Похождения Шерлока Холмса в Сибири

Сокровище тайги

Очень интересная легенда, дорогой Ватсон! Я очень люблю вообще легенды, так как, по-моему, между легендой и сказкой существует существенная разница. Сказка — плод народной фантазии, чистый вымысел, но легенда — другое дело. Легенда, если найти ее корень, всегда вытекает из жизни, имеет в своем основании какой-либо случившийся факт.

Шерлок Холмс затянулся сигарой, выпустил изо рта густой клуб дыма и, откинувшись на спинку кресла, продолжал:

— В этой легенде в основание положен случившийся факт, а так как факт этот случился не так-то давно, всего два года тому назад, то… Одним словом, эта легенда кажется мне не легендой, а чем-то поважнее, на чем следует поработать.

— Ну, ну, вы уже прочли мне целую лекцию о легендах, а той легенды, которая так удивляет вас, вы мне и не подумали рассказать, — ответил я. — Ведь это выходит — разговор впустую.

Шерлок Холмс весело рассмеялся.

— Ваша правда, дорогой Ватсон. Я сидел и думал про себя, а затем начал высказывать свои мысли вслух. Это вовсе не убедительно, и я постараюсь исправить свой промах.

Он вытянул свои длинные ноги, положив их одну на другую, и заговорил.

Вчера я гулял по Благовещенску. Пройдя центр города и полюбовавшись прекрасным зданием магазина Чурина[7], я незаметно дошел до самых глухих, отдаленных кварталов, в которых ютится зимой приисковый народ и разный сброд.

Все эти улицы очень грязны, на них много кабаков, и полиция, как я слышал, не особенно любит посещать их поодиночке.

Если сюда нагрянывают, то, в большинстве случаев, целыми командами, для производства облавы и после каждой облавы из этих кварталов набирают такую кучу сброда людей неизвестных профессий, что их положительно некуда бывает девать.

Изредка в такие облавы попадаются и крупные рыцари разбойничьего и воровского царства.

Но лишь только облава окончится, как эти кварталы снова наполняются прежним сбродом, появляющимся неизвестно откуда, словно блохи из пыли. Итак, я забрел туда.

Подумав немного, я зашел в один из трактиров «без крепких напитков», в котором, как и во всех русских городах, посетители скорее могут достать водку, нежели чай.

Такое положение дел вытекает, по всей вероятности, из того, что низшим чинам, а зачастую и средним русской полиции, получающим мизерное жалованье, выгодно не доносить о нарушении закона, с целью пополнения своего скромного бюджета.

Правда, иногда читаешь в газетах о задержании того или другого лица за недозволенную торговлю водкой, но, принимая во внимание повседневную, почти откровенную торговлю вином во всех «чайных», приходишь к заключению, что к ответу привлекаются лишь те, которые почему-либо не сошлись с теми, кто призван стоять на страже государственных интересов.

В трактире «без крепких напитков», в который я вошел, половина посетителей пила водку, остальная или пила чай или закусывала.

Столиков свободных не оказалось, и мне пришлось занять место у стола, за которым сидел крепкий, рослый мужик лет сорока.

По его костюму и манере себя держать я сразу узнал в нем приискателя.

Помните, Ватсон, когда мы два года тому назад охотились на семерых братьев-разбойников, мы надевали точно такие же костюмы.

Он пил чай, и я заказал себе тоже чаю.

У моего соседа по столу было очень симпатичное лицо: открытое, честное, невольно напрашивающееся на доверие.

И неудивительно, что мы разговорились.

Как я и предполагал, он оказался приискателем.

Человек он был бывалый, несколько раз ходил в разведки, одна из которых тянулась два года, работал много на разных приисках, но не пропивал, как большинство приискателей, своей добычи, а вкладывал ее ежегодно в хозяйство и теперь имеет в Благовещенске, на одной из крайних улиц, собственный домишко, пару лошадей, корову и считается человеком с достатком.

— Вырос я и родился здесь, — говорил он мне, попивая чаек. — Отец мой был тоже приискатель, ну, и меня сызмальства приучал к этому делу. Тайгу, значит, понял я, еще будучи ребенком, а когда вырос, так знал ее так, что, кажись, и лесовик не прошел бы по ней так, как я.

Много рассказывал он мне интересного. Пришлось-таки испытать ему на своем веку немало.

Про его экономность знали.

Благодаря этому его не один раз подстерегали в тайге, и если он до сих пор был еще жив, так только благодаря тому, что знал тайгу и никогда не возвращался с приисков тропами, а ходил напрямик, одному ему известной дорогой.

Звали его — Максим Веретенюк.

Как большинство приискателей, он был суеверен.

Он был убежден, что большое золото охраняется нечистой силой, и поэтому недоступно людям.

— Человеку достанется лишь малость, — говорил он мне. — А нешто в тайге только и есть что песок, рассыпанный в земле так, что в богатейшем месте со ста пудов земли набирается три, три с половиной золотника золота? Со старых времен известно, что в тайге есть целые скалы из золота, да только человеку достать их нельзя. Потому либо нечистый их оберегает для себя, либо мертвецы не дают…

— Мертвецы? — спросил я.

— Да.

— Как же так?

— А очень просто. Старики говорят, что коли злодей, который злодействовал над нашим братом-золотопромышленником, умрет, — так душа его не может успокоиться. Она от жадности мучается и все мытарится по тайге, пока не найдет груды золота. Ну а, значит, как найдет, так и останется при ней на веки веков. Боится, что найдут другие это золото и отберут его. Вот душа злодея и мучается, и бродит по ночам вокруг этого места, все сторожит и плачет, и рычит, и аукает!

— Что за вздор! — воскликнул я.

— Не говори! — ответил мне Максим. — Эти бродячие души многие видели. Да недалече ходить! Хошь, покажу тебе Ваську Кривопалова? Он намедни пришел из тайги ни жив ни мертв. Душу-то, значит, видел. Да и я сам в прошлом году еле ноги унес. Думал, бают сказку, не послушал, ну, чуть было и не пропал. Признаться, думал, что ежели с крестом да верою, так можно нечистую душу побороть и золото найтить, ан вышло-то оно не так легко.

Я заинтересовался этим рассказом.

И на мою просьбу рассказать все по порядку, он рассказал мне одну из последних сибирских легенд, в которой участвуют все наши знакомые.

