Похождения хитрого Соленопсиса

ПОХОЖДЕНИЯ ХИТРОГО СОЛЕНОПСИСА

Соленопсис что есть силы мчался по уходившему вверх тоннелю, а солдат громыхал за ним. Комья срывались из-под ног беглеца и сильно стукали преследователя по голове, но это, увы, ничуть не умеряло его бега. Он уже лязгал челюстями, готовясь оборвать жизнь Соленопсиса.

Несчастный бежал не по прямой, а все время вихлялся из стороны в сторону, как заяц, застигнутый на дороге светом фар автомашины. Он что-то тащил. Бросить бы ношу, сразу прибавишь скорости! Но не бросал. Видимо, растерялся, впал в смертную панику.

И вдруг он исчез.

Солдат с разгону остановился и, в недоумении шевеля усищами, повернул назад. Внимательно обследовав стену тоннеля, он нашел небольшую щель. Так и есть! В ней, затаясь, сидел Соленопсис!

Тут преследователь доказал, что башка у него хоть и крепкая, да дурная. Он стал втискивать ее в дырку и, изрядно попыхтев, втиснул. Но мала оказалась дырка. Он в ней застрял, болтая ногами над темной глубиной тоннеля.

К счастью, это был час возвращения охотников. Веселая, пропыленная на лесных тропах ватага появилась сверху. Двенадцать силачей волокли главную добычу — зеленую гусеницу. Остальные бежали рядом, готовые подсобить в любую минуту.

Увидев торчащего из дыры солдата, ватага переполошилась, гусеницу выронили, и она провалилась во тьму.

Мешая друг другу, охотники сразу же взялись вытаскивать пострадавшего. В спешке могли ему, конечно, и навредить, оторвав конечности (о чем страстно мечтал Соленопсис), но солдат, сильно брыкаясь, не дал ухватиться ни за одну из своих ног.

Зато его и не вытащили!

Потоптавшись без толку, спасатели собрались и кучку и стали совещаться. Усы об усы — стук-стук, потом еще туда-сюда ими покрутили, и готово: решили.

Что решили, понять было невозможно. Но только товарища не оставили, а, наоборот, навалились на него всею компанией. В результате солдата вывернуло вместе с глыбой земли и с ужасной силой отбросило в сторону. Лишь чудом он успел зацепиться за противоположную стенку.

Оглушенный, немного даже дрожащий, он все же проявил характер — не захотел уходить от дырки. Не пойду, дескать, обязан изловить. Долг превыше всего. Его стали уговаривать, щелкая по усам своими усами: пойдем, дескать, ну его, этого Соленопсиса!

Но солдат стоял на своем. Тогда один из охотников взвалил его на себя и потащил. Солдат сжался, замер. Видимо, покорился.

Ватага заспешила вниз. Тоннель опустел, и Соленопсис, переждав на всякий случай минуту-другую, осторожно выглянул из спасительного убежища.

Это был муравей как муравей. С первого взгляда он даже производил приятное впечатление. В блестящем, будто лакированном, панцире солнечного цвета и, главное, такой трогательно мелкий, что даже рядом с обыкновенными лесными муравьями он выглядел игрушечным. Шесть его лапок казались нежнейшими волосками, брюшко было изящной округлой формы и не крупней самой крохотной бусинки, а головенка с шустро мотающимися усиками, совершенно прозрачная, рассеивала всякое подозрение о том, что в ней могут зарождаться черные мысли.

К сожалению, эта располагающая внешность обманчиво скрывала дурные наклонности своего владельца. Соленопсис был неисправимым жуликом.

Да, такие водились в честном муравейном городе, откуда, как легко догадаться, начинается действие этого рассказа. Тоже соленопсисы, родственники-соучастники, они жили в таинственных закоулках, куда вели узкие коридоры, недоступные для солдат охраны.

Соленопсис направлялся домой. В его жвалах, в этих довольно некрасиво торчащих снаружи головы челюстях, белело краденое яйцо — та самая ноша, которая так сильно мешала ему при бегстве. Совсем свеженькое яичко! Воришка с трудом сдерживал себя, чтобы не прокусить его и не выпить. Нельзя было: добычу ждали.

Никого не встретив, Соленопсис миновал широкий вертикальный тоннель, служивший хозяевам города как бы центральным проспектом, и завернул в один из боковых ходов. Здесь было суше и теплее. По-видимому, он приблизился к окраине города, а снаружи, в лесу, стоит хорошая погода.

Дорога знакомая. Еще ровно три поворота, а там, в тихой укромности, — лазеечка… Первый поворот, второй, третий… Но тут воришка с разбегу уперся в груду земли. Завал. Похоже, какой-то громила лазил, не зная, куда применить силушку… Бывают же такие! Вечно прут как попало, не интересуясь тем, что все это кто-то сооружал, старался…

Продолжая возмущаться, Соленопсис припрятал яйцо в сторонке и принялся рыть. Работал быстро, с настоящим муравьиным упорством, и вскоре чуточку засветлело впереди. Соленопсис вернулся, осторожно прихватил жвалами яйцо и снова полез в проход. Через несколько секунд он вывалился по ту сторону завала и покатился кубарем.

Он был слегка ошеломлен падением, но сразу же сообразил, что в этом отдаленном закоулке кто-то есть. Темное существо преграждало дорогу. Оно поджидало Соленопсиса и как бы тихохонько посмеивалось, поскрипывая члениками усов.

Ба! Да это Атемелес! Соленопсис где-то слыхал, что в смысле испорченности это самый жуковатый из жуков, но лично встречаться с ним ему никогда не приходилось. С любопытством он рассматривал Атемелеса. Пожалуй, ничем не примечательное насекомое, правда великоват… Он что-то такое нежно бурчал, вытягивался на тонких лапках, махал усами. Вроде бы звал, уговаривал…

Честно говоря, Соленопсис в своей воровской жизни мало видел хорошего. Никто-то его никогда не приласкал! Он поэтому расчувствовался, даже размяк, насколько возможно размякнуть муравью, закованному в крепкий панцирь.

Атемелес же между тем бочком, бочком приблизился почти вплотную. Он весь благоухал пронзительным, пьянящим ароматом, от которого муравьишка сразу же одурманился. Он и не почувствовал, как нежные Атемелесовы лапки осторожно вынули яйцо у него из жвал.

Склоняясь все ниже и ниже, уже почти падая, Соленопсис сумел, однако, разглядеть, что на брюшке жука скопились крупные капли влаги, которая, как он сразу догадался, и была источником удивительного запаха. Нестерпимая жажда овладела муравьишкой. Одну только капельку! Он приник к Атемелесу, жадно хлебнул, и тотчас все затуманилось в его слабой головенке…

А жук Атемелес, аппетитно чавкая, принялся за яйцо…

Соленопсис очнулся в том же самом месте. Он лежал в неудобной и неприличной позе: лапками кверху. Он зашевелил ими сначала еле-еле, а потом нее быстрей и быстрей и так частил до тех пор, пока не перевернулся.

Он встал. Не имея сил даже почиститься, поплелся куда-то наугад и, сделав несколько шагов, нашел скомканную оболочку выеденного яйца. Он ткнулся в нее, почувствовав вдруг ужасный голод, но, увы, любезный Атемелес так ловко ее очистил, что на ней не осталось и крохи съедобного.

Хоть ешь эту шкурку! А чем жевать? Зубов у Соленопсиса не было. Как и обыкновенные муравьи, он питался, высасывая из добычи полезную влагу.

Вместо завала зиял огромный проход. Это нежный Атемелес пролез, не заметив даже препятствия. Сладкий запах сочился от оставленных им следов. По ним, то и дело роняя унылую головенку, потащился изнемогающий неудачник.

Жила-была старая ель. Однажды подошел к ней человек, тюкнул по корявой коже топориком и на белой ранке написал что-то масляным суриком. Потом другой человек прочитал написанное, включил моторную пилу «Дружба» и, распевая во все горло веселую песню, повалил дерево. Где-то оно теперь?..

А ненужный пень остался на месте, чтобы сгнить и удобрить своим прахом почву леса. Но прежде ему выпала замечательная судьба. Он стал сердцем живого города.

…Только что схлынула гроза. Парное тепло поднималось от земли. Радостно кричали мелкие птицы, носясь меж деревьев и стряхивая с веток тяжелые капли.

Они радовались добыче: пришел час крылатых муравьев.

Покинув темницы муравейников, прозрачные стайки толклись над полянами, взмывали выше самых высоких деревьев, спускались вниз, задевая головки ромашек. Птицы с разгону врезались в эти стайки, рассеивали их, но муравьи вновь и вновь соединялись, и был это танец смерти и жизни.

Они гибли тысячами. Жизнь сохранялась тем немногим, кто должен был дать потомство. На старый, разбухший от дождя еловый пень и села одна из этих немногих…

Отчаянно извиваясь, она попыталась достать жвалами до крыльев, теперь уже ненужных, ухватила одно из них, оторвала и принялась за другое. Вскоре все четыре крыла заблистали на замшелой плеши пни, словно кусочки слюды.

В те времена на месте центрального проспекта города — того самого, по которому бравый солдат преследовал Соленопсиса, — была прогнившая сердцевина пня. К ее краю и подползла муравьиха и заглянула, прядая усиками-антеннами, в сырую тьму. По-видимому, это было как раз то, что нужно. Она смело нырнула в терпко пахнувшую глубину, миновала круглый извилистый тоннель, пробитый дождевым червем, врезалась в черную перегнойную землю. Все глубже и глубже — в тишину, в неизвестность.

