Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса

Предисловие С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА

Первым делом все замечают пса. Когда я гуляю по своей округе — по Северному Манхэттену, — все взгляды приковывает к себе Вторник. Некоторые колеблются, побаиваясь такой большой собаки, — во Вторнике под сорок кило, по нью-йоркским стандартам пес огромный, — но вскоре даже самые робкие начинают улыбаться. Что-то во вторниковой манере держаться располагает к нему всех без исключения. Глазом не успеешь моргнуть — и строители, потягивающие кофе в перерыв, начинают подзывать моего ретривера, а хорошенькие девушки спрашивают, можно ли его погладить. Даже детишки изумляются. «Ма, смотри, какая собака! — слышу я, когда мы проходим мимо. — Классный пес!»

И это так. Вторник, без всякого сомнения, самый классный золотой ретривер из всех, что я встречал. Он большой, хорошо сложен, и у него врожденное, свойственное породе жизнелюбие: он игрив, подвижен, энергичен. Даже когда он просто идет, такое впечатление, что вовсю веселится. Но это не глупое щенячье веселье. Во Вторнике ни капли неряшливости и распущенности — по крайней мере, когда мы на людях. Конечно же, он не удержится и обязательно понюхает метки других псов. Однако пока он не уткнется носом в пожарный гидрант, мой ретривер выглядит величественно, как декоративные вестминстерские собаки: легко ступает рядом, гордо подняв голову и глядя вперед. Хвост он тоже поднимает — знак уверенности в себе — и будто хвастается роскошной шерстью — она не просто золотая, а чуть с коричневинкой и словно светится, даже в тени.

Эта великолепная шерсть — не случайный подарок судьбы. Предков моей собаки тщательно отбирали, чтобы Вторник мог поражать своей красотой. Его начали воспитывать и учить манерам, когда щенку было три дня от роду. Не год — три дня! Расчесывали каждый день не меньше четверти часа, а с тех пор, как я взял его себе — Вторнику было тогда два года, — его расчесывают дважды в день. Когда мы возвращаемся домой, я протираю ретриверу лапы влажными салфетками для новорожденных. Чищу уши и подрезаю когти по крайней мере раз в неделю. Подстригаю шерсть между подушечками лап и вокруг ушей, как только отрастет. Даже зубы ему чищу каждый вечер пастой со вкусом курицы. Однажды я случайно схватил вторникову пасту и сунул в рот щедро намазанную щетку — меня чуть не вырвало. Это было кошмарно, по ощущениям как рыхлое яблоко пополам с песком — но Вторнику нравится. Он любит сидеть у меня на коленях, когда я его вычесываю. Любит, когда ватная палочка чуть ли не целиком уходит в его ухо. Когда пес видит свою пасту, губы его растягиваются, и ретривер показывает мне клыки в предвкушении куриного песочка.

Но взгляды притягивает не прекрасная шерсть, не удивительно свежее (для собаки) дыхание и даже не королевская манера держать себя. Привлекает его личность. Как вы можете судить по обложке этой книги, у Вторника очень выразительная морда. У него чуткие, чуть грустные глаза — такие, думается мне, бывают только у очень умной собаки, они как будто все время наблюдают за тобой, — но их затмевает широкая глуповатая улыбка. Вторник — из везучих животных: у него рот от природы чуть изгибается вверх, так что даже когда пес просто вприпрыжку бежит рядом, он выглядит счастливым. Когда он на самом деле улыбается, губы растягиваются чуть не до самых глаз. Потом вываливается язык. Задирается голова. Мышцы расслабляются, и очень скоро он начинает вилять всем телом, от носа до хвоста.

А брови! Большие шерстяные бугорки над глазами. Когда Вторник думает, они сами собой движутся, одна вверх, другая вниз. Стоит мне произнести его имя, брови пускаются в пляс — вверх-вниз, вниз-вверх. А уж если пес почует нечто необычное, услышит далекий звук или заметит что-то и захочет выяснить, какие у этого что-то намерения, брови несутся галопом. Идущих мимо ретривер одаряет коротким, озорным взглядом своих глубоких глаз, при этом брови подпрыгивают, на морде появляется большая естественная улыба, хвост мотается туда-сюда, будто говоря: «Извините, я вас вижу, я не прочь поиграть, но сейчас я работаю». Он создает связь — да, так правильнее всего сказать, — у него дружелюбный нрав. Люди часто достают мобильники и фотографируют мою собаку. Я не шучу — таков уж Вторник.

А потом люди мимоходом замечают меня, высокого мужчину позади звезды. Я латиноамериканец (отец — кубинец, мать — пуэрториканка), но я из тех, кого называют «белый латинос», с достаточно светлой кожей, чтобы сойти за европейца. Рост у меня метр восемьдесят пять, широкие плечи и внушительные мускулы — результат долгих лет тренировок, которые, к сожалению, остались в прошлом.