— Вот как? — удивился я. — Это становится занятным.

— Да, дорогой Ватсон! Это не только занятно, но и в высшей степени интересно для нас, — произнес многозначительно Шерлок Холмс. — Да вот сами увидите! Дайте мне, если вам не лень встать, вон с той полки бутылку хересу и достаньте парочку стаканчиков. За рюмкой вина рассказывать будет легче.

Я исполнил просьбу Холмса.

Мы чокнулись и выпили.

После этого Холмс снова закурил свою сигару и начал передавать своими словами слышанную легенду.

«Это было несколько лет тому назад, — так начал свой рассказ Максим Веретенюк. — И теперь, когда едешь по Амуру вверх, то видны почтовые станции, стоящие вдоль вьючной дороги. Так вот семь из этих станций так и называются до сих пор “Семь смертных грехов”.

Стоят они рядом, отстоя одна от другой верст на десять-пятнадцать, смотря по трудности дороги.

В былое время эти станции содержались семью братьями-разбойниками.

И немало душ загубили они, убивая шедших с приисков золотопромышленников, и отбирали от них золото.

Да только бог смилостивился над нашим братом.

Приехал сюда откеля-то какой-то не то англичанин, не то хранцуз.

Был он из сыщиков и, сказывают, праведной жизни. Только одних душегубов и ловил.

Вроде как обет какой дал…

И вот приснилося, сказывают, этому англичанину в английской еще земле, что Бог ему на Сибирь велит ехать и великих злодеев поймать.

До той поры наша полиция их никак истребить не могла, потому ей Бог счастья не дает, а этот как приехал, так, сказывают, всех их одним махом и уложил.

А сам скрылся, будто его и не бывало.

Уж это верно, что души братьев нечистому принадлежали и с ним заодно были! Потому, как только убил их англичанин, так в ту же секунду все станки небесным огнем спалило, чтобы, значит, нечистое место чистым стало.

Прилетели души разбойников на свои старые места, глядят, а все их имущество и клады нечистые — Бог спалил.

Завыли они на всю тайгу.

От воя их такая буря поднялась, какой давно матушка-Сибирь не видала!

Сам я помню ее хорошо!

Не то что деревья вырывало с корнем, даже хаты кое-где поопрокидывало!

А кто приходил потом из тайги, те говорили, что в этот день нечистая сила так стонала в лесу, что умереть бы и то впору.

Долго плакали они по отнятому у них богатству, но вдруг затихли.

И разлетелись они в разные стороны искать себе золота.

По мере того, как кто-нибудь находил себе золотую скалу, он оставался при ней и, взяв себе в помощники диких зверей, навеки оставался сторожить ее и мучиться страхом, чтобы ее не нашли люди.

Таким образом, нечистые души завладели в темной тайге семью золотыми скалами, и каждую из них стережет душа и зверь.

Когда мне рассказали эту легенду, я решил отобрать хоть одну скалу у нечистых душ.

Я долго постился, говел и, захватив с собою Евангелие и святой воды, отправился в тайгу.

Мне говорили, что клады эти рассыпаны к северу от станций “Смертных грехов”.

И я направился туда.

Долго, долго я бродил по тайге, ночуя под ее мрачными вершинами, как вдруг увидел то, чего ожидал.

Это было ночью.

Костер, на котором я жарил пару застреленных куропаток, потух.

Я уже расположился было спать, как вдруг отдаленный треск сучьев и валежника привлек мое внимание.

Слух у меня чуткий.

Я быстро вскочил на ноги и стал вглядываться во тьму.

И то, что я увидел, заставило меня послать к черту все свои надежды и потерять остаток храбрости.

Будь проклята эта минута.

Шагах в трехстах от меня что-то светилось.

Я подполз ближе и с ужасом увидел страшный скелет, висевший, словно повешенный, на суке дерева.

Весь он светился и дымился в темноте.

А под ним то приподымаясь, то опускаясь, с глухим урчанием металось какое-то огромное чудовище, и слышны были звуки вроде бряцания цепей.

На страшном чудовище светилась пятнами шерсть, а морда так и горела.

Я чуть не потерял сознание.

Схватив Евангелие, я стал громко читать его, кропя в проклятую сторону святой водой.

Но видение не исчезало.

Вдруг страшный рев потряс воздух!

И тогда, обезумев от страха, я бросился бежать назад.

Утром я собрал в первом попавшемся селении народ и мы обшарили всю тайгу, но… ни чудовища, ни скелета не нашли.

А вечером никто не захотел идти туда, да и я сам, признаться, не желал испытывать снова вчерашнего страха.

С тех пор я отказался от нечистого клада».

— Вот видите ли, дорогой Ватсон, какая интересная легенда! — проговорил Холмс, окончив пересказ. — Конечно, мой приятель Максим рассказывал ее сбивчиво и не так красиво! Но… я, будто от его имени, облек для вас эту легенду в более литературную форму и надеюсь, что вы не в претензии на меня за это?!

— О, ничуть! — воскликнул я. — Легенда очень красива, но скорее похожа на сказку.

— Н-не совсем так! Вдумайтесь хорошенько в ее содержание и скажите: не найдете ли вы в ней чего-нибудь такого, что заслуживало бы большего внимания, нежели простая легенда?

Я с недоумением пожал плечами.

— Единственно то, что у сибиряков богатая фантазия.

— Я думал, что вы немного проницательнее, — с улыбкой возразил Холмс. — Ну, так послушайте меня и, я надеюсь, мои подозрения возбудят и в вас кое-какие мысли.

Но вдруг в его намерениях, вероятно, произошел переворот.

— Я не хочу говорить вам ничего преждевременно, — отрезал он вдруг неожиданно. — Вам же будет интереснее, если вас поразит что-нибудь неожиданное. Но… я имею твердое мнение относительно этой легенды. Все, что случилось с Максимом, не сон, я в этом убежден. И… я решил во что бы то ни стало проникнуть в тайну тайги.

Он посмотрел на меня загадочно и добавил:

— И кто знает, дорогой Ватсон, может быть, нам удастся завладеть тем кладом, которым не удалось овладеть ни Максиму, ни другим сибирякам.

— Желаю оправдания ваших великолепных надежд! — иронически заметил я.

— Спасибо, — ответил Холмс. — Я на это пожелание смотрю серьезно и надеюсь, что вы не откажете принять от меня часть клада, когда он попадет ко мне в руки?