Там, где мертвые корни старого пня сплетались с живыми корнями соседних деревьев, она замерла. Ни звука вокруг… Словно опасаясь преследования, она развернулась и торопливо забаррикадировала комьями земли проделанный ею проход. Широкий мир перестал существовать для нее.

Она принялась строить свой дом, первый дом будущего города, — копала, расчищала, утрамбовывала, скрепляла комочки земли своею клейкой слюной…

Она родилась и выросла в громадном муравейнике, купол которого высотою спорил с кустами, — жили в нем миллионы! В этом городе молодая крылатая муравьиха была на положении балованной девчонки. Стыдно сказать, но ей не только работать, даже глаза после сна не позволяли протереть самой. Бывало, только она рот приоткроет, как десяток нянек бросаются со всех сторон, чтобы накормить ее. Казалось бы, такое воспитание ни к чему хорошему привести не могло. Да вот поди ж ты! Теперь она работала, не зная усталости.

Неслышно сменялись дни. И однажды крохотная хлопотунья снесла первое яйцо. Она ощупала его, облизала, как кошка котенка, и обрадовалась, почувствовав ответное тепло. Потом носилась с ним взад и вперед по комнатенке — то ли искала, куда положить его, то ли плясала от счастья…

Отныне она стала Великой матерью города.

Вскоре яиц стало много. Она складывала их в уголке, как вдруг однажды, почему-то обеспокоясь, взялась их все перевертывать, будто пересчитывала.

Тревога! Некоторые яйца сморщились и одрябли. Не выдержали незаметно подкравшейся сухости воздуха.

Что делать? Прервав кладку, она, наверное, полдня суетилась без толку. Но нашлась-таки: проковыряла крепкую стенку и во влажной почве соорудила специальный склад. В нем яйца живо поправились.

Как-то незаметно эти первые яйца превратились в личинок. Это уже были существа ротастые и голодные. Чтобы прокормить их, муравьиха жертвовала частью кладки. Бывало, выберет яичко поплоше и бежит скорей к личинкам. А те только и делают, что разевают непомерно большие рты.

Приходилось, конечно, соблюдать жесточайшую экономию: одно яичко на двоих, а то и на троих делить. Кое-как ублажит чад своих неловких, себе же только оболочку яйца возьмет. Да много ли в ней пользы? Но тем и сыта.

Когда личинки оплелись тонким шелком и замерли, молодая мать еле ноги таскала. Еще бы! Ведь с тех пор, как нырнула она в сердцевину пня, за делами целый год миновал! И все без еды. На одних, как говорится, соках своего тела сама продержалась и целую ораву прокормила. И все время в хлопотах: то яйца откладывай, то перетаскивай их туда-сюда, чтобы не залежались, то опять квартиру расширяй. Семья растет — тесновато.

И откуда для всего этого муравьиха черпала энергию, человеческим разумом понять невозможно. Ну, а поверить надо. Все это чистая правда.

Она сама разорвала шелковые нити кокона, оплетавшие первенца. Он уже вовсю трепыхался, просился наружу, но, когда оказался на свободе, поначалу немного испугался, удивился: зачем я здесь? Потом он припустился бегать по подземелью. Побывал возле личинок, поинтересовался кладкой яиц; подобрал какой-то обрывок и, не найдя ему применения, бросил. Вернувшись к матери, он стал следить, как она освобождает из кокона следующего новорожденного. Дело, в общем, простое, и он бы, пожалуй, справился, да силенки маловато: путешествие по родному дому измотало его.

Передохнув, он все же попытался помочь матери, хотя какая там помощь! Просто путался под ногами. И все же в эти самые минуты он нашел свое призвание: стал нянькой. И, между прочим, впоследствии, когда город разросся, пользовался самой теплой любовью горожан. Ведь стольких вынянчил!

Правда, и братцу, который появился из второго кокона, тоже пришлось возиться с молодью, но это был совсем другой характер. Быстроногий любитель странствий, задира и весельчак, он при первой возможности сколотил ватагу таких же непосед и прославился как один из самых удачливых кормильцев города.

Впрочем, все старшие дети помогали матери. Она сама работала самозабвенно, и, видимо, ее энергия заражала их. Сначала они только ползали без видимой пользы возле коконов, прикасаясь к ним слабенькими еще жвалами, но и это была помощь — они ослабляли тугое плетение шелковых одежд еще не родившихся братьев и сестер.

Вскоре их стало много в материнском доме.

И тогда муравьиха нашла то место, где некогда воздвигла баррикаду, отделившую ее от светлого мира, и показала, что надо делать: копать!

Утро уже в разгаре, горячо в лесу… Белка, напрыгавшись, присела на бархатно-буром сучке ближней ели. Торопливо пролетела сойка. Дрозды о чем-то спорят, отчаянно перебивая друг друга. Последнюю песню гулко продолдонил вяхирь…

И никто-то из них не заметил, что в этот час на закудрявившемся от мха затылке старого пня появились маленькие рыжие. Глазаста ласточка, но и она пронеслась над пнем, никого не увидев.

Хилые, беспомощные дети. Они подслеповато тыкались друг в друга, расползались в разные стороны и вновь собирались вместе как бы для того, чтобы поделиться своим недоумением. Не знали они, что делать!

Наверное, мать многому могла бы научить их, но она не вылезла, словно была уверена, что они и без нее не пропадут.

А ей бы вылезти! Отогреться в мягких лучах солнца, подышать хвойным головокружительным ароматом, поблаженствовать, понежиться после скольких дней изнурительного труда…

Нет, ей было некогда. Она продолжала лихорадочно умножать семью, ведь только большая семья может противостоять жестоким случайностям жизни. Много ли надо муравью, чтобы погибнуть?! Ступил сапог пешехода — и нет муравья. Клюв птицы кляцнул — и опять нет муравья. А если муравей слаб и не может одолеть даже мелкое насекомое? Он умрет с голоду.

Так пусть же их будет много!

Один за другим выкарабкивались на корявый пень всё новые и новые рыжие. Они вяло чистились, никуда не торопились, не подозревая, что каждая минута промедления грозит им катастрофой. Ведь силы матери на исходе. Жизнь едва теплится в ней. Отправляйтесь же скорей на охоту, лихие охотники!

Но «лихие охотники» еще не знали, что такое охота, и в глаза не видели дичи. Да и как они спустятся с пня, чуть живые, побредут неведомо куда, ведь пропадут, заблудятся! Уж не насмехается ли природа над своими созданиями? Подарила им жизнь — и вот уж готова отнять ее!

Шел по лесу муравей. Взрослый, сильный муравей, проживавший за тридевять земель (а точнее, метров за сто) от пня, в своем муравейнике, где был разведчиком. Он как раз из разведки и возвращался, был сыт по горло и спешил сообщить товарищам о своей находке, дотащить которую самому не под силу.

Путь муравья лежал мимо пня, где бедствовали новорожденные несмышленыши. Пень знакомый и ничем не интересный. Сколько раз разведчик пробегал здесь и не обращал на него никакого внимании, а тут остановился, что-то такое поразмыслил, размахивая усами, как саблями, и полез по грубой коре вверх.

На первый взгляд странная, ненужная трата сил. Не мог же он видеть, что на пне муравьишки. Пень для него — все равно что дли нас с вами восемнадцатиэтажный дом. Разве мы можем знать, стоя на тротуаре, что по крыше этого дома бродит, например, кошка? А муравей все-таки полез!

И никакой странности там не было. Просто у муравьев очень чувствительные усы — недаром их антеннами называют. Усами эти насекомые различают и запахи и звуки и даже воспринимают слабые радиоволны. Вполне возможно, растерянно крутившие своими усишками несмышленыши посылали вокруг какие-то особые колебания, что-то вроде сигнала бедствия, вот его и принял разведчик.

Так или иначе, он взобрался на пень, увидел бедняг и ужасно поразился. Он сроду не встречал таких худосочных детишек! В том муравейнике, где он жил, молодежь кормили хорошо, а тут — прямо заморыши! Они поползли навстречу разведчику, их буквально качало от истощения. Если бы, к несчастью, подул слабенький ветер, их бы обязательно развеяло.

Крайний муравьишка (как раз первенец) приблизился к огромному разведчику, и тут этот не сентиментальный бродяга, отчаянная голова, сделал нечто такое, что заслуживает самой высокой похвалы. Он отрыгнул капельку прямо в рот малышу — накормил его! И пусть вас не смущает такой необычный способ кормежки. Отрыжка у муравьев зато сладкая.

Первенец сразу развеселился и помчался вниз, к матери, чтобы поделиться с ней полученным угощением.

А лихой разведчик уже кормил следующего муравьишку, потом другого, и так всех. И всем хватило по капельке.

Заметно похудевшему благодетелю пришлось снова тащиться вдаль, к своей находке, чтобы не возвращаться в муравейник ни с чем. Но разведчик был чрезвычайно доволен: собственная щедрость приносит муравьям огромное удовлетворение.

А спасенная маленькая семья начала свою настоящую жизнь. Муравьишки поделились с матерью микроскопическими капельками пищи, и она с новой силой взялась множить население нарождающегося города. Появлялись няньки, солдаты, рабочие, разведчики. Из одного кокона выползла маленькая муравьиха с четырьмя смятыми крылышками на спине. Крылышки ей осторожно расправили, отвели лучший угол и приставили муравья для ухода. Кто знает, может, у нее впереди такая же судьба, как у матери?

Теперь об атом легко вспоминать, а как трудно было в первое время…

Чего стоило впервые спуститься дрожащей стайкой с головокружительной высоты к подножию пня!.. А что было, когда наткнулись на мохнатое страшилище — длинное, тяжелое и пятнистое! Вот была битва!

