Похищение Пуха

Глава третья Новое покушение на Романа Лепота

Ехать в переполненном микроавтобусе удовольствие ниже среднего. Маме и папе приходилось проявлять чудеса дипломатии, чтобы уставшие дети не ссорились. Потому что там, где ссорятся двое, вскоре начинают ссориться трое, затем четверо, а потом кто-нибудь обязательно начнёт требовать: «Выпустите меня отсюда! Я пойду пешком! Я не могу слушать этот ор!» И это при том, что до ближайшего населённого пункта километров тридцать.

Бедный Роман Лепот, не привыкший к детям, улыбался так, словно его заживо бальзамировали, и пытался спрятать голову в чемодан. Он не понимал, как родители Гавриловы могут терпеть весь этот зоопарк и не сойти с ума.

Больше всех жару задавала Рита, вспомнившая с большим опозданием, что её акулу так и не взяли. И железную кровать не взяли. Не успели Риту убедить, что обязательно поймают ей акулу в ближайшем же озере («Враки! Враки! Враки! Они там не водятся!» – сразу влез Костя), как Рита увидела у Пети на ключах какую-то свою жёлтую игрушку.

– Моя! – заорала Рита.

– Моя, моя, моя, моя! – сразу подал голос Саша. Просто на всякий случай подал, потому что тут же шёпотом спросил у Алёны: – А про что это она?

Алёна не знала. Зато Рита ухитрилась задрать ногу – она сидела рядом с Лепотом, на третьем ряду сидений – и сверху вниз лягнула Сашу по голове пяткой. Сашина голова тотчас скрылась – точно шляпка гвоздя, по которой метко тюкнули молотком.

– Рита, не приставай к брату! Ты вышибешь у него мозги! – не отрываясь от дороги, сказал папа.

– У Саши мозги? Откуда? И Рита не пристаёт. Она выражает свои чувства! – поправила Катя. – Ведь правда же, Рита?

– И-и-и-и! – воинственно взвизгнула Рита.

Они ещё не доехали до поворота на Севастополь, а Алёна уже заявила, что её укачало. Причём укачало её почему-то рядом с единственным в этих краях магазином. Пока Алёна бродила туда-сюда и дышала, все остальные юные Гавриловы ринулись в магазин с такой дикостью, словно никогда в жизни не бывали ни в одном магазине.

Когда они стали всё хватать, продавщица, понимая, что за всеми ей не уследить, ринулась к дверям и расставила руки, чтобы никого не выпустить. Она решила, что в магазин хлынул цыганский табор. Мама Аня едва её успокоила.

– Откуда вы вообще приехали? – спросила продавщица, переводя дух.

– Из очень глубоких джунглей, – объяснила мама, из-за спины которой уже лезла Алёна, спохватившаяся, что все сейчас закупятся, а она останется ни с чем.

Тут же в магазине Костя и Саша поймали в банку здоровенную пчелу-плотника, бьющуюся в стекло. Пчела была огромная, с синеватым отливом, размером с трёх обычных пчёл, деловая и сердитая. В автобусе она вылетела из банки и, летая туда-сюда, врезалась в стёкла, как пуля. Когда она наконец вылетела в приоткрытое окно, все, кроме Саши и Кости, испытали огромное облегчение.

– Уф! – сказал Лепот, трогая пальцем уши. – Дети – это, конечно, отдельная страница мироздания! К ним, как ко всякой новой странице, нужно привыкать.

– У вас нет детей? – заинтересовался Саша.

– Нет.

– На вас что, никто не согласился пожениться?

Алёна толкнула Сашу локтем.

– Молчи! Что ты говоришь? – зашипела она. – Ему нельзя жениться! У него так в издательском контракте написано, чтобы он холостой был! Он должен быть мечтой каждой женщины, и если он когда-нибудь выберет какую-нибудь одну, это будет крах!

– Алёна! – укоризненно воскликнула мама, а Лепот недовольно покосился на неё и на Гаврилова, соображая, откуда к ребёнку могла поступить такая информация.

– Неправда! – произнёс он с большим достоинством. – Нет такого пункта в контракте! Это всё необоснованные сплетни! Если я захочу, никто не помешает мне жениться. Но я не хочу. Мне только тридцать пять лет. И у меня неудачный опыт в прошлом.

Саша понимающе закивал. У него тоже имелся в прошлом один неудачный опыт. Это когда он хотел совсем немножко взорвать дверь, а оказалось, что сера от десяти коробков спичек – это очень даже «множко». Эту мысль потом разделяли и доктор в травмпункте, и плотник, и вообще все.

Писатель опасливо косился на проплывавшую мимо автобуса степь с низкими горами, скрывавшими искусственное водохранилище. Прямо сквозь горы и долины вела наполнявшая водохранилище толстенная труба. Гаврилову, в этот момент случайно увидевшему Лепота в зеркальце, показалось, что тот жалеет, что сел у окна. Гость как будто боялся и этих гор, и зарослей кустарника.