— С удовольствием! — ответил я.

Однако в тоне Холмса я слышал серьезные ноты.

— Скажите, Холмс, вы собираетесь действительно предпринять путешествие для проверки заинтересовавшей вас легенды? — спросил я.

— Конечно. И в вас надеюсь иметь своего верного спутника, — серьезно ответил Холмс.

— Когда вы думаете двигаться?

— Чем скорее, тем лучше. Можно было бы и завтра… Я ведь не любитель откладывать.

— Вдвоем?

— Нет, с нами отправится и мой новый товарищ Максим.

— Уверены ли вы в нем?

— Да, — твердо произнес Холмс. — Я привык наблюдать людей и почти без ошибки могу угадать по лицу характер человека, хотя бы я его и видел в первый раз.

Он слегка помолчал и добавил:

— Кроме того, я наводил уже справки. Он не соврал, сказав, что имеет дом и хозяйство, а соседи все отзываются о нем, как о честном и трудолюбивом человеке, на слово которого можно сильно положиться.

— Но захочет ли он?

— О, что касается этого, то я постараюсь рассеять его суеверие, и тогда он пойдет за мною хоть в воду, в особенности, когда узнает, кто я.

— Достаточно ли он только интеллигентен для этого? — усомнился я.

— Вполне, — ответил Холмс.

И, встав с кресла, он подошел к вешалке, на которой висело его пальто и шляпа.

— Пойдемте к нему, Ватсон. Это будет нам прекрасной прогулкой перед обедом.

Максим Веретенюк, как я уже говорил, жил почти на краю Благовещенска.

Придя к нему, мы застали его за работой.

Вместе с женой и шестнадцатилетним сыном он вкатывал бочонки с соленой кетой (местная рыба) в погреб.

Увидав Холмса, он приветливо кивнул ему головой и попросил подождать, пока он вкатит три последних бочонка в погреб.

Как потом оказалось, жена его тоже не теряла даром времени.

Она имела на базаре лавчонку, в которой торговала разным дешевым бакалейным товаром и соленой рыбой, прибавляя таким образом к домашнему доходу и свою выручку.

Как только Веретенюк скатил в погреб последний бочонок, он вытер руки о фартук и подошел к нам.

— Однако хорошо, что пожаловали! — приветливо сказал он, пожимая нам руки и прибавляя к своей речи по сибирской привычке слово «однако». — Что же стоять здесь? Пожалуйте в горницу! Настя, поставь-ка самоварчик!

Мы вошли в маленький, но чистенький уютный домик, состоявший из спальни, приемной горницы и кухни.

— Эх, деньжат не хватает! — весело, но с оттенком огорчения заговорил Максим.

— А что? — спросил Холмс.

— Да кета сейчас больно дешева! Будь деньги — на все бы закупил! Ну, да ведь всего не закупишь, что хочется, а значит, слава Богу, что и это купил!

Холмс улыбнулся и хлопнул Веретенюка по колену.

— А у меня к вам дельце есть! — произнес он весело. — И если бы вы сослужили мне одну службу, я бы дал вам в задаточек сотни три…

— Ой ли! — обрадовался Максим. — Да за какое же это дело?

— Дело, положим, не легкое, но… если оно удастся мне, я готов из своей добычи отдать вам пятую часть, но не меньше чем тысячу рублей, хотя бы добычи оказалось всего двадцать пять рублей.

Максим несколько минут упорно молчал. На его лбу образовались складки, и, казалось, он что-то усиленно обдумывал.

— А дело-то чистое? — спросил он решительным тоном.

Этот вопрос и тон страшно понравились мне. Холмс поспешил успокоить его.

— На нечестное дело я не позвал бы вас, дорогой Максим, — сказал он. — Наоборот, я зову вас на полезное дело.

— Ну, и слава Богу! — обрадовался Веретенюк. — А какое же это дело?

— Искать недоисканный тобою клад.

— Ни за что на свете! — воскликнул пораженный Максим.

— Ну-ну-ну, зачем же так бояться! — стал успокаивать его Холмс. — Во-первых, мы пойдем с моим другом вперед, а во-вторых… я и есть тот самый английский сыщик, про которого ты говорил, что он уничтожил на «грехах» семерых братьев-разбойников.

Максим удивленно вытаращил на Холмса глаза.

В продолжение нескольких минут он оставался словно в состоянии столбняка.

Затем он медленно провел рукой по волосам, словно отгоняя кошмар, и тихо произнес:

— Вот так штука… А я-то… Ах ты, Господи!.. Да правду ли вы говорите?

— Вот мой паспорт, в котором написано, что я Шерлок Холмс. А если вы спросите в полиции, кто изловил разбойников, то вам укажут на меня, — сказал Холмс с улыбкой.

— Только я совсем не праведный, а просто человек, преданный идее освобождения общества от негодных его элементов. Поэтому я никогда и не брался за дела неуголовного характера. Взяться, например, за политические дела я считал бы делом противным своей совести.

Максим Веретенюк глядел на Холмса с каким-то благоговением.

Наконец, он тихо кивнул головой и произнес:

— Если так, то с вами куда угодно пойду!

Его столбняк пропал, и он стал веселым.

— Когда же идти? — спрашивал он. — Я ведь хоть сейчас!

— Тем лучше, в таком случае мы двинемся завтра же.

— Чудесно! Настя и без меня справится.

— А вот вам и задаток на покупку кеты, — сказал Холмс, доставая бумажник и отсчитывая триста рублей.

Дело было слажено.

Часа два мы проговорили о подробностях будущего путешествия, сговорились относительно того, что взять с собою, где встретиться, и затем простились.

Остаток дня мы употребили на закупку необходимых предметов. Патроны, две винтовки, еда, электрические карманные фонари — ничего не было забыто.

Кроме вещей, которые должны были быть носимы при себе, мы приобрели и более тяжеловесный багаж, который Холмс хотел оставить где-нибудь в тайге, когда мы подойдем уже совсем близко к месту.

До тех же пор мы могли прекрасно им пользоваться, следовательно, доставить себе в пути хоть некоторый комфорт.

К числу этих предметов относились: палатка, две походных койки, коробки с провизией, походная кухня, складной походный стол и две складных табуретки.

Холмс попытался было приобрести топографические карты побережья Амура между Благовещенском и Сретенском, но таких карт не оказалось во всем городе.

