Похититель детей

Святослав Логинов

ПОХИТИТЕЛЬ ДЕТЕЙ

(антипедагогическая поэма)

Еду на дачу в деревню. В битком набитом общем вагоне вижу знакомого. Это сын моей соседки бабки Марухи. Месяц назад он приезжал в гости к родителям, привозил внука. Тогда Марухин дом неделю гудел от чёрного пьянства. К вечеру гул голосов превращался в крик: звонко причитала Маруха, гудел что-то её "дедок", нечленораздельно вопил сын. Иногда пьяный рёв прорезал злорадный мальчишеский крик, потом громко хлопала дверь, парень выскакивал на улицу, бежал через огород. Папаша гнался за ним с палкой в руках. Мальчишка легко уходил от опасности, дразнился, швырял в папашу падалицей.

Теперь истории предстоит повторяться в расширенном варианте: сосед едет вместе с женой. И детей при родительской паре не один, а двое. Их появление слышно издалека: вопли главы семьи, пьяное бормотание супруги, плач девочки и единственный осмысленный звук - крик мальчишки:

- Ну, куда ты прёшь? Там конец вагона! Здесь садитесь!

С помощью проводницы святое семейство размещено и, вопреки ожиданиям, удивительно быстро затихло. Во всяком случае, к часу ночи уже можно было уснуть, что далеко не всегда удаётся в общем вагоне.

Утро. Часовая стоянка в Хвойном. Именно из-за этих стоянок прославленный шестьсот девятый умудряется ставить рекорды скорости: триста километров за двенадцать часов! Специально к приходу поезда открывается привокзальное кафе "Лилия". Заспанные пассажиры бредут пить дешёвое хвойнинское пиво. В общей толпе, спотыкаясь и пошатываясь, поспешает мой сосед. Как же его зовут? - не помню. Через несколько минут - время явно недостаточное, чтобы испить пивка, - сосед, позвякивая авоськой с покупками, ковыляет обратно. В вагоне начинается второе действие, впрочем, относительно негромкое; сосед послушно умолкает, когда на него цыкают начальственным басом.

За час до полудня усталый состав дотягивает к пестовскому вокзалу. К этому времени путешествующая пара набралась до изумления. Впрочем, меня это не касается, мне надо успеть дойти до автовокзала и вбиться в переполненный автобус, иначе придётся три часа ожидать следующего. Бегу, вбиваюсь.

Следом втискивается ещё кто-то. Водитель получает деньги и уходит за путевым листом. В это время на площади появляется знакомое семейство.

Впереди мальчишка: на плече сумка, в руке пластиковый мешок с каким-то барахлом. Свободной рукой он ухватил за полу пиджака папашу и волочёт его словно портовый буксиришко океанский лайнер. Лицо потное, злое, красное...

следом девчонка с громким рёвом тащит за подол маманю. Глаза у родительницы стеклянные, двумя руками она прижимает к груди бутылку водки и то и дело порывается отхлебнуть на ходу.

Дети чуть не под ногами стоящих просачиваются в автобус. Родители топчутся у дверей, не зная, за что ухватится. Места в автобусе решительно нет.

Появляется водитель.

- Куда лезете? - рычит он. - Пьяных не повезу!

Папаня законопослушно отступает, потом, вспомнив, пытается вытащить из автобуса детей. Я силком отжимаю двери, кричу в оставшуюся щель:

- Детей я довезу!

Неясно, слышат ли меня, а если слышат, то понимают ли. Двери закрываются по-настоящему, автобус трогается.

А ведь то, что я только что сделал, на строгом языке закона называется "похищением несовершеннолетних". Интересно, сколько лет тюрьмы грозит мне сейчас?

Девочка плачет.

- Не ссы, Машка, доедем... - успокаивает её брат.

В автобусе начинают интересоваться, чьи дети.

- Мы из одной деревни, - объясняю я. Все удовлетворены.

Через полчаса автобус делает остановку в посёлке с громким названием Вятка. Вываливаемся на свежий воздух. Спрашиваю мальчишку:

- Вы сегодня завтракали?

- Завтракали. У нас было с собой.

Всё равно захожу в магазин, покупаю пряников и деревянный лимонад "Буратино". Ничего более существенного из того, что можно пожевать на ходу, в магазине нет, а нам предстоит марш-бросок в семь километров. Дети безо всяких комплексов берут пряники, по очереди запивают лимонадом из горлышка. Начинаем знакомиться: парня зовут Антоном, девочку, как мне уже известно, - Машей.

- В каком ты классе?

- В... четвёртом...

Уловив заминку в ответе, деликатно не уточняю, перешёл Антон в четвёртый класс, окончил его или остался в четвёртом на второй год.

- А ты, Маша?

