя, Иван, галлюцинация, могу поручиться твердо, – Кеша жевал какую-то корку и говорил невнятно, с набитым ртом.

Уродливый карлик возник перед ними неожиданно.

– Вот она – галлюцинация! – ткнул в Цая железным пальцем рецидивист и беглый каторжник Кеша Мочила. – Натуральная.

– Это точно, – машинально согласился Иван, – подлинник сейчас в Калифорнии солнечные ванны принимает. – Сказав это. Иван встряхнул головой. Перед ним стояла никакая не галлюцинация, а сам отпрыск императорской фамилии.

Но этот отпрыск вел себя странно. Он не поздоровался, не обрадовался, не удивился, не изменился в лице. Казалось, он полностью погружен сам в себя. Иван вытянул руку, обвитую шнуром-поисковиком, прибавил света – он научился это делать, все было просто, достаточно лишь пожелать света и чуть напрячь мышцы на руке – и Цай ван Дау расстаял, будто его и не было.

– Выруби прожектор! – сыронизировал Кеша.

Иван убрал свет. И почти сразу в темени ясно и зримо выступил карлик Цай.

– Не обращайте внимания, – прошепелявил он, – я тут кое с кем говорил ... э-э, по внутренней связи. Вы меня четко видите?

– Ага! – ответил Кеша.

– И я вас вижу! Попробуйте дотронуться до меня!

Кеша заулыбался, наигранно отпрянул назад.

– Еще долбанет вдруг, – проговорил он с ехидцей, – ты случайно не с того свету, милый друг?

Иван дотронулся до карлика. Тот был вполне осязаем.

– Ну вот и прекрасно! – выдохнул Цай ван Дау. – Это восходящая струя.

– Мы думали, ты из Д-статора сиганул на Землю, – сказал Иван.

– Нет. Я сейчас нахожусь внизу – в самом ядре Гиргеи. Меня вморозило в огромный кусище льда, который выглядит лучше самого высокосортного хрусталя...

– Хрустальный лед?! – чуть не выкрикнул Иван.

– Да.

– Это силовые поля, Цай. Это не простой лед.

– Догадываюсь.

– А кто ж тогда вот тут торчит, перед нами? – вклинился Кеша.

– Двойник, – спокойно ответил карлик. – Почему вы не ушли?

– Заряда не хватило, – сокрушенно ответил Кеша, – статор заглох.

– Понятно. – Карлик Цай не особо расстроился.

– Значит, они все-таки есть? – спросил Иван.

– Кто это они? – уточнил Цай.

– Довзрывники.

– Первый раз слышу, – сознался Цай. И добавил: – Не в названиях суть. В нашей Вселенной сейчас присутствует какая-то всемогущественная сила. Она пришла Извне. Она ни во что не вмешивается. Понимаете? Я не берусь судить обо всем. Но, по-моему, каждая из наших земных группировок пытается заставить эту силу работать на себя... и против своих соперников. Больше я ни черта не знаю!

– Этого достаточно! – заключил Иван. Теперь он был убежден – если в этом мире действует несколько соперничающих сторон, он обязательно вырвется наружу, он будет пользоваться их враждой, он сумеет проскользнуть между свивающимися щупальцами затаившихся перед битвой монстров. Итак, каким-то непонятным образом здесь на Гиргее столкнулись интересы Синдиката, «серьезных» – кто же они такие, черт побери! – официально существующей Федерации или, как чаще ее принято называть, «мирового сообщества». Системы и ... довзрывников? Нет, последние в стороне ото всех, если они есть на самом деле.

Черт ногу сломит! Ну что такое для этих сверхгигантов какие-то микроскопические мошки: Иван, Кеша, каторжник Цай?! Ничто! У Ивана внезапно пересохло в горле, сердце комком подкатило к гортани, будто задумало совершить отчаянную попытку и выпрыгнуть из тепа. Кристалл! Это надо же быть таким круглым идиотом! Это надо же – самому вырваться из треклятого Пристанища, а Кристалл, в котором записано ВСЕ, посеять! Ивану стало нехорошо. Нет, он не мошка. Он стал тем узелком, не разрубив которого могущественнейшие силы всех Мирозданий непостижимого конгломерата Бытия, никогда не смогут достичь своих целей. Он и Кристалл! В этом единственная отгадка вопроса вопросов – почему он до сих пор жив! Иди, и будь благословен! Нет, он нужен не только силам зла. Значит, Кто-то и Что-то есть и за ним? Господи милосердный, не дай сгинуть, не пройдя пути своего! Как больно! Как страшно! Голова готова лопнуть. Она не вмещает вселенской жути, она слишком мала чтобы вместить в себя этот ужас! Ну да ничего, ну да ладно ... Иван пытался вернуть внутреннее равновесие. Глаза боятся, а руки делают. Надо просто делать свое дело – по крупице, по частичкам, по крохам складываются исполинские пирамиды. Есть дорога, которою нельзя перепрыгнуть, пролететь, по этой Дороге надо пройти – шаг за шагом, метр за метром, версту за верстой, пройти самому, глотая пыль, обливаясь потом, падая от усталости и безнадежности, не видя ни конца, ни края пути. Идти вперед ... Иди, и да будь благословен! В этом разгадка. Его крест, его схима – эта Дорога! Чтобы когда-нибудь, в бесконечном далеке пробиться к Свету, он должен пройти, проползти на брюхе все эти черные лабиринты отчуждения.

Он уже прожил в этих блужданиях и странствиях целые жизни, он страдал, изнывал в черных темницах, «дозревая» по чьей-то черной воле до бесконечности, до безумия. Но он всегда находил силы, чтобы отдышаться, зализать раны, прогнать страхи и немочи... и ползти вперед. Иди, и да будь благословен! И он шел, шел, шел. И стучало в ушах: «Животворящий Крест Господень хранит тебя в муках и испытаниях, ты падал в адские бездны, но ты и поднимался вверх, твой дух побывал везде ... и он не ослаб. Это тело твое устало!» Тело лишь вместилище Духа, его покров и одеяние.

Одеяния изнашиваются. Нет вечных покровов.

– Ну, Ваня, это не дело, – прервал вдруг его мысли ветеран аранайской войны, – мы ежели нюни будем распускать, никогда из этой задницы не выберемся, понял, браток?

Иван провел ладонью по щеке – ладонь намокла. Неужели он плакал? Предательская слеза сама выкатила из глаза. Нет, не годится, Кеша прав, не время слезы лить и себя жалеть.

– Здесь поблизости есть черная нить? – спросил Иван у Цая.

Карлик замялся.

– Я не знаю, где вы точно находитесь.

– Зато _о_н_и_ знают, – вкрадчиво вставил Кеша.

Из незаживающей раны на лбу у бедолаги Цая выкатилась капля мутной, почти черной крови, лицо сморщилось грецким орехом.

– Все верно, – согласился он. – Сейчас я запрошу координаты. – И тут же ответил: – Здесь нет черной нити.

– Это точно?! – Кеша готов был схватить карлика за грудки.

– Точно. До ближайшего крюкера семьдесят четыре мили.

– День ходу! – обрадовался ветеран.

– Это если есть ход!

– Запроси!

– Шнур и без запросов найдет дорогу, – предположил Иван.

– Пока он найдет, мы сдохнем в этих лабиринтах.

Кеша вцепился в рукояти парализаторов, висящих у него на поясе. Ему явно не терпелось пустить в ход оружие, он жаждал действия. Но врага не было. Были мрак, пустотам и неизвестность.

– Проход есть, – мрачно изрек карлик Цай, – но там чья-то база. Ее не обойти.

– Чья?!

– Это не Синдикат, точно. И не административный пост каторги.

Кеша не выдержал.

– Вы все охренели! – завопил он. – Откуда в этой дыре базы?! Я вот щас пойду и разберуся там! Я их там разбазирую, Гадов! Они мне уже все нервы повымотали!

Иван подождал, пока измученный каторгами и застенками ветеран выдохнется. А потом сказал по-деловому:

– Это хорошо, что база. Разживемся оружием, скафами, провиантом. Нам, друг мой Булыгин, сопутствует удача и надо это ценить.

С Цаем ван Дау что-то происходило – он начал светиться жутким, загробным свечением, потом свечение это перешло в мерцание. Глаза его потухли, а бельма наоборот, стали полупрозрачными.

– Мне тяжело здесь оставаться, – прохрипел карлик, – огонь, огонь, я весь в огне, ох, как жжет!!! Идите. Главное – направление! – Он махнул во тьму скрюченным пальцем. – Это настоящий ад! Погасите ого-онь...

Цай ван Дау исчез, словно его и не было.

Когда с головы сияли черную повязку, Лива невольно зажмурилась от ослепительного света. И лишь спустя немного времеии поняла, что горят всего лишь два семисвечных шандала по бокам от нее.

Ей было хорошо. Истома и нега переполняли молодое красивое тело. Оиа не могла припомнить, чтобы когда-нибудь в жизни испытывала подобное наслаждение. Прямо нирвана какая-то! Лива млела и томно закатывала большие синие глаза. И если бы ее спросили, сколько времени прошлое тех пор, как она визжала, кусалась, ругалась похлеще пьяного матросами пиналась своими прекрасными, но очень сильными ножками, Лива не смогла бы ответить.

А прошло лишь около часа.

Говард Буковски, этот холеный джентльмен в дорогом костюме, вел себя словно последвий мерзавец. Мало того, что он чуть не сломал ей руку, так еще и общупал всю с ног до головы в полутемной утробе «Форда-Лаки», только что не изнасиловал! Лива все выжидала момента, чтобы врезать седому хорошенечко. И когда такой миг настал, не оплошала.

– Получай, сволочь! – выкрикнула она, лягая обидчика в пах.

Лива не промахнулась. Зато всю дорогу от машины до крохотного палисадничка Крежень тащил ее за ногу, волочил словно старую ненужную куклу. Европа! Она давненько мечтала о путешествии в Европу. Но не о таком путешествии.

Потом ее били сразу трое: Крежень, какой-то скелет в джинсах и пижон в юбчонке. Били с любовью, по-родственному, не калеча, не оставляя видимых следов, но причиняя дикую, невыносимую боль. Били, оглаживали, ощупывали, хохотали и снова били.

Потом она потеряла сознание.

А очнулась в комнатушке, задрапированной черным бархатом. Сидела она в большом кресле с резными деревянными подлокотниками. И колдовала над ней какая-то старуха-уродина: вытворяла что-то непотребное с волосами. У старухи было мертвецки белое лицо. Оно ничего не выражало. Холодными тонкими пальцами старуха втирала в кожу мулатки тягучие, неприятно пахнущие мази. Потом вдруг начинала сдавливать ей виски – и ледяные руки сразу становились обжигающе горячими. Ливадия Бэкфайер Лонг, в просторечии Лива. Стрекоза, не могла ни встать, ни повернуть головы, ни шевельнуться. Она была в полной власти странного существа. Ощущение блаженства стало приходить постепенно, по капельке – после того, как старуха влила ей в рот горькое снадобье из трех крохотных пузырьков. И тогда Ливе открылось, что сидит она перед высоким старинным зеркалом, а за спиной ее ворожит и колдует совсем не старая, а напротив, молодая, но безглазая красавица с высоким оголенным лбом. Глазницы ворожеи не были пусты, в них стояла чернота, в них застыл мрак – слевно в провалы черепа плеснули остывающей, утрачивающей блеск смолой.

Лива совершенно четко осознавала, что этого не должно быть, что все это страшно и невозможно. Но она уже плыла в теплых и убаюкивающих волнах чужих грез, она растворяясь в огромном и недоступном ее пониманию. И это не было наркотическим сном. Она много чего испытала, могла сравнивать. Нет, это было иное, совсем иное! Она подняла глаза – и не увидела потолка комнаты, черные бархатные стены уходили ввысь, в ночь, в темень. А пальцы колдуньи продолжали то леденить, то обжигать. Безглазая вонзала крохотные иголочки в каждый ноготок на руках и на ногах мулатки, ввинчивала что-то колючее, распирающее, пришептывала ... лишь один ноготок ей не поддался, и она вонзила иголочку в мяготь пальца. Лива увидела капельку собственной крови – живой, дрожащий шарик. Но это была не ее кровь. У нее не могло быть изумрудной зеленой крови! Она хотела спросить, потребовать объяснений. Но язык не послушался ее. И желание тут же угасло. Снова ее подхватили волны. И понесли, понесли, понесли ... Она ощущала легкое прикосновение тончайших одежд к коже, слышала их шелест. Но она уплывала все дальше из комнаты, обитой черным бархатом – и зеркало, струящейся и осыпающей брызгами рекой уносило ее в свои глубины.