Должен признать, я слегка подрастерял форму, но до сих пор выгляжу устрашающе (лучшего определения не смог найти). Вот почему на службе в армии США меня прозвали Терминатором. Вот почему я получил звание капитана: я вел в бой взвод ребят и тренировал солдат армии Ирака, полицейских и пограничников — целые полки. Словом, ничто, даже прямая, жесткая выправка, не выдает во мне инвалида. На самом деле — мне говорили — люди обычно сперва принимают меня за копа.

Но это пока не заметят трость в левой руке и то, как я каждые несколько шагов на нее опираюсь. Тогда люди понимают, что деревянная походка и прямая спина — не признак гордости, а физическая необходимость. Они не видят шрамов, сломанных позвонков, поврежденного колена, из-за которого я так хромаю, травмы мозга, которая наградила меня невыносимыми мигренями и серьезными проблемами с равновесием. Еще глубже скрываются раны душевные: жуткие воспоминания и кошмары, социальное тревожное расстройство и клаустрофобия, приступы паники при виде вполне безобидных предметов вроде выброшенной банки газировки — в мои два срока в Ираке из них мастерили самодельные бомбы. Люди не видят того года, что я провел в алкогольном тумане, силясь предотвратить разрушение семьи, брака, карьеры.

Месяцев, когда я тщетно пытался заставить себя выйти из квартиры. Крушения всех идеалов: долга, чести, уважения, братства, — в которые я верил до войны.

Люди этого не видят и не могут до конца понять моего отношения ко Вторнику. Как бы они им ни восхищались, они никогда не узнают, что этот пес для меня значит. Потому что Вторник — не обычная собака. Например, он идет либо рядом, либо точно в двух шагах впереди — в зависимости от настроения. Ведет меня вниз по лестнице. Знает больше ста пятидесяти команд и, когда у меня меняется ритм дыхания и учащается пульс, тычется головой, пока я не вернусь из воспоминаний в настоящее. Он ограждает меня от толпы, утишает тревогу, помогает справиться с повседневными делами. Даже его красота — это форма защиты: она привлекает внимание и располагает людей. Вот почему заводчики так заботились о том, чтобы щенки были красивы: не для повышения самооценки, а для того, чтобы люди заметили пса и, надо надеяться, его красный жилет с белым крестом на спине. Потому что восхитительный, беспечный и любимый всеми соседями Вторник — не просто домашнее животное, а выдрессированный специально для помощи инвалидам пес-компаньон.

До Вторника мне постоянно чудились снайперы на крышах. До Вторника я больше часа пытался набраться смелости, чтобы пройти полквартала до винного магазина. Я принимал двадцать разных лекарств в день, начиная с обезболивающего и кончая средством от клаустрофобии, и даже начисто лишенные агрессии случайные встречи вызывали страшные мигрени. Порой я едва мог нагнуться из-за травмы позвоночника. Бывало, полкилометра прохромаю, «отключившись», а потом «очнусь» на перекрестке без малейшего понятия о том, как я туда попал. С равновесием у меня была совсем беда: из-за травмы мозга я часто падал, однажды пересчитал бетонные ступени в метро.

До Вторника я не мог работать. До Вторника я не мог спать. Выпивал несколько бутылок рома в один присест, чтобы забыться, но все равно лежал в кровати не в силах закрыть глаза. А стоило сомкнуть веки, начинались кошмары: кровожадный враг, мертвый ребенок. Однажды после выматывающего сеанса терапии я зашел в кофейню, включил ноутбук и увидел лицо смертника из Синджара (Ирак).

Взвод иракских солдат, который помогал нашему полку, разбил палатку слишком близко к транспортному КПП, и, когда смертник подорвался, нескольких солдат разнесло в клочки. Когда я подоспел к месту взрыва, палатка все еще тлела, выли сирены, повсюду валялись ошметки тел. Я переступил через оторванную руку, направился к покореженной автомобильной раме — и тут увидел смертника. Не тело — оно было уничтожено. Не голову — она превратилась в порошок. Я увидел его лицо — чисто срезанное взрывом, оно тихо лежало посреди этого ада, совсем как детская маска. Глазницы были пусты, но все остальное на месте: брови, нос, губы, даже борода.