— Только в России можно встретить это! — злился Холмс, переходя из магазина в магазин. Но делать было нечего. Карт не было, и приходилось покориться.

Утро следующего дня мы провели у Веретенюка. С своей стороны и он приготовил все необходимое.

К полудню весь наш багаж был перевезен на пароходную пристань.

Мы взяли билеты и стали ждать. Пароход пришел чисто по-сибирски, то есть с опозданием на восемь часов, и мы чуть было не умерли с тоски от ожидания.

Но вот, наконец, в три часа ночи так давно ожидаемый пароход причалил.

А так как ночью разгружать и нагружать грузы было не совсем безопасно, ввиду страшно развитого в этих местах воровства, то нам и было объявлено, что пароход отойдет лишь в восемь часов утра.

Пришлось этому покориться. Ночевали в каютах.

Утром пароход двинулся вперед. Надо заметить, что на большинстве амурских пароходов, ходивших к Сретенску, в то время не было буфетов.

Для пароходного экипажа нанималась стряпуха, забиравшая с собой провизии немного более, чем нужно, и у нее можно было получать довольно сносные обеды.

Так было и на нашем пароходе.

Я не могу не остановиться над описанием этого путешествия, так как порядки, царившие на нашем пароходе, были характерными сибирскими порядками того, еще не так далекого, времени.

И о них действительно стоит поговорить.

Амур кверху от Благовещенска изобилует мелями, то и дело преграждающими фарватер.

Там их называют перекатами, и около них имеются постоянно сигналы, показывающие глубину воды на них.

Четыре с половиной фута — глубина проходимая для большинства пароходов.

Наш пароход сидел в воде четыре фута, и мы самым благополучным образом пропутешествовали первый день.

Все дело испортила гармоника, этот типичный русский инструмент, издающий громкие хриплые звуки и приводящий русский народ в состояние какого-то умоисступления.

Был вечер.

В эту ночь мы должны были перевалить через знаменитый Ульдугичевский перекат, считавшийся на Амуре одним из самых мелких.

Мы вышли с Холмсом на палубу, чтобы подышать свежим воздухом тайги, который так хорош на Амуре.

Вечер был тихий и темный.

Большинство публики тоже выбралось наверх, и среди нее шла веселая беседа.

Командир парохода, вихрастый шатен с испещренным оспой лицом, сидел вместе со своим помощником около рулевой будки за столиком.

Перед ними стояло две бутылки водки и горячая закуска.

Для нас это казалось немного странным, но так как мы видели, что пассажиры ничуть не беспокоятся этим обстоятельством, то и мы отложили свои страхи.

Вдруг на палубе раздались забубенистые звуки гармоники. Лихой приискатель выигрывал, сидя на канатах, такой разухабистый мотив, от которого в ногах положительно делались конвульсии.

Это действие гармоники на человеческий организм тотчас же сказалось на некоторых пассажирах, ноги которых, помимо их воли, стали выбивать по палубе громкую дробь.

Капитан хватил целый стакан водки залпом и чуть не подавился костью, которую впопыхах сунул в рот вместо мяса.

Гармоника стала положительно неистовствовать.

Кто-то из публики пустился вприсядку, под аплодисменты остальных.

И через несколько минут палуба парохода представляла из себя нечто хаотическое, напоминающее моменты из жизни краснокожих.

Появилось неимоверное количество бутылок.

Все, у кого были только ноги, способные удерживать на себе туловище, — пустились в отчаянную пляску.

Командир со своим помощником бросили свои места у рулевой рубки и вместе с водкой перебрались к нам.

Кругом все ржало, ревело, топало и гикало, заглушая стук колес и машины.

Капитану принесли еще бутылок, и он опустошал их со своим помощником с изумительной отвагой и проворством.

А проклятый гармонист скрипел так, словно хотел перепилить пароход.

Вдруг наш капитан не выдержал.

Он встал, покачнулся, гаркнул, словно его собирались резать, и пустился вприсядку, под одобрительный рев озверевшей публики.

Но вот, наконец, гармонист унялся.

Пьяная публика начала переругиваться друг с другом, а капитан так сцепился с своим помощником, что дело того и гляди обещало перейти в рукопашный бой.

— Перека-а-ат! — раздался вдруг громкий, отчетливый голос спереди.

Драка остановилась.

— Сколько? — крикнул капитан.

— Четыре фу-ута! — ответили с бака.

Несколько секунд капитан о чем-то размышлял. И вдруг, неистово махнув рукой, он описал по палубе зигзаг и храбро крикнул:

— Штурмом!

Такая храбрость привела в восторг всю публику.

Решено было брать перекат штурмом.

Пьяный капитан еле добрался до рулевой будки.

Машине дан был полный ход.

Кто-то кричал ура, вероятно, вообразив, что штурмуют неприятельскую крепость.

Вдруг под пароходом раздалось зловещее шипение гальки об дно.

Пароход вздрогнул всем корпусом и стал.

— Се-ели! — донеслось с бака.

— Наплевать! — выругался капитан.

Этот плевок обошелся пассажирам ровно в семь суток, которые пароход просидел на мели.

Утром кухарка объявила пассажирам, что совсем не надеялась сидеть на мели, а поэтому, если это сидение продолжится более суток, то она перестанет готовить пассажирам, так как дай Бог, чтобы хватило на команду.

Между тем поселков поблизости не было, и пассажиры уехали на берег, каждый сгорая от нетерпения захватить что-нибудь первым на ближайшей почтовой станции.

Весь день работали стрелами, стараясь сдвинуть пароход, но к вечеру выяснилось, что без помощи буксира сойти с мели не удастся, и капитан самым хладнокровным образом сложил оружие.

Но нам вовсе не улыбалась перспектива ожидания. Посоветовавшись с Веретенюком, Холмс решил покинуть пароход.

Для этой цели Веретенюк отправился на первую почтовую станцию и часа через три вернулся с почтовой лодкой и двумя гребцами.

Перебросив на лодку багаж, мы пожелали остающимся скорее выбраться с переката и тронулись в путь, сокращая его иногда через протоки.

На каждой станции мы меняли лодку и гребцов, благодаря чему двигались безостановочно и довольно быстро.

Это путешествие продолжалось двое суток.