Сколько она была вне себя, Лива не помнила.

Свет свечей пробудил ее.

И не так уж ярок и ослепителен был этот свет. Два семисвечника еле разрывали беспросветный мрак, заставляя его отползти лишь на несколько шагов от основания высокой и ажурной стойки, увенчанной крохотным сиденьицем без спинки и подлокотников. Матово поблескивающим изваянием застыло тело мулатки под уходящими в ночь сводами. Лива видела себя со стороны, будто некая незримая сила даровала ей второе зрение. И ей не было страшно за себя – столь хрупкую и одинокую во мраке. Юна не знала страха, ибо она все еще плыла ... Тело казалось невесомым, не требовалось ни малейших усилий, чтобы держать спину прямой. Руки застыли двумя тонкими крылами, раскинутыми словно для предстоящего оолета. Полета в никуда.

Она была беззащитна и открыта в свете колеблющихся язычков пламени. И она не сразу поняла, что свечи освещают именно ее и только ее. Когда-то в Бич-Дайке она выступала на сцене-вертушке в прожигающих насквозь лучах голографического кольцевого спектратора, она раздевалась на глазах у сотен и тысяч полупьяных юнцов-дебилов. Она была одной из лучших шок-стриптизерок Побережья. Но она не ощущала себя до такой степени выставленной напоказ, как сейчас. Внизу, во тьме кто-то был. Она слышала сдерживаемое дыхание, перекатывающееся волнами, разбегающееся, затихающее и вновь накатывающее – так мог дышать исполинский зрительный зал, подчиненный чьей-то воле, замерший в предвкушении небывалого зрелища.

Сколько их было, невидимых глаз, поднятых на нее из тьмы и не отражающих света свечей?! Она не знала. Она плыла. И уже – полулетела, не делая ни единого взмаха руками. Шесть шандалов вспыхнули внезапно, будто не свечи загорелись, а включили ток и шесть шестиламповых люстр одновременно дали свет – спереди, сбоков, сзади. И тут же зажглись еще тринадцать семисвечников, удаленных от нее на сто шагов – кольцами, световыми, мерцающими кольцами вырвали они из мрака тысячи голов в черных островерхих капюшонах. Да, они все собрались смотреть на нее, Лива в упоении закинула голову назад, потрясая тяжелыми, скрученными в спирали волосами, и расхохоталась. Ей было приятно, что столь огромное множество людей собралось поглазеть на нее – красивую, бесподобную, сверкающую в вышине, над их головами, над свечами, надо всем миром.

Голос прогрохотал неожиданно – из-под самых сводов.

Да и не голос это был, а получеловеческий-полузвериный рык, в котором сплелись неожиданным переплетеньем грохочущие слова старонемецкого и иврита, латяни и тайного языка египетских фараонов... Рык рокотал под сводами, а в голове у Ливадии Бэкфайер-Лонг звучал сладчайший баритон, растекающийся патокой по полусонным полушариям.

И она уже не знала, кого слышит.

– Во имя Отца Мрака, порождающего Черное Благо, и Сына его – низринутого ввысь, и Духа отмщения, воамите, посвященные, и падите ниц пред шевестом непроизвесенного имени Владыки вашего!

Десятки тысяч застывших черных фигур одновременно с грохотом опустились на колени, отбрасывая назад капюшоны и устремляя глаза вверх.

– Ибо сказано в Черном Писании, что не в земле царствие низринутых и отвергнутых, а в небесных сферах, сокрывающих Землю. И оттуда приидет к нам Черное Благо!

И оттуда вопиет Дух мщения! А в глубинах подземных – лишь двери в Преисподнюю, и не всякий в них допущен будет, а лишь обагрившийся кровью семижды семи жертв ваших и ввергший в путь истинный тринадцать прочих, рекомых при нем сатаноапостолами! Посвящение есть спасение во Черном Благе!

Лива ничего не понимала. Но ее возносило в выси неведомые, ее кружило и влекло. Она уже летела...

– Вздымите руци своя!!!

С гулким громовым выдохом десятки тысяч рук взмыли вверх. Они были черны от запекшейся крови: Они были алчны и неистовы.

– Семижды семь жертв принял ныне от нас Отец наш. И возрадовался аки видящий чад своих, насыщающихся мраком истинного знания и истиной мертвящей любви.

– Семижды семь непосвященных искупительными пытками и молениями введены в путь истинный и готовятся к принятию посвящения. Умножается Черное Благо, непришедшее еще на Землю, но воплощающее в ней сыновей своих и дочерей. И осталась одна жертва – жертва венчающая подлунную панихиду, жертва избавления от страданий во имя Страдания тысячеликого и неизбывного, изомщающегося истинными на неистинных, подлиииыми на неподлинных, блуждающими в свете Мрака сорок миллионов лет на застывших под лучами тленного мира сего!

– Вознесем ли ее к стопам Отца нашего и тринадцати апостолов его?!

Гробовое молчание взорвалось еще более устрашающим, многоголосым рыком:

– Воз-знес-се-мм!!!

Эхо шесть раз прокатилось под гигантскими сводами, отталкиваясь от незримых стен. Лива летела, парила. Снова тысячи вожделенных, сияющих глаз были устремлены к ней. Она купалась в этом сиянии, блаженствовала.

Она не заметила, как из мрака выступили тринадцать черных высоких фигур в балахонах, как они подошли ближе, к самому подножию ее высоченного одноногого трона, как полыхнули синим мертвящим ппаменем кривые зазубренные ножи.

– Ибо причащающиеся кровью жертвы своей вбирают силы ее тысячекратно, и отдают их Отцу своему! Так вознесем же?!

– Воз-знес-се-е-е-ем!! – прогрохотало еще сильнее и грознее.

– И приятно будет отринутым от нас в глубинах Пустоты, но присутствующим с нами всегда и повсюду! И возрадуются они радостям нащим и радостям Отца своего, и воспылает в них Дух отмщения, и приидут они до ухода нашего, и воцарится во мраке сокрушения наша праведность!

– Так вознесем же?!

Экстаз собравшихся достиг степени самоотрешения.

Они зарычали, заорапи, завопили в чудовищном остервенении, граничащем с буйным и неудержимым безумием:

– Воз-зне-е-ес-се-е-ем!!! Воз-знессе-е-ем!! Крови-ии! Крови-и-и!!! Крови-ии!!!

– И падете жертвами сами! – возвестил рыкающий глас. – Ибо возжелали пожрать избранницу Отца вашего! Не смогли побороть в себе алчнсисти и смрада греховного!!! Ибо не узрели ту, что готова споспешествовать приходу странников наших в мир наш!!! И да пусть свершится должное! Пусть искупят за вас грехи ваши собратья ваши! Крови!!!

Тринадцать жрецов скинули свои черные балахоны и остались совершенно нагими. И сверкнули в их левых руках петли железные – полетели на тончайших цепочках в толпы поклоняющихся, захлестнули тринадцать шей. И взмыли вверх тринадцать иззубренных ножей.

Лива все видела – как волокли несчастных на помост, ей под ноги, как ломали им руки, ноги, ребра, как перешибали хребты, выдавливали глаза, раздирали рты, как рвали их на куски пилообразными ножами и расшвыривали кровоточащее мясо алчущим крови и жертв. Она видела весь этот ужас. Но она и на долю мига не пожалела истязаемых и убиваемых. Она хохотала – беспрерывно, страшно, громко, заражая всех безумным сатанинским хохотом-воем.

Смеялись дико, злобно и оглушительно все тысячи участников черной мессы, тысячи посвященных. Не смеялся лишь рыкающий из-под сводов глас. Его не было слышно.

Расправа продолжалась долго, не принося страждущим насыщения, алчущим успокоения. И не смолкал бесовский хохот, ни на миг не стихал.

И она ощущала себя огромной черной птицей, парящей над мелкими, вертлявыми людишками, то падающей на них камнем, убивающей железным клювом очередную жертву, то взмывающей, вверх и уносящей к неведомым пределам еще горячее мясо жертв. Не было в этой птице ни жалости, ни усталости, ни сострадания. Было лишь упоение силой и властью, дарованными на малое мгновение жизни, но дарованньпми и потому столь прекрасными. И вместе с тем Ливадия Бэкфайер-Лонг, бывшая стриптизерка, мокрушница, наводчица, содержанка черного притона, каторжница, беглянка, ощущала себя собой – красавицей-мулаткой, прошедшей сквозь огни и воды, любимой и любящей, доброй и нежной, нетерпимой и верящей.

Рычание прекратило кровавый пир сразу. Будто по мановению властной невидимой руки истерически-ритуальный хохот стих. Оцепенение охватило всех.

– Время начинать и время класть пределы началам! – прорычало сверху. – Взгляните же на нее, избранницу свершения, взгляните, чтобы забыть навсегда и никогда не вспоминать!

И вот тут Лива словно проснулась. Она застыла в таком непреходящем, сатанинском ужасе, что ощутила в груди вместо сердца лед, обжигающий, колючий, страшный. Она хотела закричать. Но не смогла. Судороги сдавили горло.

Тело оцепенело и налилось свинцовой тяжестью: Она увидела все таким, каким оно и было на самом деле. Увидела свои черные полупрозрачные одеяния, забрызганные чужой кровью. Увидела тысячи злобных, остервенелых от жажды зла безумцев. Увидела брошенные жрецами страшные ножи ... Она увидела все! Но она не успела ничего предпринять.

Сверху, без какой-либо поддержки опускалась серебристая сфера – совсем маленькая, чуть больше ее головы. Она опускалась и медленно, и быстро. И от нее некуда было деться. Лива хотела спрыгнуть вниз, но не смогла даже сдвинуться с крохотного сиденьица – тело не принадлежало ей.

– Возблагодарим же приявшего нас под свой черный Покров! – гремело из-под сводов. – Принесем ему наши мольбы о процветании его! И пусть пропитается она волей его, и пусть идет по пути, намеченному им, и пусть свершит то, что угодно ему, ибо нет ничего выше воли Отца нашего, Отца Мрака, и Духа его отмщения, и Сына его, низринутого ввысь и отмщающего за нас!!!

Сфера обхватила голову, лишила света, звуков. Но Лива уже после первого соприкосновения с ней перестала быть Ливадией Бэкфайер-Лонг. Она перестала вообще ощущать себя. Но она с животной ясностью и остротой почувствовала, как вытекают из глазниц черепа ее прекрасные синие глаза и как заполняются опустевшие провалы тягучим, всевидящим мраком.

– Больше всего на свете я люблю брать штурмом всякие базы, – совершенно серьезно, поводя выцветшим глазом, проговорил Кеша, – на Аранайе я брал двадцать восемь баз этих ублюдков, понял?!

Кеша явно сам себя заводил, ему претило бездействие.

Ох как хорошо понимал его Иван. Броситься, очертя голову, на врага! Смять! Разбить! Или погибнуть... Но почему, собственно, на врага? Может, там и не враг вовсе. Тут ломай – не ломай голову, а надо топать вперед. И потому Иван сказал:

– Пошли!

Шнур-поисковик сдавил запястье, вытянулся вперед, весь подрагивая словно собака-ищейка, замерцал тускло. Он явно уловил направление.

Иван вытащил из Гугова мешка полушлем-гипноусилитель, водрузил его на голову – шлем угрожающе завибрировал и... пропал из виду. Теперь его можно было только нащупать. Иван не собирался никому давать щупать свою голову. Он снова сунул руку в мешок, наугад вытащил чуть теплящийся шарик «зародыша». Будь что будет! Пальцы сжались, из кулака потекла желеобразная масса, на ходу превращаясь в нечто вытянутое, широкое, длинное, поблескивающее, с удобной витой рукоятью.

Кеша не выдержал и громко выругался.

– Да это ж меч! – выдохнул он с удивлением.

