Поход на Царьград

РУСЬ ВРЕМЁН АСКОЛЬДА И ДИРА И ПЕРВЫЙ ПОХОД НА ЦАРЬГРАД

В июне 860 года Константинополь был потрясён известием о внезапном появлении русского флота у самых городских стен. Русы на двухстах кораблях прошли из Чёрного моря в пролив Босфор; их ладьи прорвались в константинопольскую гавань (Золотой Рог, или Суд, как её называли византийцы, и, вслед за ними, и русские), а высадившиеся на берег воины начали грабить и разорять окрестности Константинополя, прилегающие к городу монастыри и усадьбы, сея повсюду разорение и смерть. Отряды русов высадились и на близлежащих островах Мраморного моря.

С высоких стен Царствующего города жители с ужасом глядели на неведомых им завоевателей. «Горе мне!.. Народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместия, всё истребляет, всё губит: нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, никого не щадя; всеобщая гибель! Он как саранча на жатву... или, лучше, как зной, или тифон, или наводнение, или не знаю, что назвать, напал на нашу страну…» — восклицал патриарх Фотий, обращаясь к согражданам с амвона константинопольской церкви Святой Софии.

Само имя неведомых завоевателей страшило его — ибо имя Рос (Рош) упоминалось и в Библии — а именно в Книге пророка Иезекииля, полной страшных пророчеств о приближающемся конце света («Сын человеческий! обрати лицо твоё к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала». — Иез. 38:2), — как имя одного из народов, несущих с собою смерть и разрушение Иерусалиму, прежней «столице мира». Но жители Константинополя привыкли смотреть на свой город как на «второй Иерусалим» и принимать на свой счёт все те древние пророчества, которые относились к первому, «ветхому» Иерусалиму. Созвучие названий заставило Фотия и его современников увидеть в «россах» зловещий народ, пришествие которого в мир было предсказано библейским пророком.

«О город, царствующий почти над всею вселенною, какое войско... глумится над тобою, как бы над рабом! О город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу!»

Город был окружён и с суши, и с моря. Казалось, спасения нет нигде, и лишь к Богу мог патриарх взывать с мольбою о помощи — ибо армия во главе с императором и флот находились далеко от своей столицы...

Это нашествие стало одним из самых ярких событий IX века. Новый народ, новая держава выходили на историческую сцену. Русский летописец, писавший спустя два столетия, именно с него начинал достоверную, известную ему историю Руси: «В лето 6360 начала прозываться Русская земля... Уведали мы о том, потому что при сём царе приходила Русь на Царьград... Потому отселе начнём и числа положим...»

Летописец несколько ошибся в дате похода (что неудивительно, ибо все ранние даты нашей летописи более чем условны). Но и современные исследователи, вооружённые доскональным знанием всевозможных источников, находят наиболее раннее достоверное упоминание о Руси лишь ненамного раньше — под 839 годом, когда посольство от некоего «хакана» (кагана) «россов» побывало сначала в Константинополе, а затем в Ингельхайме, при дворе франкского императора Людовика Благочестивого.

Русское государство к атому времени, несомненно, уже существовало. Но каким образом оно возникло? Где именно находилось и какие земли включало? Что представляло собой?

Между прочим, более или менее определённые ответы на эти вопросы, пускай даже в самом общем виде, дать чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно. История Руси этого времени (и даже более позднего, но крайней мере, до середины X столетия) настолько темна и запутанна, настолько слабо освещена источниками и настолько противоречиво истолковывается историками, что писатель, автор исторического романа, оказывается, пожалуй, в более выигрышном положении, нежели историк-профессионал. Простора для фантазии у него сколько угодно, а любая, даже самая невероятная гипотеза может быть оправдана недостатком и противоречивостью сведений об эпохе. В нашем распоряжении очень мало исторических фактов, почти полное отсутствие твёрдых дат, не более десятка имён реальных исторических лиц — и загадки, загадки, загадки и парадоксы. Размыты даже самые приблизительные ориентиры — как географические, так и хронологические. Потому, например, датируя те или иные события нашей первоначальной истории, историки колеблются в пределах едва ли не половины тысячелетия. Так, время основания Киева и, соответственно, время жизни его основателя, первого легендарного Полянского[1] князя Кия, согласно одним гипотезам, падает на вторую половину Y веки нашей эры (ещё недавно эта точка зрения была признана у нас официально, результатом чего стало пышное празднование в 1982 году 1500-летия Киева), а согласно другим, — лишь на IX век. В самом Кие видят то одного из племенных славянских вождей, то правителя могущественной державы, личность европейского масштаба, а то и вовсе некоего хазарского полководца, хорезмийца по происхождению, построившего крепость на задворках Хазарского каганата; эта крепость якобы и получила его имя и стала столицей Древнерусского государства. (Поляне и в самом деле в течение длительного времени являлись данниками хазара и формально входили в состав их государства).