– Нельзя ругаться с женой! – строго сказал Саша. – Если мужчина не ругается, тогда жена ему кого-нибудь родит и у него будет большая популяция.

– А если не захочет? – вяло поинтересовался Лепот.

– Тогда надо ей строго сказать: «Ты хочешь популяцию или не хочешь? Как мы с тобой договаривались?»

Косте тоже хотелось принять участие в разговоре, суть которого он не очень понимал. Он поёрзал-поёрзал и потом выпалил:

– Пап, знаешь, что я видел? Я три раза видел женитьбу мух!

Папа кивнул.

– Ясное дело, все видели… Хотите заедем на водохранилище? Оно, правда, обмелело сильно, – предложил он.

– Нет-нет-нет! – выпалил Саша. – Это там, где я по пояс в грязь провалился! Деревьями в меня бросали, чтобы я вылез! Нет уж, больше вы меня в грязь не заманите!

– Мы не бросали в тебя деревьями! Мы давали тебе опору! – заметил Петя.

Саша предложил ему самому провалиться в грязь и пообещал, что будет кидаться в него пнями и брёвнами, пока у Пети не возникнет опора.

Из-за бесконечных остановок дорога к Соколиному растянулась часа на четыре.

Дети, чтобы не ссориться, играли в города. Их названия почему-то часто заканчивались на «А», и Саше разрешалось все время повторять «Алма-Ата», чтобы он не думал по два часа и не задерживал игру. Алёне это надоело:

– Чего он всё время «Алма-Ату» повторяет?! Есть ещё Аддис-Абеба, Алупка, Алушта, Акапулько, Америка, Антарктида… Ой, Акапулько на «о»!

– А Антарктида вообще не город! – ехидно добавила Катя.

– Как это не город? Она уже утонула!

– Утонула Атлантида! Антарктида пока ещё плавает. Ладно, всё, мелочь, играем дальше!

Однако города уже всем поднадоели, и Петя объявил Вику проигравшей на том основании, что она не может придумать город на мягкий знак, хотя раньше из этого проблемы не делали и говорили слово на предшествующую букву.

Километрах в десяти от Соколиного, там, где уже угадывалась близость гор, которые то там, то здесь вылезали из земли отдельными каменными пластинами, мшистыми тысячелетними обломками или глубокими узкими оврагами, папа вдруг услышал позади рёв. Посмотрев в зеркальце, он увидел, как мимо них пронеслась красная, просто до боли алая машина-«копейка» и, совершив тройной обгон, ушла в точку. Папа протёр глаза.

– И это «Жигули»! В горах! Почти на серпантине! И машине, между прочим, уже лет тридцать! – изумлённо воскликнул он.

– Да-а, – протянул Петя. – Между прочим, я читал: первые автомобильные гонки были очень медленными. Перед гоночными машинами бежал человек, звенел в колокольчик и кричал: «Осторожно! Автомобили!» Иногда он отбегал слишком далеко, и ему приходилось возвращаться, чтобы гонщики не слишком отстали.

Пытаясь представить себе эти гонки, папа не заметил доски с гвоздями. Переехал её передней шиной и – пшшш!

– Прокол! – буркнул он, съезжая на обочину.

Поменять колесо оказалось делом нелёгким. Домкрат был зарыт глубоко под вещами, и, чтобы найти его, требовалось разгрузить автобус. К счастью, недалеко от дороги обнаружилась отличная поляна с круглым озером, заросшим камышом. Вокруг озера паслись четыре непривязанные лошади, одна из которых была с жеребёнком.

Поляна Алёне очень понравилась. Она сразу легла и приложила ухо к земле.

– Чего ты делаешь? – спросила Катя.

– Слушаю, как растёт трава! – голос у Алёны был мечтательным. Таким же, как в минуты, когда к ней прилетал дракон и пил воду из таза у неё под кроватью.

– Ля-ля-ля, жу-жу-жу, я с мозгами не дружу! – проворчала Катя и растущую траву слушать не стала.

А вот Костя и Саша стали. Они прикинули, что на большой поляне трава каждую минуту совокупно подрастает минимум на пару сантиметров. И что, может, действительно слышно, как сок травы поднимается по многим тысячам стеблей.

Но потом, конечно, все вспомнили, что тут ещё есть лошади.

Пока Петя, папа и очень недовольный Лепот перетаскивали рюкзаки и клетки с животными, Катя, Вика, Рита и Костя окружили лошадей и полезли их гладить. Рита срывала травинки и, вставая на цыпочки, совала их лошади в нос.

– Кусяй! Кусяй, лосядка! – повторяла она.