Иван и сам видел, что это меч. Он вскинул руку и рассек воздух «тройным веером» – меч пропал из виду и снова появился, стоило Ивановой руке застыть. Пристанище! Он сразу вспомнил Пристанище, именно там пригодился бы такой помощничек – послушный, полуживой, сверкающий ослепительными алмазными гранями, меч – чудо XXV-го века ...а может, и не XXV-го!

Иван разжал руку, поднес ладонь к глазам – на ней лежала витая теплая рукоять, и ничего более. Тогда он снова сжал пальцы – широкое лезвие вырвалось из кулака лазерным лучом и застыло.

Кеша облизнул пересохшие губы.

– А ну, поищи-ка там еще чего, – тихо попросил он.

– В дороге поищем, нечего время терять, – ответил Иван, – сам ведь спешил. Пошли!

И они пошли. Быстрым шагом, похожим скорее на бег. Теперь у них была цель. База. Семьдесят миль одним махом не перемахнешь. Да и сил надо оставить немного. Ни один, ни другой не верили, что на базе их будут дожидаться друзья-товарищи.

Шнур освещал путь узким, почти не рассеивающимся лучиком. Главное, что под ногами была почва, что спертым и холодным воздухом подземелья можно было дышать. Все остальное приложится. Иван не сомневался в своих силах.

Несколько раз он внезапно останавливался, подходил к стенам туннеля, осматривал их, прощупывал – ему мерещились следы рук человеческих, следы проходчиков. Но каждый раз он ошибался – стены были изъедены временем и вполне естественны, скорее всего здесь текла когда-то подземная река, она-то и проложила ход, текла по трещине в породах, век от века расширяя свое русло. Может, так, а может, и нет. Какая разница! Кеша каждый раз нервничал, ему было плевать на такие мелочи. Его больше интересовало содержимое заплечного мешка. Он все время напоминал Ивану. И тот дважды, перебарывая самого себя, доставал «зародыши». Первый, раздавленный в кулаке, в один миг превратился в несуразную черную большую птицу без головы и лап, напугал обоих гортанным истерическим клекотом, скрежетом ... и исчез в Темноте. Второй, выпал из ладони сгустком живой посверкивающей ртути, упал на шершавый гиргенит, прожег его, проел, ушел вниз – в неведомые внутренности Гиргеи.

– Хватит экспериментировать, – сказал Иван.

Он понимал – с мечом просто повезло, случайность. Витая рукоять была со странностями, она уползла с ладони вверх по руке, до локтя, там и прилепилась рыбой-прилипалой. Как она держалась, было непонятно, но когда Иван пытался отодрать рукоять от металлопластиконовой ткани комбинезона, у него ничего не получилось. Зато стоило только подумать о мече – и рукоять соскальзывала в ладонь. Невродатчики? Психопроцессоры? Иван уже не сомневался, что эта штуковина оттуда же, откуда и яйцо-превращатеяь.

Само волшебное «яичко» лежало у него за пазухой, грело дущу и вселяло надежду, несмотря на то, что пока на Гиргее так и не выручило не разу. Все! Хватит психовать! Надо преодолевать этот комплекс «голого беззащитного человека», он вооружен, он оснащен, он силен и искусен в рукопашном бою, у него седьмая степень боевого гиперсенса плюс уникальная школа рос-веда, у него, в конце концов, меч, гипноусилитель ... да еще два Кешиных парализатора. Да они просто непобедимы! А тревоги и неуверенность, так это всегда после длительного ношения скафандра, это проходит на вторые или третьи сутки. А сейчас надо идти вперед и не растекаться чувствительиым слизнем по гиргениту.

– Погоди ты малость, – просил задыхающийся Киша.

Дыхалка, видно, у ветерана тридцатилетней аракайской войны, была основательно подпорчена каторгами и рудниками, – погоди!

– Две минуты отдыха, – сказал Иван. И сел прямо на камень поблескивающего пола.

– Я тебе вот чего хотел сказать, – начал Кеша с ходу, будто для того и просил передышки, – помнишь, ты говорил, что у меня, дескать, чего-то не так, не такой какой-то?!

– Не помню, – солгал Иван.

Кеша поглядел на него недоверчиво и продолжил.

– Точняк, чего-то случилось со мной, – выговорил он проникновенно, – то ли не хватает во мне чего-то, толи отмерло внутри – было, а потом взяло и отмерло, и я не чувствую.

– Ветеран войны, а рассуждаешь как баба сентиментальная, – сделал вывод Иван.

– Я ведь не жалуюсь, – зло прохрипел Кеша, вставая, – я понять не могу. Слушай, Иван, а может, тогда в пещере, помнишь, когда нас давило вусмерть? Может, тогда мне башку придавило? Или, может, я в клинической смерти был? После нее иногда, говорят, мозги набекрень, отмирает, говорят, часть мозговых клеток, и человеку кажется, что от него половинка осталась, а то еще меньше?! Я не плачусь тебе в жилетку, мне разобраться надо! Ведь сон-то был?

– Был, – согласился Иван.

– Значит, и случилось что-то, – Кеша вдруг замолк. А после некоторого замешательства произнес как-то значительно и отрешенно: – А вдруг они меня на самом деле отпустили?!

Иван понял, еще немного и железный ветеран, неустрашимый боец и видавший виды каторжник-рецидивист скиснет, тогда пиши пропало – бросить его не бросишь, а возиться с ним, значит, самому погибнуть. И он поднялся на ноги.

– Пошли. Нечего нюни распускать, это не ты, что ли, грозился базу с налету взять, а?

– Я, – сознался Кеша. Решимость и воля возвращалась к нему.

– Осталось миль пятнадцать. Это последний бросок, понял?

Иннокентий Булыгин угрюмо покосился на Ивана. Он все понимал. И был готов ко всему. И несмотря на это ему казалось вполне определенно, что он не весь здесь, в проклятом гиргейском подземелье, что он и еще где-то. Кеша видел на войне и в Космосе множество всяких психов, не выдерживавших боев, прорывов, тягот «окопной» жизни. Насмотрелся! А теперь что-то происходило с ним самим, неужели заклинило в мозгах? неужели он, заматеревший в испытаниях и лишениях сошел с ума – по-тихому сверзился? Опыт и знание жизни говорили – а чем он, собственно, лучше других.

Карлик Цай вернулся в толщу хрусталя с такими адскими болями и жжением во всем теле, что поклялся, если выживет – никуда больше не отправится, хватит с него, он здесь по заданию Синдиката, Синдикат знает, чего делает, его серые стражи всегда на страже, а дело исполнителей – помалкивать и терпеливо тянуть свою лямку, не убили, жилы не повыдергивали, на квазитронный пыточный стул не посадили – и слава Богу! все остальное мелочи. Он еле отошел, и теперь ему было холодно. Встреча с Иваном, вернувшим свой собственный облик и рецидивистом Кешей, представлялась ему полуреальной, сном каким-то странным – был он или нет?! черт ногу сломит. Когда он немного пришел в себя, сразу задал вопрос:

– Долго ли мне пребывать здесь?

Ответа не последовало.

– Связь прервана? – поинтересовался он.

– Связь есть, – немедленно прозвучал ответ.

Цай ван Дау вздохнул с облегчением. Хуже всего остаться совершенно одному в этом хрустальном льде, тогда пиши пропало, тогда он не выдержит больше суток, голова его не шар свинцовый и не булыжник каменный. Они забыли, что он тоже человек! что и ему есть предел! что и ему надо давать хоть немного отдыха!.

– Поступает ли информация о моих вопросах и моих перемещениях к тем, кто использует меня в качестве ретравслятора? – спросил он то, о чем давно хотел спросить.

Ответ был обезнадеживающ:

– Да.

Ну и плевать, пусть все знают. Им и так все известно. Ведь помимо серых стражей существуют информаторы и инфодатчики, вживляемые в тела всех членов Синдиката.

Где в нем сидит этот доносчик: в мозгу, в левом пальце правой ноги, в нижней челюсти?! Если бы Цай знал ответ на этот вопрос, он бы выковырял инфостукача безжалостно, как выковырял из собственного лба каторжные приемодатчики, выковырял, по выражению Гуга Хлодрика, ржавым кривым гвоздем. Прежде чем ковырять, надо знать – где ковырять! Хоть бы они все сдохли! И пусть они знают, что он о них думает! Плевать! Вот сейчас они выуживают с его помощью из сверхъестественной кладовой информацию, которая стоит баснословные, невообразимые деньги, что там деньги, эта информация стоит большего – она дает власть над не знающими ее, надо всеми смертными! А что получит он? Передышку на очередной каторге? Жизнь в искалеченном, страдающем, полузамененном на биопротезы теле?! Цай ван Дау знал, что он не получит ни черта, кроме обязанности и дальше вкалывать на Синдикат.

– Я хочу уйти от них! – простонал он.

– Вопроса нет. Принимаются только конкретные вопросы, – прозвучало в мозгу.

– Могу ли я выйти из-под власти приславших меня?! – заорал он. – Можете ли вы мне помочь в этом, спасти меня?!

– Нет. Мы не вмешиваемся в ход событий Вселенского бытия. Мы наблюдатели.

– Тогда будьте и вы прокляты! – сорвался Цай.

Ответа не последовало. Скорее всего проклятия карлика не имели для «наблюдателей» абсолютно никакого значения.

Трижды мимо него в незримо-хрустальных силовых полях проплывали хищные, клыкастые рыбы. Они смотрели на Цая жутко и кроваво – будто был он им не посторонний уродец, а враг. И это казалось совершенно непонятным.

Бесстрастие ...и вдруг лютая злоба. Почему?

– Я снова хочу видеть то, что идет через меня! – потребовал Цай.

И опять ему никто не ответил, опять мозг пронизал ярчайший свет. Но на этот раз он почти сразу погас, не причинив больших страданий. И Цай ван Дау очутился в кромешной мгле. Далеко-далеко впереди, за десятки тысяч миль помигивала красная, нет, он разглядел, не красная, а ярко-малиновая точка. И больше ничего.

Прошло достаточно времени, прежде чем Цай понял – точка очень медленно, но с завидным постоянством увеличивается в размерах, это уже неточка, а маленький малиновый кружочек, кружок. И мгла вркруг – это не мгла вовсе, а полутемная бездна, бешенный водоворот космической Тьмы из миллиардов звездных миров, вращающихся в ней.

Возникло ощущение сначала полета, а потом непостижимого, противоестественного парения в Пустоте, посреди всего этого гигантского водоворота, исполинской космической спирали, в которой завертелись-закружились сонмы звезд, туманностей, созвездий, галактик, пульсаров, коллапсаров, квазаров и прочих порождений Мироздания. И он уже не висел, он падал в эту Пропасть. Падал аавстречу малиновому кругу, и он видел множество языков малинового пламени, вырывающихся из круга – Круга, который превратился в пылающую чудовищную воронку, пожирающую пространство. И в голове вдруг вспыхнуло – Барьер! Какой барьер? почему? зачем?! Никто не отвечал на его вопросы, связь, судя по всему, прервалась... Уже не было вокруг ничего: ни галактик, ни коллапсаров, ни межзвездной тьмы, был только бескрайний океан ревущего, гудящего, беснующегося малинового пламени. Цай приготовился к смерти. Она должна была когда-то придти. И вот она пришла! Он закрыл глаза. Но малиновый огненный океан не пропал – он полыхал и бесновался все так же яро и безумно. Барьер! Но почему языки пламени не сжигают его?! Почему тело бьется в ледяных судорогах?! Почему огонь полыхает только в голове и глазах, не обжигая и не превращая в пепел?! Барьер! Потому что это Барьер! Ответ не пришел Извне, он был в самом мозге Цая. Но какой Барьер?!

Все погасло в один миг. И ничего не было.

Цай сидел, скрючившись и обхватив трехпалыми руками колени, сидел на замшелом пурпурном йалуне, сидел с закрытыми глазами, все видя и все понимая. Он уже знал, где он. Это могла быть только родная Умаганга. Он открыл глаза – валун был и вправду пурпурным. И две луны висели в дневном небе. Но не это было важным сейчас.

Цая ван Дау сковал смертельный страх. Он ощутил себя младенцем, обреченным на жуткую смерть – голым, беззащитным, ничтожным, жалким. И все потому...