Столь же противоречивы наши сведения и о киевских князьях Аскольде и Дире, главных героях настоящей книги. Летопись датирует их появление в Киеве лишь 862 годом. Но согласно византийским источникам, поход русских князей на Константинополь (Царьград) имел место летом 860 года (и это одна из немногих точных и бесспорных дат нашей первоначальной истории), а именно Аскольда и Дира летопись называет руководителями этого похода.

Неясно и то, кем были Аскольд и Дир. Та же летопись называет их боярами знаменитого Рюрика, легендарного основателя династии Рюриковичей, правившей Русью более семисот лет. «...Были у него два мужа, не племени его, но бояре, и отпросились они к Царьграду с родом своим. И пошли по Днепру, и, проходя мимо, увидели городок на горе. И спросили они: «Чей городок это?» Им же отвечали: «Было трое братьев. Кий, Щёк и Хорив, которые и построили городок этот и сгинули, а мы сидим здесь, род их, платя дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в городе этом, и собрали много варягов, и начали владеть Полянской землёю».

Такой рассказ мы читаем в «Повести временных лет» — древнейшем летописном своде из дошедших до нашего времени. Но по другим, хотя и достаточно смутным, известиям, Аскольд и Дир сами были потомками легендарного Кия, представителями местной династии, правившей в Киеве. (Именно такой версии придерживается Владимир Афиногенов, автор романа «Белые лодьи», помещённого в настоящем томе.) Историки высказывают сомнение даже относительно того, были ли Аскольд и Дир, действительно, соправителями и современниками, или же таковыми их сделал киевский летописец, писавший приблизительно спустя два столетия после их гибели.

В общем, вопросов и загадок разного рода не счесть. Но это, как говорится, только присказка. Настоящие загадки начинаются тогда, когда мы пытаемся определить содержание самого понятия «Русь», каким оно представлялось в середине и второй половине IX века, во времена, о которых идёт речь в книге.

В романе В. Афиногенова Русь и славяне — несомненные синонимы. Русь — одно из славянских племён, живущее на Борисфене (Днепре), а также в Таврии (Крыму). Такой взгляд, наверное, покажется совершенно естественным большинству читателей книги, поскольку именно он до недавнего времени преобладал в нашей исторической литературе, обращённой к массовому читателю, — в учебниках, популярных и научно-популярных изданиях. Своим авторитетом это мнение обязано прежде всего академику Б.А. Рыбакову, крупнейшему исследователю Киевской Руси, обосновывавшему тождество поднепровских славян-полян и Руси (само имя Русь историк производит от названия речки Рось, правого притока Днепра). И всё же мнение это, по-видимому, нельзя признать обоснованным.

Русские летописи не знают славянского племени с таким именем, называя другие славянские племена — полян, древлян, волынян, радимичей, вятичей и прочих. Более тога, и русские летописи (прежде всего, начальная часть «Повести временных лет»), и иностранные (византийские, арабские и др.) источники совершенно определённо различают славян и Русь и даже противопоставляют одних другим.

«Страна русов граничит со страной славян; они нападают на последних, расхищают их добро и захватывают их в плен» — пишут почти слово в слово восточные авторы IX—XII веков и более позднего времени (Ибн Русте, Мукаддаси, Гардизи и другие). Они сообщают различные любопытные сведения о Руси — о некоем острове, на котором живут русы, об их обычаях и образе жизни, войнах против славян. Знаменитый византийский император-писатель середины X века Константин Багрянородный, рассказывая о современном ему Киевском государстве, противопоставлял «русские» и славянские названия днепровских порогов; оказывается, что «русы» и славяне говорили на разных языках. По словам Константина, славяне являются «пактиотами» (данниками или младшими союзниками) «россов», и те регулярно собирают с них дань (полюдье). Свой трактат «Об управлении Империей» Константин Багрянородный написал для сына и для последующих византийских императоров как практическое руководство к их внешнеполитической деятельности; в нём автор-император знакомил будущих правителей Империи с точным состоянием дел в соседних государствах и потому сообщал только провеянные, достоверные сведения.