Главный нападающий (тот, что родился вторым) бросился на гусеницу очертя голову, вскочил ей на спину, отчего она вся передернулась и взвилась на дыбы. Герой, сразу же потеряв представление о том, где верх и где низ, помчался наугад вперед по спине и тотчас угодил между двух огромных, острых серпов, которые быстро стали сближаться и, если бы там еще немного помедлить, сделали бы из одного муравьи две половинки. Это были челюсти гусеницы. Но смельчак отчаянно трепыхнулся и полетел кувырком. К счастью, резкое движение привело в действие обычное муравьиное вооружение, заряженное натуральной муравьиной кислотой. Выпалив, оно угодило в корни челюстей гусеницы, которые моментально парализовались от этого, сделавшись вроде заржавленных клещей.

Со свирепо разинутой, но теперь уже неопасной пастью гусенице оставалось только в отчаянии кататься по земле. Но муравьев она, конечно, не могла растрогать. Они ее обленили и, израсходовав все свои по-детски скудные запасы муравьиной кислоты, справились с этой вредительницей леса. Вскоре она еле шевелилась, и тогда ее разорвали на части, чтобы легче было перетаскивать в гнездо.

Гусеница здорово поддержала муравьишек. Они окрепли на хороших, сытных харчах. Поднимался муравейный город…

Как-то ранней осенью мимо старого пня брел дядька-грибник. Он рассеянно глянул на пень и замахнулся палкой: хотел скуки ради сшибить кругловатую кучку хвои, которая лежала на пне. Дядька подумал, что хвоя, видно, насыпалась с дерева, — не сообразил, что ближайшее-то дерево от пня далековато и дерево это не ель, а береза.

Не догадался грибник, что перед ним новостройка, будущий город. Это муравьи еловыми иголками закрыли дырку в пне, чтобы не протекало в дождливую погоду. Ведь беды мог наделать дядька. На носу морозы, зима, новую крышу муравьям не успеть построить, а без крыши они наверняка погибнут.

Но, к счастью, грибник увидел неподалеку огромнейший белый, бросился к нему, и муравейник был спасен.

А потом зима нахлобучила поверх хвойной кровли белую папаху, такую тяжеленную, что еле держалась. Опять опасность: шальной ветер мог сорвать снежный убор, а с ним и хвойный. Но ветры на поляну не попадали, запутавшись в окружающих кустарниках. Может, случайно повезло, а может — кто знает? — это Великая мать правильно выбрала надежное место.

Вскоре сугробы укрыли пень вместе с папахой.

…Зима. Выли метели. В тихие дни мороз налил из невидимого ружья… Что муравьям до всего этого?! Они спали, тесным клубком облепив мать. Спали рабочие, охотники, спали самые беспокойные — разведчики. Последними они уснули, завалив чем попало вход. Первым им предстояло проснуться весной.

…Еще в оврагах, медленно источаясь ручьями-вешняками, лежали ставшие чумазыми снежные глыбы, еще вокруг пня кое-где белел снег, а уж рыжие вылезли на хвойную крышу своего жилища и радостно цепенели под весенним солнцем.

Это были они, разведчики.

Солнце сильно нагревало их панцири. Один даже не выдержал, нырнул вниз прохладиться. Он добежал до спящих, ткнулся в клубок: вставайте! От него так и несло теплом, и оно согрело крайнего — тот шевельнулся и вот уж встал рядом с разведчиком, протирая щеточками ланок заспанные глаза.

Вставайте, вставайте! Сверху приползли другие муравьи, тоже горячие, распаленные. От их тепла в подземной спальне вскоре установилась довольно сносная температура; все проснулись, задвигались, взялись каждый за свое дело — кто за приборку, кто озабоченно возился с прошлогодними яйцами, а приближенные стали охорашивать Великую мать города. Она готовилась вновь множить силу своей семьи.

С тех пор миновало много лет. Никто не вспоминает про исчезнувший куда-то старый пень.

А он существует, и совсем не бесполезно! Он внутри могучего муравейного города, который гордо высит купол посреди поляны — чистой, словно бы вытоптанной, как солдатский плац.

Еще жива Великая мать. По-прежнему она затворница, но во время зимней спячки вокруг нее сплетается миллионный клубок.

А вот первых муравьишек уж нет… Ведь короток век простого муравья — лет пять, не больше… Но зато его жизнь можно измерить самой важной мерой — работой.

Воздвигнут муравейный город из нескольких миллионов отдельных деталей — хвоинок, щепочек, соломинок, палочек, кусочков смолы и кирпичиков, которые муравьи изготовляют сами, замешивая глину на слюне или на липком молочке, добытом из одуванчиков.

Пойди-ка всё это найди, принеси, пристрой со смыслом!

Для кого-то их город просто муравьиная куча, а на самом деле под куполом в глубину и ширину разбегается великое множество подземных ходов. Есть там залы, площади, дворцы, гостиницы для пришельцев, убежища, спальни, столовые, вентиляционные магистрали, отопительные устройства…

Возводя свой город, муравьи удобряют, рыхлят почву, дают ей дышать свежим воздухом. И тогда весело расти травам, деревьям…

Однажды некий юный негодяй, гуляя по лесу, увидел муравейник и надумал его разрушить. Для начала он подобрал тяжелую суковатую палку и, напыжась, воткнул ее в шелестящий купол. Раздался жалобный скрип. То рухнула сердцевина муравейника — старый, давно источенный пенек.

Негодяем овладел азарт. Он вывернул пень наружу, откатил его в сторону и затем стал бить палкой по остаткам муравейника, повсюду раскидывая его хозяев.

Жутко шевелились руины поверженного города. Обезумевшие няньки тащили куколок и личинок. Они натыкались друг на друга и словно спрашивали: куда же теперь? где убежище? Крылатые муравьи искали тени, цеплялись за метившихся вокруг рабочих, умоляли: спрячьте нас от света! Строители суетились, пытаясь собрать обломки, как будто можно было еще что-то восстановить!..

Но воины искали врага. И некоторые их них уже карабкались на его ботинки. И уже был подан сигнал: враг здесь! И уже из беспорядочной сумятицы выступали грозные отряды.

А негодяй ничего не подозревал. Посмеивался, чувствуя себя победителем и вовсе не чувствуя, что сотня или две самоотверженных мстителей занимают позиции на его теле.

Они ужалили одновременно. Раздался вопль. Ничего не видя перед собой от боли, враг обратился в бегство.

Ему пришлось избавиться от всей одежды, и только после этого он смог перевести дух. И вдруг заметил ползущего по руке крохотного солнечно-желтого муравья.

Это был Соленопсис. Он еще ни разу не успел ужалить и теперь, на ярком свету, выискивал неукушенное место. Негодяй замахнулся, но муравьишка его опередил… И снова отчаянный вопль вознесся над лесом!..

Какое счастье, что погиб не тот муравейный город, о котором рассказывает это правдивое произведение! И Соленопсис был убит не наш, а другой — просто муравей такого же вида.

А наш Соленопсис все там же, где мы его и оставили, и все еще переживает убыток, причиненный ему любезным Атемелесом. Впрочем, он уже решил раздобыть новое яйцо.

Доковылял наш герой до главного проспекта, где давеча чуть было не стал жертвой бравого солдата, и в нерешительности остановился. Очень уж часто сновали здесь деловитые хозяева города! Соленопсис помешкал, потоптался да и повернул назад, в темень боковых кварталов.

Да ведь вот незадача! Ему надо было вниз, в центр города, а он после ужасно головоломного, изматывающего путешествия неожиданно очутился под самой крышей купола.

Крыша вся шевелилась. Это тысячи рабочих перетряхивали хвою, чтобы в ней не завелась плесень. Каждый муравей нырял в глубину хвойного слоя, хватил там отсыревшую иголку, выныривал с ней на поверхность и аккуратно укладывал ее там для просушки.

Побоялся Соленопсис сунуться в эту толкучку и юркнул в распахнутый люк, который оказался началом улочки, вымощенной обычной муравьиной брусчаткой — комочками земли, замешанными на слюне и высушенными. Но пробежал он немного. За поворотом — задержка. Двое муравьев посреди дороги увлеченно любезничают. Один стоит неподвижно, а другой лапками чистит ему голову, грудь и брюшко. Почистил лапками, стал язычком вылизывать чтоб до блеска! Пришлось Соленопсису тащиться в обход.

И еще раз его задержали: на перекрестке, где сходилось не меньше тридцати улиц, грузчики возились со щепкой. Видимо, притащили для ремонта, но оказалась она великоватой. От самого входа волокли, и ничего, а тут зацепилась! Дергали ее, дергали, а потом разозлились, назад потащили — не нужна такая!

Немного поротозейничав и уже начиная забывать о своем плохом настроении, воришка припустил по самой, как ему показалось, пустынной улице. Однако, едва разогнавшись, он и тут вынужден был остановиться: увидел двух перепачканных землекопов.

Как часто превозносят лихость муравьев-разведчиков, боевой дух охотников, трогательную верность нянек, геркулесову силу грузчиков! И как редко услышишь хоть одно слово похвалы в адрес скромного землекопа. А на кого, скажите, ложится вся тяжесть земляных работ, когда по весне муравейный город сплюснут давлением лежавших на нем сугробов? На землекопа. Кто расширяет площади, пробивает улицы и переулки? Землекоп. Ведь и орудий-то всего-навсего пара жвал да лапы, а он иной раз, невзирая на твердость грунта, прокапывает таинственный подземный ход через всю поляну.