Потому что в сорока метрах от него возле сломанного желтого ствола агубаба стоял огромный и могучий, заросший почти до глаз черной с проседью бородой его отец – Филипп Гамогоза Жестокий, звездный рейнджер и последний властелин Умаганги. Глаза Филиппа были холодны, но его верхняя губа подергивалась в нервической улыбке, обнажая желтые прокуренные зубы. Отец был гол до пояса, и от этого выглядел еще более устрашающим. Набухшие красные шрамы бороздили кожу, будто кровавые реки, текущие по бугристым горам гипертрофированных мускулов. Руки у Филиппа дрожали. Он опять был пьян, смертельно пьян от своей нарколпеской, дьявольской отравы. Всклокоченные седые космы выбивались из-под алмазного двурогого венца, придавали лицу страниое, нехорошее выражение.

Да, это был именно он – отец, убийца, мучитель, садист, изверг, чудовище. Имевно таким запомнил его маленький Цай в тот страшный год. Неужели время его не берет? Неужели он совсем ве изменялся за эти годы?! Непостижимо. Цай ван Дау не мог стряхнуть с себя оцепенения. Он сидел сиднем, безводьиой жертвой, сидел на пурпурном валуне под двумя дневными лунами.

– Вот мы и встретились, малыш! – злобно оскалился властитель умагов. И из угояка рта, схривившегося в дьявольской улыбке, выкатилась капелька крови. – А у меня есть для тебя маленький сюрпризик, совсем маленький.

Филипп Гамогоза медленно завел руку за спину и столь же неспешно вытащил оттуда черный трезубец величиной с детскую ладошку. Трезубец был усеян искрящимися острыми шипами – легкое свечение расходилось от него, будто лучилось маленькое черненькое солнышко. Видя, какой эффект произвел «сюрприз» на сына-выродка, Филипп расхохотался во все горло, до судорожного, нечеловечьего лая, до хрипатой волчьей икоты. Он предвкушал славную охоту и редкостную потеху, и это было написано на его глумливо-сладострастном лице.

– Не-е-ет!!! – истерически завопил Цай. Он не мог совладать с собой. Ужас тех лет вонзился острой стрелой в его изболевшееся сердце. – Я не хочу-у-у!.

Цай сорвался с валуна и бросился бежать. Он бежал обхватив скрюченными руками свою уродливую, огромную голову, бежал долго, бежал, спотыкаясь, дадая и снова поднимаясь, бежал от неминуемой смерти. Он уже не помнил про Малиновый Барьер, про хрустальный лед, про Синдикат. Страх, безумный и слепящий страх гнал его вперед.

Он рухнул под желтой, пеноянтарной стеной дворца, уходящего под облака. Он уже не мог бежать, силы покинули его, сердце билось судорожно и неровно, в легких сидела тупая игла.

– Ты хорошо бегаешь, сынок! – прогремело совсем рядом, метрах в пяти. – Но ты бежал-ко мне, малыш!

Преодолевая ужас, Цай оглянулся. Филипп Гамбгоза Жестокий стоял у того же желтого ствола высохшего агубаба, все было тем же, лишь расстояние методу отцом и сыном сократилось во много раз. Это было непостижимо!

– Иди ко мне, мой дружочек, – ласково поманил Цая его свирепый и безжалостный папаша, – иди скорее, я верю, ты меня любишь, ты сам подползешь ко мне, малыш, чтобы я мог выковырять тебе глазик этим стебельком, верно я говорю, ха-ха?

Убийца поигрывал трезубцем, будто примериваясь, как бы его бросить поточное, как бы не промахнуться. На широком кожанном поясе у Филиппа в здоровущей позвякивающей связке висели пыточяые инструменты: иглы, ножи, щипцы, сверла, электровибраторы, клещи ... Палач забавлялся со своею жертвою, он оттягивал начало пыток, он играл с несчастным сыном-уродцем будто кошка с обреченной мышью.

Цай ван Дау понял – бежать нехуда, он в лапах садиста. Он убежал тогда, много лет назад, тогда ему посчастливилось. Он думал, что убежал раз и навсегда, бесповоротно и окончательно. Но вышло иначе. Проклятый Синдикат!

Проклятый хрустальный лед!

Он вскочил на ноги, чтобы встретить смерть лицом в лицо.

И тотчас его огромный отец оказался рядом. Он был втрое выше карлика, он был в стократ сильнее. Безумным, хохочущим циклопом навис издевающийся изверг над несчастным Цаем. Трезубец опустился, раздирая левое ухо, вырывая его ошметками, клочьями, причиняя острую боль.

Нет! Он не умрет овечкой, не отдастся в волю палача! Цай стремительно выкинул вперед правую руку – металлопластиконовая трехпалая кисть-протез вонзилась в нависающий живот, прорвала мышцы и ушла в глубь тела.

– А-а-а!!!

Дикий вой лишил слуха. Цай выдернул руку – следом вывалились окровавленные кишки. Он еле успел отскочить.

Но трезубец уже вонзился ему в плечо, раздирая мясо, ломая кости. Огромная, дико орущая и извергающая хмельной смрад рожа оказалась у его лица, забрызгала слюной.

Одним ударом левой Цай перешиб древко трезубца. Отпрыгнул назад. Упал. Ноги не слушались его.

А кровоточащий, рычащий получеловек-полузверь, не обращая внимания на вываливающиеся кишки, полз на него. И не было уже ни боли, ни ужаса в заросшем щетиной лице. Лишь сладострастие и безумие. Лишь вожделение и жаяэда кром! Это был монстр. Издыхающий адский монстр. Но он тянул руки к живому – искалеченному, обессиленному карлику, тянул, зная, что жертва не уйдет, не денется никуда. И Цай тоже это понимал. Он не мог убежать. И куда тут убежишь, если позади желтая стена, а впереди он – отец-убийца! И тогда Цай, собрав остатки сил, бросился вперед. Он вцепился своими железными руками-кручьями в это зверское лицо, вцепился, чувствуя, как уже ломают его тело огромные волосатые лапы, как трещит хребет, как лопаются глаза и хлещет из них кровь, его кровь. И все же он рвал дикую и злобную плоть, раздирал мышцы, пробивал кости, выдирая жилы, он добирался до мозга, чтобы отключить это туловище, навеки сокрушить его, навсегда, умереть, и его убить!

Но в какое-то миг чудовище поднялось, встало на колени, а затем и в полный рост. И отшвырнуло Цая от себя, бросило его со всей силы наземь. И он снова видел этого зверя, он видел занесенную над ним огромную когтистую лапищу, всю в черных волосах и рыжих пятнах. Он извернулся, уклоняясь от удара. Но лапа вновь нависла над ним, окатило кровавой слюной, желтой пеной. Еще миг... когти, какие большие нечеловеческие когти! разве это руки его отца?! разве это человеческие руки? В долю мгновения в голове Цая промелькнуло множество мыслей. Он уже не чувствовал, как вонзаются в его грудь дьявольские острия он уже ощутил конец своего бытия на этом жутком и омерзительном свете.

И вот тогда, сквозь оплывшие, уродливые бельма он узрел взмах алмазного лезвия, взлет ослепительного луча света. И увидел падение взлетевшего. И увидел голову зверя, отделившуюся от туловища и с грохотом покатившуюся вниз, к подножию холма. Голова скалила зубы и безудержно хохотала ... Цай не смог выдержать подобного зрелища, сознание покинуло его.

– Они нас засекли! – с остервенением прошептал Кеша. – Все, крышка!

Пулеметная очередь стальным веером прошла над головами. Иван вжался в землю, если можно землею назвать смесь глубоководного ила и крошева из гиргенита. Вторая очередь прошила воздух двумя вершками выше.

– Автоматика, – шепнул он Кеше. – Обычное пугало от диких зверей и всякой незванной живности – работает по движущейся цели, человека поражает только после рубежной черты. Мы сейчас можем идти в полный рост – ни одна пуля не коснется нас.

Кеша ухмыльнулся с сомнением.

– Не шибко верится, – просипел он. – И где ж эта рубежная черта?!

– Сейчас проверим!

Иван встал и сделал два шага вперед, потом еще два. Пули не брали его, словно он был заговоренным, они свистели над головой, справа и слева, но ни одна не зацепила даже краешка его одежды.

– Ложись! – кричал хриплым, приглушенным шепотом Кеша Мочила, только он умел так кричать. – Доиграешься, ложись!

Иван продвинулся вперед еще на семь шагов – и вот тут первая пуля зацепила плечевой манжет комбинезона, взвизгнула почти как живая. Он добрался до этой самой черты, после которой автострелки начинают поражать любую цель, в том числе и двуногую, разумную. Иван прижался к стене, распластался за небольшим неровным выступом. Автоматика допотопная, во лишняя дырка в теле ему не нужна. Если они пойдут дальше, будет срабатывать система за системой, сигнал оповещения уйдет в центр базы – вот тогда ими могут заняться всерьез. Они специально не поставили силовых полей, не преградили напрочь дороги.

Комплекс последовательно включаемых защитных систем – вот ловушка для самонадеянного путника! Он все сразу понял. Упал наземь, попытался отползти назад, к Кеше – и уперся в непреодолимую преграду. Силовое поле!

– Не ползи ко мне! – закричал он – Лежи! Не дергайся!

– Ты меня чего, за падлу держишь? – спокойно просипел Кеша. Он подползал все ближе.

– Да стой же ты! – сорвался Иван. – Тут ловушка!

Кеша оставался невозмутимым.

– Вся наша жизнь ловушка, – назидательно изрек он, – я уж скоро сорок лет из ловушки в ловушку переползаю да перепрыгиваю. Надоело, браток. Да только куда ж деваться?! И в ловушках люди живут.

Иван давно подметил, что в обычных, спокойненьких обстоятельствах Кеша психовал, нервничал, нудил и зудил, но надвигалась опасность, и ветеран становился совсем другим, превращался в кусок стали, изрекающий всякие житейские мудрости и обладающий феноменальной реакцией. Вот и сейчас – Кеша уже лежал рядом, в его дыхании не было заметно ни малейшей одышки, он был готов к бою, осаде, засаде, к пыткам, казням, к черту с рогами!

– Влипли? – вопросил он с какой-то необоснованной радостью и предвкушением серьезной драки.

– Влипли, – понуро ответил Иван. – Что делать-то будем. Ни вперед, ни назад. Сухой воды осталось на пять суток, а автоматика работает без проверок столетиями, иногда и дольше.

– Не мы первые, не мы последние. – сказал Кеша, поднимая с земли высохший, почти окостеневший плавник.

Иван огляделся – ил с крошевом были усеяны чьими-то давними останками, чего только небыло тут: и полуистлевшие непонятные скелетики, то ли рыбьи, то ли принадлежавшие ящерицам средних размеров, кости, раздробленные, переломанные, наверное, пулями, хрящи, ребра... метрах в двенадцати узкий лучик шнура-поисковика высветил человеческий череп с характерной черной отметицой во лбу – беглый каторжник, и каким дьяволом его сюда занесло, за тысячу верст от ближайшей зоны?! Положение было несладким. Иван даже невольно погрешил на карлика Цая – а не специально ли послал он их на смерть, не захотел ли избавиться от свидетелей своих преступлений? Каких преступлений, собственно говоря? Они все, по определенным меркам, преступники, они все преступили какуюто черту, потому что не преступить ее было бы еще большим преступлением. Вот и сейчас, перед ними черта!

– Так и будем лежать? – спросил он у Кеши.

Тот сунулся вперед, вытянул руку – пуля ударила ему в металлическую кисть, высекла искру, отскочила. Он сразу отдернул протез.

– Метко бьют, собаки! – сказал он, осматривая руку. На среднем пальце осталась чуть приметная тускленькая вмятина. – Щас бы парочку гранат. Может, поищем, поскребем по сусекам, а?!

Иван понял, на что намекает Кеша. Это было наивно. Но это был выход. Он сунул руку в мешок – в левом, потайном отсеке Гугова супермешка-скраденя было еще не меньше полуторы дюжины биозародышей, тепленьких и чуть влажных. Сейчас можно загубить их всех – и ничего абсолютно не добиться! Но с другой стороны, ежели они их сохранят-сберегут, а сами тут костьми полягут в назидание будущим пришлецам, это лучше, что ли?!