Да и русская летопись в своей начальной, недатированной части, которая носит этнографический и этногеографический характер, помещает Русь вовсе не среди славянских народов. («В Афетовой же части сидят русь, чудь и все языки: меря, мурома, весь, мордва...»; «Афетово бо и то колено: варяги, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волхва, римляне, немцы...»). О славянских же племенах летописец рассказывает в совсем другом контексте. В самом начале X века, после завершения победоносного похода на греков, князь Олег Вещий подчёркнуто различал в своём войске русь и славян: он приказал «исшить» для руси «паруса паволочиты» (то есть из драгоценных греческих тканей, «наволок»), а для славян — «кропинные» (шёлковые?); и разодрал ветер славянские паруса, и отказались славяне от нарядных парусов, натянув вместо них привычные холстинные, рассказывает летопись. И даже во втором десятилетии XI столетия, при князе Ярославе Мудром, когда составлялся первый писаный свод русских законов — «Русская Правда», — «русин» определённо отличался от «словенина».

Вопрос о происхождении Руси не решён до сих пор и по- прежнему вызывает ожесточённые споры среди историков. Один перечень предложенных гипотез и концепций мог бы занять несколько страниц печатного текста. Традиционно (и ныне эта точка зрения вновь стала преобладающей) в руси видят скандинавов-норманов, тем более что летописец прямо отождествил русь и варягов («...ибо звались те варяги русь... И от тех варягов прозвалась Русская земля») и поместил и тех и других среди прочих северных, главным образом, скандинавских народов (см. летописный перечень выше). Современные исследователи, сторонники этой точки зрения, выводят само название «Русь» из скандинавских языков — через финнское ruotsi (так финны называют Швецию и шведов); первоначальная скандинавская основа этого названия предположительно обозначает скандинавов-гребцов, участников военных предприятий, осуществлявшихся на гребных ладьях. В Древней Руси это профессиональное обозначение трансформ провал ось в русь и приобрело не столько этнический, сколько социальный смысл как название княжеской дружины, княжеского войска.

Но и эта точка зрения, очевидно, не может объяснить всех противоречий, содержащихся в источниках. Ибо летопись определённо знает народ (племя) русь, причём столь же определённо не смешивает его ни со шведами (свеями), ни с норвежцами (урманами), ни с какими бы то ни было другими известными нам скандинавскими народами. Показателен и такой отмеченный историками факт. Русские послы, участники войн Олега и Игоря (X век), при заключении мирных договоров с греками клянутся славянскими божествами Перуном и Велесом (хотя имена этих послов в своём большинстве явно нс славянские); ни одно скандинавское божество не представлено и в знаменитом языческом пантеоне, воздвигнутом в Киеве в 980 году князем Владимиром Святославичем. Да и вообще присутствие скандинавского фактора в духовной жизни Руси совершенно не ощущается, хотя сами скандинавы на территории будущего Древнерусского государства, несомненно, находились — особенно много их было в северо-восточных и северо-западных районах, вдоль торговых путей, соединявших страны Северной Европы с Византией и миром ислама.

Замечено также, что наиболее ранние упоминания Руси как некоего государственного образования — вопреки ожиданиям — ведут не столько на север, сколько на юг, в области, расположенные поблизости от Хазарии и Чёрного моря. Последнее в X веке называлось у арабских географов Русским (!). и это название, независимо от них, употребляет по отношению к Чёрному морю один из авторов «Повести временных лет». В первой половине IX века правитель Руси носил почётный титул «хакан» (каган) — а так именовали правителей тюркских народов, прежде всего хазар.

Любопытно и ещё одно обстоятельство. Латинские авторы нередко называли русских (Киевскую Русь) ругами или рутенами. Но те же названия они применяли для обозначения не только Поднепровья, но и других районов Европы. Так, руги жили на острове Рюген в Балтийском море; некая «Русская марка» известна в IX веке на территории современной Австрии; несколько «русских» названий засвидетельствовано в Крыму. Следовательно, допускают историки, Русью в раннее средневековье могли называть не только земли восточных славян. В частности, уже давно было высказано предположение о существовании особой Причерноморской, или Азовско-Причерноморской Руси в Крыму и на Тамани.

Разумеется, мы не претендуем здесь на какое бы то ни было решение «загадки Руси». Но обозначить существование такой загадки необходимо — в том числе и потому, что среди историков нет единства по вопросу о том, какая именно Русь напала в 860 году на Константинополь и действительно ли этот поход связан с именами киевских князей Аскольда и Дира.