Землекопы, повстречавшиеся нашему герою, затеяли, кажется, соорудить тоннель. Они спорили: один доказывал — рыть надо тут; другой упрямился: не тут, а вон там!

Соленопсис имел слабость считать себя высококлассным землекопом. Он поэтому не смог равнодушно пройти мимо. Вообразив, что эти двое — молодые, неопытные, лишенные руководства — могут напутать и напортить, он окончательно забыл о собственных неприятностях, резво подскочил к муравьям и начал прямо с пылких обвинений вроде: чему вас учили?! И тотчас с потрясающей самоуверенностью указал на самое неудобное, просто гиблое место, дав понять этим простофилям, что сколько-нибудь здравые существа копали бы только там.

Землекопы хмуро на него поглядывали. Соленопсис начал понимать, что совершает промашку. Ведь эти двое могли здесь, без свидетелей, сделать с ним все, что угодно, а пустой панцирь закопать, чтобы никто никогда ничего не узнал. У них были весьма разбойничьи физиономии. Но отступать было некуда. И полез дрожащий не то от азарта, не то от страха Соленопсис на избранное им же самим гиблое место… на потолке!

Поначалу рыть было трудновато; один раз он даже сорвался к ногам землекопов, и они его едва не прикончили. Но потом дело заспорилось. Землекопы невольно приглядывались, увлекались. Им в особенности понравилось, что в Соленопсисовом случае вырытую почву не надо куда-то отбрасывать или относить — она сама вываливается из тоннеля вниз.

К сожалению, вдохновенный работник так и не узнал, что добился одобрения, ибо не оглядывался и не медлил, не доверяя новым знакомым. Потолок был тонким, и воришка вскоре очутился этажом выше. Он огляделся. Красота! Попал в кварталы муравьев, занятых сейчас на крыше купола. Никого кругом… Можно было пошарить по закоулкам и попытаться найти что-нибудь съедобное.

Но, сам того не подозревая, Соленопсис через минуту с головой окунулся в увлекательные тайны быта и нравов города. Ему попадались скромные, простые предметы, но они много могли порассказать наблюдателю. Вот жало пчелы, хранимое, видимо, как талисман, предохраняющий от простудных болезней. Вот шлем, снятый кем-то в процессе линьки. Совсем новехонький! Хозяин, ясное дело, пожалел выбросить, оставил на всякий случай. Воришка повозился, желая примерить этот убор на себя, но — великоват!.. Он даже не смог приподнять его. Вот блестящее крылышко какого-то жучка — наверное, оно освещает досуг длинных предосенних вечеров… А вот это крыло бабочки-крапивницы — определенно живопись! Какие теплые, мягкие тона, словно на полотнах старых мастеров…

В одном месте Соленопсис нашел нечто непонятное и, пожалуй, слишком громоздкое, чтобы быть безделушкой. Оно занимало множество помещений и, видимо, простиралось даже на несколько этажей. Бегая из комнаты в комнату, воришка определил, что это рог жука-оленя. Чрезвычайная редкость! Его берегли как апофеоз какой-то грандиозной охоты.

Впрочем, насчет этого рога Соленопсис несколько засомневался, предположив, что его попросту нашли отдельно от жука. А выдают, наверное, за трофей.

Увлекшись, любознательный плутишка не сразу обратил внимание на шум, доносившийся из соседнего переулка. Только когда выплыла на него тяжкая струя смрадного запаха, он, пораженный и испуганный, застыл на месте. Неужели влип, попался?! И тотчас увидел: узким коридором проползал зловещий отряд могильщиков.

Эти жуки, только официально могильщики, совмещали с нужным для города занятием и другие — преступные. Они нападали на еще живых муравьев, воровали, а в худые времена попрошайничали или питались отбросами.

Соленопсис окаменел. К счастью, мрачная шайка, развернувшись торжественным строем, направилась в противоположную сторону.

Но тут, откуда ни возьмись, на пути бандитов появился большеголовый пожилой муравей. Боже, что за вид был у него! Без усов, левый глаз выбит; не хватает целых двух ног; панцирь поцарапан и весь во вмятинах. Кто он? Конечно же, в прошлом солдат. Потом грузчик на самых тяжелых работах. А теперь горемыка, заблудившийся в собственном муравейнике!

Каждое утро поднимается он вместе со всеми, идет в общем потоке на работу, но скоро отстает. Проклятые ноги! Потом долго ищет выход к свету. Да разве найдешь его без усов? И кружит, и кружит в лабиринтах под куполом…

Старик тащился прямо на могильщиков. Те сгрудились — видно, решили нападать. Он тоже принял боевую позу: встал, передние ноги пригнул, жвалы раскрыл.

Бандиты двинулись плотным строем, и задние подталкивали передних. Да только не удалась атака. Когда передние доползли до инвалида, они, не посмев к нему прикоснуться, обошли его с боков и поползли дальше. А задние, следуя за передними, сделали то же самое!

Старик заковылял своей дорогой и через несколько шагов наткнулся на Соленопсиса. Сослепу он принял его за своего и нагнулся, надеясь получить угощение.

Но напрасно он ожидал. Соленопсис ведь даже не знал, что такое бескорыстная щедрость.

И тогда инвалид отступил на полшага, напыжился, извлек из своего брюха последнюю капельку пищи и отдал ее кому?! Воришке!

Соленопсис глотнул и почти наелся. Ему бы растрогаться! Но, увы, он даже не догадывался об оказанном ему благодеянии. Он, наоборот, полагал, что совершил ловкий обман, кражу, и поэтому поспешил исчезнуть, чтобы избежать обычного возмездия.

А добрый-то калека надеялся, что муравьишка выведет его из захолустья! Он заковылял вслед за Соленопсисом, да только где ему поспеть!

Маленькая удача неимоверно окрылила Соленопсиса. Он вдруг почувствовал себя муравьем не хуже других и, когда снова выбрался на главный проспект, смело, безо всяких предосторожностей помчался вниз. Несколько раз он натыкался на славных солдат и разведчиков, на разных деловых муравьев, но, к счастью, никому не причинил боли. Его толчков поэтому как бы не замечали. У некоторых наиболее высокорослых прохожих он даже проскакивал между ног, оставляя их восхищенными необычным ощущением щекотки в коленках, которые он задевал своими ножонками.

Достижение цели рисовалось Соленопсису до крайности простым: войти в центр города, выбрать самое хорошее яйцо, ваять его… Вот, кажется, и все.

Воришку не насторожило, что вскоре поток прохожих стал редким. И вот уж только три интенданта с большими лоснящимися животами плелись впереди… Он уже собрался обогнать этих тихоходов, как вдруг заметил, что путь им преградили торжественно шагнувшие откуда-то из боковой темноты громадные зловещие фигуры.

Вся Соленопсисова храбрость мигом пропала, он инстинктивно отпрянул к стене, желая слиться с ней, а еще лучше — превратиться в какой-нибудь комышек. Только бы его не заметили!

Да, это были телохранители Великой матери города — существа, для которых, говорят, не только сострадание, но и чувства более грубые вовсе не существуют. Оказывается, Соленопсис уже достиг центра.

Путей отступления не было. С болезненной остротой бедняга видел, как охранники с мрачной деловитостью окружили интендантов, а те умоляли, чтобы их пустили покормить Великую мать города тем высококачественным продуктом, который они специально для нее принесли в своих животах. Солдаты, известно, ладили свое: не положено, еще отравите; давайте ваш харч, мы его сначала съедим сами.

С такой охраной особенно не поспоришь. Интенданты вскоре покорились, и Соленопсису в довершение к страху пришлось испытать еще и муки зависти, потому что ему до мельчайших подробностей был виден весь обычный процесс передачи пищи. Он даже мог убедиться, что интенданты не обманывали, превознося ее качество.

Через несколько минут охранники утратили свою спесивую мрачность. Им уже явно нравились интенданты. Они с выражением полнейшего дружелюбия их всячески постукивали и похлопывали.

Эта перемена настроения вселила в Соленопсиса надежду. Он потихоньку расслабился и выбирал момент, чтобы ускользнуть. Но тут эти беззастенчивые лакомки проявляют вдруг намерение проводить милых интендантов до ближайшего поворота и, веселою гурьбой окружив их, двигаются прямо на Соленопсиса! Дальнейшее — как во сне. Соленопсис чувствует прикосновения сильных конечностей, его встряхивают, переворачивают, потом опять берут, бросают… Он начинает понимать, что не приглянулся этим сытым воякам. Ура!

И вдруг, осторожно глянув перед собой, он увидел вперившийся в него взгляд…

Это был конец. Из ста тысяч, из миллиона глаз Соленопсис узнал бы эти совершенно бессмысленные глаза!

Второй раз за день судьба сводила двух заклятых врагов. Их утренняя встреча, когда Соленопсис всего лишь подобрал оброненное каким-то раззявой носильщиком яйцо (к тому же доставшееся Атемелесу), закончилась в пользу воришки. Теперь тот успех оборачивался против него же: солдат не успел забыть свой позор. Жажда мести горела в его ну совершенно глупых глазищах.

Скорчась почти до полной потери сходства с муравьем, Соленопсис ожидал смерти, втайне надеясь, что солдат проявит гуманность и обольет его вначале муравьиной кислотой, чтобы он не чувствовал боли при разрывании на части. Но солдат медлил. Сытость сделала его несколько вялым, притупив ему остроту сознания. Понимая все-таки, что Соленопсис не должен умереть легкой и красивой смертью, он никак не мог сообразить, как усложняется и ухудшается это обыкновеннейшее дело.