Три года это лицо пряталось на задворках моей памяти, но однажды на приеме у психотерапевта всплыло, и я не мог выбросить его из головы. Я видел его на экране ноутбука. И по телевизору в углу кофейни. Я ушел, но оно мелькало в каждом окне на моем пути. Я поспешил в метро, проталкиваясь вперед, помогая себе тростью. Исступленно трясясь, я ворвался в первый же вагон и рухнул возле дверей. С меня градом катился пот, я чувствовал собственную вонь, смрадную смесь адреналина и страха. Мне жаль было безукоризненно одетую женщину рядом, но сказать я ничего не мог. Как и поднять взгляд. Двигаться я даже не пытался. Закрыл глаза, но оторванное лицо смертника, такое злобное и одновременно такое спокойное, отпечаталось на моих веках. Поезд скакал по рельсам, меня бешено болтало, в голове барабанило, желудок подкатывал к горлу, и, когда взорвалась бомба мигрени, я вскочил с сиденья, распахнул аварийную дверь, сгорбился над щелью между вагонами. Меня тошнило на рельсы, моя жизнь снова вырывалась из меня, разбившись на тысячу кусочков.

Я эти кусочки не собирал — до Вторника. Я не складывал их, не пытался склеить, пока не появился и не стал неотделимым от меня этот великолепный золотой ретривер, которого два года дрессировали, чтобы он мог изменить жизнь такого, как я. Вторник освободил меня даже от самых жутких страхов — и тем самым вернул мне жизнь.

Так что — нет: Вторник — не домашнее животное. Он не только смешит меня, приносит ботинки, играет со мной в парке. Он не только преподает мне метафорические уроки жизни. Он не встречает меня, когда я отпираю дверь, потому что он всегда находится по ту же сторону двери, что и я. Он всегда со мной. Ежесекундно. Ходит со мной в магазин. На занятия. Ездит со мной в такси и ужинает в ресторанах. Когда я ложусь спать, Вторник рядом, укладывает меня в постель. Когда я просыпаюсь, он подходит к кровати. Даже когда я иду в общественный туалет. Вторник тут как тут. В кабинке. Рядом со мной.

Мы связаны, пес и человек, и здоровые люди не понимают этой связи, потому что никогда не смогут ощутить ничего подобного. Пока Вторник жив, он всегда будет со мной. Мы не будем одиноки. И у меня, и у него всегда будет спутник. И ни у него, ни у меня не будет секретов, даже в мыслях, потому что мы со Вторником больше двух лет прожили вместе и настолько настроены друг на друга, что можем считывать язык тела и знаем, что другой думает.

Конечно же, так было не всегда. Целый год я жил в двух часах от Вторника, мы не знали друг друга. В 2007 году мы были в таком ужасном состоянии, что знакомые сомневались, что мы выкарабкаемся. Это тоже часть нашей истории — тот путь, который мы прошли, чтобы встретиться, события, которые пробудили в нас потребность друг в друге. Потому что мы не просто пес-компаньон и хозяин, мы со Вторником — лучшие друзья. Родственные души. Братья. Называйте как угодно. Мы не были созданы друг для друга, но вышло так, что мы восполнили нужду один другого.

Вот почему я всегда улыбаюсь, когда мы со Вторником сидим на крыльце моего дома на Уэст 122-й улице, нежась на солнышке. Улыбаюсь, потому что даже не привитые дрессурой навыки, а личность Вторника пробила мою скорлупу и освободила меня. Он счастливый пес. Он любит жизнь. А когда находишься рядом с таким существом каждый день, каждую секунду, как можно жизнь не полюбить? Благодаря ему впервые за долгое время я стал ценить просто те моменты, когда ретривер со мной. И не потому, что нам со Вторником они непросто достались, а потому, что именно мгновения тихой дружбы делают жизнь каждого такой богатой и исполненной смысла.

Кто-нибудь обязательно скажет: «Привет, Вторник!» — вырывая меня из задумчивости. Хотя мы всего два года живем на Уэст 122-й улице, пес уже стал знаменитостью в нашем квартале.

Когда Вторника приветствуют, он оживляется. Этот очаровательный проказник несколько раз дергает бровями, но никогда даже не бросает мне просительного взгляда через плечо. Он пес-компаньон. Он слишком дисциплинирован, чтобы канючить подачку или отвлекаться на влюбленных поклонников. Но по размаху и скорости виляния хвостом я вижу пес хочет, чтобы я разрешил: «Ну, иди, поздоровайся», — значит, несмотря на то что Вторник при исполнении, можно подойти к чужому и дать себя погладить. Теперь я чаще позволяю, чем отказываю ему в этом. Потому что доверяю псу. Потому что он знает свои обязанности. Потому что он любит жизнь. Потому что он любит приносить людям счастье, а это приносит счастье мне. И потому что я знаю: кто-то другой может почесывать Вторника за ухом, но мой пес не забудет, что принадлежит мне — точно так же, как я ему.

— Можно сфотографировать? Потрясающий пес!

«Ты еще и половины не знаешь, — думаю я, отходя с заднего плана, чтобы девушка могла снять одного Вторника. — Понятия не имеешь».