Безусловно, сам размах военного предприятия показывает, что нападавшая сторона представляла собой сформировавшееся государственное образование, обладала значительным потенциалом. «Поработив находящихся вокруг себя и отсюда чрезмерно возгордившись», писал впоследствии патриарх Фотий, россы «подняли руку и против Ромейской державы». Эти слова как нельзя лучше могли бы подойти к правителям Киевского государства — правда, только в том случае, если бы мы были уверены в том, что уже в 50-е годы IX века Киев, объединивший вокруг себя ряд восточнославянских земель, мог восприниматься как центр именно русской земли. (Согласно летописному изложению событий, это произошло лишь после его завоевания князем Олегом, то есть после 882 года.)

В самом же Киеве, кажется, не сохранилось никаких воспоминаний об этом походе. Во всяком случае, летописные известия о нём целиком заимствованы из византийских хромпик. «Уведали о сём... в летописании греческом» — прямо называет свой источник летописец, а в соответствующей летописной статье дословно цитирует греческую хронику так называемого Продолжателя Георгия Амартола, существовавшую и в древнерусском переводе. Весь его рассказ составлен откровенно с византийских позиций; о нападавших русах он говорит как о «сих» (то есть «тех», «чужих»), называет их «безбожной Русью» и явно радуется их неудачам. Единственное отличие от греческого источника — появление имён Аскольда и Дира, руководителей похода; их вставил в греческий текст либо составитель «Повести временных лет», либо древнерусский переводчик «Хроники Георгия Амартола» (оба работали в XI веке). Но вот на каком основании сделал это древнерусский книжник, остаётся неясным. Опирался ли он на какие-то устные предания о походе Аскольда и Дира (или о походах отдельно Аскольда и Дира) на Царьград, бытовавшие в Киеве в его время? Или же — что кажется более вероятным — поставил их имена в текст греческого источника чисто механически, по догадке, реконструируя ход событий? Историки предлагают различные ответы на этот вопрос. Но — при существующем состоянии источников — ни один из них нс может считаться окончательным.

А между тем ясно, что от решения этого вопроса во многом зависит понимание хода всей нашей первоначальной истории. Мы уже говорили о том, что поход 860 года — поворотное, решающее событие IX века. Но с ним напрямую связано ещё одно, без всякого преувеличения выдающееся событие — так называемое первое крещение Руси, о котором нам предстоит особый разговор, но чуть ниже.

Прямые результаты похода 860 года нам известны. Историки спорят, закончился ли он успехом или неудачей русов.

Как уже вскользь отмечалось выше, русы выбрали исключительно удачное время для нападения на столицу Византийской империи. В те годы греки терпели от арабов одно поражение за другим — и на суше, и на море. Византийский флот вынужден был вести борьбу с критскими пиратами, разорявшими побережье Эгейского моря, и потому отсутствовал в Константинополе. Незадолго до нашествия русов император Михаил III во главе войска выступил в поход в Малую Азию, где продолжались ожесточённые военные действия против арабов. По свидетельству некоторых источников, в этом походе его сопровождал и новый фаворит — Василий Македонянин, будущий император Василий I, один из наиболее талантливых людей в окружении императора Михаила. Известие о нападении русского флота на столицу застало Михаила уже за пределами Империи. Здесь показания источников разнятся. Большинство византийских хроник X—XI веков (а вслед за ними и русская летопись) сообщают, что император успел вернуться в осаждённый город. Но патриарх Фотий, современник и активный участник событий, свидетельствует об обратном. В своей проповеди, произнесённой во время самой осады, патриарх горько сетовал на отсутствие императора и войска: «Где теперь царь христолюбивый? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило... всё это?.. » И его словам, конечно, мы не можем не доверять.

Патриарх рисует картину ужасающего бедствия, обрушившегося на Империю. Падение столицы казалось почти неизбежным. Но почему же этого не произошло?

Русские летописи, основывающиеся на византийских источниках, сообщают о внезапном и сверхъестественном поражении русских — причём катастрофа была вызвана вмешательством нелюдей, но Божьей силы, покаравшей язычников. Патриарх Фотий вместе со всем народом горячо молился Богородице — покровительнице Константинополя, — «и вынесли с песнопениями божественную ризу святой Богородицы, и омочили край её в море... И внезапно настала буря с ветром, и поднялись огромные волны, и разметало корабли безбожной Руси, и прибило их к берегу; и перебили их, так что мало кто из них избежал такой беды и возвратился восвояси», читаем мы в летописи.