Иван вытащил черный шарик. Сдавил его, швырнул вперед. Шарик полежал, пошипел, потом выпустил из себя облачко белого пара и сморщился, ссохся.

Сдох, – вынес заключение Кеша. – Давай еще!

– Погоди! Надо приготовиться, если из зародыша вылупится что-то путное, раздумывать будет некогда.

– Я готов, – ответил без размышлений Кеша. – Хоть бы вылупился бронеход! И два спаренных плазмомета! И еще...

– Кончай болтать! – Ивану вдруг пришла в голову простая, но хорошая мысль. – А может, выпустим поисковика, пускай ищет щель?!

Кеша поглядел на Ивана почти со злостью.

– Ну нет, – сказал он, – я больше по щелям лазить не согласный. Надо на прорыв!

– Черт с тобой!

Иван сунул руку в меток. Зародыш растекся в кулаке слизью, но тут же улетел во тьму – Иван бросил его со всей силы, прижался к земле. И не напрасно – вдалеке ухнуло, загрохотало, повалили клубы зловонного дыма, что-то засвистело пронзительно и лихо.

– Вперед! – завопил как резанный Кеша. И рванул во тьму.

Иван бросился за ним. Он слышал треск очередей, шум разрывов. Но ни одна пуля не попадала в него-значит, есть заслон, значит, этот зародыш сработал, из него вылупилось нечто большое, прикрывающее. Вперед! Они пронеслись сотню метров живыми торпедами. И снова вжались в землю. Луч прожектора шарил по гиргениту, по илу, по крошеву, по человеческим и нечеловеческим останкам, костям, черепам, ребрам. Этот луч выискивал их. Откуда он взялся!

Кеша лупил вперед из обоих парализаторов. Но, видно, ничего живого впереди не было, а для металла, пластика и камня лучи парализатора не страшнее солнечного зайчика.

– Вот суки! – хрипел он и норовил подняться, прыгнуть вперед.

– Не спеши, – шипел ему Иван. – Не дергайся!

Луч нащупал их. И в тот же миг нечто серое, прежде невидимое стало надвигаться, не оставляя ни прохода, ни лазейки. За этим серым и неопределенным по-прежнему визжали пули, гремели разрывы.

– Сами напросились! – лихо и обреченно выдохнул Кеша.

Будто в подтверждение его слов из серой массы, открывая светящиеся внутренности, высунулся плоский, шевелящийся «язык», подполз к ним, загреб обоих, затащил внутрь ... Все это произошло не столь уж молниеносно, было время, чтобы сделать хоть что-то, отскочить, уползти, извернуться, но обоих будто парализовало.

Внутри было светло и удобно. Кабина! Как они не поняли сразу – это же кабина! Вот три креслица, будто три живых полипа выросли из живого пола. Вот пульт – непонятный, полужидкий, медузообразный, но все же пульт!

– Это зародыш!!! – закричал опомнившийся Кеша.

– Похоже, нам повезло, – не веря своим глазам, заключил Иван. – Сейчас поглядим. – И, положив обе руки на пульт, точнее, погрузив их в желеобразную подставку, сказал: – Полный обзор!

Ничего не изменилось.

– Надо сесть в кресло, – посоветовал Кеша, озирающийся в поисках оружия.

Иван послушно сел на полип, и тот содрогнулся под ним, потек живым стволом по хребту, выгнулся мягким изголовьем, обтекая невидимый гипношлем.

– Полный обзор! – повторил Иван резче.

И опять ничего не изменилось.

– Сломанный попался зародыш, – заключил Кеша с досадой. – Теперь из него и не вылезешь!

Иван сорвал шлем, сунул в мешок. Изголовье шевелящимся живым языком облепило затылок.

– Полный обзор!

И тут они все увидели. Будто рухнула передняя стенапанель. Будто высветилось все вперед на километр. Не менее тысячи стволов вели огонь по ним – ураганный огонь, это была просто стена смертоносного железа, огненный ад.

Допотопная автоматика!

– Вперед! – скомандовал Иван.

Они не видели себя со стороны. Они могли только представить, как «серая масса» поползла вперед. У нее не было ни колес, ни суставчатых механических лап, ни гусениц. Она не вздымалась над поверхностью подобно антиграву – она ползла, перемещалась, но делала это очень быстро. Палящие стволы, изрыгающие смерть, приближались.

Иван напрягся. Сейчас самым важным было понять принцип действия и систему вызова команд. Это штука непроста, ох, как непроста! Он знал все новинки биотехники XXV-го столетия, он видел и кое-что из ХХХ-го, там, на планете Навей. Но подобного он не видал.

Надо было сосредоточиться. Слишком мало времени. И никаких рычагов, кнопок, никаких «гашеток» и спусковых крюков, никакой видимости боевого вооружения. Но оно должно быть!

– Какие средства защиты есть на борту? – вопросил он.

И не получил ответа. Нет, тут должна быть команда, никаких вопросов. Этот живоход рассчитан на управление и действие, а не на проведение дискуссий.

– Меню боевых средств! – резко выкрикнул Иван.

Перед его глазами четко и зримо возникли двенадцать строк. Ни одного слова, ни одного знака, ни одной строки он понять не мог, это была абракадабра. Наугад! Надо наугад! Он сосредоточился на третьей сверху. И она сразу высветилась.

– Пуск! – скомандовал Иван.

Будто смерч пронесся в туннеле, сворачивая стволы, сметая их, разбрасывая, превращая в жалкое и никчемное железо. Огонь стих почти сразу. Лишь откуда-то издалека, отрывисто и нервно бил последний пулемет.

– В стену лупит, – пояснил глазастый Кеша, – вот тебе и автоматика.

– Вперед! – выкрикнул Иван. Сейчас нельзя было останавливаться. – Вперед!

И они уперлись в каменную, гиргенитовую стену.

– Вот тебе и вперед! – Кеша сокрушенно ударил себя по колену. – Может это тупик, ложная база, подманка для дураков?

Иван покачал головой.

– Непохоже.

Живоход сам пополз вверх, видно, действовала команда «вперед,» и он ее понимал как движение без остановки. Вверх! Значит, там ход?! Иван заорал:

– Полный обзор с постепенным увеличением во все стороны – выполнять!

Но со всех сторон был мрак. Высветился лишь верхний ствол шахты. Это была именно шахта – скобы, крепления, округлые, обработанные проходческой техникой стены.

Чьи шахты?! И чья база?! Может, они сейчас лезут головой в пекло?! К черту на рога?! Если это правительственная база, почему ее нет ни на одной из схем-карт Гиргеи?! Если тут логово Синдиката, одно из бесчисленного множества, разбросанных по Вселенной, почему допотопная автоматика и эта пальба. Синдикат не любит шума, он любого придавит тихо и спокойненько. Довзрывники ... с земной автоматикой? Исключено! «Серьезные»? Навряд ли! Обманка!

Это ложная база! Но ведь значит, где-то должна быть настоящая.

Иван не успел додумать – живоход вздрогнул от сильнейшего внешнего удара. Взрыва не было, вспышки не было. Это включили защитное поле! Что делать?! Решение родилось мгновенно!

– Приказываю! – закричал Иван, понимая, что нет нужды кричать, достаточно просто четко поставить задачу мысленно, и все! – Приказываю! Переключиться на полное самообеспечение, на саморегулирование и нанесение боевых ударов всеми силами, всей мощью! Вперед! На прорыв! Вперед! – Он командовал бессвязно. Он сам не понимал, какая команда выполняется сразу, а какая проскальзывает мимо «ушей» внутреннего мозга живохода. Но он попал в точку. Живоход содрогнулся ... и уверенно попер вперед и вверх по стволу. Впереди бушевало пламя, и потому разобрать что-то было невозможно. Расплавленный металл ручьями лился сверху, не причиняя вреда живоходу и сидящим в нем, металл не успевал застывать на стенах, светился, ручьи сливались в реки, в водопады, пока совсем не заслонили породу и крепления.

– В этой штуковине я чувствую себя как у Христа за пазухой, – признался Кеша с самодовольной улыбкой. – По-моему, пора давать команду наверх, на поверхность! Как ты считаешь?!

– Не богохульствуй! – ответил Иван. Он ничего не считал. Он не знал, какой боезапас в этом живоходе, вылупившемся из крохотного зародыша. Сколько в нем сил?! Надолго ли его хватит?! Может, через минуту они все сварятся живьем в этом аду?! А до поверхности Гиргеи ох как далече!

Их вынесло в огромный сферический зал с серебристыми стенами. Посреди зала стоял огромный, непривычного вида гиперторроид и натужно, тяжело гудел. Ни огня, ни пальбы в зале не было. Значит, они прорвали силовой заслон? Значит, пробились? Рано еще делать выводы.

– Ваня, да это ж статор! – обомлел Кеша. – Безуха! Земля! Майями! Пляжи! Девочки! Ваня, я так давно не лежал на горячем песочке! – Кеша вел себя как курсант-первогодок, но Иван видел его ледяные серые глаза и понимал, это все слова, слова, слова – сам Кеша не верит в них, он заклинает себя и его.

– На статор не очень-то похоже, и кабины нет, – мрачно изрек Иван. – В любом случае выходить из живохода опасно, понял?!

– Наша все-все понимай! – дурашливо ответил Кеша. – Наша умная!

Иван сидел и крутил головой. Ни души. Ни человека, ни андроида, ни подвижных систем. Может, это брошенная база, может, они воюют с призраками и оставленными ими стражами?! И почему, дьявол их побери, повсюду разбросаны эти торроиды?! Ему вспомнилось Пристанище, все эти предварительные миры и сферы, все эти «тамбуры». Кто понапихал везде и повсюду статоры?! И почему они срабатывали даже по непроложенным путям?! Ивана просто обожгла эта простенькая мысль, которая почему-то не пришла к нему тогда, на планете Навей. Да, ведь он запросто переместился в подземелье к Лане, к жертве, которую готовили тамошние вурдалаки для приношения своим сатанинским божествам, к любимой, брошенной им. Почему?!

Ни один земной Д-статор не работал в подобном режиме. Значит, все врали, значит, эти кабины вовсе не предназначались для путешественников будущего, которым надоела «большая игра» и которые решили убраться восвояси или еще куда-нибудь подальше от жути безумных миров?! Кто тут замешан?! Слишком много игроков! Слишком много непонятного! Но почему он тогда не удивляется живоходу, в котором сидит?! А кто его создал, запрограммировал и свернул в биозародыш? Он всегда верил Гугу. Но Гуг сам толком не мог объяснить. Весь его треп насчет сверхсекретных лабораторий на каких-то там судах, треп о прорыве во времени и прочем, это еще не основание для того, чтобы верить на все сто! Где факты?! Где хоть что-то объективное, доказуемое... И почему живоход вдруг застыл столбом, ведь ему был дан приказ все время вперед?! Значит, здесь уже нет «переда» и «зада», значит, здесь начало, точка отсчета?

Или он просто выработался? Сломался?! Гадать некогда.

– Открыть выход! – приказал он.

Что-то хлюпнуло, чавкнуло – и образовалась маленькая дыра-клапан – только-только пролезть. Кеша сунулся было к дыре, но Иван остановил его.

– Шнур! – сказал он. – Ищи, дружок! – И выбросил наружу шнур-поисковик. Тот моментально скрылся из виду, принялся за работу.

– Вверх! – скомандовал Иван. Он не очень-то надеялся.

И потому даже немного удивился, когда живоход взмыл вверх, застыл над полом на высоте десяти метров.

Они медленно проплыли над гиперторроидом, зависли над ним. Теперь Ивану стало ясно – это неземная вещь. И потому с ней лучше не связываться. Отгадка базы проста, как просто все на белом свете – это база переброса. Она работает и на вход, и на выход. Вот только вопрос – кто оставил тут эту базу ... круг замыкался, ответов на вопросы не было. В сердцевине гиперторроида проглядывалось почти непроницаемое черное пятно – это и есть «дверь». Нет, не «дверь», а целые «ворота» – огромные, широченные. Ворота из иного, наверняка чуждого мира. Голова болела от множества догадок. Но ни одна из них не поддавалась анализу и проверке. Почему он, собственно, решил, что все делалось одними руками? Ведь могло быть и так: нашли земляне, Синдикат, или Восьмое Небо, заброшенную инопланетную базу, наложили лапу, поставили свои защитные системы, закодировали? А могло быть и прямое сотрудничество, все могло быть! Не фантазировать надо, а действовать!