- Она ни в каком. Осенью в первый пойдёт.

Маша возмущённо вскидывает голову, но не говорит ничего.

Выясняется, что Маша не была у бабушки с дедушкой больше двух лет и почти ничего не помнит. Наперебой рассказываем, что знаем о Марухе и её хозяйстве. Услыхав о пёсике Петьке и кошке Дымке, Маша, наконец произносит первую самостоятельную фразу:

- Кошку мучить буду. Замучаю насмерть.

Очевидно, это не шутка, потому что Антон начинает злиться.

- Дура! Кошек нельзя мучить! Они даже пожаловаться не умеют.

- Вот потому и можно.

Пытаюсь объяснять, что кошка живая, что ей больно, когда её мучают.

Отклика нет. Тогда я решаюсь на крайне непедагогичную меру.

- А что, - говорю я Антону, - одни любят мучить кошек, а мы любим мучить маленьких девочек...

- Я нажалуюсь! - быстро предупреждает Маша.

- Кому ты тут нажалуешься? - голос Антона излучает презрение. - Вон сарай у дороги, запрём тебя там и будем мучить, а ты жалуйся сколько хочешь мышкам да крыскам!

Юная вивисекторша в замешательстве. Наконец, приняв решение, она отбегает в сторону, кладёт на землю материн зонтик, который несла всё это время, и злорадно говорит брату:

- Неси сам.

Тот пожимает плечами, открывает туго набитую сумку, вытаскивает машин свитер, на его место упихивает зонтик. Свитер кладёт на дорогу.

- Неси сама.

Бунт подавлен в зародыше. Маша покорно берёт свитер, и мы шагаем дальше.

Сзади слышно тарахтение, нас нагоняет "Беларусь" с косилкой на прицепе.

Без особой надежды поднимаю руку. Может быть, тракторист возьмёт детей на свободное сиденье, а мне позволит прицепиться к косилке?

Трактор останавливается. Выясняется, что проблема транспортировки детей на тракторе "Беларусь" решена давным-давно. Словно заправские рэкетиры упихиваем Антона и Машу в багажный ящик за спиной у водителя, так что наружу торчат одни головы. Я усаживаюсь на свободное сиденье и дорога разом сокращается на два километра.

Деревня Гуськи. Здесь нас высаживают, и мы снова идём своим ходом.

Беседуем с Антоном "за жизть": о мотоциклах, о том, что в этом году много яблок. Мне обещано показать, в чьём саду самый лучший белый налив. Потом Антон затягивает песню, что-то мрачно-слезливое: "Не ругай меня, мама, я выпил сегодня и выпью ещё..." Пытаюсь перейти к более подходящему возрастному репертуару. Одна песня, вторая, третья... посмешней, помаршеровитей - ответной реакции нет. Наконец, на очередную песню Антон отзывается:

- Мы её в школе проходили, - недовольно говорит он.

Антипедагогично объясняю, что школа тут ни при чём, это просто песня, под которую здорово шагать по дороге.

Уговорил. Идём, распевая в две глотки:

Дважды два - четыре, дважды два - четыре!

Это всем известно в целом мире!

Маша молчит. Потом решительно произносит:

- Кошку всё равно буду мучить.

Пятью пять - двадцать пять! Совершенно верно!

Вдалеке показываются крыши деревни. Дошли без приключений и капризов.

В деревне стучусь в Марухин дом. Похмельный дедка не может понять, откуда взялись дети, однако, внуков принимает. Через час с покоса возвращается Маруха. Эта сразу врубается в ситуацию, прибегает узнать о судьбе старшеньких, долго благодарит, притаскивает в благодарность охапку зелёного лука и здоровенный кабачок.

Правда восторжествовала, добродетель вознаграждена кабачком. А порок? Он сам наказывает себя каждый день и всякий час. Жаль только, что он редко замечает это.

Ни в полпятого, ни в пять родители Антона и Маши не появляются. Потом выяснилось, что папаня не выдержал нервного напряжения и остался отдыхать на гостеприимных мостовых города Пестово. Маманя объявляется в полдевятого, почему-то со стороны леса. Она тащится мимо моих окон, прижимая к груди пустую бутылку, давно уже не ту, что утром. Одежда её хранит следы встречных луж. Почтеннейшая матрона причитает, что детей увёз какой-то дядька, обращаясь к стеклянной подруге, призывает её ехать в Пестово, звонить в милицию...

Слава те, господи! А я уж думал, что про детей так никто и не вспомнит.

Стою на кухне, жарю наградной кабачок, тихими нехорошими словами поминаю педагогику, мать её так! Причём здесь педагогика? В том-то и беда, что абсолютно не при чём.

12.08.2000.

Это не дата написания рассказа. Это день, когда всё произошло...