О заступничестве Пресвятой Богородицы и о чуде, совершенном ею, говорит и сам патриарх Фотий в своей второй проповеди, произнесённой сразу же после внезапного и необъяснимого отступления «россов» (см. текст «бесед» Фотия в приложениях к настоящему тому). Но о катастрофе, постигшей русский флот, он ничего не знает. Другие же источники, более или менее близкие по времени к описываемым событиям, свидетельствуют, скорее, об очевидном успехе русов. «Насытившись гневом Божиим», россы «вернулись домой» — кратко сообщает в своей хронике так называемый Продолжатель Феофана (см. приложения). Венецианский же хронист Иоанн Диакон, составивший в начале XI века «Венецианскую хронику», вообще пишет о триумфальном возвращении нападавших на родину. (Правда, его рассказ содержит и некоторые фактические неточности по сравнению с рассказами византийских источников; в частности, Иоанн сообщает о 360, а не о 200 кораблях «норманов»).

Вероятно, противоречия, содержащиеся в источниках, отчасти можно согласовать между собой. Фотий произносил свою речь сразу же после отступления русов от города. Это отступление казалось чудесным и сверхъестественным и ему, и большинству горожан. Но о том, что произойдёт дальше, Фотий, разумеется, ещё не знал. Буря же, разметавшая русские корабли, могла начаться тогда, когда русский флот уже покинул константинопольскую гавань; это событие, возможно, и было зафиксировано более поздними византийскими хронистами.

Но и такое предположение не объясняет самого факта отступления русов. Все источники, в том числе и не зависящие друг от друга, сходятся в том, что это отступление было неожиданным, необъяснимым. С явлениями такого рода историки сталкиваются нередко. В самом деле, когда мы говорим о столь седой старине, мы часто не можем объяснить причин, которые приводили к внезапному прекращению военных действий одной из противоборствующих сторон. Что могло служить тому причиной — вмешательство стихии? какие-то внутренние раздоры? или соображения совсем другого порядка? Христианские авторы, как правило, объясняли внезапное избавление от «варваров» вмешательством Высшей силы (немало подобных примеров мы найдём в истории противостояния Московской Руси и татар) — так что византийские писатели были здесь не одиноки.

Но, пожалуй, никаких особых, таинственных причин ухода русов от Царьграда искать и не нужно. При тогдашнем уровне развития военной техники русы не могли надеяться взять силой такую мощную крепость как Константинополь, тем более, что в отличие от византийцев, они не располагали осадными машинами. Разорив окрестности и .захватив богатую добычу — золотую и серебряную церковную утварь, украшения, драгоценные ткани, а также пленников и пленниц, — русы ушли, ибо этого, собственно, им было довольно. Поход удался и, очевидно, принёс ожидаемые результаты. Вполне возможно также, что осаждающие узнали о приближении византийского войска, вероятно, посланного императором Михаилом на помощь своей осаждённой столице.

Исследователи обычно полагают, что прекращение осады явилось следствием какого-то договора, заключённого русами и византийским правительством. Однако никаких подтверждений этому в источниках мы не найдём. Более того, трудно допустить, чтобы патриарх Фотий, фактический руководитель обороны города, оказался в неведении относительно такого договора — а ведь судя по его второй проповеди, произнесённой уже после снятия осады, он определённо ничего не знал о нём. Но вот установление мирных отношений после завершения военных действий, через какой-то промежуток времени, не вызывает ни малейших сомнений.

Главной целью нападения русов на Константинополь — помимо захвата военной добычи — являлось устрашение византийцев[2]. И эта цель, несомненно, была достигнута (вне зависимости от того, имела ли место катастрофа во время морской бури, или нет). Византия, действительно, была напугана появлением новой угрозы с севера и в своей дальнейшей политике вынуждена была считаться с Русью. Обычная практика правителей Империи заключалась в том, чтобы добиваться мира с недавним врагом любыми — и не только военными — средствами. Как правило, мир просто покупался: своим новым союзникам Византия выплачивала добровольную «дань», причём достаточно богатую. Это было гораздо выгоднее и дешевле, чем воевать с ними. Для «варварских» же народов (к которым византийцы, несомненно, причисляли и Русь) такой мир был также вполне приемлем и желанен — ведь уже без всякой войны они получали то же золото и серебро и те же «паволоки» (драгоценные ткани), за которые раньше проливали кровь. Таким образом, заключение русско-византийского мира на взаимовыгодных условиях можно считать важнейшим последствием русской атаки на Константинополь.

А о том, что такой мир был заключён, свидетельствует тот же патриарх Фотий. В начато 867 года в своём «Окружном послании», обращённом к иерархам Восточной церкви, патриарх сообщил, что «так называемые россы», ещё недавно «дерзнувшие поднять руку против Ромейской державы», ныне «...поставили себя в ряду наших подданных и друзей». Последние слова — не просто риторическая фраза, но вполне конкретное дипломатическое выражение, обозначавшее «союзников» Византийской империи, заключивших с нею договор о «любви и мире».