– Меня так и подмывает выбраться наружу, – приговаривал Кеша, – теряем золотое времечко! Провороним миг удачи, Иван. Сбежится охрана, припрыгают вертухаинам и живоход не поможет.

– Не придут и не припрыгают! – уверенно ответил Иван. Он сам не знал, почему так думает, но интуиция подсказывала – не тот случай, здесь не на силу все рассчитано, а на потаенность, никто и нигде не знает про базу, это лучше любой охраны... а «наблюдателям» все до лампочки, на то они и наблюдатели. – Никто сюда не сбежится!

Через полчаса живоход опустился на серебристый пол.

И почти сразу же в фильтровый клапан-дыру вполз шнурпоисковик. Он еле доползло Иванова запястья, вяло обвил его и замер мертвой холодной змейкой.

– Ни щелочки, ни дырочки! – доложил за него Кеша.

– Точно, – согласился с ним Иван, – даже ту, из которой мы выбрались затянуло ... может, дать команду на прорыв?

– А толку? – засомневался ветеран, – для чего мы сюда прорывались, чтоб потом обратно в подземелье, не-ет, надо туда! – Он выразительно посмотрел в черноту сердцевины торроида.

– Иди! – коротко отрезал Иван. – Ежели попадешь на песочек, погрейся и за меня!

– Вдвоем надо.

– Не можем мы рисковать, Кеша, не можем, понимаешь?

Иннокентий Булыгин удивился.

– Мы с тобой, что это, только-только рисковать начали?! – вопросил он. – А дотоле в игрушки играли?

– Хорошо! Ты остаешься, а я иду!

Кеша не успел возмутиться. Иван усадил его на креслополип, вдавил в изголовье.

– В случае чего ты знаешь, как обращаться с этой штукой. И не суетись. Жди меня!

Он выскользнул в клапан-дыру. Опробовал пол под ногами, притопнул, присел зачем-то, встал, развернул плечи – и быстро пошел к гудящему гиперторроиду. Только вблизи он сумел разобрать, что сам статор ни на чем не держится, он не закреплен, он висит над серебристым полом. Это было странно – в нерабочем положении, и столько энергозатрат на одни антигравы?! А кто сказал, что он не работает, что он не включен, что он не перекачивает сейчас чего-то такого из одного места в другое, из одного созвездия в другое созвездие, из одной Вселенной ... И все же в сердцевину должен быть особый проход. Иван пошел вдоль ребристого влажного, гудящего бока гиперторроида.

Он шел до черной отметины на полу – от этого пятна начинался желоб, ведущий в черноту сердцевины. Надо идти туда.

Иван обернулся и помахал Кеше рукой. Самого Кешу он не видел. А живоход выглядел со стороны малопривлекательно – серый, подрагивающий ком с одноэтажный сельский домик, даже поменьше – ни колес, ни ламп, ни рук, ни дверей, ни глаз, ни окошек, ни дырочки, ни хвостика – у создателей этой полуживой машины было странное представление о красоте и гармонии.

Пора!

Он скользнул в желоб. И понял, что не ошибся – поверхностные антигравы подхватили его, приподняли и повлекли в черноту и неизвестность. Иван знал, что в любой системе существует «сторож», который никогда не пропустит разумное, живое существо туда, где ему грозит опасность.

Но это в земных системах. А здешняя? Она почему-то не казалась ему земной. Но и не казалась инородной. Она была каким-то невообразимым гибридом своего и чужого. А потому могла и не иметь «сторожей». Поздно. Его втянуло в черноту – фильтр! опять эти фильтры! они везде! Ему настолько надоело тонуть и вязнуть во всевозможных фильтрационных «болотах», что сама мысль о просачивании через фильтр вызывала тошноту. Ну до каких пор! Горло сдавило, дышать стало тяжелее. Месиво, вязкое месиво! А вдруг на этот раз оно не отпустит его?! Ведь существуют же и поглощающие фильтры. Они не церемонятся с чужеродными телами, проникшими в них. Нет! Его уже выбросило ... тьма кромешная, но болота нет, он просочился, он в сердцевине.

Прежде, чем он встал и выпрямился, перед глазами замаячила ускользающая, мерцающая красная точка. Иван тряхнул головой. Сейчас надо сосредоточиться, надо прогнать видения ... и представить вполне определенное место, если не сработает, значит, это не перебросчик, не Д-статор, а что-то другое, похожее, но другое. Точка не пропадала. Наоборот, она становилась все больше, превращаясь в малиновый кружок.

– Не может быть... – невольно прошептал Иван.

Он глазам своим не верил. Все Мироздание бешенным хороводом кружилось вокруг малинового круга. Он сходит с ума! Ему мерещится старое, десятки раз виденное, но невозможное здесь. Невозможное! Вся Вселенная сошла с ума в своем бешенном круговом танце. Это сумасшествие! Малиновый Барьер! Но он же стоит на месте! Он не несется в межзвездном пространстве со световой скоростью! Почему же вдруг Малиновый Барьер?! Галактики и метагалактики посходили с ума, они вращаются обезумевшим волчком. И океан малинового пламени! Боже! Дай силы! Сохрани и направь! Ивана трясло, и он не мог унять дрожи. На долю мига из тьмы выплыли двое, прикованные к поручням корабля. Почему они здесь?! Корчащиеся фигуры пропали. Это все галлюцинации! Опять память выкидывает свои штучки. Опять! Сто океанов малинового пламени! Это конец ... или начало? Дальше только Осевое. Он абсолютно точно знал, что за Малиновым Барьером нет ничего, даже пустоты, вакуума, там только столбовая дорога Вселенной – Осевое измерение!

Океан пламени поглотил его. И пропал.

Иван лежал на каменистой поверхности. Он видел свои руки, изъеденный камень. Чуть выше, над головой полз низкий, давящий белесый туман. Он именно полз, словно гонимый ветром. Но никакого ветра, даже малейшего дуновения не было.

Неподалеку кто-то тяжело дышал, сопел, всхлипывал.

Женщина? Здесь?! Иван не шевелился. Он знал, что в Осевом нельзя привлекать к себе внимания. Он знал, что чем больше ты будешь дергаться и суетиться, тем больше тебе же и достанется. И вообще – в Осевом нет ничего реального, там лишь призраки, фантомы твоей же памяти. Последний раз он был в Осевом, когда шел на капсуле-развалюхе в Систему. Да! Он почти ничего не помнил. Да что там почти! Он ни черта не помнил. Лишь ощущение своей страшной вины. Лишь оставшиеся на коленях, прилипшие к пластику комбинезона длинные женские волосы ... волоски, три или четыре. Она хотела, чтобы он забрал ее из Осевого Но разве там есть жизнь? Осевое – это сквозная дорога, это измерение, гипертрофирующее память, рождающее фантомов, и ничего более! Светка! Она погибла при входе в Осевое. Она навсегда осталась в нем. Это она приходила к нему, она мучила его, терзала в образе жуткого, кошмарного упыря. Это она сидела у него на коленях и просила, чтобы он Прижал ее к себе крепко-крепко, чтобы он не отдавал ее никому ... Он начинал все вспоминать. "Спаси меня, я умоляю тебя, мне больше некого просить, не оставляй, спаси меня!

Забери с собой! Прижми к себе, сильно-сильно, накрепко прижми... и я вырвусь отсюда с тобой! Я верю, что вырвусь, только бы ты этого хотел!" Она растаяла. А он вышел из Осевого. И все забыл. Он не смог ее вытащить оттуда, не смог.

Всхлипывания стали отчетливее. И громче; Иван зажал уши ладонями. Нет! Только не это! Самый настоящий бред! Он же вошел в приемо-передающий сектор гиперторроида. Он все сделал правильно. Почему он оказался в Осевом?! И как теперь выбираться отсюда? Из белесого тумана выплыла маленькая дрожащая рука. Он узнал бы эту руку среди тысяч женских рук. Это была ее рука.

– Уходи! – прошептал он бессильно. – Уходи, призрак!

Он знал, что нельзя смотреть на эту руку, что нельзя затевать беседы и вообще говорить чего-либо, он притягивал к себе призрака сам. Но он не был полностью в своей власти.

– Ты пришел за мной, – еле пробился через плач ее голос. – Ты пришел за мной, но почему ты не хочешь взять меня за руку? Почему ты отталкиваешь меня?!

Иван заскрипел зубами. Он уткнулся лицом в камень, сжал веки. Но было поздно. Рука, нежная и легкая, опустилась на его плечо.

– Я знала, что ты вернешься.

Горячая слезинка прожгла комбинезон, растеклась по коже. Нет, это была сущая пытка, это было чудовищное, невыносимое наваждение.

– Тебя нет! Ты погибла! – стонал Иван. – Не мучь меня, уходи!

– Как же я уйду, если ты пришел ко мне, если ты ради нашей встречи преодолел столько препятствий, если ты не жалел жизни своей, чтобы придти ко мне, мой любимый?! Ты просто устал. Твой путь тяжек и долог. Ты безмерно устал, я все понимаю. Но не гони меня. Это ведь я. Света. Не верь своему рассудку, не верь себе и тем, кто тебе рассказывал про Осевое. Это я. А это – ты. И мы оба живы. Ты пришел, чтобы забрать меня. Но ты не знаешь, как это сделать. И я не знаю.

– И потому ты хочешь, чтобы я остался в царстве теней в Осевом?! – просипел Иван. – Да, ты этого хочешь?!

– Нет! Здесь страшно, Иван. Это не место для людей. Я бесконечно измучилась здесь. Я хочу выбраться отсюда ... Тут были ваши, но они ничего не могут, они заняты только своим.

– Кто это наши? И почему ты так говоришь?!

Иван перевернулся на спину, открыл глаза.

Страшный и мерзкий упырь-оборотень сидел перед ним на корточках, прожигал ледяным русалочьим взглядом и поглаживал слизистой дрожащей лапкой рукав комбинезона.

Терпеть. Все перетерпеть! Не подать виду! Не смотреть в глаза!

– Ваши – это те, кто пытается отгадать тайны Осевого измерения. Семьдесят восемь из них остались тут, – продолжил упырь Светкиным голосом. Скользкая, гадкая гадина – фантом, порожденный его же памятью и материализованный Осевым измерением. – Больше сотни ушли через Осевое...

– Куда?!

– Этому нет названия на земных языках, Иван. Они ушли сами, они ощутили возможность стать большим, чем просто люди, они не захотели оставаться среди смертных ... и они ушли!

– Секретный проект в Осевом?! – вскрикнул Иван.

– Я не знаю, как это у вас там называется. Просто они пришли с Земли, они пришли с белого света к нам. Пришли не так, как приходил ты. Но в этот раз и ты пришел не так. Дай мне руку.

Перед Иваном сидела его Света – Светик, лапушка, любимая, жена. Никакой это не фантом, это она! Она и тогда была с ним. Это она сидела у него на коленях, прижималась, просила не отпускать, забрать с собою. Что же происходит?! С проклятущей планеты-каторги он прямиком попал в Осевое?! Этого не может быть – потому что этого не может быть никогда!

– Я заберу тебя отсюда, – прошептал Иван, сам веря своим словам. – Я заберу тебя!

Он обнял ее и прижал к себе. Он знал, что в любую минуту может произойти превращение и в его объятиях окажется омерзительный упырь-кровосос, мокрый, гадкий, зудящий, прилипчивый и очень опасный, именно такие губят людей во сне, высасывая из них... не кровь, но душу. Он не понимал в чем симбиоз двух совершенно разных существ. Но так было в этом гнусном и подлом, жестоком и обманчивом Осевом измерении.

– Расскажи мне все, что с тобой было после моей смерти, – попросила вдруг она.

Иван вздрогнул.

– После твоей смерти?

– Да, ведь я погибла – погибла, по вашим понятиям. Что было потом?!