До ближайшего «греха» оставалось верст пятьдесят. Тут мы покинули водный путь, купили на станции лошадь и вьючное седло и, навьючив на спину животного тяжелый груз, пустились в дальнейший путь.

По вечерам мы останавливались где-нибудь у ручья, скрытого в угрюмой тайге, разбивали себе палатку, варили вкусный ужин и усталые засыпали под гущей деревьев. Но несмотря на гробовую тишину тайги и на полное отсутствие в ней жизни, мы держали себя настороже и, когда наш маленький караван двигался, Веретенюк всегда шел впереди.

Прошло еще два дня.

— Теперь близко! — произнес однажды Веретенюк, и на его лице отразилось выражение тревоги.

— Вы, кажется, начинаете праздновать труса? — улыбаясь, спросил Холмс.

Веретенюк сконфузился и замолчал. Однако чем более время приближалось к вечеру, тем взгляд Веретенюка становился подозрительнее. Наконец, он остановился.

— Дальше с лошадью идти нельзя, — проговорил он. — Заржет, так слышно будет.

— Вот это верно! — похвалил Холмс.

Мы выбрали место у ручья и, сняв с лошади вьюк, привязали ее длинным арканом к дереву.

Потом мы все трое принялись ей щипать траву. Часа через два около нашего коня уже возвышался небольшой стожок, которого лошади хватило бы дня на три.

Итак, здесь наш конь был обеспечен едой и водой.

Оставалось лишь уповать на то, что его не сожрут дикие звери.

Бросив тут же и тяжелый багаж, мы с ранцами за плечами и винтовками в руках тронулись в дальнейший путь, спеша до наступления полной темноты пройти возможно большее расстояние.

Тайга была мрачна. Сквозь густую листву деревьев не видно было ни неба, ни звезд, и это делало ее похожей на какую-то огромную сплошную могилу.

Масса наваленного валежника, постоянно попадавшиеся пни то и дело преграждали нам путь, который с каждой минутой становился все тяжелее и тяжелее.

— Еще верст десять, и мы на месте, — сказал Веретенюк.

И снова мы пустились дальше. Через два часа пути мы остановились.

Была полночь.

По словам Веретенюка, проклятое место находилось где-то недалеко, но точно определить его направление и местонахождение он был не в состоянии.

Поэтому мы не нашли ничего лучшего, как остановиться и ждать.

С этого пункта Холмс надеялся в продолжение ночи сделать необходимые разведки, и если бы нам не посчастливилось, то на следующую ночь мы могли бы передвинуться на другое место.

Подав нам кое-какие советы и в особенности попросив нас не шуметь, Холмс исчез.

Однако через час он возвратился, не принеся с собою никаких известий.

По его словам, он исходил не менее десяти верст, но всюду царила тишина и не было видно ничего подозрительного.

После него на разведки пошел Веретенюк.

Но этого нам пришлось ждать недолго.

Едва он дошел до нас, как почти без чувств грохнулся на землю, причем его побелевшие губы прошептали: «Там».

И он указал рукой на север.

— Мужайтесь, дорогой друг, — проговорил Холмс, поднося к его рту фляжку с коньяком.

Крепкий напиток, видимо, подбодрил упавшего духом, а увидя Холмса и меня улыбающимися, он настолько расхрабрился, что собрался было проводить Холмса.

Однако Холмс не взял его с собою.

Он предпочитал, чтобы Веретенюк немного окреп, и возлагал надежды, что я окончательно подбодрю его своим разговором.

Итак, оставив его на мое попечение, Холмс исчез.

Пока он уходил, я действительно успел настолько повлиять на Веретенюка и настолько убедить его, что на свете нет ничего сверхъестественного, что к приходу Холмса он окончательно успокоился.

— Теперь идемте за мной, — проговорил Холмс, появляясь из темной заросли. — На наше счастье, ветер дует на нас, и мы можем свободно подойти к врагу, не дав ему узнать про наше нашествие.

Осторожно ступая, мы тронулись в путь. Но едва прошли мы пару сот шагов, как Холмс остановил меня и, указав вперед, шепнул:

— Смотрите вверх на дерево.

Я взглянул по указанному направлению и почувствовал, как легкая дрожь пробежала по моему телу.

Действительно, то, что я увидел, представляло из себя странное зрелище.

Под самыми ветвями высоких деревьев висел отвратительный человеческий скелет, тихо качавшийся в воздухе при малейшем порыве ветра.

Странно было то, что не было видно, на чем он повешен и вообще подвешен ли, но весь он светился каким-то странным голубоватым светом, от которого исходил легкий дымок.

— А теперь взгляните под его ноги, — шепнул Холмс.

Я посмотрел, куда мне указывали, и увидал на земле почти под ногами скелета какое-то странное существо, очевидно, живое.

Это странное существо как-то странно металось во все стороны и светилось пятнами, благодаря чему рельефно выделялось в ночной тьме.

Не успели мы вдоволь насмотреться на эту картину, как вдруг ветер изменил свое направление.

А через секунду странно светящееся существо на земле вдруг словно выросло, и по тайге пронесся его грозный рев.

Веретенюк трясся всем телом.

Но мы, не шевелясь, ждали, что будет дальше.

Но ждать было недолго.

На наших глазах отвратительный скелет плавно спустился на землю, несколько раз подскочил вверх и затем исчез вместе с оберегавшим его чудовищем.

— Ну, а теперь мы смело можем возвратиться назад, — проговорил Холмс. — Ночью нам решительно нечего здесь делать, и возвратиться к прежнему биваку я считаю более благоразумным.

С этими словами мы тронулись в обратный путь.

Лишь только мы пришли на старое место, как Холмс посоветовал нам, не теряя времени, хорошенько отдохнуть, и мы, улегшись на траве, крепко заснули.

Лишь только солнце взошло, мы были уже на ногах.

Отойдя верст пять назад, мы сварили себе пищу для того, чтобы дым костра был виден недалеко, и тем же путем вернулись обратно.

Оставив нас вместе с Веретенюком, Холмс исчез в тайге, из которой возвратился назад лишь спустя несколько часов.

Судя по его лицу, я видел, что он чем-то доволен, но, так как он не заговаривал первый, то и я не счел нужным надоедать ему своими расспросами.

Часов в шесть вечера он дал нам знать, что пора двигаться в путь.

Мы пошли, но не вперед, а забрали вправо, и через час я заметил, что мы огибаем с восточной стороны то место, на котором вчера видели поразившую нас картину.