Инициаторами этого договора, возможно, стати именно византийцы. Но заключён он был в Константинополе, куда через какое-то время после завершения военных действий прибыло русское посольство. Об этом определённо сообщает автор так называемой Хроники Продолжателя Феофана.

Обыкновенно срок действия подобных договоров составлял 30 лет. И, наверное, далеко не случайно, что через ненамного больший промежуток времени, а именно в 907 году, Русь (на этот раз уже определённо Киевская) предпримет новый большой поход на Царьград. И в дальнейшем русско-византийские войны будут повторяться через определённый временной промежуток приблизительно в 30-40 лет, и с такой же регулярностью «Царственный город» будет принимать очередное русское посольство.

«Окружное послание» патриарха Фотия содержит ещё одно уникальное по своей важности свидетельство. Как оказывается, россы не только превратились в новых союзников Империи, но и «переменили эллинское и нечестивое учение, которого держались раньше (то есть язычество. — А. К.), па чисто и неподдельную христианскую веру», и, более того, «приняли епископа и пастыря и с великим усердием и ревностью приемлют христианские верования». Иными словами, по крайней мере, часть русов — и именно тех, которые участвовали в походе на Константинополь, — спустя некоторое время после этого похода приняла христианство! И это событие стало ещё одним важнейшим последствием войны 860 года.

Конечно, константинопольский патриарх несколько преувеличивал, когда говорил об «усердии и ревности» к вере новообращённых русов. Жизнь показала, что христианство пока ещё нс готово было утвердиться у них. Подлинное крещение Руси произойдёт лишь сто с лишним лет спустя. Но сам факт христианской миссии к недавним заклятым врагам Империи и возникновение «русской» епархии в IX веке нс вызывают сомнений.

Пастырское рвение Фотия вполне объяснимо. Исторический опыт обязывал византийцев заботиться о христианском просвещении своих соседей и особенно врагов, ибо единство в вере служило определённой гарантией сохранения мира в дальнейшем и давало возможность распространить своё влияние в сопредельные страны, подчинить политику, проводимую правителями этих стран, своим стратегическим целям. Как раз в те же годы (864—865) была крещена Болгария, северная соседка Империи, также постоянно угрожавшая её границам. И в отношении болгар, и в отношении русов Константинополь придерживался в целом одной и той же линии поведения.

Очевидно, крещение русов произошло вскоре после их похода на Царьград. Но насколько вскоре? Отвечая на этот вопрос, историки обращают внимание ещё на одно свидетельство современника. 28 сентября 865 года римский папа Николай I в своём письме византийскому императору Михаилу III сетовал на то, что русы, незадолго до этого нападавшие на столицу Империи, так и остались неотмщёнными, и называл их «закоренелыми язычниками». В вопросах такого рода римский первосвященник, по-видимому, был прекрасно осведомлен. А значит, к этому времени русы ещё не стали христианами, и для датировки описанных Фотием событий у нас остаётся промежуток времени между сентябрём 865-го и весной 867 года. По-видимому, именно к этому времени относится и русское посольство в Константинополь, заключившее договор о «любви и мире», и византийская христианская миссия к русам.

Известие Фотия не стоит особняком в византийской письменной традиции. О крещении русов в связи с походом 860 года кратко упоминает Хроника Продолжателя Феофана, в рассказе о деяниях императора Михала III. Но та же Хроника содержит и другой рассказ о христианской миссии к русам — гораздо более подробный и красочный. Он входит в «Жизнеописание императора Василия I» — самостоятельное произведение, написанное уже известным нам императором-писателем Константином Багрянородным, внуком Василия, в середине X века. Правда, этот рассказ существенно отличается от Фотиева.

Император Василий, рассказывает Константин, сумел заключить мирные договоры (заметим, во множественном числе) с «безбожным народом россов» и уговорил их креститься и принять архиепископа, рукоположенного патриархом Игнатием. Придя в страну россов, этот архиепископ совершил чудо: по просьбе язычников он положил в огонь Евангелие, и пламя не тронуло священную книгу, оставив её целой и невредимой. Поражённые чудом, россы крестились. (См. отрывок из Хроники Продолжателя Феофана в приложениях).

Как видим, честь крещения русов приписана здесь не императору Михаилу III и не патриарху Фотию, а убийце Михаила императору Василию I (правил с 867 по 886 год) и его ставленнику патриарху Игнатию (846—857 и 867—877), ярому противнику Фотия, с которым он поочерёдно занимал патриаршию кафедру.