Иван обнял ее еще крепче, уткнулся носом в русые волосы. Он те хотел ничего рассказывать. Да и что он мог рассказать – сейчас все его злоключения казались пустыми и ненужными, ведь он так ничего и не добился, ведь пока еще ничего толком и не сделал для спасения человечества, обреченного и уже погибающего. Ему нечего было рассказывать. И потому он ответил:

– Ничего особенного, Светик. Ничего! Я долго тосковал без тебя. А потом я смирился. Есть вещи, с которыми надо смиряться.

– Я слышала от ваших, что из Осевого есть выход.

– Ты разговаривала с ними?

– Нет. Я их слышала. Но они меня не могли слышать. Меня могут слышать и видеть только те, кто знал и любил меня. Или не любил!

Иван оторвался от волос. Заглянул в большие, теплые глаза.

– Вот поэтому ты и есть призрак, ты появляешься лишь в моей памяти. Тебя нет!

Она улыбнулась странно и невесело.

– Меня нет в вашем мире. Но здесь я есть. Ты же обнимаешь меня, ты можешь поцеловать меня ...

Ивану вспомнился привкус крови на губах, острые клыки, впивающиеся в рот, в язык, в шею и щеки. Упырь! Это было страшно. Он не хотел повторения тех ужасов.

– Я сама уйду от тебя, если ты не веришь мне.

Иван гладил ее плечи, спину, пытался утешить ее, шептал что-то нежное на ухо. А метрах в восьми от них сидел дрожащий унырь, глядел на него алчными русалочьими глазами, потел, всхлипывал и мелко трясся. Они всегда порознь! Всегда! Почему он внушил себе, что это она, меняющая свое обличие?! Как он обманывался!

– Я поцелую тебя. Ты моя любимая!

Он припал к ее губам, теплым и нежным, живым губам.

И они не превратились в липкие губы вампира. Это была она, Светик, любимая, самая дорогая на свете, единственная ... живая.

– Вот видишь, ты поверил мне, – шепнула она на ухо, когда их поцелуй оборвался. – А теперь ты должен придумать, как забрать меня отсюда, ты все знаешь, ты обязательно найдешь дверцу из этого мира теней! Мне нужно уйти с тобой! Мне нужна эта дверь!!!

Иван невольно отпрянул. Дверь?! Авварон Зурр бан-Тург?! Пристанище?! Система?! Им всем нужна дверь в его мир! И ей тоже?! Нет, он слишком мнительный, слишком подозрительный, так нельзя! Они ищут какую-то дверь? Но у Авварона уже был в руках Кристалл с кодом и дешифровкой координат – записанный блок памяти, закрытый сектор? Он потерял его. Но он знает – где. Или не знает?! Уже невозможно далее терпеть эту путаницу, он все смешал в одну кучу, заподозрил ее, Свету! Иван сжал ее виски ладонями и отодвинул от своего лица.

Лучше бы он этого не делал – прямо в глаза ему алчно и дико взирал трясущийся, скользкий упырь.

– Не-е-ет!!! – закричал Иван во всю глотку.

Отпихнул от себя чудовище. Вскочил на ноги ... и, пробив пелену белесого ползучего тумана, вырвался куда-то в непонятное, под две ущербные луны в лиловых небесах.

Пристанище? Сонный мир? Нет! Он никогда не бывал здесь, так почему же он оказался в этом мире?

Вдогонку неслось: «Не бросай меня! Не уходи! Я не могу здесь оставаться, Иван, не уходи-и-и!» Он не слышал ничего. Он бежал, сломя голову, не чуя ног под собой. Он знал, что потом будет проклинать себя за слабость и трусость, но ничего не мог поделать – бежал, не разбирая пути. Лишь высоченная желтая стена маячила впереди. Если это Осевое – так почему здесь луны, которых он никогда не видел, почему желтые стены в лиловых небесах? Эх, лучше бы он остался с Кешей! Живоход – это единственное их спасение!

Туман под ногами рассеялся, обрывки его словно клочья ваты цеплялись за сапоги, отставали. Иван бежал во всю прыть. И двигало им в эти минуты нечто большее чем страх. Дверца? Канал?! Они поразному называли проход из своих миров в мир земной. Но суть-то была ясна. Доступ для всей этой нежити во Вселенную человека был закрыт, заблокирован, закодирован, заговорен – они даже не знали, как к нему подступиться. И он им невольно помогал. Он всегда нес добро, но по его следам ползло зло. Он прокладывал путь этому злу, пусть не сам, пусть по чьей-то недоброй воле – но ведь он, а не кто-то другой! Нет! Слишком круто! Если бы он сидел и ничего не делал, было бы хуже, неизмеримо хуже. И все же он виноват! И все же это Осевое измерение, это не просто бунт его подсознания, выверты памяти. Это реально существующая область Бытия. Нечего внушать себе, что все происходит в воспаленном мытарствами мозгу!

С огромного пурпурного валуна на Ивана бросился шестиногий зверюга с тремя рогами на носу и серповидным хвостом. Реакция сработала – рукоять скользнула в ладонь, – заискрился алмазный меч – и хищник, огласив окрестности истерическим рыком, рухнул в высокую алую траву. Иван не мог остановиться. Он бежал. Будто за ним гнались. А в ушах стонало и выло: «Не оставляй меня-я-я!» Нет, это все самое, настоящее, оно есть. Недаром здесь ведут исследования ребята из закрытого сектора. Исследования в Осевом! Почти никто о них и слыхом не слыхивал. Загадка XXV-го века! Иван несся вперед, начиная осознавать, что его гонит некая сила, что он не совсем цодвластен себе. Он это понимал и раньше ... но забыл. Почему? Почему?! Он должен спасать Свету, вытаскивать ее из адского измерения. А его несет куда-то. Только бы самому выбраться отсюда. Он тогда прижмет этих парней из закрытого сектора, он их возьмет за шкирку и потрясет хорошенечко, он выколотит из них все секреты! И он вернется тогда! Он вытащит отсюда Светку!

Пронзительный крик на миг остановил его. Но только на миг. Причал кто-то знакомый. У желтой, уходящей в небеса стены кого-то убивали. От крика закладывало уши.

Цай! Это вопил обезумевшим зверем карлик Цай ван Дау.

Раздумывать было некогда, Иван рванулся к стене. В три прыжка он подскочил к огромному уродливому монстру, заросшему черной с проседью щетиной, вскинул меч – хохочущая, скалящая зубы голова покатилась вниз по склону алого холма.

Только тогда Иван увидел истерзанного, жалкого Цая.

– С этой тварью покончено! – сказал тихо.

Цай всхлипнул, вытер кровь со щеки и пробурчал:

– Эта тварь – мой родной папаша.

– Ну извини тогда, – опечалился Иван, – не знал.

– Спасибо тебе, – захрипел Цай, – ты меня спас. Он давно хотел меня убить. Он преследовал меня повсюду. Правда, во снах и кошмарах. А теперь вот добрался наяву. А ведь я думал, что он давно уже сдох.

Вид у Цая был отвратный, будто его грызла целая стая гиен и шакалов, грызла не меньше суток. Но руки-ноги, голова были целы. У Ивана давно глаз приметался: кто в яму глядит из раненных и увечных, а кому еще жить да гулять.

Но откуда он взялся в Осевом?!

– Как ты попал на Умагангу? – спросил карлик.

– По-моему, ты немного ошибаешься, – ответил Иван, – это никакая не Умаганга.

– Значит, я не могу узнать своей планеты? Значит, я совсем трехнутый?! – занервничал Цай, заматывая раны на руке какими-то обрывками.

Голова в овраге продолжала хохотать и скалиться. Зато съеживающееся тело «папаши» было похоже на выброшенную волной медузу, оно растекалось, превращалось в нечто бесформенное.

– У вас бывает так? – спросил Иван тихо, но твердо, кивая в сторону головы.

– Нет, – ответил карлик, бледнея еще больше.

– Приглядись – все ли вокруг тебе знакомо? – настаивал Иван.

Цай ван Дау приподнял бельмастые веки, повернул голову.

– Я давно не был на Умаганге, очень много лет, здесь кое-что изменилось, – сказал он. – Но не могла же луна Угага стать вдвое меньше, верно? А стена?! – Он подполз к стене и ковырнул ее металлическим ногтем, посыпалась крошка. – Это не агайский пенный янтарь, а какая-то дрянь. Куда они подевали настоящую стену?! И трава ... она же ненастоящая! – У Цая словно заново открывались глаза.

Он ничего не мог понять. Он тер виски, озирался, бледнея смертной бледностью, до зелени, до синевы.

– Здесь нет ничего настоящего, Цай, – сказал Иван. – Потому что это не Умаганга. Это Осевое измерение.

– Неправда!

– Ты видел Малиновый Барьер?

– Да.

– Мы в Осевом измерении, Цай. Сюда редко попадают живые. Но мы с тобой попали.

На минуту Цай погрузился в мрачные размышления, на него стало страшно смотреть. Это был самый настоящий труп – труп маленького, корявого, большеголового уродца; труп, скорчившийся, перекореженный, жалкий. Наконец он шевельнулся, ожил.

– Наверное, ты прав, Иван. Это не Умаганга. – Помолчал. Завел иное: – Вы с Кешей пробились на базу, так?

– Пробились.

– Ты нашел там...

– Там ничего не надо было искать. Гиперторроид торчал в центре огромного зала, открыто.

Цай усмехнулся.

– Открыто – на глубине в сотни миль, в толщах гиргенита, в слоях, которые никто и никогда не исследовал, потому что там гиблое, ненужное, пустое место?! Это перевалочная база. Понял? Я давно догадывался, что Гиргея не просто планета-каторга, не только ридориум притягивает к ней словно мух всякую сволочь! Теперь я убедился в этом, Иван.

Иван присел на траву. Он глядел на скалящуюся голову.

Он не хотел видеть это уродство, но оно приковывало его взгляд словно магнитом. Сидел и слушал Цая. Тот говорил все верно. В недрах проклятой Гиргеи нашли себе приют многие: и довзрывники, если это не галлюцинации, и Синдикат, и чужие... планета освоенная, прочно занятая каторгами, рудниками, на нее доступ закрыт, никто не полезет ковыряться в ее нутре, ядро остывшее, сверхтвердое, удобные ходы-выходы, какие-то связи и инфраструктуры еще с прежних времен, стародавних, исчисляющихся миллионолетиями. Так где же еще создавать перевалочные базы?! Где ставить статоры и гиперторроиды?! Сам Бог велел на Гиргее! Или сам дьявол! Значит, эти устроители баз и перебросчиков имеют свободный доступ на Гиргею? Они не боятся системы заслонов, силовых полей и кодированных гипносетей на орбите? Или для них эдаких мелочей просто не существует? Слишком много вопросов.

– Мы никогда не разберемся в этом болоте! – сказал Иван Цаю.

– У Синдиката есть свои интересы в Осевом, – неожиданно выпалил карлик. – Понимаешь?

– Нет.

– Я сюда попал только потому, что Осевое нужно Синдикату! Я щуп этой гнусной мафии! – Цай ван Дау вскочил на свои кривые, изуродованные ножки и заорал во всю мочь: – Я не боюсь их! Пусть все слышат! Пусть все видят! Не-бо-юсь!!!

Иван догадался в чем дело, ему не надо было разжевывать мелочей. Они оба здорово влипли.

– Хватит кричать, – сказал он, – там нас Кеша ждет.

– Кеша? – ошалело переспросил Цай ван Дау.

– Угу.

Цай сразу успокоился. Если кто-то и где-то их может ждать, значит, еще не все потеряно. Вот только шли они в Осевое через разные дверцы, так где ж гарантия, что выберутся через одну?

– Знаешь, когда я понял, что Осевое не мираж? – спросил Иван у карлика Цая. И не дождавшись ответа, заявил: – Когда увидел, что ты не признак! Если в каком-то измерении или пространстве оказались двое и оба ощущают в нем присутствие другого, значит, это реальное пространство.

– Ну и что? – удивился карлик.

– Для меня это был очень важный вопрос. Теперь вопроса нет, – пояснил Иван.

– Для меня вопрос – как отсюда выбраться, – карлик усмехнулся. Усмешка на изуродованном, разодранном лице промелькнула жуткой гримасой.