Так продолжалось до наступления глубокой темноты.

Лишь только тьма сгустилась настолько, что двигаться вперед стало уже невозможным, Холмс остановился, и мы так же, как и в прошлую ночь, стали ждать.

При этом мною было сделано открытие, заключавшееся в том, что сегодня мы стояли на тропе, попадавшейся в тайге страшно редко.

Прошло часа три.

И вдруг так же, как и вчера, Холмс нажал мой локоть и указал вдаль.

Вероятно, шагах в двухстах от нас впереди, тоже, по-видимому, на самой тропе, светящийся скелет медленно поднялся с земли и повис в воздухе.

Но на этот раз страшное чудовище, сторожившее скелет, не учуяло нас.

В эту ночь ветер дул в нашу сторону без перерыва, но, однако, Холмс и не подумал приближаться к таинственному явлению.

Это явление продолжалось почти до рассвета и, как только тайга едва заметно стала освещаться, мы удалились на восток не менее, как на пять верст.

Тут снова мы отдыхали, варили пищу и так же, как и в прошлый день, с наступлением темноты отправились вперед, причем и на этот раз стали давать круг.

Из этого нашего двухдневного движения я вполне понял намерение Холмса, который, очевидно, собирался исследовать это явление со всех сторон.

Веретенюк за эти две ночи прекрасно освоился с видением и уже не испытывал прежнего страха.

Я не стану останавливаться над подробностями двух последних ночей, скажу лишь только то, что с какой бы стороны мы ни подходили ночью к заколдованному месту, всюду нам приходилось натыкаться на одно и то же явление.

Казалось, странный скелет и не менее странное живое существо со всех сторон оберегали довольно большое круглое пространство.

Обойдя этот круг со всех сторон, мы на пятые сутки по совету Холмса возвратились к нашей лошади, которая, кстати сказать, успела уже съесть весь запас корма, сделанный нами.

Около нее мы провели сутки, славно отдохнули, сделали новый большой запас провизии, которую положили себе в ранцы и, заготовив снова ей корм в двойном количестве и хорошенько промяв по тайге, мы снова тронулись в путь.

— Итак, дорогой Ватсон, теперь мы идем на самое дело, — говорил Холмс, шагая по тайге. — Мы знаем приблизительно местонахождение нашего врага, знаем, в каких пределах он находится, и можем идти наверняк.

— Мне интересно было бы знать подробно ваши выводы, дорогой Холмс, — сказал я, — и теперь, когда мы подходим уже к самой цели, вы, может быть, не откажетесь в порядке постепенности пояснить нам все дело.

— С удовольствием, — ответил он.

Он вынул из портсигара сигару, закурил ее и заговорил:

— Вы, конечно, помните, дорогой Ватсон, все то, что мы слышали на пароходе, и помните, вероятно, прекрасно наши похождения два года тому назад.

— О, да!

— И, конечно, помните семерых братьев-разбойников.

— Конечно.

— Ведь никто из них не остался живым. В перестрелке было убито четыре, остальные же трое были казнены. Единственно, кто избег тогда наших рук, так это Муха, еще раз оправдавший свое прозвище.

— Уж не предполагаете ли вы, что он здесь? — спросил я.

— Не только что предполагаю, но даже уверен в этом, — ответил Холмс.

— Но каким образом?

— Очень просто. Лишь только завязалась перестрелка, и я ранил его, как он тотчас же поспешил скрыться. Этот опытный каторжник, семнадцать раз бегавший с каторги и из разных тюрем, прекрасно понимал, что мы выйдем победителями из начатой борьбы. Кроме того, он видел, как валятся его товарищи один за другим, но не растерялся подобно им. Несмотря на раны, он поспешил скрыться. Но первым делом направился на ближайшую станцию из тех «семи грехов», на которых братья-разбойники были содержателями станций. Пока мы возились с трофеями нашей победы, он поочередно переходил от одной из этих станций к другой, конечно, все их ограбил и, чтобы не оставить от них никакого следа, сжег их. Нет никакого сомнения, что этот знаменитый разбойник знает тайгу как свои пять пальцев, знает в ней укромные места и успел перенести в одно из этих мест добытое таким путем богатство.

Веретенюк, все время слушавший рассказ Холмса с напряженным вниманием, вдруг воскликнул:

— А уж что верно, то верно. А мы-то, дураки, тут и Бога и черта приплели.

Холмс весело рассмеялся.

— Да, дорогие друзья. Дело это гораздо проще, чем казалось вам с самого начала. И теперь, я надеюсь, последний негодяй из этой шайки не так-то легко минует моих рук.

— Но странно, зачем Мухе опять понадобилось оставаться здесь, именно в том самом почти месте, где его чуть было не постигла смерть, — сказал я.

— Самый обыкновенный инстинкт разбойничий, — ответил Холмс. — Сибирь велика и обширна, и многочисленная полиция вряд ли будет несколько раз возвращаться на одно и то же место для розысков одного и того же преступника. Кроме того, чаще всего бывает так, что преступник никогда не засиживается особенно долго на одном месте и старается уйти оттуда, где его постигла неудача. Таким образом, сделав долгий и трудный круг и возвратившись на старое место, на котором, как всем известно, не было ни деревень, ни поселков поблизости и около которого окончательно разорены разбойничьи гнезда, он почти гарантировал свою дальнейшую безопасность.

— Но ведь по этому месту проходит тропа, ведущая на Крестовый прииск?

— Ну и что же?

— Его могли заметить приисковые рабочие.

— Вот для этого-то им и предпринята та своеобразная система мистифицировать людей, которую мы наблюдали в течение нескольких ночей. Конечно, он не надеялся испугать своими простыми средствами интеллигентного человека, но на некультурную массу его прием подействовал, и это вы видели на примере хотя бы с Веретенюком.

Холмс на минуту замолк и, несколько раз затянувшись сигарой, продолжал:

— Вероятно, эти скелеты принадлежат его прежним товарищам или тем из убитых, которые пали их жертвой. Собрать скелет не представляет собой никакой трудности, а сделать его светящимся уже окончательно нетрудно. Стоит только добыть фосфору и намазать им, чтобы они светились по ночам тем голубоватым дымящимся светом, который вы наблюдали эти ночи.

— А ведь и верно, — воскликнул Веретенюк.