Известие Константина Багрянородного было повторено большинством византийских хронистов, а впоследствии (в XVI веке) попало и в русскую летопись. Но степень его достоверности оспаривается историками.

В самом деле, мы не знаем, сообщал ли Константин о какой-то новой, отличной от Фотиевой, миссии к русам, или же попросту приписал своему деду и Игнатию то, что в действительности совершил патриарх Фотий, сторонник свергнутого Василием Михаила. Какое-то время Михаил и Василий царствовали совместно (866—867), да и раньше Василий нередко участвовал в делах своего благодетеля. Но Фотий и Игнатий были непримиримыми врагами. Во время первого патриаршества Фотия Игнатий находился в заключении и никак не мог влиять на происходившие события. Но став патриархом вновь, не захотел ли он заменить посланного Фотием епископа на своего став ленника? Или, может быть, направил какую-то свою миссию к новообращённым, но по-прежнему нуждавшимся в наставлении русам? Во всяком случае, Фотий и Игнатий проявляли одинаковую ревность в пропаганде христианского вероучения. И тот и другой вполне могли посылать к русам своих миссионеров.

Но к каким русам? Мы вновь сталкиваемся с тем вопросом, который обозначили выше. Относится ли событие, о котором идёт речь, именно к Киевской Руси?

Дело в том, что наши ранние источники — «Повесть временных лет», летописные своды XII—XV веков, сказания и жития — не содержат никаких сведений о первом крещении Руси. Рассказ же Никоновской летописи, составленной в XVI веке и сообщающей о крещении киевского князя «Осколда» (см. Приложения), целиком заимствован из греческой хроники — а именно из краткого пересказа (Паралипомена) Хроники византийца Иоанна Зонары, бытовавшего в русском переводе; восходит он (как и рассказы других византийских хроник) к известию Константина Багрянородного из «Жизнеописания императора Василия I». Составитель Никоновской летописи лишь вставил в этот рассказ имена киевских князей Аскольда и Дира — но делал это чисто механически; само по себе это не может свидетельствовать об их действительном участии в описанных событиях.

Разумеется, мы не можем категорически отрицать возможность того, что миссия Фотия или Игнатия достигла Киевского государства. Однако каких-либо твёрдых, осязательных данных для утверждения о христианстве Аскольда и Дира у нас, к сожалению, нет.

А вот какие-то смутные известия о распространении христианства среди русов в Крыму имеются, причём относятся они именно к 60—70-м годам IX века.

Так, в самом конце 860 — начале 861 года в Крыму побывал знаменитый просветитель славян, один из изобретателей славянской азбуки святой Константин (в монашестве Кирилл) Философ. Он направлялся в Хазарию для прений о вере с тамошними иудеями и мусульманскими учёными. Полагают, что миссия Константина преследовала и политические цели и, в частности, должна была урегулировать отношения между Византией и Хазарией в связи с изменившимися после похода русов на Константинополь условиями.

Константину пришлось на несколько месяцев задержаться в Херсонесе Таврическим, где, помимо прочего, он отыскал мощи святого Климента, папы Римского, сосланной», по преданию, в этот город римским императором Траяном и принявшего здесь мученическую смерть ещё в I веке. В Херсонесе же Константин обрёл ещё одну святыню — «Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашёл, говорящего на том языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи...» Об этом рассказывает Житие святого[3].

«Русские» Евангелие и Псалтирь — несомненное свидетельство распространения христианства среди части русского населения Крыма. (Кстати, заметим, что это русское население говорило, во всяком случае, не на славянском языке — что лишний раз подтверждает этническую отчуждённость русов от славян). Константин был близок к патриарху Фотию. Его контакты в Херсонесе с кем-то из русов говорят, по крайней мере, о внимании, которое проявил Константинопольский патриархат к русскому населению Крыма сразу же после русской атаки на Константинополь; это событие вполне может быть напрямую связано и с известием Фотия о поставлении «русского» епископа.

«Русская епископия» появляется в числе епископий, подчинённых Константинопольскому патриархату, в конце IX века. Она упоминается в церковном уставе императора Льва VI Мудрого (886—912), сына Василия I и отца Константина Багрянородного. Епископии обыкновенно назывались по имени города, а не страны. Город же Русиа хорошо известен в это время в Крыму. Восточные источники позволяют отождествить его со знаменитым ещё с античных времён Киммерийским Боспором (Пантикапеем) — будущим русским Корчевым (Керчью).