Между тем вернулись охранники, провожавшие до уголка интендантов. Соленопсисов супостат кое-как разъяснил им суть вопроса. Воришку снова начали перевертывать то в одну, то в другую сторону, но результат этого нового осмотра был таким же, как и в первый раз.

— Да ведь это ж Соленопсис! — горячился солдат. — Его убить мало! И… в конце концов, в нем все-таки есть сок!

Но охранники решили: и так он мертвый; его надо на помойку.

Солдат просто из себя вышел и напрямую объявил товарищам, что они заелись.

Тогда один из охранников добродушно, но, к сожалению, очень невнятно выразился насчет того, что, дескать, жалко муравьишку. Возможно, и у него есть матушка, которая, если можно так выразиться, будет понапрасну ждать.

Соленопсис едва сдержался, чтобы не подтвердить со всею горячностью, что да, есть!

Но тут еще какой-то посетитель появился перед главным входом. Он шел веселой походкой, поскрипывая и притопывая, а запах… Запах этого пришельца — чистое благоухание! — показался Соленопсису определенно знакомым.

Уж не Атемелес ли это? Воришке нестерпимо захотелось повернуться, чтобы рассмотреть гостя, но он, разумеется, не стал этого делать, боясь обнаружить признаки жизни.

Охранники встретили пришельца куда приветливей, чем интендантов. Его обступили, обняли. Восторженные приветствия граничили с лестью.

Врагу Соленопсиса, видимо, тоже захотелось выразить свое расположение неизвестному. Он стал возбужденно топтаться на месте и все порывался кинуться к компании, которая шумела всего в нескольких шагах поодаль. Но он-то не верил, что воришка мертв, и поэтому не решался оставить его без присмотра. Тащить же с собой такую дрянь было вроде бы неуважительно к гостю. Причем он боялся вызвать насмешки товарищей, столь ясно выразивших свое мнение о Соленопсисе.

Его наконец озарило: надо облить пленника муравьиной кислотой! Куда он тогда денется?

Мечта Соленопсиса о легкой смерти была бы исполнена, если бы солдат не позабыл, что кислотное оружие стреляет нормально только при сильном гневе муравья. Он же в эту минуту испытывал радость встречи. Выстрел поэтому получился слабый: всего несколько брызг попало в жулика.

Эти брызги не могли парализовать Соленопсиса. Они его только как бы ошпарили. Не взвидя белого света, воришка подскочил и, уже в воздухе развив бешеную скорость, помчался прочь.

Солдат озадаченно уставился в то место, где только что лежала жертва, и, поразмыслив, с гордостью заключил, что заряд кислоты оказался настолько могучим, что сжег Соленопсиса дотла.

А тот был жив и летел как пуля. Он пробил головой две или три стены добротной кирпичной кладки и, оказавшись в каком-то складском помещении, забарахтался в груде страшно перепутанных шелковых нитей, которыми оплетаются коконы. Он чуть не задохнулся в этой ловушке, и, когда наконец сумел выбраться, силы его оставили. Он только и смог немного проползти на брюхе, а затем растянулся, раскинув ножки.

Вскоре через него аккуратно перешагнули. Потом это повторилось, но уже безо всякой аккуратности: на одну из ножек бесцеремонно наступили. Приподнявшись, чтобы послать проклятье вслед неосторожному, Соленопсис с горечью разглядел, что на этот раз нелегкая занесла его к личинкам. Ну и денек!

Это было сложное подземное сооружение, чем-то напоминавшее заводской цех. Тот, кто попал бы сюда впервые, ни за что не смог бы разобраться в окружающей сложности — точно так же, как, например, экскурсантам на химкомбинате не сразу ясно, для чего та или иная труба и зачем так много дыму.

Различные камеры, что-то такое вроде ванн для мелкой обработки и временного хранения, транспортные магистрали, разнообразные усовершенствованные приспособления, еще не известные даже науке, и целый рой беспрерывно снующих специалистов — все это здесь было. Все, кроме того, что можно украсть.

Соленопсис всегда с презрением сторонился хлопотливого предприятия, словно понимая, что ему, с его профессией, там себя не найти. И теперь, заброшенный сюда чужой волей, он испытывал одно только отвращение.

Он валялся невдалеке от набережной большого искусственного бассейна, в котором были уложены крупные личинки. Вокруг хлопотали взрослые муравьи — частью няньки, а частью добытчики, по-приятельски кормившие нянек отрыжкой. Какие-то ротозеи стояли на берегу и бросали вниз кусочки жучков, крылышки вредных бабочек и червячков. Бросив, они шустро шевелили усами, нагибались и смотрели в бассейн. Глупо выглядела эта забава: продукты падали на бока личинок и скатывались на дно.

Вдруг Соленопсис заметил, что один из этих глупцов бросил в бассейн целое яйцо — правда, не муравьиное, а какого-то другого насекомого, но все равно это уж было слишком! Возмущенный, воришка вскочил, намереваясь во что бы то ни стало спасти ценность.

Он не подозревал, что тут происходит обыкновенная кормежка: увальни-личинки, напрягаясь от голода, выделяли из боков едкую жидкость, растворявшую сухой паек, а выпивали получившийся питательный настой.

Ни на кого не глядя, Соленопсис спрыгнул в бассейн и, к своему удивлению, шлепнулся в прохладную влагу, которую сначала не заметил. Освежиться, смыть с себя прах дорог было, конечно, можно — воришка порадовался счастливому случаю. Но тут жидкость начала свое действие. Соленопсис забился, словно пойманная птица, и стал растворяться между двух громадных личинок, будто тонул между бортов сошедшихся на рейде пароходов.

И это счастье, что там было мелко, что влага, по-видимому, растворяла не сразу, а главное, что как раз в этот момент трое нянек заметили, что правая от Соленопсиса личинка лежит как-то противоестественно. Они решили перевернуть ее на другой бок и исполнили свое намерение с прославленной муравьиной незамедлительностью. Воришка успел прилепиться к личинке и был поднят на спасительную высоту.

Другой бы на месте Соленопсиса одумался после всего пережитого да хоть попробовал бы вступить на честный путь! Но, как это ни прискорбно, наш герой, покинув с понятной торопливостью зал личинок, сразу же стал строить новый план проникновения в центр города…

Он решил больше не мудрствовать. Надо применить обычный способ соленопсисов — подкоп! Суровый и сосредоточенный, приступил к работе.

На этот раз повезло Соленопсису: при последнем бегстве он случайно уперся в стену, за которой начинался центр города. Стена была не очень толстая. Воришка мигом ее пробил и выглянул.

И сразу увидел Великую мать города!

Величественная, в новом блистающем панцире, она смотрела прямо на Соленопсиса мудрым и как бы осуждающим взглядом. Ему сделалось не по себе… Он уже хотел юркнуть назад, но вдруг догадался, что она его вовсе не видит. Какое дело ей, основательнице города и матери миллионов, до мелкого жулика!

Приободрившись, Соленопсис проворно огляделся, выискивая кладку яиц. И он увидел такое, от чего даже его, прожженного негодяя, взяла оторопь.

Кошмарная сцена разыгрывалась в стенах святыни муравейного города. Там не было тишины и порядка. Там было как после землетрясения: все переломано, перебито и много мусору. Комья грязи, корявые щепки, чья-то шкура, ветки, иголки, семена какого-то лесного растения, целехонькая и совсем живая нога без своего владельца, и повсюду — яйца, яйца, яйца… И среди этого разгрома бессмысленно мотались приближенные Великой матери города и солдаты охраны.

А среди них, имея шустрый, деловитый вид, бегал… Атемелес! Это, значит, его давеча привечали охранники.

За Атемелесом не гонялись, он бегал просто так, от избытка бодрости. По временам он подхватывал с пола яйцо, прокусывал и тотчас бросал. Он был сыт-пересыт!

То и дело кто-нибудь из муравьев заступал ему дорогу. Но в какой позе?! В умоляющей! Они умоляли Атемелеса принять хоть капельку отрыжечки!

Другие бросались вдруг к Атемелесову брюшку, жадно искали там чего-то. А чего — это Соленопсис знал точно: того самого коварного угощения, которым жук попотчевал его утром. Здесь же воришка заметил и своего недруга. Этот был не лучше остальных, он даже не казался страшным.

Итак, все объяснилось. Атемелес сумел одурманить всю охрану и всех приближенных Великой матери города. А сама она казалась отрешенной… С полным равнодушием смотрела на творившееся вокруг безобразие.

Уж эти Атемелесы!.. Ведь маленькие жучки, а если их разведется много, могут учинить столько же зла, сколько негодяй, разворошивший муравейник палкой.

Соленопсис облюбовал лежавшее поблизости яйцо и выскочил из лазейки. Никто, конечно, не обратил на воришку внимания, но выбранное яйцо оказалось продырявленным — пришлось искать другое.

И вдруг тревогой повеяло!..

И в следующую минуту разразился грохот сокрушительной атаки. В центр города ворвались свирепые нападающие!

Это была отчаянноголовая солдатня соседнего муравейника. Лет пятнадцать назад один из его граждан, разведчик, случайно наткнулся на помиравших с голоду первых детей Великой матери города и, сжалившись, накормил их. Благородный поступок, но трудно себе представить, что память о нем могла сохраниться. Соседи же вот уже два года держали себя так, будто они всё помнят и убеждены в своем праве взыскивать за ту пару жалких глотков пищи… живыми муравьями!