— То-то оно и есть, — рассмеялся Холмс.

— Ну, а внизу же кто копошится? — спросил Веретенюк, видимо, заинтересованный этим рассказом.

— О, что касается этого существа, то я выяснил вполне его личность в первый же день после того, как увидел это явление.

— И именно?

— Вы помните, что с наступлением утра я ушел от вас на несколько часов. Я сделал это нарочно, как только увидел, что явление скрылось. Пройдя вперед, я по реву чудовища заключил, что быстро удаляется от меня, и поэтому смело продолжал идти вперед. Было светло и, делая круги, я оглядывал каждый шаг, каждую пядь земли.

Холмс рассмеялся и докончил:

— Его следы я нашел на земле; это было не что иное, как самый обыкновенный свежий медвежий помет. Бедный медведь подвергся участи скелета и, конечно, был так же вымазан фосфором, который и придавал ему этот странный сверхъестественный вид.

— Да неужели медведь? — воскликнул Веретенюк.

— Он сам, собственной персоной, — ответил Холмс. — Достопочтенный Муха, знающий хорошо тайгу, вероятно, без труда изловил нескольких медвежат, которых и рассадил на цепях в разных сторонах от своего логовища. Возможно также, что этих медвежат только всего двое, и он их переводит с места на место, перетаскивая и свои скелеты для того, чтобы отовсюду устрашать смельчаков, которые бы вздумали приблизиться к тому месту, которое он избрал своей резиденцией.

— Действительно, история получается очень простая, — сказал я.

— Я знал ее почти всю заранее еще тогда, когда Веретенюк рассказал мне впервые свою легенду. Невозможно же, в самом деле, от меня требовать, чтобы я поверил в существование какой-то нечистой силы, окончательно преградившей доступ к Крестовому прииску. Муха сделал свое дело великолепно. Путем стараний в продолжение целого года он добился того, что стоустая молва вселила во всех уверенность, что это место нечисто и непроходимо для простого смертного. К тому же эти необычайные для простого люда явления видели многие, и среди них, конечно, такие люди, которые вполне заслуживали доверия, и раз они говорили, что видели явление сами своими собственными глазами, остальные верили им беспрекословно и, не напади на эту легенду я, и Муха мог бы пользоваться еще долгое время свободой и полной безнаказанностью.

— Но ведь не может же он там сидеть безвыходно? — перебил я.

— Конечно, я в этом и не сомневаюсь. Время от времени он покидает свое жилье, может быть, бывает даже в городах, где закупает все для себя необходимое и сбывает понемногу награбленное золото, но весьма возможно также и то, что при нем есть и еще кто-нибудь, и именно поэтому-то мы и должны быть настороже и действовать с крайней осмотрительностью.

— А как вы предполагаете, дорогой Холмс, как велика может быть та площадь, которую Муха решил сделать заколдованной? — спросил я.

Холмс ответил не сразу.

Он достал свою записную книжку, долго высчитывал что-то карандашом и, наконец, ответил:

— По моему мнению, площадь эта не менее, по крайней мере, пяти квадратных верст.

— Итак, нам придется искать его на протяжении этой громадной площади?

— Не иначе.

— Ну, я думаю, что это займет у нас в тайге немало времени. И мы рискуем остаться без провизии.

— Это не совсем так, дорогой Ватсон, — ответил Холмс с улыбкой. — Нам вовсе незачем изучать каждую пядь земли. Достаточно обойти кругом это место, заметить где-нибудь медвежьи или человеческие следы и по ним нам нетрудно будет добраться и до самой берлоги разбойника.

Разговаривая таким образом, мы все время подвигались вперед по бесконечной тайге.

Время летело незаметно.

Два раза мы останавливались, чтобы удовлетворить свой аппетит, но отдыхи наши были очень коротки.

Когда, по расчету Холмса, до заколдованной площади оставалось не более двух-трех верст, мы сделали большой привал.

Тут мы ночевали.

А на следующий день, лишь только взошло солнце, мы отправились дальше.

Пройдя версты три, Холмс повернул направо, и мы стали давать широкий круг.

Часа два, а может быть, и немного больше, мы шли, не замечая ничего.

Но вот, наконец, Холмс остановился и, указывая рукой себе под ноги, произнес:

— Взгляните сюда, господа.

На земле под нашими ногами лежала кучка медвежьего помета, от которой в глубь тайги уходил едва заметный след, который можно было уловить по вытоптанной траве.

Кое-где попадался переломленный кустарник.

— Теперь, господа, я попрошу вас соблюдать крайнюю осторожность, — шепнул Холмс.

Но его предостережение было совершенно излишне.

Мы и сами сознавали серьезность положения и двигались так осторожно, что сухой валежник не издавал под нашими ногами никакого хруста.

След вел почти напрямик.

Холмс, шедший впереди, согнувшись над следом, пройдя версты две, остановился.

— А вот и другой, — шепнул он, указывая на след, соединившийся с первым и шедший сбоку.

С места соединения следов пошла уже сильно натоптанная дорожка.

По дороге мы перешли ручей.

На берегу этого ручья мы заметили, что трава на земле смята сильнее, словно по ней кто-нибудь катался.

— А вот здесь милый Муха отдыхал со своими питомцами, — проговорил Холмс. — Теперь он должен быть недалеко уже отсюда. Однако, мне было бы очень интересно знать, находится ли он здесь один или с ним живет еще кто-нибудь.

— Ну, уж этого я, право, не знаю, — ответил я. — Но неужели же вы в самом деле решаетесь на нападение, не зная даже сил неприятеля?

— На этот вопрос я не могу еще вам ответить положительно, дорогой Ватсон, но во всяком случае я думаю, что это будет виднее, когда мы ближе подойдем к цели.

Мы замолчали.

Так прошли мы еще около полуверсты.

Вдруг Холмс остановился и приложил палец к губам.

В свою очередь и мы остановились как вкопанные, прислушиваясь к звукам тайги.

Странные звуки, совсем не подходящие к этой угрюмой местности, доносились еле слышно до нас.

Это был женский голос.

Невидимая фея где-то пела, и в ее голосе слышались подавленные рыдания и безысходная тоска.

— Эге, так вот оно что, — задумчиво проговорил Холмс. — Ну, если уже здесь есть женщина, то вряд и нам придется натолкнуться на кого-либо из его товарищей. Интересно только знать, откуда она явилась. Но это мы скоро увидим.