О христианстве среди русов в Крыму в IX веке, или даже раньше, свидетельствуют и некоторые другие источники. В Житии святого Стефана, епископа крымского города Сурожа (нынешнего Судака), рассказывается о нашествии на город некой «русской» рати во главе с князем Бравлином. Историки датируют это событие концом VIII или началом IX века. По свидетельству Жития, русская рать разорила весь юг Крымского полуострова — от Херсонеса до Керчи, — ворвалась в Сурож и осквернила церковь, в которой лежали мощи святого Стефана. Но внезапно произошло чудо: Бравлина поразил жестокий недуг: его лицо оборотилось назад, изо рта пошла пена, он не мог сдвинуться с места. Исцелился князь лишь после того, как согласился принять крещение — а это повелел ему сделать представший перед ним в видении святой Стефан. Русская рать покинула Сурож, не причинив городу никакого ущерба.

Мы ничего не знаем о князе Бравлине. Его имя не упоминается в других источниках. Неизвестно, ни кем он был, ни откуда явился (русские списки Жития называют его рать новгородской, но едва ли это название могло иметь в виду наш Новгород на реке Волхов, которой в это время, кажется, ещё и не существовало), ни в какой степени о нём можно говорить как о русском князе. Да и крещение его — не более чем эпизод, вряд ли имевший серьёзные последствия. Но как бы то ни было, христианство не представляло собой чего-то совершенно неизвестного древним русам.

Арабский географ того же IX века Ибн Хордадбех, автор известной в мусульманском мире «Книги путей и стран» (842 год), писал, что купцы «ар-Рус» (то есть русы) во время своих торговых путешествий по другим странам иногда «утверждают, что они христиане, и платят подушную подать (джизию)». Иными словами, русы выдавали себя за христиан для того, чтобы воспользоваться налоговыми и таможенными льготами, — ведь купцы-христиане, даже в странах ислама, находились в более выигрышном положении, нежели язычники. И такое «полухристианство» могло оборачиваться для кого-то из русов искренним приобщением к новой вере.

В Киеве же, согласно имеющимся у нас источникам, христиане появились лишь в X веке. Летопись впервые упоминает о них, рассказывая о времени княжения Игоря (40-е годы X века), когда в Киеве существовала христианская община, стояла соборная церковь святого Ильи, а в состав княжеской дружины христиане входили наравне с язычниками.

Вернёмся, однако, в IX век и расскажем вкратце о событиях, последовавших за русским походом на Константинополь.

Княжение Аскольда и Дира описано в летописи довольно скудно. Помимо рассказа о нападении на Царьград (основанного, как мы говорили выше, целиком на византийских источниках), автор «Повести временных лет» приводит лишь легендарные сведения об их вокняжении в Киеве, а также об их гибели от рук князя Олега, пришедшего в 882 году к Киеву с большим войском, состоявшим из варягов, славян и представителей других северных племён (чуди, веси, мери). Олег, по летописи, обманул Аскольда и Дира, выдав себя за купца, плывшего «из Варяг в Греки». Его воины спрятались в ладьи, и, когда киевские князья доверчиво вышли навстречу, схватили их и убили. «Вы не князья и не от рода княжеского, — сказал якобы Олег Аскольду и Диру перед убийством. — Я же от рода княжеского!» При этом он показал им Игоря, ещё младенца, доверенного ему Рюриком, и объявил его киевским князем. Но ещё в течение почти половины столетия реальная власть над Русью принадлежала именно Олегу.

Именно ему удалось объединить северную новгородско-варяжскую Русь и киевское полянское государство. Это событие, строго говоря, и положило начало существованию Киевской Руси. Олег покорил многие другие славянские племена — древлян, северян и радимичей, причём последние два племени освободил от прежней дани хазарам. Возможно, что военные действия Олега против хазар (о которых, помимо летописи, сообщают также хазарские еврейские источники) привели к распространению власти Киева и на восточный Крым и Тамань, где предположительно имелось местное русское (но не славянское!) население. Во всяком случае, известно, что при преемнике Олега Игоре «Киммерийский Боспор» (Керченский пролив) какое-то время контролировался Киевом.

Именно Олег, располагавший значительным военным потенциалом и объединивший в своих руках «всю Русь», совершил знаменитый победоносный поход на Царьград. Летопись датирует его 907 годом. В этом походе принимало участие уже 2000 кораблей — вдесятеро больше, чем в 860 году. Именно во время этого похода, если верить летописи, Олег повелел своим воинам поставить корабли на колеса и так преодолел заграждения, устроенные греками для защиты константинопольской гавани; греки согласились на уплату громадной дани, а Олег, в знак своей победы, прибил щит к вратам Царьграда.

Впрочем, это уже совсем другая эпоха в истории Киевской Руси.

Алексей Карпов