После ухода Ивана ветеран аранайской войны и каторжник-рецидивист Иннокентий Булыгин не долго предавался унынию. Сказано было ждать, значит, надо ждать. Теперь он верил, что вертухаи не припрыгают, не прискачут и не приползут. Потому как нет здесь никаких вертухаев – база брошенная, работает по привычке, в авторежиме. Ну и хрен с ней, пускай работает.

Он в несколько приемов овладел живоходом – поползал по стенам и потолку зала, полетал над огромным гудящим бубликом, который все звали слишком уж торжественно и научно, гиперторроидом. Вернулся на прежнее место. И заснул.

Кеша был немолод, к тому же он страшно устал и от жизни, и от войн, и от каторги. Последние события – побег, тряска, пытки взбодрили его. Но сколько же можно без сна? Он провалился в глубочайший полусон-полуобморок.

Сколько он спал, не знал никто кроме помалкивающего бортового «мозга» живохода. Перед самым пробуждением, как это и бывает часто, Кеше приснилось нечто странное.

Ему приснилось, что он проснулся. Проснулся в удобном, обтекающем тело кресле. Откинутая на большое и мягкое изголовье голова была Легка, невесома. Невесомым казалось и тело. Он славно отдохнул! Кеща уставился вперед – прямо на пульт живохода. Больше смотреть было не на что, обзор он вырубил перед тем, как заснуть. Он не узнал пульта. И зажмурил глаза. Потом снова открыл их. Рабочий пульт боевой десантной капсулы невозможно спутать с любым из других пультов. Кеша чуть не вывалился из кресла.

– Полный обзор! – закричал он, цепенея от догадки.

И догадка подтвердилась.

Он висел посреди черного, усеянного звездами неба, висел в страшной космической пропасти, в которую падало все на свете и никак не могло упасть – падение было бесконечным. Он вырвался с Гиргеи?! Когда?! Как?! И где живоход?

– Где мы?! – закричал он снова. – Координаты?!

Мозг капсулы выдал на прозрачном невидимом табло перед ним два ряда мигающих цифр и для понятности одно коротенькое предложение: «нестабильная орбита 1089 – Гиргея». Это означало: до поверхности планеты ровно одна тысяча восемьдесят девять километров, но расстояние меняется каждую секунду, вместе с направлением и скоростью капсулы. С огромным трудом их можно засечь.

Но сбить капсулу, уничтожить ее практически невозможно.

По Кешиной небритой щеке поползла предательская слеза.

Свобода!!! Он столько лет мечтал о свободе. И там, на чертовой Аранайе, и здесь, на трижды проклятой гиргейской подводной каторге. И вот она, дорогуша! Он свободен! Он может сигануть сейчас на капсуле куда душе пожелается.

Боевая капсула! Это предел мечтаний! Это сказка, фантастика! Его ждут девочки на Гавайях, как они его ждут! Он не обманет их ожиданий! Он сию же минуту рванет к ним!

Жаль, что у него нет на борту термосаллиевой бомбы в полмиллиарда мегатон, он с огромным удовольствием хлопнул бы напоследок дверью – разнес бы в клочья эту поганую планетенку со всеми ее вертухаями и ... Кеша приуныл, – каторжанами. Нет, хотя среди них и было много всякой сволочи, он не желал им ни погибели, ни зла. Сразу вспомнился Иван. Потом коротышка Цай. Нет, девочкам придется обождать немного.

– Эй ты, умник! – рявкнул он, обращаясь к бортовому большому мозгу. – А ну слушай меня. Боевые коды...

Закрыв глаза, он по памяти отбарабанил все ряды цифр, которые выдал ему Иван, там, в хрустальной клетке. Хе-хе, они отпустили его! Здорово он провел этих лохов! Ай, здорово, будет чего порассказать на старости внучатам. Хотя какие у него внучата – пули да гранаты! Кеша сокрушенно вздохнул. На невидимом экране загорелся зеленый нолик, кругленькое колечко. Это хорошо, большой мозг признал его и готов выполнять все команды без исключения. Ну, Иван, спасибо!

Кеша разогнал капсулу, поймал в радарную сеть сразу четыре охранных спутника: два сверху, один снизу и один слева. Все они были далеко-далеко, и не видели капсулы. Но она их видела.

– Малый огонь, – вяло скомандовал Кеша и вырубил полную прозрачность. Теперь он хотел видеть, что произойдет с «шакалами» на экране, при большом приближении. Ничего душещипательного не произошло – четыре поблескивающие шарика, ощитиненные радарами и боевыми ракетами, почти одновременно будто лопнули, разлетелись осколочками, ни одна из блокированных боеголовок не разорвалась. Кеша зевнул. Работает! Ну и хорошо. Ей и придется поработать немного. Через сколько он там пообещал барьеров пройти – через три или четыре? Да будь их хоть пять! Он перепрыгнет через них, только пыль стоять будет!

Неужели его еще не засекли? Должны засечь вот-вот. Ну что же, пора. Пришло время вспомнить, как он ходил в десант, как он бросался вниз головой на дьявольские, кипящие смертным варевом планеты. Вперед!

– Большая воронка. Левое горло. Кратер А2147, – затараторил он с нервическим придыханием, – траектория 14-08-422-11. Полный вперед! Полный! Антигравы до отказа давай! Пошла, родимая!

Капсулу не надо было учить, это ее большой бортовой мозг мог бы поучить многих. Но Кеша орал во всю глотку, ему доставляло огромное удовольствие все это, он шел в атаку с криком, с ором, с боевыми кличами, будто пытался устрашить незримого противника.

Тело превратилось в свинцовую болванку. Ветеран не боялся перегрузок. На полном ходу мало кто врезался в планету, любителей рисковать своей собственной шкурой почти не было – но когда уходили от преследования, годилось все. Капсула черной молнией пробуравила пакостную атмосферу Гиргеи, выжгла вглубь пятьсот метров воды под собой, обратила их в ревущий пар, рвущийся к небесам. И не дав ему вылететь из воронки, ушла в океан. Первые двенадцать миль капсула опускалась под водой на крейсерской скорости. Дальше надо было выбирать маршрут. Радар нащупал три большие подводные пещеры. Избрать лучшую должен был бортовой мозг. Но Кеша уверенно повел корабль к самой большой и глубоководной. Он был абсолютно уверен, что первый этап лихой операции прошел на славу – зажравшиеся и ленивые вертухаи остались с носом.

Им никогда не засечь капсулы. Никогда!

Черные, свинцовые воды Гиргеи! Безбрежный, безмерный океан! Что для вас семидесятитысячетонный кораблик, погружающийся в вас – песчинка, кроха, капелька, ничто! Исполинский, на три четверти водяной шар – и спресованный в каплю ураган, сжатый в песчинку огонь целого созвездия, сконцентрированные в малой крохе ум и воля цивилизации. Боевая десантная капсула! Как правило их оставляли на орбите и шли на штурм в десантном боте.

Но обстоятельства бывают разные. Иногда нужно рискнуть. Для Кеши риск был не только его профессией, он был для него частью сложной и неоднозначно воспринимаемой окружающими натуры. Непрост был Иннокентий Булыгин. Может, поэтому и выжил он там, где простому смертному надлежало трижды распрощаться с белым светом.

Про аранайскую войну на Земле почти никто не знал.

Это была тайная война. Добровольцев вербовали по всей Вселенной – кого добром, деньгами и посулами, кого силой. Тридцать лет продолжалась одна из жесточайших в истории Мироздания войн, тридцать лет лилась кровь людская и нелюдская. Аранайя была одним из нелепейших миров: в центре системы висела огромная звезда – Арана, голубой гигант. В смутные, доисторические времена, сразу после рождения солнц, она умудрилась каким-то образом урвать в сферу своего притяжения двенадцать светил первой звездной величины, семь красных карликов, одиннадцать желтых карликов и три псевдоквазара. Все они вращались по сложнейшим орбитам вокруг гиганта, увлекая за собой в этом вращении двести сорок шесть планет, три тысячи пятьсот крупных астероидов и не менее сорока пяти тысяч боевых и гражданских спутников, станций, космолабораторий. Все это называлось Аранайей. И обитало в ней полтора миллиарда людей и восемнадцать с половиной миллиардов аборигенов-гуманоидов. Бодяга началась с того, что аборигены разделились на три лагеря и по каким-то своим, необъяснимым для людей причинам объявили друг другу войну до полного истребления противника. Иной войны у них и не могло быть, потому что три лагеря были тремя крупными родами, состоящими из множества родов более мелких. Кровная месть в каждом из родов была смыслом жизни и чуть ли не религией. Именно поэтому аборигены никогда не воевали друг с другом – слишком сильным было кровное «оружие устрашения», они разрешали все споры мирно и полюбовно. Земная Федерация поступила как всегда мудро и осмотрительно, она прислала своих наблюдателей в количестве шестидесяти космодивизий.

Одновременно при каждом роде был создан Центр советников. Все три центра набирали добровольцев независимо друг от друга, стремясь обеспечить превосходство своим подопечным и тем самым положить конец Кровавой бойне.

В аранайскую войну были вложены триллиарды, она сжирала уйму энергии, предназначавшейся для иных целей, десятки тысяч наемников и миллионы аборигенов гибли ежемесячно, в этой адской воронке сгорало до четверти всех боезарядов Федерации в год ... и тем не менее, несмотря на глобальные по своей мощи усилия войну никак не удавалось сдержать и остановить. Злые языки поговаривали, что кое-кому на Земле и в Федерации выгодна эта бойня – на Аранайе таких провокаторов и паникеров расстреливали на месте без сожаления, они подрывали дух миролюбия и невмешательства. Это было явной ложью, ибо Федерация для того, чтобы погасить военный конфликт в системе голубого гиганта отдавала все, не жалела даже сверхновейших образцов вооружения и техники, беспрестанно отправляемых на Аранайю. Жесток и злобен Дух Войны!

Иннокентий Булыгин испытал его прикосновение на собственной шкуре. На этой войне он был рядовым, и потому вволю понюхал пороху. Его семь раз контузило, шрамы от двенадцати ранений украшали тело, руки оторвало на семнадцатом году войны – но за последующие тринадцать Кеша настолько свыкся с металлобиопротезами, что считал их своими руками без всяких поправок, восемь лет в общем счете он мыкался по аранайским лагерям, в которых почти никто не выживал. Кеша был дьявольски живуч!

Он выжил в кромешном аде тридцатилетней аранайской войны. Он выживет и сейчас! Надо только не жалеть себя!

Надо пробиваться вниз, вглубь! Прорывать десятки, сотни километров гиргенита, базальта, черного мрамора, толщи свинцовой жижи. И капсула! Он поставил капсулу на полную круговую оборону, на уничтожение любой приближающейся цели. Он знал, что делает. Он врубил полную Д-прозрачность, сигмапроницаемость и на всякий случай, если начнут прощупывать по старинке – абсолютную радиопрозрачность. Он знал все тонкости ведения войны – настоящей, жестокой, беспощадной и не имеющей правил. Он работал как андроид, как автомат, с застывшей на тонких губах кривоватой улыбкой. Он знал, что идет напролом нагло, хитро, мощно, бесповоротно. Он знал, что на такой прорыв никто не решился бы – никогда! Эх, Иван, Иван!

Не та в тебе закваска! Хоть и крутой малый, десантник-смертник ... но тебя никогда не били так, как били Иннокентия Булыгина, ветерана и рецидивиста, ты никогда не ожесточишься сердцем так. Слабо! Ты никогда не рискнул бы вонзить в чрево гадины Гиргеи боевую капсулу, ты ее заботливо оставил на орбите, пожалел. А Гиргея тебя не пожалела – вот и гниешь в ее поганом брюхе! Кеша погасил улыбку. С капсулой все в порядке – она разнесет в клочья всю эту паршивую планетенку, только сунься сюда! Пора!

Пещера блокирована. Все шито-крыто. Он нырнул в люк боевого десантного шлюпа. Утонул в глубоком кресле.

Вспомнил на миг Марию, оставшуюся навсегда на семнадцатом спутнике Аранайи, ее растерзанное гератами прекрасное тело. Скривился, скрючился. Но мозг работал в заданном режиме, сам по себе – вперед! Шлюп вырвался из мрака глубоководной пещеры, ослепил тонким лучом исполинского бронеголового ската, парализовал его на время, чтоб не мешался на дороге. И черным камнем пошел вниз.