Подумать только! У них, видите ли, у самих не хватало специалистов на гражданские должности. У них почему-то рождались теперь преимущественно солдаты, и каждый желал быть не меньше чем разведчиком. И хоть бы поступали они по-хорошему, по-мирному — пришли бы, попросили… Так нет, эти отчаянные головы предпочитали нападать. Придут, обязательно устроят драку, схватят, например, работящую няньку с яйцом в жвалах, перетащат к себе. А она и на новом месте продолжает трудиться, как будто ничего не случилось: ухаживает за молодью похитителей да, кстати, и из принесенного яйца выведет им работника.

На этот раз отчаянноголовые организовали настоящую военную экспедицию. И застали врасплох!

Но только минуту защитники растерянно помедлили. Затем они все враз пришли в себя, и разгорелась жаркая схватка. И в самой большой куче сцепившихся оказался наш Соленопсис.

Он лежал, жестоко придавленный чьими-то ногами, и чуть ли сознание не терял от боли и отчаяния. Он, правда, все-таки видел, что любезный Атемелес, стоя в сторонке, с глубоким интересом глазеет на свалку и все воздевает усы кверху, как бы восклицая что-то насчет ужасной грубости здешних нравов. Но вскоре и ему досталось. Его задели весьма неуважительно, а вернее, толкнули с большою силой. Он едва устоял и, преисполнясь обидой, устремился к выходу.

По временам от муравьиной кучи малы отделялся какой-нибудь нападающий, тащивший на себе пленника, причем часто обреченный сам как бы помогал пленителю — прижимался к нему, чтобы зря не болтаться, чуть ли не обнимал его.

И вдруг битва закончилась. Как будто кто-то подал сигнал: «О-отбой ата-аки!» Мгновенно распутались заплетенные в клубки десятки муравьиных ног. Пришельцы бросились к выходам, унося добычу. В спешке некоторые даже довольствовались прокушенными яйцами, а один прихватил валявшуюся без дела лохматую шкуру гусеницы. Зачем она ему? Шубу шить?

Это выглядело торопливым отступлением. Защитники поэтому не казались смущенными. А что?! Жертв среди них не было, поле боя осталось за ними. Победители!

Еще несколько секунд, и возле Великой матери остались только свои: почесывающиеся солдаты, поредевшая толпа придворных и Соленопсис, растерянно рыскавший в поисках неиспорченного яйца. Весь-то он тут, наш Соленопсис! Да другой бы на его месте…

Между тем один из отчаянноголовых, когда раздался сигнал отбоя, слишком поспешил выполнить приказ. Он даже ничего не успел взять — просто забыл, за что дрался. Это бывает, если до конца предаешься азарту. Где-то наверху, пристраиваясь в собиравшуюся колонну, он, опомнясь, заметил свою оплошность. Что делать? Был он здоровяк; такому без ноши возвращаться стыдно.

И он вновь ринулся вниз, рассчитывая обернуться до отхода товарищей. Запыхавшись, влетел в центр города, где уже приступили к уборке, и сразу же наткнулся на Соленопсиса. И секунды не потратив на раздумья, этот громила схватил воришку поперек туловища и, довольный, помчался назад.

Смешно, конечно, тащить в свой родной дом жулика. Но еще смешней было то, что опомнившиеся охранники, увидев эту кражу, возмутились куда больше, чем во время прошедшего нападения. Они кинулись вызволять украденного воришку и спасли бы его, если б не столкнулись на выходе и не образовали пробку. Пока разбирались, где чьи усы, ноги, отчаянноголового и след простыл.

А Соленопсис, чувствуя боками острые лезвия жвал, оцепенел. Единственно правильное поведение! Осмелься он как-нибудь побеспокоить своего похитителя, и тот мог нечаянно сжать жвалы. А это конец: разрезанные пополам муравьи не срастаются.

Пока они мчались бесчисленными ходами, улицами, тоннелями, встречные солдаты несколько раз пробовали отбить Соленопсиса, но отчаянноголовый был быстр и неутомим. Они вылетели на свет дня и пристроились замыкающими к уходившей колонне. Соленопсис в жвалах солдата сипл, словно кусочек солнца.

Был час усталости дня, когда от земли и стволов пышет теплом, как от невидимого пламени, когда струями вьется загустевший воздух и возможны миражи и когда дуреешь от крутого хвойно-земляничного запаха. Птицам надоело петь, попрятались комары.

По ровному, точно линейкой прочерченному маршруту двигалась колонна отчаянноголовых. Могучий пленитель Соленопсиса, продержавшись всего несколько минут замыкающим, проявил вдруг качества заядлого гонщика. Он обгонял одного муравья за другим и вскоре был среди первых. Ему самому от этого, может, было и весело, пленник же только мучился. И не столько от тряски, естественной при быстром движении, сколько от остроты жвал, которые все сильней впивались в тело.

По временам отчаянноголовый останавливался отчистить с себя дорожную пыль, умыться и протереть глаза, но все это умудрялся делать, не выпуская Соленопсиса. Он, видно, считал его ценным приобретением.

Так миновали поляну муравейного города и углубились в чащу. Это были интересные места: холмы, травы, сухие проплешины, для тепла прикрытые слоем хвои, различные деревья и кустарники. Соленопсис, убежденный горожанин, никогда в жизни здесь не бывал и, конечно, мог бы использовать путешествие для изучения края. Но окружающая красота его не радовала, он мог только удивляться, что есть такие, которые все это любят. Он даже серым зайцем, спавшим в холодке, не заинтересовался, хотя отчаянноголовый пронес его в каких-нибудь пяти-шести сантиметрах от заячьего бока. А многим ли удается хоть раз побывать в непосредственной близости от настоящего дикого, пугливого зверя?!

Прошли чащу. Теперь могучие лиственные деревья высились над путниками. На деревьях сидели тетерева и чистили перья.

Это все еще была страна, подвластная городу Великой матери. Здесь вся площадь принадлежала нашим — и земля, и травы, и стволы, и даже ветви, на которых расположились тетерева. Довольно часто встречались знакомые муравьи: разведчики, переносчики грузов, охотники. Они останавливались, глазели, но напасть не решались — слишком внушительно выглядел отряд. Конечно, это было обидно Соленопсису: он хотел быть спасенным и вновь очутиться во влажной глубине города. А здесь, наверху, слишком уж припекало!

И вот наконец граница. Сухое русло ручья рассекало лес. За ручьем — страна отчаянноголовых. Ах, как они все заторопились, учуяв близость родного муравейника!

Но тут авангард колонны наткнулся на мертво лежавшего светляка. На самом-то деле светляк был живой и ужасный бестия. Он приспособился ночевать в муравейниках, а чтобы проникать туда, хитрил: ложился на торной муравьиной дороге и притворялся покойником. Муравьи на него натыкались и, чтобы зря не пропадал, относили к себе домой. Там он сразу оживал и преспокойно заваливался спать — в тепле и под надежной защитой от дождя и града.

В этот час было еще рановато заботиться о ночлеге, но светляк, заметив колонну, рассудил: случай удобный; чем его упускать, лучше проспать несколько часов лишних.

Итак, колонна задержалась. Впереди спорили: брать или не брать? Владелец Соленопсиса, заслышав шум, поспешил присоединиться к спорящим: как это так — не брать?! Прекрасный светляк! От него в муравейнике сияние!

Но другие муравьи, видно, толковали о том, что они и так перегружены, что без светляка можно обойтись, если пораньше ложиться спать…

Не дослушав, громила бросил Соленопсиса, схватил за ногу жука и, жестоко напрягаясь, поволок его к видневшемуся невдалеке муравейнику. Освобожденный пленник не стал терять времени и тотчас забился в какую-то дырку.

Но зря он это сделал. В отряде, как ни странно, оказалось довольно много незанятых муравьев. Кто-нибудь из них наверняка соблазнился бы и донес его до муравейника. И он бы там обязательно прижился. Какая ему разница, у кого красть? А так он остался один. Колонна прошуршала мимо.

Он отправился в обратную сторону и сразу узнал, что пешеход из него никудышный. И природу он невзлюбил еще больше за ее беспримерную ухабистость и засоренность. Комья земли были для него скалами, в моховых островках он запутывался, как в джунглях, рассохшаяся сосновая шишка приводила его в отчаяние своей неприступностью.

Соленопсис нуждался в сочувствии. Но на него только удивлялись встречные насекомые: откуда такой взялся?! И благо никто не нападал. В животном мире не принято нападать на незнакомых: а вдруг ядовитый!

Он ковылял как мог, когда какая-то зеленая глыба, через которую он пытался перебраться, неожиданно зашевелилась. Он узнал пяденицу. Объевшись до изнеможения, эта вредительница недавно свалилась с дерева и теперь совершала моцион, внимательно следя за своим самочувствием, чтобы не упустить момента, когда вновь появится аппетит. Это был исконный враг муравьев, и, будь Соленопсис хоть немного покрупней, ей бы не уйти от жестокого возмездия. Уж он бы ей показал! Но что он мог сделать в своем незавидном положении?

Не рискуя перелезть через гусеницу и в то же время не желая тратить силы на окольный путь, Соленопсис решил подождать, пока она уползет сама. Вскоре пяденица стала медленно сжиматься в гармошку; середина ее тела оторвалась от земли. Воришка поспешил сунуться в образовавшуюся щель, но на полпути споткнулся, растянулся и в следующее мгновение был придавлен. Что-то пискнуло, но не в Соленопсисе, хотя пищать для него было бы тут вполне уместно.

Пискнул дрозденок — существо покрупней да и посимпатичней нашего воришки. Час назад молодая птица самовольно оставила гнездо и теперь страдала от голода: съесть удалось только одного комара, который сам залетел ей в разинутый рот.