«Лосядка» отворачивалась от травинок и скалилась, прижимая уши.

– Рита, отойди от неё! Катя, возьми Риту за руку! – велела мама.

– Лошадь же улыбается!

– Это она угрожает!

Саша, не обращая на лошадей внимания, прошёл к озеру и, скрестив руки на груди, остановился у камышей. В камышах квакали лягушки. Было слышно, как, срываясь с места, они прыгают в воду. На лице у Саши было написано искреннее страдание.

– В болото меня заманить хотите? Я к нему даже близко не подойду! – произнёс Саша мрачно.

Он сделал шаг в сторону, собираясь демонстративно повернуться к озеру спиной, но тут послышался особенно громкий плюх. Большущая, с кулак, лягушка, сидевшая у его ног, тяжело прыгнула в воду. Саша, не заметивший её прежде, а точнее – заметивший, но принявший её за камень, застонал, провёл ладонью по лицу, а мгновение спустя озерцо покачнулось и заходило волнами от ещё одного, совсем уж гигантского, плюха.

Это Саша прямо в футболке и шортах бросился в грязную воду. Было видно, как он ворочается в воде, а вокруг него плавают лягушки. Одна из них даже вскочила ему сзади на голову, приняв её за кочку. Саша попытался выбраться на берег, но жидкая тина на дне не давала ему сделать ни шагу. На поверхность поднимались чёрные пятна грязи.

– Ну вот! – произнёс Саша со страдальческим укором, обращаясь непонятно к кому. – Заманили? Добились своего? И кто виноват?

Пока мама с Петей выуживали Сашу из воды, протягивая ему палку, а потом повторно выуживали его из воды, потому что грязный с ног до головы Саша кинулся в озеро уже с сачком и банкой, папа возился с колесом. Когда же он наконец поменял его, то обнаружил, что на поляне уже появилась палатка.

Возле палатки горел костёр. У костра на бревне сидели все его родственники, а между ними Саша в девчачьих трусах, держащий в руках банку с двумя лягушками. Лягушки в банке едва помещались и залезали друг на друга. Сашины вещи сушились на ветках ближайшего дерева.

– Давай сегодня уже никуда не поедем! Всё равно через пару часов стемнеет, а место вроде неплохое… – предложила мама.

– Ну давай! – согласился папа и отправился к дороге, чтобы сесть за руль и подогнать автобус поближе к палатке.

Роман Лепот стоял на проезжей части рядом с огромной лужей, которая, стекая с дороги, превращалась в ручеёк. Услышав, что Гаврилов предлагает не ехать сегодня в Соколиное, он возмущённо двинулся к нему, но в этот момент опять раздался рёв двигателя.

Возникнув из-за поворота, на дороге появилась знакомая алая «копейка». Вильнув, она выехала на встречную полосу и помчалась прямиком на Лепота. Писатель, с воплем отскочив на обочину, споткнулся и упал. В последнюю секунду, когда казалось, что он уже погиб, «копейка» опять вильнула и, пронёсшись через лужу, окатила его потоком грязной воды и скрылась.

Роман Лепот кое-как поднялся на ноги. На него вылилось столько воды, что он был теперь грязнее Саши. Его знаменитая чёлочка прилипла ко лбу. Брюки тоже прилипли к ногам, которые оказались немужественно тонкими. Правая коленка прыгала.

– Меня хотели убить… – простонал Лепот, хватая Гаврилова за запястье. – Ты видел?! На меня покушались! Звони! Звони скорее!

Гаврилов схватился за телефон. Ответили ему почти сразу.

– «ВАЗ-2101»… Цвет красный… Номер 786… В районе Соколиного. Букв не рассмотрел, да… Только что чуть человека не сбил! – сообщил папа.

Было слышно, как с той стороны диспетчер щёлкает пальцами по клавиатуре.

– В угоне, – сообщили папе.

– Как в угоне?! Давно? – поразился папа.

Ему ответили. Оторвав от уха трубку, Гаврилов повернулся к обтекающему грязью Роману Лепоту:

– Красную «копейку» угнали несколько часов назад… Подростки, наверное.

– Почему подростки? – удивился Лепот.

– Ну как… Угнали старую машину… Ездят как безумные…

Лепот расхохотался. Мокрое лицо его было лицом безумца.

– Подростки… – повторил он. – Если бы подростки! Ха!!! Дети – цветы жизни! Размножение мух! Да здравствует большая популяция!

И он опять расхохотался, продолжая обтекать водой. Он хохотал, хохотал, хохотал. Николай терпеливо ждал, пока Лепот перестанет, но тот не переставал. Постепенно хохот его перешёл в икание. Лепот икал и хихикал. Хихикал и икал. Лишь спустя минуту Гаврилов сообразил, что у знаменитого писателя случилась истерика.