Он вынул из кармана револьвер и, зажав его в руке, ускорил шаг, идя прямо на голос.

Вскоре до нас донеслось и урчанье медведей.

Вероятно, Муха держал здесь их только днем, а на ночь выводил на посты.

Между тем тайга как будто стала редеть.

Показались пни свежесрубленных деревьев, и мы, из боязни быть замеченными, принуждены были спуститься на землю и совершать свое дальнейшее путешествие ползком.

Но вот, наконец, мы увидели и самую берлогу разбойника.

Она состояла из довольно просторной избы, очень низко врытой в землю и огороженной забором.

Однако забор был настолько низок, что едва доходил до полуторааршинной высоты, и мы свободно могли видеть, спрятавшись в кустах, все, что делалось в этом дворе.

Между прочим, я заметил, что в той стороне избы, которая была обращена к нам, было два окна, из которых одно было заделано крепкой железной решеткой.

Именно-то из этого-то окна и доносился плачущий женский голос.

Притаившись в кустах, мы стали ждать.

Холмс советовался с Веретенюком, как с человеком опытным и бывалым, о том, как напасть на разбойника, и о том, возможно ли его взять живым.

Веретенюк гораздо более Холмса знал Муху.

— Не возьмешь, — говорил он уверенно, покачивая головой. — Не из таких он людей, чтобы живым даться. Лучше будет, если подстережем, когда он выйдет. Всадить ему пулю, да и дело с концом. По крайней мере, неба коптить не будет. А то ведь снова убежит, хоть ты его на цепь посади.

Холмс задумался.

Конечно, ему очень хотелось захватить разбойника живьем, но слова Веретенюка, казалось, произвели на него свое действие.

— Будь, что будет, — произнес он задумчиво. — Во всяком случае, нам нужно ждать его появления и быть готовыми.

Лишь только успел Холмс произнести эти слова, как за забором послышалось сердитое урчанье, и один из очень крупных медвежат, поднявшись на задние лапы, стал глядеть через забор прямо в нашу сторону, тревожно обнюхивая воздух.

Вслед за этой мордой появилась и другая.

Оба медведя с тревожным видом обнюхивали воздух, все время поворачивая носы в нашу сторону.

— Черт возьми, мы открыты, — шепнул Холмс. — Готов голову дать на отсечение, что негодяй не сейчас, так через минуту заметит наше присутствие по волнению своих зверей.

Он на секунду задумался и снова тихо заговорил:

— Если он заметит наше присутствие, то, конечно, легко угадает, с какой стороны мы находимся, и свободно улизнет в другую сторону. Нам во что бы то ни стало нужно окружить его дом. Это спутает и животных. Заходите, господа, так, чтобы вам двум было видно три стены. Я же останусь на месте. И лишь только негодяй выйдет из своего логовища, стреляйте в него без разбора.

— А если это окажется не Муха? — запротестовал я.

— Приметы его: высокого роста, блондин, с бородой, короткий в плечах, сутуловатый, на правом виске большое родимое пятно. Если же выйдет другой, то я крикну, чтобы он сдавался, и тогда вам по ходу дела видно будет, что предпринять.

Мы поползли.

Но не успел я доползти до намеченного мною пункта, как увидел человека богатырского телосложения, вышедшего из двери избы с ружьем в руках.

Он подозрительно оглянулся по сторонам и взглянул на медведей, метавшихся в своих цепях.

Заметив их беспокойство, он еще раз оглянулся кругом, и в глазах его сверкнул трусливый огонек.

С быстротою молнии кинулся он к медведям, по всей вероятности, имея намерение спустить их с цепей.

В ту же секунду грянул выстрел Холмса.

В свою очередь я и Веретенюк выстрелили тоже.

Вероятно, мы промахнулись.

Быстро повернувшись назад, Муха бросился к избе.

Со стороны Холмса грянул второй выстрел.

Не добежав до избы шагов пяти, Муха широко взмахнул руками и опрокинулся навзничь.

Мы бросились из засады к нему.

Но лишь только мы подскочили к раненому негодяю, как он, собрав последние силы, схватился за брошенную винтовку и, приподнявшись на локте, прицелился в меня.

Не знаю, что случилось бы со мной, если бы в эту самую секунду приклад Холмса не опустился на голову Мухи.

С глухим стоном он рухнул на землю.

Нагнувшись над ним и ощупав его пульс, Холмс хладнокровно произнес:

— Мертв.

Затем, повернувшись на каблуках и сделав нам знак следовать за собой, он направился к избе.

Это была изба, состоявшая из двух комнат.

Одна из них, запертая на замок, была та самая, из которой слышался женский голос. Другая же комната была открыта, и при беглом осмотре, сделанном нами, мы сразу поняли, что она представляла из себя жилую комнату Мухи.

Вдруг до нас из запертой комнаты донесся отчаянный вопль.

— Спасите, спасите, если только вы честные люди.

Бросившись к убитому разбойнику, Холмс вынул из его кармана ключ и отпер им запертую дверь.

Лишь только мы отворили ее, как молодая женщина, довольно красивая, бросилась к нашим ногам, моля о пощаде.

Холмс ласково поднял ее за руку.

Заявив ей, что мы лишь искали разбойника, он попросил ее сказать, кто она такая.

Из рассказа молодой женщины выяснилось, что она дочь крестьянина из деревни Олсуфьевки.

Негодяй похитил ее восемь месяцев тому назад, воспользовавшись тем, что она вышла в лес, притащил ее в это место, изнасиловал и с тех пор день и ночь держал ее взаперти, живя с ней как с женой.

Христом Богом девушка просила нас спасти ее и снова доставить к отцу.

Обласкав ее и обещав сделать все, что она просит, мы приступили к обыску квартиры.

После тщательного обыска в подполье хаты нами был найден бочонок, в котором было около четырех пудов шлихового золота.

Кроме этого, в избе мы нашли большой запас оружия, съестных припасов, которых хватило бы на целый год, и около шестисот рублей деньгами.

Итак, это был последний день прославившегося на всю Сибирь каторжника Мухи.

Что сказать дальше?

Переночевав в разбойничьем вертепе, мы запаслись в нем в достаточном количестве провизией и, нагрузив ею и найденными при обыске ценностями осла, который оказался у него в маленькой конюшенке, мы вчетвером двинулись в обратный путь.