А пискнул дрозденок, напугавшись страшного телодвижения зеленой гусеницы. К счастью для придавленного, птица уже через несколько секунд преодолела страх и клюнула. Удар был силен, содрогнулась земля. Сквозь вредительницу клюв проник почти до Соленопсиса.

Воришка получил свободу и, чувствуя себя немного сплюснутым, упрямо продолжал путь.

Он достиг сухого ручья, преодолел раскаленную пустыню на его дне, взобрался на противоположный берег и вдруг оказался в струе запаха, который не спутаешь ни с каким другим. На него повеяло прохладой старых складов, тишиной укромных тупиков, привкусом кислоты, даже отдаленный Атемелесов аромат как бы вплелся в замысловатый узор запахов… Неужели добрался до родного города?

Но муравейника что-то было не видать. Запах источала утоптанная полоса, на которой стоял Соленопсис, — обычный муравьиный тракт, надежный хранитель следов. Выходит, до города еще далеко… Но путник все равно приободрился: все-таки первый раз в лесу, а дорогу отыскал безошибочно.

Он затрусил по тракту, решив никуда не сворачивать, чтобы потом не утруждать себя излишней ориентировкой на местности, но тракт неожиданно новел прямо к березе, живописно склоненной над ручьем. Странное это было дерево… Воришка мог бы поклясться, что оно исхожено муравьями от комля до вершины. Зачем? Заинтригованный, Соленопсис полез на березу.

Он лез долго и уже начал поругивать себя за напрасную трату времени, как вдруг его обогнал чрезвычайно деловитый муравей. Удалившись на некоторое расстояние, торопыга встретился с поджидавшим его там другим муравьем, и они, чем-то обменявшись, простились сдержанными взмахами усов. Деловитый устремился назад и, пробегая мимо нашего героя, удостоил его подозрительным взглядом.

Неспроста все это!

Воришку охватило волнение, какое бывает только перед ответственными кражами. Трепеща, он торопливо добрался до нижних ветвей дерева и увидел таинственный объект, построенный из паутины, палочек, кусочков коры и еще каких-то материалов. Сооружение напоминало маскировочную сеть для защиты военной техники от взглядов противника. Кого же тут укрывали? Соленопсис отважился заглянуть и почувствовал некоторое разочарование.

Под сеткой сидели тли. Этих муравьиных коров он встречал и раньше: каждый год, осенью, их притаскивали в город и устраивали зимовать в самых теплых, спокойных местах. Наш воришка полагал, что горожане чудачествуют, ну а теперь ему все стало ясно. Тли старательно высасывали хоботками питательную влагу листьев; рядом прохаживался деловитый хозяин-надсмотрщик. Тут, значит, располагалась молочная ферма.

Хозяин подобрался к одной из тлей, пощекотал ей брюшко, и она с готовностью выдавила ему прямо в рот струйку влаги. Точно так же скотовод подоил еще одну тлю и как бы прислушался к самому себе… Ну да, в нем было полно молока! Пора переправлять провиант в муравейник… И он заторопился вниз.

Воришка тотчас приблизился к одной из тлей, пощекотал ее и получил хорошую порцию влаги (которая его чуть с ног не сбила). Напившись, он принялся чиститься. Он делал это не спеша, полагая, что муравей-надсмотрщик ушел надолго. Но на самом-то деле тот, чтобы не оставлять скотинку без присмотра, не бегал каждый раз в муравейный город, а здесь же, поблизости, иногда прямо на березе, передавал продукт подоспевшему носильщику. Встреча двух деловитых была как раз такой передачей, только не догадался Соленопсис.

Хозяин вернулся очень быстро. Он, конечно, сразу же погнался за воришкой, но был отвлечен: на ферму вторглись еще двое посторонних, по виду — отчаянноголовые.

К сожалению, стоявшее на границе богатое тлями дерево не принадлежало одному городу. Оно было поделено между отчаянноголовыми и нашими. Близкое соседство иногда приводило к конфликтам. Тля, она ведь почти без соображения; бывает, ей надоест сидеть, она и удерет к соседям. Ее потом ищут и, если найдут, требуют возвращения, несмотря на то что привыкла на новом месте и к ней там тоже привыкли. Вот и ссора.

На этот раз двое соседей заявились на всякий случай. Хотя у них никто и не убежал, они все же нашли нужным проверить: не сидит ли у вас наша самая дойная тля?

Хозяин, забыв про Соленопсиса, вернулся на ферму. Он был возмущен недоверием и сразу полез в драку. Соседи вызвали подкрепление. Он — тоже.

Но потасовка не состоялась. Порыв ветра мгновенно охладил муравьиный ныл. Забияки, боясь, что их сдует, уцепились ногами за неровности коры; множество усов, только что воинственно мотавшихся, дружно согнулись в одну сторону.

И вдруг принесенный ветром увесистый предмет шлепнулся посреди сборища. Трепыхнувшись, он неожиданно превратился в мертво торчащий сучок. Муравьи опешили, потому что все они, даже Соленопсис, успели разобрать, что это гусеница. Но какова смелость! Забыв о ссоре, муравьи двинулись на вредительницу. Даже наш герой приблизился, хотя и не собирался впутываться, помня о своей слабости.

Однако гусеница, вцепившись челюстями в кору, продолжала терпеливо торчать, не проявляя никаких признаков жизни. Муравьи засомневались: а может, и впрямь сучок? Никому не хотелось тратить муравьиную кислоту на обыкновенную деревяшку.

Все поуспокоились, будто потеряли интерес к добыче. Один пытался вытащить из глаза соринку, которую не во всякий микроскоп рассмотришь, другой оглаживал усы, а кто-то из отчаянноголовых вступил даже в мирную беседу с владельцем фермы. Обменивались, видно, скотоводческим опытом.

А между тем враг был опаснее, чем представлялось на первый взгляд. Страшная угроза нависла над лесом!

Еще осенью лесник, пожилой человек в пепельно-серой шляпе, ездивший по мягким лесным дорогам на белой ленивой лошади, хмурился, примечая тут и там небольших красновато-бурых бабочек. Бабочки — они ведь только для романтичного ротозея прекрасны, а человек, понимающий жизнь леса, прежде чем умиляться, припомнит, какое потомство оставляет чешуекрылая красавица…

Весной полезли из щелей зеленые твари. И уж были они не так безобидны, как их родительницы. Нектаром цветов не интересовались, а сразу пускали в ход острые челюсти. «Эх! — горевал лесник. — Теперь вся надежда на птиц да на мурашей…»

Но птиц в этом году было мало. В мае месяце их постигло несчастье: принесенные северо-восточными ветрами снеговые циклоны поморозили многих еще не оперившихся птенцов. Поэтому-то лесник был особенно внимателен к муравейникам. Встретит в лесу грибников или туристов, обязательно остановит, скажет: «Вы, ребята, только мурашей не тревожьте — они полезные».

Вначале казалось, что лес не чувствует боли, причиняемой миллионами челюстей. По утрам деревья привычно полоскали ясно-зеленые верхушки крон в голубизне неба; днем они терпели пылкость солнца и, как бы отдуваясь, распространяли далеко вокруг ароматы своего дыхания; ночью хранили спокойствие сна и лишь изредка, потревоженные бродячим ветерком, всхлипывали спросонья листьями. В любое время человек, оказавшийся в лесу, уносил оттуда чувства добрые, настроение хорошее, радость.

И вот с некоторых пор все стало по-другому. Угнетенный какими-нибудь своими обстоятельствами человек отправлялся в лес за радостью, а возвращался к опушке, стесненный еще большей грустью и непонятными предчувствиями. А к вечеру того дня, когда Соленопсис был насильственно извлечен из муравейного города, пяденицы показали себя. Вдруг видно стало: словно выстриженные, поредели кроны.

То и дело разжиревшие гусеницы срывались с изуродованных листьев и шлепались на землю. Иные тотчас же спешили зарыться в мягкую хвою, чтобы окуклиться там и к осени превратиться в бабочек, которые отложат обильные семена потомства. А самые ненасытные вновь карабкались на кустарники и деревья.

Разъевшиеся, они выдавливали из себя клейкую слюну, которая, засыхая и растягиваясь, превращалась в шелковые нити. Этими нитями пяденицы опутывали деревья, лишая их здоровой возможности качаться на ветру. Деревья, задыхаясь, цепенели, как жестоко связанные пленники. А некоторые вредительницы повисали на нитях и раскачивались, будто в насмешку.

Гусеница, столь неожиданно появившаяся на тлиной ферме, была, по-видимому, только что сорвана ветром с соседнего дерева. Не ради тренировки она стояла теперь на голове, а ради спасения жизни: хотела обмануть муравьев.

Однако опасное общество расходиться не собиралось. Пяденица крепилась-крепилась, но уже нет-нет да и вздрагивала. Заметив это, муравьи приблизились. Она наконец не выдержала, согнулась дугой, оперлась на три пары задних ножек, перенесла голову вперед и там снова встала — теперь на три пары передних ножек; затем подтянула задние ножки к передним, — в общем, пустилась в бегство. Пяденицы именно таким способом передвигаются — как будто пядями меряют путь. Оттого и название у них такое.

Но, конечно, удрать ей не дали. Хозяин тлей налетел на гусеницу и вцепился жвалами ей в бока. Нахлынули остальные. Все смешалось. Разнесся резкий запах муравьиной кислоты. Гусеница ослабела. Тогда ее спихнули вниз.

Посовещавшись, муравьи тоже стали прыгать, не боясь отшибить ноги. Тратить время на спуск по стволу — как бы не так! Гусеница внизу, кажется, еще шевелилась, пробуя удрать.

Вскоре воришка уже мог наблюдать сверху, как ее волокут к городу отчаянноголовых. Хозяин фермы тоже принял участие в этой работе. Он старался вовсю, не бросал ноши почти до самого муравейника соседей, хотя, разумеется, тянул в противоположную сторону.

И остался Соленопсис на тлиной ферме один…

Семь дней на тлиной ферме! Целая вечность! И что обидно: как раз те семь дней, когда даже самый захудалый муравьишка мог отличиться. Не сунься Соленопсис на эту треклятую ферму, досталась бы ему большая слава. А так он пережил одни только неприятности.

Но ведь сам виноват. Когда участники схватки устремились за упавшей гусеницей, ему бы последовать за ними, а он, наоборот, обрадовался одиночеству и возможности распоряжаться тлями. Он немедленно полез к ним, но на этот раз не нашел правильной дороги — запутался в паутине ограждения. До вечера пробарахтался и ничего не знал о грандиозной войне, которую в этот день все муравьи леса объявили пяденицам.

В тот самый час и в ту самую минуту, когда отчаянноголовые втаскивали побежденного врага на свой купол, точно таких же гусениц тащили ко всем разрозненным по лесу муравейникам. И уже отовсюду мчались разведчики с наиважнейшим сообщением: пяденицы!

Заволновались муравейные города и во все стороны разослали арьергарды.

Арьергарды вернулись; добычей каждого была пяденица!

Это усилило волнение городов, и города снарядили сильные отряды охотников, которые поспешно расползлись по всем направлениям. Вернулись они, отягченные великолепными трофеями. И опять это были исключительно пяденицы.

Хозяин фермы, куда занесло Соленопсиса, весьма довольный совершенной прогулкой, возвращаясь к себе, встретил приятеля, с которым давно не виделся. Он обрадованно остановился, чтобы поделиться новостями и отрыжкой, но приятель огорошил его первым же прикосновением усов: всеобщая мобилизация! Пяденицы!

Забыв про свою осиротевшую скотинку, фермер помчался к муравейнику.

В этот день не он один бросил привычные занятия. Не вернулись на богатую тлями березу отчаянноголовые, и Соленопсис, если бы захотел, мог стать крупным скотоводческим магнатом. Но, как уже сказано, он в это время барахтался в паутине и мечтал только о том, чтобы выбраться.

Многие солдаты охраны, не теряя, правда, обычной бдительности, тоже уходили на добычу. Грузчики бросали палочки, щепочки и разные прутики и переключались на переноску гусениц. Видели, говорят, даже няньку, которая, оставив свою нежную профессию, носилась с таким воинственным видом, что и на своих нагнала страху.

Однако в этот день действия муравьев еще не были правильными стратегическими действиями. Подбирали пересекавших тропинки гусениц, разыскивали свалившихся в траву, гонялись за пытавшимися зарыться в хвойную подстилку. Еще мало кто догадывался, что громадные вражьи силы скрываются наверху, в кронах деревьев.

Наступившая ночь все прекратила. Но в то время, когда выбравшийся наконец из паутины Соленопсис прикорнул в какой-то щелке, от усталости не замечая, что спать там очень жестко, повсюду, но всех муравейниках, никак не могли успокоиться. Шевелились; шурша, обменивались впечатлениями дня.

А потом все-таки стихли на два или три часа. И лишь соловьи как ни в чем не бывало распевали на весь лес да где-то на дальнем болоте журавль вскликивал медным голосом.

Коротка ночь. Когда встрепенулись дневные птицы и разбудили беднягу Соленопсиса, напомнив ему о его горькой участи, организованные отряды муравьев уже рыскали в окрестностях своих городов. Вначале успех сопутствовал нетерпеливым охотникам: то тут, то там они натыкались на распростертых, вялых от ночной прохлады и росяной сырости вредительниц. Но часам, наверное, к одиннадцати враги исчезли. Охотников охватила растерянность. Ни одной пяденицы не могли найти распаленные боевым пылом отряды, сколько ни обследовали полянки, бугорки и ямины. Не верили муравьи, что пяденицы кончились.

А тайны не было. Просто была первая большая победа: подобраны все свалившиеся с ветвей гусеницы.

Но скрип миллионов грызущих челюстей еще раздавался в лесу.

И живые цепочки пустились вверх по одеждам стволов. Достигнув крон, они разрывались на звенья, и каждое звено было бойцом.

Муравьи бежали к краям толстых веток, пробирались по самым тоненьким веточкам, перескакивали с листа на лист и всюду находили врагов, не ожидавших нападения. Словно отмахиваясь от кошмарного сна, вредительницы отворачивались от суровых мстителей, пытались продолжать свою зловещую трапезу, но их срывали с пригретых мест, и они, грубо проталкиваясь сквозь трепещущую листву, летели вниз.

Оказавшись на земле, пяденица поспешно отмеряла своим гибким телом расстояние до ближайшего убежища, но скрыться ей не удавалось. Появлялся муравей и начинал лихо носиться вокруг. Он так мельтешил, что в глазах рябило! Гусеница раздражалась, ее даже передергивало. А муравей бегал не от радости встречи. Он привлекал внимание других муравьев, звал подмогу, ведь в одиночку с пяденицей не справишься. Товарищи не заставляли себя ждать. Через некоторое время смертельного врага леса, успокоенного навеки, дружными усилиями переправляли в муравейник.

Охотники-верхолазы заглядывали и на березу, где застрял Соленопсис. Они не нашли на ней пядениц (эти твари не рискуют вредить деревьям, где расположены постоянные муравьиные хозяйства), но зато имели возможность потешиться над маленьким сердитым муравейником. Трудно было узнать Соленопсиса, настолько он выглядел чумазым и загорелым от солнца. И сил у него уже совсем не было. Он двигался только за счет гнева, вызываемого поведением тлей.

Эти неразумные, почувствовав слабость нового надсмотрщика, пустились в разгул и, словно сговорившись, всё делали вопреки желаниям Соленопсиса. Он, скажем, хочет, чтобы тля сидела неподвижно, а она вразвалочку бредет прогуляться; от другой он, наоборот, требует движения, моциону, а она, будто не слыша ничего, присосалась к листу, лежит, как мертвая. Но главное, Соленопсис ведь живой муравей, ему нужна пища, он же, находясь, так сказать, посреди изобилия, жил впроголодь. Тли лягались, как бешеные кони, всячески изворачивались, предпочитали рассеивать сладкую влагу по ветвям и листьям, что могло вызвать скверные последствия: падь или медвяная роса, растекаясь, засоряли поры, которыми дышит береза. К счастью, какая-то пчела из соседней деревни нашла пропадавшее богатство и показала дорогу к нему своим приятельницам. Они приспособились перетаскивать падь к себе в улей, и, говорят, мед у них получался отменный.

Муравьи-верхолазы застали Соленопсиса в тот момент, когда он, изнемогая, преследовал тлю, решившую насовсем убежать с фермы, чтобы одичать в лесу и, конечно же, пропасть. Где уж ей уцелеть в самостоятельной борьбе за существование!

Задыхаясь, Соленопсис все-таки догнал беглянку и вцепился ей в ногу. Она вырвалась и побежала дальше. Тогда он, воспользовавшись тем, что тля огибала какую-то горбинку коры, из последних сил бросился наперерез и, выиграв в скорости, очутился перед ней. Он нагнулся, как бодливый бык, и сшибся с непутевой. Потрясенная, она тотчас повернула назад, и Соленопсис погнал ее на ферму, словно обыкновенный пастух обыкновенную корову.

Столпившиеся у основания ветки верхолазы с видимым удовольствием и даже с одобрением наблюдали за этой сценой. Было чему радоваться: на их глазах закоренелый жулик посредством полезного труда перековывал характер! Однако когда Соленопсис, водворив тлю на место, увидел муравьев и обрадованно кинулся к ним, умоляя снять его с дерева и отнести в муравейник, вся их доброжелательность мигом улетучилась. Они хмуро построились в колонну и стали спускаться, не взглянув больше на горемыку.

Не до него им. Рядом было дерево, еще не очищенное от вредителей. Верхолазы спешили туда.

…День проходил за днем, и деревья, все ясней зеленея, шире и шире расправляли плечи. И все свободней стучали листья, словно аплодируя своим спасителям.

И как-то ясным утром пришел конец свободному хозяйствованию нашего Соленопсиса: явился законный хозяин фермы. Для начала он вместо выражения благодарности за сохранение стада погнался за своим добровольным заместителем. Но тут судьба улыбнулась воришке.

Мимо той березы проезжал лесник. В ужасное для Соленопсиса мгновение, когда бедняга уже изнывал от предчувствия близкой смерти, ветку качнуло. Это лесник задел ее головой.

Не удержавшись, воришка полетел вниз, но успел зацепиться за край шляпы. Так он и поехал вперед: желтый на пепельно-сером фоне.

Через две-три минуты лесник подъехал к городу Великой матери. Его поразил вид муравейника, сплошь заваленного зелеными гусеницами. «Ну и сильны!» — сказал он, покачав головой.

Соленопсис сорвался с пепельно-серого поля и полетел в муравейник. Он шлепнулся прямо возле одного из входов и уже хотел, ликуя, нырнуть в темную прохладу, но вдруг…

Вход оказался охраняемым! На посту стоял он — личный враг Соленопсиса!

Они столкнулись нос к носу. Жизнь воришки повисла на волоске. Но солдат вдруг добродушно глянул на него и пропустил…

И вот уж наш герой бежит знакомым переулком и, кажется, клянется, что он больше никогда, никогда, никогда…

Но разве можно верить Соленопсису?!